Совершенно секретно.
СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) –
тов. СТАЛИНУ.
Направляю Вам протокол допроса члена контрреволюционной организации правых НЕСТЕРОВА Б.П.
НЕСТЕРОВ показал:
1) В организацию правых он был вовлечен А.И. РЫКОВЫМ в 1928 г., зав<едующим> секретариатом которого НЕСТЕРОВ являлся.
2) Организация правых начиная с 1930 г. стала на путь террористической борьбы с руководством ВКП(б).
3) В 1931 г. РЫКОВ поручил НЕСТЕРОВУ организовать в Свердловске террористическую группу.
4) В 1932 г. НЕСТЕРОВ при встрече с РЫКОВЫМ информировал последнего о том, что им в Свердловске создана террористическая группа в составе АЛЕКСАНДРОВА, КАРМАЛИТОВА и его, НЕСТЕРОВА.
5) В 1935-36 г.г. НЕСТЕРОВ, находясь в ссылке в гор. Воронеже, получил от В. АСТРОВА информацию о том, что центр правых продолжает вести контрреволюционную и террористическую деятельность.
Допрос НЕСТЕРОВА продолжаем.
НАРОДНЫЙ КОМИССАР
ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СОЮЗА ССР: (Н. ЕЖОВ)
5 февраля 1937 года.
№ 55638
РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 279, Л. 60.
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
НЕСТЕРОВА, Бориса Павловича, от 4-го февраля 1937 года.
Вопрос: Вы подали заявление на следствии о том, что на протяжении всех предыдущих допросов вы не показывали всей правды, вводя следствие в заблуждение.
Намерены ли вы теперь рассказать всю правду?
Ответ: В своем заявлении я писал и сейчас считаю необходимым еще раз подтвердить, что на всем протяжении следствия как в Воронеже, где я был арестован, так затем и в Москве, я не рассказывал всей правды о своей активной контрреволюционной детальности, которую я на протяжении ряда лет проводил по указаниям РЫКОВА А.И., входя в состав организации правых.
Само собой разумеется, я скрывал на следствии свое участие в террористической деятельности правых, в которую я также был втянут РЫКОВЫМ.
Мое активное участие в организации правых предопределялось длительной моей близостью к РЫКОВУ. На протяжении многих лет я был бессменным его секретарем. Эта личная моя связь с РЫКОВЫМ продолжалась и после моего ухода из его секретариата.
Мои правые взгляды, как и террористические позиции, естественно, поэтому складывались под прямим влиянием Алексея Ивановича РЫКОВА.
Вопрос: Скажите, когда вы вошли в контрреволюционную организацию правых?
Ответ: Я не могу ответить на этот вопрос кратко. Мое вступление в организацию правых не совершилось в порядке какого-то одноактного действия. Я должен, если не пространно, то хотя бы в основных вехах рассказать о событиях, которые разворачивались вокруг меня и в которые я логикой вещей сам активно вовлекся. Иначе мое вхождение в организацию правых ясно не будет.
На протяжении более 10-ти лет я заведовал секретариатом РЫКОВА. Являясь его ближайшим сотрудником, я сразу очутился в фарватере той политической линии, которая начала ясно обозначаться у РЫКОВА в период 1927-28 годов, когда он выступил против руководства партии вместе с БУХАРИНЫМ, УГЛАНОВЫМ и другими.
Уже к концу 1927 – началу 1928 года у правых наметились расхождения с большинством ЦК по крестьянскому вопросу. Эти расхождения получили яркое подтверждение на Апрельском пленуме ЦК в 1928 году. Появились они при обсуждении пленумом как бы частного вопроса об изъятии части учебных заведений из ведома Наркомпроса и передаче их другим наркоматам. РЫКОВ, в противовес большинству Политбюро ЦК, предложил перенести разрешение этого вопроса на следующий пленум. Это первое открытое выступление правых на ЦК было расценено у нас как “проба сил”.
В начале 1928 года по инициативе СТАЛИНА Политбюро ЦК проводило чрезвычайные меры (хлебозаготовки и др<угие>), направленные на изыскание ресурсов, в которых страна в тот период остро нуждалась. Этот вопрос среди нас, правых, в то время являлся злободневной темой. На этом вопросе, на борьбе с ЦК против чрезвычайных мер, оттачивалось оружие правых. Тут дан был открытый сигнал к собиранию сил. В частности, помню, в доме отдыха за чайным столом, где присутствовали я, РЫКОВ и еще кто-то, не помню, эти чрезвычайные мероприятия подвергались критике в резкой, издевательской форме.
Вопрос: Где вы с РЫКОВЫМ собрались – в каком доме отдыха?
Ответ: Мы собрались, я помню, в Морозовском доме отдыха. РЫКОВ расценивал этот закон как попытку партии под видом кулака ободрать деревню.
Позже, к Июльскому пленуму ЦК в 1928 году группы правых по Москве уже регулярно собирались на нелегальные совещания, на которых обсуждалась линия большинства Политбюро во главе со СТАЛИНЫМ и наша линия, линия правых. Надо сказать, правые к этому времени ходом событий уже оформились в нелегальную контрреволюционную организацию.
Уже в этот период мы вели работу не только в Москве, но разворачивали организацию сил правых в ряде других пунктов страны. Сигналы с мест, нам казалось, говорили о том, что недовольство политикой чрезвычайных мер, выдвинутых ЦК партии, охватывает широкие партийные круги, на которые мы сможем опереться.
Нечего скрывать, что уже в это время для нас было ясно, что осуществление своего влияния на политику партии и правительства возможно только через устранение СТАЛИНА от руководства партией.
В кулуарах на Июльском пленуме ЦК 1928 года и в других местах после окончания этого пленума БУХАРИН и РЫКОВ прямо заявляли, что они “заставили” СТАЛИНА и МОЛОТОВА значительно “свернуться” с применением чрезвычайных мер.
В тот период РЫКОВ вместе с БУХАРИНЫМ всячески поддерживали на словах желание вести критику партийной политики, оставаясь в рамках устава партии, а по существу из этих рамок мы уже вышли. РЫКОВ вместе с БУХАРИНЫМ, ТОМСКИМ и УГЛАНОВЫМ предприняли практические шаги к тому, чтобы возможно шире организовать силы и распространить влияние правых.
К этому же времени относятся так называемые “Московские события” – выступление УГЛАНОВА с тезисом о том, что Московская область “должна быть только текстильной”.
Это было прямое наступление на генеральную линию партии, державшей курс на индустриализацию страны.
Так накапливались разногласия между группой правых членов (РЫКОВ, БУХАРИН, ТОМСКИЙ, УГЛАНОВ) и большинством ЦК. Уже тогда строго практиковалась система предварительного согласования выступлений между УГЛАНОВЫМ, РЫКОВЫМ и БУХАРИНЫМ: выступление одного на каком-либо партийном собрании сопровождалось поддержкой остальных в других местах.
В 1928 году, если не ошибаюсь, в институте Красной Профессуры СТАЛИН в своем выступлении высказал известную партии мысль о сплетнях, распространяемых вокруг “разногласий в Политбюро”.
Нам было ясно, что СТАЛИН бьет в цель, указывая на нас – правых как на источник распространения всей этой клеветы, инсинуаций и сплетен.
Клевета и сплетни были на первом этапе деятельности организации правых сильным оружием, которым мы пользовались в борьбе против партии. Этому оружию придавали огромное значение и поэтому, естественно, должен был выделиться какой-то инструмент, который смог бы явиться источником распространения этой клеветы и сплетен.
На этом, между прочим, произошло сближение группы РЫКОВА с так называемой бухаринской “школкой”, которая разносила эти сплетни и к тому времени имела широко разветвленную сеть в Москве, в частности, по редакциям центральных газет и журналов.
Эта школка БУХАРИНА, как и группа РЫКОВА (СМИРНОВ А.П., я – НЕСТЕРОВ, РАДИН, ГОЛЬДМАН), особенно школка БУХАРИНА, возомнила себя вождями партии и в своей среде, в противовес Политбюро ЦК, называла себя политбюро № 2 или вторым этажом Политбюро № 1, причем таким политбюро, “которое способно подправлять Политбюро № 1”, а при благоприятных условиях и заменить собою Политбюро № 1 со всеми вытекающими отсюда последствиями в смысле изменения генеральной линии партии.
РЫКОВ считал, что в школе БУХАРИНА сосредоточены крупные теоретические силы партии.
Недостатком этой школки с точки зрения стратегического использования ее в борьбе против партии РЫКОВ считал небольшой партийный стаж учеников БУХАРИНА и плохой социальный состав ее.
Несколько раз, предвкушая эффективный результат, который должен наступить в ближайшее время в борьбе с партией, при мощи всех наших сил и бухаринской школки, РЫКОВ в тот период, помню, в 1928-29 г.г. говорил мне, что у бухаринской школки нет “нутряного аппетита к борьбе с капитализмом”. Понимать прямо я должен был это так, что бухаринцы – верные союзники за наши конечные цели.
Ко второй. половине 1928 года относится известное решение ЦК и пленума ИККИ о правой опасности. РЫКОВ и БУХАРИН в своих кругах говорили, что эти решения направлены против них, но рядом тактических ходов они решили отвести от себя удар. Так, РЫКОВ в докладе на Ноябрьском пленуме ЦК 1928 года вынужден был говорить о правой опасности и решил сманеврировать: исходным пунктом своих заявлений по этому поводу он взял не кого-либо из видных носителей правого уклона, а письмо некоего ШАТУНОВСКОГО, “дикого оппозиционера”, в прошлом близко стоявшего к Троцкому. В письме на имя ЦК ШАТУНОВСКИЙ говорил о невозможности в условиях 1928 года затрачивать огромные средства на строительства такого типа, как Днепрострой. Изложив содержание письма ШАТУНОВСКОГО, РЫКОВ заявил: “Вот это и есть правый уклон”, – имея в виду смазыванием сути правого уклона и ссылкой на письмо ШАТУНОВСКОГО отвести удар и от себя, и от ФРУМКИНА, и от других.
О письме ФРУМКИНА и о ФРУМКИНЕ вообще РЫКОВ в своем докладе на пленуме не произнес ни слова, тем самым взяв под защиту ФРУМКИНА.
О том, что письмо ФРУМКИНА по своим “крестьянским”, т.е. кулацким, настроениям отражает мировоззрения РЫКОВА, можно судить по следующему факту: после опубликования этого письма многие правые были убеждены, что писал его не ФРУМКИН, а РЫКОВ, ФРУМКИН же под ним только подписался.
Это убеждение вытекало из того, что содержание письма ФРУМКИНА очень напоминало неоднократные высказывания РЫКОВА.
Фактически же письмо писал ФРУМКИН, учитывая формирующиеся взгляды и настроения РЫКОВА, БУХАРИНА и др<угих>. Кстати, письмо ФРУМКИНА содержало в себе много частей будущей платформы правых.
Этот же период – конец 1926 года и начало 1929 года, повторяю, явился этапом активного разворачивания подпольных конспиративных групп правых. У правых еще не было писанной программы. Мы оставались, в известном смысле этого слова, неуловимыми. Это, повторяю, значительно облегчало нам консолидацию сил из правых элементов и разработку тактики для развернутого наступления на партию.
Как далеко зашел вопрос о консолидации сил, можно судить по встрече БУХАРИНА с КАМЕНЕВЫМ, состоявшейся в 1928 году. Встреча эта сугубо конспирировалась.
О намерениях БУХАРИНА встретиться с КАМЕНЕВЫМ было известно его школке и группе РЫКОВА. Задолго до этой встречи БУХАРИН говорил своим ученикам о необходимости сойтись с КАМЕНЕВЫМ, против чего отдельные наши сторонники возражали, но эти возражения носили не принципиальный, а тактический характер.
БУХАРИН пошел на встречу с КАМЕНЕВЫМ несмотря на одиозное положение КАМЕНЕВА в партии как одного из лидеров враждебной партии троцкистско-зиновьевской организации – того самого КАМЕНЕВА, который, как это было известно БУХАРИНУ и нам, с трибуны 14-го съезда заявлял, что он солидаризируется с теми, кого теперь сажают в тюрьму, но не с теми, кто сажает.
Вопрос: Вам откуда было известно о встрече БУХАРИНА с КАМЕНЕВЫМ?
Ответ: Я об этом узнал от РЫКОВА.
От РЫКОВА же я знал и о том, что БУХАРИН пишет платформу правых.
БУХАРИН писал ее у себя на квартире, однако каждый ее абзац согласовывал с РЫКОВЫМ и ТОМСКИМ.
После того, как Политбюро, а затем пленумом ЦК платформа была встречена отрицательно, РЫКОВ и БУХАРИН приняли меры к ее распространению в широких партийных кругах. Делалось это просто: с этой платформой давали знакомиться своим близким, те, в свою очередь, передавали ее содержание дальше, таким образом платформа получила достаточно широкое распространение, явившись базой, на которой происходило объединение правых элементов.
В этот период обсуждения Политбюро и пленумом ЦК платформы правых в связи с решением о несовместимости признания взглядов правых с пребыванием в партии РЫКОВ и БУХАРИН дали нам директиву кричать о том, что нам зажимают рот, не дают свободно говорить и т.п.
В связи с этим решением Ноябрьского пленума ЦК 1929 года у нас было два пути: либо признать правоту партии и разоружиться, либо всеми мерами защищать свою платформу. Вся система нашей борьбы носила уже явно нелегальный характер. “Частные совещания” на квартирах РЫКОВА и БУХАРИНА, где обсуждалась линия нашего (т.е. правых) поведения – происходили наряду с пленумами ЦК.
Вопрос: Какие совещания у РЫКОВА проводились? Вы о каких совещаниях знаете?
Ответ: Я помню, на совещание во время Ноябрьского пленума ЦК к РЫКОВУ собирались УГЛАНОВ, КУЛИКОВ, КОТОВ, УГАРОВ и др<угие> члены ЦК и ЦКК с правыми взглядами, входившие в нашу организацию. Всего было человек 10-12.
Вопрос: Вы лично присутствовали на этом совещании?
Ответ: Да, в числе этих лиц и я присутствовал.
Большинство участников совещания признало необходимым тактически отказаться от защиты платформы. РЫКОВ был в числе тех, которые были против “срабатывания” с руководством партии и резкого отмежевания себя от взглядов правых.
Поэтому на пленуме ЦК РЫКОВ, ТОМСКИЙ и БУХАРИН не отказались от платформы правых, а подали заявление об отказе от поддержки ее спустя примерно месяц после пленума.
Заявления РЫКОВА, БУХАРИНА и ТОМСКОГО, поданные ими в ЦК, в которых они отказывались от платформы правых, были не чем иным, как тактическим маневром. Это были двурушнические заявления.
Вслед за подачей заявлении РЫКОВЫМ, ТОМСКИМ и БУХАРИНЫМ на протяжении нескольких дней такие же заявления были поданы и всеми остальными более или менее видными сторонниками правых. Заявления подавались по директиве РЫКОВА, ТОМСКОГО и БУХАРИНА.
Вопрос: Откуда вам известно, что РЫКОВ, ТОМСКИЙ и БУХАРИН давали директивы правым подавать такие заявления?
Ответ: Я конкретно знаю это, потому что мне лично РЫКОВ также предложил подать заявление.
Вопрос: И вы подели такое двурушническое заявление?
Ответ: Да, я по указанию РЫКОВА такое заявление подал, причем, помню, РЫКОВ говорил мне, что подача таких заявлений диктуется соображениями нынешней нашей тактики, но что борьба наша против руководства партии не прекращается, а входит в новую, гораздо более обостренную фазу.
РЫКОВ говорил мне, что надо только воздержаться от анархических индивидуальных шагов. “Не дезертировать в панике надо, – говорил мне РЫКОВ, – а организованно менять тактику”.
Весной 1930 г. контрреволюционные настроения РЫКОВА поднимаются на еще более обостренную враждебную ступень.
В многократных разговорах со мной РЫКОВ говорил о том, что из партии изгоняются всякие оттенки самостоятельного мышления за исключением официальных.
В этот период была как раз опубликована статья СТАЛИНА “Головокружение от успехов”. РЫКОВ рассматривал эту статью “как лицемерную попытку СТАЛИНА прикрыть свои ошибки и ошибки большинства политбюро в коллективизации деревни”. РЫКОВ говорил мне, что СТАЛИН, выгораживая себя, сделал неудачную попытку обвинить в перегибах местное партийное руководство.
Период 1930-1932 г.г. – это период, когда организация правых в форме нелегальной организации полностью закрепляется. По этому отрезку времени наиболее активно себя проявляют: СЛЕПКОВ, МАРЕЦКИЙ, ЦЕТЛИН, я – НЕСТЕРОВ, ПЕТРОВСКИЙ и др<угие>.
В интересах нелегальной борьбы создавалась видимость некоей лояльности РЫКОВА к руководству партии.
Являясь вместе с ТОМСКИМ и БУХАРИНЫМ вдохновителем и фактическим организатором всей нелегальной деятельности правых, РЫКОВ по прямой договоренности с БУХАРИНЫМ и ТОМСКИМ создавал видимость того, что он якобы стоит в стороне от кипучей работы по организации сил правых, которую проявляют ТОМСКИЙ и БУХАРИН.
Получалось так, что ТОМСКИЙ и БУХАРИН делали черновую работу, а РЫКОВ с видом вельможного оппозиционера стоял в стороне.
Вокруг РЫКОВА мы – правые пытались создать такое настроение (особенно в период, когда мы вступили на позиции террора), что если БУХАРИН и ТОМСКИЙ дают прямые директивы на организацию террористической борьбы против руководства партии, то РЫКОВ ждет только роковой случайности: “Вот если бы в силу какой-либо роковой случайности СТАЛИНА вдруг не стало, то создалась бы благоприятная атмосфера для захвата руководства в свои руки”. Но, повторяю, это только видимая позиция РЫКОВА, которую из тактических соображений пытались ему отвести. Между тем, как с людьми, непосредственно связанными с РЫКОВЫМ, из его непосредственного окружения, РЫКОВ, как и БУХАРИН, так же твердо высказывался за террор как метод борьбы, давая прямую директиву на организацию террористических актов с той только разницей, что он склонен был несколько глубже оценивать факты и обстановку нашей борьбы с партией.
Вопрос: Откуда вам известно, что РЫКОВ также давал директивы на организацию террористической борьбы против руководства партии?
Ответ: Мне это известно из целого ряда фактов, которые я наблюдал, свидетелем и участником которых я непосредственно был.
Вопрос: С вами лично РЫКОВ о терроре как о методе борьбы правых против руководства партии говорил?
Ответ: Да, говорил неоднократно.
Вопрос: Когда?
Ответ: О терроре у меня были подробные разговоры с РЫКОВЫМ в период 1931 и 1932 г.г.
Вопрос: Расскажите подробно о содержании разговоров, которые вы вели с РЫКОВЫМ по вопросу о терроре и об обстановке, в которой эти разговоры происходили?
Ответ: С точки зрения террористической тактики правых я считаю этапными две своих встречи с РЫКОВЫМ как с членом центра правых, организовавшим вместе с БУХАРИНЫМ и ТОМСКИМ террористическую борьбу против руководства ВКП(б).
Начну со следующего своего разговора и для ясности приведу его подробно, как он мне запомнился.
Перед своим вторым отъездом из Москвы в Свердловск в мае-июне 1931 года (я отсутствовал из Свердловска примерно около года по болезни) я позвонил РЫКОВУ на квартиру и попросил позволения зайти к нему попрощаться и поговорить. А поговорить было о чем, так как я РЫКОВА не видел перед этим около 8-10 месящее.
Он обрадовался поему приходу и заговорил о своем новом назначении Наркомпочтелем, которое тогда только что состоять или намечалось, точно не помню. “После “Пред<седателя> Совнаркома”, видите, – обратился ко мне РЫКОВ, – попал в почтмейстеры. Комментарии излишни. Это спуск на тормозах в политическое небытие. Вот вам их (Политбюро) линия на “срабатывание””.
И разговор наш постепенно перешел на более широкие политические темы. Мы были вдвоем в комнате. РЫКОВ в издевательской форме подверг критике линию партии.
“Что получается, – говорил Алексей Иванович, – построили Нижегородский автозавод, Сталинский тракторный, ухлопали бездну денег, а результат: заводы выпускают либо брак, либо простаивают неделями”.
“Колхозы, как грубы растут после дождя, совхозы также, а с продовольствием все хуже, все труднее. Говорят, мужика не удержишь, бежит в колхоз, а на деле – то там, то здесь
вспышки в деревне, и нужно пускать в ход военную силу, чтобы их ликвидировать. Недовольство в деревне растет, и дело здесь не в кулаках, а в том, что политика партии встречает жестокое сопротивление и озлобление со стороны широких слоев середняцкого и бедняцкого крестьянства”.
“В городах докатились до карточек, до голодного пайка, и всякие разговоры о росте заработной платы рабочих, об улучшении материального положения трудящихся – не что иное, как очковтирательство.
“В перспективе, – говорил РЫКОВ, – не облегчение, а нарастание трудностей, при этом на более широкой основе, так как, будучи тесно связаны между собой, каждое крупное затруднение, расходясь концентрическими кругами, порождает все новые и новые трудности”.
“Если два-три года тому назад некоторые из нас, правых, сомневались еще – проскочим или не проскочим через полосу трудностей, связанную с курсом на индустриализацию и обобществление деревни, и, если некоторые готовы были на это отвечать положительно, то теперь перед лицом упрямых фактов ответ для всех думающих может быть только один: страна не выдержит.
А партия? Партия же загнана СТАЛИНЫМ в железный обруч, всякое проявление партийной мысли убито. Для всякого пытающегося разобраться в положении, – готов оргвывод. Партия живет под лозунгом: не думай, не рассуждай, она превращается в аппарат механического голосования по указке сверху. Партия перестает правильно улавливать и реагировать на настроение масс.
За показной монолитностью партии скрывается оцепенение партийной жизни. Фактически власть в стране и партии сконцентрирована в небывалых размерах в руках даже не Политбюро, а СТАЛИНА, КАГАНОВИЧА, ВОРОШИЛОВА. При таком положении ответственность за кризис в стране фактически снимается с партии и ложится на узкий круг людей, составивший руководство. Достаточно сбросить, сменить, убрать руководящую верхушку в три-четыре лица, и политический курс может быть изменен в том направлении, какое мы начали отстаивать с вами еще в 1928 году”.
Столь решительная и озлобленная критика по всему кругу вопросов политики партии со стороны РЫКОВА для меня после некоторого периода моего отсутствия из Москвы была несколько неожиданной и, кроме того, на более раннем этапе 1928-29 года ряд моментов в этой политике партии мы, правые, воспринимали, если не положительно, то во всяком случае относились к ним терпимо.
Мои отношения с РЫКОВЫМ и прямая поддержка, которую я оказывал РЫКОВУ на всем протяжении нашей борьбы с партией, естественно, позволяли РЫКОВУ так резко и прямо ставить передо мной вопросы борьбы, а мне позволяли высказывать свое недоумение постановкой отдельных вопросов. Я и задал РЫКОВУ, помню, недоуменный вопрос в связи с тем, что он сейчас отвергает в целом всю политику, проводимую партией. РЫКОВ мне ответил, что и то положительное, что было в генеральной линии партии, в результате бюрократического, бестолкового проведения на практике дало отрицательные плоды. Страна идет к катастрофе на всех парах. Таков был вывод РЫКОВА.
На мой вопрос, где выход и что мы, правые, должны делать, РЫКОВ не сразу заговорил.
Он задумчиво прошелся раза два по комнате, прикрыл дверь, дав понять этим, что речь пойдет о вещах, особенно конспиративных, и в своей обычной манере, как бы “думая вслух” и рассуждая с самим собою (что он всегда делал, когда речь заходила о чем-нибудь новом, очень серьезном, по его мнению, необычайной и, возможно, спорном для собеседника), он начал развивать свои установки по вопросу о том, “что делать”.
В тактике правых должны быть выдвинуты новые положения, решительно заявил РЫКОВ. Это новое положение касается двух вещей:
а) установления блока с бывшими оппозициями: троцкистами, зиновьевцами, правыми, право-левацкой группой и
б) переходе к новым, “силовым”, как он выразился, методам борьбы, борьбы всеми средствами с нынешний руководством.
Обе эти задачи, заявил РЫКОВ, связаны между собой, так как только при условии объединения всех сил бывших оппозиций можно рассчитывать на успех в захвате и удержании затем руководства в партии и в стране.
Ход дальнейших рассуждений РЫКОВА в этом разговоре со мной, который по своей принципиальной и тактической значимости определял собою новую веху в нашей борьбе против партии, был такой:
Блок возможен и необходим. Он, во-первых, облегчен тем, что прежние принципиальные разногласия бывших оппозиций сгладились под влиянием жизни. ТРОЦКИЙ и троцкисты давно уже бьют отбой по индустриализации. Зиновьевско-каменевская установка – “кулак регульнул” в современных условиях потеряла всякий смысл, что и сами зиновьевцы видят отлично.
Вообще, за последние 2-3 года классовые отношения в стране, вся внутренняя обстановка так радикально изменилась, что и наша, правых, платформа, и все платформы других оппозиций явно устарели и поэтому преградой для блока быть, конечно, не могут.
Во-вторых, сейчас дело вообще не столько в платформах и принципах, сколько в том, как и в какой отрезок времени добиться власти в стране и в партии.
Мы проиграли оттого, что вообще слишком были доктринерами, слишком хватались за платформы, много болтали вместо того, чтобы делать, делать, – подчеркнул РЫКОВ.
Блок нужно налаживать между всеми этими враждебными СТАЛИНУ силами и “снизу”, путем завязывания или возобновления личных связей с троцкистами и зиновьевцами. Сближаясь с ними и объединяясь – достигать ясности в вопросе о том, что сейчас главное. Эта ясность нужна во взаимоотношениях не только между “вождями” правых и троцкистов, но и между активными участниками этих организаций внизу.
Я спросил РЫКОВА, что практически уже достигнуто в направлении блока в Москве. РЫКОВ мне ответил, что в этом направлении идут в Москве практические интенсивные переговоры, что личный контакт, давно установленный, сейчас стал интенсивнее, и что эту линию надо сейчас активно продолжить из Москвы вниз.
“Конечно, для тех из наших людей, которые в политике мало искушены, налаживание этого блока надо вообще держать в секрете, в частности потому, чтобы не подвергаться упрекам в беспринципности, но реальной обстановкой нашей действительности этот блок несомненно обеспечится полностью”.
“Факт с сырцовской организацией, – заметил РЫКОВ (право-левацкий блок), – является как бы стихийным подтверждением назревшей идеи блокирования с враждебными партии силами из бывших оппозиций”.
“Наряду с блокированием необходимо, – говорил мне дальше РЫКОВ, – вести работу по расширению наших кадров за счет всех колеблющихся, сомневающихся, чем-либо недовольных элементов среди тех контингентов членов партии, которые в прошлом, хотя и не состояли в какой-либо из оппозиций, но которые могут и должны явиться нашими верными союзниками в случае перехода к нам власти”.
Вообще РЫКОВ этим колеблющимся, неустойчивым элементам, не примыкавшим ни к одной из оппозиций раньше, придавал огромное значение как в этой беседе со мной, так и в следующей, о которой я ниже расскажу.
РЫКОВ говорил, что в конечном счете они должны будут сыграть роль массового актива в вопросе, кому стоять у руля, и поэтому, хотя мы и не можем раскрывать перед этой массой свои карты, наша тактика по отношению к ним должна быть совершенно ясна.
О них, именно об этой основной массе РЫКОВ говорил, что сегодня мы должны с ними сближаться, прощупывать их настроения, усиливать их колебания, давая понять им, что не только мы, но и “левые” также поддерживают генеральную линию партии, но только не согласны с такими-то и такими-то частными вопросами. Разумеется, подчеркивал еще раз РЫКОВ, раскрывать перед ними все наши карты нельзя. В отношении подлинных наших стремлений и задач необходимо проводить строгое различие между этими возможными нашими союзниками и нашими испытанными устойчивыми кадрами.
Генеральная установка правых должны быть сегодня на охват своим влиянием руководящего состава советского и партийного аппарата, который в руках держит командные высоты.
“Алексей Иванович, – сказал я, – вы вот говорили о “силовых” средствах, о борьбе всеми средствами, что это значит?”
“Всеми средствами, Борис (мое имя), это и значит всеми средствами”, – многозначительно и твердо сказал РЫКОВ. – “Значит, индивидуальный террор?!” – РЫКОВ отвечает: “Во-первых, не обязательно один только террор, а, во-вторых, почему бы и нет?”
Когда судьба страны в силу невиданной концентрации управления, власти зависит от 1-2-3-4 лиц, которые ведут страну к гибели, разве не достаточно так или иначе устранить этих лиц и повернуть руль управления в нужном направлении? Нельзя шаблонно ставить этот вопрос. Дело, правда, перед которым мы стоим, исключительно сложное и острое – и с точки зрения техники, в смысле практической подготовки его, и с точки зрения выбора момента.
На мои замечания-полувозражения – “Но не есть ли это эсеровщина и отказ от всяких марксистских установок, не ошеломим ли этим всю партию и не вооружим ли этим против нас народные массы?” – РЫКОВ довольно резко оборвал меня, обозвав механистами либо институтками от марксизма тех, кто повторяет затверженные зады, не видя всего необычайного своеобразия создавшегося положения.
“Мысль наша, – заявил РЫКОВ, – должна работать в ином, практическом направлении. Разумеется, здесь много нелегкого, надо хорошо и много нам подумать над тем, “что и как”, но все-таки мысль наша долина искать наиболее целесообразные и практические методы, а принципиальные исходные позиции уже найдены. К ним же (принципиальным позициям) пришли и троцкисты”.
“Для практического осуществления этого плана насильственного устранения СТАЛИНА и его группы нам предстоит еще преодолеть полосу идеологической подготовки наших необходимых для этого кадров. Надо “приучить” сознание наших люден к возможности и допустимости террористического пути. Это не только вы, Борис, но и еще кое-кто из наших людей ставят нам ряд предварительных недоуменных вопросов. Благо из этой полосы найден выход сравнительно быстро.
Однако, повторяю, к террористическим выступлениям подготовляться нужно очень серьезно, кропотливо. “Недостаточно еще, – заявил РЫКОВ, – иметь револьвер в кармане и желание убрать. Этого мало. Вопросами техники подготовки террористических актов нужно заниматься серьезно. Необходимо, – говорил РЫКОВ, – выделить исполнителей, которые возьмут на себя осуществление террористических актов”.
“Подобно тому, как партия, – сказал мне РЫКОВ, – училась организации вооруженных сил в эпоху гражданской войны, так нам необходимо сейчас подходить к практической организации террора, которая должна обеспечить осуществление нашей политической жизни. Нам надо, – заметил он, – учиться стрелять по-новому”.
Далее, помню, РЫКОВ в этой же беседе говорил, что хорошо было бы, если бы “случай помог нам руками белогвардейцев убрать СТАЛИНА, КАГАНОВИЧА и пр<очих>, но если это не удастся, надо организовать террористические акты собственными силами”.
При этом РЫКОВ сказал, что наряду с ним БУХАРИН и ТОМСКИЙ также развивают интенсивную деятельность в направлении организации людей и подготовки террористических выступлений. Совершенно немыслимо обосабливаться от этой основной главной задачи. Мы вступили, сказал РЫКОВ, в такую полосу острой и напряженной борьбы, когда вопросы теории и практики должны сочетаться каждым из нас, и неслучайно эта теоретическая бухаринская группа, которая выступала в качестве идеологического рупора правых, сейчас занимает передовые посты в практической подготовке осуществления террористических актов.
Каждый из нас – членов центра должен заниматься этим вопросом, и им мы серьезно сейчас заняты,
РЫКОВ предложил мне его установки передавать только самым надежным нашим участникам организации правых, а с другими, приближающимися к нам, вести разговоры о терроре с величайшей осторожностью в форме полунамеков, ставя вопрос в общей, отвлеченной плоскости, как бы только по своей инициативе, но так, чтобы можно было подумать, что это не только моя – НЕСТЕРОВА точка зрения, а и более высоких наших “кругов”.
РЫКОВ предупредил меня, что эта возможно завуалированная форма постановки вопроса должна обязательно соблюдаться, и тогда, в случае провала какой-либо отдельной нашей местной группы, не будет вскрыта роль центра правых в вопросе организации террора.
В этой беседе РЫКОВ дал мне прямую директиву организовать террористическую группу в Свердловске, где я к этому времени уже сидел и куда я возвращался обратно.
Вопрос: Таким образом, вы не только согласны были с принципиальными установками РЫКОВА на террор, но и получили от РЫКОВА указание об организации террористической группы из правых в Свердловске?
Ответ: Да, я должен признать, что будучи на протяжении моей связи с РЫКОВЫМ достаточно подготовлен к активной борьбе против партии, я при этой встрече моей с РЫКОВЫМ в 1931 году принял его доводы в пользу террора, стал фактическим выполнителем воли РЫКОВА и дал ему согласие на создание террористической группы в Свердловске.
Вопрос: Указания РЫКОВА, которые он вам давал в 1931 году, вы выполнили?
Ответ: Да, я их проводил в жизнь, но перед тем, как рассказать о том, что я по указанию РЫКОВА сделал, я хочу рассказать сейчас о второй своей встрече с РЫКОВЫМ, которая органически вытекает из первой и связана с практической моей контрреволюционной деятельностью, которую я проводил в Свердловске.
Вопрос: Когда вы опять встретились с РЫКОВЫМ?
Ответ: Моя следующая, имеющая крупное значение, встреча с РЫКОВЫМ состоялась весной 1932 года.
Вопрос: Где вы встретились?
Ответ: Я встретился с РЫКОВЫМ у него на квартире, в Кремле. Я должен сказать, что эти мои встречи с РЫКОВЫМ не носили характера лаконического отчета моего перед РЫКОВЫМ о проделанной мною работе в Свердловске. Подобно тому, как и его указания не были краткими и лаконическими. Всякий раз между нами, естественно, разворачивалась подробная беседа, в процессе которой РЫКОВ продолжал уточнять точку зрения центра передо мной, а я не стесняясь РЫКОВУ высказывал и остатки отдельных сомнений и колебание в правильности той или иной тактической формы борьбы правых, которые (сомнения) у меня были.
Поэтому и эта моя беседа с РЫКОВЫМ, подобно первой, носит характер взаимного уточнения точек зрения.
Я помню, что и на этот раз РЫКОВ начал с оценки положения в стране. Он заявил, что “провал генеральной линии партии теперь для всех несомненен. Колхозная торговля, ставка на ширпотреб с вовлечением в процесс организации ширпотреба заводов тяжелой промышленности, закон о хлебопоставках, – это факты, которые говорят о том, что руководство партии обкрадывает платформу правых”.
“Экономика и вся жизнь в стране, – сказал РЫКОВ, – перевернуты на голову. Если нам не удастся ее поставить на ноги, неизбежен полный крах. Ближайший, единственно возможный для этого путь – это террор. На сегодня это уже твердо определившееся мнение центра правых и троцкистов, с которыми мы связаны”.
Мы опять возвратились в этой беседе к вопросу о том, как понимать надо террор как оружие нашей борьбы на данном этапе.
Я сделал исторический экскурс в эпоху народовольчества, проводя аналогию между тогдашней и нынешней обстановкой. РЫКОВ с явным раздражением и пренебрежением отбросил эту аналогию, говоря, что тогда террор был только средством дезорганизации масс, обрекая на пассивность революционное движение и не приводя к изменению политики.
Но если говорить о единоличной концентрации власти в стране, то сейчас эта концентрация управления значительно выше, нежели в эпоху царизма. Только если убрать СТАЛИНА и группу из трех-четырех лиц, на которую он опирается, возможен захват нами власти и изменение общего политического курса, который даст нам возможность повести страну и партию по новому пути.
В этой беседе перед нами встал вопрос о тех общественных слоях, на которые мы можем опереться. И РЫКОВ, и я представляли себе, что этой опорой определенное количество организованных террористических групп явиться не могут. Мы серьезно тогда думали и над социальной базой, на которую мы можем и должны опираться.
Мы так рассуждали, что правые, в отличие от троцкистов, имеют в стране более широкую социальную базу. Эта огромная, заметил РЫКОВ, шатающаяся крестьянская база в деревне, не решившая для себя вопроса “кто кого”, в случае захвата нами власти твердо пойдет за нами. Предоставьте только ориентирующимся на нас социальным группам в стране соответствующую ее интересам политическую организацию, и они пойдут за нами. При этом РЫКОВ сделал анализ тех сил, которые составляли костяк нашей правой организации.
Вопрос: О каких силах РЫКОВ говорил?
Ответ: РЫКОВ твердо говорил о том, что костяк нашей организации составляется из бухаринско-слепковской группы, народившейся под прямым влиянием БУХАРИНА и им руководимой непрерывно; из углнановско-котовской группы, которая непосредственно связана все время с ним, РЫКОВЫМ. Сюда же, конечно, в смысле непосредственной организационной связи РЫКОВ относил мою свердловскую группу. Кроме того, группы ТОМСКОГО в профсоюзах.
Я спросил РЫКОВА, что получилось в результате высылки Центральным комитетом из Москвы всей бухаринской группы и меня – НЕСТЕРОВА, РАДИНА и др<угих>. Какое это имело отражение на положении правой организации? РЫКОВ ответил, что вообще это мероприятие не привело к дезорганизации кадров правых, оно не нанесло серьезного удара по организации. Получилось даже наоборот. Благодаря тому, что усланы были из Москвы целый ряд наших людей, мы получили возможность создать на периферии ряд законспирированных групп правых. И с точки зрения расстановки сил правых это сыграло огромное положительное значение.
Подобно Свердловской вашей группе мы сейчас держим вне Москвы целый ряд других, хорошо засекреченных террористических групп и, находясь вне Москвы, как бы вне общения со мной, БУХАРИНЫМ, эти террористические группы затрудняют пути их обнаружения.
С другой стороны, применение [1] в действие этих террористических групп в осуществление намеченных нами террористических выступлений представляет из себя в сравнении с нашими московскими людьми значительное преимущество: внезапный вызов их (иногородних групп) для осуществления определенных актов, а также внезапный отъезд их из Москвы после осуществления террористических актов имеет, подчеркнул мне РЫКОВ, большое значение в условиях тех невероятных трудностей в деле конспирации, которые мы имеем.
РЫКОВ, вспылив, помню, говорил – нельзя буквально ни с кем слово выговорить, чтобы на другой день в Москве это не стали известно тому, кому это знать не полагается.
И РЫКОВ напомнил здесь провал беседы КАМЕНЕВА и БУХАРИНА, которая проходила как будто в самой конспиративной обстановке. РЫКОВ напомнил мне также дело СЫРЦОВА, который провалился раньше, чем был дописан последний абзац его право-левацкой декларации.
Из этой постановки вопроса у РЫКОВА всплыл в разговоре со мной в этой беседе гораздо более важный организационный вопрос, который прямо относился к тому, по какому принципу надо строить организацию правых.
РЫКОВ сказал, что совершенно неправильно было бы каждого, имеющего правые мировоззрения, организационно оформлять. В этом случае мы встали бы на путь максимального разбухания нашей организации, что в условиях подполья таит большие опасности.
Но из этого, продолжал РЫКОВ, никак не следует, что государственный переворот, который мы подготовляем, может быть осуществлен силами одних только членов нашей организации.
Активная группа нашей организации – это всего лишь только передовые действующие части. Принимая на себя первый удар, многие из них могут быть переарестованы, перебиты. Поэтому нам надо организовать резервы, при помощи которых мы немедленно после захвата власти начнем освоение государственной и партийной машины.
“С этой точки зрения, Борис, очень важна та работа, – обращается ко мне РЫКОВ, – которую вы проводите в Свердловске, вовлекая в русло своего влияния квалифицированных работников партийного и советского аппарата вроде ЗУБАРЕВА, ГОЛЬДИЧА, ХОРОША, МЕДНИКОВА и пр<очих>. И вы их, Борис, ни в организацию, ни в практическую работу по террору не вовлекайте и не посвящайте. Надо только, чтобы они знали, что есть центр, что этот центр правых отстаивает определенные политические позиции, но не представляйте им дело таким образом, что РЫКОВ, БУХАРИН, ТОМСКИЙ стали узкими заговорщиками.
Узко-заговорщический путь – это путь, который нам продиктован нынешней действительностью, обстановкой сегодняшнего дня. Но узкие заговорщические формы борьбы, знайте, могут нас скомпрометировать в глазах этих промежуточных элементов, на которые назавтра после совершения переворота мы должны опереться.
Смотреть вперед надо, по крайней мере, на пару лет, ибо борьба наша против руководства партии и подготовка государственного переворота может затянуться на такой, если не еще больший отрезок времени”.
Я не скрою сейчас на следствии, как и не скрывал тогда перед РЫКОВЫМ в беседе с ним весной 1932 года, что отдельные колебания лично у меня в вопросе о терроре были несмотря на то, что в промежуток времени от первой моей беседы с РЫКОВЫМ до второй беседы – я развернул уже в Свердловске практическую работу по организации террористической группы.
Вопрос: Когда вы об этих своих колебаниях говорили?
Ответ: Повторяю, что я о них говорил, я их высказывал, эти колебания, и в первой моей беседе с РЫКОВЫМ, и во второй беседе, хотя работу в направлении террора по указаниям РЫКОВА я проводил и, конечно, об этих своих внутренних колебаниях кому-либо из лиц, связанных со мной, кроме РЫКОВА, я не говорил.
Но с РЫКОВЫМ в процессе второй беседы вопрос о терроре с точки зрения абсолютной его целесообразности был опять поднят.
Вопрос: Какие именно сомнения РЫКОВУ вы высказывали?
Ответ: Смысл моих колебаний и сомнений сводился к следующему: я спросил РЫКОВА – не слишком ли соблазнительный пример (террор) мы подаем другим? Сегодня мы свергаем при помощи террора СТАЛИНА, завтра нас – правых тоже могут свергнуть террором враждебные нам силы. Ведь в общем-то террор как метод государственной борьбы – скомпрометированный метод. Он на русской почве скомпрометирован народовольцами и эсерами. При всем совершенстве у них заговорщической террористической тактики наши предшественники по этому методу ничего не достигли. Над этим надо тем более подумать, что мы выступаем и организуем террористические выступления в условиях государственной формации, имеющей огромную жизненную силу, невиданный авторитет, и построено это государство на широчайшей сознательности и поддержке широких масс.
Когда я сейчас на следствии говорю о колебаниях и сомнениях в террористическом пути, которые у меня были, то это отнюдь не следует понимать как полностью реабилитирующие меня факторы, и не для того я сейчас их привожу здесь на следствии. Правдивость требует того, чтобы я раскрыл весь путь, в котором выковалась и оттачивалась в организации правых мысль о терроре, в частности в процессе моего общения с РЫКОВЫМ.
Вопрос: Что же РЫКОВ во время второй вашей беседы с ним в 1932 году тоже обнаруживал шатания в этом вопросе?
Ответ: Нет, РЫКОВ, выступая как член центра правых, высказывал уже твердо отстоявшуюся здесь, в Москве точку зрения, и мои колебания он категорически отвергал, выравнивая и активизируя мои настроения по вопросу о терроре.
Поэтому во время второй беседы РЫКОВ еще раз говорил мне о том, что в этой новой архитрудной тактике много опасностей, но волков бояться – в лес не ходить. “Иного пути, – заявлял РЫКОВ, – в данной конкретной обстановке историей нам не дано”. Вообще, шаблонизировать этот вопрос нельзя, мы должны рассматривать террор не как систему, а как однократный акт”. Вообще, метод всяких шаблонных аналогий РЫКОВ отбрасывал, и я с ним затем полностью согласился. Разумеется, в случае успеха мы не должны афишировать тактику террора. Мы должны ее “быстро забыть”, подчеркнул РЫКОВ.
Моя вторая беседа с РЫКОВЫМ закончилась таким образом: “Торопиться с практическим осуществлением террористических актов нельзя. Не местах должны быть созданы террористические группы, которые будут ждать для выступления сигнала из центра. Вносить партизанщину в этот сложнейший вопрос нельзя. Террористические группы надо готовить. Порох надо держать сухим. Ждать надо надлежащего момента.
Прощаясь со мной, РЫКОВ, когда я уходил, предупредил меня об особой осторожности в Свердловске. Я должен особенно беречь себя, так как моя личная компрометация в силу той личной связи, которая существует между мной и РЫКОВЫМ, была бы особенно скандальна для организации правых. Мой провал неизбежно должен был бы повлечь за собой и провал РЫКОВА, чего нельзя сказать о ряде других групп, где гораздо легче выйти из-под обвинения.
Но провал моей группы, поскольку всем известна моя близость к РЫКОВУ, нанесет очень чувствительный урон центру правах в целом, и представлять потом мою группу как какую-то самостоятельную, инициативную, группу “дикую”, за которую центр правых не может взять на себя ответственности, – нельзя будет.
С этими повторными, еще более детальными установками РЫКОВА, которые он дал мне уже из учета практической моей контрреволюционной работы в Свердловске, о чем я его информировал, я и вернулся обратно в Свердловск для продолжения нелегальной деятельности.
Вопрос: Вы показали, что в Свердловске по директивам РЫКОВА вы развернули практическую работу по организации террористической группы и созданию так называемых “резервных групп”.
Скажите, когда вы прибыли в Свердловск?
Ответ: В июне 1930 года я как правый был снят с работы в Москве в секретариате РЫКОВА и по путевке Орготдела ЦК выехал на работу в Свердловск в распоряжение обкома партии.
Вопрос: Какое назначение в Свердловске вы получили?
Ответ: В Свердловске я получил назначение на должность члена президиума Уральского Облплана.
Вопрос: С кем из правых вы в Свердловске связались?
Ответ: В Свердловске из правых я нашел КАРМАЛИТОВА и АЛЕКСАНДРОВА, оба из “школки” БУХАРИНА, также незадолго до меня прибывшие по путевкам ЦК в Свердловск для преподавания в комвузе.
Вопрос: И вы установили связь в Свердловске с правым КАРМАЛИТОВЫМ и АЛЕКСАНДРОВЫМ?
Ответ: Да, в Свердловске, по прибытии, я с ними установил организационную связь.
Вопрос: А в Москве вы были связаны с ними?
Ответ: Нет, в Москве я не был связан ни с КАРМАЛИТОВЫМ, ни с АЛЕКСАНДРОВЫМ.
Вопрос: Каким же образом вы сразу, прибыв в Свердловск, устанавливаете организационную связь с неизвестными вам ранее по Москве КАРМАЛИТОВЫМ и АЛЕКСАНДРОВЫМ?
Ответ: Выезжая из Москвы, я получил об этих лицах подробную информацию и характеристику как о надежных и устойчивых правых, вышедших из бухаринской школки, с которыми не только можно, но и надо идти немедленно на установление связи.
Вопрос: Кто вам дал такие характеристики на КАРМАЛИТОВА и АЛЕКСАНДРОВА?
Ответ: Я получил их от активного участника нашей организации правых – РАДИНА, который, хотя и входил в рыковскую группу организации правых, но одновременно был постоянно вхож в бухаринскую школку.
Вопрос: Как практически вы развернули работу?
Ответ: В первый свой приезд в Свердловск я не смог развернуть сколько-нибудь широкой контрреволюционной работы, ограничившись лишь установлением близких знакомств, прощупыванием настроений людей.
КАРМАЛИТОВ и АЛЕКСАНДРОВ жаловались мне, что они, как правило, все время в Свердловске находятся под угрозой исключения из партии, и им то и дело приходится выступать с “покаянными” речами. КАРМАЛИТОВ и АЛЕКСАНДРОВ сразу же прямо ориентировали меня о том, что они твердо стоят на позициях правых. Я им посоветовал быть осторожнее и ортодоксально последовательными “за генеральную линию партии” в выступлениях на партийных собраниях. Я обоим им рекомендовал проявить максимум показной партийной лояльности, завоевав, в первую очередь, доверие партийной организации.
В то же время КАРМАЛИТОВ и АЛЕКСАНДРОВ должны были по моей директиве присматриваться и изучать настроения своих слушателей. Я рассматривал положение КАРМАЛИТОВА и АЛЕКСАНДРОВА так, что они, являясь преподавателями в комвузе, имеют особенно благоприятную обстановку для вербовки сторонников наших взглядов и расширения кадров нашей организации.
Недели через три после своего приезда в Свердловск я уедал в отпуск через Москву в Гагры. Во время этого отпуска я заболел на длительный отрезок времени и вернулся уже в Свердловск после болезни в мае-июне 1931 года.
Вот за этот-то отрезок времени с середины 1931 года до моего первого ареста в начале 1933 года я развернул в Свердловске уже более значительную контрреволюционную работу.
Вопрос: Расскажите, какую именно значительную контрреволюционную работу, как вы выражаетесь, вы развернули в Свердловске в период 1931-1933 г.г.?
Ответ: Прежде всего, возобновив связь с КАРМАЛИТОВЫМ и АЛЕКСАНДРОВЫМ, я информировал их о настроениях РЫКОВА, указав им, что покаянные речи РЫКОВА – это завеса. Они не должны КАРМАЛИТОВА и АЛЕКСАНДРОВА вводить в заблуждение насчет подлинной позиции РЫКОВА, разно как БУХАРИНА и ТОМСКОГО.
Напротив, настроения РЫКОВА, БУХАРИНА, ТОМСКОГО сейчас еще более непримиримые и враждебные, нежели раньше.
Я помню, КАРМАЛИТОВ и АЛЕКСАНДРОВ, когда я вернулся из Москвы, поставили мне вопрос, что сделалось с БУХАРИНЫМ – он ни с кем не хочет видеться из правых и ни его, ни ЦЕТЛИНА невозможно поймать и поговорить. Я растолковал тогда КАРМАЛИТОВУ и АЛЕКСАНДРОВУ, что это не больше как мера предосторожности, маскировка, которой РЫКОВ еще в большей степени, нежели БУХАРИН, неизменно придерживается.
“Они (БУХАРИН, РЫКОВ) вам и мне, всем нам, дают пример, сказал я, нужно вести себя, как надо втираться в доверие партии и как нужно конспирировать свои связи, а вы, по-видимому, полезли в Москве к БУХАРИНУ без предосторожностей, оттого он и уклонился от встреч с вами”.
Вы показали, что КАРМАЛИТОВ и АЛЕКСАНДРОВ имели задание подбирать сторонников правых в комвузе. Что было достигло КАРМАЛИТОВЫМ и АЛЕКСАНДРОВЫМ в этом направлении?
Ответ: Из информации КАРМАЛИТОВА и АЛЕКСАНДРОВА я установил, что работу по вербовке сторонников правых в комвузе в Свердловске они вели из рук вон плохо. КАРМАЛИТОВ и АЛЕКСАНДРОВ могли сообщить мне фамилию только одного своего сторонника – ЖАРИКОВА, преподавателя комвуза, к тому же еще до них известного как правый.
В оправдание КАРМАЛИТОВ и АЛЕКСАНДРОВ ссылались на объективные тяжелые условия для нелегальной работы в комвузе, на то, что к ним придирается ячейка и что им приходится все время проводить в райкомах и обкоме, чтобы постоянно отбиваться и как-нибудь удержаться в партии.
Выполняя директиву РЫКОВА, я с КАРМАЛИТОВЫМ и АЛЕКСАНДРОВЫМ в осторожной форме, а затем более прямо, повел речь о том, что настало время переходить от оружия критики к критике оружием, что зажим партийной жизни все усиливается вместе с усилением дезорганизации всей хозяйственной жизни, и что это положение вещей должно быть прекращено.
Я заметил, что уже мои прозрачные намеки на террор не вызвали со стороны КАРМАЛИТОВА и АЛЕКСАНДРОВА удивления. Поэтому с течением времени я поставил перед ними прямо вопрос о терроре, заявив им, что организация правых (я выступал в разговорах с ними от имени РЫКОВА) рассчитывает на них как на лиц, которые должны будут в случае надобности принять непосредственное участие в террористическом акте.
Вопрос: КАРМАЛИТОВ и АЛЕКСАНДРОВ дали согласие на свое участие в террористическом акте?
Ответ: Да, они согласие свое дали, и об этом я информировал РЫКОВА весной 1932 года, а по возвращении от РЫКОВА сказал КАРМАЛИТОВУ и АЛЕКСАНДРОВУ, что они намечаются центром правых для террористических актов против СТАЛИНА и КАГАНОВИЧА.
Вторую свою главную задачу в соответствии с указанием РЫКОВА я видел в развертывании в Свердловске работы по созданию резервных кадров организации правых, ориентируясь, главным образом, на руководящий состав работников Свердловского облисполкома и обкома партии. Для меня, уже на месте, после разговора с РЫКОВЫМ стало совершенно ясно, что без этих резервных кадров вся наша террористическая работа повисает в воздухе. Надо заранее готовиться, в смысле подбора людей, к реализации плана государственного переворота.
Я имел несколько свиданий по деловым вопросам со вторым секретарем обкома ЗУБАРЕВЫМ и между делом пытался найти интимный контакт с ним, что было нелегко, так как до этого я не был лично с ним знаком.
В первую же беседу с ЗУБАРЕВЫМ я завел с ним разговор о том, что РЫКОВ никогда не забудет его благоприятного выступления на Уральской партконференции. ЗУБАРЕВ на этой партконференции в 1930 г. в своем выступлении по докладу РЫКОВА резко одернул одного оратора, остро выступившего против РЫКОВА, когда РЫКОВ в 1930 году делал в Свердловске доклад от ЦК, проводя тогда в своем докладе ряд своих правооппортунистических установок. На том фоне выступление ЗУБАРЕВА в пользу РЫКОВА было последним воспринято положительно, и РЫКОВ мне в Москве напомнил о ЗУБАРЕВЕ, с которым нужно установить контакт.
Я начал свой разговор с ЗУБАРЕВЫМ с того, что, по мнению РЫКОВА, если уральцы не хотят провалиться, они должны как можно легче обращаться с сельским хозяйством на поворотах. Надо вам помнить, сказал я ЗУБАРЕВУ, что “уральский металл делается из овса”. ЗУБАРЕВ ответил мне, что Алексей Иванович действительно прав, что с сельским хозяйством сейчас на Урале очень тяжело и что он, ЗУБАРЕВ, как второй секретарь обкома, ведающий специально сельским хозяйством, учтет предупреждение РЫКОВА.
При наших дальнейших встречах и последующих беседах с ЗУБАРЕВЫМ у меня сложилось уже твердое убеждение, что он прочно разделяет мировоззрения правых и может быть учтен нами как солидная резервная фигура.
Кроме ЗУБАРЕВА влияние правых настроений в Свердловске я обеспечил непосредственно и через МЕДНИКОВА, заместителя председателя облплана. Постепенно через МЕДНИКОВА нам удалось обработать ГОЛЬДИЧА – первого заместителя председателя уральского облисполкома, ХОРОША – второго заместителя председателя облисполкома, ЯЦЫНО и ЗЫКОВА – членов президиума Уральского облсиполкома, СТЕПАНОВА – члена президиума облплана и секретаря ячейки облплана.
Все эти лица, несмотря на их показную приверженность генеральной линии партии, по своим правым настроениям и позициям, укрепившимся у них в период 1932-1933 г.г., были теми стойкими и влиятельными резервными кадрами, на которые мы могли уверенно опираться на Урале в случае захвата центром правых государственной власти в стране.
Помимо этих лиц мы установили контакт с рядом троцкистов и зиновьевцев на Урале: с ЛЕВКОВИЧЕМ, работавшим в облисполкоме. Он зиновьевец, и на сближение с ним и контакт я толкал КАРМАЛИТОВА. У меня лично установились близкие связи с троцкистом ГОНИКМАНОМ.
В начале 1933 года я был арестован органами следствия и Особым Совещанием ОГПУ осужден к заключению в политизолятор на 3 года, но по прошествии полутора лет досрочно был освобожден с ссылкой в город Воронеж.
На следствии в ОГПУ в 1933 году я скрыл свою связь с РЫКОВЫМ и совершенно ничего не рассказал о той террористической и активной правой деятельности, которую я проводил все время по прямым указаниям РЫКОВА. С значительным опозданием, конечно, но я считаю необходимым сейчас раскрыть на следствии ту активную нелегальную контрреволюционную деятельность, которую мы, правые. проводили под руководством РЫКОВА.
Это было бы все о деятельности организации правых, если не говорить о некоторых данных о работе центра правых в последние годы, ставших известными мне за время моего пребывания в Воронеже.
Вопрос: Что именно вам известно о контрреволюционной деятельности организации правых и ее центра в 1935-1936 годах?
Ответ: В 1935 и 1936 г.г., т.е. за время моего пребывания в воронежской ссылке, вплоть до моего второго ареста (ноябрь 1936 г.), непосредственной связи у меня ни с кем из центра правых, в частности с РЫКОВЫМ, не было. Все это время я провел безвылазно в Воронеже, но сигналы о том, что контрреволюционная работа центра правых не прекращалась и в эти годы, до меня доходили по разным линиям.
Во время воронежской ссылки я, естественно, был поставлен в такие условия, что никакой контрреволюционной работы, подобно той, которую я вел в Свердловске до своего первого ареста, я не мог вести. Я чувствовал на каждом шагу (вполне законную) повышенную настороженность и даже подозрительность со стороны местных – и советских, и партийных – организаций.
Сведения о том, что контрреволюционная работа центра правых не прекращалась в 1935 и 1936 годах, несмотря на то, что значительная часть кадров была изолирована или более или менее обезврежена, что центр правых продолжал вести активную работу, доходили до меня.
В Воронеже, кроме меня, из правых был еще В.Н. АСТРОВ, который одновременно был со мною направлен в ссылку по тому же делу, что и я. Кроме АСТРОВА в Воронеж в 1935 г., по отбытии ссылки в Тобольске, приехал на жительство МЕБЕЛЬ (рютинец), с которым я познакомился у АСТРОВА. С МЕБЕЛЕМ я, хотя и не продолжал личных отношений, но привезенные им новости я узнал через АСТРОВА, знавшего МЕБЕЛЯ по Москве. Эти новости сводились к тому, что УГЛАНОВ (с которым МЕБЕЛЬ был связан в Тобольске) продолжает вести контрреволюционную работу, нащупывает связи с периферией, бывает наездами в Москве и имеет контакт с центром правых.
Активная работа центра подтверждалась и по другой линии. АСТРОВ во время ссылки два или три раза ездил в Москву и там виделся с некоторыми из кадровых правых (ПЕТРОВСКИМ, ЯГЛОМОМ), от которых имел сведения, что центр правых до последнего времени не прекращает своей работы. Последний АСТРОВ был в Москве летом 1936 г. и после возвращения он информировал меня о том, что виделся кое с кем из правых.
Видел ли он БУХАРИНА – спросил я его. Он сказал, что ни БУХАРИНА (с которым он был близок до 1933 г.), ни кого другого из центра правых он не видал (БУХАРИН в то время из Москвы отсутствовал) , но он виделся с ЯГЛОМОМ, который продолжает стоять на прежних правых позициях. Подробных бесед у нас с АСТРОВЫМ не было, как не было полной откровенности в наших отношениях по вопросу конкретного участия каждого из нас в террористической деятельности правых и четкого и откровенного отношения к этому вопросу. Я припоминаю, что, когда вскоре после убийстве КИРОВА я встревоженно заговорил с АСТРОВЫМ о том, что не может ли ответственность за это злодеяние затронуть и правых, он мне ответил, что по вопросу террористической деятельности правых ему ничего не известно кроме того, что вскрыто в связи с делом АРЕФЬЕВА и РЮТИНА. Я понял, что он, АСТРОВ, не желает быть откровенным со мною в этом остром вопросе (что я, естественно, мог предположить, так как мы с АСТРОВЫМ до Воронежа лично почти не знали друг друга). Со своей стороны, я ему платил той же скрытностью. Так или иначе, у нас устанавливался молчаливый обход этого вопроса при разговоре. Но когда он меня информировал о том, что центр правых работы не прекращает, для меня (да, думаю, и для АСТРОВА) было ясно, о чем идет речь. ЯГЛОМ ему сказал, что после растерянности и настороженности, естественно вызванной событиями после убийства КИРОВА, центр правых возобновил свою работу с конца 1935 года и в методах своей работы остается на старых, т.е. террористических позициях. ЯГЛОМ рекомендовал АСТРОВУ повидаться с БУХАРИНЫМ и получить от него конкретные указания, но, как я уже отмечал, БУХАРИНА в то время в Москве не было, а после этого АСТРОВ в Москве не был, и таким образом прямую связь не удалось установить.
В ноябре 1936 г. я вторично был арестован.
Записано с моих слов верно, мною прочитано.
ДОПРОСИЛИ:
НАЧАЛЬНИК 4 ОТДЕЛА ГУГБ –
КОМИССАР ГОСУД. БЕЗОПАСНОСТИ 3 РАНГА: – КУРСКИЙ.
НАЧ. ОТДЕЛЕНИЯ 4 ОТДЕЛА ГУГБ –
СТАРШ. ЛЕЙТЕНАНТ ГОСУД. БЕЗОПАСНОСТИ: – ГЛЕБОВ.
Верно:
Ст. Инспектор 8 Отдела ГУГБ –
Лейтенант Государств. Безопасности: Голанский (ГОЛАНСКИЙ)
РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 279, Л. 61-99.
[1] Так в тексте.
