СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.
СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б)
тов. СТАЛИНУ.
Направляю Вам протокол допроса ГОГОБЕРИДЗЕ Л.Д. от 17-го марта с<его> г<ода>.
Названные в показаниях ГОГОБЕРИДЗЕ – работники НКВД МАСАЛЬСКИЙ и ТАРАС (ЭЙГОРН) – арестованы [1].
НАРОДНЫЙ КОМИССАР
ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СОЮЗА ССР: Ежов (Н. ЕЖОВ)
25 марта 1937 г.
№ 56397
РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 299, Л. 32.
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
ГОГОБЕРИДЗЕ, Левона Давидовича, от 17 марта 1937 г.
1896 года рождения, уроженец Хонского района ССР Грузии, из дворян. Быв<ший> член ВКП(б). До ареста работал Секретарем Сталинского Райкома ВКП(б) в гор. Ростове-на-Дону.
Вопрос: Вы подали на имя Начальника УНКВД по Азово-Черноморскому Краю заявление, в котором просите дань вам возможность рассказать всю правду о своей контрреволюционной деятельности. Эта возможность вам предоставляется.
Ответ: Прошу вас дать мне возможность самому продиктовать присутствующей здесь стенографистке свои показания, после чего я готов отвечать на любые ваши вопросы.
Вопрос: Хорошо. Давайте показания.
Ответ: После назначения Секретарем Закавказского Крайкома партии ЛОМИНАДЗЕ Виссариона в 1930 году в Закавказье организовалась т<ак> н<азываемая> группа “леваков”, которая впоследствии через ЛОМИНАДЗЕ связалась с правыми в лице СЫРЦОВА и оформилась в право-левацкий блок.
Решение Политбюро о снятии Секретаря ЦК Грузии КАХИАНИ и ЦК Армении КОСТАНЯНА было встречено нами нелояльно и, по существу, это решение всячески компрометировали.
Мы все, в том числе КАХИАНИ и КОСТАНЯН, всячески приветствовали назначение Секретарем Зак<авказского> Крайкома ЛОМИНАДЗЕ вместо КРИНИЦКОГО, но были очень недовольны снятием КАХИАНИ и КОСТАНЯНА.
Оба они, особенно КАХИАНИ, были политически очень близки к ЛОМИНАДЗЕ, ЧАПЛИНУ и их группе “леваков”. Должен сказать, что КАХИАНИ являлся близким другом ТЕР-ВАГАНЯНА, и мне известно, что посланий уже из ссылки в 1923 или 1929 г.г. присылал КАХИАНИ, работавшему тогда Секретарем ЦК Грузии, статьи, которые он печатал. КАХИАНИ всегда тепло отзывался о ТЕР-ВАГАНЯНЕ и выражал свое недовольство политикой СТАЛИНА за то, что он “зажимает таких искренних, способных и преданных людей, как ТЕР-ВАГАНЯН“.
После решения Политбюро ЦК о снятии КАХИАНИ мы и на Пленуме ЦК Грузии и Зак<авказского> Крайкома пели дифирамбы КАХИАНИ и, по существу, выражали несогласие с решением ЦК. Сам КАХИАНИ вел себя в тот период исключительно антипартийно. Озлобленный своим снятием, он похабными словами ругал СТАЛИНА. Об этой исключительно антипартийной выходке КАХИАНИ никто из нас не сообщил ЦК. Больше того, многие работники Грузии, как, например, ИВАНОВ-КАВКАЗСКИЙ, поддерживали эти настроения КАХИАНИ.
После 1930 г. я встречался с КАХИАНИ редко и никаких политических и организационных связей с ним не поддерживал, но мне известно со слов ЛОМИНАДЗЕ, что КАХИАНИ встречался с ним и выражал ему свое сочувствие.
Я знаю, что КАХИАНИ в 1934 г. устроил Секретарем Кисловодского Горкома быв<шего> троцкиста (фамилию не помню), который был разоблачен и снят с работы в 1935 году.
Группа “леваков” политически и организационно оформилась в связи с выпуском Зак<авказским> Крайкомом т<ак> н<азываемого> “обращения” Крайкома. Крайкома. Должен сказать, что текст обращения был согласован Виссарионом ЛОМИНАДЗЕ со СТЭНОМ и покойным Тарасом КОСТРОВЫМ. Последние два летом 1930 года появились вслед за ЛОМИНАДЗЕ в Грузии – СТЭН “отдыхал” в Коджорах, а КОСТРОВ в Боржоме.
В состав группы “леваков” из известных мне лиц входили: ЛОМИНАДЗЕ, Н. ЧАПЛИН, я – ГОГОБЕРИДЗЕ, Р. АХУНДОВ, МЕЛАДЗЕ, АГАМАЛЬЯН, ДАРАХВЕЛИДЗЕ, МЕЛИКСЕТОВ А. и П. АГНИАШВИЛИ [2]. Последний в это время был в Москве и фактически выполнял роль нашего “полпреда”, сообщая из Москвы всякие новости.
По Баку в группу “леваков” входили: Л. ШАУМЯН, “маленький” Геворк и некоторые секретари райкомов г. Баку. Фамилии их знают ШАУМЯН и Геворк.
Ряд членов ЦК Грузии, первым секретарем которого я был, безоговорочно а решительно поддерживал ЛОМИНАДЗЕ.
Что касается Азербайджана, где первый секретарь ЦК ГИКАЛО боролся против нового состава Зак<авказского> Крайкома, было решено на совещании в составе ЛОМИНАДЗЕ, ЧАПЛИНА, АХУНДОВА, ШАУМЯНА и меня добиться снятия ГИКАЛО с тем, чтобы на его место выдвинуть секретарем ЦК Азербайджана Н. ЧАПЛИНА.
В целях компрометации ГИКАЛО мы на 16 съезде партии, под руководством ЛОМИНАДЗЕ всячески старались провалить кандидатуру ГИКАЛО в состав ЦК несмотря на прямое предложение ЦК ВКП(б) и лично тов. СТАЛИНА о необходимости провести ГИКАЛО в ЦК.
ЦК ВКП (б), как известно, отозвал тов. ГИКАЛО с работы в Азербайджане и вместо него назначил первым секретарем ЦК Азербайджана В. ПОЛОНСКОГО.
На этом борьба не закончилась, так как и ПОЛОНСКИЙ не хотел беспрекословно подчиняться крайкому и имел смелость кое-что в его работе критиковать.
Политическое лицо Закавказской группы, так называемых “леваков”, образовавшейся в 1930 году, в основном выражено в упомянутом мною выше обращении. Обращение это носило глубоко фракционный и антипартийный характер. Оно, по существу, целиком солидаризировалось с известной брошюрой СЫРЦОВА, которую, кстати говоря, привез в количестве 25 экземпляров быв<ший> председатель Совнаркома Армении Саак ТЕР-ГАБРИЭЛЬЯН, которому, по его словам, эту посылку СЫРЦОВ поручил передать лично ЛОМИНАДЗЕ.
Обращение Крайкома, по сути дела, апеллировало к массам и тем самым как бы расписывалось в беспомощности партийной организации справиться с задачами, стоящими перед ней.
Основные политические пункты обращения – охаивание внутрипартийного режима, охаивание советского аппарата и присвоение ему позорной клички “барско-феодального”, т.е., другими словами, обвинение советского аппарата в перерождении. И, наконец, утверждение, что зарплата рабочих систематически сокращается, и рабочие обречены на голод. Естественно, из такого рода обращения мог быть только один вывод – объявить жесткую борьбу партийному руководству, которое доводит страну до такого состояния. Конечно, это в обращении написано не было, но в этом был весь смысл его публикации.
После разоблачения ЦК ВКП (б) право-левацкого блока СЫРЦОВА–ЛОМИНАДЗЕ было дано указание всем участникам этой группы замаскироваться и “прорабатывать” ЛОМИНАДЗЕ. Я лично после разоблачения право-левацкого блока делал доклад “с проработкой” этого блока и лично ЛОМИНАДЗЕ, будучи вовсе не согласен с решением ЦК.
За время работы ЛОМИНАДЗЕ в Зак<авказском> Крайкома мы использовали Буду МДИВАНИ и через него старались втянуть в наш блок и остальных троцкистов. Естественно, что последние с удовольствием шли на такой антипартийный блок, т.к. он был направлен против руководства ВКП(б). По существу, это уже было началом координации всех антипартийных сил на предмет борьбы с партией для изменения курса политики последней.
После снятия с Закавказья ЛОМИНАДЗЕ, ЧАПЛИНА, АХУНДОВА и меня мы не прекращали борьбы с партией и ее руководством. В Москве, куда мы все съехались, в группу ШАЦКИНА–ЛОМИНАДЗЕ и СТЭНА входили: ЧАПЛИН, В. РЕЗНИК, Б. КУШНЕР, М. СОЛНЦЕВА – тогда еще беспартийная троцкистка, НИЛИН, прозвище “крошка”, Амо ВАРТАНЬЯН [3], тогда работал в Коминтерне, впоследствии был переброшен на партработу на один, кажется, авиационный завод в Горьком, П. АГНИАШВИЛИ [4], учился в то время в Москве, А. МЕЛИКСЕТОВ, работал в одном из учреждений Москвы, МАЗУТ – учился в ИКП мирового хозяйства.
К этой контрреволюционной группе через СТЭНА, ШАЦКИНА и ЛОМИНАДЗЕ примыкал еще ряд лиц, фамилии которых я не знаю, так как с ними знаком не был, кроме ЛИВЯНТА [5] и МАДЬЯРА, которых я назвал капитану ОСИНИНУ в своих показаниях от 29 октября 1936 года.
ШАЦКИН, ЛОМИНАДЗЕ и СТЭН располагали большими связями в Москве по линии КИМа, Коминтерна к усиленно вербовали среди них своих сторонников.
Примерно до конца 1931 года работа этой антипартийной контрреволюционной группы заключалась, главным образом, в шельмовании и компрометации решений Политбюро о право-левацком блоке. В связи с этим в группе шли постоянные разговоры о “невозможном…” сталинское режиме в партии, распространялись всякие клеветнические слухи о наличии якобы разногласий в Политбюро. Так, например, я помню, мы усиленно распускали слухи, что СТАЛИН недоволен работой ОРДЖОНИКИДЗЕ и МИКОЯНА.
Тогда же и я, и ЛОМИНАДЗЕ завязали связи с троцкистами в лице С. КАВТАРАДЗЕ. Из разговоров с ним нам стало ясно, что он ни в какой степени не разоружился, остался матерым троцкистом. Я и ЛОМИНАДЗЕ приветствовали такие настроения КАВТАРАДЗЕ и поддерживали с ним связь.
Это наше политическое разложение и скатывание в контрреволюционное болото сопровождалось разложением в быту. Я имею в виду частые пьянки, игру в карты, которые нередко происходили на квартирах у ЛОМИНАДЗЕ и у меня.
С конца 1931 года в нашей контрреволюционной группе пошли уже политически более заостренные разговоры. Мы критиковали или, вернее, клеветали на политику партии, на положение дел в стране и с особой злобой еще и еще раз говорили о партийном режиме. Отдельные из нас, например СТЭН, доходили до такого рода заявлений, что “Троцкий был прав в оценке партийного руководства ВКП(б), нужно иметь мужество это признать хотя бы с опозданием и отсюда сделать соответствующие выводы убрать насильственно такое руководство”.
Таким образом, уже в конце 1931 года в контрреволюционной группе ШАЦКИНА, ЛОМИНАДЗЕ и СТЭНА громогласно говорилось о терроре против партийного руководства и в первую очередь против СТАЛИНА. Разговоры эти и сборища происходили на квартирах СТЭНА, ЛОМИНАДЗЕ и моей. Члены контрреволюционной группы собирались в разное время, в разном составе.
Уже в то время (конец 1931 года) ЛОМИНАДЗЕ вел переговоры с БУХАРИНЫМ об объединении сил с правыми для совместной борьбы с партийным руководством.
В 1932 году главной темой для клеветы на партию в нашей контрреволюционной группе был вопрос о положении в деревне. Попутно мы охаивали работу Коминтерна. Положение в деревне рисовалось исключительно в мрачных красках, говорили прямо (СТЭН, ШАЦКИН, ЛОМИНАДЗЕ), что партийное руководство не справляется с работой в деревне, что вместо кулаков и наряду с кулаками, по сути дела, идет избиение середняка и т.д. и т.п. Коминтерн обвиняли в хвостизме, неумении руководить братскими компартиями, СТЭН говорил прямо, что, по сути дела, Коминтерна нет. И опять-таки все это сводилось к злобной клевете на СТАЛИНА.
В 1932 году в связи с рютинской платформой был арестован СТЭН. ШАЦКИН был направлен в Среднюю Азию на плановую работу. Мне известно, что между ШАЦКИНЫМ и ЛОМИНАДЗЕ велась в ту пору оживленная переписка. По рассказам ЛОМИНАДЗЕ я знал, что ШАЦКИН клеветнически искаженно изображал положение дел в Ср<едней> Азии и сообщал, что у него со СМИЛГОЙ полная согласованность в работе и политических к.-р. установках.
В том же году ЛОМИНАДЗЕ было со стороны партии оказано исключительное доверие, и он был переведен на партработу на один из авиационных заводов в Москве. ЛОМИНАДЗЕ вместо партийной работы сейчас же занялся вербовкой сторонников в контрреволюционную группу “леваков”. Он говорил мне, что полностью обработал и завербовал директора завода МАРЬЯМОВА и одного молодого работника-комсомольца, фамилию его я не помню. Впоследствии этот парень учился в воздушной академии. Я его хорошо знаю в лицо, так как он часто бывал у ЛОМИНАДЗЕ.
Когда в 1933 году ЛОМИНАДЗЕ был переброшен на работу секретарем Магнитогорского Горкома, он стал собирать туда своих людей. Так, например, зав<едующим> культпропом Горкома он взял себе МАЗУТА, а своим заместителем взял одну женщину-троцкистку, фамилию которой не помню.
ЛОМИНАДЗЕ рассказывал мне во время своих приездов в Москву, что ему удалось на Магнитке организовать крепкую группу “своих” людей как по линии хозяйственной, так и партийной работы, и с их помощью он вел там активную контрреволюционную работу. Фамилии этих лиц я не знаю, и он мне их не называл.
Лично моя контрреволюционная работа в этот период, 1931-1933 г.г., заключалась, главный образом, в обработке и вербовке работников из Грузии и травле Закавказского и Грузинского партийного руководства. В этих целях я систематически встречался с приезжавшими в Москву Б. МДИВАНИ, Ш. МАТИКАШВИЛИ, МЕЛАДЗЕ, С. ПИРУМОВЫМ, М. ТОРОШЕЛИДЗЕ и П. АГНИАШВИЛИ. Травлю Закавказского и Грузинского партийного руководства мы особенно усилили после назначения секретарем ЦК Грузии Л. БЕРИЯ, причем в травле лично БЕРИЯ активное участие принимали Мамия и Мария ОРАХЕЛАШВИЛИ (Мамия работал в Москве в ИМЭЛ, а Мария в Наркомпросе). При проработке БЕРИЯ все мы говорили о том, что СТАЛИН чекизирует партаппарат, сажает секретарями держиморд и т.д. Таким образом, по существу, борьба против БЕРИЯ была продолжением борьбы против партийного руководства ЦК ВКП(б).
В 1932 году в гостинице Большая Московская я видел С. ВАРДАНИАНА, который к тому времени был снят с работы секретаря ЦК Армении. ВАРДАНИАН был очень озлоблен и вел контрреволюционные разговоры о режиме в партии. Я воспользовался его озлоблением и информировал его о настроениях контрреволюционной группы ЛОМИНАДЗЕ–ШАЦКИНА–СТЭНА по вопросу о режиме в партии, о положении в деревне, о работе Коминтерна и о материальном положении рабочего класса, ВАРДАНИАН полностью согласился с контрреволюционными установками группы ШАЦКИНА–ЛОМИНАДЗЕ–СТЭНА, и на этой основе между нами состоялся как бы сговор. Однако после этого я потерял ВАРДАНИАНА из виду и увиделся с ним только в 1934 году в Таганроге. Уточняю, до этого я видел его один раз мельком в 1933 году в Москве, но ни о чем существенном не разговаривали.
В 1933 году никого из членов контрреволюционной троцкистской группы ШАЦКИНА, ЛОМИНАДЗЕ, СТЭНА в Москве не оставалось: ЧАПЛИН был на работе в Ленинграде, ЛОМИНАДЗЕ и МАЗУТ в Магнитогорске, СТЭН был выслан, а ШАЦКИН находился в Средней Азии. Я в 1933 году тяжело болел, и ввиду этих двух причин я несколько оторвался от активной контрреволюционной работы.
К концу 1933 года в Москву приехал из-за границы Борис КУШНЕР и рассказывал мне, что фашизация Германии – прямой результат негодного руководства Коминтерна, которое, по его словам, якобы плетется в хвосте событий, что братские компартии вследствие такого руководства хиреют, что наша партийная печать недобросовестно сгущает краски о положении дел в капиталистических странах, что безработные рабочие в Англии живут лучше нашего среднего рабочего и т.д. и т.п.
Словом, КУШНЕР в первые же дни приезда развернул сугубо правую махровую контрреволюционную программу. Выводы из его сообщений напрашивались само собой – борьба против партийного руководства.
Вскоре после приезда КУШНЕР понял, что он вызван из-за границы не по делам Наркомвнешторга, а потому что партия, видимо, нащупала его контрреволюционные право-левацкие связи. Он был очень обеспокоен этим обстоятельством и ждал решения своего вопроса. Насколько мне помнится, уже в 1934 году он был послан на работу по линии Наркомвнешторга на заготовку пушнины, и только значительно позднее КУШНЕР был разоблачен. В декабре 1933 года я выехал в Берлин для лечения.
В связи с настойчивыми вопросами, которые мне задавались в Ростове в октябре 1936 года, я чистосердечно заявляю, что ни от кого никаких заданий о налаживании связей за границей я не получал. В Берлине я виделся только с уже перечисленными мною работниками Полпредства и Торгпредства, а из них только с И. БЕСПАЛОВЫМ, представителем ТАССа в Берлине, я вел политические разговоры.
В очень осторожной форме я информировал его о настроениях отдельных членов контрреволюционной группы ЛОМИНАДЗЕ–ШАЦКИНА, СТЭНА. Я был осторожен в разговорах с БЕСПАЛОВЫМ, потому что я его совершенно не знал, видел впервые и поэтому не считал возможным особенно распространяться. БЕСПАЛОВ очень сожалел о положении КУШНЕРА и всячески хвалил его. Он радовался тому, что ЛОМИНАДЗЕ вновь на партработе, и сказал мне, что обязательно добьется скорого возвращения в СССР, чтобы там вместе с КУШНЕРОМ продолжить старую литературную работу. Насколько я знаю, в прошлом БЕСПАЛОВ примыкал к меньшевистствующей литературной группе покойного КОСТРОВА. Эта литературная группа КОСТРОВА, по сути дела, отражала взгляды право-левацкого блока.
Должен заявить, что если бы в Москве при отъезде моем за границу были бы ШАЦКИН и ЛОМИНАДЗЕ и предложили бы мне связаться за границей с троцкистами, я безусловно это предложение принял бы.
Одновременно со мной в Берлине был МЕЛАДЗЕ, который к тому времени был снят с партийной работы и работал в Комитете Заготовок СНК Закавказья. МЕЛАДЗЕ всячески ругал БЕРИЯ и говорил мне, что в Коммунистической партии Грузии создан чекистский режим и что в этом опять-таки виноват СТАЛИН, который выдвигает и поддерживает таких, как БЕРИЯ.
Возвратился я из Берлина к концу XVII партсъезда и застал в Москве ЛОМИНАДЗЕ и ШАЦКИНА. ШАЦКИН был тогда безработным и старался устроиться, если не в Москве, то где-нибудь поблизости, чтобы иметь постоянную связь с Москвой. Тогда же ШАЦКИН и ЛОМИНАДЗЕ рекомендовали мне поехать на работу в один из краев, но из-за болезни я смог выехать только в мае 1934 года в Азово-Черноморский край секретарем Ейского Райкома.
По приезде в край я первым делом заехал к ВАРДАНИАНУ в Таганрог, прожил у него 2 или 3 дня. Он меня ввел в курс обстановки края и знакомил заочно с работниками. В этот приезд мой в Таганрог мы с ВАРДАНИАНОМ говорили о ЛОМИНАДЗЕ, изощрялись в клевете на БЕРИЯ, но на этот раз разговор наш дальше не пошел, так как мы оба проявляли известную осторожность. Объясняется это тем, что, как я уже говорил, с 1932 года я с ВАРДАНИАНОМ никаких разговоров не вел, видел его лишь мельком в 1933 году. Однако со слов ВАРДАНИАНА я понял, что в крае имеется достаточно троцкистских кадров и первый из них – Яков ЛИВШИЦ, начальник железной дороги, с которым я был знаком еще с весны 1933 года.
За лето 1934 года я приезжал в Таганрог дважды и в один из приездов застал там ЛИВШИЦА. Я рассказывал им, что кубанская деревня совершенно разгромлена, что вместе с кулаком выселили 2/3 середняков и даже бедняков, и все сводил к тому, что в таком бедственном положении кубанской деревни виновато руководство Крайкома. Крайком в данном случае был лишь ширмой и это хорошо поняли и ЛИВШИЦ, и ВАРДАНИАН. Со своей стороны, ЛИВШИЦ и ВАРДАНИАН рассказывали мне о незавидном положении промышленности и тяжелом материальном положении рабочего класса и тоже делали вывод, что это результат негодного и неправильного руководства.
После окончания летних полевых работ в Ейске я стал значительно чаще бывать в Ростове, а из Таганрога приезжал ВАРДАНИАН. И вот тут мы заговорили с ним вполне откровенно. Тема все та же – невозможный сталинский режим в партии, разорение деревни и еще, и еще, ряд клеветнических разговоров о закавказском руководстве. Разговоры эти мы обычно вели во время заседаний бюро Крайкома в кабинете ЧЕФРАНОВА, который был рекомендован мне ВАРДАНИАНОМ как свой человек.
ЧЕФРАНОВ всегда подробно информировал нас обо всем, что делалось в Крайкоме, и, что было особенно важно, давал нам читать всякого рода секретные документы ЦК ВКП(б), в том числе и протоколы Политбюро. Так, например, я читал несколько протоколов Политбюро, а также показания САФАРОВА и др<угих>, из которых, собственно, я и узнал, что ЛОМИНАДЗЕ уже почти полностью разоблачен.
Через ЧЕФРАНОВА мы проводили наши вопросы в Крайкоме. Так, например, я знаю, что меня включили в делегацию для поездки на похороны Кирова по представлению ВАРДАНИАНА, а оформлял это дело ЧЕФРАНОВ.
Еще летом 1934 года в Ейске я познакомился с Начальником Политотдела Копанской МТС И. ФЕДИНЫМ и его женой КРУГЛЯКОВОЙ. Из разговоров с ними для меня быстро стало ясно, что ФЕДИН один из обиженных и недовольных, считает себя жертвой партийного режима [6]. Я также жаловался ему на свое незавидное положение секретаря райкома. Постепенно мы с ФЕДИНЫМ нашли общий контрреволюционный язык и
пришли к выводу, что надо бороться с таким невыносимым, по-нашему, положением в партии.
Тогда же ФЕДИН познакомил меня с ОВЧИННИКОВЫМ, Уполномоченным Наркомата Связи по Краю, и рекомендовал его как человека тоже обиженного и недовольного.
ФЕДИН познакомил меня тогда с ФРУМКИНОЙ, ЕРОФИЦКИМ, а через ник я познакомился с КАПЛИНСКИМ, Зам<естителем> Пред<седателя> Крайплана, активным троцкистом.
Уже в конце 1934 года ВАРДАНИАН говорил мне, что в Таганроге существует крепкая троцкистская группа в составе его, ВАРДАНИАНА, ТЕР-МИНАСОВА, АСИЛОВА (которого он специально для контрреволюционной работы направил на завод редактором многотиражки), МЫЛЬНИКОВА, секретаря Парткома авиазавода, КОЛЕСНИКОВА – директора металлургического завода, быв<шего> активного шляпниковца, его жены ПРОЗОРОВСКОЙ и ШУЛЬГОВА – пред<седателя> Горсовета. В том же году он говорил мне, что в “Таганрогской правде” пишет статьи ВАРДИН. Я рекомендовал ему быть осторожны с привлечением таких одиозных фигур, как ВАРДИН, но он мне сказал, что ВАРДИН пишет не под своей фамилией и поэтому вполне безопасен.
Мы оба, я и ВАРДАНИАН, обсуждая дальнейшую программу наших действий и ближайших задач, пришли к выводу, что на первых порах нам нужно попытаться захватить в свои руки руководство ростовской парторганизацией, и тогда, имея такие опорные пункты как Таганрог и Ростов, можно действительно двинуть вперед троцкистскую работу.
С этом целью мы решили использовать такой удачный момент, как разукрупнение районов, чтобы перетащить меня на работу в Ростов, но сделать это так, чтобы инициатива исходила не от меня. Я поделился этим планом с ФЕДИНЫМ, он решительно поддержал меня, и мы условились, что будут действовать он и ВАРДАНИАН. Действительно, как мне стало известно, ФЕДИН неоднократно говорил о моем переводе в Ростов с зав<едующим> промотделом Крайкома ВКП(б) В. РЯБОКОНЬ и, кажется, с МАЛИНОВЫМ, а ВАРДАНИАН, в свою очередь, говорил с ШЕБОЛДАЕВЫМ. В декабре 1934 г. или в январе 1935 г. состоялось решение Крайкома о моем переводе на работу в Ростов секретарем парткома завода Ростсельмаш.
К моменту убийства КИРОВА я находился в Ейске, куда мне позвонили ЧЕФРАНОВ и ВАРДАНИАН с предложением ехать с делегацией на похороны С.М. Кирова. Я дал согласие и выехал в Ростов.
Еще в Ейске, когда мне стало известно, что убийца НИКОЛАЕВ был человек с партийным билетом в кармане, я, хорошо помня террористические разговоры СТЭНА еще по 1931 году, донял, что убийство КИРОВА организовано троцкистско-зиновьевской организацией. Моя поездка на похороны нами же убитого пламенного трибуна революции была верхом мерзости, политической проституции и цинизма.
Эту свою подлость я углубил и дополнил в Москве тем, что уже 9 декабря я был на вечеринке вместе с КАМЕНЕВЫМ. Правда, встреча моя с КАМЕНЕВЫМ в Горках была для меня случайной, неожиданной, раньше я с КАМЕНЕВЫМ никогда лично не виделся и знаком с ним не был. Однако роль КАМЕНЕВА мне была известна. Я знал о связи “леваков” с ЗИНОВЬЕВЫМ и КАМЕНЕВЫМ, а это решает все.
Вся обстановка этой пакостной вечеринки с КАМЕНЕВЫМ останется навсегда несмываемым позорным пятном на совести всех нас, присутствующих там, если только у кого-либо из бывших там людей осталась капля совести вообще.
Если бы тогда меня арестовали, или нашелся бы кто-нибудь, кто толкнул бы меня на единственно честный, правильный путь – рассказать партии всю правду об этом гнусном злодействе, предательстве, – клянусь, я бы сделал этот решительный шаг и тем самым оказал бы партии и Советской стране, уже после кошмарного убийства Кирова, хотя бы малюсенькую пользу. У меня не хватило ни партийной, ни элементарной честности и порядочности пойти самостоятельно по честному пути.
На другой же день после этой вечеринки я видел ВАРДАНИАНА, он жил а гостинице Метрополь, и советовался с ним – не пойти ли рассказать партии все, что знаю об этом грязном деле. ВАРДАНИАН решительно отсоветовал говорить что-либо. Он убеждал меня, что я провалю все дело и всех людей и, вообще, настолько боялся раскрытия всех наших гнусных актов предательства, что буквально ходил и ухаживал за мной, как за больным.
После такого совета ВАРДАНИАНА я не нашел ничего лучшего, как в тот же день ночью позвонить по телефону ЛОМИНАДЗЕ на Магнитку. Разговаривали мы с ним по-грузински. Я сказал ему о своем тяжелом состоянии и спросил его, как быть. ЛОМИНАДЗЕ заявил мне прямо, что я погублю всех, что он лично не подтвердит моих показаний в отношении террористических намерений, имевших место в контрреволюционной группе ЛОМИНАДЗЕ, ШАЦКИНА, СТЭНА, в частности, он не подтвердит и прямых высказываний о терроре. ЛОМИНАДЗЕ просил и требовал от меня, чтобы я успокоился, никому ничего не говорил и уехал обратно на работу в край.
Совершенно ясно, что если бы во мне оставался минимум необходимой честности и порядочности, такие “советы” ВАРДАНИАНА и ЛОМИНАДЗЕ меня остановить не могли бы, я действительно с радостью предал бы всех предателей и убийц из-за угла, прежде всего, самого себя, нашему Советскому суду, но в том-то дело, что я сам уже к этому времени так глубоко погряз в зловонном грязном болоте контрреволюции, что, по сути дела, я сознательно или подсознательно, в данном случае это не играет роли, спрашивал совета у таких людей, которые не могли посоветовать ничего иного, как еще и еще раз вероломно обмануть партию и Советскую власть.
Вот с этим грязным грузом предательства я вернулся из Москвы в Ростов и в январе 1935 года начал работу на заводе Ростсельмаш. Понятно, что имея за собой такой багаж, в дальнейшем я спускался все ниже и глубже влезал в практическую контрреволюционную деятельность.
К моменту перехода моего на завод я уже знал, кто такой ГЛЕБОВ-АВИЛОВ, главным образом по словам Я. ЛИВШИЦА, который предупредил меня, что это “свой” человек, хотя лично очень тяжелый и невнятный. Для того, чтобы окончательно выяснить политическую физиономию ГЛЕБОВА, я в первые же дни нашего с ним знакомства сообщил ему о факте самоубийства ЛОМИНАДЗЕ и при этом очень сочувственно отзывался о нем и осторожно изобразил ЛОМИНАДЗЕ жертвой невыносимого партийного режима. ГЛЕБОВ, видимо, тоже был информирован, кто я, поэтому он сразу и без обиняков ответил буквально так: “Да, знаешь, Сталин создал такую обстановку, что, кажется, все повесятся кроме него одного. Тогда ему будет раздолье. А, может быть, найдется кто-нибудь и, наконец, остановит самого Сталина. Да нет, что-то не похоже”. Слово “остановит” Глебов особенно подчеркивал, и я прекрасно понял его мысль.
В последующие дни и месяцы из разговоров с ГЛЕБОВЫМ я выяснил, что он все время был связан лично с ЗИНОВЬЕВЫМ, а по линии Наркомтяжпрома поддерживал непосредственную связь с ПЯТАКОВЫМ.
В первом квартале 1935 г. ГЛЕБОВ ездил по делам завода в Москву и по приезде оттуда сказал мне, что им получена директива ПЯТАКОВА об организации вредительства на заводе. При этом, по словам ГЛЕБОВА, ПЯТАКОВ настаивал на том, чтобы в первую очередь вредить по линии военных заказов и оборудования, а сельскохозяйственную продукцию выпускать “неплохую”. “Понимаешь, чтобы не могли придраться”.
Тогда же он сообщил мне, что технический директор завода РАВВА С.С. [7] специально прислан ПЯТАКОВЫМ для организации вредительства, и что мне надо с ним связаться.
Вслед за этим я имел разговор с РАВВА. Он подтвердил слова ГЛЕБОВА и развернул свою практическую программу вредительства. Первое – нарочито несвоевременно и вредительски организовывать ремонт оборудования, в результате которого должно последовать разрушение основных ценностей завода.
Второе – максимально захламить рабочие места, проездные пути, чтобы увеличить количество аварий. Перетасовать работников с таким расчетом, чтобы во главе ответственных участков стояли явно негодные люди. Сорвать снабжение завода путем дачи заказов с опозданием, неправильного их размещения и недостаточно энергичного нажима на заводы и на главк. Выпускать недоброкачественную бракованную военную продукцию.
Для выполнения этой омерзительной вредительской программы действий нужно было прежде всего завербовать и расставить по заводу вредительские силы, особенно на важнейших участках.
На совещании тройки – я, ГЛЕБОВ-АВИЛОВ и РАВВА, – мы решили, что РАВВА должен заняться вербовкой новых сил, особенно среди беспартийных инженеров и техников, помимо людей, уже давно завербованных и преданных ГЛЕБОВУ: РОЗИН – Нач<альник> Отдела сбыта и снабжения, ШКУРЕНКО – Начальник Снабжения (ШКУРЕНКО и РОЗИН были одновременно постоянной живой связью ГЛЕБОВА с ПЯТАКОВЫМ), ИВАНКОВ [8] – Нач<альник> Отдела Спецпродукции, а затем начальник цеха уборочных машин, КОЗЛОВ Максим – Нач<альник> Отдела Кадров завода, – КОЗЛОВ Александр и СУШКОВ – гл<авный> инженер завода.
Мне известно, что РАВВА таким образом завербовал следующих лиц:
Начальника кузнечно-прессового цеха – ЛЮБОВИЧА;
Начальника ремонтно-механического цеха – КАРПЕЛЯ;
Зам<естителя> Начальника литейного комбината, а впоследствии работника по военной продукции НЕСТЕРЕНКО;
Начальника инструментального цеха БРЕСЛАВСКОГО и ряд старших мастеров на особо важных участках по цехам.
Я лично ни с кем из этих людей не был связан, и, даже больше того, они не должны были знать, что я в какой-либо мере в курсе их подрывной работы.
Я как секретарь Парткома должен был разлагать и деморализовать партийную организацию, направить ее внимание на мелкие, не стоящие внимания вопросы и даже “критиковать” безобразные порядки на заводе и ругаться с ГЛЕБОВЫМ.
Это позорное ” разделение труда” мы проводили в жизнь вплоть до самого ареста. ГЛЕБОВ и РАВВА через завербованных людей планомерно, систематически занимались вредительством – портили оборудование, срывали выполнение программы и свели почти к нулю выпуск военной продукции, а я отводил внимание парторганизации на пустяки, а подчас поднимал большой шум, устраивал “самокритику”, ругал ГЛЕБОВА как плохого директора, при этом иногда очень резко, но все это впустую, все для видимости. На деле я делал все, чтобы облегчить ГЛЕБОВУ и РАВВА <задачу> успешно вредить.
Должен сказать, что у меня с РАВВА, помимо всего прочего, установились исключительно хорошие личные отношения, РАВВА был также связан лично с ПЯТАКОВЫМ. Он являлся близким многолетним другом начальника Главсельмаша БОРИСОВА, который, как известно, в прошлом был активным шляпниковцем.
Лично я был связан со следующими троцкистами.
По Ростову:
1. ФРУМКИНА. Она была завербована в контрреволюционную организацию в 1934 году КАПЛИНСКИМ и вместе с ним занималась вредительской работой в Крайплане. А в начале 1935 года в связи с тем, что был снят с работы и председатель РОНИН и заместитель КАПЛИНСКИЙ ввиду разоблачения в Крайплане активной контрреволюционной троцкистской организации во главе с неким ВЛАДИМИРОВЫМ, ФРУМКИНА почта в течение года оставалась фактическим председателем и, по ее словам, она весьма успешно тормозила работу Крайплана.
2. КАПЛИНСКИЙ. Он являлся фактическим организатором контрреволюционной группы с 1934 года. Но весной 1935 года уехал вовсе из Ростова. Таким образом, мне с ним работать не пришлось. Я с КАПЛИНСКИМ не связывался, пока Я. ЛИВШИЦ не сказал мне, что КАПЛИНСКИЙ старый троцкист и надежный человек. В Москве КАПЛИНСКИЙ работал в НКПС, кажется, в Финансовом Управлении. После отъезда его из Ростова я видел его только один раз в апреле 1935 г. в Москве, куда я ездил по делам завода. Тогда он только начал работать и поэтому не успел завязать связи. Поэтому я не был в курсе того, какую контрреволюционную работу вел КАПЛИНСКИЙ в Москве.
С КАПЛИНСКИМ в Москве часто виделся ОВЧИННИКОВ, ездивший не раз туда, и он, я думаю, в курсе контрреволюционной работы КАПЛИНСКОГО в Москве.
3. КАРПОВ Александр. Прибыл на работу в Ростов не то из Саратова, не то из Сталинграда, быв<ший> знакомый ШЕБОЛДАЕВА и большой приятель БЕРЕЗИНА – зав<едующего> ОРПО Крайкома, у которого он вначале был замом. Затем был переведен зав<едующим> промотделом крайкома и, наконец, вторым секретарем Горкома.
КАРПОВ, узнав о том, что я был близким другом ЛОМИНАДЗЕ, сам заявил мне, что он, в свою очередь, был близким другом ШАЦКИНА. Из дальнейших разговоров выяснилось, что КАРПОВ еще в Саратове примыкал к группе ШАЦКИНА, а в 1931-32 г.г. бывал у ШАЦКИНА в Москве в гостинице “Париж”. Там, у ШАЦКИНА – КАРПОВ, по его словам, встречался и с ЛОМИНАДЗЕ. Хвалил их обоих: “Ребята они умные, хорошие и говорят правду о положении в партии и в стране”.
КАРПОВ спрашивал меня, есть ли сочувствующие “левакам” ребята в Ростове. Я ввел его в курс дела, коротко рассказал о том, что имеется контрреволюционная организация на заводе Ростсельмаш, в Таганроге, со связями в Горсовете, в комсомоле, я также сказал КАРПОВУ, что завербован мною ЦЕЙТЛИН – секретарь Ленинского Райкома ВКП(б).
Как секретарь Горкома КАРПОВ оказывал контрреволюционным организациям по районам большую существенную помощь, помогал расставлять силы. Так, например, мне он помог сохранить ЕРЕМЕЕВА вторым секретарем Райкома. КАРПОВ покрывал всякие безобразия, имевшие место в Райкомах.
КАРПОВ был лично связан такие с ЕРОФИЦКИМ по организации контрреволюционной работы в комсомоле.
4. ЕРОФИЦКИЙ. Секретарь Оргбюро Крайкома Комсомола. На него была возложена задача вербовать в контрреволюционную организацию главным образом ответственных и руководящих работников комсомола. По его словам, он завербовал много секретарей Горкомов и Райкомов, но я с этими комсомольцами из соображений конспирации не связывался.
Для Сталинского Райкома Комсомола ЕРОФИЦКИЙ рекомендовал как вполне обработанного в контрреволюционном духе человека КИШКОВАРОВА. КИШКОВАРОВ работал при мне недолго, так что я, по существу дела, не успел его проверить.
По линии комсомола мною было дано указание ЕРОФИЦКОМУ вести осторожную работу, главным образом сеять всякого рода сомнения по вопросам о режиме партии, о положении дел в стране вообще и т.д.
ЕРОФИЦКИЙ и ФРУМКИНА являлись ближайшими друзьями СМИРНОВОЙ, БЕРЕЗИНА, КАРПОВА. Последний до разговора со мной знал, что ЕРОФИЦКИЙ и ФРУМКИНА состоят в контрреволюционной троцкистской организации.
5. ОВЧИННИКОВ – Пред<седатель> Горсовета. Он также входил в состав контрреволюционной троцкистской организации.
В 1934 году он был завербован, если его вообще нужно было вербовать, КАПЛИНСКИМ и ФРУМКИНОЙ. ОВЧИННИКОВ после 1933 года в связи со снятием его с партийной работы был исключительно озлоблен против партийного руководства, как говорил мне ФЕДИН, всячески клеветал на партийный режим и поддерживал дружбу только с троцкистами на центральном телеграфе, с группой некоего КУКУЕВСКОГО. С этими троцкистами он часто пьянствовал и играл в карты.
Так обстояло дело у ОВЧИННИКОВА до 1935 года, – когда его перевели на работу Пред<седателем> Горсовета.
В качестве председателя Горсовета ОВЧИННИКОВ должен был всячески тормозить работу Совета по строительству. С этой целью он окружал себя совершенно бездарными пешками вроде КОЖЕНКОВА и ВОЛЬБЕРГА и выдвигал явных контрреволюционеров, троцкистов на руководящие посты. Так, например, на работу председателя Горплана ОВЧИННИКОВ вместе с КОЛОТИЛИНЫМ выдвинул троцкиста ЛЕЙБОВИЧА, которого уже после обмена партдокументов пришлось снять и исключить из партии, так как он был разоблачен.
ОВЧИННИКОВ во время обмена партдокументов сумел получить согласие ШЕБОЛДАЕВА на приглашение в качестве Зам<естителя> Пред<седателя> Горсовета своего старого друга троцкиста КАПЛИНСКОГО.
ОВЧИННИКОВ поддерживал. близкие дружеские отношения с КОЛОТИЛИНЫМ, они вечно шушукались вдвоем. Их связь и дружба носила политический характер связи двух троцкистов.
Даже после того, как ОВЧИННИКОВ был разоблачен на одном из заседаний Бюро Горкома в контрреволюционных связях с группой КУКУЕВСКОГО, КОЛОТИЛИН не вызвал его из отпуска и вообще замял это дело.
При этом я должен оказать, что КОЛОТИЛИН в разговоре со мной сослался на то, что будто бы ШЕБОЛДАЕВ сказал, что ОВЧИННИКОВ вполне проверенный человек, и незачем копаться в этой истории.
Повторяю еще раз, что ОВЧИННИКОВ был крайне зол и непримиримо настроен против руководства партии и в своем озлоблении нередко говорил о терроре. Мне кажется характерным один факт из его поведения. После возвращения его из Москвы, где он проводил отпуск в санатории лечсануправления Кремля, ОВЧИННИКОВ рассказывал в присутствии КАРПОВА, кажется, КОЛОТИЛИНА и меня, что в санаторий, где он лечился, приехал верхом на лошади Лазарь Моисеевич КАГАНОВИЧ, при этом ОВЧИННИКОВ выразился так: “Приехал совершенно просто, обходил больных, его так легко было хлопнуть”.
6. ЦЕЙТЛИН – Секретарь Ленинского райкома ВКП(б). Был завербован мною уже во время обмена партдокументов. Мною ему было дано задание нащупать недовольных людей на предприятиях в своем районе и особое внимание обратить на Ленинский завод железной дороги. Что успел сделать ЦЕЙТЛИН, я проверить не могу, так как вскоре уехал в отпуск, а затем был арестован.
7. Зав<едующий> ОРПО Крайкома БЕРЕЗИН. С ним я сблизился на контрреволюционной основе во время проверки и особенно обмена партдокументов. Я обратил внимание на то, что БЕРЕЗИН при инструктировании секретарей райкомов как устно, так и письменно вопрос разоблачения и борьбы с троцкистами всегда относил на последнее место. БЕРЕЗИН исключительное внимание уделял простой технике дела, оставляя в тени политическое существо и выявление врагов в партии. Это особенно бросалось в глаза при обмене партдокументов. На инструктаже секретарей райкомов, который проводил БЕРЕЗИН, он сделал буквально следующее заявление: “Если при проверке партдокументов глазная задача состояла в том, чтобы исключить из партии всех жуликов, мошенников, кулаков, чуждый элемент, обманным путем пролезший в партию, а также и троцкистов, то при обмене партдокументов главная задача – очищение партии от пассива и балласта”. Ясно, что такая директива ни в какой степени не способствовала оживлению партийной организации на борьбу за разоблачение троцкистов. И так вел дело БЕРЕЗИН все время, вплоть до закрытого письма ЦК.
Я понял, что с БЕРЕЗИНЫМ можно разговаривать по душам. Постепенно из наших бесед выяснилось, что БЕРЕЗИН явно сочувствует троцкистам, и после ряда встреч прямо сказал мне следующее: “Ну что ж, троцкисты, если их всех гнать из партии, то разгоним лучших ребят. Вот у нас ЛЮБАРСКИЙ троцкист и БУРОВ троцкист и ЛАПИДУС имеет грехи, но они хорошие ребята и их нужно сохранить”. После этого я стал говорить с ним несколько более откровенно и по сути дела, сказал ему почти все о своих и ВАРДАНИАНА контрреволюционных настроениях. Он промолчал некоторое время, а затем как бы невзначай сказал: “Ну, работайте ребята, только смотрите – хорошо работайте, не провалитесь”.
Когда в Таджикистане исключили из партии мужа А. ВАЙНШТЕЙН – ПАВЛОВА, он обратился за поддержкой к своим друзьям в Азово-Черноморском крайкоме, и они немедленно откликнулись. Инициатором посылки рекомендательной телеграммы был, как мне сказал КАРПОВ, БЕРЕЗИН и сам КАРПОВ. В Сочи в октябре 1936 года КАРПОВ мне говорил, что он и БЕРЕЗИН знали, что ПАВЛОВ троцкист. Рекомендательную телеграмму ПАВЛОВУ подписали: ШЕБОЛДАЕВ, СМИРНОВА, БЕРЕЗИН, КАРПОВ, ЕРОФИЦКИЙ и ФРУМКИНА.
Когда в Шахтах партактив разоблачил и, по сути дела, разгромил секретаря Горкома троцкиста ЛЮБАРСКОГО, то бывший на активе член бюро Крайкома ДВОЛАЙЦКИЙ не мог сделать ничего лучшего, как фактически сорвал актив и под видом болезни печени умчался в Ростов, а отсюда выручать друга троцкиста ЛЮБАРСКОГО помчался больной БЕРЕЗИН.
После возвращения из Шахт БЕРЕЗИН мне рассказывал, как он “выручил” ЛЮБАРСКОГО; вызвал сначала главных бузотеров, которые заварили кашу, поговорил с ними по-хорошему, немного припугнул Крайкомом, как же можно ставить крайком перед фактом снятия секретаря Горкома, а затем выступил сам на партактиве и заявил, что ЛЮБАРСКИЙ вполне проверенный человек, крайком его хорошо знает и т.д. и т.п. Естественно, что после такого предисловия “бузотеры” также выступали за ЛЮБАРСКОГО.
8. Правой рукой БЕРЕЗИНА в Крайкоме был инструктор по городам ХАРЛАМОВ. Я знал, что ХАРЛАМОВ полностью сочувствует нашей контрреволюционной организации, именно поэтому рекомендовал его ВАРДАНИАНУ вторым секретарем Таганрогского Горкома,
ХАРЛАМОВ, будучи инструктором ОРПО Крайкома, был прикреплен к Сталинскому Райкому для проверки и приема актов проверки партдокументов. С ним у меня был откровенный разговор и, по сути дела, ХАРЛАМОВ, вместо проверки и изучения актов по существу, делал то, что я ему говорил. При этом он сказал мне, что он от БЕРЕЗИНА имеет директиву и информацию обо мне, что поэтому мне нечего беспокоиться.
Второй инструктор ХАНИН, ближайший сотрудник БЕРЕЗИНА, также являлся сочувствующим нашей контрреволюционной организации.
После всех этих фактов, а также личных разговоров с БЕРЕЗИНЫМ для меня стало совершенно ясно, что БЕРЕЗИН очень осторожный и скрытный человек, но при всех условиях наш надежный союзник по контрреволюционным делам, через которого мы можем расставлять кадры по всему Краю в целом.
Из Ростовских работников, по-моему, стоит хорошо проверить Секретаря Кировского Райкома РАДИЧА (близкий друг БЕРЕЗИНА). Я не знаю его политического лица, но один факт из его поведения наводит на большие сомнения. Когда ШЕБОЛДАЕВ в октябре 1936 года в Сочи показал КАРПОВУ и ЕРОФИЦКОМУ показания ВАЙНШТЕЙН, которыми они уличались в троцкистском прошлом еще по Саратову, и предложил им написать объяснение – РАДИЧ вместе со мной, КАРПОВЫМ, ФРУМКИНОЙ и ЕРОФИЦКИМ коллективно обсуждали, какого рода объяснение написать ШЕБОЛДАЕВУ. РАДИЧ усиленно помогал, особенно ЕРОФИЦКОМУ, средактировать заявление таким образом, чтобы в нем, по сути дела, не было никакого признания своих прошлых грехов. РАДИЧ – близкий и давнишний друг ЕРОФИЦКОГО, ФРУМКИНОЙ, КАРПОВА и БЕРЕЗИНА, и я уверен, что он, конечно, знал об их троцкистском прошлом, об их принадлежности к контрреволюционной группе еще в Саратове и в Сочи, просто двурушничал.
Со слов БЕРЕЗИНА мне было известно также, что секретарь Новороссийского Горкома БАНАЯН и председатель Горсовета КАТЕНЕВ – троцкисты и ведут соответствующую работу. О том, что БАНАЯН – троцкист, я знал также со слов ВАРДАНИАНА. В Сочи секретарем Горкома сидел троцкист ЛАПИДУС, а до него был ГУТМАН, человек, который прошел школы ВАРДАНИАНА и был им завербован в к.-р. организацию.
По Новочеркасску я был связан лично с секретарем Горкома ФЕДИНЫМ [9] и его женой, троцкисткой КРУГЛЯКОВОЙ, о которых я уже говорил выше.
ФЕДИН, в свою очередь, как мне говорил, сам завербовал ШЕЙНИНА – второго секретаря горкома. Новочеркасская группа троцкистов ставила перед собой задачу проникнуть в ВУЗы и особенно на паровозостроительный завод. Однако ФЕДИН вскоре заболел и вместе с КРУГЛЯКОВОЙ выехал вовсе из края. Поэтому я связь с Новочеркасском потерял.
По Таганрогу, как я уже говорил, я был связан только лично с ВАРДАНИАНОМ.
Считаю необходимым остановиться на вредительски проведенной работе в Таганроге проверки партдокументов. Процент исключения из ВКП(б) по Таганрогу был совершенно ничтожен, если не ошибаюсь, около 6-ти, а троцкистов среди них почти никого не было. Когда же Крайком нажал на ВАРДАНИАНА и требовал более тщательной очистки партии от всякого хлама и швали, и прежде всего от контрреволюционеров-троцкистов, ВАРДАНИАН повел чисто контрреволюционную агитацию о том, что таганрогская организация – это рабочая организация, а крайком, мол, требует исключения из партии рабочих. Основной задачей контрреволюционной троцкистской организации по Таганрогу являлось вредительство по линии оборонной промышленности в первую очередь. Директивы по вопросу о вредительстве ВАРДАНИАН и завербованные им хозяйственные работники получали, как это мне говорил ВАРДАНИАН, непосредственно из Москвы.
С кем был связан ВАРДАНИАН в Москве, я не знаю. Он мне этого не говорил, но я знаю, что в Москве у него были широкие связи.
Мне известно со слов самого ВАРДАНИАНА, что он имел повседневную живую связь с Тбилиси и Ереваном. Он говорил мне, что связь с Закавказьем он поддерживает главным образом через доктора Арама ШАВЕРДОВА, живущего в Тбилиси, зав<едующего> здравотделом Закавказской железной дороги.
ВАРДАНИАН безусловно знал о контрреволюционной работе группы ХАНДЖЯНА. [10] Он знал также о несомненной связи этой группы с так называемыми “левыми” дашнаками. В разговорах со мной ВАРДАНИАН называл ХАНДЖЯНА своим заместителем в Армении, и когда после самоубийства ХАНДЖЯНА начали разоблачать его группу, ВАРДАНИАН был очень обеспокоен, что могут дойти до него.
Из известных мне лиц партийного и советского аппарата в г. Ростове вызывают сомнения следующие: ФАЛЬКНЕР – зав<едующий> торговым отделом крайкома, ТЮЛЬКОВ А. – зав<едующий> промотделом горкома и ХАЛАМЕЙЗЕР – директор Ростгорторга [11].
Все эти лица – комсомольцы одного поколения, и я не раз слыхал разговоры участников организации, что все они имели в прошлом троцкистские дела.
На железнодорожном транспорте подрывную контрреволюционную троцкистскую работу вели Яков ЛИВШИЦ, В. КОЛОКОЛКИН и Ц. АМАТУНИ.
ЛИВШИЦ неоднократно говорил мне, что он свою вредительскую контрреволюционную работу построил таким образом, чтобы к работе его дороги придраться не могли. “Я, – говорил ЛИВШИЦ, – должен свою дорогу держать одной из первых, чтобы не вызывать ни малейших подозрений и проводить вредительство на других важнейшего оборонного значения дорогах путем вербовки их начальников”. Он мне говорил, что им завербованы в контрреволюционную организацию начальник Закавказской дороги РОЗЕНЦВЕЙГ, КНЯЗЕВ и бывш<ий> его заместитель, а затем Начальник С<еверо->К<авказской> ж<елезной> д<ороги> МАЕВСКИЙ. Кроме того, по его словам, на А<зово->Ч<ерноморской> ж<елезной> д<ороге> все важнейшие командные должности заняты исключительно проверенными, завербованными в троцкистскую организацию людьми.
В связи со снятием с работы начальника Политотдела А<зово->Ч<ерноморской> ж<елезной> д<ороги> РОЗЕНТАЛЯ ЛИВШИЦ сказал мне, что он выставит перед НКПС и ЦК мою кандидатуру Начальником Политотдела дороги. Я категорически отказался и со своей стороны рекомендовал ему КОЛОКОЛКИНА, который, как мне было известно, являлся активным членом троцкистской организации.
НКПС назначил Начальником Политотдела АМАТУНИ. АМАТУНИ я знал по работе в Закавказье, но не видел его очень много лет и поэтому не имел ни малейшего представления о его политической физиономии,
По приезде на работу в Ростов АМАТУНИ сразу же резко занял линию абсолютной и безоговорочной поддержки ЛИВШИЦА во всех его начинаниях, вплоть до того, что он на совещании стахановцев переборщил и произнес о ЛИВШИЦЕ довольно подхалимскую речь.
Затем ЛИВШИЦ сказал мне о том, что АМАТУНИ является сторонником троцкистов и что ему – ЛИВШИЦУ в этом отношении здорово подвезло, после чего, я разговаривал с АМАТУНИ сам. Он подтвердил мне сказанное Лившицем и восторгался хитростью и тактичностью ЛИВШИЦА.
КОЛОКОЛКИН вместе с МАЕВСКИМ вели подрывную работу на С<еверо->К<авказской> ж<елезной> д<ороге>. Я это знаю как со слов АМАТУНИ и ЛИВШИЦА, так и со слов самого КОЛОКОЛКИНА, который в 1936 г., будучи в Ростове, рассказывал мне сам об этом.
На к.-р. совещаниях с участием ЛИВШИЦА, АМАТУНИ, ВАРДАНИАНА и меня не раз подымался вопрос о возможности организации террора над СТАЛИНЫМ при поездке его по жел<езной> дороге. ЛИВШИЦ, высказываясь в принципе за террор, доказывал,
что это дело чрезвычайно сложное и трудное и требует участия большого количества людей.
ЛИВШИЦ объяснял нам, что вагон, в котором ездит СТАЛИН, очень прочный, технически специально оборудован, а перед его вагоном идет еще один специальный вагон. Чтобы разбить вагон СТАЛИНА, говорил ЛИВШИЦ, нужно весь поезд пустить под очень большой откос или же устроить взрыв моста при прохождении поезда.
Понятно вполне, что ЛИВШИЦ пускался с нами в такие объяснения уже техники организации крушения не зря и не просто для разговоров. Он делал и практически шаги для совершения террора.
Вопрос о терроре чаще других подымал АМАТУНИ и неоднократно бросал ЛИВШИЦУ реплики: “Ты, Яша, если захочешь, все можешь сделать на дороге”.
Я не знаю, какие именно практические меры предприняли ЛИВШИЦ и АМАТУНИ для организации террора над СТАЛИНЫМ, об этом ни ЛИВШИЦ, ни АМАТУНИ мне не говорили. Но со слов ЛИВШИЦА я знаю, что все важнейшие узловые пункты по всей линии дороги были заняты кадрами, специально завербованными и проверенными ЛИВШИЦЕМ. Это и была практическая подготовка для организации террора.
Наша к.-р. организация занималась террористической деятельностью не только на транспорте. Основное внимание было обращено на Сочи, и мы употребляли все усилия к тому, чтобы обеспечить этот важнейший пункт соответствующими проверенными кадрами. Впервые идея организации террора над СТАЛИНЫМ именно в Сочи возникла в разговоре манду мною и ВАРДАНИАНОМ еще в 1935 г. Тогда же мы использовали то обстоятельство, что крайком подбирал секретаря для Сочинского горкома, и по рекомендации ВАРДАНИАНА – в Сочи был назначен ГУТМАН, второй секретарь Таганрогского горкома. До этого ГУТМАН был завербован в к.-р. организацию ВАРДАНИАНОМ. ВАРДАНИАН взял на себя снабдить Сочи из Таганрога проверенными троцкистами как по линии горкома, так и горкома ВЛКСМ.
Мне известно, что ВАРДАНИАН действительно послал нескольких троцкистов для работы в Сочи. Связь с ГУТМАНОМ и другими троцкистами, посланными в Сочи, поддерживал непосредственно ВАРДАНИАН через специальных посланцев. Сочинской террористической группе, нами (ВАРДАНИАНОМ и мною) было дано задание:
1. Установить точно местожительство СТАЛИНА.
2. Установить путем тщательного и продолжительного наблюдения маршруты наиболее частых проездов и особенно маршруты и места наиболее частых прогулок СТАЛИНА пешком и только после этого – наметить удобные пункты для совершения террористического акта.
Мы учитывали, что Сочи является самым удобным местом для террора над СТАЛИНЫМ, но вместе с тем мы поникали, что малейший промах, один неверный шаг может погубить все дело, и поэтому решили не торопиться, лишь бы подготовить решительный удар со всей необходимой тщательностью, доведя возможность неудачи до минимума.
Яков ЛИВШИЦ был полностью в курсе подготовки теракта в Сочи и всячески нас поддерживал, полагая, что организовать теракт в Сочи легче чем на транспорте. После отъезда ЛИВШИЦА из Ростова, по сути дела, мы почти уже не рассчитывали на совершение теракта над СТАЛИНЫМ на транспорте и поэтому с еще большей энергией взялись за организацию этого злодейства в Сочи. В 1935 году крайком отозвал ГУТМАНА из Сочи на работу в Ростов, но он за время пребывания в Сочи успел расставить проверенных людей для наблюдения и дальнейшей организации теракта. Эти люди были связаны с ВАРДАНИАНОМ.
Я должен Вам еще рассказать о связях нашей организации среди работников НКВД. Мне со слов ВАРДАНИАНА известно, что им еще в 1935 г. был завербован в к.-р. троцкистскую организацию Нач<альник> НКВД Таганрога БАЛАНЮК, который одновременно был большим другом КОЛОТИЛИНА.
Мне известно, что в 1931-1932 г.г. ЛОМИНАДЗЕ был близок и дружил с одним чекистом, работником Иностранного Отдела в Москве, зовут его – Тарас, фамилию его я не знаю, живет в доме НКВД СССР, Лубянка, Фуркасовский переулок.
Тарас ниже среднего роста, брюнет, еврей, лицо широкое, типично еврейское, носит пенсне.
Этот Тарас в то время часто ездил за границу, был в Америке и доставлял ЛОМИНАДЗЕ газеты и какую-то корреспонденцию, какого характера была эта корреспонденция, я не знаю. Кроме того, я знаю, что ЛОМИНАДЗЕ посылал через него же письма за границу – кому и какого содержания, не знаю.
К своим показаниям о ВАРДАНИАНЕ добавлю, что им был завербован в к.-р. троцкистскую организацию летчик РЕМЕЗЮК [12], близкий друг БАЛАНЮКА, чем ВАРДАНИАН очень гордился и говорил: “Теперь у нас есть свой летчик”.
Организация была связана еще с одним работником НКВД, троцкистом, о котором я хочу Вам показать.
В конце лета 1935 года приехала из отпуска в Сочи ФРУМКИНА, член нашей контрреволюционной организации. По приезде в Ростов она мне рассказала, что по дороге из Сочи в Ростов она ехала в вагоне вместе с ДАШКО, бывшим начальником Транспортного Отдела НКВД, и ЩИРОВЫМ – секретарем Крайисполкома. Вместе с ними в этом же вагоне ехал работник НКВД МАСАЛЬСКИЙ. МАСАЛЬСКИЙ являлся участником нашей организации, это мне было известно со слов ФРУМКИНОЙ и ЕРОФИЦКОГО еще в 1935 году. По сообщению ФРУМКИНОЙ, МАСАЛЬСКИЙ сообщил ей, где живет СТАЛИН в Сочи, подробно информировал ее, как он охраняется, и вообще весь распорядок дня СТАЛИНА за время отдыха его в Сочи. Это сообщение МАСАЛЬСКОГО, который, работая а органах НКВД, имел полную возможность получить точные и подробные данные о всех обстоятельствах отдыха и охраны СТАЛИНА в Сочи, для нашей организации было чрезвычайно важным. Об этом я и сказал ФРУМКИНОЙ.
Должен добавить, что в 1935 году ФРУМКИНА мне говорила, что МАСАЛЬСКИЙ – кадровый троцкист, близко связан со ШМИДТОМ и ПРИМАКОВЫМ и на него можно вполне полагаться.
Я должен заявить Вам, что связи нашей организации в НКВД нами особенно тщательно конспирировались, и мы им придавали особое значение. МАСАЛЬСКИЙ в Ростове и БАЛАНЮК в Таганроге – были для нас кладом в полном смысле этого слова. И ЛИВШИЦ, и ВАРДАНИАН, и я считали, что крепко захватили в свои руки ряд командных постов в партийном и советском аппарате и, обзаведясь связями в ЧК, мы успешно сумеем выполнить наши планы и преступные намерения по организации террористического акта над СТАЛИНЫМ в Сочи.
Позвольте Вам чистосердечно и искренне заявить, если Вы, конечно, хоть на одну минуту поверите в мою искренность, что основное и самое существенное из всех тех преступных актов и дел, которые я совершал до моего ареста, я Вам в этих моих показаниях сообщил.
Я не исключаю, что в Вашем распоряжении имеются данные, касающиеся моей преступной деятельности, которые не нашли отражения в моих настоящих показаниях. Я прошу Вас иметь в виду и верить мне, что это ни в коем случае не является результатом желания скрыть что-либо от Вас, т.к. скрывать мне нечего, а могло явиться следствием только того, что я тот или иной факт запамятовал.
Вопрос: Следовательно, Вы сказали все?
Ответ: Я сказал все, что мог вспомнить. Повторяю еще раз, что готов дать правдивые, развернутые ответы на все вопросы, которые могут возникнуть в процессе дальнейшего следствия.
Я не знаю, является ли это существенным в нынешнем моем положении и интересует ли это следствие, но я хочу принести Вам глубокое извинение за то, что 29 октября 1936 года, когда я стал было частично на путь откровенных признаний, я не рассказал Вам всей правды до конца.
Вопрос: Вы в своих показаниях назвали как участника троцкистской организации работников НКВД – БАЛАНЮКА, связанного с террористом ВАРДАНИАНОМ, и МАСАЛЬСКОГО, связанного с террористами ЕРОФИЦКИМ и ФРУМКИНОЙ. Больше Вы никого из работников НКВД, причастных к вашей террористической деятельности не знаете?
Ответ: Кроме работника НКВД СССР Тараса, о котором я также показывал, я никого не знаю.
Я только хочу добавить, что в близких отношениях с террористом ФЕДИНЫМ был Начальник Отдела НКВД в Новочеркасске ШАПОВАЛОВ. ШАПОВАЛОВ был в хороших отношениях также со мной. Я с ним работал вместе в Ейске, однако я с ним организационно связан не был, и мне неизвестно, был ли он организационно и политически связан с ФЕДИНЫМ.
Вопрос: А кроме ШАПОВАЛОВА, с кем из чекистов Вы были близки и кто являлся Вашим политическим единомышленником из работников НКВД?
Ответ: Больше ни с кем.
Вопрос: Вы показали, что на ряде участков железной дороги ЛИВШИЦ расставил троцкистов для осуществления своих преступных намерений в борьбе с Советской властью. Кто Вам персонально известен из участников троцкистской организации на транспорте?
Ответ: Я Вам показал, что участниками троцкистской организации на транспорте являлись кроме ЛИВШИЦА – АМАТУНИ, КОЛОКОЛКИН, МАЕВСКИЙ, РОЗЕНЦВЕЙГ и КНЯЗЕВ. Последние два работали на других дорогах. С этими людьми был непосредственно связан ЛИВШИЦ и об их роли в организации мне было известно от него. Кроме того, с АМАТУНИ и КОЛОКОЛКИНЫМ я был связан лично, и они были полностью в курсе моей контрреволюционной деятельности. Больше из участников организации на транспорте мне никто не известен.
Вопрос: Вы назвали в своих показаниях ряд участников организации на Ростсельмаше, которые вели там вредительскую работу. Больше Вы никого из участников организации на Ростсельмаше не знаете?
Ответ: Больше никого. Здесь я упустить кого-либо не мог, так как с Ростсельмашем я был чрезвычайно близко связан. Правда, РАВВА мне говорил, что им завербован еще ряд людей, речь шла о второстепенных фигурах, которые мне лично известны не были.
Вопрос: Вы показали, что бывший Зав<едующий> ОРПО крайкома БЕРЕЗИН был в курсе вашей контрреволюционной троцкистской работы и был связан на троцкистской основе не только с Вами, но и с троцкистами ЛЮБАРСКИМ, ЛАПИДУСОМ, БУРОВЫМ и др<угими>. Какая роль в организации отводилась БЕРЕЗИНУ?
Ответ: Я и ВАРДАНИАН делали на БЕРЕЗИНА большую ставку. Мы прекрасно понимали, что БЕРЕЗИН, хотя и числился Зав<едующим> ОРПО, фактически являлся одним из секретарей крайкома и имел совершенно решающий голос в вопросах распределения кадров. Он являлся для нас очень ценным с точки зрения продвижения наших единомышленников на те или иные посты советского и хозяйственного аппарата. А что он для этой цели вполне пригоден, мы убедились на конкретных фактах, когда БЕРЕЗИН ряд троцкистов брал под свою непосредственную защиту, всячески выдвигал и помогал упрочить их положение в партийной организации Азово-Черноморья. Конкретно ЛЮБАРСКИЙ в Шахтах, БУРОВ в Краснодаре, ХАРЛАМОВ в Таганроге, ХАНИН – инструктор крайкома, ЛАПИДУС в Сочи, КАРПОВ в Ростовском горкоме и т.д.
Для того, чтобы показать, насколько неограниченна была власть БЕРЕЗИНА в Ростове в вопросах распределения кадров и насколько это дело было, в буквальном смысле слова, у него на откупе, могу сказать, что ЕРОФИЦКИЙ, БУРОВ, КАРПОВ, РАДИЧ и другие сподвижники БЕРЕЗИНА по Саратову, называли его не иначе как “наш батько”. Проще говоря, БЕРЕЗИН взял готовую троцкистскую группу из Нижне-Волжского края и полностью импортировал ее в Азово-Черноморский край.
Вы сами понимаете, насколько это было нам важно и насколько это облегчало нашу задачу по развертыванию троцкистской работы.
Вопрос: Вы показали, что во время вашего пребывания в Азово-Черноморском крае ВАРДАНИАН поддерживал постоянную связь с Тбилиси и Ереваном, в частности Вы назвали доктора Арама ШАВЕРДОВА, зав<едующего> Здравотделом Закавказской железной дороги, через которого ВАРДАНИАН осуществлял связь с Закавказьем. Дайте подробные показания по этому вопросу,
Ответ: Я уже показал, что в Тбилиси ВАРДАНИАН был организационно связан с ПИРУМОВЫМ, в Ереване с ХАНДЖЯНОМ, которого, как я говорил, ВАРДАНИАН называл своим замом в Армении. В какой мере Арам ШАВЕРДОВ, который выполнял функции связиста организации, был в курсе контрреволюционных дел ВАРДАНИАНА, я не знаю,
Кроме того, мне известно со слов самого ВАРДАНИАНА, что он поддерживал постоянную телефонную и письменную связь с Сусанной Сергеевной МЯСНИКОВОЙ в Тбилиси. Я не могу сказать что-либо компрометирующее о МЯСНИКОВОЙ, но я представлял себе дело таким образом, что ВАРДАНИАН несомненно использует телефон, квартиру и имя МЯСНИКОВОЙ для своих контрреволюционных связей в Закавказье. Вы сами понимаете, что лучшего конспиративного адреса для заговорщицкой работы не найти.
Со слов ВАРДАНИАНА мне известно также, что в Таганроге у него бывали какие-то люди из Тбилиси и Еревана. Я лично видел там один раз какого-то беспартийного, кажется, врача.
Вопрос: А Вы лично поддерживали какие-либо связи с закавказскими троцкистами в других городах Союза?
Ответ: С Закавказьем или, вернее, с Тбилиси я поддерживал активную связь, как я уже говорил в своих показаниях, с 1931 по 1933 г. через Б. МДИВАНИ с МАТИКАШВИЛИ, МЕЛАДЗЕ, С. ПИРУМОВЫМ, М. ТОРОШЕЛИДЗЕ и братьями П. и Л. АГНИАШВИЛИ.
После 1933 года, уверяю Вас, я связи с этими людьми не поддерживал. Имел одну встречу с Б. МДИВАНИ, но она носила личный характер.
Со времени приезда в Ростов моя основная контрреволюционная работа ограничилась рамками Азово-Черноморья. Я считал для себя невозможным одновременно поддерживать связь с Закавказьем, хотя бы потому что меня там ряд людей хорошо знал, и разоблачить меня было бы совсем не трудно.
Вопрос: Вы в своих показаниях ничего не говорите о БЕЛОБОРОДОВЕ. Разве Вам ничего не было известно о троцкистской работе, которую он вел в Ростове?
Ответ: Я знал о том, что ГЛЕБОВ связан с БЕЛОБОРОДОВЫМ. Однако я лично с БЕЛОБОРОДОВЫМ связан не был и, хотя знал, что он ведет троцкистскую работу в Ростове, в существо этой работы посвящен не был.
Вопрос: А ЛИВШИЦ Вам о БЕЛОБОРОДОВЕ ничего не говорил?
Ответ: ЛИВШИЦ мне вскользь только говорил, что БЕЛОБОРОДОВ жив и ведет работу.
Вопрос: А что Вам известно о конкретной контрреволюционной деятельности КОЛОТИЛИНА?
Ответ: С КОЛОТИЛИНЫМ у меня были лично исключительно натянутые, плохие отношения. Поэтому я лично никаких организационных связей с ним не имел и не поддерживал, но я знал, что КОЛОТИЛИН тесно связан политически и организационно с ОВЧИННИКОВЫМ и БАЛАНЮКОМ и что он является членом троцкистской контрреволюционной организации.
Из его контрреволюционной деятельности я могу указать на вредительскую постановку партийной работы в ростовской организации, которую планомерно и систематически проводил КОЛОТИЛИН вместе с другими участниками организации. Вредительская работа КОЛОТИЛИНА в парторганизации заключалась в исключительном зажиме самокритики, который он практиковал, в администрировании, в отсутствии какой-либо четкой, ясной этической линии, сознательном отвлечении внимания парторганизации от существенных, основных вопросов партийной политики и практики на пустяковые, несерьезные вопросы, в сознательно плохом проведении проверки и обмена партдокументов.
Кроме того, КОЛОТИЛИН вместе с ОВЧИННИКОВЫМ подбирал троцкистские кадры по Ростовскому горсовету.
Вопрос: Чем Вы можете дополнить свои показания?
Ответ: Я вспомнил один, на мой взгляд, очень существенный факт, касающийся контрреволюционной деятельности ЧЕФРАНОВА. Когда встал вопрос об аресте ГЛЕБОВА-АВИЛОВА, я был об этом своевременно предупрежден ЧЕФРАНОВЫМ, который мне сказал, что есть показания жены БЕЛОБОРОДОВА – ЯБЛОНСКОЙ, а
также ДУКАТА и ДОРОФЕЕВА, арестованных органами НКВД, и что
Управление НКВД поставило вопрос об аресте ГЛЕБОВА. Я об этом немедленно сообщил РАВВА. –
Записано с моих слов верно и мною прочитано –
ДОПРОСИЛИ:
НАЧ. УНКВД по АЧК
КОМИССАР ГОСУД. БЕЗОПАСНОСТИ 3 РАНГА – ЛЮШКОВ.
ПОМ. НАЧ. УНКВД по АЧК
КАПИТАН ГОСУДАР. БЕЗОПАСНОСТИ – КАГАН.
НАЧ. 4 ОТДЕЛА УГБ УНКВД АЧК
КАПИТАН ГОСУДАР. БЕЗОПАСНОСТИ – ОСИНИН.
Верно:
СТ. ИНСПЕКТОР 8 ОТДЕЛА ГУГБ –
ЛЕЙТЕНАНТ ГОСУДАР. БЕЗОПАСНОСТИ: Голанский (ГОЛАНСКИЙ)
РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 299, Л. 33-77.
[1] Под данной фразой имеется приписка И. Сталина: “А Шаповалов?”
[2] В тексте ошибочно – “Агнеашвили”.
[3] В тексте ошибочно – “Амо Варданиан”.
[4] В тексте ошибочно – “Агнешвили”.
[5] В тексте ошибочно – “Левианта”.
[6] Фраза “Федин один из обиженных и недовольных, считает себя жертвой партийного режима” подчеркнута, и рядом с ней на полях имеется помета И. Сталина: “Федин и Круглякова”.
[7] Фамилия “Равва” подчеркнута и рядом с ней на полях имеется помета И. Сталина: “Равва”.
[8] Иванков Григорий Илларионович, 1892 года рождения, уроженец г. Красного Сулина, исключен из рядов ВКП(б) с 1936 г. за сокрытие от партии своего пребывания на территории белых, работал заместителем директора и начальником цеха уборочных машин завода “Ростсельмаш”. Арестован 15 октября 1936 г. Осужден к расстрелу 10 июня 1937 года выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР по статьям 58-7, 58-8 и 58-11 УК РСФСР.
[9] Слова “Новочеркасску я был связан лично с секретарем Горкома Фединым” подчеркнуты и рядом с ними на полях имеется помета И. Сталина: “Федин и Круглякова”.
[10] Фраза “группы Ханджяна” подчеркнута карандашом.
[11] Фраза “Фалькнер – зав<едующий> торговым отделом крайкома подчеркнута, фамилия “Тюльков” подчеркнута, а фраза “Халамейзер – директор Росгорторга” обведена карандашом. Рядом на полях поставлен крест.
[12] В тексте ошибочно – “Ремизюк”. Фамилия обведена карандашом, рядом на полях поставлен крест.
