23 февраля 1937 г. Вечернее заседание

 

Молотов. Товарищи, разрешите объявить заседание пленума открытым. К повестке дня есть замечания у членов пленума? (Голоса с мест. Нет.) Нет возражений? (Голоса с мест. Нет.) Утверждается. Начнем с первого вопроса – Дело Бухарина и Рыкова. Доклад т. Ежова.

Ежов.

Товарищи, на прошлом Пленуме Центрального Комитета партии, на основании показаний Каменева, Пятакова, Сокольникова, Сосновского, Угланова и Куликова, я докладывал о существовании антисоветской организации правых, которую возглавлял центр в составе: Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова и Шмидта. Я тогда докладывал Пленуму ЦК партии о том, что члены центра – Бухарин, Рыков, Томский, Угланов: во-первых, знали о существовании подпольного антисоветского троцкистско-зиновьевского объединенного блока; во-вторых, знали о существовании подпольного антисоветского троцкистского параллельного центра; в-третьих, были осведомлены о том, что троцкистско-зиновьевский объединенный блок и троцкистский параллельный центр в своей борьбе против партии и Советского правительства перешли к методам террора, диверсии, вредительства; в-четвертых, были осведомлены об изменнической платформе троцкистско-зиновьевского блока, направленной к реставрации капитализма в СССР при помощи иностранных фашистских интервентов и, наконец, в-пятых, члены центра Бухарин, Угланов и Рыков стояли на той же платформе, контактировали антисоветскую деятельность своей правой организации с организацией троцкистов.

В виду серьезности тех обвинений, которые были предъявлены Бухарину и Рыкову, предыдущий пленум Центрального Комитета партии, по предложению т. Сталина, вынес постановление о том, чтобы вопрос о конкретной вине кандидатов в члены ЦК ВКП(б) Бухарина и Рыкова перенести на настоящий пленум с тем, чтобы за это время произвести самое внимательное и добросовестное расследование антисоветской деятельности правых, в частности, конкретной вины Бухарина и Рыкова. Руководствуясь этим постановлением пленума ЦК, за это время расследована деятельность организации правых и причастность к ней Бухарина и Рыкова, которая выразилась в основном в следующем:

1. В Москве, Ленинграде, Ростове-на-Дону, Свердловске, Саратове, Иваново-Вознесенске, Хабаровске и в некоторых других городах были допрошены и передопрошены вновь троцкисты Пятаков, Радек, Яковлев, Белобородов и многие другие активные участники организации правых, большинство из которых, известные вам Угланов, Котов, Яковлев, Слепков Александр, Слепков Василий, Астров, Цетлин, Луговой, Розит, Сапожник<ов>… (перечисляет), Козелев [1], Шмидт Василий и многие другие. Все перечисленные участники организации правых, равно как и троцкисты дали исчерпывающие показания о всей антисоветской деятельности организации правых и своем личном участии в ней. Они целиком подтвердили те обвинения, которые были предварительно предъявлены Бухарину и Рыкову на предыдущем пленуме и дополнили большим количеством новых фактов.

Эти факты не оставляют сомнения в том, что до последнего времени существовала относительно разветвленная организация правых во главе с Бухариным, Рыковым, Томским и Углановым. Расследование деятельности правых, по нашему мнению, произведено с достаточной тщательностью и объективностью. Объективность этого расследования подтверждается следующими фактами: во-первых, совершенно в различных городах, различными следователями, в разное время опрошены десятки активнейших участников организации правых, которые в разное время и в разных местах подтвердили одни и те же факты. Таким образом, у следствия имелась возможность объективного сопоставления показаний десятков арестованных, которые подтвердили в основном – с отдельными мелкими отклонениями применительно к индивидуальной антисоветской деятельности каждого – все показания.

Во-вторых, товарищи, многие из активнейших участников организации правых, и в частности такие ближайшие друзья Бухарина, его ученики, как Ефим Цетлин, Астров [2], сами изъявили добровольное согласие рассказать Наркомвнуделу и партийному органу всю правду об антисоветской деятельности правых за все время их существования и рассказать все факты, которые они скрыли во время следствия в 1933 году. В-третьих, для объективности проверки показаний Политбюро Центрального Комитета устроило очную ставку Бухарина с Пятаковым, Радеком, Сосновским, Куликовым, Астровым. [3] На очной ставке присутствовали т.т. Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Орджоникидзе, Микоян и другие члены Политбюро. Все присутствовавшие на очной ставке члены Политбюро ЦК неоднократно ставили перед всеми арестованными троцкистами и правыми вопрос, не оговорили ли они Бухарина и Рыкова, не показали ли лишнего на себя. Все из арестованных целиком подтвердили свои показания и настаивали на них.

Вы сами понимаете, товарищи, что у арестованных, которые говорят не только о деятельности других, не в меньшей мере, а в большей о своей собственной антисоветской деятельности, соблазн был большой, когда задавался такой вопрос, ответить отрицательно, отказаться от показаний. Несмотря на это, все подтвердили эти показания.

Рыкову была дана очная ставка с людьми, с которыми он сам пожелал иметь очную ставку. Ближайшие его работники в прошлом, лично с ним связанные Нестеров, Радин [4], Котов, Шмидт Василий, – все они подтвердили предварительные показания на очной ставке, причем несмотря на строжайшее предупреждение о том, что ежели они будут оговаривать и себя и Рыкова, то будут наказаны, они тем не менее свои предварительные показания подтвердили. Больше того, в этих очных ставках дали целый ряд новых фактов, напоминая Рыкову об отдельных разговорах, об отдельных директивах, которые от него получали, и об отдельных фактах, которые не смог даже отрицать Рыков.

Таким образом, товарищи, мы считаем, что документальный и следственный материал, которым мы располагаем, не оставляет никаких сомнений в том, что до последнего времени существовала и действовала антисоветская организация правых, члены которой, подобно троцкистам и зиновьевцам, ставили своей задачей свержение советского правительства, изменение существующего в СССР советского общественного и государственного устройства. Подобно троцкистам и зиновьевцам, они встали на путь прямой измены родине, на путь террора против руководителей партии и советского правительства, на путь вредительства и диверсий в народном хозяйстве. Из этих же материалов следствия и документов вытекает, что виновность Бухарина и Рыкова вполне доказана, виновность в тягчайших преступлениях против партии и государства, которые им предъявлялись на предыдущем пленуме и о которых я собираюсь докладывать сейчас.

Переходя к конкретному изложению следственных и документальных материалов, которые имеются в нашем распоряжении, я считаю необходимым оговориться, что я не буду касаться истории вопроса, хотя имеется очень много интересных с точки зрения исторической фактов развития организации правых и ее борьбы против партии. Я буду этих фактов касаться только постольку, поскольку они имеют отношение к обсуждению сегодняшнего вопроса.

Если остановиться на возникновении и развитии антисоветской организации правых, то на основании материалов следствия и документальных материалов ее деятельность можно разбить примерно на три этапа. Первый этап – это 1924-27 г.г., когда зародилась организация правых в виде школки Бухарина, с одной стороны, и в виде известных тред-юнионистски настроенных кадров профсоюзников, возглавляемых Томским, – с другой, которые впоследствии превратились в одну из основных и главных частей организации правых. Второй этап – 1927-30 г.г., когда к школке Бухарина, к профсоюзникам потянулись все правооппортунистические группы, возглавляемые Рыковым в советском аппарате, Томским – в профсоюзном, Углановым – в московской партийной организации. Все вместе они к июньскому пленуму ЦК 1928 года образовали вполне сколоченную фракцию со своей платформой, внутрифракционной дисциплиной и своим централизованным руководством. Наконец, третий этап – 1930-37 г.г. (я здесь объединяю), когда организация правых уходит в подполье, отказывается от открытого отстаивания своих взглядов, двурушнически маскируя свое отношение к линии партии, к руководству партии и постепенно скатывается к тактике террора, к организации повстанчества в деревне, к организации забастовок и, наконец, к диверсии и вредительской деятельности в народном хозяйстве.

Разрешите мне на первых двух этапах не останавливаться, взяв здесь только два наиболее важных факта. Первый факт, имеющий отношение к первому этапу развития организации правых, следующий. Из всей своей многолетней борьбы против Ленина Бухарин, к сожалению, вынес один урок: он своей школке прямо говорил, что Ленин бил меня потому, что я не имел организованной группы своих единомышленников. Поэтому, после смерти Ленина он сразу же начинает сколачивать группу своих единомышленников (Микоян. Герой большой он.), которая впоследствии оформляется в известную всем школку Бухарина. Уже тогда эта школка представляла совершенно законченную фракционную группу со своей программой, со своей внутрифракционной дисциплиной. Вся эта школка воспитывалась на противопоставлении Бухарина Ленину. Вся школка считала, что Бухарин в своей борьбе и в своих взглядах по вопросам советской экономики, по вопросам учения о государстве, об империализме был прав, тогда как Ленин ошибался. Об этом говорят все участники бухаринской школки до единого. Причем Бухарин этого и не скрывал. Он прямо воспитывал их в этой школе на таком противопоставлении себя Ленину. Больше того, он себя воспитывал не только на противопоставлении Ленину, но и на противопоставлении Центральному Комитету партии, считая, что Центральный Комитет партии тоже проводит неправильную политику. От этой школки молодых бухаринцев никаких секретов буквально не существовало. Все секреты, все вопросы Политбюро, которые обсуждались, – а как известно Бухарин был членом Политбюро, – они обязательно обсуждались и в школке.

Второй факт, товарищи, имеющий отношение ко второму этапу. Всем известно, что лидеры правой оппозиции в 1928 году и позже доказывали, что у них никаких фракций не существует, тем более не существует никакой нелегальной организации. Они утверждали, что все дело сводится к тому, что правые по-своему честно, каждый в отдельности, не связанные фракционной дисциплиной, отстаивали и защищали свои неправильные взгляды. Факты говорят обратное. Уже к 1928 году вполне сложилась законченная фракция правых, которая противопоставляла свою линию линии ЦК ВКП(б). Сложилась она, как я уже говорил, с одной стороны, из школки Бухарина, из правооппортунистических тред-юнионистов профсоюзников, из некоторых работников-хозяйственников из хозяйственно-советского аппарата, и наконец, из некоторых руководящих партийных работников Московской партийной организации.

Факт третий, имеющий отношение к этому же периоду, – это тот, что уже в 1928 году правые для руководства всей фракционной деятельностью и борьбой своей против партии создали руководящий центр, в который вошли Рыков, Бухарин, Томский, Шмидт, Угланов и Угаров. Как сейчас установлено материалами следствия и документами, этот центр руководил всей фракционной борьбой правых. Все выступления правых на пленумах ЦК, на активах партийной организации в течение 28-29 г.г. предварительно обязательно обсуждались в этом центре. Больше того, известная антипартийная вылазка правых на съезде профсоюзов, где они пробовали свои силы, руководилась целиком этим фракционным центром. Во время заседаний съезда центр почти беспрерывно заседал на квартире у Томского, установив дежурства. Все время дежурили либо Рыков, либо Бухарин, либо Томский, либо другие. Такие выступления, например, как выступления Котова и Розита на апрельском пленуме Центрального Комитета в 1929 году, тезисы их утверждались, предварительно центром просматривались, и только после этого они выступали.

Вот таковы основные факты, которые я считал необходимым отметить из деятельности правых на первом этапе развития этой организации и на втором. Что касается третьего, основного и главного этапа, то он рисуется примерно в следующем виде. После поражения правых на ноябрьском пленуме ЦК в 1929 году центр правых приходит к убеждению, что открытая атака против партии безнадежна и обречена на провал. Продолжая стоять на своих правооппортунистических позициях, центр правых, в целях сохранения своих кадров от окончательного разгрома, встал на путь двурушнической капитуляции. В надежде, что удастся в ближайшее же время начать новую атаку против партии, центр обсуждает целый план, всю тактику двурушничества. Здесь учитываются ошибки троцкистов, ошибки зиновьевцев и разрабатывается буквально до деталей план двурушнической подачи заявлений. План этот заключается в следующем: первое – всем причастным к организации правых членам партии, которые не известны еще партийным организациям как активно связанные с правыми, дается директива конспирировать свои связи до поры до времени и никуда не вылезать, никаких заявлений не подавать. Особая тактика вырабатывается для москвичей, в особенности для членов Центрального Комитета от московской организации.

Во время ноябрьского пленума ЦК в 1929 г. заседает центр и в центре предлагают Угланову, Котову и Куликову на ноябрьском пленуме ЦК выступить с покаянными речами и подать заявление. Какая цель преследуется? Цель следующая: во что бы то ни стало сохранить московскую группу работников, сохранить Угланова, так как на ближайшее время намечалась, когда оправятся, новая драка, новая атака против ЦК партии. Как известно, Угланов, Котов и Куликов, тогдашние члены Центрального Комитета, выступили с таким заявлением и подали покаянное заявление с отказом от своих правооппортунистических взглядов и о разрыве с правой оппозицией. Известно также, товарищи, что Бухарин, Рыков и Томский подали эти заявления значительно позже. Сейчас вот этот факт и Рыков и Бухарин не прочь изобразить следующим образом: “Что же, де, вы нам приписываете существование какой-то фракции со своей дисциплиной и т.д., а я вот узнал относительно подачи заявления с капитуляцией, с отказом от правых взглядов только на самом пленуме ЦК. Даже больше того, я был настолько возмущен, считая это ударом в спину”. На деле этот “удар в спину” был довольно мягким, потому что он обсуждался заранее, да и никакого удара здесь не было. Весь план строился только с расчетом сохранить во что бы то ни стало верхушку московской организации правых, упрочить их положение с тем, чтобы при первой возможности начать новую атаку против ЦК партии.

Дальше, товарищи, уже после подачи заявления Рыковым, Бухариным и Томским центр дает указание своим сторонникам на местах немедленно капитулировать. Кстати сказать, в то время проходили пленумы крайкомов, обкомов и ЦК нацкомпартий, собирались активы, где обсуждался вопрос, связанный с борьбой правой оппозиции против партии и с осуждением этой борьбы. На большинстве этих пленумов и активов активные правые, в особенности из числа бухаринских учеников, самым ярым образом выступали в защиту своих старых правых позиций, в защиту Бухарина, Рыкова и Томского. И для них “приказ”, как его называет Слепков, приказ по фракции относительно немедленной подачи заявления с отказом был совершенно неожиданным. Не обошлось и без курьезов, например, такой курьез: Слепков, будучи на пленуме крайкома в Самаре… утром выступает с речью в защиту своих позиций, в защиту правых позиций, в защиту Бухарина, Рыкова и Томского; во время обеденного перерыва приходит к себе в гостиницу, или к себе на квартиру, получает директиву от Бухарина с нарочным немедленно капитулировать. На вечернем заседании он выступает с покаянной речью, отказывается от всех своих убеждений, осуждает правых. И как он теперь говорит: “До того обидно было, что я всю ночь проплакал, потому что меня поставили в такое идиотское положение”. Вот, товарищи, таким образом и в момент подачи покаянных заявлений никакого сомнения не было, что действовало централизованное руководство фракции правых, которое давало приказ капитулировать, разрабатывая в то же время план этой капитуляции во всех деталях.

Так, товарищи, обстоит дело с якобы искренним отказом Бухарина, Рыкова и Томского от отстаивания своих позиций в борьбе против партии. Они встают на путь двурушничества, переходят в подполье с тем, чтобы при первой возможности активизировать свою антисоветскую деятельность.

К этому времени, товарищи, т.е. к началу 1930 года, или к 1930 году, принимая во внимание все маневры правых, мы имели сложившуюся организацию правых, примерно в следующем виде. Правые имели свой центр в составе Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова и Шмидта. Второе – для объединения руководства подпольной деятельностью правых, работающих в Москве, был образован так называемый московский центр, в состав которого входят: Угланов, Куликов, Котов, Матвеев, Запольский, Яковлев. В то же время на местах, на периферии складываются группы правых из числа активнейших участников организации и, главным образом, учеников школки Бухарина, которые решением ЦК были посланы для работы на местах. Такие группы складываются: в Самаре – группа Слепкова, в которую входят Левин<а>, Арефьев, Жиров; в Саратове – группа Петровского [5] в составе Зайцева, Лап<к>ина; в Казани – группа Василия Слепкова [6]; в Иванове – группа Астрова; в Ленинграде – группа Марецкого в составе Чернова и др<угих>; в Новосибирске – группа Яглома и Кузьмина; в Воронеже – группа Сапожникова и несколько позднее Нестерова; в Свердловске – группа Нестерова.

Вот эти группы к 1930 году более или менее оформились, организовались с своей фракционной дисциплиной и делали все попытки для того, чтобы вербовать себе сторонников. Они существовали вплоть до 1932 г. с небольшим изменением в своем составе, когда многие из этих участников были изобличены в антисоветской деятельности, подверглись репрессиям, значительная часть была арестована после известной всем конференции правых, состоявшейся в Москве в августе 1932 года. Часть была арестована в связи с разоблачением группы Рютина, и после 1932-33 г.г. члены организации уходят в еще более глубокое подполье. Члены центра и их сторонники на местах поддерживают связь друг с другом только по цепочке. Если в 1932-33 г.г. мы имели большое количество фактов совещаний, собраний и даже конференцию, то в последующие годы всякие совещания запрещаются и связь налаживается только на началах персональных встреч. Так, товарищи, обстоит дело с возникновением и развитием антисоветской организации правых, так, как она рисуется по материалам следствия и тем документам, которые имеются в нашем распоряжении.

Какова же политическая платформа организации правых на протяжении ее существования? Я, товарищи, здесь не стану касаться всем известных отдельных документов, которые подавали правые в свое время ЦК партии, а начну с характеристики тех документов, которые имеются, по крайней мере, в нашем распоряжении сейчас.

В 1929 году, мысли были такие и до 1929 года, правые считали нужным обобщить отдельные разрозненные свои записки, свои разногласия с партией в какой-то единый документ. Была попытка составить такой платформенный документ с тем, чтобы подать его в Центральный Комитет партии. Такой документ был составлен. Однако члены центра правых не решились его подать в ЦК партии, скрыли его от Центрального Комитета партии. Правда, они его не скрывали от троцкистов и зиновьевцев. Бухарин, например, показал этот документ Пятакову. Осведомлен был об этом документе и Каменев. Однако Центральному Комитету партии они не представили его. Достаточно осведомлены об этом документе, обобщающем, были и члены своей организации.

Я не стану в подробностях касаться этого документа. Скажу только, что он не имеет актуального значения для обсуждения сегодняшнего вопроса. Скажу только одно, что документ более или менее откровенно излагает предложения, которые, по существу, вели к капиталистической реставрации в СССР, обвиняя всякого рода совершенно нетерпимыми, гнусными выпадами Центральный Комитет партии. В том числе сползая на троцкистские рельсы, правые излагают в нем несогласие по всем коренным вопросам нашего социалистического строительства и вносят свои предложения.

Этот документ не увидел свет. Правые его скрыли. Актуального значения, повторяю, для обсуждения сегодняшнего вопроса он не имеет. Я его коснулся только мельком и хочу перейти к более поздним документам. В первую очередь необходимо остановиться на так называемой рютинской платформе. Прежде всего она объединяет и таинственную рютинскую платформу. Появление этой платформы трактовалось по-разному. Основное, что было выявлено, это то, что существовала какая-то дикая группа, связанная с правыми, которая была более репрессивно настроена. Они решили обобщать все свои настроения и умонастроения в качестве платформы. Итак, эта дикая группа пускает в распространение эту платформу. Эту платформу распространили и правые, и сами рютинцы, и зиновьевцы, и троцкисты. Немножечко, так сказать, была, диковина такова, что, например, Рыков давал такие указания своим ближайшим помощникам связаться с правой организацией. Бухарин говорит, что это документ не существующий, говорит, что его ГПУ выдумало.

А вот какова же картина появления этого документа, его природа, на самом деле как она рисуется на основании следственных материалов, которыми мы располагаем. Сейчас, товарищи, совершенно бесспорно доказано, что рютинская платформа была составлена по инициативе правых в лице Рыкова, Бухарина, Томского, Угланова и Шмидта. Вокруг этой платформы они предполагали объединить все несогласные с партией элементы: троцкистов, зиновьевцев, правых. По показаниям небезызвестного всем В. Шмидта, дело с ее появлением рисуется примерно следующим образом.

В связи с оживлением антисоветской деятельности различного рода группировок, правые весной 1932 года решили во что бы то ни стало составить политическую платформу, на основе которой можно было бы объединить всю свою организацию и привлечь к ней все группы.

С этой целью весной 1932 года на даче у Томского в Болшеве был собран центр правых в составе: Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова и Шмидта. На этом совещании члены центра договорились по всем основным принципиальным вопросам платформы, набросали ее план. Шмидт рисует [7], что даже нечто вроде тезисов было набросано. Затем центр правых поручил Угланову связаться с Рютиным, привлечь кое-кого из грамотных людей, оформить эту платформу, составить и представить на рассмотрение центра. Платформа на основе вот этих предварительных записей, указаний центра, была составлена и осенью 1932 г. Угланов получает эту платформу, первоначальный набросок этой самой платформы уже в законченном виде и предлагает опять собраться центру. По предложению Угланова опять собираются в Болшеве на даче у Томского под видом вечеринки или выпивки какой-то и там подвергают этот документ самой тщательной переработке и чтению. Читали по пунктам, вносили поправки. На этом втором заседании центра присутствовали: Угланов, Рыков, Шмидт, Томский. Тогда Бухарина не было, он был то ли в отпуску, то ли в командировке. Так объясняет Шмидт.

Картину обсуждения этой платформы Василий Шмидт рисует следующим образом, поскольку он сам принимал участие в утверждении и рассмотрении этой платформы. При рассмотрении этой платформы Алексей Иванович Рыков выступил против первой части, которая дает экономическое обоснование, и сильно ее браковал. “Не годится, она уж слишком откровенно проповедывает, это уж прямо восстановление капитализма получается, слишком уж не прикрыта. Надо ее сгладить. Что касается практической части, там, где говорится об активных методах борьбы против правительства, там, где говорится о переходе к действенным мероприятиям против партии, тут она написана хорошо и с ней надо согласиться”.

Томский выступил: “Экономическая часть – это чепуха, будет она поправлена или нет, потом можно поправить. Главное не в ней (Смех.), главная вот эта часть, которая говорит об активных действиях”. Причем, как говорил Шмидт, назвал эту часть террористической частью. “Эта часть хорошо написана, а раз хорошо написана, давайте согласимся с ней и утвердим”. Все согласились с Томским, платформа была утверждена и судя по примерным срокам, которые мы имеем сейчас возможность проверить по данным следствия, – Шмидт не помнит в какой именно день это было, – но по сопоставлению следствия можно установить, что это совпадает как раз с моментом обсуждения этой платформы на даче в Болшеве у Томского.

Таким образом, товарищи, материалы следствия, по-нашему, бесспорно доказывают то, что фактическими авторами действительной рютинской платформы является не какая-то дикая группа Рютина, нечаянно свалившаяся с неба, а центр правых, в том числе Рыков, Бухарин, Томский, Угланов и Шмидт, они являются действительными авторами и то, что они передоверили свое авторство Рютину, это дело не меняет. На этом же совещании было решено, что, ежели где обнаружится эта платформа и будут спрашивать на следствии, то Рютин должен обязательно скрыть и выдать за свою, объявив, что это дикая платформа и т.д. Вот, товарищи, истинное происхождение рютинской платформы.

Само собой разумеется, что Бухарин и Рыков отрицают это дело. Хотя вчера на очной ставке со Шмидтом Рыков вынужден был признать, что на даче Томского он действительно читал рютинскую платформу, правда, он это изображает невинно и говорит, что там были члены ЦК, видимо, члены ЦК получали рютинскую платформу. Я не знаю, рассылалась ли членам ЦК рютинская платформа? (Голоса с мест. Нет, нет.) Дальше он говорит, что читали под пьянку рютинскую платформу и характеризует ее шляпниковско-медведевским [8] документом. (Голоса с мест. Сообщал ли он кому-нибудь об этом?) Он не сообщил. Он говорит, что члены ЦК имеют право читать любые документы. (Голос с места. Вчера сообщил.) Да, вчера сообщил.

Я, товарищи, напомню для того, чтобы увязать с последующим основные положения рютинской платформы. Рютинская платформа отрицает социалистический характер Советского государства, требует роспуска колхозов и отказа от коллективизации, отказа от линии ликвидации кулачества, от советской индустриализации, предлагает для борьбы против партии и советского правительства объединить все оппозиционные группы, в том числе троцкистов, зиновьевцев, шляпниковцев, правых, леваков и т.д. и в качестве практических мер откровенно формулирует и предлагает индивидуальный террор, требует также, как и троцкисты в известном своем письме – убрать Сталина, под этим подразумевают – убить Сталина, предлагает всем своим единомышленникам выпускать листовки, прокламации, организовывать забастовки на заводах и требует, наконец, свержения советского правительства путем вооруженного восстания.

Если внимательно вчитаться в отдельные предложения этой платформы, то там в такой завуалированной, туманной форме содержится призыв к вредительству и саботажу мероприятий партии и правительства. Эта платформа, товарищи, по существу, представляла документ, выражающий собою чаяния, настроения, взгляды, которые требовали прямо капиталистической реставрации в СССР. Если приложите туда последние издания соглашения Троцкого с Гитлером… (Голос с места. Одно и то же.) Это одно и то же. Так обстоит дело с рютинской платформой.

После рютинской платформы, после выпуска ее прошло примерно 5 лет. За эти годы, товарищи, страна гигантски ушла вперед. Для всех победа социализма стала совершенно очевидной. В условиях окончательной победы социализма продолжать активную борьбу с советским правительством, прикрываясь советской фразеологией, не выйдет дело. Дело безнадежно, разоблачить сумеет любой. Поэтому неизбежно должны были возникнуть в группе отдельных правых настроения сформулировать свои настроения более откровенно. Такую попытку составить платформу мы обнаружили сейчас при следствии. Она имеет отношение к 1936-37 г. Эта платформа сама по себе чрезвычайно характерна. Эта платформа имеет обращение ко всем народам Советского Союза и ко всей молодежи. Авторами платформы являются Слепков Александр, небезызвестный ученик Бухарина, Кузьмин, ученик Бухарина, наконец – Худяков. Сидя в тюрьме, в изоляторе они написали эту программу, эту платформу и при освобождении Худякова предложили ему, так как он выезжал в ссылку в Зап<адную> Сибирь, в Бийск, предложили ему связаться, дали ему адреса, предложили связаться с организацией правых, обсудить эту платформу и высказать свои соображения.

Я, товарищи, зачитаю вам некоторые положения этой новой платформы. Прежде всего, ее философская часть. В ней говорится следующее: “Марксизм, как цельное мировоззрение… и, наконец, учение о классовой борьбе”. Все это по мнению авторов платформы жизнью опровергнуто, марксизм себя изжил окончательно. Дальше идут рассуждения о высказываниях Спенсера, Герцена и Бакунина и т.д., которые себя оправдали и жизнью перекрыты. Критикуя политическую часть нашего строя, они в программе говорят следующее:

“Социалистическая система хозяйства оказалась на деле самой бюрократической… в своих кольцах удава задушила все живое”. И дальше: “Диктатура пролетариата с его монопольным положением…” (Голос с места. Сволочи.) “Философия марксизма превратилась в самую реакционную закостенелую догму… защиты и нападения”. Исходя из этого, авторы платформы считают священным и неуклонным долгом свержение такой деспотической власти. И дальше они предлагают образовать новую партию под названием “Народная демократическая партия России”. (Возмущение в зале.) Так бывший кадет Слепков формулирует сегодня свои взгляды, собака вернулась к своей блевотине.

Дальше, каковы же основные задачи на ближайший период они предлагают. Они считают первым и основным долгом свержение сталинского режима. Какими средствами? Предлагают они следующее: “Это уничтожение может произойти в результате различных причин и способов, из которых мы наиболее удачными и целесообразными считаем следующее: 1) В результате внешнего удара, т.е. в результате наступательной войны Германии и Японии на СССР. (Антипов. Знакомое нам дело.) 2) В результате дворцового переворота или военного переворота, могущего быть совершенным одним из красных генералов. (Межлаук. Тоже знакомое дело.) Дело с дворцовыми переворотами, оно вам достаточно известно из протоколов, которые вам переданы, и надо сказать, что Рыков, Бухарин и другие с этим делом очень долго носились. Таким образом, товарищи, эта программа на первое место выдвигает военное нападение фашистской Германии и Японии на Советский Союз. Они неприкрыто формулируют свое пораженческое отношение к этому.

Кроме того, программа не отказывается и от индивидуального террора. Правда, они называют, видимо, на опыте Кировских событий, это “террористической партизанщиной” и предлагают перейти к групповому террору. (Шкирятов. Это тоже нам знакомо.) Тоже довольно знакомо из рассуждений, которые были у Бухарина с Радеком и с другими. Но, правда, они не отвергают и отдельных убийств. Однако говорят, что самая последняя “современность”, т.е. убийство Кирова – не свидетельствует в ее пользу. Но, однако, рассуждают они – “появление Цезаря всегда неизбежно влечет за собой и появление Брута”. (Шум, движение в зале.) Они говорят: “Мы – террористы к террору относимся совсем по-другому, чем так называемый официальный марксизм”. Вот, товарищи, последнее откровение этой, дошедшей до конца, группы правых. [9]

Кстати сказать, сегодня мы получили телеграмму из Новосибирска, где продолжается следствие, и оказывается, зам<еститель> пред<седателя> Западно-Сибирского Госплана, как его? (Эйхе. Эдельман.) Зам<еститель>  пред<седателя>  Госплана Эдельман принял эту платформу и проводил ее в своей группе правых. (Ворошилов. А где составлялась эта платформа?) В изоляторе. (Смех.) (Косиор С. Интересный это изолятор.) (Смех.) (Лозовский. Это платформа школки Бухарина.) Да, ее составляли Слепков, известный вам Кузьмин и Худяков. Это очень близкие Слепкову люди, вовлеченные в организацию, его воспитанники. Вот, товарищи, таковы программные политические установки правых, которые нам рисуются на основании тех следственных и документальных материалов, которые мы сейчас имеем в нашем распоряжении.

Перехожу к фактической стороне антисоветской деятельности правых, которую они смогли развернуть в наших своеобразных тяжелых условиях, к их работе за эти годы. Поставив своей целью восстановление капитализма в СССР и захват власти, они по мере успехов нашего социалистического строительства с каждым днем падали все ниже и ниже и переходили к наиболее обостренным формам борьбы.

Прежде всего, товарищи, о террористической деятельности правых. На основании всех следственных материалов, которыми мы сейчас располагаем, не оставляет никакого сомнения, что правые уже давно стали признавать возможность террора в отношении вождей партии и правительства. В условиях полной политической изоляции и невозможности как-либо активно другими способами проявить свое подлинное лицо, правые в конце концов так же, как и троцкисты и зиновьевцы, перешли на позиции индивидуального террора. Тут товарищам известны некоторые факты по протоколам, но я хочу сказать, что террористические настроения у правых зародились значительно раньше. Первые террористические высказывания и разговоры довольно откровенного порядка, которые вскрывались в организации правых, мы имели уже в 1928 году. Небезызвестный вам этот же Кузьмин – автор этой платформы – еще в 1928 г. высказал прямо мысль о необходимости убийства т. Сталина. Он высказал вслух то, о чем тогда поговаривали, не желая сказать этого прямо, окружавшие его люди, в том числе Слепков и другие. Кузьмин еще в 1928 г. прямо поставил вопрос, он ставил этот вопрос, и это был не вообще выкрик взбесившегося молодого парня, вовлеченного в антисоветскую организацию, это – было убеждение человека. Он говорил это уже в 28 г., достаточно прочитать его дневник, чтобы представить себе все настроения его в те годы.

Могут сказать: Кузьмин – одиночка, по русской пословице – “в семье не без урода”. К сожалению, слишком много уродов в семье правых… (Эйхе. Сплошь одни уроды.) Слепков еще в 1927-28 г., Сапожников прямо поставили этот вопрос, а затем позже они перешли к организации террористических актов. Ну, товарищи, здесь могут поставить такой вопрос: а причем здесь Бухарин и Рыков? (Голоса с мест. О-о-о!) Может быть, это настроения отдельных сторонников их? К сожалению, я должен сказать, что наиболее активно организовывались террористические группы там, где они организовывались по прямому указанию либо Бухарина, либо Рыкова, либо Томского. Все вы получили следственный материал по делу правых [10]. Поэтому я ограничусь только тем, что укажу на наиболее характерные, с моей точки зрения, факты.

Что говорит Розит, небезызвестный вам Розит, один из ближайших учеников и друг Бухарина? Он показывает: “Террор у нас явление не случайное. Бухарин воспитывал у нас и культивировал исключительную ненависть к Сталину и его соратникам. Я не помню ни одного совещания, ни одной встречи с Бухариным, где бы он не разжигал этой ненависти. В связи с этим мне припомнилось выражение Слепкова о том, что ненависть к Сталину – священная ненависть”. Кстати сказать, что по этой ненависти к Сталину определялась преданность Рыкову, Бухарину и Томскому, – это был критерий.

В 1930 году на даче Слепкова в Покровском-Стрешневе Бухарин уже лично даст установку на террор и мотивирует это тем, что ставка правых на завоевание большинства в ВКП(б) бита. Тот же Розит дает следующее показание: “Бухарин прямо сказал, что необходимо приступить к подготовке террористической группы против Сталина и ближайших его соратников”… (читает) [11]. То есть, у людей даже не вызывало это никакого сомнения потому, что уже до этого почва была уже вполне подготовлена. Почему я привожу это показание Розита? Мы имеем и Слепкова, и Марецкого, и всех остальных из школки Бухарина. Я привожу показания Розита потому, что он один из тех людей, которые ближе были связаны с Бухариным до последнего времени. Таков, товарищи, Бухарин.

Что касается Рыкова, то на первый взгляд вроде как он ни при чем. Правда, из последних показаний, которые вы читали, известно, что он тоже при чем, имеет прямую причастность к этому делу. Правда, Рыков, если взять в сумме членов этого центра, гораздо более осторожный, гораздо более конспиративный, не болтун, знает, где что можно делать, и умеет конспирировать, тогда как Бухарин иногда и взболтнуть любит. Томский дошел вплоть до того, что в своих записочках, довольно откровенных, записывал невероятную чепуху. Мы можем встретить в них архипохабные [12] выражения, махровые выражения по адресу не только отдельных руководителей партии и правительства, но даже и по адресу нашей страны. Человек, который имел переписку до последнего времени с самыми махровыми белогвардейцами, которые ругали и калили советскую власть типично фашистскими выражениями, этот человек считал возможным получать эту переписку, читать ее и, больше того, хранить в квартире и подшивать.

Так вот, о Рыкове. Несмотря на всю его конспиративность и осторожность, я хочу привести следующие показания бывшего заведующего секретариатом Рыкова в Совнаркоме Нестерова, человека, лично очень близкого к Рыкову. Он дает следующие показания: “Вокруг Рыкова мы, правые, пытались создать такие настроения”… (читает) [13] В соответствии с этим Рыков, несмотря на свое особое положение, не стесняется давать прямые указания об организации террористических групп. Вот этот же Нестеров рассказывает, как он перед отъездом в Свердловск в мае 1931 г… (Молотов. Какой это Нестеров?) Заведующий Секретариатом Рыкова. Рыков обрадовался приходу Нестерова и сказал, что из пред. совнаркомов он попал в почтмейстеры. Вот, говорит, вам и Политбюро, вот, говорит, и линия на сработанность, попал в почтмейстеры. Рисовал он довольно в мрачных красках положение в стране и предложил ему организовать в Свердловске группу единомышленников, подобрать боевиков террористов с тем, чтобы при случае послать их в Москву. Нестеров показывает: “<Подобно тому> как партия училась организации вооруженных сил в эпоху… (читает). Нам нужно учиться стрелять по-новому”. [14] И далее, Рыков дал прямое указание организовать террористические группы. И далее: “В этой беседе Рыков дал мне прямую директиву…” (читает). [15] Немало изобличающих показаний дает и другой бывший “ученый” секретарь Рыкова Радин. Он показывает, что “в одном из разговоров со мной Рыков мне сказал…” (читает) [16].

В показаниях Радина, Котова [17] и других вы найдете достаточно изобличающих материалов. Я хочу остановиться только на одном факте. При очных ставках чрезвычайно трудно отрицать все эти факты, которые прямо предъявляются Рыкову. Кстати сказать, он сам лично просил об очных ставках с определенными лицами. Радина он характеризовал мне предварительно, как человека чрезвычайно умного, спокойного и талантливого и просил раньше устроить очную ставку с ним. Когда устроили очную ставку с ним, после этого или предварительно он заявил, что действительно в 1932 г. Радин приходил к нему на квартиру и у Радина были такие настроения антипартийные, антисоветские. Он требовал от Рыкова, якобы: “Что же вы тут в центре сидите, ничего не делаете. Давайте вести борьбу, активизироваться” и т.д. Словом, нажимал на Рыкова Радин. Вообще Рыков жаловался, что Радин провоцировал его на такие резкие выступления. Но я, говорит, его отругал, выругал, выгнал и т.д. В частности, когда Радин хотел уходить из партии, я его обругал. Словом, Рыков хочет изобразить дело так, что не он влиял на Радина, а Радин влиял на Рыкова. Но при этом он ограничивался такими отеческими внушениями. А сказал ли он партии об этом? Не сказал. В этом, говорит, моя ошибка.

Несколько фактов, показывающих, что речь идет не только о разговорах по вопросам террора, а речь идет о практической деятельности. Из фактов этого порядка я привожу следующие. В 1931 году по директиве Рыкова Нестеров сорганизовал в Свердловске террористическую группу в составе: Нестеров, Кармалитов [18], Александров. Нестеров, Кармалитов, Александров, все признали свое участие в террористической организации, все показали, что они дали свое согласие вступить в террористическую организацию, все признали, что по первому вызову они обязались прибыть в любое место Советского Союза для того, чтобы пожертвовать своей жизнью в пользу своей правой организации.

Второй факт. Член Московского центра правых Куликов, а также Котов по поручению Угланова создали в 1931 году террористическую группу в Москве в составе Котова, Афанасьева, Носова. Котов, Угланов, Афанасьев и Носов – все сознались в этом. Я не буду приводить конкретных показаний, они известны вам из разосланных протоколов. Далее установлено, что в начале 1933 г. Бухарин поручил бывшему троцкисту и бывшему эсеру Семенову подготовить террористический акт против т. Сталина. Об этом дает показания Цетлин – достаточно близкий Бухарину человек, который знал всю подноготную, что творится у Бухарина, самый преданный ему человек.

Наконец, по личному поручению Рыкова вела наблюдение, устанавливая наиболее легкие способы совершения террористического акта, некая Артеменко – близкий человек Рыкову, жена этого самого Нестерова. Далее, по личному поручению Рыкова активный участник организации правых Радин вместе со Слепковым вел тоже подготовку по вербовке членов для совершения террористического акта против тов. Сталина.

Я, товарищи, совершенно исключаю здесь четыре террористических группы, организованные Томским, ограничусь пока что теми показаниями, теми фактами, которые я здесь изложил. Такова, товарищи, документальная, фактическая сторона террористической деятельности организации правых. Мне кажется, что на основе показаний всех участников, на основе документов, которые мы имеем, эта сторона подлой антисоветской деятельности правых и членов этого центра Бухарина, Рыкова и других совершенно доказана.

Далее, товарищи, я хочу в нескольких словах остановиться на идее так называемого “дворцового переворота”. Наряду с идеями индивидуального террора в 1930-31 гг. правые усиленно поговаривали о возможности реального осуществления идеи так называемого “дворцового переворота”. Мыслилась она в разных вариантах, но в основе своей она заключалась в том, что надо арестовать правительство, ввести какую-то воинскую часть, уничтожить правительство и назначить свое. Так они предполагали, что им удастся коротким таким ударом по руководству партии и правительства быстро приблизиться к власти. Эта идея, довольно распространенная одно время, широко обсуждалась в кругах правых. Я думаю, что, товарищи, мы до конца еще не докопались во всех фактах, сопутствующих обсуждению этих планов, но я не исключаю, что кое-какие реальные перспективы, они может быть маячили в те времена перед ними. Достаточно сказать, что мы сейчас арестовали одного бывшего работника ЧК в Ленинграде, который работал в нашем аппарате, он присутствовал на совещании в группе правых и усиленно поддерживал эту самую идею “дворцового переворота”, как наиболее легко осуществимую. Причем предлагал им свои услуги в деле установления связи… (Голос с места. Кто это?) Это – рядовой работник, бывший белорусский работник, сейчас в Ленинграде в пожарной команде работает.

Каковы же варианты этой идеи “дворцового переворота”? Я здесь не буду останавливаться на показаниях Сапожникова, они известны вам, я приведу только наиболее характерные показания Цетлина. Он дает следующие показания: “Инициатором идеи “дворцового переворота” был лично Бухарин и выдвинул ее с полного согласия Томского и Рыкова” … (читает). [19] “Выдвигался второй вариант для осуществления “дворцового переворота”: во-первых, – распространить наше влияние на охрану Кремля, сколотить там ударные кадры, преданные нашей организации, и совершить переворот путем ареста… (читает, кончая словами: “используя служебное положение Рыкова, как председателя Совнаркома, ввести эту воинскую часть по приказу в Кремль”). [20] В случае удавшегося переворота они распределяли посты. Предлагался на пост секретаря ЦК Томский, остальные посты в ЦК займут Слепков и вообще все другие участники правых. Таковы факты. Из тех идей, которые особенно характерны были в 1930-31 гг. для Бухарина, была идея “дворцового переворота”.

Я, товарищи, затянул несколько доклад, разрешите мне дальше совершенно выпустить этот раздел, где говорится о блоке с троцкистами и зиновьевцами, ибо новых материалов в сравнении с теми, которые были на процессе и которые всем известны, я ничего прибавить не могу. Следует только сказать об этом самом блоке с троцкистами и зиновьевцами, о его некотором своеобразии, как оно рисуется по материалам следствия и как оно мне представляется.

Видите ли, то, что правые после поражения в 1929 г. сразу же встали на путь поисков связей с зиновьевцами и троцкистами, это показывают всем известная встреча Бухарина, его переговоры и т.д. и т.п. Сейчас мы располагаем еще одним новым фактом. Тот же Шмидт Василий сообщил нам следующую новость о том, что в конце 1930 г., насколько я помню по его показаниям, вызвал Шмидта к себе Томский и говорит ему: “Нужна дача мне твоя на вечер один”. Тот его спросил: “Зачем?” Он говорит: “Не твое, – говорит, – дело”. “Нет, скажи”. “Для нашего собрания надо”. Он членом центра был, спрашивает: “А я могу?” “Нет, – говорит, – нельзя. Дай дачу”. Я вначале немножко поартачился, обиделся, говорит он. “Не хочешь дать? Найдем другую, другую квартиру найдем”. Ну, потом, говорит, я предоставил, уехал сам. “Затем на второй день я насел на Томского, устроил ему истерику. Что же такое получается? Вы там, тройка, что-то такое решаете. Я сам член центра, что я идиот, дурак что ли, я вам только подчиняться должен. В чем дело, расскажи. Нажимал на Томского, и Томский проболтался, говорит: было свидание у нас, был Рыков, был Бухарин и был я, и был Каменев на даче. На все мои расспросы, о чем говорили, он сказал: я не скажу, не могу сказать”.

Рыков, понятно, и Бухарин это отрицают, но у меня имеется один чрезвычайно любопытный объективный факт. На днях жена Томского, передавая некоторые документы из своего архива, говорит мне: “Я вот, Николай Иванович, хочу рассказать вам один любопытный факт, может быть он вам пригодится. Вот в конце 1930 г. Мишка – она называет своего мужа так – очень волновался. Я знаю, что что-то такое неладно было. Я увидела, что приезжали на дачу Васи Шмидта такие-то люди, он там не присутствовал. О чем говорили, не знаю, но сидели до поздней ночи. Я это дело, говорит, увидела случайно. Я почему это говорю, что могут теперь Васю Шмидта обвинить, но он ничего не знает”. Я говорю: “А почему вы думаете, что он ничего не знает?” – “Потому, что я на второй день напустилась на Томского и сказала: ты что же, сволочь такая, ты там опять встречаешься, засыпешься, попадешься, что тебе будет?” Он говорит: молчи, не твое дело. Я с ним поругалась и сказала, что я еще в ЦКК скажу. Потом пришел Вася Шмидт, я на него набросилась: ты почему даешь квартиру свою для таких встреч? Он страшно смутился и говорит: я ни о чем не знаю. Вот она какой факт рассказала. Таким образом это не только показание этого самого Шмидта, но это совпадает и с тем разговором, который у меня с ней был при встрече.

Таким образом, товарищи, уже в конце 1930 года, как видите, они считают возможным встретиться за городом, в конспиративной обстановке, поговорить. Я не думаю, чтобы это был душевный разговор и чаепитие. Если бы это было так, то вероятно, Василия Шмидта пригласили бы. Видимо, разговор был серьезный, о котором они даже не сочли возможным сообщить Шмидту. Тут Шмидт говорит: я им сказал – дураки, вас же Каменев выдаст. Они говорят – ничего, не выдаст. Ну, а если он выдаст, мы его уничтожим физически. Так Шмидт говорит. Это первое.

Связь правых с троцкистами и зиновьевцами отмечена и в 1932 году. Факты эти известны. Но вот настороженность, чем объясняется та известная осторожность или настороженность, когда люди не шли на прямое слияние? Мне кажется, что здесь наверху они не шли, они давали прямую директиву на блок с троцкистами внизу и фактически мы имели в Самаре, Саратове и Свердловске прямое объединение их с троцкистами. Они объединяются в блок, действуют и работают вместе, там их трудно разобрать кто правый, различия между ними никакого нет, они работают вместе. А здесь, наверху, они осторожничали. Почему осторожничали? Исходили из следующего: они считали, что Зиновьев, Каменев и другие троцкисты и зиновьевцы настолько дискредитированы, что связывать свою судьбу с ними небезопасно. Поэтому они установили взаимную информацию, взаимное осведомление, взаимный контакт. Но дальше этого они не шли для того, чтобы блокироваться прямо. Как некоторые правые поговаривают, в частности, из школки Бухарина, здесь имелась известная боязнь правых того, чтобы как-нибудь их не вышибли в случае захвата власти, как бы не слишком много мест досталось троцкистам и т.д. Хотя это второстепенное. Мне кажется, что главное в том, что они не шли на организационное слияние с троцкистами – это боязнь. Есть еще последний момент, когда установилась прямая связь. Хотя можно считать, что формально ни Бухарин, ни Рыков, ни другие не входили в параллельный или в объединенный троцкистско-зиновьевский центр, но то, что они были вполне осведомлены о всей их деятельности, то, что они были целиком информированы и согласны, это у меня не вызывает никакого сомнения.

Хочу остановиться, товарищи, на позиции правых, на деятельности правых в их отношении с эсерами и, в частности, хочу остановиться на их отношении к кулацким восстаниям. На основе материалов следствия, которыми мы сейчас располагаем, должен прямо сказать, что правые своим сторонникам на местах давали прямые указания относительно того, что в случае деревенских восстаний, которые, они предполагали, будут широко развернуты в 1930-31-32 г.г., чтобы не остаться в стороне от этих движений, мы должны возглавить эти движения. Из тех фактов, которые вам известны, я не буду их повторять, я только хочу сказать следующее, что в 1930-31 гг. по показаниям арестованного ныне известного Яковенко, партизана… (Голос с места. Наркомзем что ли? Молотов. Не все вы знаете.) Да, совершенно верно. Так вот этот самый Яковенко в своих показаниях говорит о том, что в 1930-31 г.г. он имел неоднократные беседы с Бухариным, высказывал свое несогласие с политикой партии в деревне, считал, что в вопросе коллективизации партия особенно ошибается, считал неизбежным кулацкие восстания, считал нужным ввести эти кулацкие и иные восстания в какое-то организованное русло. Бухарин его усиленно поддерживал. Когда он сообщил Бухарину, что имеет связь, очень близкую связь с сибирскими партизанами – “Ко мне без конца наезжают люди, и что я имею возможность организовать их”, – был образован партизанский центр.

Сам Яковенко более или менее регулярно осведомлял Бухарина, что он имеет возможность организовать восстание в некоторых районах Западной Сибири, Красноярского края, Восточной Сибири. Бухарин тогда высказал такую мысль: что если бы успешно удалось организовать восстание, то не исключена возможность, что можно было бы там организовать известную автономию – Сибирское государство, которое бы давило на сталинский режим (Смех.), помогало бы нам в вопросах колхозной политики. (Ворошилов. Государство в государстве. Каганович. Вроде как у Колчака). Они ставили вопрос о создании этого государства. Дальше, я, товарищи, не буду зачитывать вам те показания, которые имеются у вас на руках. Я должен сказать, что самое горячее, активное участие во всех таких событиях – затруднение с хлебозаготовками на Кубани, во всех сибирских волынках, самое активное участие, где только можно приложить, правые обязательно принимали как директиву – ввязаться в это дело.

Фактов с эсерами я не буду перечислять, здесь нового ничего нет. Кроме показания Цетлина мы ничего не имеем. Зачту только одно предварительное показание Яковенко. Он показывает: “Я рассказал Бухарину свою отрицательную точку зрения на политику ЦК ВКП(б). Информировал о своем впечатлении о моем приезде в Сибирь, откуда я недавно вернулся”… (читает). Установка Бухарина, говорит, полностью совпадала с моими взглядами, и я их принял.

Таковы факты, которыми мы располагаем в отношении правых к вопросам крестьянских восстаний, которые имели место в 1930-31 г.г., в ряде которых они участвовали. Также они принимали участие в организованных волынках на промышленных предприятиях. Мы сейчас находимся в стадии расследования чрезвычайно важных вичугских событий и вообще событий в Иванове. Они были, по существу, организованы правыми. (Голос с места. В 1932 году?) Да, в 1932 году – вичугские события были организованы правыми. Об этом дают показания активнейшие участники правых, Башенков и другие. (Сталин. Какие события? Мы не знаем. Ворошилов. Не все знают.) События, о которых было решение ЦК партии, они всем известны. (Косиор. Они были опубликованы в печати.) Да, опубликованы в печати. Это событие в связи с некоторыми хлебными затруднениями, как сейчас выяснилось, начались искусственные забастовки. (Шкирятов. На текстильных предприятиях.) Волынки на текстильных предприятиях. Оказывается, как сейчас установлено, к этому прямую руку приложили правые, организовали вичугские волынки.

О вредительской деятельности правых. Наряду с линией на террор, правые считали возможным принять тоже линию на вредительство. Мы имеем десятки показаний сейчас, в том числе таких активнейших участников правых, как Яковлев, Кротов, Шмидт Василий, которые проводили активнейшую линию на вредительство. В частности, Шмидт Василий, будучи директором Трансугля на Дальнем Востоке, он вел этот развал, за который его снял Центральный Комитет с работы. Он говорил, что этот развал был произведен сознательно. “Развалил я трест сознательно по директиве правых, имел людей своих, вредителей, которые вредили каждый день”.

Выводы какие? Таким образом, товарищи, мы на основании всех материалов следствия считаем установленным, во-первых, что центр антисоветской организации правых в лице Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова, Шмидта двурушнически отказался в конце 1929 года с маневренной целью от своих правых взглядов, обманывал партию, не выдавал своей подпольной организации, сохранил ее и продолжал борьбу с партией до самого последнего времени. Поставя своей основной целью добиться захвата власти насильственным путем, изложив свою открыто буржуазно-реставраторскую платформу, так называемую платформу Рютина, они вступили фактически в блок с троцкистами, антисоветскими партиями эсеров и меньшевиков и вместе с ними возглавляли антисоветские осколки разгромленных классов в нашей стране и превратились в конечном итоге в агентуру фашистской буржуазии.

Для осуществления своих буржуазно-реставраторских планов центр правых в лице Бухарина, Рыкова, Томского и других встал на путь организации террора в отношении партии и правительства, на путь вредительства, на путь блока с антисоветскими партиями, на организацию кулацких восстании и на организацию волынок на заводах.

Мне кажется, что все это ставит в отношении Бухарина и Рыкова, людей, которые целиком отвечают за всю деятельность правых организаций вообще и за свою антисоветскую деятельность в частности, – ставит вопрос о возможности пребывания их не только в составе Центрального Комитета партии (Голос с места. Правильно.), но и в составе членов партии. (Голос с места. Правильно. Голоса с мест. Этого мало.)

Молотов. Товарищи, поступило предложение – сделать перерыв на 10 минут.

перерыв

Молотов (председательствующий). Слово имеет т. Микоян.

Микоян.

Товарищи, дело Бухарина, Рыкова мы обсуждали еще на предыдущем пленуме ЦК, но обсуждение вопроса было прервано и отложено до этого пленума, и решение также было отложено до этого пленума по предложению т. Сталина, который в интересах того, чтобы еще более подробно разобраться и дать возможность Бухарину и Рыкову все силы мобилизовать, все факты собрать, и для того, чтобы проверить правильно ли обвинение на них возлагаемое, желая проявить большую осторожность, чем поспешность в этом деле, – этот вопрос был перенесен на этот пленум ЦК ВКП(б). Тогда, на том пленуме ЦК, Бухарин и Рыков держались тактики слез и мольбы, чтобы повлиять на чувства членов ЦК, выступая по адресу ЦК с некоторыми упреками, что не дали им возможности иметь очные ставки с троцкистами, что не дали им возможности во всех материалах разобраться и просили дать время разобраться в делах и проверить все факты. Теперь, когда за эти 2 месяца еще новое, большее количество неопровержимых доказательств найдено и имеются в руках у следствия, когда уже устроены очные ставки с обвиняемыми, когда на очных ставках троцкистов, правых вместе с Бухариным и Рыковым, на очных ставках участвовали члены Политбюро и сами проверяли и вопросы задавали, т.е. когда вопрос выяснен досконально, до такой степени объективности, до такой степени проверенности, что никто не может бросить хотя бы малейшего упрека в поспешности, наоборот, пожалуй, люди говорят, что зачем так долго возимся, так долго тянем этот вопрос, не вредно ли это для партии, имея такие доказательства тянуть с решением такого важнейшего вопроса, не есть ли урон для нашей партии, что люди с таким грязным обвинением находятся в составе членов ЦК нашей партии.

Бухарин после этого пленума, увидав, что тактика слез не помогает запутать вопрос, он перешел к тактике угроз… (Голос с места. К тактике вымогательства. Петровский. Ультиматума.) к тактике угроз в отношении ЦК партии. Бухарин, идя по стопам врага народа Троцкого, направил против ЦК его оружие, это Троцкий всегда ставил ЦК ультиматумы, Троцкий всегда забрасывал нас записками, Троцкий старался путать всю обстановку, опорочивая аппарат ЦК и НКВД, теперь все оружие Троцкого против нас обратил Бухарин. Троцкий еще организовывал демонстрацию против партии на улице, но у Бухарина нет возможности устроить демонстрацию, теперь у него нет масс, времена другие, но вот такая демонстрация Бухарина в НКВД, когда он организовал политическую демонстрацию, как же иначе объяснить эту угрозу голодовки и угрозу неявки на пленум ЦК. Когда нет массы, нет других способов протеста, то Бухарин берется за голодовку в виде протеста.

А разве раньше голодовка не была в руках революционеров средством протеста против царского самодержавия? И Бухарин пишет в ЦК партии такие строки. Я не знаю, как может член партии, большевик такие слова направить по адресу ЦК? Он пишет: “В необычайнейшей обстановке я с завтрашнего дня буду голодать полной голодовкой, пока с меня не будет снято обвинение в измене, во вредительстве, в терроризме”. Таким образом, Бухарин предъявил нам наглый ультиматум вместо просьбы обсудить все эти вопросы. Он говорит – нет, не хочу с вами обсуждать пока не снимете обвинения с меня. Разве может пленум ЦК под страхом угрозы, под давлением ультиматума разбирать какой-нибудь вопрос? Это разве не желание запутать вопрос? Вместо детального разбора дела, путем запугивания, путем угроз он пытается запутать все дело. Это ясно. Против него имеются теперь такие улики, что всякий разбор может Бухарина еще больше разоблачить и боясь этого он хочет Центральный Комитет брать страхом. Голодовка и новое оружие борьбы – отказ от явки на Пленум ЦК. Он говорит: “Вот, я написал вам 100 страниц, прочтите”. Разве обсуждение на Пленуме ЦК состоит в том, что один написал, другой ответил, и этим решается вопрос? А почему вас не интересовало и не интересует, что скажет докладчик, что скажут члены Центрального Комитета, которые выступят и обсудят вопрос? Разве это обсуждение заменят всякие ваши бумажки, которые вы стряпаете, разве на ваше поведение не повлияет обсуждение на Пленуме ЦК? Или то, что мы скажем здесь вас не интересует?

Это поведение Бухарина совершенно нетерпимо и в большевистской среде это не имело прецедента. Правда, Троцкий, будучи в составе ЦК пытался эти методы внедрять как средство борьбы. Это заброшенное, заржавевшее оружие Троцкого в его борьбе с Партией поднято сейчас Бухариным. Это есть новое доказательство того, что он продолжает сейчас бороться против ЦК. Иначе, как же у него поднялась бы рука написать такие строки с угрозой, с ультиматумом, с требованием снять с него обвинение без обсуждения вопроса на пленуме, накануне созыва пленума ЦК, с требованием, чтобы политбюро накануне пленума ЦК сняло с него обвинение и этим самым предрешило бы обсуждение вопроса на пленуме ЦК. Это мог сделать лишь тот, кто совсем разоблачен до конца и никак не может прикрыть свои враждебные позиции. (Буденный. Наготу свою прикрывает.) Собственную наготу.

Он потом прислал другое письмо, сегодня. Вообще он забрасывает письмами, думает, что ЦК только и должен делать, что все время читать его письма. Это тоже из арсенала Троцкого. Троцкий ничего не делал и требовал, чтобы читали его бесконечные письма. Это тоже средство борьбы против партии. Он знал, что, если много будет писать и рассылать, а при рассылке это пойдет кой-куда, кой-кому, просочится кое-где, – при отсутствии масс это тоже есть средство борьбы, испытанное врагами партии. Вообще, когда читаешь записки Бухарина, то страшно становится – за кого он принимает Центральный Комитет партии. Как будто у нас нет опыта борьбы с врагами партии, как будто мы не знаем, как раскусить врага. Нам трудно было разоблачить новый вид врага в нашей партии, двурушника, потому что мы привыкли бороться с людьми, высказывающими хотя и неправильные, но те взгляды, которые у них имеются. Когда же нам пришлось иметь дело со скрытыми врагами, которые защищали партийные взгляды и в то же самое время боролись против партии, мы были настолько неопытны против этих двурушников, что оказались разоруженными против озверелых врагов.

Как можно рассчитывать на успех таких заявлений против большевистской партии, которая имеет за своей спиной борьбу с меньшевиками, троцкистами, зиновьевцами и, наконец, Бухариным.

Сегодня он написал второе письмо. Это письмо есть попытка изобразить себя несколько наивным, а скорее он хитрит. Думает, что мы не понимаем его тактики. Вместо того, чтобы признать ошибки, он виляет все время неприлично, недостойно. Вот что он прислал в Политбюро ЦК ВКП(б). “Дорогие товарищи, я должен сообщить… (читает) …в теперешнем состоянии”. (Межлаук. Вот тебе раз.) Решение ЦК членам ЦК разослано? (Голоса с мест. Разослано.) “Первое, я никогда и нигде… (читает)… да еще в состоянии крайне далеком от нормального… (Смех.) …ибо можно человека принести”! Смотрите… (Смех.) (Буденный. Двуличное письмо.) потерял память, хотя, когда ему нужно что-нибудь, так он все прекрасно вспоминает (читает)… “иногда не находишь слов”… Не видно этого по его длинным запискам. …”Поймите, что я не тактикой какой-то занимаюсь…” Он сам видит, что это тактика, глупая тактика… “Я очень прошу сообщить членам ЦК настоящее мое письмо”. Я забыл прочитать примечание. Я его прочту: “Если только нервное возбуждение не превратится в последнюю вспышку энергии, а может быть наоборот”.

Это попытка затушевывания своих ошибок, увиливания, жульничества вместо того, чтобы прийти и сказать, что я ошибся, это небольшевистский подход, прошу прощения. Это говорит о том, что оружия против нас он не сложил. Может быть, он не умно борется, глупо, но оружие он держит против нас и силы у него для этого хватит.

Бухарин взял манеру Троцкого опорочивать все документы и факты. Он в своих документах делает выпады по адресу аппарата Наркомвнудела. Он имеет право критиковать Наркомвнудел. В розданных тезисах по докладу тов. Ежова критика аппарата дана очень жесткая. Но мы критикуем для того, чтобы исправлять аппарат, а он всякими намеками, прямыми выпадами, гнусными, наглыми хочет опорочить весь аппарат, и в особенности обновленный аппарат. Тов. Ежов по-большевистски всю душу вложил в улучшение работы аппарата. Я должен прямо признать, что ошибки в аппарате были, но сейчас я был поражен точностью между показаниями письменными и теми показаниями, которые давались на очной ставке, во время которой я был. Я потом тов. Ежову сказал, что я должен признаться, что аппарат, который вел это следствие, выдержал большевистский экзамен правдивости и точности.

И вот Бухарин делает выпады против этого аппарата: “Ах, сами следователи дают показания”, новые обвинения вроде того, что толкает, что ты должен сказать… Словом, вроде того, что это сочинено против него. Только враждебный человек может относиться так к нашему органу НКВД, который старается всемерно и успешно старается быть орудием партии, быть орудием защиты нашего советского государства. (Каганович. То, что фашисты пишут в газетах.) Это тоже Троцкий так делал, потом к этому прибегали Зиновьев и Каменев.

Он не щадит при этом и нашу партию. Он говорит о политической установке современности, намекает, что следователи наталкивают своими особыми допросами людей, что есть какая-то политическая установка и получается вроде того, что ЦК организует специально против него обвинение, что ЦК не хочет по-настоящему разобраться во всех материалах, что у него нет желания спасти человека, если есть хоть малейшая возможность его спасти, а наоборот, ЦК собирает против него материал. Это гнуснейший выпад против нашего Центрального Комитета. И это говорится после того, как Центральный Комитет нянчится с этими людьми черт знает сколько времени. Члены партии начинают заявлять, что нельзя столько времени нянчиться. (Общий шум, возгласы: Правильно! Довольно нянчиться!) И вот он делает такой выпад против ЦК.

Это именно троцкистский метод опорочивания аппарата, компрометация людей, опорочивание ЦК нашей партии. Он к этому прибегает потому, что бессилен опровергнуть факты и документы. И это бессилие он хочет чем-нибудь прикрыть и для того, чтобы попытаться запутать дело, и для того, чтобы продолжать борьбу против ЦК: а, вы меня обвиняете, я перехожу в контрнаступление против вас. Он путает с датами, хотя все это записано и проверено. Он хочет доказать, что врут, сочиняют и прочее. Он хочет сказать, что нельзя верить показаниям. Конечно, нужно относиться с величайшей осторожностью к показаниям уже разоблаченных врагов. Но, товарищи, у нас есть некоторая практика, некоторый опыт по части проверки подобных показаний. Центральный Комитет принял все меры для того, чтобы всесторонне проверить эти показания. Один показал, другой показал, третий, четвертый, десятки людей дали показания, которые совпадают. Это говорит об их правильности. Наконец, очные ставки, которые были проведены, также подтвердили показания. И после этого он пытается попросту отмести все эти показания.

Конечно, товарищи, врагу нельзя полностью верить, нельзя сказать, что враг полностью сказал всю правду. Они многое спрятали, чтобы не все концы выдавать, они признали только то, что уже было полностью доказано, чего не признать нельзя было (Голоса с мест. Трудно отрицать.), но доказано, что подавляющее большинство сообщенных фактов и фамилий – это правда. Поэтому так просто бросаться обвинениями, что всем этим показаниям нельзя верить – в этом заинтересован только Бухарин, партия в этом не заинтересована. Много раз проверенные показания говорят о том, что в этой части они в большинстве своем – правда. Не все правда, но в этой части, к сожалению, правда. Это удар по нашей партии, по нашему Центральному Комитету, но нельзя отрицать фактов, которые признаны, и никто не может их опровергнуть.

Бухарин требует, чтобы мы верили ему как члену Центрального Комитета. Можно было верить, если бы факты говорили за Бухарина. Но эти факты за него не говорят. Имело бы вес, если бы он мог сказать, что я никогда не врал партии… но ведь Бухарин прямо поразительно умеет врать, прямо мастер вранья. Я не буду удаляться в старые времена – в 1927, 28, 29 г.г., но могу простой факт привести – я приведу живой пример последнего пленума. Вы помните, он выступал со слезами на глазах, рыдая говорил, –я утверждаю (из речи его можно зачитать, чтобы не было ошибок, по его исправленной стенограмме): “Я не видал Куликова с 1929 года”. Тов. Сталин реплику дал: Как, верно ли относительно Куликова? В ответ на реплику т. Сталина Бухарин говорил: “Надо выяснить, где и когда Куликов меня видел, и выяснится, что с конца 1929 года он меня не видел”. Эти слова из исправленной им стенограммы. А вот мы были на очной ставке, и Бухарин признал, что в 1932 году он Куликова видел, говорил с ним. Он сказал, где и когда. Они около Александровского сада ходили, говорили о политике, говорили о кадрах, твердые они или не твердые. Это он сказал. Я потом прочитаю. А помните на пленуме ЦК, – казалось, человек был в самом апогее откровенности, человек в слезах, рыдал, казалось бы, как можно врать? Наврал! Через день, когда уже многое открылось, признал.

Против фактов трудно идти, когда они прут. Как же можно верить? Теперь Бухарин говорит, что виделись не в начале октября, а в середине октября. А ведь это такая вещь, встреча с Куликовым, которую нельзя забыть. Ведь был политический разговор. Это не обывательская встреча, которую легко забыть. Они говорили о кадрах, твердые они или не твердые, Куликов упрекал Бухарина, что, мол, мало сравнительно делается, надо быть активнее. Он его успокаивал. Но все-таки факт остается фактом – он наврал пленуму ЦК. И, пожалуй, я лично тогда поверил Бухарину – черт его знает, может быть, Куликов и врет. Оказалось, что не врет. Выходит, то, что он сказал, подтвердилось, а то, что Бухарин сказал, не подтвердилось. Как же можно верить ему. Имеем ли мы право верить, если у нас душа такая – политиков и острая? Мы не имеем права верить. Мы – политики, мы несем ответственность перед ЦК, мы не имеем права идти против этих фактов, которые доказаны.

Наконец, Бухарин сказал (я зачитаю дословно, чтобы нельзя было сказать, что, мол, я сказал иначе и прочее, и прочее). “До 1930 года я бузил против партии, а после честно работал вместе в партией, поэтому нечего на меня набрасываться. Я уже шесть лет работаю вместе с партией. Когда я сделал последнее мое заявление – по поводу “организованного капитализма” зимой 1930 года, я абсолютно всякую борьбу против партии прекратил. Я заверяю честным словом (вот его честное слово!), что все последние годы я не только просто формально выполнял работу, но с огромной душой, с огромным увлечением работал”. Вот что он сказал. Казалось бы, слушайте, как не верить такому человеку, если не быть опытным, если не знать с кем дело имеешь. (Голос с места. Клялся гробом Владимира Ильича.) Так много сволочи воспользовалось нашим человеческим доверием к ним, вроде Пятакова и других, что мы не имеем права просто верить.

Этот же Бухарин написал свое заявление к нам в ЦК, оно вам разослано. Он сказал – с 1930 года я всей душой работал. Я читал его слова. Теперь же, после того, как он приперт фактами, очными ставками, он говорит: “После самоликвидации оппозиции… до 1932 года… (не с 1930 года, а до 1932 года) был процесс изживания старых ошибок… (процесс изживания! значит, еще не изжит был тогда, узнаем мы сегодня этот процесс изживания) были элементы двойственности…” (двурушником он боится себя назвать, а какая между ними разница – двойственность в политике и двурушничество). Двойственность в политике – это двурушничество. А он признает, была у него двойственность до 1932 г., в скобках групповщина. Значит, не только идейное двурушничество – высказать одно, а думать другое, но организационное двурушничество, групповщина. А тов. Бухарин, вы же знаете, что групповщина осуждена нашей партией, запрещена. Вы же в свое время обещали ликвидировать групповщину, и вы же признаете в своем заявлении пленуму сейчас наличие элементов групповщины. Он добавляет: “Но вся динамика направлялась у меня, я думаю и у других, в сторону полного слияния с партией”. Это для того, чтобы хвосты спрятать получше. Это же неважно. Ну, как же можно так врать и требовать, чтобы партия верила при наличии таких улик?

Наконец, на очной ставке с Куликовым он сам подробнее этот тезис развернул. Разрешите тоже прочитать, чтобы демонстрировать, как Бухарин умеет врать пленуму ЦК в самые сокровенные моменты его жизни, в такой момент, когда члены пленума находятся в тяжелом настроении и не хотят поднять руку на Бухарина, чтобы считать его врагом. Но мы жалеем человека, хотя не имеем права этого делать. Вот что говорил он. Я сам присутствовал и считаю, что все это абсолютно правильно, он сказал следующее: Ежов его спросил: “Бухарин, нельзя ли конкретнее о разговоре с Куликовым в 1932 г. рассказать”. Бухарин сказал: “Я действительно встретил Куликова в переулке, где жил Угланов в 1932 г. Он взял меня под руку. Правильно и то, что я страшно субъективно эту историю переживал, даже плакал”. (Голоса с мест. Он и сейчас все плачется.) Когда потом заявлял, что после 1929 г. никогда не видел Куликова. Вы видите, как часто он плачет. (Голоса с мест. Крокодиловы слезы.)

И какая цена этому плачу! “Я разводил руками, не знал, что делать”. Он подавал заявление о верности партии и разводил руками – не знал, что делать. (Бухарин. Это же не про то совсем.) Подожди, ты потом можешь сказать, эти выкрутасы мы знаем, тут документ. Я до конца прочитаю, если хочешь. Прочитаю, сколько тебе надо. Дадим тебе полную возможность еще раз прочитать. Эти глухие намеки, якобы для того, чтобы опровергнуть все эти показания, надо еще месяц работать. Два месяца ему мало. Когда ты запутался здесь в контрреволюционных штуках, никакие месяцы тебя не спасут. Если ты, идя против партии, спутался с контрреволюцией и хочешь месяцем спастись, это не выйдет. Это тоже гнусный намек, что вы раньше, <чем> разберетесь, не можете судить. Мы знаем, что это тоже адвокатская попытка опорочения этого документа и материала. Это косвенно есть признание неудовлетворительности ответа. Чтобы дать удовлетворительный ответ, надо еще работать. Просит еще месяц для опровержения.

Разрешите дальше прочитать, что он говорит: “Куликов говорил, когда Бухарин спрашивает, что делать, Куликов говорит, ничего, можно действовать. Я действительно спрашивал, говорит Бухарин, где же у вас крепкие люди”. Для чего? “Мы никогда не произносили слово террор, а говорили о твердых людях”. Я не утверждаю, что вы слово “террор” произносили. Вообще вы умеете со словами обращаться. Вам незачем говорить, когда вы можете понимать друг друга с полуслова. А зачем твердые люди, когда вы решили работать вместе с партией, зачем твердые люди, для чего. Смотри, много ли нашлось этих твердых людей? Здесь ты сколько хочешь можешь искать. Ты не нашел их, потому что наша партия сильна.

И много ли нашел, потому что наша партия сильна, для таких гнусных дел у нас в партии людей не ищи. И дальше он говорит несколько позже, когда Ежов стал его донимать вопросами. Бухарин говорит: “сейчас я ничего не скрываю, а тогда я считал возможным скрыть, и я объясняю почему”. (Голос с места. На пленуме считал возможным скрыть?) Видите, в 1930 году. (Голос с места. Когда это было – после пленума ЦК?) После пленума ЦК и на пленуме скрывал. Я читаю точную цитату из его речи, его рукой правленной стенограммы. Бухарин говорит: “Сейчас я ничего не скрываю, а тогда я считал возможным скрыть, и я объясняю почему”. Значит, тогда он скрыл. Но мы не уверены, что он и сегодня не скрывает. Нельзя скрывать, уже все открыто. А завеса у него большая и он все скрывал. “Это была может быть моя ошибка, которую я делал по отношению к своим ученикам, и углановским людям. Дело в том, что я надеялся на изживание у них этого самого процесса. Я старался подводить их к этому, агитировал. Тут был и личный мотив. До 1932 года у меня не было ясности в вопросе о стимулах в земледелии”. Я повторяю, товарищи, еще раз: “До 1932 года у меня не было ясности в вопросе о стимулах в земледелии”. Я еще вернусь к этому вопросу. “Я не понимал, как пойдет дело с коллективизацией с точки зрения товарооборота”, и т.п. (Берия. И поэтому крепких людей искал?)

Что же, товарищи, получилось? Главный камень преткновения – это вопрос коллективизации, наступление на кулака. Это – целая программа. Оказывается, заявивши в 1930 году о полной солидарности с линией партии, он до 1932 года признает, что в основном оставался на своих прежних позициях. Если не была ясна наша линия, значит, не была ясна ему его линия. Это есть двурушничество настоящее. Это не ученик двурушник, а учитель двурушник. Он говорит: “У меня не хватило присутствия духа сказать своим людям, что все, что я говорил раньше, это абсолютная чепуха”. А у него хватило присутствия духа наврать всей нашей партии, сказать, что он порвал с оппозицией. А здесь у него не хватило духа сказать своим отщепенцам, что он стоит на неправильной позиции. (Голос с места. А врать ЦК хватило духа?)

Да, в этом-то и есть гвоздь. “Это был у меня ложный педагогический метод”. (Смех.) Он любит словечки вообще. Выпустит одно словечко, дураки за ним погонятся, а нам нечего обращать внимание на эти слова. И говорит, что это был ложный педагогический метод. “Они сразу могли сказать – это есть измена, ты переходишь на сторону противника”. Я спрашиваю Бухарина: а партия – это противник? Бухарин говорит: “Я боялся, что мне так скажут”. Значит, подавая в 1932 году заявление в уверении партии, он боялся, что его назовут изменником, который изменил нашей позиции и перешел на сторону партии. Это значит, что Бухарин сам признает без всяких показаний, самолично признает, что до конца 1932 года, до 1933 года он пишет в другом месте, он стоял не на линии партии, а на старых своих позициях. Второе – он не порвал со своими сторонниками. Третье – не говорил, что согласен со старыми позициями, а говорил, что согласен с нашей партийной позицией. Теперь он клевещет на аппарат НКВД, что там подсказали так-то, написали так-то. А это кто подсказал? Вы сами рассказали. Предположим, будто ничего нет. А это что, разве может член ЦК говорить такие вещи. (Косиор. И член партии.) За такие вещи в партии нельзя держать ни часу. (Голоса с мест. Правильно.) Вот видите, товарищи, я и хотел иллюстрировать только одно, что Бухарин не имеет права требовать от нас, чтобы мы ему поверили. Мы должны проверять во сто крат больше, именно его больше всего проверять.

Я не говорю о том случае, когда Бухарин был пойман с поличным, когда он организовал блок с Каменевым, когда обнаружилась запись беседы. (Голос с места. Он говорил, что это не так.) Вы помните, как он тогда плакался, как он это отрицал, а потом оказалось, что это была настоящая беседа, запись стенограммы. Вы видите три важнейших факта, которые совершенно ясно говорят о том, что Бухарин врет без стеснения, врет в лицо партии. У него не хватает духа сказать своим сторонникам, что он бросает оппозицию, встает на позицию партии. Но зато у него хватает духу врать партии, обманывать партию. Вот почему он не имеет права от нас требовать абсолютного доверия. Он никакого доверия не заслуживает. (Голос с места. Правильно.) Я должен прямо сказать, что и троцкистские и зиновьевские и правые контрреволюционные деятели, которые нанесли нашей партии большой ущерб, которые нанесли большой ущерб нашей власти, они нанесли тяжелейший удар нашей партии. Правильно, как мы считали, что если человек член партии, имеет партийный билет, а если он член партии, значит, он имеет какие-то политические взгляды, он их высказывает, значит он за них стоит. Бухарин все время обманывал партию.

Тут, товарищи, самая большая беда заключается в том, что Троцкий, Зиновьев, Каменев и Бухарин, они получили от нашей партии партийный билет и этот билет они опорочили. Партия им дала партийный билет, они этот партийный билет опорочили. Они недовольны линией партии, нанесли партии большой удар. Нам придется многое исправлять, очиститься от этих сволочных элементов. Партия, это есть доверие, это есть добровольный союз единомышленников. Они это доверие потеряли. Бухарин не имеет сейчас права рассчитывать на доверие к нему. Они нанесли немалый ущерб нашей партии.

Вот Бухарин, он был одним из учителей этого двурушничества. Троцкий, Зиновьев и Бухарин, они этот яд внедрили в нашу партию. Они создали новый тип людей, извергов, а не людей, зверей, которые выступают открыто за линию партии, на деле проводят другое, которые высказывают принципиальное согласие за линию партии, а на деле ведут беспринципную подрывную работу против партии.

Ведь бухаринская школа когда-то была партийной школой вначале, там были некоторые товарищи, которые ни в какой оппозиции не были, которые раньше ушли. Тогда эта школа из партийной превратилась в антипартийную. Бухарин там внедрял идеологию антипартийную, антиленинскую, правый уклон, реставрация капитализма, фашизм. Этого мало, это мы знали раньше. Мы раньше знали, что Бухарин учит не ленинской теории в этой школе, поэтому его своевременно одернули. Теперь стало ясно, что Бухарин учил искусству двурушничества. Он учил людей так, как и Зиновьев, и в результате не случайно то, что вся бухаринская школа сидит в тюрьме, почти все признались, что они были двурушниками, врагами, потому что они учились у Бухарина. Бухарин сумел разложить многих людей в нашей партии.

Партия не видела еще такого типа врагов – двурушников, которые говорят одно, а делают другое. Партия их кадры разоружила для того, чтобы быстрее их поймать, не дать им разрастись. И вот мы имеем такой удар, нанесенный нашей партии Бухариным. Он есть учитель искусства двурушничества, его школа есть двурушническая. Он считает, что не отвечает за учеников, он говорит, что он порвал сними, с 1932 г. их не видел, значит, за них не отвечает. Как это не отвечает?!

Вот, товарищи, когда мы подходим к делам и документам, я уже сказал, что данные все проверены, пленум ЦК со спокойной совестью, без сомнения, хотя всякие случаи сомнения всегда были законными, как товарищ Сталин на пленуме сказал – проверим еще. Теперь нет сомнений. Тов. Ежов сделал доклад с фактами, даже привел не все факты, потому что фактов уйма, много показаний. Это ясно показано, это минимум. Но если взять этот минимум, то даже слепому должно быть ясно. Это минимум, но я считаю на деле есть не минимум, а может быть максимум, потому что не все доказано, враг не все говорит, Бухарин и Рыков не все открывают, они открывают только там, где их прижмут или поймают. Поэтому трудно судить, отдельные сомнения, может быть, остаются насчет организации террора, насчет вредительства, может быть не все доказано, но, товарищи, то, что доказано, для слепого ясно, что Бухарин знал, был в курсе дела, держал контакт с троцкистскими, зиновьевскими контрреволюционными, террористическими, диверсионно-вредительскими группами, знал их деятельность и об этом не сообщил ни слова ЦК партии.

Это такой факт, который никто не может оспаривать. Знать о терроре против руководства партии, о вредительской деятельности на наших заводах, о шпионаже, об агентуре гестапо и ничего не говорить партии – это что такое?! Это член ЦК и член партии. Это доказано бесспорно, это доказано очной ставкой и материалами, в присутствии членов Политбюро доказано, что правым террористическая деятельность была известна, это было известно ученикам Бухарина, сторонникам Бухарина. Это было известно Бухарину, он знал, что готовится террористический акт против руководства партии, он знал и не сообщил об этом ЦК партии. Разве это можно допустить для члена ЦК и члена партии?! Это уже доказано и это ясно для слепого. Если отбросить все остальное, хотя мы не имеем право отбрасывать, но, если взять минимум того, что уже доказано на 100%, я уже не говорю о том, что Бухарин подготовлял террористические антисоветские группы, их воспитывал, это тоже доказано, но можно это не предъявлять. (Голос с места. Как не предъявлять?)

Но то, что я сказал, это не может его очистить, так, чтобы никто палец не мог приткнуть. Он написал записку в 100 страниц, эта записка совершенно несостоятельная, вот почему эта записка никакого доверия не заслуживает с нашей стороны. Бухарин ведет себя очень нехорошо. Вы знаете, что позавчера мы похоронили товарища Серго Орджоникидзе, и Бухарин хочет спекулировать на имени Орджоникидзе, объясняется в любви. (Шкирятов. Он на это не имеет право.) Он на это не имеет право. Он этого права не имеет. Бухарин называл когда-то Серго Орджоникидзе “византийским князьком”. Как будто он не знает, что все скажут, что любой из нас скажет, что если бы был бы среди нас Орджоникидзе, то он бы яростным большевистским огнем обрушился на него, – и нечего спекулировать свежей могилой Серго Орджоникидзе. (Голос с места. Правильно.) Он облыжно ссылается на Ленина, что Ленин умер у него на руках.

Какое Бухарин имеет право ссылаться на Ленина. Он, видимо, рассчитывает на отсутствие памяти у нас, что мы истории партии не знаем. Он говорит, что на его руках умер Ленин, – мы знаем, кто были самыми близкими к Ленину. Он не может отрицать, что он при жизни Ленина боролся больше всех против него. Некоторые стараются сказать, что если бы был жив Ленин, то не было бы борьбы в партии. (Шкирятов. Есть такие.)

И это мы считаем большим острием борьбы, направленной против Ленина, против нашей партии. Возьмите Бухарина. Бухарин был против Ленина еще при жизни Ленина. Бухарин был против ленинской теории, ленинско-марксистской теории до революции, еще до Октябрьской революции. Наконец, после Октябрьской революции (Голос с места. Даже арестовать хотели.) во время Брестского мира он пошел с левыми коммунистами. Он организовал блок с эсерами против Ленина. Какое же право имеет Бухарин после этого говорить, что у него Ленин умер на руках. Он облыжно это заявляет. Наконец, при разработке партийной программы Бухарин был против Ленина, у него своя программа была.

По национальному вопросу, коренному вопросу диктатуры пролетариата, также по крестьянскому вопросу он был против Ленина. (Шкирятов. В 1921 г.) Это была не дискуссия о профсоюзах, а дискуссия о диктатуре пролетариата. В вопросе о судьбах революции он был против Ленина, против партии. И это не случайно было. А теперь он облыжно заявляет, что Ленин умер на его руках. Это спекуляция именем Ленина. Кто такое право дал Бухарину. Как бы ни плохи его дела, ему не надо было бы это делать, если он не хотел, чтобы его сразу не обвинили в этом нечестном поступке.

Я говорю, что и по крестьянскому вопросу Бухарин встал против линии партии, против коллективизации. Против индустриализации. Он пошел на блок с эсерами, он пошел на блок с Каменевым, с Зиновьевым. Если раньше он пошел с эсерами, то нечего удивляться, что и теперь в 1932 году, когда в деревне были нехорошие настроения в связи с коллективизацией, когда после первой успешной борьбы за коллективизацию, появились трудности, был некоторый отрыв от этого движения в деревне, мы не справлялись как следует, вот тогда Бухарин, ожидая крестьянских восстаний, направлял своих учеников на сговор с эсерами. Он это отрицает. Но это очень правдоподобно. Если при жизни Ленина он имел блок с эсерами, то почему бы ему теперь при нас не иметь блока с эсерами – привык. Это более вероятно, хотя он отрицает. (Голос с места. Слепков не хуже эсеров.) Очень трудно грань между ними проводить, но все же грань есть. Нельзя все смешивать. Это враг один, а это враг другой. Нужно против каждого врага иметь орудие. Нужно разное орудие направить.

Надо оттенки, подход в какой угол нужно ударить и в какую сторону бить, – это надо знать. Надо применять оружие, считаясь с особенностями, с оттенками, исходными позициями и проч. Поэтому, товарищи, падение Бухарина вовсе не случайно, не то, что неожиданно человек свалился с высоты партийной. Бухарин член ЦК – и то, что он свалился в контрреволюционное болото, – это не случайно. И все его попытки сказать, что он ни в чем не виноват (Шкирятов. Он так и пишет.) ни к чему не приводят. Он пытается сослаться на Ленина, на Серго. Это, товарищи, говорит о том факте, что Бухарин не случайно так низко пал. Его падение не случайно и не является неожиданностью.

Насчет Рыкова, товарищи. Рыков тоже сам знал, имел контакт, знал, что троцкисты готовят диверсию, террор, вредительство против нашей партии, знал и нам не сообщил. (Калинин. И даже больше того.) Это я с тобой согласен, т. Калинин, но я хочу привести самый минимум-миниморум того, что уже доказано и того, что не может слепой отрицать. Наконец, он не мог не знать того, что правые террористы – Угланов, Котов и другие, Нестеров и его сторонники, что они готовили террор против нашего партийного руководства, он знал это хорошо, это доказано бесспорно, но он партии ничего не сказал. Разве это, товарищи, допустимо в рядах партии. Рыков даже на том пленуме что заявлял? Я, говорит, три раза виделся с Томским, но ни разу с ним не говорил о политике. Правда, он потом признался, что по телефону Томский с ним советовался о том, что идти или не идти к Зиновьеву на свидание, но правда, это у него неожиданно выскочило, бывает, что не выдержит человек.

Но разве не странно, что члены ЦК, друзья встречаются в течение 2-х лет 3 раза и ни слова о политике не говорят, что за члены ЦК странные. (Смех.) Этого не бывает, чтобы ни с того ни с сего друзья, члены ЦК встречались и не говорили о политике. Или, видимо, они друг друга понимают с полслова, или может быть потому мало разговаривают, что все им понятно, зачем, мол, болтать зря, тем более что опасно, могут услышать. Рыков конспиратор более опытный, чем Бухарин, но все же, несмотря на всю свою конспирацию, он пойман с поличным. Что Томский унес с собой в могилу много тайн, тайн о штаб-квартире правых, это несомненно. (Лозовский. Это безусловно.) Рыков этим пользуется и говорит, что он виделся с ним только три раза и ни слова о политике не говорил.

Наконец, ошибка Рыкова не случайна, что он борется с партией. Что это, случайно? Нет, не случайно, он не только в вопросе коллективизации свихнулся. Он и раньше так же работал и в 28, и в 30 году, разве у него только эта связь с террористами? Нет. И при Ленине, и против Ленина он боролся, он боролся с партией и до Октябрьской революции, и после Октябрьской революции. Он по коренным вопросам революции боролся против нее. Наконец, когда власть захватили, когда власть была уже в наших руках, когда нельзя было обратно восстание отдавать другим, он стал по-своему требовать, он снова стал срывать нашу работу, и требовал, чтобы правительство организовало “однородное социалистическое правительство” вместе с предателями меньшевиками. Правда, это правительство не было бы однородным, так как там большевики были. И Ленин так и говорил, что оно было бы не однородным. Он тогда требовал привлечения к коалиции эсеров и меньшевиков, агентуры капитала, империалистической буржуазии. А что, это случайно? Нет, это не случайно. (Буденный. Штрейкбрехеры они.) Правильно, т. Буденный. Поэтому нечего им теперь на Ленина ссылаться и против Ленина идти, он против Ленина боролся самыми недопустимыми мерами и в самые острые моменты партийной жизни.

Теперь, товарищи, возникает вопрос после всего того, что доказано бесспорно – какие же это кандидаты в члены ЦК? Какие же они члены партии? (Петровский. Какие граждане?) Да, какие они кандидаты в члены ЦК и какие члены партии?

Стеногр<амма> мною поправлена. Н. Бух.

Молотов. Слово имеет тов. Бухарин.

Бухарин.

Товарищи, я хочу сперва сказать несколько слов относительно речи, которую здесь произнес товарищ Микоян. Товарищ Микоян, так сказать, изобразил здесь мои письма членам Политбюро ЦК ВКП(б) – первое и {другое} второе, как письма, которые содержат в себе аналогичные троцкистским методы запугивания Центрального Комитета.

Я прежде всего должен сказать, что я достаточно знаю Центральный Комитет, чтобы просто заранее отрицать, что ЦК вообще можно чем-либо запугать {ничем запугать нельзя}. (Хлоплянкин. А почему писал, что пока не снимут с тебя обвинения, ты не кончишь голодовку?) Товарищи, я очень прошу вас не перебивать, потому что мне очень трудно, просто физически тяжело, говорить; я отвечу на любой вопрос, который вы мне зададите, но не перебивайте меня сейчас. В письмах я изображал свое личное психологическое состояние. (Голос с места. Зачем писал, что пока не снимут обвинения?)

Я не говорил этого по отношению к ЦК. Я {обращался} говорил здесь не по отношению к ЦК, потому что ЦК, как ЦК, меня в этих вещах официально еще не обвинил. Я был обвинен различными органами печати, но Центральным Комитетом в таких вещах нигде обвинен не был. Я изображал свое состояние, которое нужно просто по-человечески понять. Если, конечно, я не человек, то тогда нечего понимать. Но я считаю, что я человек, и я считаю, что я имею право на то, чтобы мое психологическое состояние в чрезвычайно трудный, тяжелый для меня жизненный момент (Голоса с мест. Ну, еще бы!), в чрезвычайно, исключительно трудное, время, я о нем и писал. И поэтому здесь не было никакого элемента ни запугивания, ни ультиматума. (Сталин. А голодовка?) А голодовка, я и сейчас ее не отменил {я четыре дня ничего не ел}; я вам сказал, написал, почему я в отчаянии за нее схватился, написал узкому кругу, потому что с такими обвинениями, какие на меня вешают, жить для меня невозможно.

Я не могу выстрелить из револьвера, потому что тогда скажут, что я-де самоубился, чтобы навредить партии; а если я умру, как от болезни, то что вы от этого теряете? (Смех.) (Голоса с мест. Шантаж! Ворошилов. Подлость! Типун тебе на язык. Подло. Ты подумай, что ты говоришь.) Но поймите, что мне тяжело жить. (Сталин. А нам легко? Ворошилов. Вы только подумайте: “Не стреляюсь, а умру”.)

Вам легко говорить насчет меня. Что же вы теряете? Ведь, если я вредитель, сукин сын и т.д., чего меня жалеть? Я ведь ни на что не претендую, изображаю то, что я думаю, и то, что я переживаю. Если это связано с каким-нибудь хотя бы малюсеньким политическим ущербом, я безусловно, все что вы скажете, приму к исполнению. (Смех.) Что вы смеетесь? Здесь смешного абсолютно ничего нет.

То же самое относительно “отказа” прихода на Пленум. Я все время выступал со своими ответами и все время посылал даже весьма многочисленные письма, которые так надоели т. Микояну; но последнее время я действительно чувствовал себя физически так, что я едва-едва мог сюда приволочиться. Когда мне сказали: ты обязан сюда прийти, пришел. Какое же тут увиливание? Какое тут настаивание на ошибках?

Третье. “Спекуляция” именем Ленина и именем Орджоникидзе. При смерти Ильича я действительно присутствовал, при его последнем вздохе, и бесконечно его любил, в чем же тут “спекуляция”? Вы, может быть, думаете, что для меня смерть Орджоникидзе ничего? Что я просто мимо нее прохожу и только? Пожалуйста, не верьте, если не хотите. Но я вам говорю, что я Серго глубоко и горячо любил. Мало ли между кем и у кого бывали какие конфликты {и у вас можно найти много конфликтов} на протяжении истории партии. Смерть его произвела на меня тяжелое впечатление, я его всей душой любил (тов. Микоян это отлично знает) и спекулировать его именем я не намерен. (Калыгина. Реплика не уловлена.)

{Я это потом скажу} Мне хочется, говорит Микоян, опорочить органы Наркомвнудела целиком. Абсолютно нет. Я абсолютно не собирался это делать. Место, о котором говорит т. Микоян, касается {того, что я говорил вообще} некоторых вопросов, которые задаются следователями. Что же я говорю о них? Я говорю: такого рода вопросы вполне допустимы и необходимы, но в теперешней конкретной обстановке они приводят к тому-то и к тому-то.

Относительно политической установки. Тов. Микоян говорит, что я хотел дискредитировать Центральный Комитет. Я говорил не насчет Центрального Комитета. Но если публика все время читает в резолюциях, которые печатают в газетах и в передовицах “Большевика”, о том, что еще должно быть доказано, как об уже доказанном, то совершенно естественно, что эта определенная струя, как директивная, просасывается повсюду. Неужели это трудно понять? Это же не просто случайные фельетончики. (Петерс. Реплика не уловлена.) Я скажу все, не кричите пожалуйста. (Молотов. Прошу без реплик. Мешаете.)

Товарищ Микоян сказал, что я целый ряд вещей наврал Центральному Комитету, что с Куликовым я 29 год смешал с 32 годом. Что я ошибся – это верно, но такие частные ошибки возможны. (Гамарник. Прошибся.) Я сказал на очной ставке с Куликовым: “Я не помню детально, но это могло быть в 32 г., не могло быть позже, но это могло быть раньше”. Я ни капельки не настаивал на маленькой частной ошибке памяти. (Микоян. Не мог отрицать.)

Почему не мог? Если бы я хотел отрицать, то я бы отрицал, но я не отрицал, так как это была правда. То же самое я ошибся, когда хотел уличить Радека с Николаевым; я тогда же ссылался на то, что можно забыть целый ряд фактов. Я ссылался также на то, что т. Молотов позабыл, что я под его председательством делал доклад в Большом театре о политическом завещании Ленина, а он говорит, что не помнит. И это вовсе не мудрено, за 10 лет разбирается дело, и отдельные факты можно забыть. Но не это существенно. У тов. Микояна существенно другое. Это относительно того, как он издевался, что я {здесь} признал в определенном году известную двойственность {признал}, по его мнению, двурушничество, тогда, как в 30 г. подал заявление. Я очень подробно рассказал об этом. Когда человек подает заявление, скажите пожалуйста, он в 24 часа внутренне переделывается? Бывают такие случаи, бывают такие люди, что сегодня говорят одно, завтра их прижимают, они подают заявления и говорят совсем противоположное. Предшествующее не связывает такого человека и последующее его не связывает: он просто беспринципен. (Гамарник. Это продолжалось 2 года после заявления.)

Позвольте я вам расскажу, как я объяснил это дело. Тов. Микоян говорит так: по самому основному вопросу у него, у Бухарина, остались разногласия с партией: он остался по существу на прежних позициях. Это не верно. Я вовсе не оставался на прежних позициях ни насчет индустриализации, ни насчет коллективизации, ни насчет переделки деревни вообще. А вот насчет стимулов в сельском хозяйстве для меня вопрос был не ясен до того, как дело стало приходить к {был издан} законодательству о советской торговле. Я считаю, что проблема вся, в целом, была разрешена после того, как появились законы о советской торговле. До этого для меня этот вопрос, очень важный, но не всеобъемлющий, был не ясен. Когда дело стало подходить к товарообороту на новой основе, к советской торговле, для меня весь рисунок экономических отношений стал ясен. Разве это большое преступление? Разве можно сказать, что это есть старая позиция? Это – минимум миниморум – тов. Микоян, есть с твоей стороны крайнее преувеличение, чтобы не говорить ничего другого.

Я говорил также, чем объясняется целый ряд явлений, который шел по линии групповщины. Я не оправдываю себя, что я не сразу понял, как у нас будут развиваться отношения между городом и деревней по линии советской торговли. Но я думаю, что этот факт нужно отмерить тем масштабом, который соответствует действительности, удельному весу этого вопроса во всем комплексе хозяйственных проблем. Я также ни капельки не оправдываю себя, что я терпел и тем самым способствовал сохранению известных элементов групповщины. Но я хочу объяснить, как было дело, и это я уже объяснял на очной ставке. Дело было так, что я с группой молодежи был связан и персонально. Они часто за меня заступались, когда на меня были нападения, которые я считал несправедливыми. Был такой случай, когда требовалось в резолюции, чтобы меня называли контрреволюционером. Тогда некоторые из молодежи за меня заступились, не соглашались, не соглашались принять такую резолюцию. Я им говорил, чтоб они из-за меня не артачились. Но в то же время я считал себя им обязанным. Была такая сверхкомплектная связь.

Плохо это? Плохо. Но я надеялся, что логика развития, как меня уже привела, так и всех других приведет в “христианскую веру”. Я старался не отпугивать их излишней резкостью. Это было глупо, неправильно с моей стороны, но объяснение здесь именно таково, а не какое-нибудь иное. Даже больше того – это могут засвидетельствовать очень компетентные товарищи, – даже позже я всегда за них заступался, потому что у меня было дурацкое смешение личных отношений с политическими. Я считал, что в личных отношениях нужно их привести целиком, пожалеть, кое-что простить. Это было неправильно, но это было именно так. Потом, что получилось? Сказалось {получилось} то, что политически я тут был глубоко не прав. Это моя вина. Я этого не отрицаю, но я категорически отрицаю, когда этому придается злостный характер, о котором здесь говорил тов. Микоян.

Я еще одно замечание хочу сделать. Кажется, Микоян говорил: как же ты, мол, не отвечаешь за людей, ведь, вся эта школка сидит? Я отвечаю за это. Но вопрос заключается в мере ответственности, в том, какова качественная характеристика этой ответственности. Я на очной ставке говорил т. Кагановичу: я отвечаю и за смерть Томского, потому что, если бы я не возглавлял в 1928-29 гг. группы правых, может быть, судьба Томского была бы тоже иной. Я и за этот факт несу ответственность. Но дело в том, что нужно установить меру и характер этой ответственности. Ответственность за то, что произошло с этой молодежью через энное количество лет, качественно и количественно отлична, скажем, от той ответственности, когда человек поручает другому человеку что-то сделать, и тот это поручение выполняет. Ответственности я с себя не снимаю, больше, чем кто-либо другой тяжесть этой ответственности признаю за собой. Но я хочу сказать, что доза ответственности и характеристика этой ответственности совершенно специфична, она должна быть изложена так, как я ее здесь излагаю.

Микоян дальше говорит, что я стремлюсь опорочить показания. Но, товарищ Микоян, все же, как же быть? Если я хочу что-нибудь опровергнуть, я тем самым опорочиваю: опровержение есть своеобразное опорочение. Опровергать какие-либо аргументы, значит не улучшить их, а их разрушить {Не опорочиваю с каких-нибудь других сторон документ, я не опорочиваю их по определенным аргументам}. Мне кажется, что высказанное тов. Микояном пренебрежение к сличению различных дат и фактов – в корне неправильно. Сам же Микоян при очной ставке моей с Куликовым в качестве моей якобы лживости привел пример с датами. Он аргументирует датами. Разрешите и мне известную критику в этом вопросе, критику на материалы, которые здесь представлены. Иначе всякая самозащита становится бессмысленной, ибо защищаться значит разрушать обвинения. (Микоян. Я сказал, что имеешь право критиковать, но по-большевистски, а не по-антипартийному.) Я критикую не по-антипартийному. Тут говорят, что употребляются какие-то адвокатские словечки. Но адвокат – это есть человек, который опровергает что-то и защищает что-то. (Общий сдержанный смех) (Возглас: Адвокат все защищает.) Бывает “адвокат дьявола”, но бывают и другие адвокаты.

Тов. Микоян выдвинул еще один тезис, который я слышал несколько раз. Этот тезис гласит: может быть враги, которые показывают, чего-нибудь и не договаривают и даже наверное не договаривают, но зато то, что они говорят – это правда. Я с этим тезисом абсолютно не согласен. Я хочу привести несколько примеров из следствия, примеров, которые были представлены каждому из вас для суждения в разосланных показаниях и других материалах.

Я прежде всего хочу сказать относительно показаний Сокольникова. Первый этап развития всех показаний – это были показания, которые Сокольников дал на очной ставке со мной. На этой очной ставке одним из важнейших тезисов Сокольникова, который он выставил, был тезис, что была полная согласованность в действиях между так называемыми правыми и троцкистами, и что Томский входил в качестве представителя правых в троцкистский верхушечный центр. Тов. Каганович на очной ставке его несколько раз спрашивал: скажите, пожалуйста, Томский входил от своего имени, или как представитель группы? На что Сокольников ответил: как представитель группы. Каганович спрашивал: может быть, об этом не знали Бухарин и Рыков, не знали о том, что Томский входил в качестве представителя группы? На это Сокольников говорил: нет, я сам от самого Томского слышал, что Томский входил в качестве представителя от тройки – Томского, Рыкова и Бухарина. (Каганович. Не так он ответил!) Как? (Каганович. Я скажу.) Примерно так: в качестве представителя от правых. [21] (Каганович. Я так понял, что Томский представлял правых, иначе это для нас интереса не представляет. Голос с места. А в стенограмме?)

Я слышал, как я слышал, и настаиваю на полной правильности своей передачи. Но это в конце концов подробность: существенно, что, по Сокольникову, Томский вошел как представитель правых в троцкистский центр. На основе этого самого показания на очной ставке с Сокольниковым было вынесено предварительное заключение, что я и Рыков что-то знали и не могли не знать. (Каганович. Сокольников говорил – он от Куликова знает, что у вас был с ними контакт, а потом Томский вошел в центр Пятакова. Это разные периоды.) При мне о Куликове Сокольников не говорил. Но факт тот, что Томский, по Сокольникову, вошел в качестве представителя от правых. (Каганович. Когда Томский вошел?) Этого я не знаю. (Каганович. В 1935 году.) Таково было показание Сокольникова на очной ставке. На суде Сокольников говорил совершенно противоположное. На суде Сокольников говорил, что правые заявили, что они не желают входить ни в какие центральные организации, что они желают иметь только контакт и разводил по этому поводу бобы.

Ну, скажите, пожалуйста, как все это одно с другим примирить? Сперва человек выдвигает в качестве основного одну версию, на суде же он выдвигает совершенно другую версию, и никто на это не делает никаких замечаний, и это считается как будто в порядке вещей! Как же можно этим оперировать? Или это, может быть, тоже придирка, опорочивание, когда речь идет о самом существенном и основном показании, крупнейшем показании, которое дается?

Второе показание – показание Куликова, насчет того, как я ему якобы давал террористическую директиву. На очной ставке он показывает, что я ему давал террористическую директиву против Кагановича, причем рассказывал, что он знал Кагановича, – со всяким таким обыгрыванием этого предмета; а в показаниях своих он утверждает, что я дал террористическую директиву против Сталина. Ну, скажите, пожалуйста, товарищи {причем все это с большими подробностями, с большими украшениями, с большими инкрустациями и прочее, – когда же}, если бы даже в стариннейшие времена кто-нибудь обвинял человека в покушении на одно лицо, а через день того же самого человека – в покушении на другое лицо – как это бы квалифицировали? (Ежов. Это адвокатский пример передергивания. Зачем тебе это нужно?) Как же, когда я сам это слышал? Я еще сам не оглох и не умер. Я сам собственными ушами слышал. (Каганович. Шесть членов Политбюро слышали, что основное показание Куликова касается т. Сталина, а обо мне мимоходом.) Он прямо говорил только о вас, на очной ставке говорил исключительно о вас. Он даже приводил пример, что он с вами знаком, что вы тоже {он тоже сапожником был} были кожевником, что вы-де были особенно ненавистны правым и т.д. [22]

(Голос с места. Главное тоже.) (Смех.) Это совершенно недопустимая и возмутительная вещь. Нельзя здесь в таких важных вопросах, когда речь идет о совершенно неслыханном, совершенно ужасающем обвинении {совершенно менять позицию) так не видеть лживости обоих утверждений, разделенных друг от друга одними лишь сутками. А тов. Микоян говорит, что все, что утверждают эти люди – правда, что они, очевидно, не способны на ложь, а только на умолчание. Я никак не мог бы ни на йоту верить подобного рода показаниям.

После Сокольникова и Куликова с их вопиющими противоречиями, я беру показания Зайцева, касающиеся так называемой конференции слепковцев. Зайцев показывает от 24-27 сентября. Он говорит, прежде всего, что эта конференция была сборищем вполне законченных буржуазных реставраторов, террористов и т.д. Вопрос ему товарищ следователь задает: какова была роль Бухарина в этой конференции слепковцев? Он отвечает: “Слепков мне говорил, что этой конференцией руководил Бухарин. Впрочем, до этого Петровский мне также говорил, что Бухарин виделся с участниками этой конференции и был им очень рад”. Вопрос: “Выступал ли Бухарин на этой конференции?” – “Этого я точно не знаю”. Выходит, что он знал, что я где-то крутился около этой конференции, что я ею руководил, что я виделся с ее участниками, что я был страшно рад участникам этой конференции, и что он слышал это от двух человек – от Слепкова и Петровского. А меня в это время совершенно в Москве не было. Я был в это время в Северной Киргизии. (Голос с места. Подготовил и уехал.) Не о подготовке речь идет, потому что говорят о том, что я встречался и был рад участникам конференции. (Голос с места. А если бы был в Москве, был бы на конференции.)

{Простите, а почему же здесь не говорится, выступал я или не выступал.} Я говорю здесь о ложности данных показаний. Здесь вранье совершенно ясное. Оно просто лежит на ладони, причем распространяется вранье по цепочке: с одной стороны Зайцев – с другой стороны Зайцев говорит, что это говорил Слепков. С третьей стороны говорится – Петровский – минимум три человека запутаны и запутаны на совершенно ясной белиберде.

Т.т. Микоян и Ежов ссылались на показания Цетлина, в особенности по вопросу относительно блока с эсерами. И там выходит, что я давал поручения Слепкову по этому поводу в октябре м<еся>це. А он был арестован не то в августе, не то в сентябре. Все это идет дальше и дальше. Скажите, имею ли я право рассматривать этот ряд фактов или это тоже адвокатство или передержка? Я считаю, что имею это право. Если здесь говорят, что я будто бы давал террористические директивы, одному давал на улице – Куликову, другому давал – один на один во время охоты, третьему еще где-то болтал случайно, тогда я могу только отрицать эти якобы факты. Подумайте, пожалуйста, в чем может состоять моя самозащита, если речь идет о такого рода “фактах”, где что якобы было сказано с кем-то наедине. Я могу только сказать – нет, этого не было и больше ничего. (Каганович. Десятки людей это говорят.)

Об этих десятках людей я тоже скажу. Является ли порочным, является ли недопустимым, что я конфронтирую различных людей и стараюсь показать {несогласованность} противоречивость их показаний, чтобы доказать их неправильность? Это есть единственный метод, это единственный способ самозащиты. Что я могу доказывать? (Микоян. Этого у тебя никто не отнимает.) Нет, ты сказал, что тебя страшно поразило показание Куликова, которое совсем совпало с очной ставкой. Я указываю, что у Куликова насчет Сталина и Кагановича полностью далеко не “совпало”. (Каганович. Нет.) Как же нет, это абсолютно так. (Каганович. Нет, это документ есть.) Хорошо, если бы был документ моих показаний, подписанный мною. {Вот, например, здесь цитировался, я же сам слышал} (Каганович. Мы слышали, шесть членов Политбюро слышали.) Не знаю, что вы слышали, может быть, у меня по-другому совершенно уши устроены, я абсолютно отчетливо помню. (Каганович. Стенограмма есть.) Я отлично помню. Я знаю, что он целый ряд аксессуаров приводил. Он даже говорил о том, что Каганович был особенно ненавистен московским правым, и целый ряд других вещей. Не могло это все мне послышаться. Извините, как вам угодно, но то, что я слышал своими собственными ушами, то я слышал своими собственными ушами.

Показания Радека. Я на них останавливаться не буду. Я подробно обо всем этом написал, но ведь я же там убедительно доказал, каким образом Радек выдумал целый разговор, якобы бывший со мной. Я показал, что он его действительно выдумал, потому что весь этот разговор построен на предпосылках, что против меня говорил один только Каменев, потому что Радек не знал, что у меня была очная ставка с Сокольниковым. Он этого не знал и исходя из этой предпосылки, построил {целую платформу} целую сеть вложенных в мои уста положений, где был и Рютин и ряд других вещей. В конце концов и следователь должен был сказать: что же это такое, это неправдоподобно, вы взаимно информировали друг друга, вы советовались друг с другом, как же мог Бухарин вас не поставить в известность, что его изобличал на очной ставке Сокольников? Радек на это ничего не сказал. Но я должен сделать заключение, что если я действительно об этой очной ставке не говорил, то все, что Радек наговаривает, именно оно становится неправдоподобным. И таких вещей здесь сколько угодно.

Я не могу здесь {и это совершенно не входит в мою обязанность} перечитывать все эти случаи {документы}, но я взял наиболее кричащие. И эти кричащие случаи все говорят об одном и том же. Они говорят, не знаю, как это назвать, о легкомыслии или {еще о чем-нибудь} лживости в даче этих самых показаний. Как может Зайцев говорить, ссылаясь на два лица? Это явная {неправдоподобность} ложь. Каким образом мог Куликов выставлять два варианта по совершенно исключительно ужасному вопросу? Каким образом Сокольников мог выдвигать сразу две концепции? (Голос с места. Об этом говорят и Розит, и Слепков, и другие.) О чем об этом? Если так “вообще” говорить, то это все равно что, когда ученика спрашивают, где на карте Москва, он сразу закрывает ладонью всю карту. Это значит ничего не говорить.

Относительно рютинской платформы. Она и Ежовым ставилась в качестве одного из крупнейших вопросов, который подлежит обсуждению. Это очень понятно с точки зрения построения обвинения. Рютинская платформа (если бы вы доказали, что я имел к ней какое-нибудь {соприкосновение} отношение) это сущий клад, потому что там есть и относительно самых острых моментов борьбы с советской властью, есть и относительно террора, и {социализма} цезаризма и т.д. и т.п. Я специально, под углом зрения рютинской платформы изучил огромнейшее количество страниц {этих материалов} показаний. И я все-таки считаю, что тут нужно присмотреться к этому делу, что же в конце концов есть в показаниях?

Астров показывает, что авторами являются Рыков, Бухарин, Томский, Угланов. Должен вам сказать, что если бы, вообще говоря, эта четверка занималась сочинением платформы, то, как все вы должны отлично понимать, вероятно, писал бы это я. (Сталин. Почему? Обсуждали вы, писал другой.) Я хочу выяснить одно: он заявляет {пишет}, что главными авторами; я же расчленяю, я хочу взять одно за другим. Астров утверждает, что мы были главными авторами. Если эта четверка была главными авторами, то наверняка должен был писать я, не Угланов же стал бы писать. (Сталин. Кто-то был один.) Я говорю про вариант Астрова, это можно литературной экспертизой подтвердить, что составлял ее не я, чтобы доказать, что я ее не мог писать. (Ежов. А разве Слепков не составлял документ, который подписал?) Я рютинской платформы не подписывал. Я говорю о рютинской платформе, говорю о стиле. Можно доказать по стилю, что я ни в коем случае ее не писал. (Молотов. Нас не стиль интересует, а террор интересует.) Я совершенно не участвовал в этом деле. (Молотов. Вы лучше расскажите.)

{Это есть платформа обоснованная.} Угланов что показывает? Угланов показывает, что непосредственными авторами платформы были Рютин, Галкин и Каюров. Цетлин показывает, что Рютин составлял платформу после одобрения Бухарина и др<угих>. Куликов говорит, что составлял целый блок антипартийных течений {людей}. Зайцев говорит, что в этом принимали участие Марецкий и Слепков. Как же можно говорить, что это все правильные показания? Кто же в конце концов составлял? (Шверник. Когда вы публично возражали против этой платформы?) Я сделал совершенно открытое по этому поводу заявление. Я платформу увидел только первый раз в ЦК. (Шверник. Она по душе вам была?) Я ее не читал, по душе она мне не была, я ее осудил на основании материалов ЦК. (Голос с места. А откуда вы знаете ее стиль?) Я знаю, что я ее не писал (Смех.) и поэтому могу сказать, что это стиль не мой. (Голос с места. Содержание ваше.)

Какие же есть показания насчет происхождения этой платформы? Я слышал, что говорил т. Ежов, будто есть ряд других показаний. Я хотел сказать, что Афанасьев говорил в показании, что впервые принес рютинскую платформу Угланову для согласования Галкин. Причем он даже говорил, что эту платформу он прятал под жилет. С другой стороны, Угланов говорит по этому поводу, что в сентябре 1932 года они собирались у Томского в Болшеве. Меня в это время не было – я отсутствовал. (Ежов. Шмидт говорит, что ты первый формулировал платформу.) Когда? (Молотов. В апреле.)

{Я в это время отдыхал.} Ничего подобного не было. (Молотов. Сформулировал и поехал отдыхать.) Простите, я уехал чуть ли не в июле {в июне} месяце. (Молотов. Устал, вот и уехал в отпуск.) Если тебе хочется шутить, твое дело: я не особенно в веселом настроении. Я хотел бы только сказать, что если бы я или кто-либо из “тройки” был автором этой платформы, то Угланову нечего было бы излагать ее содержание, потому что Угланов говорит, что {что я сообщил} он в Болшеве сообщил о платформе и изложил ее содержание. (Сталин. Коллективный труд.) Я не читал этого коллективного труда. (Ежов. А Рыков говорит, что читали вместе. Шмидт говорит.) Я не был в Болшеве. Меня не было тогда в Москве. Я говорю, что Угланов сказал, что изложил {изложил мне} бывшим в Болшеве ее содержание. Единственно, что я знаю относительно этого, я об этом подробно пишу. (Калинин. А Шмидт говорит, как намечалось первое заседание.) Я этого абсолютно не {припоминаю} знаю: никаких тезисов для рютинской платформы не делал и не мог делать.

Единственный раз шла речь о составлении платформы в 1928 году, были товарищи у меня на квартире, тогда речь шла о выработке тезисов. Я написал платформу; ее судьба известна и больше никакой платформы не обсуждал. (Сталин. Между прочим, она найдена у Томского. [23]) Возможно. Вот, больше ничего. Николай Иванович, можно все, что угодно, относительно человека наговорить, но я рютинской платформы не знал {абсолютно} (кроме беглого знакомства с нею в ЦК). (Голос с места. А какую платформу вы читали у Пятакова?) У Пятакова я читал не рютинскую платформу, а платформу 1928 года, ту самую, о которой говорил товарищ Сталин, что она найдена и получена от Томского. Если она найдена, ее можно прочесть. (Сталин. Очень плохая платформа.) Наверное плохая. (Смех.) (Косиор. Стоять на этой платформе сейчас нельзя.)

Я прежде всего должен сделать некоторые суммарные заявления. Вот те самые пункты, о которых Николай Иванович Ежов говорил в самом начале, т.е., что я знал о существовании троцкистско-зиновьевского блока, что я знал о существовании террористического параллельного центра, что я знал об установках на террор, диверсию и вредительство, что я знал тоже об этих самых установках и стоял на этой же самой платформе. Вот в этом утверждении нет ни единого слова правды. Я не знал ни о троцкистско-зиновьевском блоке, ни о параллельном центре, ни об установках на террор, ни об установках на вредительство, никаких таких вещей, и не мог быть причастным каким бы то ни было образом к этим подлым делам. Я протестую против этого самым решительным образом. Тут, может быть, миллионы разносторонних показаний, и все-таки я не могу этого признать. Этого не было. (Сталин. О террористических настроениях правых молодых не слышали? Ворошилов. При тебе никогда не разговаривали?) При мне никогда не разговаривали. Я узнал о террористических настроениях из одной вещи, из одной большой кипы материалов, которые были связаны с этой конференцией, о которой показывал Астров, где шла речь о дневнике {данных} Кузьмина и, м<ожет> б<ыть>, еще о чем-то; и из записки о допросе Сапожникова, показанной мне в ПБ.

(Сталин. А о террористических настроениях правых молодых не слышали?) Я о террористических настроениях не слышал. (Сталин. И не договаривались?) И не договаривался. (Смех.) Товарищи, вы можете смеяться сколько угодно, но я в 1932 году со спокойной душой уехал в отпуск. (Каганович. На очной ставке с Куликовым Бухарин сказал, что в 1932 году он узнало тяжелых решительных настроениях Угланова, испугался, что они могут пойти на острое, что он пошел к Угланову на квартиру.) Нет, товарищи, нельзя же так! Тут нужно как-то уточнить: {Решился на острое. Я об этом показывал, и тут об этом есть. Я ссылался на определенный дневник. Я говорил о дневнике 1932 года, что были некоторые волынки и я боюсь настроения Угланова} я говорил не о решительных настроениях Угланова, а о его болезненной неустойчивости. Я говорил о волынках и о боязни, что Угланов сорвется. (Ежов. Ты давал директиву Угланову возглавлять.) Ну, возглавлять? Наоборот. Я сказал, что нужно дружно работать с партией, нужно не заниматься никакой оппозиционностью, чтобы не сорваться, и он согласился. Вот как было дело. Это просто черт знает что! Есть по этому поводу показания Угланова 1933 года, потому что это дело разбиралось. Но скажите, пожалуйста, как он мог врать, если он со мной не виделся? (Голос с места. Угланов может врать.)

Может врать. Итак, говорят, что я ходил к нему и говорил, чтобы он согласился “возглавить”. Я категорически это отрицаю. Я говорил ему совершенно обратное, чтобы он отказался от оппозиционности. Он со мной согласился. После моего отъезда произошел какой-то сдвиг. Я сам не понимаю: схлестнулся ли он с Невским или с Куликовым, но здесь произошло перемещение сил. (Голос с места. А куликовские кадры?) Я на очной ставке с Куликовым очень {просто} подробно говорил об этом. Я говорил такую вещь. У меня сохранились некоторые элементы групповщины. Я пытался разложить Куликова скептическими замечаниями: спрашивал, какие у вас данные есть? Он же мне говорил, что я не прав. (Голос с места. Ай, яй, яй!) (Смех.) (Голос с места. Разложил, называется. Молотов. Товарищ, не мешайте говорить. Калинин. Не мешайте говорить, товарищи.) Я отвечаю за то, что я занимал неправильную позицию, что я не отталкивал людей резкой постановкой вопросов, разлагал их только скептицизмом. Я думал, что они пойдут все целиком. (Голос с места. К построению социализма.) Здесь говорилось относительно того (Николай Иванович говорил здесь об этом, если не ошибаюсь) про какую-то платформу Слепкова, Худякова и проч. Против этой платформы, о которой он нам сообщил, я буду возражать с такой же энергией, как любой из вас {я ни в коем случае не могу с этим согласиться}. Я самым бешеным образом боролся бы с такой платформой, если бы она ко мне попала, – как иронически ни смотрит Николай Иванович.

Я должен сказать, что в показаниях сгреблено в одну кучу все что угодно, все мыслимое и немыслимое. Тут есть и то, что я разговорился с Эррио (это на предмет буржуазной демократии), в то время, как я и в глаза Эррио не видел: тут есть даже, что я имел связь со Скрыпником (на правом уклоне я не должен был бы быть связан и со Скрыпником), установлено-де, что я стою на позициях демократической республики (в то же самое время известно, что я говорил о ней, скажем, на Учредительном собрании) – и целый ряд других вещей; я по отдельности не могу ответить на все эти вопросы, потому что для этого требуется очень много времени, я беру только основные.

Хочу сказать несколько слов о терроре. Товарищи, мне кажется просто наивным вопрос о членстве в партии; если человек стоит на террористической точке зрения против руководства партии, то вопрос, может ли он быть членом партии, это наивный вопрос. Я абсолютно никакого отношения к террору ни одним словом, ни помышлением – не имею. Когда я слышу эти вещи, мне кажется, что идет разговор о других людях, может быть, что я присутствую и слышу о другом человеке. Я не понимаю, каким образом может быть предъявлено ко мне такое обвинение, мне это абсолютно непонятно, я смотрю на все это как “баран на новые ворота”. (Позерн. Не новые ворота – вот в чем дело.) Тебе виднее, может быть не новые ворота, но я все-таки не баран. Теперь я должен сказать, что серьезные показания как будто бы заключаются в том, что как будто бы я дал целый ряд террористических директив. (Молотов. А ты не знал и не давал.)

Да, не знал и не давал. Но нельзя же мне всерьез приписывать всю эту эпопею с “эсером” Семеновым о том, что у меня был блок с ними. Это просто смехотворная вещь. Говорят, что Семенова через Слепкова я {науськивал, когда} посылал для связи с эсерами, и это в то время, когда Слепков давным-давно сидел. Здесь надо сказать, что у Цетлина ни одна почти дата не связана с другой и черт знает, что получается. Это я доказал убедительнейшим образом; а что сейчас говорит человек, которого я когда-то защищал на эсеровском процессе, что он говорит теперь – мне это все равно. Надо сказать, что теперь народ очень навостренный, и они носом чувствуют, что им надо говорить. (Шум в зале, смех.) Насчет Зайцева это все доказано. (Голос с места. Ничего не доказано.) То есть, как же не доказано? (Лозовский. Это же все твои ученики и друзья.) Ах, боже мой, ученики и друзья… Ведь я же их несколько лет не видел, я их клеймил как контрреволюционеров устно и печатно. (Ежов. Ты пишешь личные письма твоим друзьям, которых ты клеймишь, в 34, 35 году.) Когда? (Ежов. В 34, 35 году.) Кому? (Ежов. Твоим друзьям. Клеймишь их контрреволюционерами, а пишешь им личные письма. Вот я тебе приведу их.)

Пожалуйста, приведи. Но я могу на одном примере доказать, на примере, можно сказать, самом убедительном – это на Ефиме Цетлине. Он был мне самым близким человеком, а он меня буквально возненавидел бешеной ненавистью. Это можно доказать? Можно доказать, вам желательно, чтобы я покопался в письмах его. Это известно и многим членам Политбюро. (Сталин. Откуда у него ненависть такая?) Вот почему. Это появилось, когда он был арестован. После этого он стал говорить, что я за него не заступался, он мне прямо говорил, что я должен был сам арестоваться из протеста для того, чтобы доказать его невиновность. (Смех.) Я не знаю, почему это, вы его спросите. Но, говорил он, я за него ни капли не заступался и не помогал ему и на январском пленуме, когда т. Ворошилов подал реплику насчет Цетлина, я не отгородил его от Слепкова. После этого он ко мне воспылал бешеной ненавистью и писал много писем. Вот вам один пример.

(Петровский. Что же он будет выдумывать про террор и другие вещи?) Насчет Цетлина я вам на {цифрах} датах доказал, что не может быть того, что он говорил. (Петровский. А 25, 30 допросов то же самое ведь говорят. Ну, я понимаю один, два.) Очень просто. Хорошо, если вас интересует этот вопрос, то это очень просто {потому что} объяснить, дело бывает обычно так; им показывают {они указывают прежде всего} показания других, потому что при допросах прямо говорится: “Вы изобличены в террористической, скажем, деятельности, против вас имеются такие-то и такие-то показания”. (Ежов. Не ври по крайней мере, если не знаешь. Вот Рыков вчера убедился. Петровский. Бухарин опять переходит к опорочиванию.) Я же вам цитирую эти вопросы, я же их выписал из протокола, я же не выдумал. (Сталин. После того, как признал.) Да нет же. Да неверно это. Я же выписал целый ряд таких вещей из протоколов показаний. Для того, чтобы понудить, чтобы они признались, задаются такие вопросы. И я тут пишу, что, вообще говоря, такого рода вопросы совершенно допустимы и даже необходимы для того, чтобы ловить. Разве нельзя? (Сталин. Не всегда. В редких случаях.)

Но я говорю, что при таком положении вещей, когда есть определенная политическая атмосфера, когда все глаза и пальцы на меня направлены (ведь когда Радек говорил, что я такой-то и такой-то, этот указательный палец Радека, направленный на меня, он перед всем миром висит); когда речь идет о каком-нибудь из подследственных, в особенности о правом, тогда задают ему вопрос – “кто вами руководил?”, то перст указующий, перст двух процессов, перст Радека показывает на меня. (Рудзутак. Называют адреса собраний, называют числа. Почему?) Там, где называют собрания и там, где называют различные числа и прочее, это в значительной степени относится к периоду 1928–29 г.г. (Шум в зале.) Да, да. Я вовсе этого совершенно не отрицаю. (Сталин. Это относится и к 1932 году. Вышинский. А Радек указывал на 1934–35 и 1936 г.г. Чубарь. А Сосновский?)

Я беру два показания. Это показания Грольмана и Розита [24]. Я о них подробно пишу, насчет Грольмана я показываю вздорность его клеветы и думаю, что это можно проверить; потому что в вагоне, когда я с ним говорил, присутствовали другие люди, в том числе один или два чекиста, которые постоянно со мной ездили, которые меня сопровождали, ни на минуту от меня не отходили. Относительно Розита. Я с Розитом вел разговор в присутствии т. Цехера и Файзуллы. {Розит, в отношении его.} Мы говорили м. п. и о Чирчике, и в связи с этим я написал письмо Серго и товарищу Сталину, письмо относительно Чирчикстроя. Вот какие у нас были разговоры. {Так что я не могу опровергнуть.} Если кто-нибудь повторит, что я говорил с ним наедине на охоте, как я могу опровергнуть это? Я могу только отрицать. Я могу только сказать: нет, этого не было.

Сталин. Почему должен врать Астров?

Бухарин. Астров почему должен врать? Я думаю…

Сталин. Слепков почему должен врать? Веди это никакого облегчения им не дает.

Бухарин. Я не знаю.

Сталин. Никакого.

Бухарин. После того, как Астров показывал, вы же сами говорили, что его можно выпустить.

Сталин. Его же жуликом нельзя назвать?

Бухарин. Не знаю. (Смех.) Вы поймите, пожалуйста, сейчас психологию людей. Вы объявляете сейчас меня уже террористом, вредителем вместе с Радеком и все прочее…

Сталин. Нет, нет, нет. Я извиняюсь, но можно ли восстановить факты? На очной ставке в помещении Оргбюро, где вы присутствовали, были мы – члены Политбюро, Астров был там и другие из арестованных: там Пятаков был, Радек, Сосновский, Куликов и т.д. Причем, когда к каждому из арестованных я или кто-нибудь обращался: “По-честному скажите, добровольно вы даете показания или на вас надавили?” Радек даже расплакался по поводу этого вопроса – “Как надавили? Добровольно, совершенно добровольно”. Астров на всех нас произвел впечатление человека честного, ну, мы его пожалели: Астров честный человек, который не хочет врать. Он возмущался, он обращался к тебе несколько раз: “Ты нас организовал, ты нас враждебно наставлял против партии, и ты теперь хочешь увиливать от ответа. Как тебе не стыдно?”

Бухарин. К кому он обращался?

Сталин. К тебе.

Бухарин. А что я ответил, т. Сталин?

Сталин. Ты что ответил? У тебя ответы были двух родов: первые ответы ты вел в отношении троцкистов: “врете, мерзавцы”; то же и по другим.

Бухарин. Совсем нет.

Сталин. Наша попытка что показала? Когда мы устроили очную ставку вашу с Астровым и Куликовым, то, я думаю, что даже на вас подействовали показания Астрова и Куликова.

Бухарин. Ничего подобного, абсолютно нет. Радек прожженный мерзавец.

Сталин. Я Радека не беру.

Бухарин. Ты делишь всех на троцкистов и правых.

Сталин. Я не касаюсь троцкистов.

Бухарин. Это все врожденные негодяи. Куликов прежде всего рабочий. Вот почему я к нему относился иначе.

Сталин. Астров не рабочий.

Бухарин. Астров не рабочий, но когда на очной ставке говорили троцкисты, я с ними ругался, и когда они нагло врали, я их прерывал. Наоборот, я мягко говорил с Куликовым, хотя тоже несколько раз выкрикивал: “бессовестно врете”. Так что градация, оттенки были и в моих ругательствах по отношению к их показаниям, как против врожденных протобестий. Наиболее мягко я держался в отношении Куликова и Астрова. Астрову же я сказал, что перед ними виноват, что когда-то сбил их с истинного пути.

Сталин. Очень мягко против Астрова, хотя Астров вас топил.

Бухарин. Не знаю почему он меня топил, но он топил, они все меня топят и, возможно, потопят.

Шкирятов. Правду говорят.

Бухарин. Правду, тебе Шкирятов лучше знать, правду или нет.

Сталин. Я не понимаю, почему Астров должен врать на вас. Почему Слепков должен врать на вас, ведь это никакого облегчения не дает. Цетлина нет, вы его не защищайте и не выгораживайте, но Астров более честный человек, его лжецом нельзя назвать. Слепков был вам самый близкий человек, почему он должен врать на вас? Моральная физиономия Слепкова мне известна, она оставляет желать очень много лучшего. Что касается Астрова, то у меня впечатление такое, что он человек искренний, и мы с Ворошиловым его пожалели – как этот человек загублен, из него мог выйти настоящий марксист.

Бухарин. Я считаю, что из этой молодежи все врут на меня по очень простой причине.

Ежов. Почему они гробят?

Бухарин. Во-первых, кто вновь арестован, они считают, что я причина их ареста.

Шкирятов. Так они же на себя сами все говорят.

Бухарин. Не то что я на них донес, а то, что я нахожусь под следствием и поэтому их притянули.

Ворошилов. Они были раньше арестованы.

Сталин. Наоборот, на последней очной ставке мы не только Бухарина привлекли, но и известного военного работника Пугачева проверили. Ведь очная ставка отличается тем, что обвиняемые, когда приходят на очную ставку, то у них у всех появляется чувство: вот пришли члены Политбюро, и я могу здесь рассказать все в свое оправдание. Вот та психологическая атмосфера, которая создается в головах арестованных при очной ставке. Если я мог допустить, что чекисты кое-что преувеличивают, – таков род их работы, что они могут допустить некоторые преувеличения, я в искренности их работы не сомневаюсь, но они могут увлечься, но на последней очной ставке, где было полное совпадение старых протоколов с показаниями в нашем присутствии, я убедился, что очень аккуратно и честно работают чекисты.

Петровский. Честно?

Сталин. Честно. Вот здесь для Радека и для всех была возможность сказать правду. Мы же просили – скажите правду по чести. Я говорю правду, и глаза его, тон его рассказа, – человек я старый, людей знаю, видал, ошибаться я могу, но здесь впечатление – искренний человек.

Бухарин. Я не могу тебя переубедить, если ты думаешь, что он говорил правду, что я на охоте давал террористические директивы, а я считаю, что это чудовищная ложь, к которой я серьезно относиться не могу.

Сталин. Была у тебя с ним болтовня, а потом забыл.

Бухарин. Да ей-богу не говорил.

Сталин. Много болтаешь.

Бухарин. То, что я много болтаю, я согласен, но то, что я болтал о терроре, это абсолютная чепуха. Вы подумайте, товарищи, если мне приписывают план дворцового переворота, в результате которого Томский становится секретарем Центрального Комитета и весь аппарат ЦК занимается слепковцами! Бухарин был всегда против Ленина, он оппортунист и все прочее, но весь аппарат ЦК занимается слепковцами…

Каганович. На очной ставке вы не отрицали, что свою школку воспитывали так, что вы все должны расти, как руководители партии, как члены Политбюро. И Астров тут правду говорил.

Бухарин. Я об этом не говорил, но я напоминаю факт, что я высказался в таком духе, когда товарищи выставили в Центральный Комитет двух или трех, я высказался против этого.

Стецкий. Томский подготовлялся в секретари ЦК. Я об этом говорил еще в 28 году, вы тогда не посмели отрицать.

Бухарин. А вы какую должность должны были занимать?

Стецкий. Я не знаю, какой пост я должен был занимать, но что Томский подготовлялся в секретари ЦК, я говорил в 28 году на июльском пленуме.

Бухарин. В том, что Томского готовили в секретари ЦК, комичного ничего нет, а комичное то, что весь аппарат занимается слепковцами. Речь шла о дворцовом перевороте в 1929-30 г.… Речь шла о “дворцовом перевороте” в 1930 или 1929 г.

Молотов. А как вы расцениваете все показания бывших ваших друзей из школки – показания Астрова, Зайцева, Цетлина и других о самих себе, об их участии в террористической деятельности?

Ворошилов. Для какой цели им на себя наговаривать?

Бухарин. Моя оценка? Я насчет Цетлина, что он занимался террором, не верю.

Молотов. Значит он неправду говорил про себя? А Астров почему?

Сталин. Розит стоял во главе комбината, зачем человек станет клепать на себя?

Бухарин. Если бы я знал, у кого какие соображения в связи с этим, почему они на себя показывали, я бы сказал об этом. Но я не знаю.

Молотов. У вас нет мнения – правда это или неправда?

Бухарин. Теоретически можно предположить, что люди могли докатиться до этого по той простой причине, что кто продолжает борьбу дальше, тот имеет гораздо больше шансов к такого рода выводам.

Сталин. Вот если бы в свое время вы предупредили нас, хорошо было бы, услуга была бы хорошая.

Ворошилов. И их спасли бы.

Бухарин. Вот когда был арестован Слепков и другие в связи с этой конференцией, то так как до этого я со Слепковым говорил относительно того, что вся эта борьба с партией – чепуха, и он сказал, что согласен со мной, что надо с партией {действовать} идти, то я не верил, что они могли что-нибудь скверное устроить. Я продолжал заступаться за них вплоть до того, когда в 1933 г. мне показали их показания по этой конференции. Я сам тогда не верил.

Молотов. А вот теперь, после многочисленных показаний, как это оценивать, что на себя они говорят?

Бухарин. Я не знаю.

Сталин. Нейтралитет?

Бухарин. Я вам говорю: я могу выставить несколько гипотез, какие могут быть здесь причины. Первая. Я считаю, что в глазах их я был погибшим человеком, человека растрезвонили по всем газетам, хуже ему не могло быть. Вторая. Здесь могли быть элементы мести.

Гамарник. А о себе скажите.

Микоян. Почему это люди говорят на себя?

Бухарин. Я не знаю. Часть занималась разговорами – это может быть. При этом они боятся быть неискренними, преувеличивают, возможно, кое-что. Я же не знаю, не могу влезть в их душу. А насчет некоторых я просто не верю. Я не думал, чтобы Розит занимался этим.

Чубарь. Почему вы все время психологическими вопросами здесь занимаетесь, а не говорите о себе?

Молотов. Еще один вопрос: помните ли, вы, что после очной ставки на Оргбюро ЦК, где мы все присутствовали, Рыков заявил, что теперь он думает, что Томский знал о терроре и о прочем? Было это дело? Рыков знал об этом?

Бухарин. А скажите, пожалуйста: любой человек, который прочтет 400 страниц показаний против меня без моих контраргументов, скажет: Бухарин – сукин сын. Относительно этого вопроса – о Томском, вы меня также расспрашивали. Я сказал, что я ни за кого другого ручаться не могу, но это мне кажется очень маловероятным. Я одно время колебнулся. Вдруг мне пришла такая мысль… Товарищи, человек имеет право в таких вещах колебаться?

Сталин. Конечно, имеет право.

Бухарин. Я говорил не на улице, а с членами Политбюро. У меня были {большие} колебания, но когда я вижу, какое большое количество лжи накапливается, и после того, когда Сокольников отказался от своего показания…

Сталин. Но ведь от этого не легче.

Бухарин. Но Сокольников сперва сказал, что он член…

Сталин. Потом сказал, что был контакт.

Бухарин. Значит, он первый раз врал, он же был членом этого центра.

Сталин. Он контакта не отрицает, разве от этого легче?

Бухарин. Я не то говорю. Могут быть две версии в равной степени одиозные, в равной степени контрреволюционные, но все-таки, если одна из них противоречит другой, это противоречие подрывает доверие к тому человеку, который это говорит. А как же нет? То же самое относительно Яковенко. Это действительно что-то вроде слепковского ЦК, что я выдвинул план отложения самостийной Сибири.

Гамарник. А разговор был такой с Яковенко?

Бухарин. Не было такого разговора.

Гамарник. Вообще не было?

Бухарин. Вы за десять лет по памяти историю партии делаете. Мне пришлось видеть тысячи людей, скажите, пожалуйста, как я могу сказать, видел я того или другого человека в течение этих десяти лет? Это просто немыслимо. И никто из вас не может сказать, что он помнит.

Быкин. Такие вещи не забываются.

Бухарин. Такой вещи не было. Это дурацкая совершенно вещь. Нельзя же мне приписывать совершенно идиотские вещи.

Голос с места. Теперь дурацкие, а шесть лет назад были не совсем дурацкие.

Бухарин. Что я ориентировался шесть лет тому назад на отложение самостоятельной Сибири для давления на РСФСР?

Голос с места. С мужиками разговаривали?

Каганович. Кабардинское восстание вы использовали?

Голос с места. Сколько угодно!

Бухарин. Это Стецкий говорил, что это аплодисменты.

Каганович. И вы говорили.

Бухарин. Я не о кабардинском восстании говорил, а я говорил о грузинском восстании, и не с точки зрения, что его нужно возглавить, а совершенно с другой точки зрения…

Шкирятов. Надо сказать правду.

Бухарин. Кончать надо?

Сталин. Как хотите.

Жданов. Потом еще можете.

Сталин. Речей можешь наговорить, сколько хочешь.

Шкирятов. Правду надо сказать, а ты не говоришь ее.

Бухарин. Я говорю здесь правду, но никто меня не заставит говорить на себя чудовищные вещи, которые обо мне говорят, и никто от меня этого не добьется ни при каких условиях. Какими бы эпитетами меня ни называли, я изображать из себя вредителя, изображать из себя террориста, изображать из себя изменника, изображать из себя предателя социалистической родины не буду.

Сталин. Ты не должен и не имеешь права клепать на себя. Это самая преступная вещь.

Молотов. То, что ты говорил о голодовке, это просто антисоветская вещь.

Голоса с мест. Контрреволюционная вещь!

Сталин. Ты должен войти в наше положение. Троцкий со своими учениками Зиновьевым и Каменевым когда-то работали с Лениным, а теперь эти люди договорились до соглашения с Гитлером. Можно ли после этого называть чудовищными какие-либо вещи? Нельзя. После всего того, что произошло с этими господами, бывшими товарищами, которые договорились до соглашения с Гитлером, до распродажи СССР, ничего удивительного нет в человеческой жизни. Все надо доказать, а не отписываться восклицательными и вопросительными знаками.

Молотов. А антисоветскими вещами заниматься не следует. Разрешите объявить перерыв, товарищи. Следующее заседание завтра в 6 часов вечера.

Рыков. Я прошу слово.

Молотов. Вы не записались.

Рыков. Я извиняюсь, это еще одна моя ошибка. (Оживление в зале.)

Молотов. Это не самая главная.

Сталин. А записаться нужно обязательно.

Рыков. Я коротко буду говорить.

Голоса с мест. Отложить на завтра.

Молотов. Заседание на этом закрывается.

 

Опубликовано: Вопросы Истории, 1992 г., № 4-5, стр. 3-36.

---

[1] В тексте ошибочно – “Козлов”.

[2] см. протокол допроса В. Астрова от 11 января 1937 г., протокол допроса Е. Цетлина от 22 декабря 1936 г.

[3] см. протокол очной ставки между Бухариным и Пятаковым от 7 декабря 1936 г., протокол очной ставки между Бухариным и Радеком от 13 января 1937 г., протокол очной ставки между Бухариным и Сосновским от 7 декабря 1936 г., протокол очной ставки между Бухариным и Куликовым от 7 декабря 1936 г., протокол очной ставки между Бухариным и Астровым от 13 января 1936 г.

[4] В тексте ошибочно – “Рагин”.

[5] В тексте ошибочно – “Петрова”.

[6] В тексте ошибочно – “Васильева”.

[7] См. протокол допроса В. Шмидта от 23 февраля 1937 г., протокол очной ставки между Шмидтом и Рыковым от 22 февраля 1937 г.

[8] В тексте ошибочно – “шляпниковско-медведниковским”.

[9] На самом деле в программе НТДПР утверждается: “…Среди значительной части молодежи и даже среди отдельных политических групп стали распространяться террористические настроения и, в частности, убеждения, что достаточно убрать Сталина, чтобы разрешить задачи освободительной борьбы в нашей стране НТДПР не разделяет подобных взглядов. Рассматривая индивидуальный террор в нашу эпоху и в нашей стране как убедительное свидетельство деспотической природы нашего государства (ни в одной демократической стране: в Америке, Англии, Франции, Швеции, Скандинавских и других странах, –  индивидуальный террор не имеет места и, наоборот, в Турции, Италии, Германии, СССР – он изобилует), считая, что появление цезарей всегда неизбежно за собой влечет появление и брутов, относясь к террористам совершенно по-другому, чем, например, так называемый, официальный марксизм – НТДПР, тем не менее, отвергает индивидуальный террор как тактический способ борьбы против деспотизма. И история, и самая последняя современность не свидетельствуют в его пользу. Индивидуальный террор почти всегда и преимущественно был делом одиночек, и цели индивидуального террора, почти всегда и преимущественно сводились к реформам, а не революции”.

[10] Участникам пленума перед началом заседаний были разосланы по несколько десятков протоколов допроса бывших правых.

[11] См. протокол допроса Д. Розита от 9 февраля 1937 г. ” БУХАРИН прямо сказал, что необходимо немедленно приступить к созданию террористических групп для подготовки террористических актов против Сталина и его ближайших соратников. Даже к тому времени такая прямая постановка вопроса со стороны БУХАРИНА ни у кого из присутствующих не вызвала никакого удивления. Большинство присутствовавших приняли эту директиву БУХАРИНА как должное. В подтверждение этого хочу привести выступление КУЗЬМИНА, который тут же в присутствии БУХАРИНА выразил готовность убить Сталина и потребовал оружие. БУХАРИН ответил, что практически этот вопрос должен обсуждаться не на этом совещании. Что касается лично меня, то я на этом совещании выступил против перехода к террору, т.к. в принципе не согласен с этим методом борьбы против партии”.

[12] В тексте ошибочно – “антипохабные”.

[13] См. протокол допроса Б. Нестерова от 4 февраля 1937 г.: “Вокруг РЫКОВА мы – правые пытались создать такое настроение (особенно в период, когда мы вступили на позиции террора), что если БУХАРИН и ТОМСКИЙ дают прямые директивы на организацию террористической борьбы против руководства партии, то РЫКОВ ждет только роковой случайности: “Вот если бы в силу какой-либо роковой случайности СТАЛИНА вдруг не стало, то создалась бы благоприятная атмосфера для захвата руководства в свои руки”. Но, повторяю, это только видимая позиция РЫКОВА, которую из тактических соображений пытались ему отвести. Между тем, как с людьми, непосредственно связанными с РЫКОВЫМ, из его непосредственного окружения, РЫКОВ, как и БУХАРИН, так же твердо высказывался за террор как метод борьбы, давая прямую директиву на организацию террористических актов с той только разницей, что он склонен был несколько глубже оценивать факты и обстановку нашей борьбы с партией”.

[14] См. протокол допроса Б. Нестерова от 4 февраля 1937 г. ““Подобно тому, как партия, – сказал мне РЫКОВ, – училась организации вооруженных сил в эпоху гражданской войны, так нам необходимо сейчас подходить к практической организации террора, которая должна обеспечить осуществление нашей политической жизни. Нам надо, – заметил он, – учиться стрелять по-новому””.

[15] См. протокол допроса Б. Нестерова от 4 февраля 1937 г. “В этой беседе РЫКОВ дал мне прямую директиву организовать террористическую группу в Свердловске, где я к этому времени уже сидел и куда я возвращался обратно”.

[16] Возможно, речь идет о следующем фрагменте протокола очной ставки между Радиным и Рыковым от 22 февраля 1937 г.: “Разговор происходил у меня с Алексеем Ивановичем в Наркомсвязи, в его служебном кабинете, когда я к нему специально приходил, и мы беседовали об общем хозяйственном и политическом положении в стране и о тех задачах, которые стоят перед организацией. Алексей Иванович очень мрачно ‘оценивал обстановку в стране. На мой прямой вопрос – какие выводы для организации вытекают из этой обстановки в смысле дальнейшей борьбы, он сказал примерно следующее: как ни велики хозяйственные затруднения, тем не менее СТАЛИНУ может удасться выполнить пятилетку, и тогда ставка правых (а это было постоянной ставкой, что сталинское руководство крахнет, не справившись с хозяйственными трудностями), что эта ставка будет бита. Сталинский план индустриализации будет осуществлен. Коль скоро это так, остается два пути, два метода – террор и вредительство. И вот эту директиву о терроре и вредительстве я получил в то время от Алексея Ивановича”.

[17] См. протокол допроса В. Котова от 5 февраля 1937 г.

[18] Здесь и далее в тексте ошибочно – “Карболит”.

[19] См. протокол допроса Е. Цетлина от 22 декабря 1936 г.: “Инициатором идеи “дворцового переворота” был лично Н.И. БУХАРИН, выдвинув ее с полного согласия и одобрения РЫКОВА и ТОМСКОГО, а наиболее ревностными сторонниками и популяризаторами этой идеи были участники нашей организации СЛЕПКОВ, КУЗЬМИН и САПОЖНИКОВ”.

[20] См. протокол допроса Е. Цетлина от 22 декабря 1936 г.: “Выдвигалось два варианта осуществления “дворцового переворота”: первое – распространить наше влияние на охрану Кремля, сколотив там ударное ядро преданных делу нашей организации людей, и совершить переворот путем ареста руководителей ВКП(б) и советской власти; второе – создать ударное ядро в какой-либо воинской части, расквартированной в Москве вне Кремля и, используя служебное положение РЫКОВА как председателя СНК, ввести эту воинскую часть по его приказу в Кремль”.

[21] См. протокол очной ставки между Бухариным и Сокольниковым от 8 сентября 1936 г.: “КАГАНОВИЧ Л.М.: Почему вы поверили, что ТОМСКИЙ действует от имени БУХАРИНА и РЫКОВА? СОКОЛЬНИКОВ: Потому, что и раньше были переговоры с правыми, и КАМЕНЕВ утверждал, что он информировал БУХАРИНА в РЫКОВА и о блоке, и о террористических актах, и о задачах захвата власти; кроме того, я имел прямое заявление ТОМСКОГО, что он действует от имени БУХАРИНА и РЫКОВА.”

[22] См. протокол очной ставки между Бухариным и Куликовым от 7 декабря 1936 г.: “Я взял Николая Ивановича под ручку и предложил ему пройтись. Мы направились к Александровскому саду и стали прогуливаться по тротуару, расположенному возле сада … Тогда Николай Иванович и говорит: “Ну что же, надо действовать, и для нас совершенно ясно, что Сталин сам не уйдёт, его надо убрать” …  Я подумал – не убить ли Кагановича мне самому, и спросил совета Афанасьева. Афанасьев был очень злобно настроен. Он мне в ответ сказал: “Нам самим действовать опасно, сразу узнают, что это дело наших рук, надо лучше подобрать человека”. И Афанасьев предложил привлечь для этого дела из Военной академии Носова и Филастова. Я действительно привлёк Носова … Невский высказывал, например, такие вещи: ты знаешь, кто такой Каганович? Откуда он взялся? Говорят, он сапожник? Я отвечал ему: да, он кожевник. Невский всё время упирал на то, что, пока сидит Сталин и этот самый Каганович, всё будет оставаться по-прежнему. Я ему говорю: что же ныть, этим заниматься не стоит, нужно действовать”. В протоколе допроса Е. Куликова от 6 декабря 1936 г. воспроизведена та же “директива” Н. Бухарина об убийстве Сталина (“Ну что ж, в таком случае действуйте, для нас ясно, что СТАЛИН сам не уйдет, его надо убрать”), но о Кагановиче вообще не упоминается.

[23] См. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 815. Л. 48-105 или РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 286, Л. 49-121.

[24] См. протокол допроса М. Грольмана от 27-28 января 1937 г. и протокол допроса Д. Розита от 9 февраля 1937 г.