СОВ<ЕРШЕННО> СЕКРЕТНО.
СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б)
тов. СТАЛИНУ.
Направляю Вам стенограммы очных ставок между РЫКОВЫМ А.И. и РАДИНЫМ С.Н. и между РЫКОВЫМ А.И. и ШМИДТОМ В.В.
Стенограммы очных ставок РЫКОВА А.И. с НЕСТЕРОВЫМ Б.П. и КОТОВЫМ расшифровываются и будут направлены дополнительно.
НАРОДНЫЙ КОМИССАР ВНУТРЕННИХ СОЮЗА ССР Ежов (Н. ЕЖОВ)
23 февраля 1937 г.
№ 55967
РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 292, Л. 128.
СТЕНОГРАММА ОЧНОЙ СТАВКИ
МЕЖДУ РАДИНЫМ и РЫКОВЫМ –
произведенной 22 февраля 1937 г.
ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ РЫКОВА ДО ПРИВОДА РАДИНА.
С РАДИНЫМ, насколько я помню, у меня был разговор в 1932 году, который мне очень запомнился, так как он шел по чрезвычайно странной теме. Ко мне пришел РАДИН, начал упрекать меня, заявляя, что же это вы совершенно отстранились от борьбы, нужно включиться опять в борьбу. Я ему заявил, что никаких разногласий нет, нет никакой социальной базы для борьбы, вопрос о колхозах решен, так что об этом сейчас не может быть речи. Никакой платформы нет, из-за чего же бороться? Он сказал, что личного недовольства много. Я ответил, что личное недовольство вещь большая, но политической платформы никто составить не может. Он мне сказал о том, что надо объединиться, объединить опять все наши силы. Помню довольно смутно, что он как-то ставил вопрос о войне, об использовании обстановки войны для возобновления борьбы. По вопросу о войне я ответил, что в каждой войне происходит концентрация сил, колебания и т.д. Я резко ему на все это ответил и он ушел. Сейчас, припоминая тот разговор с РАДИНЫМ, я думаю, что он был послан ко мне от троцкистов и зиновьевцев для зондирования почвы, на предмет вовлечения меня к ним. С РАДИНЫМ у меня был еще другой разговор, когда он работал еще в газете “За индустриализацию”. Его прикрепили к какому-то заводу. Он по этому поводу пришел ко мне и заявил, что он работать не может, что он предпочитает выйти из партии. Разговор был общий в присутствии жены и дочери. Я ему сказал, что, если у него разногласия с партией имеются, то лучше ошибиться с партией, чем идти против партии, потому что никакой политической работы вне партии быть не может. Этот разговор помнит жена и дочь, которые тогда присутствовали. Этот персонаж РАДИН – человек образованный, красный профессор и стоит гораздо выше в этом отношении, чем НЕСТЕРОВ. НЕСТЕРОВ простоватый больной человек.
ЕЖОВ (обращаясь к РАДИНУ): Показания, которые вы давали на предварительном следствии, вы подтверждаете?
РАДИН: Да, безусловно.
ЕЖОВ: Никаких неточностей в показаниях у вас нет?
РАДИН: Нет.
ЕЖОВ: Не оговорили ли вы себя или ваших соучастников по организации?
РАДИН: Нет.
ЕЖОВ: Ввиду того, что РЫКОВ отрицает все ваши показания, у меня к вам имеется такой вопрос: не было ли у вас каких-либо личных мотивов оговорить РЫКОВА?
РАДИН: Решительно никаких мотивов оговорить РЫКОВА или кого-либо у меня не было и нет.
ЕЖОВ: Не было ли каких-либо политических мотивов у вас оговорить РЫКОВА, т.е. я имею в виду такие мотивы, скажем, вы, например, продолжали оставаться на позициях борьбы с партией, тогда как РЫКОВ считал, что политика партии правильна. Таких мотивов не было у вас?
РАДИН: Нет.
ЕЖОВ: По существу ваших показаний у меня к вам имеется ряд вопросов. История вашего вхождения в организацию правых нам известна, и мы ее здесь касаться не будем, я хотел бы узнать, на каких нелегальных совещаниях организации правых вы присутствовали совместно с РЫКОВЫМ в 1929 году?
РЫКОВ: Нелегальных?
РАДИН: Из таких крупных нелегальных совещаний, я подчеркиваю, нелегальных совещаний, я припоминаю особо отчетливо одно совещание, которое состоялось на квартире Н.И. БУХАРИНА. Это было в 1929 году, насколько мне память не изменяет, во время одного из пленумов ЦК. На этом совещании присутствовали А.И. РЫКОВ, который председательствовал, Н.И. БУХАРИН, КОТОВ, КУЛИКОВ, УГЛАНОВ и кто-то еще, фамилии которого я точно вспомнить не могу, возможно, что это был УГАРОВ. По всему своему характеру и по повестке, которая обсуждалась, собрание носило именно нелегальный характер.
РЫКОВ: Собиралась группа членов ЦК. Почему должно быть совещание нелегальное?
РАДИН: Там был я и ЦЕТЛИН (наше присутствие говорило отнюдь не о том, что это есть совещание членов ЦК). Я забыл еще упомянуть о том, что там был еще РОЗИТ, который также не являлся членом ЦК.
РЫКОВ: РОЗИТ был членом ЦКК?
РАДИН: Возможно, что он был членом ЦКК, но он был в то же время и членом нелегальной организации правых.
Вопрос, который обсуждался на этом собрании – дальнейшие приемы и формы борьбы против ЦК, против партии. Это собрание проходило во время пленума ЦК. Такие конспиративные совещания проводились не раз. Обычно на этих совещаниях участники правой организации обсуждали тактику своего поведения на пленуме, обсуждали задачи дальнейшей борьбы нашей организации. Насколько мне не изменяет память, на этом совещании как раз стоял вопрос в той плоскости, что методы борьбы, которые проводились до того времени, в известной мере себя исчерпали, т.е. методы использования всех легальных возможностей внутри партии. Высказывался ряд мнений, ряд точек зрений, я не могу, конечно, воспроизвести весь ход прений, который был тогда, так как тогда был разнобой мнений. Разнобой мнений у правых не редкость вообще. Он характерен для всего периода борьбы правых с партией. Смысл прений на этом совещании, повторяю, сводился к тому, что надежд на возможность завоевания власти в рамках использования легальных возможностей ни у кого не было. Вопрос стоял ребром, что дальше делать? либо отказаться от борьбы с партией, либо вести ее такими приемами, чтобы обеспечить, во-первых, сохранение участников организации в рядах партии и, во-вторых, накопить силы для решительного удара против сталинского руководства в более благоприятной обстановке. Так стоял вопрос. Больше всего, в частности, Алексей Иванович боялся тогда такого положения, чтоб кто-нибудь из правых не провалился, а значит отсюда и вся организация в целом могла бы быть уличена в фракционной борьбе. А это поставило бы под удар и всю организацию и всех ее участников, дало бы возможность автоматически применить решения 10-го съезда, об исключении всех нас из партии – тем самым дальнейшая борьба за вербовку кадров из числа недовольных внутри партии чрезвычайно затруднялась. В такой плоскости стоял вопрос.
Вопрос РЫКОВА РАДИНУ: Почему затруднялась вербовка?
Ответ: Это вполне понятно, потому что, если даже колеблющегося партийца будет открыто агитировать беспартийный, из этого ничего не выйдет. Ведь мы, правые, все время прикрывались тем, что мы вовсе не хотим нарушать генеральную линию партии. Каждая группировка, каждая организация, особенно такая, которая выходит из недр партии, для того, чтобы не дискредитировать себя с первых шагов, начинает цитировать при обработке сторонников не МИЛЮКОВА, а В.И. ЛЕНИНА. Я думаю, что в этом доказательств не нужно. Совершенно ясно и так. Хороши были бы правые, если бы они в 1929 году подошли к члену партии с проповедью передовицей из “последних новостей”.
ЕЖОВ: Об этом совещании вы больше ничего не можете добавить?
Ответ: По конспиративным соображениям резолюция не принималась.
ЕЖОВ: А вы не помните, что говорил Алексей Иванович РЫКОВ на этом совещании?
Ответ: Тот цикл идей, который я здесь приблизительно изложил, приближается к тому резюме, который делал Алексей Иванович. В частности, ссылки, особенно на 10-й съезд, не дать себя исключить из партии, сохранить кадры, готовиться к более благоприятной обстановке, – вот содержание резюме Алексея Ивановича.
ЕЖОВ: Томский на совещании выступал?
РАДИН: Да, на совещании выступали все.
ЕЖОВ (обращаясь к РЫКОВУ): У вас есть вопросы к РАДИНУ?
РЫКОВ: Это было после пленума 1929 года. Идет речь о пленуме, где КОТОВ и УГЛАНОВ подали заявление об отходе. Я об этом узнал, когда шел на пленум, в коридоре, который вел в зал заседания. Там мне дали эти заявления, и там я их прочел.
ЕЖОВ: На этом совещании вопрос о подаче заявления стоял?
РАДИН: О подаче заявлений решений не принималось. Во всяком случае, я этого не помню. Возможно, что я не досидел до конца.
Вопрос РЫКОВА РАДИНУ: Как же вы не досидели до конца, когда вы слышали мое резюме?
Ответ: После вашего резюме никому не возбраняется разговаривать. Это было не заседание Совета Народных Комиссаров, где резюме означает автоматическое прекращение прений. Здесь было собрание лиц, стоящих на одной и той же ноге, в равном положении, члены одной организации.
ЕЖОВ: Перейдем к следующим вопросам. Когда вы подали заявление о разрыве с правыми? Было ли это у вас согласовано с А.И. РЫКОВЫМ?
РАДИН: Это произошло так. Вопрос о подаче покаянных заявлений решался тройкой, довольно скоропалительно, в такой степени, что Алексей Иванович нас не поставил заблаговременно об этом в известность.
РЫКОВ: “Покаянных” заявлений?
РАДИН: Да, да, Алексей Иванович, покаянных. Ведь вы же сами говорили: надо писать “покаянные” заявления.
Я помню, как РЫКОВ вызывал ближайших своих работников по секретариату: меня, НЕСТЕРОВА, ГОЛЬДМАНА. Это было после ноябрьского пленума, в конце 1929 года, РЫКОВ поставил нас известность о решении руководящего центра правых относительно подачи “покаянных” заявлений. Так заявления и назывались, Алексей Иванович. Именно покаянные заявления, во множественном числе, потому что организация состояла не из одного человека – вас, и не из троих, а из многих, и речь шла о подаче покаянных заявлений всеми участниками организации правых. Этот факт отрицать никак нельзя.
Вопрос РЫКОВА к РАДИНУ: Как же так? Ведь НЕСТЕРОВ написал заявление и только после этого сказал об этом мне.
Отв<ет> РАДИНА: Я за НЕСТЕРОВА отвечать не могу. Я говорю так, как это было на самом деле.
РАДИН: Я могу вам напомнить, Алексей Иванович, обстановку ячейки Совнаркома. Вы знали, что и у меня, и у НЕСТЕРОВА, и у ГОЛЬДМАНА в ячейке Совнаркома шли в то время большие скандалы. Нас начали сильно прорабатывать. Верно это, Алексей Иванович?
РЫКОВ: Вероятно, это было так.
РАДИН: Не вероятно, а совершенно точно. Вы хотите меня изобличить во лжи?
РЫКОВ: Нет.
РАДИН: А если нет, то будьте добры подтвердить, что я говорю истинную правду. Вы мне, НЕСТЕРОВУ, ГОЛЬДМАНУ сказали о том, что в центре, в тройке приняли решения о подаче вами покаянных заявлений, вами, а стало быть и всеми остальными.
РЫКОВ: Неверно.
РАДИН: Это очень легко установить.
РЫКОВ; Я мог вам рекомендовать подать заявление.
РАДИН: А какая разница? Ясно, что вы нам приказать не могли.
РЫКОВ: Мы такого решения не выносили, и такой вопрос не обсуждался.
РАДИН: Что делала ваша тройка, это вы расскажете потом, а сейчас речь идет о том, какие вы нам давали директивы о подаче “покаянных” заявлений. Факт, который никто не может отрицать.
ЕЖОВ РЫКОВУ: Чем вы объясните такое положение, что “покаянные” заявления начали подавать правые одновременно в Саратове, Самаре, Воронеже, Иванове, Ленинграде, Казани и т.д. Причем самое характерное здесь следующее: в это время проходили партийные активы и пленумы, на которых ваши сторонники утром активно выступали в защиту линии правых, а вечером уже “раскаивались”. Ясно, что была дана единая директива, сигнал – “кайтесь”.
РЫКОВ: Они видели, что их вожди подали заявления.
ЕЖОВ: Они еще не знали о том, что вожди подавали заявления. У нас есть другие факты; документы, что была дана директива “срочно кайтесь”.
Ответ: Обо мне вы ни одного такого факта не приведете.
ЕЖОВ РАДИНУ: Перейдем к следующему моменту. Весной 1930 года вы имели встречу с РЫКОВЫМ, кажется, при поездке на Урал. Не расскажете ли вы нам об этой поездке?
Ответ: Это была не встреча, а поездка. Алексей Иванович получил от ЦК командировку на Урал с докладом и с отчетом ЦК. Я поехал вместе с ним помогать ему.
В Свердловске на конференции я увидел членов нашей организации правых – АЛЕКСАНДРОВА и КАРМАЛИТОВА и пригласил их зайти к нам в вагон. Алексея Ивановича я поставил в известность, что в Свердловске есть наши люди, есть уральский филиал организации правых.
РЫКОВ: Вы так и сказали “уральский филиал” или только сказали – “наши люди”?
Ответ: Я не могу вспомнить самой фразы, я не обладаю стенографической памятью, думаю, что и вы ею не обладаете, но зато могу со всей прямотой сказать о самом факте. Как назвать этих людей не суть важно,” наши ли люди” или “филиал нашей организации”. Если бы это были не наши люди, Алексей Иванович не выразил бы желания повидаться с ними, поговорить, поинформироваться у них и с делать, как он называет здесь, “свои рекомендации им”.
Встреча произошла в вагоне РЫКОВА.
Алексей Иванович интересовался прежде всего партийным положением этих людей, тем, насколько они успели в деле, если хотите, создания себе “доброго имени”, доверия в партийной организации, насколько прочно их положение там и насколько они, пользуясь этим своим положением, сумели вести вербовочную работу по расширению состава этого уральского филиала организации правых.
КАРМАЛИТОВ и АЛЕКСАНДРОВ информировали Алексея Ивановича о том, что за то короткое время, что они там находятся, они большими успехами вербовочной работы похвастаться не могут, но что сочувствующие элементы внутри партийной организации имеются. Алексей Иванович тогда высказал им свое мнение, дал свои указания о необходимости развертывания вербовочной работы, указал, в частности, на необходимость охватывать этой работой не только партийные элементы из числа колеблющихся и недовольных, но и вести работу за пределами партийной организации, в частности, им было указано на необходимость вклинения в круг своего внимания Магнитогорска как новой начинающейся стройки, указывал на то, что туда, несомненно, будет приток крестьянской массы, среди которой найдется много недовольных советской властью, равно как на необходимость проведения вербовочной работы среди руководящего хозяйственного командного состава такого крупного строительства.
Вот примерно тот круг директив, которые давались РЫКОВЫМ.
ЕЖОВ: В своих показаниях вы говорите об установке центра правых на связь с эсерами. Нельзя ли осветить этот момент? Вы узнали об этом от Алексея Ивановича РЫКОВА?
Ответ: Нет, я это узнал непосредственно не от Алексея Ивановича. Впервые об этом я услышал от Ефима ЦЕТЛИНА. ЦЕТЛИН информировал меня о том, что у руководящей тройки центра правых существует на этот счет определенная точка зрения, которая сводится к тому, что правым необходимо в своих интересах использовать то повстанческое движение, то возмущение, которое может создаться и создается в связи с проведением политики ликвидации кулачества как класса на базе сплошной коллективизации. Наиболее рьяным поборником, как информировал меня ЦЕТЛИН, этой точки зрения среди руководящей тройки выступал БУХАРИН. ЦЕТЛИН указал также, что общая договоренность существует между всеми тремя членами центра: БУХАРИНЫМ, РЫКОВЫМ и ТОМСКИМ.
Я не знаю, интересует ли вас обоснование, о котором мне рассказывал ЦЕТЛИН, поскольку это выходит несколько из плана вопроса, который вы задали, – о разговоре, моем с Алексеем Ивановичем.
ЕЖОВ: Обоснование нам известно. Вы расскажите, какой разговор о связях с эсерами у вас был с РЫКОВЫМ?
РАДИН: С Алексеем Ивановичем у нас был не такой длительный разговор, как с ЦЕТЛИНЫМ. РЫКОВ подтвердил мне на мой прямой вопрос о том, существует ли установка на связь с эсерами, что такая точка зрения действительно существует…
РЫКОВ: Блок с эсерами?
РАДИН: Сейчас я скажу… что вопрос находится еще в зачаточном состоянии, но принципиально это дело решенное. РЫКОВ считал только необходимым меня предупредить, чтобы эта установка не стала достоянием всех членов организации, считая, что для этого не хватает еще организационных предпосылок и нет налицо общеполитических предпосылок.
Да, блок с эсерами на почве организации повстанческого движения! Именно так, Алексей Иванович.
ЕЖОВ: Какие директивы по террору и вредительству были Вами получены от РЫКОВА, в какой обстановке и когда?
РАДИН: Вопрос о терроре как методе борьбы организации правых с партией, основном методе борьбы наряду с вредительством, стал уже после того, как выяснилось, что надежда на организацию массовой борьбы бита, надежда на возможность организации повстанчества – не основательна. Сюда относились прямые директивы Алексея Ивановича и других наших вождей. Я лично получил такую директиву летом 1932 года.
Вы спрашиваете об обстановке, в которой происходило это? Разговор происходил у меня с Алексеем Ивановичем в Наркомсвязи, в его служебном кабинете, когда я к нему специально приходил, и мы беседовали об общем хозяйственном и политическом положении в стране и о тех задачах, которые стоят перед организацией. Алексей Иванович очень мрачно ‘оценивал обстановку в стране. На мой прямой вопрос – какие выводы для организации вытекают из этой обстановки в смысле дальнейшей борьбы, он сказал примерно следующее: как ни велики хозяйственные затруднения, тем не менее СТАЛИНУ может удасться выполнить пятилетку, и тогда ставка правых (а это было постоянной ставкой, что сталинское руководство крахнет, не справившись с хозяйственными трудностями), что эта ставка будет бита. Сталинский план индустриализации будет осуществлен. Коль скоро это так, остается два пути, два метода – террор и вредительство. И вот эту директиву о терроре и вредительстве я получил в то время от Алексея Ивановича.
ЕЖОВ: Что вы практически в этом отношении предприняли?
РАДИН: По предложению Алексея Ивановича я прежде всего, поскольку я постоянно держал связь со “школкой” (с группой СЛЕПКОВА), связался со СЛЕПКОВЫМ и передал ему эту директиву РЫКОВА. А СЛЕПКОВ мне сказал, что он знает об этой директиве, потому что он получил такую же директиву от БУХАРИНА.
Во-вторых, аналогичный разговор у меня был через некоторое время с АЙХЕНВАЛЬДОМ,
В-третьих, я сам предпринял кое-какие шаги в организации определенных террористических групп, пытаясь использовать для этого кое-каких работников в редакции “3а индустриализацию”.
Вот примерно те практические шаги, которые я предпринял во исполнение директивы Алексея Ивановича.
ЕЖОВ: На следствии вы рассказали о директивах, полученных от РЫКОВА, в связи с арестом СЛЕПКОВА. Что это за директивы?
РАДИН: Дело происходило таким образом, что на другой день после ареста СЛЕПКОВА я вместе с ГОЛЬДМАНОМ пошел информировать об этом Алексея Ивановича. На основе того, что мы сообщили ему, Алексей Иванович сделал такой вывод: поскольку провалились люди, близкие БУХАРИНУ, только в ограниченном числе (трое), и никого из ближайшего окружения РЫКОВА не взяли, очевидно, всех нитей в руках ОГПУ нет, и, следовательно, можно думать, что вся организация не провалена. В связи с этим он подтвердил все директивы о вредительстве и терроре, которые давал раньше, указав только на то, что самый провал обязывает нас к еще большей конспиративности. Работу по подготовке террористических актов, равно как и вредительскую деятельность приостанавливать нельзя, т.к. эту работу ведут разные группы, и провал одной группы автоматически не влечет за собой провала всех остальных групп. Надо только соблюдать особую конспиративность в работе.
ЕЖОВ: Где у Вас происходил этот разговор?
РАДИН: Этот разговор был у РЫКОВА на квартире.
РЫКОВ: И о платформе был разговор?
РАДИН: Да, о рютинской платформе был разговор. При одной из последующих встреч РЫКОВ, говоря о провале с платформой, рекомендовал нам для того, чтобы замести всякие следы, пропагандировать такую вещь, что рютинская платформа есть документ, сфабрикованный в недрах ГПУ, с тем чтобы доказать, что правая организация к этому документу никакого касательства не имеет.
РЫКОВ: Зачем же распространять слухи, что к правым платформа не имеет касательства, если его сделало ГПУ?
РАДИН: Очень просто, Вы сами объясняли. Затем чтобы замести следы. Провалилась наша группа, нужно доказать, что к правым она касательства не имеет. Содержание платформы Вы расскажите сами, потому что Вы лучше его знаете, но Вы мне говорили, что нужно развивать двойную версию, что, возможно, документ сфабрикован ГПУ или его выпустила какая-то “дикая” группа, ничего общего с правыми не имеющая.
ЕЖОВ: Есть у вас вопросы к РАДИНУ?
РЫКОВ: Я говорил, что, возможно, троцкисты ее выпустили.
РАДИН: Нет, Алексей Иванович! Я говорю точно как было в действительности.
РЫКОВ: У меня вопрос. Не помнит ли он как он посетил меня и уговаривал возобновить работу, аргументируя тем, что существующее руководство партии меня к руководящей работе не пустит, и что для меня нет другого выхода, как возобновить борьбу, причем он мне тогда сообщил, что и другие оппозиционные группы также думают возобновить свою борьбу с партией.
РАДИН: Как “возобновить работу”, когда она никогда не прекращалась?
РЫКОВ: Значит, Вы отрицаете? А я утверждаю, что такой разговор был, и я вам говорил, что никакой платформы и программы и никакой почвы для массового недовольства в стране нет, а вы говорили о том, что работу нужно продолжать, а что я будто бы от работы отстраняюсь.
Причем, я утверждаю теперь (тогда это для меня еще неясно было), что вы в это посещение были эмиссаром, посланцем какой-то группы. Я не знаю, с троцкистами, зиновьевцами, с какой сволочью вы были связаны, но вы были эмиссаром от них. Вы вели в этой беседе разговор о войне, что близка война и что эту войну надо использовать для борьбы. На это я вам ответил, что всякая война ведет к сплочению сил, что если сейчас безнадежное положение, то период войны, безусловно, безнадежнее, и предупредил, что вы докатитесь черт знает до чего, что ваши колебания вам надо бросить.
Это был второй разговор. Первый разговор был, когда вы работали в газете “За индустриализацию”, когда вы сказали, что Вас прикрепили к какому-то кружку, что вы предполагаете выйти из партии, и я вас предупреждал в присутствии жены и дочери о том, что это гнусность, о том, что нельзя бороться с коммунизмом, что лучше вместе с партией ошибаться, чем идти против партии.
Я Вам скажу, что Вы именно были тем человеком, в составе Наркомата, который стремился планировать советскую экономику черт знает как, и именно вы внесли предложение, требуя от меня, председателя Совнаркома, перевозки для любого частника и кулака хлеба, ваша политика заключалась в том, чтобы не меня слушаться, а в том, чтобы давить на меня в совершенно противоположном партии направлении, и вы окончили тем, что пришли ко мне в качестве посланца от какой-то организации. Это было в том 1932 году, о котором вы говорите, что я вам давал директиву о терроре. Я только не понимаю, почему вы врете, зачем вы врете, что вы от этого выиграете? Или вы имеете директиву от ТРОЦКОГО, от ЗИНОВЬЕВА, черт знает от кого…
ЕЖОВ РАДИНУ: У вас был такой разговор с РЫКОВЫМ?
РАДИН: Я говорил, что был разговор в 1932 году. Алексей Иванович подтвердил этот разговор. Никаким эмиссаром ни от какой группы я к нему не являлся, а явился как его бывший секретарь и как участник той организации, которую Алексей Иванович возглавлял.
Насчет того, что я являлся представителем ЗИНОВЬЕВА, ТРОЦКОГО и т.д.… Алексей Иванович прекрасно сам знает по каким линиям шло установление связи с троцкистскими организациями. Алексей Иванович изображает дело так, что не он был вождем организации правых, а чуть ли не я являлся его идейным опекуном.
РЫКОВ: Вносили вы предложение о перевозке хлеба частными лицами?
РАДИН: Я вносил предложения всякие. Эти чудовищные предложения вы не только не отвергали, не только не считали их ужасными, вы считали возможным их прикрывать.
РЫКОВ: Но вы приезжали ко мне с вопросом о том, чтобы я поднял борьбу, что существующее руководство не даст мне политически работать, что нет у меня другого выхода и надо бороться вместе со всеми остальными, и что вы предполагаете, что все остальные развернут тоже активную борьбу.
РАДИН: Это тот самый разговор, о котором я показываю с полной откровенностью, разговор о том, что организация правых бездействует несмотря на выгодную удобную хозяйственную конъюнктуру, которая, по вашим словам, Алексей Иванович, была спланирована так, что для нормального течения не было никаких условий. Не вы ли первый говорили о том, что не видите, как СТАЛИН выберется из этого!
Вы, признавая серьезность хозяйственного положения, считая, что сталинское руководство ведет страну к краху, – какой делаете из этого практический вывод? Вы ставили вопрос, что надо начать активней действовать, а вот Вы меня сейчас изобразили в роли идейного вождя…
РЫКОВ: В роли вредного работника!
РАДИН: Правильно, вредного работника, воспитанного непосредственно Вами, под Вашим руководством я вступил в организацию.
РЫКОВ: Вам сколько лет?
Ответ: Не годами это определяется.
РЫКОВ: Вы до поступления ко мне были уже красным профессором.
РАДИН: Что же из этого? Вы думаете, каждый красный профессор годится в председатели Совнаркома? Я считаю, что не образованием, не формальными соображениями определяется политическое лицо того или иного политического деятеля. Помните, когда на ячейке Совнаркома, во время чистки, пытались изобразить дело так, что я на РЫКОВА влияю, что РЫКОВ под мою дудку пляшет, – Вы первый над этим смеялись; а вместо того, чтобы зловредного человека обезвредить…
РЫКОВ: Совершенно верно! В этом моя ошибка. Об этом разговоре я должен был рассказать ЯГОДЕ, и тогда троцкизм был бы вскрыт раньше.
РАДИН: Одну веревочку вили Алексей Иванович.
РЫКОВ: Я Вас уговаривал оставаться в партии, говорил о том, что никакую войну ни один коммунист не может использовывать ни для какой борьбы, сказал, что Вы очень скверно кончите. А тут приходиться разговаривать черт знает о чем!!
РАДИН: Вы напрасно волнуетесь. Действительно, Вы уговаривали меня оставаться в партии, действительно я испытывал кое-какие колебания в отношении того – можно ли продолжать ту политику двурушничества, которую Вы выдумали.
Для чего нам нужно было оставаться в партии? Вовсе не для того, чтобы помириться со СТАЛИНЫМ. Вы что-то с ним не очень мирились. До последнего времени Вы боролись со СТАЛИНЫМ! Вот эмиссаром я не знаю кого Вы были, когда Вы рассказали мне с ГОЛЬДМАНОМ о карикатуре “Последних новостей”. А разговор о кроликах помните?
РЫКОВ: Последний номер “Последних новостей” я получил 1929 году.
РАДИН: Имейте в виду, здесь сидит стенографистка. Неправда, в 1929 году Вы продолжали получать “Последние новости” и в 1930 году продолжали их получать, ГОЛЬДМАН может подтвердить это. Не Вы ли были тем, кто организовывал борьбу
со СТАЛИНЫМ и рассказывал мне и ГОЛЬДМАНУ по поводу карикатуры и соответственных шаржей из “Последних новостей” в 1932 г., где речь шла о кроликах. РЫКОВ говорит сейчас, что он перестал бороться со СТАЛИНЫМ. Однако он мне, мерзавцу, как он изображает меня, рассказывал обо всем этом.
Да, Алексей Иванович, я нехороший человек, я был антисоветским человеком, но вы о СТАЛИНЕ рассказывали мне в озлобленных тонах.
РЫКОВ: Не помню.
РАДИН: А это действительно было так.
РЫКОВ: Может быть.
РАДИН: Вы рассказывали, что СТАЛИНА в белой газете изобразили в повозке, которую тащат кролики, а он с длинным хлыстом.
РЫКОВ: Я был против кампании с кроликами.
РАДИН: Я говорю о злобных разговорах, которые вы со мною вели о СТАЛИНЕ.
РЫКОВ: Не помню.
РАДИН: У Вас память, Алексей Иванович, короткая на те вещи, которые Вам невыгодно припомнить. Вы спрашиваете, откуда я получил директиву? Я по совести поступаю, правду рассказываю, мне бороться с партией уже стало невмоготу.
РЫКОВ: Очень красиво. Вы сказали, что правые бездействовали, это Ваша характеристика, так почему же Вы не продолжаете дальше говорить о бездействии?
РАДИН: Да, я говорил – бездействуете, но Вы, РЫКОВ, ответили, что это не совсем так. Вы говорили, что центр решил перейти к новым методам борьбы с партией. Никто, Алексей Иванович, от Вас директив не получал о том, что надо покончить борьбу в 1932 г. и разоружиться, и мы продолжали под вашим руководством, а не под моим, как вы пытались здесь говорить, – бороться с партией, подрывать устои советского государства. Я много натворил, я за это отвечу, а вы увиливаете и думаете на нас, ваших воспитанниках, отыграться.
ЕЖОВ: Больше вопросов у вас друг к другу нет? Кончаем на этом.
Ежов
РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 292, Л. 129-149.
