СТЕНОГРАММА

ВЕЧЕРНЕГО ЗАСЕДАНИЯ ВОЕННОЙ КОЛЛЕГИИ

ВЕРХСУДА СОЮЗА ССР

21-го августа 1936 г.

 

КОМЕНДАНТ: Суд идет, прошу встать.

УЛЬРИХ (ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ): Садитесь, пожалуйста. Заседание продолжается. Подсудимый МРАЧКОВСКИЙ, вы хотели задать вопрос ТЕР-ВАГАНЯНУ. Предоставляю вам слово.

МРАЧКОВСКИЙ: Я заявляю, что я фамилию ШТЫКГОЛЬД не упоминал не потому, что я хотел бы сокрыть эту фамилию. Во-первых, она выпала у меня из памяти, т.к. ШТЫКГОЛЬДА я потерял из виду с 1929 года. Теперь выясняется, что СМИРНОВ вперед передал ШТЫКГОЛЬДА ТЕР-ВАГАНЯНУ, а потом, вероятно, и у ТЕР-ВАГАНЯНА отобрал его себе, т.к. он многих, вероятно, держит и не желает выдавать. Я хочу подтвердить то, что говорил ТЕР-ВАГАНЯН: СМИРНОВ, вероятно, не желает говорить правду по соображениям сокрытия людей, с одной стороны, сокрытия связи с ТРОЦКИМ – с другой стороны. Я уже говорил, что в конспиративной работе каждый из нас понимал, что не сегодня-завтра он должен быть арестован, а поэтому должна быть какая-то передача другому лицу и людей, и шифра, и явок. Я заявляю, что мне СМИРНОВ не передал ни людей, ни шифра, ни явок. Разрешите задать вопрос ТЕР-ВАГАНЯНУ.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

МРАЧКОВСКИЙ: ТЕР-ВАГАНЯН, передал ли СМИРНОВ тебе людей, шифр, который был установлен с ТРОЦКИМ, и явки?

ТЕР-ВАГАНЯН: Нет.

МРАЧКОВСКИЙ: Следовательно, я делаю вывод, что СМИРНОВ имеет людей, которых он не желает выдавать.

КАМЕНЕВ: Я прошу у суда разрешения уточнить показания ТЕР-ВАГАНЯНА о его встречах и беседах со мною и, в связи с этим, задать ему несколько вопросов.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

КАМЕНЕВ: ТЕР-ВАГАНЯН здесь в стиле весьма легком и веселом говорил о событиях трагических и под этим покровом безбожно сознательно путал и даты, и характер наших встреч, и содержание их. Прежде всего, наши встречи начались не позже июля и кончились соглашением (я дальше об этом скажу) в самом начале августа. Этих встреч было несколько, и на квартире у меня ВАГАНЯН был отнюдь не один раз, как он здесь утверждает. Я напомню ТЕР-ВАГАНЯНУ, что один раз вы пришли ко мне и застали меня в моем кабинете, а второй раз мы встретились с вами, оба направляясь по предварительному условию ко мне на квартиру, на улице, и на улице начался наш разговор (конечно, на нейтральные темы), который закончился, когда мы поднялись ко мне. Вспоминаете вы это?

ТРР-ВАГАНЯН: Нет, второго разговора не было. Первый разговор был.

КАМЕНЕВ: Я утверждаю, что эта встреча, начавшаяся на улице, была второй, а кроме того была еще и третья встреча у меня на квартире на Манежной улице, которой предшествовали несколько встреч предварительных и не носивших столь серьезного характера, в моем служебном кабинете. Этот факт я устанавливаю потому, что это выяснит характер наших встреч, ибо ВАГАНЯН, опять-таки в легком стиле, представил эти встречи, сказав, что во время наших встреч я относился к нему с олимпийским пренебрежением, что мы чуть ли не шутили друг с другом и т.д. На самом деле это решительно противоречит истине, и содержанию, и цели наших встреч. Странно было бы мне приглашать Ваганяна к себе на квартиру, если бы я относился к нему с олимпийским пренебрежением. Был период, когда я действительно вел себя с Ваганяном так, что могло показаться за пренебрежение, но ни олимпийское пренебрежение, ни амикошонство не входят в мои обычные отношения с людьми, а мы с вами ведь серьезные люди и собирались для серьезного дела, знали это вы, знал это и я. Но я приступил к этому не сразу, я должен был понять вас, прежде чем говорить о деле. Поручение мне зиновьевцами вести переговоры с Ваганяном было несколько своеобразно и отличалось от тех поручений, которые имел Евдокимов, – вести переговоры с Мрачковским, или Зиновьев – со Смирновым. Смирнов и Мрачковский были совершенно ясные политические фигуры, для переговоров с которыми не требовалось никаких прощупываний, мы знали, что они подлинные представители Троцкого, а мы делали заговор с Троцким. И хотя Ваганян сказал, что мы оказывали пренебрежение местной Московской организации, но она представляла для нас политическую ценность постольку, поскольку мы были уверены, что люди, ведущие с нами переговоры, действовали по прямому полномочию Троцкого. Вот этого я и не мог сказать о том представителе московской троцкистской организации, т.е. о Тер-Ваганяне. Его личная близость к Троцкому значительно меньше, его политическая биография была не такой, как у Смирнова и Мрачковского, и раньше чем поставить перед ним вопрос об организации заговора против самого могущественного правительства и самой могущественной партии в мире, я конечно, должен был прощупать, с кем я имею дело. И вот этот период, когда я предварительно выяснял, в какой степени вы действительно можете считаться представителем троцкистской организации и в какой степени вы, Тер-Ваганян, можете включиться в ту работу, которую мы предполагали с этой организацией вести, этот период вам и показался каким-то странным периодом, и из всех наших отношений вы запомнили только его.

И вот в этом есть ваша, мало сказать, ошибка, ваше преступление, что вспоминая этот предварительный период наших разговоров и передавая его в легком и шутливом тоне, говоря об олимпийском пренебрежении, о каких-то шутках насчет Тера и Терчика и т.д., вы забыли, боюсь, сознательно, сказать, что я говорил вам, что вы, кажется, не литератор, журналист, человек поддающийся настроению, спрашивал, не импрессионист ли вы, и т.д. Был такой период, но окончился, он окончился при нашем втором свидании, когда я, с одной стороны, из сообщения Зиновьева и Евдокимова, которые параллельно и в то же время вели переговоры со Смирновым и Мрачковским, убедился что действительно Тер-Ваганян включен ими в руководство всесоюзной троцкистской организацией и почитается ими вполне, я не хочу употреблять слова достойным, вполне находящимся на месте для той работы, которую должна была вести контрреволюционная организация.

Вот когда я убедился в этом со слов Мрачковского и Смирнова, когда я из беседы с вами убедился, что вы горячо, страстно и стремительно, страстнее, чем вы это показываете, отстаиваете линию, общую вам с Мрачковским и Смирновым, тогда я прекратил эти предварительные разговоры и поставил вопрос в упор. Это были вопросы, ради которых я с вами встретился летом 1932 года, вопрос о том, действительно ли троцкистская организация получила директиву Троцкого о переходе к террористическим действиям и тактике – первый вопрос, второй вопрос – принята ли эта директива вашей организацией, третий вопрос – готовы ли вы и считаете ли целесообразным и необходимым осуществлять эту директиву совместно с нашей организацией. Вот три вопроса, которые обязательно нужно вспомнить, вспомнив о том, что я называл вас ТЕР и ТЕРЧИКОМ. На эти вопросы я получил совершенно ясные, категорические и положительные ответы. Иначе быть и не могло, потому что не для того, чтобы обменяться мнениями о положении в стране, мы встретились. Это была пройденная стадия. Нельзя заменять разговор, из которого вырос террористический заговор, разговорами хотя бы на тему политическую об общем положении в стране – это стадия, которая давным-давно прошла и на которой невозможно было держаться.

Поставив эти вопросы перед Ваганяном, я получил ответы, что да, директива от Троцкого имеется, что она получена Смирновым, что эта директива вполне точна в смысле указания на то, что сам Троцкий перешел на террористические методы и действия и требует от своей организации перехода на эти действия, во-вторых, что эта директива обсуждена в троцкистском центре, что она принята им и, в-третьих, что эта директива кладется ими как обязательное условие соглашения с нами.  

Вот три ответа, которые я получил, эти ответы вполне совпадают с ответами, которые Евдокимов получил от Мрачковского и Зиновьев от Смирнова. Если вы это забыли, то разрешите… Я прошу суд задать вопрос Ваганяну. Вы, кажется, упомянули в показаниях, что во время свидания со мной вы говорили, что выход из положения в стране заключается в воссоздании центрального комитета в составе (я не хочу теперь называть эти фамилии) ТРОЦКОГО, КАМЕНЕВА и ЗИНОВЬЕВА. Вы говорили об этом?

ТЕР-ВАГАНЯН: Да.

КАМЕНЕВ: Раз мы говорили об этом в 1932 году и раз мы были убеждены, что {не может быть} сейчас пролетарского массового движения, которое восстановило бы этот центральный комитет, не предвидится, то о чем мы говорили? Что {мы хотели} хорошо было бы, если бы этот центральный комитет свалился с неба?

ТЕР-ВАГАНЯН: Нет, я сказал.

КАМЕНЕВ: Значит, мы говорили не о том, какое настроение в стране, а говорили о том, что для того, чтобы создать этот центральный комитет, нужны методы, которые рекомендует в своей директиве Троцкий, методы террористической борьбы. Говоря об этом, мы не могли говорить весело и легкомысленно и отвлекаться в какую бы то ни было сторону. Этого вы не сказали, поэтому беседа наша летом 1932 года получила комедийный характер, вы переложили трагедию на комедийный язык, я не могу этого оставить без возражения и протеста.

Я хочу только сказать, что когда мы в августе на совещании в Ильинском, которое неоднократно упоминалось уже судом, заслушивали в составе зиновьевского центра доклад Зиновьева об итогах всех этих тройственных переговоров, то мы имели точный материал, полученный от Смирнова и Евдокимова и мною лично полученный от Тер-Ваганяна, о директиве Троцкого, о принятии этой террористической директивы троцкистского центра и о том, что именно эта директива кладется в основу блока.

Та директива, которую вы получили потом, через месяц или два, как я узнал здесь на суде (я знал об этой директиве, но не знал, каким техническим путем она была получена, и только здесь узнал, что она получена через Гавена), она была вторичной директивой, подтверждавшей уже состоявшийся на террористической основе блок, укреплявшей этот блок, требовавшей от него дальнейших действий. Но она была подтверждением уже заключенного и принятого блока, т.е., иначе говоря, террористической основы этого заговора.

Последнее, что я хочу сказать, это то, что в том же самом комедийном стиле ТЕР-ВАГАНЯН говорил о том, что он мне тогда сказал: как же быть, у леваков нет кадров, у правых нет кадров, у зиновьевцев и троцкистов кадров нет, что же мы будем делать? А я будто бы ему ответил: было бы руководство – кадры найдутся.

Я утверждаю, что ни он такой колоссальной нелепицы не говорил, ни я такой колоссальной глупостью ему не отвечал.

Разговор происходил в 1932 году. Вы сами, Тер-Ваганян, утверждали, что в 1931 году каждый троцкист был потенциальным террористом, а в 1932 году – уже законченным террористом. Конечно, у нас не было кадров для вооруженного восстания или народного мятежа, но кадры для террористического заговора в августе 1932 года были, вы их прекрасно знали, и этих кадров было достаточно для заговора.

Зачем же представлять дело таким образом, что мы с вами обменивались какими-то странными рассуждениями о том, что кадров нет. Вы прекрасно знаете, что и в 1936 году партия не может еще выкорчевать те кадры, о которых вы говорили, что их не было в 1932 году.

Вы упрекаете Смирнова и уличаете его в вилянии, а сами под прикрытием этих веселеньких фраз о том, что кадров не было ни у вас, ни у нас, вы эти кадры укрываете. Как можно это утверждать, когда мы этими кадрами орудовали, когда из этих кадров вы, МРАЧКОВСКИЙ, Смирнов, Дрейцер, Зиновьев, я создавали, террористические группы. Ведь эти кадры действовали, черт возьми!

Как же можно говорить перед судом, уличая других, но в то же время маскируя все эти вещи? Вот те уточнения, которые я хотел сделать [1].

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимый Зиновьев, вы также хотите сказать?

ЗИНОВЬЕВ: Да, несколько кратких заявлений по поводу показаний Моисея Ильича. 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Тогда после. Сейчас закончим вопрос Тер-Ваганяна. Подсудимый Ольберг, у вас замечания в связи с показаниями Тер-Ваганяна? 

ОЛЬБЕРГ: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Тогда потом.

ТЕР-ВАГАНЯН: Каменев ошибается. С Каменевым я встречался не два и три раза, а на протяжении июля-августа месяца очень много раз. Не ошибусь, если скажу – больше десятка раз. Встречался с ним в его кабинете в «Академии», которая помещалась там, где помещался Концесском. 

Конечно, мы там говорили и, конечно, Каменев щупал меня для того, чтобы установить, в какой мере я – Ваганян являюсь верным троцкистом, на которого можно опереться. Это правда. Однако, КАМЕНЕВ путает относительно свидания у него. Я пришел к нему лично по его вызову, причем мне тогда казалось, что ему нужно со мной говорить вовсе не по этому делу, а по делу троцкистской организации. Прежде чем пойти к КАМЕНЕВУ, я вел разговоры с СМИРНОВЫМ. После этого я говорил со СМИРНОВЫМ и передал ему весь наш разговор, а до того, как свидания с ЛОМИНАДЗЕ еще не было, я ничего не говорил.

Точно так же КАМЕНЕВ ошибается и относительно времени – это относится не к началу августа, а к первым числам сентября – это было за два-три дня до его отъезда в Гагры.

КАМЕНЕВ: Разрешите мне.

УЛЬРИХ: Пожалуйста.

КАМЕНЕВ: Я заявляю, что в Гагры я уехал 1-го ноября.

ТЕР-ВАГАНЯН: Вы в Гагры уехали в сентябре, а не в ноябре. Относительно кадров я тоже должен поправить КАМЕНЕВА. Конечно, для того чтобы подготовить гнусную террористическую группу – кадров было совершенно достаточно, а для того, чтобы создать Центральный Комитет большевиков и создать такой, какой хотелось нам, – для этого нужны кадры. Я ничего не скрываю и все говорю точно. Я не отрицаю, что на свидании с КАМЕНЕВЫМ мы говорили о блоке, но дело в том, что явные и открытые разговоры со мной были тогда, когда КАМЕНЕВ получил заверения, что ВАГАНЯНУ можно верить.

УЛЬРИХ: Вы вели с КАМЕНЕВЫМ разговор о блоке?

ТЕР-ВАГАНЯН: Да, разговор об организации блока вел я.

УЛЬРИХ: Тов. ВЫШИНСКИЙ, у вас есть вопросы к ТЕР-ВАГАНЯНУ?

ВЫШИНСКИЙ: Нет.

УЛЬРИХ: (обращаясь к Тер-Ваганяну) Садитесь, пожалуйста. Переходим к допросу ФРИЦА ДАВИДА. Вы подтверждаете ваши показания о тех заданиях, которые вы получили от ТРОЦКОГО из Копенгагена?

ФРИЦ ДАВИД: Да, подтверждаю.

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемый Фриц Давид, скажите, как вы связались в СССР с троцкистами?

ФРИЦ ДАВИД: В СССР?

ВЫШИНСКИЙ: Да, в СССР.

ФРИЦ ДАВИД: По заданию, которое я имел от Троцкого, я не должен был связываться с троцкистами. Я должен был задание, которое дал мне Троцкий в Копенгагене, выполнить сам и не подвергать риску организацию.

ВЫШИНСКИЙ: Но вы нашли в СССР БЕРМАНА-ЮРИНА, он ведь был троцкистом?

ФРИЦ ДАВИД: Да, единственным был Берман-Юрин. Он меня разыскал, и через несколько месяцев мы перешли на открытый разговор.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, за время своего пребывания в СССР вы кроме Бермана-Юрина ни с кем не были связаны?

ФРИЦ ДАВИД: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Из чисто конспиративных соображений? По прямому указанию Троцкого?

ФРИЦ ДАВИД: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Где вы встречались с {Троцким} Седовым и как произошла беседа с ним?

ФРИЦ ДАВИД: Я связался с Седовым в августе 1932 года, ровно 4 года тому назад. Это было моя первая организационная связь с троцкистами вообще. Связался я с Седовым через Бермана-Юрина. Разговоры мои с Седовым с августа до ноября шли по линии обмена информациями. Мы обменивались информациями. Я был далеко тогда от дел в СССР, и он меня информировал о положении в СССР в своем духе, я же его информировал о положении в Германии, которое я тогда знал довольно хорошо. Эти три месяца от средины августа до конца ноября я довольно часто встречался с Седовым, причем это был период подготовки и обработки меня со стороны Седова. Я думаю, что суду неинтересны все те гнусности, которые говорил тогда Седов о Советском Союзе, но интересны постольку, поскольку Седов открыто о терроре тогда не говорил, до сентября, до моей встречи с Троцким.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, раньше вы встречались с Троцким, а потом с Седовым?

ФРИЦ ДАВИД: Седов меня только подготовлял. До встречи с Седовым разговора о терроре на было.

ВЫШИНСКИЙ: Когда вы встречались с Троцким?

ФРИЦ ДАВИД: Я с ним встречался в конце {сентября} ноября 1932 года. 

ВЫШИНСКИЙ: Как вы туда приехали?

ФРИЦ ДАВИД: Я приехал по фальшивому паспорту. В одной из бесед, которую я имел с Седовым, он сказал, что Троцкий должен приехать в Европу и желал бы со мною повидаться. [Я должен, к стыду своему, сказать, что считал тогда Троцкого чуть ли не великим человеком нашей эпохи и считал величайшей честью повидаться с Троцким.]

ВЫШИНСКИЙ: Когда вы с ним встретились?

ФРИЦ ДАВИД: Эта встреча была в ноябре 1932 года.

ВЫШИНСКИЙ: Содержание разговора?

ФРИЦ ДАВИД: Содержание разговора таково: разговор был роковым поворотом в моей жизни. У меня он очень запечатлелся в памяти. В начале Троцкий меня очень радушно встретил и разговаривал о моей книге, которая вышла в сентябре 1932 года, он говорил, что с политическими выводами не согласен, но считает оригинальной и интересной работой. Говорил, что его берлинские друзья информировали о моей беседе и говорили обо <мне>, и что он очень благодарен за ту информацию, которой я обменялся с Седовым.

Затем ТРОЦКИЙ очень долго и много говорил о положении в Германии. Вообще я должен сказать, что моя беседа с ТРОЦКИМ – это на 90% был монолог ТРОЦКОГО. Из того, что ТРОЦКИЙ говорил о Германии и вообще по международному вопросу, я думаю, что суд может интересовать только два-три момента, а именно – ТРОЦКИЙ все сводил к СТАЛИНУ. О чем бы он ни говорил, какого бы вопроса он ни касался, – источником всего зла оказывался СТАЛИН. Например, он говорил о Тельмане и…

ВЫШИНСКИЙ: Меня интересует вопрос, который является непосредственно предметом нашего обсуждения, а меня не интересуют ваши злословия с ТРОЦКИМ. Скажите, в эту встречу с ТРОЦКИМ у вас был разговор о терроре?

ФРИЦ ДАВИД: Был.

ВЫШИНСКИЙ: По чьей инициативе?

ФРИЦ ДАВИД: По инициативе ТРОЦКОГО.

ВЫШИНСКИЙ: О чем он говорил?

ФРИЦ ДАВИД: ТРОЦКИЙ сказал, что единственная сила в стране, которая может быть противопоставлена сталинской бюрократии, есть революционно-левая.

ВЫШИНСКИЙ: То есть кто?

ФРИЦ ДАВИД: Троцкисты – так он именовал своих сторонников в СССР – революционно-левые. Причем он развивал передо мною две перспективы прихода так называемых революционно-левых к власти. Первая перспектива ‒ это…

ВЫШИНСКИЙ: Нас не интересуют его перспективы. Я прошу вас рассказать, как вы пришли к террору. Что говорил вам ТРОЦКИЙ о терроре?

ФРИЦ ДАВИД: Я это и собираюсь говорить. «Первая перспектива, – говорил он, – это было пораженчество во время войны с Японией». Я возразил, говоря, что выходит, что троцкистская организация будет армией, которая будет действовать в спицу Красной армии. Тогда он меня резко оборвал и сказал, что это – далекая перспектива, что СТАЛИН будет драться за мир на Востоке, и что есть более близкая перспектива прихода революционно-левых к власти, это – перспектива физического устранения СТАЛИНА. Он говорил, например, так: все разговоры о том, что…

ВЫШИНСКИЙ: Вы как отнеслись к этой мысли?

ФРИЦ ДАВИД: Я ко вcем разговорам СЕДОВА, ко всем его разработкам был подготовлен. Против первой его перспективы ‒ пораженчества – я открыто возражал. Что касается второй перспективы, то под влиянием этой его беседы, я эту перспективу принял.

ВЫШИНСКИЙ: Вы так и сказали ему, что вы установку эту принимаете, что вы согласны?

ФРИЦ ДАВИД: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Что же дальше произошло?

ФРИЦ ДАВИД: Дальше он мне дал две директивы. Первая директива касалась конспирации.

ВЫШИНСКИЙ: Вы сказали ему, что вы возьмете на себя это поручение?

ФРИЦ ДАВИД: Да. Он ставил вопрос, чтобы я поехал в СССР и чтобы я совершил террористический акт лично, без помощи других, без какой-нибудь организации, без связи с другими троцкистами.

ВЫШИНСКИЙ: Это было предварительное условие вашей конспирации?

ФРИЦ ДАВИД: Да. Он мне говорил о почетном революционном задании, которое он мне дает, что это дело связано с риском и что не имеет смысла ввязывать в этот риск местную организацию. Я, конечно, отдавал себе отчет, что это связано с риском, и он не должен был меня на этот счет агитировать.

Вторая директива касалась того, чтобы самый этот акт носил международный характер, чтобы он был на международном собрании, чтобы этот выстрел, по выражению Троцкого, прогремел на весь мир. Были две директивы, которые он мне дал, когда я согласился на его предложение.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше, этим и закончилась ваша беседа?

ФРИЦ ДАВИД: Этим закончилась наша беседа очень длинная и долгая. Кроме того, он говорил еще, например, о том, что разговоры о несовместимости индивидуального террора с марксизмом – это тема для мещан от марксизма и еще ряд подобных обоснований той же самой мысли.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше, говорил ли Троцкий о том, что вы не должны в случае неудачи, провала…

ФРИЦ ДАВИД: Это все входило в первую директиву о том, чтобы всячески держать себя в стороне, чтобы не иметь никаких уклонов от генеральной линии партии, чтобы в своих выступлениях в печати придерживаться строгой линии партии, чтобы в случае неудачи или удачи этого акта я ни в коем случае не раскрывал нити и т.д.

ВЫШИНСКИЙ: После этого вы встречались с Седовым?

ФРИЦ ДАВИД: С Седовым два раза.

ВЫШИНСКИЙ: А с Троцким?

Фриц ДАВИД: Больше не встречался.

ВЫШИНСКИЙ: О чем же вы разговаривали с Седовым?

ФРИЦ ДАВИД: С Седовым я откровенно поделился о беседе с Троцким в Копенгагене, он меня всячески подбадривал и говорил, что мне надо скорее ехать в СССР, кроме того, я с ним условился по ряду практических вопросов.

ВЫШИНСКИЙ: Например?

ФРИЦ ДАВИД: Он говорил о том, что будет следить за мной в СССР, будет время от времени посылать людей, и дал мне пароль.

ВЫШИНСКИЙ: Какой?

ФРИЦ ДАВИД: «Привет вам от друга, с которым вы встречались в кафе «Иосты» [2]. Это было как раз в кафе, в котором мы никогда с ним не встречались.

ВЫШИНСКИЙ: А было такое кафе?

ФРИЦ ДАВИД: Да.

ВЫШИНСКИЙ: А в ответ на пароль?

ФРИЦ ДАВИД: Пожалуйста, всегда готов.

ВЫШИНСКИЙ: После этой подготовки когда вы прибыли в СССР?

ФРИЦ ДАВИД: Весной, в марте 1933 года я прибыл в СССР. За несколько дней до моего приезда приехал в СССР Берман-Юрин и, как он показал на предварительном следствии, он имел указание от Седова встретиться со мной и сговориться, так как Берман-Юрин имел такое же поручение, как и я. Берман-Юрин меня разыскал, но разговоры со мной начал только в июне. До этого времени он замалчивал, желая удостовериться, насколько я твердо стою на тех позициях, на которых стоял и он. Начиная с июня 1933 года и до момента нашего ареста мы имели два конкретных плана покушения. Первой план – покушение на 13-м пленуме ИККИ в 1933 году и второй – покушение на VII конгрессе Коминтерна, который предполагался в 1934 году, потом с месяца на месяц откладывался и состоялся только в сентябре 1935 года.

ВЫШИНСКИЙ: На этот конгресс вы и рассчитывали?

ФРИЦ ДАВИД: На этот конгресс мы и рассчитывали, ибо на 13 Пленуме СТАЛИНА не было. Выяснилось, что СТАЛИНА на 13 Пленуме не будет, а мы предполагали, что он там будет. Что касается 7 Конгресса, то предполагалось таким образом, что я достану входной билет для БЕРМАНА-ЮРИНА, и БЕРМАН-ЮРИН в соответствии с обстановкой выполнит этот теракт. В самый последний момент выяснилось, что я билета достать не мог для Бермана-Юрина, и этот акт должен был выполнить я. 

ВЫШИНСКИЙ: А у вас билет был?

ФРИЦ ДАВИД: Да, у меня был.

ВЫШИНСКИЙ: Как вы этот билет получили? {Куда вы могли} Как вы могли проникнуть?

ФРИЦ ДАВИД: Я туда проник, потому что я работал в Коминтерне.

ВЫШИНСКИЙ: Вы, значит, проникли на Конгресс?

ФРИЦ ДАВИД: Да, я был на Конгрессе.

ВЫШИНСКИЙ: Почему акт не состоялся?

ФРИЦ ДАВИД: В обвинительном заключении говорится о том, что я не мог приблизиться к СТАЛИНУ. На самом деле это только один момент. 

ВЫШИНСКИЙ: Но этот момент был?

ФРИЦ ДАВИД: Да, бесспорно.

ВЫШИНСКИЙ: Невозможно было приблизиться?

ФРИЦ ДАВИД: Невозможно.

ВЫШИНСКИЙ: Это самое существенное?

ФРИЦ ДАВИД: Да. Но был целый ряд и других моментов. В ложе, в которой я сидел, я чувствовал, что вокруг меня находятся работники НКВД. 

ВЫШИНСКИЙ: Чувство для вас не очень приятное?

ФРИЦ ДАВИД: Кроме того, для восстановления истины должен сказать, что был целый ряд других моментов, например, то обстоятельство, что вначале не я должен был стрелять, что стрелять должен был БЕРМАН-ЮРИН, и что только в последний момент я стал собираться стрелять…

ВЫШИНСКИЙ: Собирались?

ФРИЦ ДАВИД: Да,

ВЫШИНСКИЙ: Вы пошли на Конгресс с той целью, чтобы воспользоваться своим присутствием для того, чтобы совершить покушение?

ФРИЦ ДАВИД: Конечно.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше?

ФРИЦ ДАВИД: То обстоятельство, что я не был вполне готов для этого и самая обстановка на Конгрессе, которая подавляющим образом подействовала на меня, – я впервые видел СТАЛИНА.

ВЫШИНСКИЙ: В каком смысле подавляющим образом?

ФРИЦ ДАВИД: Я был, что говорится, сам не свой,

ВЫШИНСКИЙ: То есть?

ФРИЦ ДАВИД: То есть я СТАЛИНА видел впервые. Люди со всех стран мира встретили его с исключительным восторгом, какого я в жизни не видел, затем момент, что СТАЛИН сидел здесь, то, что он был окружен людьми, то, что… 

ВЫШИНСКИЙ: И то, что вы тоже были окружены людьми…

ФРИЦ ДАВИД: И исключительно восторженный прием…

ВЫШИНСКИЙ: Можно ли понять это так, что вы добровольно отказались от этого намерения?

ФРИЦ ДАВИД: Я этого не хочу сказать. Конечно, я мог бы заявить, что я отказался, сдрейфил, это не поддается проверке. Но я хочу рассказать всю правду.

ВЫШИНСКИЙ: Основной мотив был какой?

ФРИЦ ДАВИД: И этого не могу сказать. Все эти мотивы, вместе взятые, сделали этот акт невозможным. После этого я и БЕРМАН-ЮРИН оставались на старой позиции, но конкретного плана у нас не было – мы прекрасно отдавали себе отчет, что на ближайшее время такого плана не предвидится, потому что Конгресс Коминтерна не так близок, и других возможностей ни у Бермана-Юрина, ни у меня не было. В это время в конце ноября ко мне явился человек от СЕДОВА, некто СИНГАЛОВСКИЙ или СИНГАЛЕВИЧ [3], литовский еврей, который мне передал о нетерпении Седова, о том, что Седов обвиняет и меня, и Бермана-Юрина в том, что мы недостаточно активны. Я всячески успокаивал этого посланца, что нельзя руководствоваться в таких вопросах желаниями, что нужно сообразовываться с возможностями.

Еще в начале мая у меня был некий Альфред, немец, очевидно, из Чехословакии, судя по выговору, который опять-таки передал то же самое. Вот это были те два посланца от Седова, с которыми я встретился.

ВЫШИНСКИЙ: Уже после 7-го Конгресса?

ФРИЦ ДАВИД: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Опять-таки эти встречи происходили на основе ваших террористических планов?

ФРИЦ ДАВИД: Встречи были вызваны тем, что акт на 7-ом Конгрессе не произошел, и это вызвало ярость Седова.

ВЫШИНСКИЙ: Но у вас прошли эти террористические настроения или сохранились до последнего времени?

ФРИЦ ДАВИД: Да, сохранились.

ВЫШИНСКИЙ: До?

ФРИЦ ДАВИД: До ареста.

ВЫШИНСКИЙ: До последнего времени. Значит, то, что вам на Конгрессе не пришлось выполнить вашего преступного намерения, это ни в какой мере не связано с вашим внутренним душевным переживанием?

ФРИЦ ДАВИД: Я говорю только о состоянии, которое было у меня в зале заседания Конгресса.

ВЫШИНСКИЙ: Вы говорите, что не смогли выполнить по не зависящим от вас обстоятельствам взятого на себя поручения?

ФРИЦ ДАВИД: Я отнюдь не хочу смягчить свою вину, но хочу установить весь комплекс причин. Не потому, что я в связи с обстановкой на Конгрессе переменил свою позицию, а я в тот момент был ошарашен этим совершенно невиданным явлением. Я никогда в жизни не видел такого приема, который был оказан Сталину, и это привело к тому, что я, как уже говорил выше, был парализован в известном смысле, тем паче, что я не был психологически к этому подготовлен.

ВЫШИНСКИЙ: А после этого, как вы относились к вашим прежним террористическим намерениям?

ФРИЦ ДАВИД: Я не раскаивался.

ВЫШИНСКИЙ: Ждали другого случая?

ФРИЦ ДАВИД: Дело в том, что все эти годы…

ВЫШИНСКИЙ: Я спрашиваю, вы ждали другого случая?

ФРИЦ ДАВИД: Да. Колебания были у меня все это время.

ВЫШИНСКИЙ: Однако эти колебания не мешали вам поджидать другого случая?

ФРИЦ ДАВИД: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Значит вы его поджидали?

ФРИЦ ДАВИД: Поджидали, но не было конкретного представления о том…

ВЫШИНСКИЙ: Какое же представление? Представление определенное: револьвер в руках, надо стрелять. Вот вам и все.

ФРИЦ ДАВИД: Не было уверенности в том, что в течение некоторого времени эта возможность представится. Этот вопрос отодвигался.

ВЫШИНСКИЙ: Вы полагали, что не удастся в ближайшее время этого осуществить?

ФРИЦ ДАВИД: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Но вы-то приехали в СССР для чего?

ФРИЦ ДАВИД: Для выполнения этого, как Троцкий называл, почетного революционного задания.

ВЫШИНСКИЙ: Таким образом, можно подвести итоги. Вы были членом троцкистской организации, лично виделись с Троцким, Троцкий лично командировал вас в СССР для того, чтобы совершить террористический акт, предупредил вас, что вы должны быть строго законспирированы. Этим объясняется то, что вы не вступили в связь с другими членами троцкистской организации, кроме Бермана-Юрина. Вместе с ним, который получил аналогичное поручение, вы подготовили покушение на т. Сталина, приурочивая это к 7-му Конгрессу в 1935 году. Вы лично проникли на конгресс, воспользовавшись своими связами в Коминтерне, чтобы совершить этот акт, но это вам не удалось по обстоятельствам, от вас не зависящим.

ФРИЦ ДАВИД: Этот последний момент я немного оспариваю; не для того, чтобы смягчить свою вину, а просто, чтобы представить всю картину.

ВЫШИНСКИЙ: Тогда скажем: по объективным обстоятельствам.

ФРИЦ ДАВИД: По объективным и субъективным факторам.

ВЫШИНСКИЙ: Но вы не будете отрицать предъявляемого вам обвинения в том, что вам это выполнить [4] не удалось, вследствие того, что вы не смогли проникнуть поближе к президиуму и не имели возможности приблизиться к т. Сталину?

ФРИЦ ДАВИД: Это одна причина.

ВЫШИНСКИЙ: Да, это одна причина, но причина очевидная, объективная, а все остальное – это психология.

ФРИЦ ДАВИД: Если бы я хотел отрицать, я бы отрицал.

ВЫШИНСКИЙ: Это тоже отговорка. Значит, независимо от нее все остальное соответствует действительности? Член троцкистской организации, личное поручение Троцкого убить Сталина.  Приехали специально с этой целью в СССР и связались с БЕРМАНОМ-ЮРИНЫМ.

ФРИЦ ДАВИД: В СССР я бы все равно приехал.

ВЫШИНСКИЙ: Но на этот раз вы приехали с террористической целью. 

ФРИЦ ДАВИД: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Приехали с поручением убить тов. СТАЛИНА, вместе с БЕРМАНОМ-ЮРИНЫМ приурочивали этот террористический акт к VII Конгрессу. Вы получили револьвер?

ФРИЦ ДАВИД: Да.

ВЫШИНСКИЙ: От кого?

ФРИЦ ДАВИД: От БЕРМАНА-ЮРИНА.

ВЫШИНСКИЙ: Для совершения акта?

ФРИЦ ДАВИД: Конечно.

ВЫШИНСКИЙ: Не смогли приблизиться из-за некоторых ваших внутренних колебаний, но в дальнейшем вы все же не оставляли об этом мысли и искали новой попытки?

ФРИЦ ДАВИД: Я сказал бы, что после этого попытка отодвинулась.

ВЫШИНСКИЙ: От СЕДОВА приезжали люди для того, чтобы выяснить это дело? 

ФРИЦ ДАВИД: Да.

ФРИЦ ДАВИД: Что вы им говорили, оправдывались перед ними?

ФРИЦ ДАВИД: Да, я оправдывался.

ВЫШИНСКИЙ: Обещали?

ФРИЦ ДАВИД: Я сказал, что если будет возможность, то эту возможность использую.

ВЫШИНСКИЙ: То есть повторите попытку совершить акт?

ФРИЦ ДАВИД: Но мы между собой с БЕРМАНОМ-ЮРИНЫМ говорили, что эта возможность… (Вышинский перебивает)

ВЫШИНСКИЙ: Трудная…

ФРИЦ ДАВИД: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Но до момента вашего ареста вы оставались на террористической позиции?

ФРИЦ ДАВИД: На позиции выполнения поручения ТРОЦКОГО.

ВЫШИНСКИЙ: О совершении террористического акта против тов. СТАЛИНА.

ФРИЦ ДАВИД: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Это можно считать точно установленным?

ФРИЦ ДАВИД: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Вопросов больше нет.

УЛЬРИХ: У кого есть вопросы?

ОЛЬБЕРГ: Разрешите мне?

УЛЬРИХ: Пожалуйста.

ОЛЬБЕРГ: Я хочу добавить несколько слов к своим вчерашним показаниям. Я уже рассказывал вчера о чудовищных преступлениях, которые мы готовили в Горьком. Я говорил, что 1-го мая 36 г. намечались террористические акты – одновременно в Ленинграде против ЖДАНОВА, в Москве против СТАЛИНА и на Украине – против ПОСТЫШЕВА и КОСИОРА. Именно о работе украинской троцкистской группы я и хочу сказать несколько слов.

ВЫШИНСКИЙ: Откуда вам было известно о руководителе горьковской троцкистской группы – ФЕДОТОВЕ?

ОЛЬБЕРГ: Мне было известно от непосредственного руководителя работой на Украине проф<ессора> Мухина, который приезжал в Горький [5].

ВЫШИНСКИЙ: Вам не известно, БАКАЕВ бывал в Горьком?

ОЛЬБЕРГ: Да, я слышал, что БАКАЕВ бывал в Горьком и имел связь с Штыкгольдом.

ВЫШИНСКИЙ: Спросим БАКАЕВА.

УЛЬРИХ: Обвиняемый БАКАЕВ, вы в Горьком бывали?

БАКАЕВ: Я там жил в конце 29 и в 30 г.г.

ВЫШИНСКИЙ: Вы ШТЫКГОЛЬДА знали?

БАКАЕВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: А с группой ФЕДОТОВА были связаны?

БАКАЕВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: А с кем были связаны?

БАКАЕВ: Там была группа зиновьевцев.

ВЫШИНСКИЙ: ФУРТИЧЕВ был?

БАКАЕВ: Был.

ВЫШИНСКИЙ: Вам неизвестно, что ФУРТИЧЕВ входил в группу ФЕДОТОВА?

БАКАЕВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вы ШТЫКГОЛЬДА не знали?

БАКАЕВ: Нет.

ОЛЬБЕРГ: Я слышал от ФЕДОТОВА, что БАКАЕВ был связан с ФУРТИЧЕВЫМ, но был ли он непосредственно связан с ШТЫКГОЛЬДОМ, – я не знаю.

ВЫШИНСКИЙ: А с ФУРТИЧЕВЫМ вы, Бакаев, были связаны?

БАКАЕВ: С Фуртичевым я встречался, мы жили в одном дворе.

ВЫШИНСКИЙ: Вы знали его как зиновьевца, с ним встречались, это вы подтверждаете?

БАКАЕВ: Да.

ОЛЬБЕРГ: Что касается разделения на троцкистов и зиновьевцев, я думаю, что наш процесс лишний раз показывает, что принципиальных разногласий между двумя группами не было, и подразделять группы зиновьевцев и троцкистов как разные – неправильно. Я хотел сказать про работу украинской группы. Эта украинская группа имела оружие, насколько я вспоминаю слова Федотова, именно револьверы. Она вела наблюдение за Постышевым и Косиором и, когда убедилась, что террористический акт над вождем Украины чрезвычайно затруднен, тогда они решили совершить террористический акт на большой демонстрации. Был назначен в качестве дня 1-е Мая 1936 года. Я еще хотел бы добавить, что эта украинская группа работала вместе с несколькими украинскими националистами в фактическом блоке. И совсем последних нескольких слов в связи с тем, что сказал Бакаев. Я подтверждаю то, что говорил вчера. Мне известно со слов Льва Львовича Седова, что в 1931 году среди троцкистов было террористическое настроение. Я говорю именно настроение, о каких-либо конкретных шагах, совершенных троцкистами в 1931 году, мне ничего не известно. Но мне известно, что когда Смирнов приехал в Берлин и получил через Седова директиву от Льва Давыдовича Троцкого о терроре, то эта директива пала на благоприятную почву. Это все, что я хотел сказать.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вопросов больше нет? (Обращается к подсудимому Зиновьеву) Подсудимый Зиновьев, пожалуйста.

ЗИНОВЬЕВ: В ходе перекрестного допроса я уже опровергал самым решительным образом то, что показывал М. Лурье (Эмель). Выслушав сегодня более подробно, что он сказал, я должен самым решительным и настойчивым образом сказать, что в этом правды нет. Число преступлений, совершенных мною, неисчислимо, но то, что он сказал, в них не входит.

МОИСЕЙ ЛУРЬЕ: Я настаиваю на правдивости моих показаний. Ясно только то, что, когда Зиновьев вчера говорил, что он дошел до меньшевизма, до эсеровщины и до без пяти минут фашизма, мое сообщение о Гертике в связи с Ф. Вайцем, и легализация Зиновьева, и связь эта – уже есть фашизм не без пяти минут, а полный фашизм. Только этим я могу понять, почему Зиновьев отнекивается от этой легализации.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Допрос весь закончен.

ВЫШИНСКИЙ: У меня будет к суду одно заявление. На вчерашнем заседании некоторые обвиняемые (КАМЕНЕВ, ЗИНОВЬЕВ и РЕЙНГОЛЬД) в своих показаниях указывали на ТОМСКОГО, БУХАРИНА, РЫКОВА, УГЛАНОВА, РАДЕКА, ПЯТАКОВА, СЕРЕБРЯКОВА и СОКОЛЬНИКОВА как на лиц, причастных в той или иной степени к их преступной контрреволюционной деятельности, за которую обвиняемые по настоящему делу и привлечены сейчас к ответственности. Я считаю необходимым доложить суду, что мною вчера сделано распоряжение о начале расследования этих заявлений обвиняемых в отношении ТОМСКОГО, РЫКОВА, БУХАРИНА, УГЛАНОВА, РАДЕКА и ПЯТАКОВА, и в зависимости от результата этого расследования будет Прокуратурой решен вопрос о том, какой законный ход дать этому делу. Что касается СЕРЕБРЯКОВА и СОКОЛЬНИКОВА, то уже сейчас имеющиеся в распоряжении следственных органов данные свидетельствуют о том, что эти лица изобличаются в контрреволюционных преступлениях, в связи с чем СОКОЛЬНИКОВ и СЕРЕБРЯКОВ привлекаются к уголовной ответственности [6].

Далее у меня имеется ходатайство: так как судебное следствие сейчас уже заканчивается, то я прошу разрешить мне в своей обвинительной речи ссылаться на те общеизвестные факты, которые касаются подпольной деятельности зиновьевско-троцкистской организации в прошлом, и пользоваться теми документами, которые имеют общеизвестное значение. Других ходатайств у меня нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Дополнительных вопросов у вас нет?

ВЫШИНСКИЙ: Дополнительных допросов и вопросов ни к кому у меня нет. Может быть только разрешите мне предъявить вопрос подсудимому ДРЕЙЦЕРУ.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста

ВЫШИНСКИЙ: Здесь в показаниях вами или кем-то другим из обвиняемых (прошу простить мне за некоторую неточность) было названо имя ПУТНА [7].

ДРЕЙЦЕР: Я назвал.

ВЫШИНСКИЙ: Что вы можете сказать в дополнение к тому, что уже говорили, о контрреволюционной деятельности или связи с вашими преступлениями ПУТНА.

ДРЕЙЦЕР: ПУТНА – троцкист с 1927 г., активный троцкист, такой же, как я и другие члены контрреволюционной организации, с двурушнической целью отошедший от оппозиции и продолжавший до самого последнего времени работать, но в несколько своеобразных условиях – порядка конспиративного. Я поясню свою мысль: это значит, попросту, что он был более глубоко законспирирован и использован по определенному назначению, в особенности, за последние несколько лет, троцкистским центром. Что мне о нем известно? В 1931 г. (мне от ПУТНА позже стало об этом известно) ПУТНА виделся в Берлине с Иваном Никитичем СМИРНОВЫМ и знал о его разговоре с СЕДОВЫМ и о деятельности троцкистов в СССР. Почему я говорю об этом? Потому что ПУТНА в это время находился в Берлине на работе. Эта связь была всегда со Смирновым, которого он хорошо знает еще по 5-й армии.

ВЫШИНСКИЙ: В 1931 году Путна встретился в Берлине со Смирновым, а после этого поддерживал с ним связь до последнего времени т.е. до ареста?

ДРЕЙЦЕР: Да. В 1932 году, я почему это говорю, потому что сам был участником в этом, Путна просил меня передать Смирнову устную директиву Троцкого. Почему нужна была эта инстанция в виде меня, это понятно – по конспиративным причинам. Эта директива в 1932 году могла быть одна, это была директива об организации террористических групп, о подборе кадров для совершения терактов.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, Путна была от Троцкого дана директива о подготовке террористических кадров?

ДРЕЙЦЕР: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Вы лично это откуда знаете?

ДРЕЙЦЕР: От Путна, я ее сам передавал.

ВЫШИНСКИЙ: Вам передал Путна, а вы передали дальше?

ДРЕЙЦЕР: Совершенно верно.

ВЫШИНСКИЙ: Вы передали Смирнову?

ДРЕЙЦЕР: Да, в 1932 году.

ВЫШИНСКИЙ: Позвольте Смирнова спросить, вы подтверждаете это сообщение?

СМИРНОВ: Я хочу сказать подробно…

ВЫШИНСКИЙ: Подробности не уйдут, вы отрицаете?

СМИРНОВ: Я отрицаю, что мне Путна через Дрейцера передал директиву Троцкого.

ВЫШИНСКИЙ: Ну да, вы же все отрицаете. Вы Путна знаете?

СМИРНОВ: В связи с директивой этой не знал ничего, но Путна знал хорошо.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, Дрейцер сейчас говорит неправду?

СМИРНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Дрейцер, напомните ему, где это было.

ДРЕЙЦЕР: Это было на квартире у троцкиста Охотникова.

ВЫШИНСКИЙ: Был такой троцкист Охотников?

СМИРНОВ: На квартире у Охотникова я был, и Дрейцер был, но никаких директив он мне не передавал.

ВЫШИНСКИЙ: Садитесь. Дальше, Дрейцер.

ДРЕЙЦЕР: Все последующие годы Путна, работая за границей, поддерживал связь между троцкистским центром в Москве и Седовым.

ВЫШИНСКИЙ: Т.е. с Троцким?

ДРЕЙЦЕР: Да, с Троцким. Вот это все, что я могу сказать о Путна.

ВЫШИНСКИЙ: Садитесь, пожалуйста. Обвиняемый Пикель.

ПИКЕЛЬ: Во-первых, я должен целиком подтвердить показании Дрейцера, потому что на одном из заседаний нашего московского террористического центра, это было, по-моему, на одном из первых заседаний или в конце 1932, или начале 1933 года, Дрейцер именно мне сообщил, так как мы оба прекрасно знали Путна, это был наш старый друг еще по гражданской войне, то он сообщил, что именно через Путна он получил директиву от Троцкого и передал ее Смирнову.

ВЫШИНСКИЙ: Он вам сообщил это?

ПИКЕЛЬ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Но свидетелем того, как он передавал, вы не были?

ПИКЕЛЬ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Он вам сообщил уже после передачи или до передачи?

ПИКЕЛЬ: После.

ВЫШИНСКИЙ: А вы не поинтересовались, как ее принял Смирнов?

ПИКЕЛЬ: Нет, так как это было уже в тот период, когда мы уже приступили к организации террористической группы, и, кстати, он подтвердил, что такая директива была получена им от Путна через Дрейцера лично.

ВЫШИНСКИЙ: Кто подчеркнул? Дрейцер, вы это целиком подтверждаете?

ДРЕЙЦЕР: Да.

ПИКЕЛЬ: Разрешите дать показания о встрече с Путна в 1930 году.

ВЫШИНСКИЙ: Во время вашей командировки?

ПИКЕЛЬ: Да. Встреча, которая совершенно ярко характеризует его политическую физиономию. Я с Путна встретился в Берлине в октябре месяце 1930 года. Я с ним созвонился и приехал к нему на квартиру. Он пригласил меня на обед, и у нас на протяжении 3-4 часов была большая политическая беседа. Я уже говорил о том, что я с Путна был близок по гражданской войне, вместе прошли С….кую [8] кампанию. Поэтому, встреча началась с интимных разговоров, сначала дружеских, потом политических. Путна я целый ряд лет не видел. На столе у него лежала книга Троцкого «Моя жизнь». Вот, говорит он, мое евангелие, единственная книга, которая дала объективное изложение фактов и событий. С этого он перешел на характеристику и общую оценку работы Красной Армии, руководства ее, в частности, наркома Ворошилова, к характеристике положения внутри страны, в частности, Сталина и т.д. Если вы разрешите, я изложу этот разговор подробно.

ВЫШИНСКИЙ: Мне интересно знать – в этом разговоре были террористические намеки?

ПИКЕЛЬ: Террористического конкретного мотива не было, но террористические настроения бесспорно были.

ВЫШИНСКИЙ: В чем они выражались?

ПИКЕЛЬ: Один из мотивов беседы был тот, что наша задача заключается в том, чтобы увеличить количество недовольных элементов в Красной Армии, что решающая роль, я бы сказал, тут не только в терроре, но что решающую роль в борьбе со сталинским режимом будет играть Красная Армия.

ВЫШИНСКИЙ: Террористические настроения в чем выражались?

ПИКЕЛЬ: Террористические настроения выражались в том, что источником всех бед и несчастий…

ВЫШИНСКИЙ: Изображались?

ПИКЕЛЬ: Изображались, предполагались и концентрировались в фигуре Сталина.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, высказывалась явная враждебность по отношению к партии и правительству?

ПИКЕЛЬ: И необходимость устранения руководства.

ВЫШИНСКИЙ: Необходимость устранения руководства насильственным путем? Для вас не было сомнения, что он имел в виду именно террор?

ПИКЕЛЬ: Не было сомнения, потому что он говорил о военной работе в Красной Армии. Правда, это не конкретизировалось, потому что мы только смыкались в данном случае, поэтому он откровенным не мог быть в своей организационной работе, {как он подчеркнул}. Я ему говорил, что у нас подпольная организация.

ВЫШИНСКИЙ: Это было?

ПИКЕЛЬ: Это было в конце 1930 года.

ВЫШИНСКИЙ: Разговор о террористическом плане и намерениях в это время был?

ПИКЕЛЬ: Разговор о террористических настроениях Путна в это время был.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, можно сказать, что он был заражен этими террористическими настроениями и {намерениями}? 

ПИКЕЛЬ: Это был конец 1930 года, причем я помню, что он вскользь упомянул и о Троцком и сказал фразу, что мы «старика» не забываем, и он нас не забывает. О связях с Союзом он говорил значительно конкретнее, что непосредственную связь поддерживает с Дрейцером и именно не кустарничает.

ВЫШИНСКИЙ: О Смирнове говорил что-нибудь?

ПИКЕЛЬ: О Смирнове говорилось только то, что он является, так сказать, руководящим центром.

ВЫШИНСКИЙ: Троцкистской части?

ПИКЕЛЬ: Совершенно правильно. 

ВЫШИНСКИЙ: У меня вопросов нет.

СМИРНОВ: Я хочу сказать следующее. Я Путна знаю с самой гражданской войны. Мы были все время вместе в 5-й армии, под Казанью до разгрома Колчака, до того, как Колчак был расстрелян. В армии у меня с Путной были очень близкие и хорошие отношения. Путна в оппозиции состоит с 1923 года, а не позднее, как сказал Дрейцер. Когда началось оппозиционное движение в 1923 году, он был тогда комиссаром или начальником военной школы «Выстрел» в Москве. В этой школе шла дискуссия, на которой от троцкистов выступал я, а от Центрального Комитета – Ярославский.

Затем он перешел на другую работу, и я потерял его из виду. У нас, троцкистов, была создана военная группа, которой руководил не я, не помню кто ею руководил, об этом вероятно знает Мрачковский. Одним словом, я потерял Путна из виду. Встречи были случайные.

В Берлине я с ним встретился. Когда в мае месяце 1931 года я был в Берлине, я поехал в посольство к Хинчуку по своим делам и неожиданно для себя встретил Путна. Я не знал, что он является нашим военным атташе в Германии. Это было мне неизвестно.

Кстати, должен сказать, что после участия нашего в ноябрьской демонстрации я получил от него письмо из Стокгольма, где он был военным атташе, в котором он сообщал, что он глубоко осуждает наше ноябрьское выступление и считает себя свободным от всяких сношений с оппозицией. Я поставил в известность об этом Троцкого и других товарищей. Это было в 1927 году, после ноябрьской демонстрации.

Затем, как я уже сказал, я встретил Путна в Берлине совершенно случайно, когда ехал по делам к Хинчуку [9]. Я с Путна встречался в Берлине раза два. Один раз я просил его поехать со мной к врачу, так как я немецким языком не владею, а Путна владел. Он поехал со мной и моей дочерью к врачу и был там переводчиком. Второй раз я встретился с ним перед отъездом в Москву. Он уезжал в Москву вместе с семьей месяца на два раньше меня, и я просил его выполнить одно поручение личного порядка – отвезти в Москву домашние вещи. Он это сделал,

Относительно политических разговоров с Путна в то время. Я ему сказал, что Блюмкин указывает, будто бы Троцкий советовал ему обратить внимание на Путна, который тогда находился, кажется, в Финляндии, как на человека, которого следует использовать на заграничной работе. Путна этим возмутился. Вообще он после этого о Троцком отозвался чрезвычайно отрицательно.

Таким образом, он выполнил это мое поручение и отвез в Москву домашние вещи. Никаких оппозиционных разговоров мы с ним не вели. Он мне говорил о разных военных достижениях за границей, о силе и мощи германской армии и т.д., одним словом, по своей специальности. Я ему рассказывал о своей работе, и больше никаких разговоров между нами не было. От разговора по вопросу политики он явным образом уклонился.

Вообще теплых отношений, которые у нас с ним были, – я не обнаружил. 

ВЫШИНСКИЙ: То есть Вы с ним охладели в отношениях?

СМИРНОВ: Он отошел от оппозиции и поэтому опасался задавать какие-либо вопросы на эту тему.

ВЫШИНСКИЙ: Когда вы виделись с СЕДОВЫМ, вы с ПУТНА тоже виделись?

СМИРНОВ: Я с ПУТНА виделся раньше.

ВЫШИНСКИЙ: Вы с ним в 31 г. встречались?

СМИРНОВ: Да, встречался.

ВЫШИНСКИЙ: В тот период времени, когда вы виделись с Седовым, – вы с ПУТНА тоже виделись?

СМИРНОВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вы категорически заявляете, что ПУТНА и вы на троцкистских позициях тогда не встречались и разговоры о троцкистских делах не вели?

СМИРНОВ: Совершенно верно.

ВЫШИНСКИЙ: А ДРЕЙЦЕР заявляет, что вам через ПУТНА была передана директива от ТРОЦКОГО.

СМИРНОВ: К какому времени это относится – к 31 или 32 году?

ДРЕЙЦЕР: К 1932 г.

СМИРНОВ: Никакой директивы никогда я от ПУТНА не получал, если ПУТНА был законспирирован, то он был законспирирован и от меня.

ВЫШИНСКИЙ: А это возможно?

СМИРНОВ: Я не знаю, т.к. меня считают заместителем Троцкого, то мне кажется, что ПУТНА не должен был быть от меня законспирирован.

ВЫШИНСКИЙ: А вы были таким?

СМИРНОВ: Заместителем Троцкого я не был.

ВЫШИНСКИЙ: И директивы от ПУТНА не получали?

СМИРНОВ; Я категорически заявляю, что никакой директивы от ПУТНА я не получал.

ВЫШИНСКИЙ: А руководителем троцкистской группы были?

СМИРНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, мы с вами договорились, что вы в СССР были самым большим руководителем троцкистской организации?

СМИРНОВ: Если вам угодно, пожалуйста.

ВЫШИНСКИЙ: Очень даже угодно. Вопросов больше нет. 

УЛЬРИХ: У кого из подсудимых есть вопросы?

РЕЙНГОЛЬД: Я имею заявление в связи с ПУТНА. 

УЛЬРИХ: Пожалуйста.

РЕЙНГОЛЬД: Иван Никитич СМИРНОВ продолжает защищать адъютантов Троцкого и старается оградить ПУТНА. Лично я с ПУТНА был связан со времени гражданской войны. Иван Никитич СМИРНОВ заявил, что ПУТНА после того, как уехал в Японию, писал оттуда, что он возмущен ноябрьской демонстрацией оппозиции и не считает себя с нами связанным. Я поясняю, что ПУТНА после возвращения из Японии был у меня на квартире неоднократно (это было в 1928-29 году), точно так же, как и я часто бывал у него на квартире, я этим подчеркиваю близость нашей организации ПУТНА.

Путна делился со мною откровенно своими политическими настроениями, и должен сказать, что все то, что говорил Иван Никитич Смирнов, о том, что Путна якобы отошел от оппозиции, является измышлением Ивана Никитича от начала до конца, это имеет в то же время совершенно определенную политическую цель, ту именно, о которой я и говорю. Иван Никитич Смирнов не мог, сидя на этой скамье, другой формой помочь, как выгораживать оруженосцев и адъютантов Троцкого.

Я должен сделать два заявления. *То совещание* 2{-й} московск{ий}*ого* террористическ{ий}*ого* центр*а* в начале 1933 года, о котором говорил Дрейцер, который произошел у меня на квартире с участием Дрейцера и Пикеля. Именно об этом совещании говорил Пикель. На этом совещании Дрейцер заявил мне и Пикелю о том, что он получил через Путну террористическую директиву Троцкого, которую он довел до сведения Ивана Никитича Смирнова. Я повторяю, что речь шла о 1932 годе, а заявление сделал Дрейцер у меня на квартире в присутствии Пикеля на совещании Московского террористического центра. Таким образом я прошу суд верховный зачесть меня в число людей, которые направили на Ивана Никитича Смирнова свои «неправдоподобные» измышления.

ЗИНОВЬЕВ: Мое сообщение относится к концу 1928-1929 года. Лично я с Путна встречался только один раз. Только в квази расхождения [10], мнимом расхождении с троцкистами, через Богдана, который был близок с Путна. У меня он высказался об оценке поведения и симпатиях, которые были у зиновьевцев в отличие от троцкистов. Но высказался за то, чтобы оставаться в партии для того, чтобы продолжать дальше двурушническую работу в партии. В дальнейшем я не следил за его деятельностью. Об этом факте я суду излагал, но мне кажется, что это получает значение в связи с тем, что он говорил.

РЕЙНГОЛЬД: Это свидание, которое состоялось <у> Путна с Зиновьевым, прошло через меня.

БАКАЕВ: Зиновьев делился со мною впечатлениями о встрече с Путна и буквально рассказал о том, что он сейчас повторил, что Путна сочувствует в отходе от оппозиции для мобилизации новых сил для борьбы с партией, с руководством.

КАМЕНЕВ: Этот разговор Зиновьева подтверждаю я.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: (Обращается к Зиновьеву) Зиновьев, подтверждаете только что сделанное заявление Рейнгольда?

ЗИНОВЬЕВ: Да, оно вполне совпадает с моим.

БАКАЕВ: У меня несколько других дополнительных замечаний по поводу обвинений, предъявленных мне. Разрешите?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

БАКАЕВ: На странице 16 обвинительного заключения приведена цитата из моих показаний. Я ее зачитаю: «Я признаю, что мне лично ЗИНОВЬЕВ поручил организовать убийство СТАЛИНА в Москве, а КАРЕВУ – убийство КИРОВА в Ленинграде». Это – совершенно правильно. Дальше читаю: «Я предложил КАРЕВУ для этой цели установить контакт в Ленинграде с участниками организации – Владимиром ЛЕВИНЫМ и АНИШЕВЫМ, а ЗИНОВЬЕВ, в свою очередь, предложил мне связать КАРЕВА в Ленинграде также с РУМЯНЦЕВЫМ». Вот по последней части этих показаний я считаю необходимым добавить…

ВЫШИНСКИЙ: Это правильно, что сказано здесь?

БАКАЕВ: Логически – правильно.

ВЫШИНСКИЙ: Так, как здесь записано, вы говорили?

БАКАЕВ: Так здесь логически построено, а фактически я так не говорил.

ВЫШИНСКИЙ: Как же это может быть: фактически вы не говорили, а логически –говорили?

БАКАЕВ: Я сейчас поясню. Когда я приехал в Ильинское на дачу ЗИНОВЬЕВА, встретив меня, ЗИНОВЬЕВ, и поздоровавшись, сказал: «Очень хорошо, что вы приехали: здесь КАРЕВ, он сейчас работает в Ленинграде, там он – новый человек, знакомых не имеет. Вы – старый ленинградец, не познакомите ли вы его с ленинградцами, у вас есть старые связи?» – «Да, – говорю, – есть у меня связи». Это – предварительный разговор. Затем общий разговор, о котором тут уже рассказывалось, – когда ЗИНОВЬЕВ предложил мне организовать убийство СТАЛИНА в Москве, а КАРЕВУ – убийство КИРОВА в Ленинграде, – общий разговор закончился, ЗИНОВЬЕВ подошел ко мне и говорит: «А теперь поговорите с КАРЕВЫМ». Я спросил у КАРЕВА: «Ты хочешь познакомиться с кем-нибудь из старых питерцев, бывших оппозиционеров?» – «Да». Я сказал: «Я могу порекомендовать ЛЕВИНА Владимира и АНИШЕВА». А ЗИНОВЬЕВ добавляет: «Хорошо было бы познакомить КАРЕВА с Владимиром РУМЯНЦЕВЫМ». Я оказал: «Хорошо». Но Владимир РУМЯНЦЕВ и Владимир ЛЕВИН впоследствии оказались террористами, а в то время они террористами не были и в то время не было разговора об организации террора.

ВЫШИНСКИЙ: Объединенный центр вам поручил организовать убийство СТАЛИНА или он вам этого не поручал?

БАКАЕВ: Поручал.

ВЫШИНСКИЙ: Когда?

БАКАЕВ: Во второй половине августа 1932 г.

ВЫШИНСКИЙ: Вот я про это и говорю – во второй половине августа 1932 г. И вы показываете: «Я признаю, что мне лично ЗИНОВЬЕВ поручил организовать убийство СТАЛИНА в Москве, а КАРЕВУ – убийство КИРОВА в Ленинграде». Правильно это?

БАКАЕВ: Правильно.

ВЫШИНСКИЙ: И ЗИНОВЬЕВ это подтверждает? 

БАКАЕВ: Правильно.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше вы, БАКАЕВ, показываете: «Я предложил КАРЕВУ для этой цели установить контакт в Ленинграде с участниками организации – Владимиром ЛЕВИНЫМ и АНИШЕВЫМ…» Вы предлагали КАРЕВУ связаться с Владимиром ЛЕВИНЫМ и АНИШЕВЫМ?

БАКАЕВ: КАРЕВ просил меня познакомить его о кем-нибудь из старых оппозиционеров Ленинграда. Я обещал познакомить с ЛЕВИНЫМ и АНИШЕВЫМ.

ВЫШИНСКИЙ: Итак, вы говорите, что вы знакомили или хотели познакомить КАРЕВА с ЛЕВИНЫМ и АНИШЕВЫМ не для этой цели. А для какой цели?

БАКАЕВ: Цель имелась политическая. Левин, Анишев были старыми оппозиционерами.

ВЫШИНСКИЙ: Зачем они вам и Кареву были нужны в августе 1932 г.?

БАКАЕВ: Зиновьев говорил мне так, что Карев живет в Ленинграде, как в лесу, один человек…

ВЫШИНСКИЙ: Зачем он вам нужен был? Ну и пусть себе живет как в лесу один.

БАКАЕВ: Карев был членом нашей организации…

ВЫШИНСКИЙ: В это время вам было дано поручение организовать теракт?

БАКАЕВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Кареву было такое поручение дано?

БАКАЕВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Вам нужны были помощники?

БАКАЕВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Левин мог быть таким помощником?

БАКАЕВ: Я Левина не знал…

ВЫШИНСКИЙ: Вы Левина не знали, но он мог быть вашим помощником?

БАКАЕВ: Точно сказать не могу, но думаю так.

ВЫШИНСКИЙ: Вам известно, что Левин был участником и организатором убийства Кирова?

БАКАЕВ: Я тогда этого не знал. Я не знал о его террористических настроениях.

ВЫШИНСКИЙ: Вашей рукой в ваших показаниях написано «Владимир Левин», и кроме того в Прокуратуре Союза на допросе следователя по важнейшим делам вы показали: «Зиновьев предложил мне связать Карева с группой Котолынова-Румянцева, и я обещал Кареву познакомить его с Румянцевым, Левиным и Анишевым. Это было в 1932 году», подпись – Бакаев. Подтверждаете это?

БАКАЕВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Правильно?

БАКАЕВ: Я не расслышал конец.

ВЫШИНСКИЙ: Я вам еще раз повторю: «Зиновьев предложил мне (т.е. вам – Бакаеву) связать Карева с группой Котолынова-Румянцева». Правильно? 

БАКАЕВ: Он предложил познакомить его с людьми.

ВЫШИНСКИЙ: Для чего познакомить с людьми, в гости друг к другу ходить?

БАКАЕВ: Ленинградского зиновьевца познакомить с московскими зиновьевцами, приехавшими на постоянную работу в Ленинград.

ВЫШИНСКИЙ: Зачем?

БАКАЕВ: Характер связи должен был быть политический.

ВЫШИНСКИЙ: Т.е. террористический, вы-то поручение имели террористическое?

БАКАЕВ: Террористическое, но я о настроениях этих людей не знал.

ВЫШИНСКИЙ: Вы знали Зиновьева?

БАКАЕВ: Знал.

ВЫШИНСКИЙ: Он рекомендовал только Левина одного?

БАКАЕВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Тут и написано – Левин, значит, рекомендовал вам связаться с Левиным Владимиром?

БАКАЕВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Подтверждаете?

БАКАЕВ: Подтверждаю, только для террористической работы не было.

ВЫШИНСКИЙ: Зиновьев предложил вам связаться с Левиным в связи с тем, что он поручил вам, Бакаеву, организовать убийство Жданова в Ленинграде и Сталина в Москве?

БАКАЕВ: Не в связи с этим.

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемый Зиновьев, вы поручили Бакаеву связаться с группой Котолынова-Румянцева?

ЗИНОВЬЕВ: Поручил Бакаеву связаться с Ленинградским центром.

ВЫШИНСКИЙ: Для какой цели?

ЗИНОВЬЕВ: В тот момент для террористической.

ВЫШИНСКИЙ: Слышите, Бакаев, другого ответа быть не может.

БАКАЕВ: Относительно группы Котолынова-Румянцева здесь на 17-й странице свидетель Карев говорит, что «при разговоре с Бакаевым я узнал, что последний намерен использовать для организации теракта над Кировым существующие в Ленинграде связанные с ним, Бакаевым, группы Румянцева и Котолынова». Группа Котолынова-Румянцева со мною связана не была. Я знал о существовании такой группы, она была организована еще во время между 14-15 съездами Сафаровым [11].

ВЫШИНСКИЙ: Скажите одно, вы в действительности с группой Котолынова-Румянцева были связаны?

БАКАЕВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: А с Николаевым в Ленинграде вы виделись?

БАКАЕВ: С Каревым-то…

ВЫШИНСКИЙ: Карев меня не интересует, вы в Ленинград перед убийством т. Кирова приезжали?

БАКАЕВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: В каком месяце?

БАКАЕВ: В ноябре.

ВЫШИНСКИЙ: А убили т. Кирова?

БАКАЕВ: В декабре. 

ВЫШИНСКИЙ: Зачем же приезжали?

БАКАЕВ: Мне было поручено проверить степень подготовленности организации убийства Кирова.

ВЫШИНСКИЙ: Правильно. Вы приезжали для этой цели.

БАКАЕВ: Не только для этой цели.

ВЫШИНСКИЙ: Это было важнейшим, вам это поручили Зиновьев и Евдокимов.

БАКАЕВ: Нет, Каменев и Евдокимов.

ВЫШИНСКИЙ: Может быть, но Каменев и Зиновьев действовали согласно. 

БАКАЕВ: Правильно.

КАМЕНЕВ: (с места) Совершенно.

ВЫШИНСКИЙ: Вам поручали проверить, с кем вы виделись?

БАКАЕВ: В основном с группой Левина, Левиным, Мандельштамом, Мясниковым, Сосицким, Румянцевым, Котолыновым и Николаевым.

ВЫШИНСКИЙ: Каким? Леонидом?

БАКАЕВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Говорили о подготовке убийства Кирова?

БАКАЕВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Николаев говорил, что все готово?

БАКАЕВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Так что же вы хотите отрицать, что будто не были связаны с группой Котолынова-Румянцева?

БАКАЕВ: Гражданин прокурор, я хочу отрицать свою связь…

ВЫШИНСКИЙ: Вы отрицаете свою связь с котолыновской группой?

БАКАЕВ: С отдельными лицами я встречался.

ВЫШИНСКИЙ: И среди этих лиц был не кто иной, как убийца тов. Кирова – Николаев. Вы это признаете?

БАКАЕВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Садитесь, садитесь, садитесь.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Ходатайств нет, дополнительных вопросов и заявлений нет, у подсудимых нет вопросов и заявлений?

БАКАЕВ: У меня маленькое заявление.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Странное заявление вы сегодня делаете. Какое у вас заявление?

БАКАЕВ: Некоторые дополнительные показания в связи с моей террористической деятельностью.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

БАКАЕВ: Я докладывал суду о том, что мною было сказано на совещании террористов в квартире Шарова (?) [12] по требованию Евдокимова в 1934 году, и Евдокимов потребовал от меня отчета, что делается во исполнение решения объединенного центра. Я сделал ему доклад с исчерпывающей полнотой, т.е. рассказал об организации боевой группы, в которую вошли все секретари Зиновьева, плюс Рейнгольд и Файвилович, мы обследовали шоссе и сделали несколько попыток в секретариате ЦК встретить Сталина.

РЕЙНГОЛЬД: (с места) Путаешь, Бакаев.

БАКАЕВ: Нет. И затем сказал, что после совещания в квартире Зиновьева террористическая работа была прекращена, ни Евдокимов, ни Рейнгольд не поправили меня. Рейнгольд, правда, сказал, что это не совсем так.

РЕЙНГОЛЬД: (с места) Т.е., вернее, совсем не так.

БАКАЕВ: Так как я, Рейнгольд и Дрейцер кое-что сделали в этом отношении, и это кое-что заключалось в разведке маршрута следования машины Сталина за город и в организации наблюдения за этим маршрутом, и затем был подбор террористов, который они мне передали. Ни Евдокимов, ни Рейнгольд ни слова не сказали о том, что это мною было сделано в исполнение решений, принятых объединенным центром, и выполнение которых будто поручалось мне. Писали, чтобы поручить Бакаеву.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Для чего вы это говорите? Вы сами дали показания о том, что вы сделали во исполнение поручения центра. Что вы хотите еще сказать?

БАКАЕВ: Я хочу сказать, что дополнительных вопросов Евдокимова и Рейнгольда не было, потому что я не только не знал об организации объединенного центра, но <и> не получил никаких заданий кроме тех, о которых я доложил.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Больше нет ни у кого заявлений?

ГОЛЬЦМАН: Я хотел заявить суду, что мне ничего до дня моего ареста о центре троцкистском, о том, что он принял террористическую установку, и после этого не было известно. Мне также не было известно о существовании центра зиновьевцев, мне также не было известно о блоке до моего ареста. Также мне не было известно о существовании групп, оформлявших террористические акты.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: У меня вопрос. Когда вам стало известно, что Троцкий дал директиву о терроре?

ГОЛЬЦМАН: От Троцкого в 1932 году.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вам он сказал когда? Вы об этом узнали в ноябре 1932 г. от Троцкого?

ГОЛЬЦМАН: Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Какого числа вы приехали?

ГОЛЬЦМАН: В конце 1932 года. В конце ноября или начале декабря.

ВЫШИНСКИЙ: В связи с этим заявлением. Если я вас правильно понял, при допросе вы сказали, что вы до самого последнего дня были сугубо законспирированным троцкистом. Правильно?

ГОЛЬЦМАН: Да.

РЕЙНГОЛЬД: У меня очень краткое заявление в связи с тем, что Бакаев вновь поднял вопрос об организации покушения на тов. Сталина и изобразил из себя не террориста, а пацифиста. Я оставляю за собою право сказать {в последнем слове} своей защитительной речи о мирной пацифистской роли Бакаева и о своей роли.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Больше никаких заявлений ни у кого нет? Объявляю судебное следствие законченным. Завтра судебное заседание откроется в 11 час<ов> 30 мин<ут> речью государственного обвинителя – тов. ВЫШИНСКОГО.

 

 

РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 383, Л. 115-162 машинопись.

---