СТЕНОГРАММА

УТРЕННЕГО ЗАСЕДАНИЯ ВОЕННОЙ КОЛЛЕГИИ

ВЕРХОВНОГО СУДА СОЮЗА ССР

от 22 августа 1936 г.

 

КОМЕНДАНТ: Суд идет, прошу встать.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Садитесь, пожалуйста. Заседание продолжается. Слово имеет Прокурор Союза тов. Вышинский.

ВЫШИНСКИЙ: Товарищи судьи, товарищи члены Военной Коллегии Верховного Суда Союза!

Три дня со всей тщательностью и вниманием вы исследовали представленные государственным обвинением улики и доказательства, направленные против сидящих здесь на скамье подсудимых людей, обвиняемых в совершении тягчайших государственных преступлений. Вы со всей возможной тщательностью подвергли в течение этих дней исследованию и судебной проверке каждое из этих доказательств, каждый факт, каждое событие, каждый шаг обвиняемых <, в> течение многих лет и, я хочу подчеркнуть, многих лет нанизавших одно преступление на другое в своей борьбе против советского государства, советской власти и нашей партии, против всего нашего советского народа.

Ужасны и чудовищны цели этих преступлений, направленных против нашей социалистической родины, преступлений, каждое из которых достойно самого сурового осуждения и самой суровой кары. Ужасна и чудовищна вина этих преступников, поднявших свою руку убийц против руководителей нашей партии, против т.т. Сталина, Ворошилова, Жданова, Кагановича, Косиора, Орджоникидзе и Постышева, людей, подготовивших целый ряд террористических покушений, террористических актов против наших руководителей, руководителей советского государства. И не только подготовивших, но и убивших одного из лучших сынов рабочего класса, одного из преданнейших делу социализма и лучшего сына нашей советской земли, одного из любимейших учеников великого Сталина, пламенного трибуна пролетарской революции, незабываемого Сергея Мироновича Кирова.

Вот в чем состоят преступления людей, обвиняемых по настоящему делу в данном процессе.

Но как бы ни были чудовищны и ужасны эти преступления и как бы ни были мы все глубоко взволнованы этими кошмарными и ужасными преступлениями, ‒ вы, товарищи судьи, как это и подобает советскому суду и советскому правосудию, с глубоким спокойствием взвешивали и оценивали проходившие перед вашими глазами явления, связанные с преступной деятельность этих людей, имена которых, по крайней мере, главных обвиняемых по данному процессу, давно уже покрыты всенародным презрением и всенародным позором.

И вот мы сейчас подошли к концу нашего судебного процесса. Мы подводим сейчас его последние итоги. Мы делаем последние выводы, готовясь, может быть, через несколько часов выслушать ваш приговор, ‒ приговор суда советской страны, требующей и ожидающей от вас справедливого, непреклонного и неумолимого сурового решения участи этих людей, этих презренных убийц, этих подлых и наглых врагов советской земли, советского народа.

Мы строим сейчас наше новое социалистическое общество. Мы строим наше новое советское государство в тяжелых и жестоких условиях классовой борьбы, в условиях жестокого сопротивления делу социализма последних остатков разгромленных и пущенных нами ко дну эксплуататорских классов.

Каждый шаг нашего продвижения вперед связан с ожесточенным сопротивлением врагов, поднимающих против нас все силы старого мира, всю мразь, всю накипь старого общества, мобилизуя и бросая на борьбу с нами самые преступные, самые отъявленные, самые отпетые и разложившиеся бесчестные элементы.

ЛЕНИН учил, что «ни одно глубокое и могучее народное движение в истории не обходилось без грязной пены, без того, чтобы буржуазия и мелкобуржуазная стихия не боролись против советской власти, не только действуя извне приемами Савинковых, Гоцов, Гегечкори, Корниловых, заговорами и восстаниями, потоками лжи и клеветы, но и используя все и всякие элементы разложения, пускаясь на всякие и всевозможные грязные и позорные преступления.

Тов. СТАЛИН говорил и предупреждал, что надо иметь в виду, что рост нашей мощи и сил советского государства будет усиливать сопротивление последних остатков умирающих классов. Именно потому, говорил тов. СТАЛИН, что они умирают и будут переходить от одних форм преступлений к другим. 

Нет такой пакости и клеветы, говорил тов. СТАЛИН, которую бы эти бывшие умирающие классы не проливали на нашу социалистическую родину.

Три года тому назад тов. СТАЛИН не только предсказал неизбежность сопротивления делу социализма враждебных ему элементов, но предсказал возможность оживления троцкистских контрреволюционных групп, и этот процесс полностью и отчетливо доказал свою реальность этого предсказания.

Этот процесс, герои которого связали свою судьбу с фашистами, с агентами полицейской охраны, «герои» которого потеряли всю меру чести, дошли до геркулесовых столбов, возвели вероломство, двурушничество и предательство в систему, в закон своей борьбы против советского государства и развили свою преступную деятельность.

Этот процесс вскрыл до конца и еще раз доказал, как велика и безмерна злоба и ненависть к делу социализма наших врагов, как ничтожны эти наши враги, мечущиеся и кидающиеся от одного преступления к другому. Презренная, ничтожная, бессильная кучка предателей и убийц ‒ она думала остановить своими грязными преступлениями биение могучего сердца нашей великой социалистической родины, биение сердца нашего великого социалистического народа. 

Последняя ничтожная кучка мерзавцев, авантюристов пыталась своими грязными ногами вытоптать лучшие цветы в нашем социалистическом саду, цветы, благоухающие в нашей социалистической стране.

Это – взбесившиеся собаки – не львы, не тигры, а просто взбесившиеся собаки кусают, рвут на части самых дорогих наших людей, лучших из лучших людей нашей советской земли. Они убили одного из самых дорогих для нас людей революции, замечательного и чудесного человека, светлого и радостного, как всегда была светлой и радостной на его устах улыбка, как светла и радостна наша новая жизнь, выдающегося руководителя ленинградских большевиков. Они убили нашего Кирова, они ранили нас совсем близко к самому нашему сердцу. Они думали внести в наши ряды смятение и замешательство.

На предательский выстрел 1 декабря 1934 года вся страна ответила единодушным проклятием убийц, вся страна ‒ миллионы и десятки миллионов людей всколыхнулись и еще раз доказали свою сплоченность и единство, свою преданность великому знамени партии Ленина‒Сталина. Железной, несокрушимой стеной стала страна Советов на защиту своих вождей, на защиту своих руководителей, за каждый волос с головы которых перед нами ответят головы безумцев, поднимающих или осмелившихся поднять против них свою святотатственную преступную руку. И в этой безграничной любви <к> нашей партии, нашему Центральному Комитету, нашему Сталину и славным сподвижникам миллионных масс трудящихся, безмерной любви народа всего мира, в этой безмерной любви миллионов крестьян и интеллигенции, в этой любви ‒ вся сила защиты, охраняющей неприкосновенность наших вождей, руководителей нашей страны и нашей партии от предателей, убийц и бандитов.

Цветет, радостно растет наша великая родина; богато колосятся золотом хлебов бесчисленные колхозы, полны гордости дышат тысячи новых социалистических стахановцев фабрик и заводов. Дружно и чудесно работают на благо своей родины железные дороги, по бесконечно сверкающим стальным лентам которых из конца в конец мчатся кривоносовские поезда и маршруты. Несокрушимым, как мир, стоит на страже родных границ окруженная любовью народа Красная Армия, и близкие и родные нам и всем, кто преисполненные волей к своей матери-родины замечательных большевиков, неутомимым строителям нашего государства, ‒ Серго Орджоникидзе, Клим Ворошилов, Лев Моисеевич Каганович, руководители украинских рабочих Косиор и Постышев, руководитель ленинградских большевиков ‒ Жданов и Сталин – наш великий учитель и вождь народов СССР – Иосифа Виссарионовича Сталина.

Под руководством советского правительства и нашей партии во главе со Сталиным в нашей стране социализм окончательно победил, бесповоротно победил. Под руководством нашей партии победила наша страна, приобрела орудия и средства производства у капиталистов, уничтожила капиталистическую систему, опирающуюся на частную собственность на средства производства, на эксплуатацию, на нищету и рабство.

Трудящиеся, миллионы масс под руководством нашей партии и нашего правительства народы СССР осуществили великую индустриализацию нашей страны, удесятерив и умножив средства ее производства, ее национальные богатства, создав новые, невиданные по своей мощи условия для счастливой и радостной жизни всех трудящихся Советского Союза, советской социалистической страны. 

Победа социализма ведь прежде всего победа нашей родной большевистской партии, ее ленинско-сталинской генеральной линии, ее ленинско-сталинского руководства, ее Центрального Комитета во главе с великим СТАЛИНЫМ. На основе этих побед создан нерушимый союз всех трудящихся для дальнейшего укрепления и развития социализма, создан и закреплен союз и дружба всех народов СССР для обороны против наших врагов, против врагов социализма. Эти победы решительно изменили весь облик нашей страны, поднятой благодаря этим победам на громадную высоту своего хозяйственного и культурного развития. Эти победы принесли рабочему классу СССР гигантское улучшение его материального благополучия, уничтожение безработицы, уже много лет тому назад введение семичасового рабочего дня, против которого они, эти «герои» всегда упорно и настойчиво предательски боролись. Невиданное и недостижимое ни в одной капиталистической стране, ни в одной стране мира, кроме СССР, подлинное развитие и расцвет новой, подлинно человеческой, социалистической культуры. Эти победы принесли колхозному крестьянству зажиточную и светлую жизнь. И в этих победах ‒ залог единства всего нашего советского народа с нашим правительством, с нашей партией и с ее Центральным Комитетом. И разве не лучшим доказательством этого несокрушимого, подлинного единства и сплочения народных масс вокруг нашего ЦК, вокруг великого СТАЛИНА, вокруг нашего советского правительства являются <такие> единственно мыслимые в нашей стране явления, как широкие, массовые, подлинно народные совещания передовиков наших фабрик, заводов, транспорта, хлопковых и свекловичных полей, животноводства, комбайнеров и трактористов, стахановцев и кривоносовцев – с нашими руководителями партии и правительства – это проявление подлинного советского, истинного демократизма. И разве, с другой стороны, не служат ярким доказательством этого единства и те перекатывающиеся сейчас из конца в конец нашей страны могучие волны народного гнева, гнева трудящихся, готовых снести с лица земли этих преступников, этих предателей, этих убийц. Эти господа в течение всех четырех дней на этом процессе пытались принять благородный вид. Они, по крайней мере, самый главный из них, не без рисовки говорили о своем террористическом заговоре, они искали и ждали политической квалификации своих преступлений, ‒ они говорили о политической борьбе, они говорили о каких-то политических соглашениях с какими-то якобы политическими партиями. И хотя они признали, что никакой в действительности политической платформы у них не было, и что даже нужды какой-либо создать платформу они не испытывали, так как, по их собственному признанию, их платформу можно написать в один присест, в какие-нибудь два часа, ‒ они все же пытались разыграть из себя здесь. Увы, эти попытки ‒ лживое прикрытие их политической пустоты и безыдейности. И когда они говорили об интересах рабочего класса, об интересах народа, когда они будут говорить в своих защитных словах и в своих последних словах подсудимых, они лгали, они лгут сейчас, как будут лгать и дальше, ибо они пошли против единственно народной, подлинно прогрессивной политики – против политики нашей страны, против нашей советской политики. Лгуны и шуты, ничтожные пигмеи, моськи и шавки, вскакивающие на слона, ‒ вот что представляет собою эта компания.

Но они умеют пользоваться оружием, и это опасно для общества. Это обстоятельство требует особых и самых серьезных мер против них. Цепь для них недостаточна. Против них должны быть приняты более решительные и радикальные меры борьбы и уголовного наказания. Не политики, а банда уголовных преступников, все время пытавшихся раскрасть государственное достояние, и убийцы ‒ вот что представляет собой эта компания. Я сказал, что у этих господ не было никакой программы, впрочем, программа у них кое-какая была. Была у них программа внутренней политики и программа внешней политики. Внутренняя политика определялась в их программе одним словом ‒ убить. Они предпочитают, правда, говорить не об убийствах, а о терроре. Эти господа, избравшие убийства средством борьбы за власть, цинично и откровенно сами в этом здесь должны были признаться. Как увязывали эти господа их марксизм в кавычках с проповедью террора и террористической деятельности? А ведь эти люди себя когда-то считали марксистами. Вероятно, обвиняемый Зиновьев и сейчас еще считает себя марксистом. Он говорил здесь, что марксизм не может быть увязан с террором, но марксизм может объяснить, как они пришли к террору.

О том, как увязывается у них марксизм с проповедью террора и террористической деятельностью, я спрашивал здесь на процессе, и ответ на этот вопрос дал обвиняемый Рейнгольд. Он сказал: «У Каменева в 1932 году, в присутствии ряда членов объединенного троцкистского центра, Зиновьев обосновал необходимость применения террора тем, что хотя террор не совместим с марксизмом, но в данный момент это надо отбросить, других методов борьбы с партией и правительством нет. Сталин объединяет все силы партийного руководства, поэтому в первую голову надо убрать Сталина». Вот вам и весь ответ, откровенный, циничный, наглый, но совершенно логичный. Вот вам и вся новая зиновьевская «философия эпохи».

Рейнгольд говорит: «Каменев развивал террор, говоря, что прежние методы борьбы ‒ завоевание масс, ставка на хозяйственные трудности ‒ провалились. Поэтому единственный метод борьбы ‒ это террор, террористические действия против Сталина, Ворошилова, Кагановича, Орджоникидзе, Косиора, Постышева». Откровенно и нагло, но в то же время логично с точки зрения логики классовой борьбы, с точки зрения логики нашего врага, борющегося против страны социализма.

И откровенно говоря – без массы. Провалилась эта ставка на завоевание масс, поэтому, без массы. Но не только без массы, а и против масс на завоевание власти во что бы то ни стало. Эта жажда личной власти ‒ вот вся идеология этой скамьи подсудимых, вся циничная беспринципность этих философов своей эпохи откровенно была доказана здесь Каменевым. В своем объяснении на суде он говорил о том, как был и на какой базе организован, как он назвал его, этот террористический заговор.

«Я пришел, ‒ говорил Каменев, ‒ к убеждению, что политика партии, политика ее руководства победила в том единственном смысле, в котором возможна… [1]»

Это замечательное и по своей беспринципности, и по наглому цинизму заявление именно потому, что «политика партии победила как единственная… мы и ведем борьбу против ее руководителей и против правительства, которое под руководством партии осуществляет эту политику. Ставка наша на возможность раскола в партии также оказалась бита. Оставалось два пути: либо полностью ликвидировать борьбу против партии, либо продолжать ее, но уже без всякого расчета на какое бы то ни было… путем индивидуального террора».

Подсудимый Каменев должен был быть последовательным: два пути – либо честно отказаться от борьбы, либо он должен был охарактеризовать второй путь: либо продолжать безнадежную борьбу безнадежными средствами.

Он признал: мы выбрали этот путь, мы руководствовались бесконечным озлоблением против руководства партии и жаждой власти, к которой мы некогда были близки и от которой мы были отброшены ходом исторического развития.

Разве это не тягчайший приговор произнес подсудимый Каменев над собой, вынесенный ему по этому делу по подготовке террористического акта.

Подсудимый Зиновьев говорит: “к концу 1932 года стало очевидным, что наши надежды не оправдались… фактом было то, что генеральная линия побеждает”. Здесь Зиновьев говорил со всей наглостью, полной беспринципностью о безыдейности, которая привела его к беспринципной борьбе за власть. 

Можно ли после этого с этими людьми разговаривать каким бы то ни было политическим языком? Разве мы не вправе говорить с этими людьми только одним языком, языком Уголовного Кодекса, и рассматривать их как уголовных преступников, как отпетых и закоренелых убийц?

Вот программа в области, если можно так выразиться, внутренней политики. Если раньше они хотя бы из стыдливости мотивировали свою жестокую борьбу против советского государства и руководства советской власти и партии недостатками, недочетами, затруднениями и т.д. и т.п., то теперь они уже сняли с себя эту маску. Они уже говорят прямо, что они убедились в том, что советская власть и дело социализма в нашей стране победило. К террору, к убийствам они пришли от безнадежности своего положения, от сознания своей изолированности от власти, от рабочего класса. Они к террору пришли благодаря отсутствию каких бы то ни было благоприятных для них перспектив в борьбе за власть другими средствами, другими способами.

Каменев признал, что единственным средством, с помощью которого они надеялись прийти к власти, это была организация террора, и что именно на базе этой террористической борьбы и велись, и в конце концов успешно завершились, переговоры между троцкистами и зиновьевцами об объединении. Это была настоящая база объединения троцкистов и зиновьевцев – террор.

В этом не все хотят признаться.

Коли вы, товарищи судьи, вынеся свой приговор в совещательной комнате, внимательно, ‒ я в этом не сомневаюсь, ‒ еще раз ознакомитесь не только со всеми материалами судебного следствия, но и с протоколами предварительного следствия, вы убедитесь, с каким животным страхом подсудимые старались уйти именно от признания террора как основы их преступной деятельности.

Вот почему так вертится здесь Смирнов, который все признает, признает, что он был членом центра, признает, что этот центр усвоил террористическую линию борьбы, признает, что он сам получал от Троцкого директивы об этой террористической борьбе. Но в то же самое время всеми силами и средствами старается доказать, что он-то лично этого не принял, не был с этим согласен, и даже договорился до заявления о том, что вышел из этого троцкистско-зиновьевского террористического центра или блока.

Я буду еще о каждом из подсудимых, и в том числе о Смирнове, говорить особо и постараюсь со всей полнотой, тщательностью и объективностью разобрать те доказательства, которые уличают их в совершении тягчайших государственных преступлений. 

Сейчас говорю это только для того, чтобы еще раз подчеркнуть, что сами обвиняемые ‒ не политические младенцы, а прожженные игроки в политической борьбе, ‒ они прекрасно понимают, что означает этот переход на рельсы террора и какой ответственности подвергаются не только за то, что они теоретически признали этот террор, ‒ и этого было бы достаточно, чтобы их головы положить на плаху, ‒ но и за то, что эти теоретические программные планы, если можно так выразиться, говоря еще их языком, они переложили на язык практики, на язык их практической преступной деятельности, подготовив ряд убийств, и одно из этих ужасных убийств 1-го декабря 1934 года руками Леонида Николаева – агента объединенного центра и выученика Каменева, Евдокимова, Зиновьева и Бакаева, и осуществили.

Именно террор был в основе всей их деятельности, и всего их троцкистско-зиновьевского объединения. Здесь совершенно согласно об этом показали люди, непосредственно друг с другом не связанные в своей подпольной работе. Об этом говорили здесь не только Зиновьев и Каменев, Смирнов и Тер-Ваганян, Рейнгольд и Пикель, но здесь говорили об этом точно так же и Берман-Юрин, и Фриц Давид, и Валентин Ольберг ‒ этот оригинальный гражданин республики Гондурас, штатный агент Троцкого и одновременно германской тайной полиции ‒ ГЕСТАПО.

Все эти лица под тяжестью предъявленных им улик должны были признать и не смогли дальше запираться, что главным и даже единственным объединявшим их преступную деятельность средством борьбы против советской власти и партии был террор, убийства.

На этом, говорил Рейнгольд, настаивали и сходились и троцкисты, и все участники блока. Именно насильственное устранение руководства ВКП(б) и советского правительства являлось основной задачей этого троцкистско-зиновьевского блока, который по справедливости можно назвать, как я это и сделал в обвинительном заключении, обществом политических убийц.

Эти террористические настроения, положенные в основу организации троцкистско-зиновьевского блока в 1932‒1936 гг., они наиболее отчетливо и характерно выражены обвиняемым Мрачковским, заявившем как на предварительном следствии, так и здесь на суде:

«Надежды на крах политики партии надо считать обреченными. До сих пор применявшиеся средства борьбы не дали положительных результатов. Остался единственный путь борьбы ‒ это путь устранения руководства партии и правительства».

Мрачковский говорил: «Надо убрать Сталина и других руководителей партии и правительства. В этом главная задача».

…[2] Вся звериная злоба и ненависть была направлена против руководителей нашей партии, против Политбюро нашего Центрального Комитета, Сталина, против славных его соратников.

Именно на них, во главе с т. СТАЛИНЫМ, легла основная тяжелая борьба с зиновьевско-троцкистской подпольной организацией, именно под их руководством, под руководством т. Сталина ‒ гениального проводника и хранителя ленинских заветов ‒ была разгромлена контрреволюционная троцкистская организация. В ожесточенных боях с троцкистской контрреволюцией под их руководством была окончательно разбита наголову троцкистская контрреволюция.

В ожесточенных боях с этой троцкистской контрреволюцией тов. СТАЛИН неуклонно проводил в жизнь ленинское учение о построении в нашей стране социализма, вооружив этим учением миллионные массы рабочих и колхозников.

Вот почему троцкисты и зиновьевцы, как и все самые оголтелые контрреволюционные элементы, все свои силы, ненависть и злобу против социализма сосредоточили на руководителях нашей партии. Вот почему в марте 1932 года в припадке контрреволюционного бешенства Лев Троцкий разразился открытым письмом в адрес Президиума ЦИК, приобщенным в качестве вещественного доказательства, изъятым из потайной стенки гольцмановского чемодана, разразился призывом убрать Сталина. Этот призыв еще с большей откровенностью Троцкий обратил к целому ряду своих заграничных учеников и предателей, завербованных им для переброски в СССР с целью организации террористических актов и покушений против руководителей нашего советского государства и нашей партии. Об этом здесь подробно рассказывал подсудимый ФРИЦ ДАВИД. Он рассказывал, как он, в ноябре 1932 года беседовал с Троцким и как во время этой беседы ТРОЦКИЙ сказал: «сейчас нет другого выхода, как только насильственное устранение Сталина и его соратников. Террор против Сталина ‒ вот революционная задача. Кто революционер ‒ у того не дрогнет рука». Для этой цели Троцкий занялся подбором экзальтированных людей, чтобы потом они осуществили этот контрреволюционный акт, как какую-то историческую миссию.

БЕРМАН-ЮРИН здесь показывал, что ТРОЦКИЙ систематически и неоднократно говорил, что до тех пор, пока Сталин не будет насильственно убран, ‒ нет возможности изменить политики в борьбе против Сталина, а потому нельзя останавливаться перед крайними мерами ‒ Сталин должен быть физически уничтожен.

Разве не довольно одних этих фактов, разве не довольно того, что ФРИЦ ДАВИД и БЕРМАН-ЮРИН вели разговоры на эту тему, разве не довольно того, что они приняли это задание и сделали целый ряд практических шагов для того, чтобы это задание осуществить; разве это не делает их достойными самого сурового наказания, предусмотренного нашим законом, ‒ РАССТРЕЛА?

ФРИЦ ДАВИД, БЕРМАН-ЮРИН, РЕЙНГОЛЬД, сам Иван Никитич СМИРНОВ разоблачили, в сущности говоря, роль Троцкого в этом деле до конца. Даже Смирнов, я бы сказал, упорно запиравшийся в том, что принимал какое-либо участие в деятельности троцкистско-зиновьевского центра, не мог не признать, что установка на индивидуальный террор в отношении руководителей советского государства и ВКП(б) была им получена в 1931 году лично от Седова, и также установка о терроре была подтверждена Троцким в 1932 году, так называемая директива, привезенная Гавеном из-за границы и переданная Смирнову. Смирнов пытался смягчить свою вину собственными положениями, что полученная установка от Седова была якобы личной установкой Седова, но это пустое объяснение – ведь  совершенно всем очевидно, что Седов никакого авторитета для Смирнова не представлял, как употребил образное выражение Тер-Ваганян и подсудимый Мрачковский, если бы предполагал, что эти установки о терроре исходят лично от Седова, наплевал бы с шестого, двенадцатого или еще с более высокого этажа.

Обвиняемый Тер-Ваганян, один из главных организаторов объединенного центра, подтвердил, что, будучи за границей, Смирнов действительно получил директиву от Троцкого о переходе к террору. Тер-Ваганян только завуалировал показание террор словом: «острой борьбы с руководителями ВКП(б)», но должен был потом расшифровать это слово и подтвердить, что речь шла о терроре и только о терроре.

Выслушав здесь, наконец, показания Сафоновой, очная ставка с которой была здесь на суде, вероятно, крепко запомнилась тому, кто присутствовал на этой ставке Сафоновой, дело о которой выделено в особое производство, ввиду продолжающегося следствия, которая полностью подтвердила получение директивы Смирновым от Троцкого через Седова в 1931 году, а впоследствии через Гавена директиву об индивидуальном терроре.

Вот почему на основании этих данных можно считать совершенно очевидным, что именно директива Троцкого послужила основанием для развертывания террористического объединенного центра. Мысль об объединенном центре для перехода к террору, брошенная Троцким, так принятая троцкистским подпольем – Зиновьевым и Каменевым – руководителями троцкистско-зиновьевского блока, центра и подполья, это подлинные, закоренелые враги, они не могли спокойно смотреть на растущее благополучие нашего народа, нашей страны, вышедшей на широкую дорогу социализма. СССР побеждает, СССР строит социализм, <в> СССР торжествует социализм, тем сильнее их ненависть против ЦК, Сталина и правительства, которым страна обязана этой победой, которыми гордится.

В мрачном подполье один и Троцкий, и Зиновьев, и Каменев начинают оттачивать ножи, пишут и фабрикуют фальшивые документы, завязывают связь с тайной германской полицией, наконец, стреляют и убивают. Вот в этом главное в этом процессе, именно в том, что здесь контрреволюция не только думает о терроре, не только строит план террористического заговора или террористического покушения, не только приготовляет и подготовляется к этим злодейским преступлениям, но их осуществляют, стреляет и убивает.

Главное в этом процессе ‒ именно в том, что они претворили свою контрреволюционную мысль в контрреволюционное дело, свою контрреволюционную теорию в контрреволюционную террористическую практику: они не только говорят о стрельбе, но они стреляют, стреляют и они убивают.

В этом ‒ главное. Они убили тов. КИРОВА, они готовились убить товарищей СТАЛИНА, ВОРОШИЛОВА, КАГАНОВИЧА, ОРДЖОНИКИДЗЕ, ЖДАНОВА, ПОСТЫШЕВА, КОСИОРА. Вот за что мы судим их, этих людей, этих организаторов тайного убийства, этих патентованных убийц. И вот почему мы требуем судить их строго, так строго, как велит нам наш советский закон, и судить их так, как требует наша социалистическая совесть.

Убийства ‒ вот вся программа внутренней политики этих людей. А внешняя политика? Тут поднимаются загробные тени и оживают старые тени Клемансо [3], и тут видны троцкистские уши.

Письмо ТРОЦКОГО, полученное ДРЕЙЦЕРОМ, гласило буквально следующее (три коротких пункта): убрать СТАЛИНА и ВОРОШИЛОВА, развернуть работу по организации ячеек в армии, в случае войны использовать всякие неудачи и возможное замешательство для захвата руководства. Это ‒ откровенная ставка на поражение. Это ‒ те же старые песни Клемансо, но в новом издании под редакцией объединенного центра троцкистско-зиновьевского террористического блока. Фриц ДАВИД показал на следствии и подтвердил здесь на суде, и это полностью соответствует и целому ряду исторических документов, и показаниям других обвиняемых, и самому существу задачи, стоящей перед ТРОЦКИМ, ЗИНОВЬЕВЫМ, КАМЕНЕВЫМ; в одной из своих бесед с ним ТРОЦКИЙ спросил: «Как вы думаете, в случае войны Советского Союза с японцами исчезнет ли это недовольство» (он говорил о недовольстве, которое, ему представлялось, у нас существует в стране и все накипает). «Нет, наоборот, ‒ говорит он, ‒ в этих условиях враждебные режиму силы будут пытаться соединиться воедино, и в этих условиях наша задача будет заключаться в том, чтобы объединить и возглавить эти недовольные массы, вооружить их и повести против господствующих бюрократов». Это же самое в письме 1932 г. ТРОЦКИЙ повторил (это у него какая-то идея-фикс) и в беседе с БЕРМАН-ЮРИНЫМ. Он говорил, что в связи с международным положением того периода особо важной является задача разложения наших военных сил, так как в случае войны с Советским Союзом будут призваны огромные массы в армию, и их ТРОЦКИЙ и троцкисты вместе с зиновьевцами и рассчитывали обработать. «ТРОЦКИЙ дословно сказал мне, ‒ говорит БЕРМАН-ЮРИН, ‒ мы будем защищать Сов<етский> Союз в том случае, если будет свергнуто сталинское руководство». 

Может быть все это ‒ выдумка? Может быть Фриц ДАВИД и БЕРМАН-ЮРИН пустились здесь в фантастические измышления? Может быть все это ‒ вымысел, выдумка, безответственная болтовня подсудимых, которые остались в положении, когда чем больше они скажут против других, тем легче будет их окончательная судьба? Это истина. Это та истина, которая заставляла сидящих здесь на скамье подсудимых Каменева и Зиновьева тогда, когда они провозгласили тезис Клемансо, говорить о том, что мы подождем, когда враг подойдет на 80 км к Москве, тогда мы подымем оружие против советского правительства и, свергнув его, обратим это оружие против нашего врага. Это исторический враг. И то, что говорит Берман-Юрин и Фриц Давид, полностью соответствует действительности. Вот и вся программа «внешней политики» этих людей. За такую программу наш советский народ изменников повесит на первых же воротах. И поделом.

А методы, которыми действовали эти люди. Это, может быть, одна из самых позорных страниц их и без того позорной и преступной деятельности. В соответствии с принципиальной в кавычках линией троцкистско-зиновьевского подпольного блока на захват власти любыми средствами участники этого блока широко практиковали двурушничество в качестве основного метода в своих отношениях с правительством и партией, превратив в систему это двурушничество, и в такую систему, какой могли бы позавидовать Азефы и Малиновские всех охранок, со всеми их шпионами, провокаторами и диверсантами. Может быть здесь имеется преувеличение? Нет, к сожалению, никаких преувеличений.

Рейнгольд показал, что в 1933‒34 г. Зиновьев с глазу на глаз говорил ему, а теперь и Зиновьев подтвердил это перед всем миром на этом процессе, говорил ему о главной практической задаче, которая стоит перед их подпольем, заключающейся в том, чтобы построить свою террористическую работу так конспиративно, чтобы никоим образом себя не скомпрометировать. Может быть это преувеличение? Конечно, нет. Кто же строит свою террористическую работу без конспирации, так, чтобы каждому шагу этой преступной деятельности угрожало разоблачение? Так никто не строит своей работы. То, что говорил Рейнгольд, соответствует логике вещей. “На следствии главное, ‒ это говорил своим соучастникам Зиновьев, ‒ отрицать какую бы то ни было связь с организацией. При обвинении в террористической деятельности категорическим образом отрицать это, аргументируя несовместимостью террора со взглядами большевиков-марксистов”. Кстати скажу, что и Троцкий рекомендовал в случае совершения теракта отмежевываться от них и занять позицию, аналогичную той, которая была занята эсеровским ЦК в свое время по отношению к госпоже Каплан, стрелявшей в Владимира Ильича. Может быть здесь какое-нибудь преувеличение, выдумка, облыжное заявление одного обвиняемого, оговаривающего и позорящего других? Мы знаем, что после того, как Каплан выпустила свою предательскую пулю в Ленина, ЦК эсеров выпустил листовку, в которой категорически заявлял о своей непричастности к этому террористическому акту. Эту же тактику усвоили себе Зиновьев, Каменев, Троцкий.

Зиновьев говорил: мы перешли на путь тщательно продуманного и глубоко законспирированного заговора, мы считали себя марксистами и, помня формулу… переделали ее по-своему, заявляя… [4] против партии, против Сталина есть искусство.

Вот сидят на скамье подсудимых мастера этого искусства. Не скажу, чтобы мастера были высокой пробы, низкопробные мастера, все же сумевшие осуществить свое низкое дело. В этом плане стоит маскировка всеми средствами раньше всего своего истинного лица.

Это, может быть, один из самых ярких случаев и примеров в истории, когда действительно слово маскировка приобретает подлинное значение: надели на свои лица эти люди маску, изображали себя людьми раскаявшимися, людьми, порвавшими и отказавшимися от своих старых заблуждений и ошибок, переросших в преступления.

Характерно, что именно в тот период, когда объединенный троцкистско-зиновьевский центр наиболее активизировал свою деятельность, когда эта террористическая деятельность достигла наибольшего своего развития, я бы сказал, своего апогея, и завершилась 1-го декабря 1934 года выстрелом в тов. Кирова, ‒ именно в этот период Зиновьев обращается в Центральный Комитет с покаянным письмом. В этом письме, датированном 8-го мая 1933 года [5], т. е. в самый разгар подготовки террористических актов, Зиновьев не только отрекается от всех своих прежних ошибок, но в этом заявлении он лицемерно клянется в преданности идее социализма и партии, в то же самое время готовя предательский удар в самое сердце партии, готовя теракт против тов. Сталина.

Этот человек, потерявший, как и все сидящие здесь, последний человеческий облик, заканчивает свое письмо следующими словами: “Я прошу вас верить, что я говорю правду и только правду. Я прошу вас вернуть меня в ряды партии и дать мне возможность работать для общего дела. Я даю слово революционера, что буду самым преданным рядовым членом партии и что я сделаю все то, что возможно…”. 

Вы сделали все, что только возможно, чтобы повредить насколько возможно и партии и, значит, и делу строительства в нашей стране социализма, делу всего международного коммунистического движения.

16 июня 1933 года он в «Правде» помещает статью «Две партии». В центральном органе нашей партии он публикует статью, в которой старается всячески доказать преданность партии, и поет аллилуйя победам, одержанным партией.

Это было 8-го мая и 16-го июня, это было летом 1933 года, и летом того же 1933 года, как это точно установлено, на совещании троцкистско-зиновьевского центра Зиновьев поручает Бакаеву приступить к практическому осуществлению террора.

Зиновьев обиделся здесь на Смирнова, когда он упрекнул его в том, что он не говорит правду. Правда, сам Смирнов не сказал ни одного слова правды, и он упрекает во лжи Зиновьева. Зиновьев обиделся и заявил, что разница между ними в том, что «я решил твердо и до конца в эту последнюю минуту сказать всю правду, между тем как он принял, как видно, другое решение».

Я позволю себе, товарищи судьи, предупредить вас против этого утверждения Зиновьева. Не поверьте ему, что он действительно говорит здесь всю правду до конца.

Зиновьев и Каменев на ленинградском процессе 15‒16 января разыграли очень неплохо одну из сцен своей коварной, вероломной маскировки. Кажется, в последнем слове или других своих объяснениях, это можно проверить по стенографическому отчету судебного заседания от 15‒16 января 1935 г., Каменев хотел произвести впечатление окончательно и искренне разоружившегося врага, выкладывающего все, что у него есть на душе против правительства и партии. Он тогда припомнил какой-то эпизод с Зиновьевым, когда Зиновьев что-то утаил из разговоров с Троцким во время своего редакторства в «Большевике», и с пафосом и неподдельным возмущением упрекнул Зиновьева в том, что он не говорит всей правды, скрывая этот факт [6].

А в то же время и сам Каменев, и сам Зиновьев пытались обмануть нас, обмануть суд и всю страну, доказывая, что они никакого отношения не имеют к убийству Сергея Мироновича Кирова, и говорят всю правду. Одним словом, точно так же, в тех же самых буквальных словах, которые вчера произнесли Зиновьев и Каменев. Так что можно сказать, что, по существу говоря, процесс 15‒16 января 1935 года для Каменева и Зиновьева был своего рода репетицией этого процесса, которого они, может быть, не ожидали, но от которого они, как от судьбы, не ушли.

Я еще вернусь к этим «замечательным» показаниям, данным на суде в Ленинграде, но я говорю об этом только сейчас, как и то, что я делаю сейчас, я делаю только ради одного, ради одной цели – предупредить вас, а через вас, через суд, и всю страну, ‒ не только против Каменева и Зиновьева, но и против всех других, еще, к сожалению, имеющихся в наших рядах  двурушников, изменников и предателей, которые точно так же в своей среде говорят о своих раскаяниях, отмежевываются, маскируются для того, чтобы лучше организовать удар в спину нашей партии, нашей страны, нашего великого дела строительства социализма.

Я предупреждаю против капли доверия к этим патентованным и прожженным обманщикам.

Это они сами понимают. Я спросил Зиновьева: «а сейчас вы всю правду говорите?» ‒ «Сейчас я говорю всю правду до конца». А где доказательства, и как вам можно верить? Как вам можно верить, обвиняемый Зиновьев, что вы говорите всю правду до конца, когда вы превзошли все представления о вероломстве, коварстве, обмане, измене, предательстве?

Вы, в своей речи или своих объяснениях на суде вспоминали, как после убийства Сергея Мироновича Кирова вы довели это коварство до того, что послали в «Правду» некролог. Вы сказали: «этот некролог не был напечатан, насколько я помню». И все.

Вот этот некролог, вот он у меня в руках. Он датирован вами, если я не ошибаюсь, между 4-7 декабря, вероятней всего 4-го декабря, судя по данным, которые имеются, хотя это неточно.

Этот некролог, посвященный тов. Кирову, вы назвали: «Человек-маяк». И как вы начали свой некролог, который должен был быть напечатан в газете и, следовательно, стать достоянием всей нашей общественности, всего мира? «Это можно наблюдать почти за все 17 лет нашей революции, в каждый момент, когда враг изворачивался, нанося тот или другой удар большевикам. Так бывало, когда врагу удавалось наносить чувствительный удар на полях гражданской войны, так бывало…» и т.д. и т.д.

И дальше вы пишете: «Горе партии есть горе всего народа, всех народов СССР. Траур партии есть траур всей великой страны. Чувство невозвратимой потери ощущает весь Союз, от мала до велика».

Это верно, что вы писали, что это чувство и возмущение предательским выстрелом охватило всю страну. Это чувство действительно испытывает вся страна от мала до велика.

Но вас-то это в какой мере касается?

«Злодейское убийство Сергея Мироновича Кирова всколыхнуло поистине всю партию, весь народ». «Весь народ ощутил горечь утраты». «Потеря этого любимого и родного человека всеми ощутилась как потеря своего, близкого, безгранично дорогого…»

Почему потеряла партия близкого, бесконечно дорогого С.М. КИРОВА, обвиняемый ЗИНОВЬЕВ? Потому потеряла партия этого близкого нам человека, что вы, обвиняемый Зиновьев, убили КИРОВА, вы убили его своими собственными руками, кровь на которых еще до сих пор краснеет.

«Любимый сын партии» ‒ кощунство.

«Сын рабочего класса ‒ вот кем был этот человек-маяк», 

Дальше, совершенно правильно отмечены качества С.М. КИРОВА: «наш дорогой, глубокий, крепкий… ему нельзя было не верить, его нельзя было не любить и им нельзя было не гордиться».

Вот этот человек (указывает на Зиновьева) его любил, им гордился и его убил.

Что можно говорить и какие слова можно к этому подобрать и что вообще можно говорить о кощунстве, о вероломстве? Разве это двурушничество? Это есть коварство.

Вы своей кощунской рукой погасили этот маяк, как вы пишите, и как купленная плакальщица стали публично рвать себе волосы для того, чтобы обмануть людей.

Кого вы убили? Вы убили великолепного большевика, пламенного трибуна, опасного для вас человека, боровшегося за ленинские заветы и вместе с тем против вас. Вы убили этого человека одним секундным выстрелом подлейшей руки Николаева, а через два-три дня вы посылаете статью в «Правду» и пишете о погасшем маяке. Где же найти слова, чтобы дать оценку этим подлейшим выходкам – этих слов я найти в своем лексиконе не в состоянии.

Перейдем к КАМЕНЕВУ ‒ второй столп так называемой зиновьевской организации, к этому притворщику «в ослиной шкуре», как он сам говорил на XVII съезде партии.

Я прошу суд обратить внимание на статьи Каменева, ибо эти статьи Каменев писал почти одновременно с ЗИНОВЬЕВЫМ при взаимном согласии. Каменев публикует в «Правде» статью, где он так же, как Зиновьев, отказывается от своих заблуждений, клеймит свои ошибки, где он говорит, что важнейшей фигурой оппозиции стал человек, десятки лет боровшийся с Лениным и т.д. Ясно, ‒ писал в этой статье Каменев 25 мая 1933 года [7], ‒ что сопротивление политике, возглавляемой т. Сталиным, исходило из тех же предпосылок, которые заставили членов партии… Плача и стеная, Каменев старается доказать свой разрыв со старыми друзьями… [8] и заканчивает статью – отбросить всякое сопротивление, мешающее делу строительства социализма.

На примере этого процесса, на вашем собственном процессе, обвиняемый Каменев, я не сомневаюсь, товарищи судьи, что против вас будут приняты меры решающей борьбы. Это было в мае 1933 года, а летом 1933 года после возвращения Каменева и Зиновьева из ссылки, на квартире Зиновьева состоялось совещание центра зиновьевского для совершения террористического акта против руководителей партии и советской власти. Спрошенный здесь Каменев был очень краток, и между нами произошел диалог, который я хотел бы, чтобы вы разрешили мне напомнить. Я спрашиваю, как оценить ваши статьи и заявления, которые вы писали в 1933 году и в которых выражали преданность партии. Обман?

КАМЕНЕВ: Нет, хуже обмана.

ВЫШИНСКИЙ: Вероломство?

КАМЕНЕВ: Хуже.

ВЫШИНСКИЙ: Хуже обмана; хуже вероломства ‒ найдите это слово. Измена?

КАМЕНЕВ: Вы его нашли.

И дальше: я делал это не только по соглашению с Зиновьевым, а сделал это во исполнение и по определенно выработанному плану захвата власти, который сочетался с захватом… [9]

Маленькая подробность, которая имеет некоторое значение для характеристики морального, если угодно идеологического и всякого такого рода уровня обвиняемого Каменева. Для характеристики интересов, которыми он жил в то время, для характеристики его некоторых исходных нравственных и моральных позиций – маленькая подробность. Я позволю себе сослаться на одну книжку Никколо Макиавелли, том 1-й, издана 1934 г. «Академией» с предисловием Каменева. Очень интересная книга. В этой книге интересно то, что эта книга Макиавелли, если говорить без лишних и условных фраз, эту книгу я не могу подробно разбирать и цитировать, содержит замечательные вещи. Глава XVIII – он пишет для князя, для того, чтобы князь научился политическому управлению государством, научился решать политические задачи в этих условиях, в соответствии с его, князя, интересами: как князь должен держать свое слово, как было бы хорошо быть князем прямым… «Вы должны знать, – говорит Макиавелли, обращаясь к князю, – что вы должны опираться на закон… Так как, однако, первого очень часто недостаточно ‒ приходится обращаться ко второму. Следовательно, князю необходимо владеть природой как зверя, так и человека». КАМЕНЕВУ это очень понравилось, и он написал в кратком предисловии к этой книге несколько следующих интереснейших слов: «Мастер политического афоризма и блестящий диалектик…» Это Макиавелли, по Каменеву, диалектик. Этот прожженный плут – оказывается, диалектик… «Мастер политического афоризма…» Хороший афоризм. При помощи закона ‒ это свойственно людям, при помощи силы ‒ это свойственно зверю; – сочетай эту звериную политику, и ты, ‒ говорит Макиавелли, ‒ достигнешь своих целей. Вы это называете, КАМЕНЕВ, мастерством политического афоризма? Дальше: «…диалектик, почерпнувший твердое убеждение в относительности всех понятий критериев добра и зла, дозволенного и недозволенного, законного и преступного…» (В этом самом диалектика, по КАМЕНЕВУ, и заключается: чтобы смешать преступное с непреступным, законное с незаконным, добро со злом, ‒ в этом новое «марксистское» объяснение диалектики на примере Макиавелли.) «Макиавелли сделал из своего трактата поразительный по остроте и выразительности каталог правил, которыми должен руководиться современные ему правители, чтобы завоевать власть, удержать ее и устоять против всех покушений на нее». Хороший был у вас, КАМЕНЕВ, учитель, но вы (в этом надо вам отдать должное) превзошли своего учителя.

Дальше вы пишете в этом предисловии: «Это ‒ далеко еще не социология власти…» (Я думаю, это не социология) «…но зато из-за этой рецептуры великолепно выступают черты зоологической борьбы за власть в обществе рабовладельцев, основанном на владычестве ничтожного меньшинства над трудящимся большинством». Это ‒ так. Но вы хотели эти методы борьбы и принципы борьбы, достойные рабовладельцев, перенести в наше общество, применить против нашего общества, против социализма. «Так этот секретарь флорентийских банкиров и их посол при папском дворе ‒ вольно или невольно ‒ создал… [10] громадной силы, который в течение веков беспокоил умы господствующих…» Вы, КАМЕНЕВ, вольно или невольно, перенесли эти правила Макиавелли и подняли их на недосягаемую по сравнению с Макиавелли высоту, подняли их до величайшей беспринципности и безнравственности, модернизировали и усовершенствовали их.

Я вас не прошу рассматривать эту книгу в качестве одного из вещественных доказательств по данному делу. Я вовсе не оперирую этой книгой для того, чтобы доказывать виновность подсудимых в тех преступлениях, в которых они обвиняются. Я просто счел необходимым отдать этому обстоятельству несколько минут внимания для того, чтобы показать тот источник духовной жизни, которым питались в это время Каменевы и Зиновьевы, пытающиеся еще и сейчас на процессе сохранить свой старый благородный вид марксистов, умеющих мыслить, рассуждать в соответствии с принципами марксизма-ленинизма.

Бросьте эту шутовскую комедию. Откройте, наконец и до конца, свои настоящие лица. Здесь в этом предисловии Каменев говорит о том, что Макиавелли создал таким образом снаряд огромной взрывчатой силы, и, очевидно, Каменев и Зиновьев хотели воспользоваться этим снарядом, чтобы взорвать и наше социалистическое отечество. Просчитались. Макиавелли перед вами щенок и деревенщина. Но все же Макиавелли был духовным вашим наставником. Вы из Макиавелли, азефовщины черпали для себя источник вашей деятельности и ваших преступлений. Теперь это разоблачено самими Зиновьевым и Каменевым, и, в сущности говоря, я мог бы не говорить, если бы я считал, что достаточно того, что они сказали, для анализа опасного состояния этих людей, охваченных подобного рода настроениями, исходящих в своей деятельности из подобного рода так называемых принципов. Это коварство, вероломство и маскировка были одним из основных, решающих методов их преступной деятельности.

Зиновьев и Каменев вчерашний день откровенно, хотя и цинично, признали, что именно это входило в план их деятельности. Об этом говорил здесь Рейнгольд, об этом говорили здесь и другие подсудимые, и думаю, что характеристика этих методов достаточно исчерпана представленными мною материалами, и что, подводя итоги этой части своей речи, я могу сказать о том, что этот центр был организован на террористической основе и имел свою программу, правда, очень примитивную и простую, выражающуюся в немногих словах, для составления которой не нужно было затрачивать даже и тех двух часов, о которых говорили с презрением подсудимые. Вот их программа внутренней политики исчерпывалась убийством, и внешней политики определялась поражением СССР в войне, метод их определялся вероломством, коварством, изменой. Я прошу сделать перерыв.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Объявляется перерыв на 20 минут.

 

ПОСЛЕ ПЕРЕРЫВА 22.VIII-35 г.

 

КОМЕНДАНТ: Верховный суд идет, прошу встать.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Садитесь, пожалуйста. Слово для продолжения речи имеет тов. Вышинский.

ВЫШИНСКИЙ: Я перехожу ко второй части своей обвинительной речи, к практической деятельности так называемого объединенного центра, преступления которого и теоретически, и практически были организованы и частично осуществлены под его непосредственным руководством, и к характеристике роли в этом преступном заговоре против советской власти и отдельных и каждого из подсудимых, квалификации их вины и к квалификации их ответственности перед судом.

Не подлежит никакому сомнению, что объединение зиновьевских и троцкистских контрреволюционных групп, состоявшееся осенью 1932 года, возникло и окрепло на почве и основе взаимного признания террора в качестве единственного и решающего средства борьбы за власть, ‒ борьбы, которая тогда была основной и главной задачей и троцкистов и зиновьевцев.

Организация была, подпольная, контрреволюционная террористическая группа была, существовала и действовала, и как бы Смирнов здесь ни пытался это оспаривать, ему оспорить никогда не удастся. Слишком сильны факты, слишком много и достаточно данных для того, чтобы мы, обвинение, имели полное основание утверждать, что такая подпольная, контрреволюционная, троцкистско-зиновьевская группа была, что эта террористическая организация была создана, что она именно была создана как террористическая, что она развернула свою деятельность именно как деятельность террористическую, что она подготовляла террористические покушения и что одно из этих покушений, к нашему величайшему несчастью и ужасу, ‒ злодейское убийство 1 декабря 1934 года Сергея Мироновича Кирова ‒ она осуществила. 

И предварительным, и судебным следствием по настоящему делу с исчерпывающей ясностью и полнотой установлены все эти обстоятельства и раньше всего установлено то, что полтора года тому назад еще не было понято и полностью не известно, установлено то, что эта контрреволюционная троцкистско-зиновьевская террористическая организация подготовила покушение и убила тов. С.М. Кирова. 

Это самое ужасное из всех преступлений, которое удалось этой организации осуществить. Мы в январе 1935 года судили «Московский центр» в связи с состоявшимся незадолго, за две недели до этого, судебным процессом так называемого «Ленинградского центра», по которому были осуждены и расстреляны Леонид НИКОЛАЕВ, КОТОЛЫНОВ, РУМЯНЦЕВ и СОСИЦКИЙ и ряд других, о чем в свое время было сообщено правительственным сообщением, – мы еще не знали всех подлинных и действительных авторов и подстрекателей этого чудовищного злодеяния. Мы тогда стояли на верном пути, и следствие, руководимое НКВД, шло по правильному и верному пути разоблачения этих настоящих авторов и организаторов этого преступления, хотя состояние добытых доказательств лишало нас возможности предъявить Каменеву, Зиновьеву, Евдокимову, Бакаеву прямое обвинение в организации этого убийства и в руководстве и осуществлении этого убийства.

В приговоре по делу так называемого «Московского центра», в котором главную роль играли {и в котором главная роль принадлежала и раньше, и тогда} Каменев, Зиновьев, Евдокимов и некоторые другие не участвовавшие в данном деле лица, их роль была ограничена лишь тем, что они разжигали террористические настроения своих сообщников, что они всей своей линией поведения подстрекали, объективно подстрекали к убийству, объективно создавали почву, на которой должно было вырасти неизбежно и в действительности выросло это преступление.

Будучи абсолютно объективным, следствие и обвинительная власть не предъявили обвинения Каменеву, Зиновьеву, Евдокимову и Бакаеву в прямом подстрекательстве, прямой организации этого убийства. В обвинительном заключении было сказано, что следствием не установлено этого прямого их участия. Однако все данные, которые находятся в руках следственных органов, позволяют говорить о том, что эти лица ‒ Каменев, Зиновьев, Бакаев и Евдокимов, ‒ были тесно связаны с этим преступлением и, как они сами тогда выражались, должны были нести полную моральную и политическую ответственность как разжигатели и подстрекатели, в таком общем смысле этого слова, без указания на их конкретное и практическое участие в этом преступлении.

В соответствии с этим по делу «Московского центра» был вынесен сравнительно мягкий приговор в отношении Каменева, Зиновьева, Евдокимова и Бакаева ‒ только лишение свободы.

Каменев, Зиновьев, Евдокимов и Бакаев сделали все, что только было можно для того, чтобы извратить действительное положение вещей, скрыть подлинных организаторов и соучастников этого преступления. Они пытались изобразить дело так, что объективно они ответственны за то, что совершилось, но руки своей они к этому грязному и подлому делу не приложили. Выходило так, что они должны были объективно нести эту ответственность. При этом, говоря высоким стилем, они говорили о том, что контрреволюция избрала их орудием своей преступной деятельности. Не они избрали контрреволюцию орудием своей борьбы, а контрреволюция избрала их своим оружием…

И Зиновьев, и Каменев, и Бакаев, и Евдокимов пытались всячески уверить и доказать, что, кроме как моральной и политической ответственности, они никакой другой ответственности за это злодейское убийство нести не могут, но эту ответственность они якобы полностью и честно готовы нести и признают правильность и обоснованность предъявленных им обвинений в этих пределах.

Зиновьев говорит: «на скамье подсудимых сидит нас много, больше 15 человек, с различными биографиями, среди нас много таких, которые в рабочем движении участвовали немалое количество лет. Многие из них действуют по доверию ко мне, и за это, конечно, я должен себя казнить… Свою задачу в этой стадии я вижу в том, чтобы до конца, чистосердечно и искренне перед судом рабочего класса раскаяться в том, что я понимал, как в ошибке и преступлении, и рассказать это так, чтобы это кончилось раз и навсегда с данной группой…» и т.д.

Я уже говорил о том, что это была игра, маневр, тактический прием.

Суд знает, как об этом говорит достаточно большой судебный опыт, имеющийся в его распоряжении, что так обычно поступают уголовные преступники. Обвиняемый в убийстве с грабежом признается только в грабеже. Обвиняемый в краже признается только в хранении краденого. Это ‒ обычная психология уголовных преступников: перед лицом тяжелых преступлений признаваться в более легких преступлениях. Это ‒ способ замести действительные следы в расчете на доверчивость людей, которые позволяют еще себе во многих случаях, даже в уголовных делах, относиться с доверием к уголовным преступникам.

Эту позицию занял Зиновьев. Предъявленного им обвинения в этом не будут отрицать также Каменев, Евдокимов и Бакаев. Пойманные почти с поличным, эти люди признавали себя ответственными за меньшее для того, чтобы избежать ответственности, настоящей ответственности за большее.

И вот тогда на Ленинградском процессе ЗИНОВЬЕВ говорил о «чистосердечном, искреннем» признании, но этого не было. Они в действительности делали все для того, чтобы не доказать до конца, для того, чтобы не выдать в руки советского правосудия своих соучастников, для того, чтобы оставить какие-то резервы, для того, чтобы эти резервы можно было в нужную минуту пустить в ход и направить их против нашей партии, против руководителей нашей страны.

Этим объясняется вся позиция ЗИНОВЬЕВА, КАМЕНЕВА, ЕВДОКИМОВА и БАКАЕВА на Ленинградском процессе 16 января 1935 года. Верно, говорил ЗИНОВЬЕВ, что нас судят по объективным чертам, он говорил, что многих людей, сидящих в то время с ним вместе на скамье подсудимых, он не знал. ЗИНОВЬЕВ не знал о громадном числе людей – он не знал ЕВДОКИМОВА, ГЕРТИКА, КАМЕНЕВА, САХОВА, а субъективно они были «преданы» рабочему классу.

Даже тогда ЗИНОВЬЕВ позволил себе утверждать, что они, 14 его соучастников, были субъективно преданы рабочему классу, а объективно не хотели контрреволюционного вредительства, а получилось обратное. Почему получилось обратное? Я бы хотел, чтобы обвиняемый Зиновьев в своей защитной речи сказал, как получилось, что вы субъективно были преданы рабочему классу, а объективно получилось обратное. Не может быть такого разрыва. Если объективно получилось так, то это потому, что ваша субъективная преданность революции была фальшивой и гнилой. О чем вы думали, когда вы говорили эти речи? Я тоже прошу вас сказать и об этом в своей защитной речи. Вы вооружились против советского государства не только злобой, но и огнестрельным оружием. Вы практически осуществляли свои преступные замыслы. Вы говорили о двурушничестве, вы говорили в то же время об этом так, чтобы скрыть, что и в этот момент вы продолжаете политику двурушничества и скрываете те пружины, которые в то время находились в действии.

Вы говорили, что «я привык чувствовать себя руководителем, для меня играл лично громадную роль именно этот момент». Я повторяю: «я привык чувствовать себя руководителем и это, само собой разумеется, что я должен был все знать. Если я удален от руководства, ‒ это или несправедливость, или недоразумение, или на несколько месяцев. Это не есть оправдание, но я высказываю все то, о чем действительно думаю, и этим самым я вынимаю из себя последнюю занозу тех преступлений, которые здесь разворачиваются».

«Последнюю занозу» Зиновьев вынул на Ленинградском процессе. Нет, он не вынул, он оставил их несколько в теле нашей социалистической страны для того, чтобы готовить и продолжать готовить преступления, связавшись опять-таки с рядом контрреволюционно настроенных товарищей, сидящих вот здесь на скамье подсудимых. 

«Я не сумел понять, что раз вступил в претензию указать какую другую дорогу, раз указано, что дорога неправильна, раз связался с Троцким, который выбыл несколько лет и т.д. Ты должен найти мужество отойти на задний план, начать сначала и т.д.»

Вот мысль, которая вас мучила ‒ что без вас нельзя… Ваше положение определялось делами, как и сейчас ваше положение определяется вашими делами, и вы, подходя к вопросу, был ли центр, говорите: конечно, он был до 1929 года, и вы пытаетесь утверждать, что центра не было, что, в сущности говоря, с 1929 года он не действовал. Это тоже обман. Старый зиновьевский центр превратился в центр объединенного троцкистско-зиновьевского блока. Он основался, он реформировался старыми чувствами ненависти к Советской власти. Он несколько окреп, ибо здесь произошла консолидация нескольких группировок. С 1932 года он начинает более широко развертывать свою деятельность. В 1933 году он проявляет особенную интенсивность в своей деятельности, в тот период времени он особенно интенсивно подготовляет один из своих террористических актов и в 1934 году его осуществляет. И Зиновьев не только клялся в невиновности…, о которой он говорил, а оставил для того, чтобы она кровоточила, чтобы заставила приводить нашу страну в состояние лихорадки… [11]

Я хочу остановиться на цитате, в которой он говорит, что «это не есть центр, который был в 1926‒1927 гг. или не обстановка и т.д.», Т.е. он хотел сказать, что связи составляли этот центр. Как тогда ставил вопрос Зиновьев о связи с ленинградским центром? Он говорил, «что составлялась группа, которая состояла из Котолынова, Мандельштама и Мясникова. Крупную роль играл Котолынов, которую я понял из обвинительного акта об убийстве Кирова». А обвинительный акт понял убийцу Котолынова. Одного из организаторов этой ленинградской группы он узнал из обвинительного заключения и узнал о роли его подпольной террористической работы.

Так ли это было в действительности, когда Зиновьев посылал Бакаева в Ленинград, чтобы связаться с группой Николаева-Котолынова, чтобы Бакаев проверил, как Мандельштам, Николаев готовили это преступление, и здесь опять-таки обман, ложь, опять-таки маскировка. Но и тут не может не обмолвиться некоторыми словами, бросает свет на истину.

«Мы искали с ним сближения». Суд уже в 1935 г. должен был, при всей вашей маскировке, сказать, что искали этого сближения, он только не договорил до конца: искали сближения и нашли это сближение. Теперь это установлено и известно с абсолютной точностью. Он рассказывает, как в 1932 г. он виделся с ЛЕВИНЫМ, но добавляет: «организационных разговоров у нас не было». Да в этом и не было особой нужды: «меня понимали с полуслова, я для него был авторитетом, и он для меня тоже был авторитетом; я знал, что этот человек из группы безвожденцев будет делать так, как мы скажем». Здесь еще содержится ряд полунамеков, полупризнаний, на основе которых впоследствии только, собрав полностью ряд изобличающих ЗИНОВЬЕВА улик, можно было обеспечить и полное признание ЗИНОВЬЕВЫМ совершения этого преступления. Он не скрывает того обстоятельства, которое БАКАЕВ вчера усиленно хотел здесь ослабить. Еще в январе 1935 г. по делу Московского центра ЗИНОВЬЕВ признал, что Владимир ЛЕВИН особенно близок был с БАКАЕВЫМ [12]. А вот вчера БАКАЕВ пытался ослабить эту близость, ослабить ее ссылкою на то, что он ездил не для конспиративных целей террористического порядка, которые как раз и возможны при наличии такой близости. Он все время пытался сказать: вычеркните из показаний и из обвинительного заключения слова «для этой цели». Нет, БАКАЕВ, этого мы не вычеркнем, этого вычеркнуть нельзя, ибо вы ездили для этой цели как мастер сих дел, террористических дел, и ездили именно вы не случайно. Почему ЗИНОВЬЕВ не послал РЕЙНГОЛЬДА, ПИКЕЛЯ, не послал даже ЕВДОКИМОВА? Почему для переговоров с ленинградской группой, с группой будущих убийц тов. КИРОВА ЗИНОВЬЕВ выбрал именно БАКАЕВА? Ответ на этот вопрос я нахожу в объяснениях ЗИНОВЬЕВА и отчасти БАКАЕВА на процессе 15‒16 января 1935 г. Мы еще тогда не знали, что это в действительности означает, мы еще тогда не представляли, что это в действительности объясняет. Сейчас мы знаем, что это означает, и зачем, что это объясняет.  На БАКАЕВА падает выбор ЗИНОВЬЕВА, когда он его командирует в Ленинград для проверки, насколько успешно идет подготовка убийства тов. КИРОВА, потому что БАКАЕВ был наиболее близко связан с ЛЕВИНЫМ, который был представителем зиновьевцев в Ленинграде, который был руководителем ленинградской террористической подпольной организации, что он и сам признал на суде Военной Коллегии в прошлом году. Подтверждение этому мы находим и в показаниях ЗИНОВЬЕВА: «Знал его особенно близко БАКАЕВ, он был одним из крупных организаторов антипартийной борьбы в Ленинграде…» Только ли антипартийной? Антисоветской борьбы, контрреволюционной борьбы, борьбы, которая по самому своему существу носила явно контрреволюционный, противогосударственный, антисоветский характер!

Дальше ЗИНОВЬЕВ говорит: «Я ему не давал никаких поручений». Ну это, знаете, такое иезуитство, которое известно в одном старом рассказе, как один монах, когда его спросили: «проходил ли этот человек здесь?» ‒ ответил, спрятав указательный палец к себе в рукав: «Здесь он не проходил».

С ним вы связи не имели, но вы имели эту связь через БАКАЕВА. БАКАЕВ ездил по вашему поручению. И, следовательно, когда вы говорили «я ему не давал никаких поручений», вы обманывали, ибо поручения вы давали, ибо БАКАЕВ поручение от вас вез в Ленинград к ЛЕВИНУ.

Не один Бакаев выполнял ваши поручения, но и все вы ‒ и Каменев, и Зиновьев, весь ваш центр вел переговоры с Левиным, Котолыновым, Николаевым, Румянцевым, Сосицким, Мандельштамом и рядом других членов этой разгромленной, уничтоженной банды ленинградских зиновьевцев. У Николаева проверяли, как они готовили это преступление, могут ли руководители центра спокойно ждать, будет ли, наконец, уничтожен этот верный сын нашей партии, руководитель ленинградских большевиков и пламенный трибун Сергей Миронович Киров, и они дождались этого убийства. Здесь на суде Зиновьев говорил, что он форсировал это убийство. Он спешил, он лихорадочно хватался за содействие таких, как Николаев и Котолынов для того, чтобы поскорее осуществить это убийство. Не последним мотивом здесь играло желание перекрыть троцкистских террористов. Троцкисты нажимали. Здесь Зиновьев признал, что Смирнов тоже торопил, все они торопились, троцкисты действовали более решительно и энергично, чем действовали зиновьевцы. Им известно было, что из-за границы прибывали сюда террористы. И это дело чести ‒ позорно употреблять здесь это слово ‒ зиновьевцы хотели осуществить этот преступный замысел скорее, чем это могут осуществить троцкисты. Вот отсюда лихорадочное нетерпение Зиновьева, который каждый день ждал, когда же, наконец, раздастся этот предательский выстрел, и вся его деятельность заключалась именно в том, чтобы возможно быстрее, скорее и возможно успешнее осуществить это свое злодеяние. Так рисуется роль и поведение в этом деле привлеченного к ответственности, но в связи с этим делом только, а не как организатора и руководителя этого преступления, на ленинградском процессе, Зиновьева. Он подтвердил тогда, что о наличии центра в Ленинграде он не знал и просил верить, что он говорит правду. Конечно, говорил он, он же <не> мог не понимать, что эти элементы там есть, но о формальной организации он не знал. Мы говорим о людях, которые были связаны между собой, о людях, которые знали о своих преступных целях и намерениях, которые подготовляли преступный план, бывший общим для них в исполнении, общим и единым для их преступного замысла. Это есть центр. Такой центр был в Ленинграде, такой центр был в Москве, в который входили Рейнгольд, Пикель и Дрейцер, действующие под руководством центрального центра – Бакаева, тоже готовившего ряд террористических актов, в который входили Смирнов, Мрачковский, Тер-Ваганян и некоторые другие лица, о которых выделено особое производство и следствие о которых ведется. А в это время Зиновьев старался убедить нас, что никакого центра не было, и о существовании этого центра он совершенно не знал. Я ничего не знал, я нигде не бывал, никого не видел – вот что говорил тогда Зиновьев. Поэтому он говорил: я не могу взять на себя всю ответственность за Ленинград.   

Я теперь хотел бы, кончая этот эпизод, получить прямой ответ: берет ли он на себя не только моральную, но полную уголовную ответственность за подготовку, организацию и совершение убийства Сергея Мироновича Кирова. Конечно, он скажет «да», иначе он не может сказать, ибо он так уже сказал.

Аналогичная почти позиция была у Каменева на этом же самом процессе. Аналогичная позиция была и у Бакаева. Каменев говорил, что он не знал о том, что был «Московский центр». Желая разыграть благородного человека, он говорит, что ведь этот центр был, это доказано, и я за него отвечаю.

Бакаев говорит: я это подписал, это так фактически было, но в действительности это не так.

У Каменева так выходит: не знал, что был центр, но, если он есть, значит, я знал [13]. Каменев знал, и не потому, что он говорит, что доказано, что он знал, а потому, что он действительно знал, это тоже было доказано. А теперь это подтверждено новыми доказательствами, которые вскрыты в связи с открытием целого ряда новых преступных шаек, действовавших в том же направлении. Доказательства эти пролили полный свет в этом кошмарном и страшном деле. Тут Каменев пытался показать себя политически ослепшим человеком. Он говорит: я ослеп ‒ дожил до пятидесяти лет и не видел этого центра, в котором я сам действовал. Действие и бездействие, знал и молчал. Какой-то спиритуализм в этом центре: хотя он не видел, но содействовал не только молчанием, но и действиями, и словами. Тут спиритуализм и черная магия!

Мы это и тогда понимали, как простую попытку прикрыться какими-то фальшивыми словами и этими словами покрыть истину. Теперь это все разоблачено до конца. Нет, Каменев не ослеп. Каменев очень хорошо видит. Он прекрасно видел, что делалось вокруг него, потому что организовал то, что делалось. Каменев не ослеп, потому что он действовал и словом, и делом – молчанием, когда он не говорил: не действуйте, когда он это обязан был сказать; словом, когда он говорил: действуйте, когда может быть некоторые из младших помощников его колебались и обращались к нему, как к своему авторитету, как к своему наставнику. 

И добавляет торжественно и с некоторым пафосом: «я мог сказать, я не имел связи, и я не знал про связь между Москвой и Ленинградом, но я должен был знать». Это он сказал о том, что контрреволюция избрала именно нас орудием своей борьбы с пролетарской революцией. Это вы избрали контрреволюцию орудием своей борьбы против советского государства.

{Основные, однако, признания, которым мы не могли тогда придавать решающее значение, ибо они не опирались на объективный материал} 

И в самом деле Каменев говорил: «я хочу сказать, не в оправдание свое, раньше я не помнил, а теперь вспоминаю, что когда-то мне Зиновьев сказал, что у него был Сафаров и предлагал какой-то блок. Я сказал, что не буду принимать никакого участия ни в каком блоке, так как никогда не верил этому человеку. Это Зиновьев может подтвердить. Я не был против разговора. Я разговаривал» [14].

С кем разговаривал?

«С Толмазовым и Шатским». А. Толмазов и Шатский в сыновья годятся Каменеву.

Значит, Каменев разговаривал с Толмазовым и Шатским [15], т.е. одними из главных организаторов убийства т. Кирова [16]. Значит, на эти разговора Каменев шел, ведя эти разговоры через Бакаева. Это он пытался скрыть.

Доказывая, что он никакого отношения к террору иметь не может, Каменев встал в позу и заявил: «Я должен сказать, что я по характеру не трус, но я должен сказать, что никогда не ставил ставку на боевую борьбу. Я всегда ждал того, что окажется такое положение, когда ЦК вынужден будет договариваться с нами, потеснится и даст нам место. Это не было все время. Последние два года не было этих мечтаний, не было просто потому, что я не мечтатель и не фантазер. В нашей среде были фантазеры и авантюристы, но я к этой категории не принадлежу».

Я думаю, что сейчас он несколько иначе будет квалифицировать свое участие в этом деле и свое положение в этой группе. Что же Каменев ставил своей задачей: ставил ставку на боевую борьбу или не ставил?

Тогда он говорил ‒ нет. Теперь, два дня тому назад, он сказал ‒ да. Тогда он говорил ‒ нет, потому что он знал, он видел, что у нас нет еще всех нитей этого кошмарного преступления, потому что тогда, по состоянию следственного материала, не были раскрыты до конца все эти нити. Тогда он говорил ‒ нет. Сейчас, когда все уже вскрыто и не может быть не вскрыто, ибо против него Рейнгольд и Пикель, и ряд других данных, теперь он говорит ‒ да.

И еще одно характерное показание. Оно свидетельствует о том, что личные мотивы играли здесь очень большую, решающую роль. Ведь Каменев думал, что должно прийти такое время, когда ЦК потеснится и даст ему там свое место. А ежели не потеснится? И не освободит ему там место? Так он примет меры к тому, чтобы это место освободилось.

Вот вся логика и политика Каменева! Логика и политика, которые никак не позволяют согласиться с тем, что он не принадлежит к категории людей, которых он сам назвал авантюристами. Именно он принадлежит, очевидно, к категории людей, которых он сам назвал фантазерами. Фантазии тут мало. Но желание претворить эту фантазию в практику, в жизнь, в живое дело, хотя бы путем авантюр, через блок со шпионами, диверсантами, охранниками, убийцами и путем непосредственных убийств ‒ это есть, на это Каменев шел, к этому Каменев был готов.

А вот что он говорил дальше: «Я считаю перед портретами этих великих строителей социализма…» 

А надо сказать, что там был и портрет, обрамленный траурной каймою, портрет т. Кирова. Каменев клялся на этом суде перед портретом убитого Каменевым Кирова.

«…Перед портретами этих великих строителей социализма я преступник, если у меня не хватило сил самому уйти и увести кого можно было…»  [17] и т.д.

Ложь! Шла речь не о том, чтобы кого-нибудь уводить за собой, а о том, чтобы встать на путь преступной террористической борьбы тем, кто еще считает вас своим авторитетом. И тут опять лицемерие, коварство, вероломство, цинизм!

Я поставил вопрос: была ли организация, был ли троцкистско-зиновьевский террористический центр? Да, он был, он возник в 1932 году, в его составе были Каменев, Зиновьев, Евдокимов, Бакаев, Смирнов, Тер-Ваганян и Мрачковский от троцкистов, кроме тех лиц, которые не участвуют в качестве обвиняемых по данному процессу по причинам, о которых я уже доложил суду.

Этот центр был и, что самое важное, что он сложился по прямому указанию Троцкого, или троцкистов, и Зиновьева и Каменева, или зиновьевцев. И что самое важное – он сложился по прямой директиве о терроре как единственном возможном средстве борьбы против руководства советской страны. И что не менее важно – он сложился в условиях сугубой и строгой конспирации, одного из продуктов которой мы имели возможность вчера наблюдать здесь в лице подсудимого Гольцмана, один из представителей которой, т.е. этой конспирации, сидит на скамье подсудимых в лице Смирнова, и что не менее важно – который пустил в ход не только методы прямого вероломства, обмана и предательства, но также, как теперь это в точности установлено, и тайные свои связи с немецкими фашистами, с которыми он спарил немецких троцкистов, используя их для внутренней борьбы с нашим руководством, используя связи с немецким Гестапо в лице Тукалевских, занимающих официальное положение заведующего славянской библиотекой в Праге, а в действительности являющихся немецкими шпионами, в лице Ольберга и т.д. и т.п.

Я считаю абсолютно доказанным личными показаниями целого ряда, я бы сказал, всех, имея в виду в этой части и Смирнова, что этот центр был организован на террористической основе, что центр действовал террористическими методами, действовал всеми теми грязными и циничными методами, о которых я говорил и которые являлись тогда системой борьбы, что этим центром был подготовлен целый ряд террористических покушений в ряде городов – и на Украине, и в Москве, и в Ленинграде, – рядом лиц, значительная часть которых сейчас полностью изобличена и сидит на скамье подсудимых. И наконец, этим центром было подготовлено и осуществлено в Ленинграде убийство Сергея Мироновича Кирова.

Убийство Сергея Мироновича Кирова входило в общий план подготовлявшихся заговорщиками убийств руководителей нашего советского государства и партии. Это было установлено показаниями Евдокимова. Я прошу суд в совещательной комнате обратить внимание на его показания от 10 августа, где он говорит о том, что убийство т. Кирова было осуществлено по прямой директиве объединенного центра троцкистско-зиновьевского блока, где он говорит о том, что в 1934 г. Зиновьев дал ему прямую директиву. Бакаев это также подтвердил. Решение об организации убийства КИРОВА было принято ЗИНОВЬЕВЫМ, КАМЕНЕВЫМ, ЕВДОКИМОВЫМ и БАКАЕВЫМ и представителями ТРОЦКОГО – МРАЧКОВСКИМ и ТЕР-ВАГАНЯНОМ.

Показания ЕВДОКИМОВА, на которые я сейчас ссылаюсь, говорят: «Бакаев, с целью подготовки убийства, был направлен в начале ноября 1934 г., т.е. за несколько дней до совершения НИКОЛАЕВЫМ убийства Кирова в Смольном в г. Ленинграде, для проверки готовности группы. Он имел личное свидание с Николаевым, приехал в Москву, сообщил об этом ЕВДОКИМОВУ, ЗИНОВЬЕВУ и КАМЕНЕВУ, которые с удовлетворением отметили успешный ход подготовки этого злодейского преступления, и стали ждать этого выстрела. Причем Бакаева предупреждали, что по сигналу ЗИНОВЬЕВА они должны стрелять в Ленинграде, ибо одновременно с выстрелом в Ленинграде должен был раздаться выстрел в Москве и Киеве».

Все это судом теперь доказано. Пусть они позволят себе это оспаривать в своих речах.

После длительного запирательства на предварительном следствии, ЗИНОВЬЕВ дал ряд показаний, о которых я говорил выше. Одна характерная деталь. Еще осенью 32 г. на даче у ЗИНОВЬЕВА и КАМЕНЕВА, у них была совместная дача, которую, кстати сказать, КАМЕНЕВ один раз на одном из процессов назвал «дачей бедствий», – было поручено БАКАЕВУ подготовить террористический акт против Сталина, а Кареву ‒ против КИРОВА, но потом положение изменилось, т.к. КАРЕВ оказался арестованным.

Наступил 1933 г. ‒ год оживления террористических настроений, год возобновления деятельности троцкистско-зиновьевского центра, и вот уже здесь дается поручение Бакаеву и начинается основательная подготовка к убийству Кирова.

Каменев говорит: «я не знал, как практически все это шло, потому что практическое руководство по организации терроризма осуществлял не я, а Зиновьев». Обвиняемый Каменев, вам было известно, что Бакаев ездил в Ленинград проверять, как там шла подготовка? Да, было известно. Вам было известно, как Бакаев, проверив и убедившись, что все идет успешно, приехал в Москву и доложил вам о ходе подготовки? Следовательно, после этого положения никак нельзя сказать, что вы не принимали практического участия в осуществлении убийства Кирова. Ваша попытка свалить все это на Зиновьева ‒ просто недоброкачественна.

Каменев говорит так – было решено убить, а также было решено, что основой нашего блока должен быть террор и убийство, и добавляет – «я к этому решению присоединился». 

Разве это не практическое осуществление?

Бакаев упорно запирался на предварительном следствии и отрицал свою роль в подготовке убийства Кирова, но его изобличил Карев, который напомнил целый ряд фактов, и тогда уже, после этого, Бакаев признался. Именно поэтому я и отказался от допроса Карева, который здесь еще раз подтвердил бы всю тяжесть преступления, если бы Бакаев захотел запираться.

Убила Сергея Мироновича Кирова рука Николаева, Котолынова, его группа, и кто же еще убил? На этот вопрос отвечает Зиновьев. Спрашиваю Зиновьева: 

«ВЫШИНСКИЙ: Когда организовался объединенный центр? 

ЗИНОВЬЕВ: Летом 1932 года.

ВЫШИНСКИЙ: В течение какого времени он действовал? 

ЗИНОВЬЕВ: Фактически до 1934 года».

На этом вопросе я хочу остановиться. В 1934 г. Каменев и Зиновьев не были на свободе, а центр действовал [18]. Известно, что в 1934 году не был на свободе Смирнов, он был арестован 1 января 1933 года [19], а центр действовал. И Зиновьев подтверждает, что центр действовал. Я делаю вывод, что если действовал центр, то он действовал при этом законспирировано, хорошо организованной работой, которая позволяла людям, даже не находящимся на свободе, как, например, Смирнову, принимать участие в дальнейшем руководстве работой этого центра. Я знаю, что Смирнов будет защищаться тем, что он от центра отошел: «я же ничего не сделал, я же сидел». Наивное утверждение. Смирнов сидел с 1 января 1933 года, но мы знаем, что Смирнов организовал из тюрьмы связь со своими троцкистами, был подменен шифр, который передавал Смирнов из тюрьмы. Это свидетельствует о том, что связь была, и Смирнов этого отрицать не может. Но и это не решает вопроса, ибо в конце концов для нас важно, что Смирнов, как и Зиновьев, и Каменев ответственен за всю деятельность этого центра и его дублировал, и всей той террористической группы, которая была организована, которая была построена, которая действовала под его руководством непосредственно, независимо от того, был он или не был, ибо они были основоположниками, они эту мысль осуществляли, они дали направление действиям Тер-Ваганяну, Пикелю, Дрейцеру и другим, и они в полной мере должны отвечать, независимо от того, находились ли они в это время на свободе и принимали в данный момент участие или не принимали в данный момент участия. Они как руководители должны отвечать за всю преступную деятельность организации и всей группы, которая возникла во время их преступной деятельности, независимо от того, что их преступную деятельность переводили на личные преступления.

В чем выражалась деятельность этого центра? Зиновьев сказал: «Главное заключалось в подготовке террористических актов против руководства партии и правительства». 

«ВЫШИНСКИЙ: Против кого? 

ЗИНОВЬЕВ: Против руководителей. 

ВЫШИНСКИЙ: Т.е. против т. Сталина, Ворошилова и Кагановича? Это ваш центр организовал убийство Кирова? Было ли организовано убийство Сергея Мироновича Кирова вашим центром или какой-нибудь другой организацией?

ЗИНОВЬЕВ: Да, нашим центром.

ВЫШИНСКИЙ: В этом центре были вы, Каменев, Смирнов, Мрачковский, Тер-Ваганян?

ЗИНОВЬЕВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вы организовали убийство Кирова?

ЗИНОВЬЕВ: Да».

И это естественно, и за это преступление должны в равной мере отвечать и все остальные. Наиболее упорно запирается в этом преступлении Смирнов, что, признавая за собой вину, он считает, что он видит свою вину в том, что он был руководителем троцкистско-подпольного контрреволюционного центра из трех лиц и всей троцкистской контрреволюционной группой. Правда, он сказал это в несколько юмористической форме, но это был тоже «смех сквозь слезы», когда он, обратившись к ТЕР-ВАГАНЯНУ, МРАЧКОВСКОМУ и ДРЕЙЦЕРУ, сказал: «Вы хотите вождя? Ну, возьмите меня». Хотят они или не хотят, вы были таковым. СМИРНОВ был руководителем. И не случайно его рассматривали ЗИНОВЬЕВ и КАМЕНЕВ как представителя ТРОЦКОГО, как заместителя ТРОЦКОГО, как действительного руководителя всего троцкистского подполья. В этом он себя, в конце концов, признал. Я не знаю, что СМИРНОВ скажет в последнем слове. Но полагаю, что на основании имеющихся материалов предварительного следствия и материалов судебного следствия, у меня есть основания дать такую оценку, что обвиняемый СМИРНОВ признал, что он был в течение ряда лет действительным руководителем троцкистского подполья, что он был представителем и заместителем ТРОЦКОГО в СССР. СМИРНОВ признал, что в 1931 г. он был в Берлине и встретился там с СЕДОВЫМ. СЕДОВ ему сообщил о террористических задачах и дал террористические установки. СМИРНОВ отрицает, что это была установка. Он считает, что это было личное мнение СЕДОВА. Однако, он это личное мнение СЕДОВА, приехав в СССР, счел необходимым передать своим товарищам по подполью. Мы его спросили: как это увязывается, где же логика? Если это было личное мнение СЕДОВА, да еще такое, с которым СМИРНОВ был не согласен, то зачем ему было это передавать другим лицам? Передавать и не говорить, что он не согласен. Все его товарищи по контрреволюционному подполью уличают, что он никогда не заикнулся о своем несогласии с этой установкой. Что можно считать установленным? Встреча с СЕДОВЫМ в 1931 г. была? Была. СЕДОВ ‒ сын Льва ТРОЦКОГО ‒ является его ближайшим и первым помощником во всей его политической деятельности? Является. Во время этой встречи СЕДОВ со СМИРНОВЫМ говорил? Говорил. Это СМИРНОВ признает. А как понял это СМИРНОВ – в конце концов для обвинения совершенно безразлично, ибо если СМИРНОВ это понял не как установку, то ему незачем было передавать ее товарищам по своей подпольной группе. Если он передал эту установку именно потому, что он понял указание СЕДОВА как установку, и, конечно, он это понял как установку ТРОЦКОГО, а не как установку СЕДОВА (ибо смешно думать, что для СМИРНОВА СЕДОВ мог быть в какой бы то ни было мере авторитетом), – я думаю, что в этом отношении у суда не может быть никаких решительно сомнений. СМИРНОВ говорит о том, что он не был согласен с этой установкой. Однако, если он не был согласен с этой установкой, он как достаточно опытный подпольщик, фракционер и контрреволюционер должен был понимать, что при несогласии с такого рода установками, если они имеют не личный характер (а о том, что они имели личный характер, – здесь не может быть и речи), должен был рвать с этой группой, он должен был уйти от этой группы, ибо иначе он является не политическим деятелем, тем более не руководящим этой политической деятельностью, не руководящим этим подпольем. А ведь СМИРНОВ был не просто рядовым членом, СМИРНОВ ‒ это не ГОЛЬЦМАН. ГОЛЬЦМАН ‒ ухудшенное издание СМИРНОВА, но СМИРНОВ ‒ не ГОЛЬЦМАН. СМИРНОВ ‒ это СМИРНОВ. Он ‒ руководитель, и этот руководитель остается участником подпольной группы, не будучи согласен с основной линией этой группы. А основная линия этой группы ‒ террор. И если он говорит, что в 1931 г. он не понял слова СЕДОВА, как установку, а принял их, как его личное мнение, то в 1931 г. от ЮРИЯ ГАВЕНА он получил непосредственную установку от ТРОЦКОГО. И, следовательно, в этот период он не мог ссылаться на то, что это было личное мнение, – это была действительно личная установка ТРОЦКОГО.

От личной установки Седова, Смирнов, у вас лежит прямой путь по прямой установке Троцкого, иначе говоря, никаких личных установок нет, есть троцкистское решение, линия Троцкого на террор. Вы ее получили в 1934 году. Получили директиву от Дрейцера вы не лично, персонально, но я глубоко убежден, что вы лично знали о ней, хотя и сидели в политизоляторе. К сожалению, наши изоляторы еще не являются такими изоляторами, которые были бы для человека могилой [20], которые говорили бы о том, что посаженный туда человек никакой возможности связаться с волей не может. Бывают ловкачи, которые любыми способами используют все возможности для того, чтобы послать весть на волю и принять с воли. Поэтому ваша ссылка и отговорка на то, что вы сидели в политизоляторе и ничего не знали, не имеет никакого значения. От Гавена вы получили директиву Троцкого. Троцкий прямо говорит: террор, убрать Сталина, убрать Ворошилова, убить других руководителей партии и правительства. Вы, Смирнов, это указание получили. Вы говорите, что я получил его, но не принял. Если вы не приняли и если вы в какой-нибудь мере все-таки сохранили в себе понятие политической чести, то вы не могли в 1932 году, выслушав это указание Троцкого, пересланное вам через Гавена, не порвать с троцкистской организацией. Вы это понимаете, поэтому вы и говорите ‒ я ушел. Кому вы сказали, что ушли? Никому не сказали. Не знал об этом Мрачковский, не знал об этом Тер-Ваганян, не знала об этом даже Сафонова. Никому вы не сказали. Следовательно, мы не имеем никакого права доверять этим вашим утверждениям. Мы обязаны утверждать, что вы в 1932 году получили от Троцкого директиву и вы ее приняли. Потому что вы не были бы Смирновым, если бы оставались в троцкистской группе, не будучи согласны с основной установкой этой группы, не будучи согласны с установкой такого авторитета, каким являлся для вас Троцкий. Мы знаем, что в своей защитительной речи вы будете говорить и даже проклинать Троцкого. Вам никто не поверит потому, что вы и двух слов правды на этом суде о своем положении в центре не сказали и не хотите сказать. Вы даже вчера хотели скрыть и скрыли на следствии роль Путна в центре, потому что вы хотели сохранить резерв, который может быть не будет окончательно разоблачен, для Троцкого, для вашего проклятого троцкистского подполья.

Я считаю, что все эти обстоятельства позволяют установить следующий факт в отношении Смирнова. Первое – Смирнов был членом объединенного центра троцкистско-зиновьевской террористической организации. При его участии этот центр был даже организован. Следовательно, он был один из важнейших организаторов центра. Он организовал этот центр на основе директивы Троцкого, полученной им в 1931 г. Он придал этому центру террористический характер и направление. В 1932 году на основе второй директивы, полученной им от Троцкого, это с бесспорностью установлено, и все его здесь попытки доказать, что он получил эту директиву, слышал это мнение, он к ним не присоединился, в то же самое время оставаясь в рядах троцкистского подполья, в то же время держал около себя такого, к сожалению, не очень удачливого Гольцмана, это значит, обвиняемый Смирнов, сшиты такими белыми нитками, что нам никакого труда не представляет их разоблачить и порвать.

Товарищи судьи, здесь есть еще одно очень важное обстоятельство. Можно так поставить вопрос: ну, террористическая основа, ну, террористические настроения, разговоры о том, что террор есть единственное средство, ‒ но организация мероприятий, которые направлены на сколачивание террористических групп… Тер-Ваганян говорил, что шла работа по сколачиванию террористической группы, но это была подготовительная работа, которая не выходит из пределов подготовки, которая далека была от реального осуществления. Разве так обстояло дело?

Конечно, не так. Я знаю, зиновьевцы пошли за троцкистами и, в частности, за Смирновым, который убежденно и горячо настаивал на скорейшем осуществлении террора, и не вообще на осуществлении террора, а осуществлении террора против т. Сталина, Кирова, Ворошилова и других. Ведь Сталин и Киров разгромили эту бесчестную оппозицию. Поэтому вполне понятно, что Смирнов, этот последовательный и вполне убежденный, непримиримый троцкист, должен был направлять всю силу своих организационных способностей на то, чтобы подготовить убийство раньше всего против руководителей ЦК нашей партии, против руководителей нашей страны. Вообще Смирнов убеждал Зиновьева: давайте поскорее осуществим террористический акт, давайте поскорее убьем Сталина, Кирова и Ворошилова. А Григорий Евсеевич, петушком поспевающий за троцкистами, волнуется, кипятится.

Пикель говорит, что Бакаев – это есть Гершуни. Это поклеп на память подлинного революционера. В конце концов он имеет дело с Бакаевым. Он ждет момента, когда нужно дать сигнал стрелять, открыть огонь. Сигнал этот дается, огонь открыт, выстрел произведен, убийство налицо. Смирнов убеждал Зиновьева торопиться. С платформой он не торопится [21]. Он говорит: в один присест можно ее составить. Зачем платформа, когда есть более верное, по их мнению, средство, ‒ убийство. Я уверен, что Смирнов наметил и дал в руки его агентам конкретный план организации террористических актов и что убийство тов. Кирова было совершено в осуществление этого плана, за который Зиновьев, как и Каменев, Смирнов, Мрачковский и Тер-Ваганян должны нести полностью ответственность перед советской страной, перед советским народом, перед советским справедливым пролетарским судом.

Я считаю, что вина Зиновьева, Каменева, Евдокимова, Бакаева полностью установлена и что я могу освободить себя от обязанности перечислять многочисленные факты, подвергать анализу материал судебного следствия, изобличающий их в полной мере. 

Я хочу подчеркнуть, что рядом с ЗИНОВЬЕВЫМ, КАМЕНЕВЫМ, БАКАЕВЫМ должны стоять СМИРНОВ, ТЕР-ВАГАНЯН и МРАЧКОВСКИЙ, они должны стоять плечом к плечу. Они вместе направляли свою преступную деятельность против нашего правительства, вместе убивали КИРОВА, а поэтому вместе и полностью должны за это отвечать.

СМИРНОВ прекрасно понимает это и поэтому он занял такую позицию, сначала он все отрицал, он отрицал наличие троцкистской организации, он отрицал наличие центра, он отрицал свое участие в центре, он отрицал связь с ТРОЦКИМ, он отрицал какие-либо нелегальные задания, которые он давал в 1936 г., а мы знаем, что этот большой конспиратор сумел передать преступные задания своим сторонникам, не будучи изолирован. Он все отрицал ‒ он отрицал наличие троцкистского центра в 31 г., он отрицал существование такого центра в 1932 г. ‒ он все отрицал. Весь его допрос от 20 мая состоит из одних слов: «я это отрицаю, еще раз отрицаю, отрицаю». Это единственное, что ему оставалось делать.

Обвиняемый СМИРНОВ, вам изменил ваш подпольный опыт, вам изменило ваше искусство обманывать. Если вы стали на путь отрицания, – то вам действительно нужно было бы отрицать все. Вы изобличены показаниями Сафоновой, Мрачковского, Тер-Ваганяна и вынуждены были признать, что центр был, что вы были членом центра. Ваше отрицание вам не помогло. Вы отрицали и говорили, что никакой директивы о терроре не получали, но вас в этом изобличил ГОЛЬЦМАН, который получил поручение от Троцкого передать вам лично, и только вам, директиву о том, что сейчас необходимо перейти на террор. Единственный законспирированный троцкист говорит, что я поручение получил, но не передал, и вы думаете, что этому можно будет поверить. Нет, этому никто не поверит.

ГОЛЬЦМАН занял такую же позицию, что и СМИРНОВ ‒ я признаю все, кроме террора, потому что он знает, что за террор может свалиться с плеч его голова. Поэтому, я утверждаю, что в терроре вас изобличил и Гольцман, и Мрачковский, и Сафонова, и другие.

21 июля вы, Смирнов, даете несколько иные показания (л. д. 51, т. 29), т. е. вы вначале отрицали получение какой-либо директивы об организации террора от Троцкого, а здесь вы это признаете. С отрицанием у вас не вышло.

На очной ставке с Мрачковским вы продолжали отрицать получение директивы от Троцкого и дачу Мрачковскому поручения организовать террористическую группу. Мрачковский вас стыдил, говоря: «что же вы, Иван Никитич, из грязного кровавого дела хотите выйти в белой рубашечке». Я могу это повторить: «Неужели вы думаете, Иван Никитич, что вы из этого кровавого дела выйдете невредимым?» Вы на это ответили: «Выдумка и клевета», а потом вы признали кое-что, хотя в дальнейшем все же опять продолжали отрицать.

Ведь вы признали, я тут уже обращаюсь к показаниям Ваганяна, что блок был организован на базе необходимости террора, таким образом вы являлись одним из организаторов террористического центра. Вы получили от Троцкого директиву о терроре, вы развили на этой основе террористическую преступную деятельность, но вам, правда, немножко помешал участвовать в осуществлении этой деятельности арест. Но все же вы помогали этому делу всячески, как только могли.

Я хочу напомнить, что очная ставка с Сафоновой на предварительном следствии, в основном воспроизводящая то, что мы имели на суде, очень характерна. Смирнов отрицать доказательства, приводимые Сафоновой, не решается, измышляет каучуковую форму лжи, он знает, что Сафонова клеветать не будет. Сафонова его бывшая жена, с которой он никаких счетов не имеет, и он не может дойти до пределов такого цинизма. Он говорит: не помню, очевидно, такой разговор мог быть. Его спрашивают: был разговор об организации террора? «Не был, а мог вестись». Такая животная трусость им руководит сейчас, когда он, маскируясь, говорит – мне на это нечего отвечать. Но 13 августа он признал, и вынужден был в результате достаточно результативного допроса признать, что в 1932 г. этот разговор был, что он, Смирнов, за это несет полную ответственность и сейчас он от этой ответственности уклоняться не собирается.

Я хочу перейти к Тер-Ваганяну. У него вначале тоже была такая позиция отрицания, но 14 августа он дал более правдивые показания [22]. Суммируя его показания и все поведение на суде, можно прийти к нескольким твердым выводам: можно считать установленным, что Тер-Ваганян был членом троцкистско-зиновьевского центра, что он принимал деятельное участие в организации этого центра, что он задания центра осуществлял на основе директивы Троцкого, которая была получена через Смирнова и о которой ему было известно от Смирнова. Он пытается сказать, что фактически ничего не сделал. Но должен заранее сказать, что если бы не сделал, то что сделал, достаточно, чтобы дать ему статью 58-8, 19-58-8, 58-11. После оговорился здесь на суде, что, во-первых, именно со слов Смирнова ему известно, что вели переговоры с Каменевым и Зиновьевым об объединении троцкистско-зиновьевской организации, и, наконец, он далее признал, что он работал по сколачиванию боевых террористических групп, ряд лиц – Зиновьев, Каменев, Мрачковский, а лично он работал по заданию Смирнова и Каменева. У нас была некоторая неясность, что означает «я лично работал по заданию». Тер-Ваганян не хотел сразу признать, что он работал в организации террористической группы. Он признал, что он давал Фридлянду прямую директиву об организации террористической группы. Это признание было полупризнанием, и, главное, признание, которое дал Тер-Ваганян и на предварительном, и судебном следствии, может дать основание утверждать, что Тер-Ваганян был организатором объединенного троцкистско-зиновьевского блока, который подготовил ряд террористических актов, и что он лично сам давал задание этого порядка, и что по всей совокупности этого порядка должен нести ответственность и за все подготовлявшиеся в троцкистском подполье террористические акты, и за совершение по установке объединенного центра, под непосредственным руководством его ближайших друзей и товарищей, и его самого как организатора этого объединенного центра, и всего подполья, злодейского убийства т. Кирова.

Зиновьев, Каменев, Мрачковский, Тер-Ваганян, – эти лица доказывают вину, и Смирнов – он сам. Я о Смирнове подчеркнул, что он неоднократно вел разговор о терроре с Тер-Ваганяном, настойчиво и энергично требовал скорейшего перехода на террор. Какой аргумент представлял Смирнов? Что этот разговор был в столовке, а столовка – неподходящее место для разговоров. Я считаю, что столовка именно подходящее место для такой беседы. В шуме, в гаме, куда приходят выпить стакан кофе, поиграть в шахматы, опрокинувшись на спинку дивана, здесь не нужно громких слов, можно шепотом, как это делается, и все это хорошо знают, – этот единственный аргумент придумал Смирнов, не может быть, чтобы в столовой был разговор о терроре. Другого места вы выбрать не могли. Каждое место было на учете, вам грозил провал, потому что мы за вами следили [23], как будем впредь следить за шагами всех преступников и убийц. Поэтому, вам нужно было выбрать место в общественном месте, где можно быть незаметным, где можно затеряться. Вот ваш аргумент и больше ничего.

Мрачковский говорит, что Смирнов ему предложил отобрать решительных и хорошо отобранных людей. Когда Мрачковский уезжал из Москвы, он с согласия Смирнова передал Дрейцеру тех лиц, которых он подготовил для этой цели. 

ЗИНОВЬЕВ, МРАЧКОВСКИЙ – против СМИРНОВА. ДРЕЙЦЕР полностью подтверждает это, и тоже – против СМИРНОВА. ЕВДОКИМОВ и МРАЧКОВСКИЙ подтверждают, что в 1932 году в вагоне у МРАЧКОВСКОГО они встретились и вели разговор о терроре. Ссылка на то, что тут был САФАРОВ, ничем не помогает СМИРНОВУ, ибо установлено, что Сафаров пришел после того, как они уже переговорили. КАМЕНЕВ, ЗИНОВЬЕВ подтвердили, что, по существу, СМИРНОВ – заместитель ТРОЦКОГО по подпольной работе в СССР, что они вели с ним переговоры об организации блока на террористической основе. И сам СМИРНОВ, наконец, признал, что действовал так, как его обвиняют, только оговорился, что практических шагов он никаких не предпринимал. Обвиняемый СМИРНОВ, если даже согласиться с вами в том, что вы действительно практических шагов не предпринимали, то я ставлю вопрос: в порядке нашего уголовного законодательства и нашей уголовной политики полностью должен ли или не должен разделять ответственность человек, который практически не стрелял, но подготовил все для того, чтобы стреляли другие? Ведь это и называется «подстрекательство», а подстрекатели по нашему закону отвечают в равной степени с исполнителями. Обвиняемый СМИРНОВ, вероятно, не знал основного принципа нашего законодательства, поэтому он думал, что он каким-то образом облегчит здесь свое положение. Я не ставлю себе здесь задачу отягчать положение обвиняемых. Мне важно доказать, было ли это так или нет, – установить то, что мы, процессуалисты, называем объективной материальной истиной. Я думаю, что именно эта материальная процессуальная истина здесь полным голосом кричит, вопиет о том, что СМИРНОВ несет и должен нести всю полноту ответственности за это дело как организатор и подстрекатель тех террористических актов, которые готовились его выучениками, которые привели к осуществлению убийство С.М. КИРОВА 1 декабря 1934 г. Вы помните, товарищи судьи, что для осуществления практических шагов по террору в Москве был организован московский террористический центр в лице РЕЙНГОЛЬДА, ПИКЕЛЯ [24] и ДРЕЙЦЕРА. Эти люди тоже полностью изобличены в своих преступлениях. Рейнгольд подготовил двух террористов – КРИВОШЕИНА и … [25], которые должны были организовать убийство тов. СТАЛИНА. ДРЕЙЦЕР подготовил ЭСТЕРМАНА и ГАЕВСКОГО [26], а в 1935 г. – ШМИДТА и КУЗЬМИЧЕВА, которым поручалось убить тов. ВОРОШИЛОВА, использовав для этого его инспекторские поездки в армию или один из приемов у наркома.

Мы знаем из объяснений ОЛЬБЕРГА, что ударно шла подготовка к террористическим актам и на Украине, осуществляемая группой МУХИНА, что также стоит в прямой связи с преступной деятельностью объединенного центра, который (хотя фактические исполнители этого замысла на Украине по данному делу не занимают скамьи подсудимых по причинам, о которых я говорил, и которые указаны в обвинительном заключении) должен нести полную ответственность за это дело. Я хочу остановиться на этом моменте. На Украине действовала группа под руководством какого-то затрапезного профессора МУХИНА. Какое отношение это имеет к объединенному центру? Этот МУХИН был связан с ФЕДОТОВЫМ, руководителем горьковской террористической группы, с которым был связан Валентин ОЛЬБЕРГ.

В этой группе был Фуртичев и некоторые другие. С этим Фуртичевым был связан Бакаев, признавший это вчера. Бакаев был членом центра и, будучи в Горьком, сколачивал, говоря языком Ваганяна, террористическую группу. Связь установлена полная, и поэтому объединенный центр и за это подготовлявшееся преступление должен в полной мере отвечать.

Позвольте перейти к следующей части моей обвинительной речи и остановиться на обстоятельствах, которыми было установлено, что Троцкий являлся не только душой и инициатором заговора и террористической цепи готовившихся преступлений, он не только был вдохновителем, инициатором и организатором троцкистско-зиновьевского центра, который поставил своей задачей совершение этих убийств. Не довольствуясь тем, что делает объединенный центр, Троцкий в этот период одновременно перебрасывает сюда ряд проверенных и лично известных ему агентов. Установлено следствием, что так был переброшен сюда оригинальный гражданин Гондурасской Республики Валентин Ольберг, который был лично в близкой дружбе с Седовым, при помощи которого, с одной стороны, и при помощи германской тайной полиции – с другой, этот Ольберг и получил гондурасский паспорт за 13 тысяч чехословацких крон, выданных ему троцкистской организацией, – это установлено полностью. Это установлено не только тем, что здесь показывает Ольберг, но и вещественным доказательством, – паспорт лежит в этом деле. И странно было бы думать, чтобы этот человек вдруг так, без всякой задней мысли и плана сделался гондурасским гражданином. Этот гражданин пытался три раза осесть в СССР, пока не был переброшен в СССР его брат – фашист и агент германской полиции Пауль Ольберг, который осел в Горьком под видом инженера и оказал полную возможность осесть в СССР и Валентину Ольбергу. Ведь этот гондурасский паспорт что-нибудь сам о себе говорит. Если бы это был честный человек, если бы можно было подвергнуть сомнению все то, что говорил Ольберг, а я раньше всех должен подвергнуть сомнению и проверить все доказательства для того, чтобы они имели перед судом всю силу обвинительного доказательства. Вот в этом случае почему и чем объясняется, что брат его едет по легальному германскому паспорту, а этот человек едет по какому-то паспорту Республики Гондурас, полученному им через Тукалевского? Но ведь Тукалевский живой человек. Директор Славянской библиотеки в Праге. Может быть Ольберг оговаривает Тукалевского, выдумывает, может быть никакого Тукалевского в природе не существует? Но в природе Тукалевский есть и здравствует и сейчас в Праге. Я это утверждаю, и пусть кто угодно это проверяет. И больше того, этого Тукалевского визитная карточка существует в природе и находится в деле, и мы знаем, что она была отобрана не у самого Ольберга, а отобрана в Сталинабаде по тоже конспиративному адресу. И это не просто карточка, как вы понимаете, «Тукалевский Владимир», это карточка с двумя сакраментальными буквами «П» и «Ф», 1936 год, которые явились паролем по предварительному соглашению В. Ольберга с Тукалевским. Именно через этого Тукалевского, {для связи с которым была} директора славянского общества, который является шпионом по славянским делам, немецким агентом, который специально сидит на СССР как великой стране славянских народов, шла связь. Это-то и привлекло внимание этого специалиста по славянским делам. Это же факты, это у нас в деле есть. Какие еще нужны доказательства связи Ольберга с Тукалевским, а через Тукалевского с германской полицией, на средства которой (у Ольберга таких средств быть не могло) Ольберг самим Троцким и был направлен в СССР.

Так обстоит дело с Ольбергом в СССР. Это установлено.

Зачем ехал сюда Ольберг? Он ехал сюда для того, чтобы организовать теракт. Он организовал горьковскую группу, которая занималась изготовлением бомб, подготовляя злодейское покушение на жизнь тов. Сталина 1-го мая. Ольберг знает, что его ответственность за это дело очень велика и что этого достаточно для того, чтобы думать уже о веревке [27], и я думаю, что странно было бы, если б человек в этой обстановке говорил бы так, как это не соответствует действительности, и что, к сожалению, это правда. Ольберг – агент Троцкого, агент ГЕСТАПО, он связан с ГЕСТАПО, с фашистами, он связан через Седова, он террорист, специально переброшенный сюда из-за кордона, и держит сейчас ответ за это свое злодейство.

И он был не один. Троцкий понимал отлично, что нельзя рассчитывать на одного. Одного может постигнуть неудача, а дело требует того, чтобы был исключен в максимальной степени риск в этой неудаче. Поэтому, он направляет не его одного, а он вербует и других. Он вербует БЕРМАНА-ЮРИНА. Он ведет беседу с Берманом-Юриным. Троцкий его лично убеждает, политизирует, морализирует, агитирует этого человека и перебрасывает его в СССР. Берман-Юрин не выполняет покушения, {потому что} пытается приблизиться к тому месту, где находится Сталин, пытается осуществить свой злодейский замысел, но, к счастью для нас, для всех трудящихся мира, это ему не удается.

Достаточно установлено, что Берман-Юрин и Фриц Давид – троцкистские агенты, приехавшие сюда со специальной целью совершения террористических актов против руководителей партии и правительства. Вам известно из обстоятельств дела, что собой представляют Берман-Юрин и Фриц Давид. Это не последние люди из троцкистов – один – профессор [28], другой – известный литературный работник. Это люди, которые представляют собою нечто весомое на весах троцкизма. Это люди проверенные, испытанные. Это свидетельствует если не о реальности, то о серьезности тех целей и заданий, которые были поставлены перед Фрицем Давидом и Берманом-Юриным Троцким, который направил их сюда в качестве своих агентов-террористов. 

Моисей Лурье и Натан Лурье. Мы здесь слышали показания Натана Лурье о том, как он прибыл сюда и с какими целями, какую он развернул здесь работу по подготовке террористических актов под руководством Моисея Лурье, как он явился, по сути, преемником той группы, которая до него уже сколотилась здесь фашистским агентом и доверенным лицом Гимлера, начальника фашистской черной охранки, охранных отрядов, а впоследствии начальника германского Гестапо, той группы террористов, которая была уже подготовлена при участии и руководстве Франца Вайца.

Вы помните все их показания, и я полагаю, что на них можно подробно не останавливаться. Полностью, категорично и бесспорно доказана подготовка террористических актов Натаном Лурье и Моисеем Лурье. Они полностью должны нести ответственность за это преступление.

Когда я говорил о тех методах, при помощи которых действовали эти господа, я показал, старался показать, как глубоко и низко было падение этих людей, и моральное, и политическое. И, может быть, одним из наиболее ярких и характернейших доказательств этого безграничного морального падения этих людей, для которых даже не могло, очевидно, быть тех моральных, в кавычках, сдержек, тех моральных устоев, тех правил поведения, которые существуют даже у закоренелых преступников, у бандитов, – едва ли это является не самым очевидным доказательством того, что здесь показал Рейнгольд, и чего не удалось ни в какой мере замазать ни Каменеву, ни Зиновьеву. Я даже скажу больше, которые косвенно, с оговорками, но подтверждали в этой части показания Рейнгольда. 

Я говорю о том, что во всем этом дьявольском замысле совершения террористических актов против руководителей советского государства и партии, имел место и план уничтожения следов этих злодейских преступлений. Эта задача не менее трудная, а может быть даже более трудная, как это может казаться, по сравнению с первой, очень трудной задачей. Они, конечно, должны были к этому делу подойти очень серьезно. 

Разве случайно, товарищи судьи, они рассчитывали на успех своего злодейского плана, намечали председателем ОГПУ, а они очевидно рассчитывали реорганизовать НКВД в ОГПУ, никого другого, как Бакаева? Именно Бакаева, который известен как злобный ненавистник, как человек решительный, как человек настойчивый, упорный, с очень большой волей, с громадным характером и выдержкой, человек, который не способен останавливаться ни перед какими средствами достижения тех целей, которые он перед собой поставил.

Если некоторые из обвиняемых совершенно спокойно намечали себе путь к власти через горы трупов лучших людей нашей советской земли, то едва ли Бакаев был здесь не самым решительным и не самым неумолимым исполнителем этого плана. Именно этот человек предназначался в качестве председателя ОГПУ в случае успеха этого заговора.

Я не останавливаюсь на этом смехотворном распределении портфеля между Каменевым и Зиновьевым. Я подчеркиваю еще раз, что никто другой, а только БАКАЕВ намечался на пост председателя ОГПУ. ЗИНОВЬЕВ и КАМЕНЕВ не исключали того, что в распоряжении ОГПУ имеются нити о подготовляющемся государственном заговоре, и поэтому они считали важнейшей задачей, и с этой целью предполагали назначить БАКАЕВА председателем ОГПУ. Они рассчитывали, что, когда все эти нити будут вскрыты, – их нужно перехватить, для чего они ставили своей задачей физическое уничтожение непосредственных исполнителей их поручений.

Первую часть они не отрицают, а вторую часть Каменев и Зиновьев отрицают, т.к. она слишком кошмарна, и Зиновьев сказал, что это из Жюль Верна [29]. Разве мы не знаем, что в истории такие примеры бывали? Разве мы не знаем некоторые соседние государства, в которых такие эксперименты были, т.е. устранялись участники заговора и физически уничтожались рукой организаторов этого заговора, как это было в известном деле уничтожения РЕМА и его сподвижников.

Вы сами говорите, что Бакаев был назначен на пост председателя ОГПУ, и вы хотели использовать его для того, чтобы замести следы преступлений, так почему же вы это называете Жюль Верном? Вы избрали кошмарный способ самозащиты. Это свидетельствует о том, что у вас не осталось последней капли человеческой совести.

Это большого значения для дела не имеет, но не в этом вопрос и не в этом суть. Это есть один из замечательных штрихов, характеризующих людей, которые претендовали на руководство нашей страны, это говорит о том, что счастье наше, что они своевременно были отстранены от участия в этом руководстве.

Они говорят, что это фантазия, арабские сказки, но позвольте: а убийство зиновьевского секретаря Богдана ‒ это что?! Зиновьев не мог ничего сказать по этому поводу, но ГОЛЬЦМАН [30] это рассказал, а ПИКЕЛЬ [31] это подтвердил.

БАКАЕВУ было указано на Богдана как на хорошего исполнителя терактов.

Рейнгольд говорит, Пикель подтверждает, а Бакаев от этого открещивается и прячется назад. Но это факт, от которого вы тут уйти не сможете, доказанный Рейнгольдом и Пикелем, что самоубийство Богдана было убийством Бакаева по поручению объединенного центра – уйти не можешь, не смеешь, ты колеблешься осуществить задание нашего объединенного центра? Мы тебя убьем. Так говорил Рейнгольд и подтверждал Пикель, лично знавший Богдана. Это начало того плана, <в> продолжение которого вами, Каменев, Зиновьев, и заговорщиком Троцким был составлен план на случай вашего окончательного провала. Это самоубийство Богдана, которое вы старались использовать, что он пал жертвой нашего внутрипартийного советского режима. Вы же это использовали в контрреволюционном духе, вы же это убийство организовали так, как вы организовали убийство т. Кирова, с той разницей, что там вы избрали Николаева, а здесь вы избрали Богдана против самого Богдана.

Если вы, товарищи судьи, поставите этот эпизод в общую связь со всеми методами борьбы, со всеми методами работы, которые, как они говорили, были использованы заговорщической группой, то вы легко поймете всю правдивость показаний Рейнгольда и Пикеля, которые здесь на суде еще и еще раз в одном преступлении разоблачили Зиновьева, Каменева и Евдокимова, как руководителей этого объединенного центра.

Я, товарищи судьи, кончаю. Подходит последний час ‒ час расплаты этих людей за тяжкие преступления, которые они совершили против нашей великой страны. Последний час расплаты этих людей, поднявших оружие против самого дорогого и любимого, что есть у нас, против любимых вождей нашей партии, против Сталина, Кагановича, Ворошилова, Орджоникидзе, Постышева, Косиора, Жданова и других, против руководителей нашей страны, страны победившего, растущего и расцветающего нового социалистического общества. Печальный и позорный конец ожидает этих людей, когда-то бывших в наших рядах, но никогда не отличавшихся ни стойкостью, ни большевистской преданностью делу социализма. Сейчас пытались некоторые из обвиняемых – подсудимых проводить параллель с историческим прошлым, проводить параллель с той исторической эпохой народной воли, пытались сравнивать со вступавшим в прошлом столетии в единоборство со стражниками царизма, называли здесь имя Гершуни, не то говоря о Бакаеве, о Смирнове и о том и другом, и проводили кощунственную параллель. Не выдерживает это никакой решительно критики. То была борьба кучки самоотверженных идеалистов с жандармскими исполинами в лице царских жандармов за свободу и счастье народа, как они искренне тогда понимали. Сейчас борьба кучки подлинных контрреволюционеров, передового отряда международной контрреволюции против передового отряда мировой пролетарской коммунистической революции, кучки людей, боровшихся против свободы и счастья народов.

…[32] смешное и бесстыдное сравнение с эпохой народовольческого терроризма, я это должен здесь решительно отмести. Тронутый уважением к памяти тех, кто искренне и честно, своими путями и методами, всегда безупречными, действовали тогда во времена Народной воли в борьбе против царского самодержавия за свободу, которая теперь в нашей стране, в стране Советского Союза, расцвела богатым цветом, освещаемая лучами зажегшегося над нашей страной радостного социалистического солнца. Повторяю, здесь сравнение это совершенно неуместно. Здесь перед нами ‒ преступники, опасные, закоренелые, жестокие, беспощадные к нашему народу, к нашим идеалам, к руководителям нашей борьбы ‒ вождям советской страны, вождям трудящихся всего мира. Враг коварен. Коварного врага щадить нельзя. Весь народ поднялся на ноги при первом сообщении об этом кошмарном злодействе, анализу которого я посвятил сегодняшнюю свою обвинительную речь. Весь народ трепещет и негодует. И я как представитель государственного обвинения к этому голосу, к этому гулу миллионов голосов негодования советских людей, трудящихся всего мира, – присоединяю и свой возмущенный негодующий голос государственного обвинителя.

И я хочу кончить напоминанием вам, товарищи судьи, о тех требованиях, которые предъявляет закон в подобных делах и подобных преступлениях, я позволю себе напомнить о вашей обязанности, признав этих людей, всех шестнадцать, виновными в государственных преступлениях, применить к ним статьи закона, предъявляемые им обвинением, в полной мере. Взбесившихся собак я требую расстрелять ‒ всех до одного. (Продолжительные аплодисменты всего зала)

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Объявляю перерыв на два часа.

 

 

РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 383, Л. 164-238 машинопись. Публикуется без учета рукописной правки.