[Штамп: размножено: 5.III 1933 г.
250 экз. (подпись) нрзб]
[Штамп: Разосланы 5.III 1933 г.
№ П 4968]
В ЦКК ВКП(б)
тов. СТАЛИНУ.
Моя тяжелая вина перед партией состоит в том, что я участвовал в секретном антипартийном совещании, которое являлось попыткой возродить правооппортунистическую фракционную борьбу против линии партии. Такая борьба не могла сейчас иметь другого значения, кроме содействия контрреволюционным силам в их стремлении сорвать то напряженное настроение, которое ведет партия. Моя вина состоит в том, что я участвовал в разговорах, содержавших антипартийную критику генеральной линии. Моя вина состоит в том, что я скрыл все это от партии.
Эта моя вина достаточно велика сама по себе, чтобы добавлять к ней то, чего я не делал: я не вел никакой вербовочной, пропагандистской, организационной или еще какой-либо антипартийной работы. Я не делал ничего антипартийного, кроме того обсуждения политики партии в узком фракционном кругу бывших правых, о котором я сказал выше. Не делал я этого потому, что даже в период совещания я не видел возможности никакого другого партийного руководства, кроме теперешнего. Помимо этого, даже тогда я не пересматривал своего отношения к пройденному этапу, сложившегося у меня после отхода от правого уклона (я говорил о неизбежности поворота 1928 г., о мощи государства и подъема широких и пролетарско-бедняцких масс, как базы политики партии, о необходимости освоения созданного нового экономического строя и т.д.).
Антипартийность моей тогдашней установки состояла в резкой оценке хозяйственного положения и в требовании решительного перехода к товарообменным отношениям с колхозами. С тех пор прошло полгода, на которые падает пленум ЦК. Мне стало ясным невозможность и вредность попытки такой перестройки отношений с колхозами до действительного овладения ими, до преодоления в них кулацких тенденций, до подготовки необходимой товарной базы со стороны промышленности и т.д. С другой стороны еще более укрепилось мое убеждение в том, что нет и не может быть никакого другого партийного руководства, кроме теперешнего, и что только этим руководством может быть внесено что-либо новое в партийную политику. Это положение я вставлял в самых интимных разговорах за последние месяцы. Я буквально говорил, что сейчас нет и не может быть другого коммунизма, кроме коммунизма Сталина. Поэтому я не лгал и не двурушничал, когда в последние месяцы я в докладах на своей заводской ячейке не было ни одного пленума ЦК, о котором бы я не делал докладов) в лекциях и т.д. защищал линию партии и ее руководство.
Я хочу сказать еще следующее: как бы Вы не отнеслись к этому письму, даже если Вы его не будете читать, для меня оно останется шагом, который я обдумывал много дней, обязательством, имеющим огромное значение. Для меня оно гораздо более существенный акт “разоружения”, чем то, что я признал и сказал на допросе. Для меня оно означает бесповоротный конец великой борьбы против партии – конец, который был для меня решением еще за месяцы до ареста.
Я понимаю, что я не вправе просить сейчас о каком-либо смягчении решения ЦКК, которое давит меня, как ничто еще в жизни не давило. Я хотел бы только иметь возможность (пусть в качестве ссыльного) работать на какой-либо отдаленной стройке отсталой области и т.п., а не сидеть сложа руки, без дела и без занятия, в каком-либо захолустье в эти годы, годы тяжелой работы всей партии и всего рабочего класса.
2.III-1933.
РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 189, Л. 92-94. Машинописная копия.
РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 189, Л. 95-97об. Автограф.
