СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.
СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) – ТОВ. СТАЛИНУ.
Направляю Вам следующие письма и заявления:
1. письмо Г. Зиновьева на имя А. М. Горького от 27.I-35 г.;
2. заявление О. Равич на имя т. Сталина от 21.I-35 г.;
3. письмо О. Равич на имя Н. К. Крупской от 22.I-35 г.;
4. заявление Рекстина на имя ЦК ВКП(б) от 28.I-35 г.
ЗАМ. НАРОДНОГО КОМИССАРА
ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СОЮЗА ССР: (АГРАНОВ)
8 февраля 1935 г.
№ 55317
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 211. Л. 154.
Воспроизведено по: Политбюро и Лев Троцкий. Сборник документов: В 2 кн. Кн. 2. / Под общей ред. О.Б. Мозохина. – Прага: Vědecko vydavatelské centrum “Sociosféra-CZ”, 2013. с. 172.
Заявление О. Равич на имя тов. Сталина от 21/I-1935 г.
Дорогой тов. Сталин!
Еще до ХV партийного съезда я поняла, что оппозиция совершила ошибки, перешедшие в преступление, против партии и советской власти. Во фракции я поставила этот вопрос и предложила еще до съезда бросить фракционную работу. Было это в момент, когда уже тезисы к ХV съезду были опубликованы. Я считала, что эти тезисы совершенно правильны и что нам, оппозиции, не следует настаивать и претендовать на какие-то свои права. К сожалению, я не сумела тогда развить свою мысль до конца, но вопрос я поставила и твердо решила перестать вести фракционную работу. Как известно, скоро было и общее решение подать соответствующее заявление съезду. Такое заявление было подано, вопреки возражениям части фракции.
Я лично заявление подписала со всей искренностью, не рассматривала его как “маневр”, а как серьезный документ, обязывающий совершенно отказаться от ложных взглядов оппозиции.
После ХV съезда я была направлена ЦК в Воронеж. Работала там сначала в РКИ по улучшению советского аппарата. Наиболее важным было укрепить низовой аппарат: районный, сельский. Проверка личного состава, проверка работы потребовали пребывания на селе, в районе, часто и подолгу. Я видела, как живет деревня, я лицом к лицу столкнулась с классовой борьбой деревни и видела, насколько правильны были мероприятия партии в отношении коллективизации и борьбы с кулачеством. Материалы по изучению низового аппарата были приобщены к аналогичной работе Комиссии ЦКК, легшей в основу известного постановления о ликвидации округов и укреплении районных аппаратов Управления.
В городе я наблюдала усиленный рост промышленности и постепенное, правда медленное, улучшение положения рабочего класса. Наблюдала не с птичьего полета, а непосредственно на предприятиях, где руководила кружками, участвовала в собраниях и имела постоянные нагрузки.
В этой постоянной работе и в городе, и в деревне я очень скоро отделалась от всех своих ошибочных взглядов и в течение семи лет честно проводила линию партии не за страх, а за совесть. Я тщательно изучала решения Пленумов ЦК, решения съездов и все повседневные директивы и видела их жизненность, своевременность. Имею в виду в особенности директивы в отношении коллективизации – “Головокружение от успеха”, ликвидации кулачества как класс на основе коллективизации и “шесть условий”. Работая последние годы в промышленности, я могла убедиться самым конкретным образом, насколько эти “шесть условий” дали сдвиг в сохранении рабочей силы и поднятия производительности труда, насколько они были своевременны. Так, будучи на хозяйственной работе, я не отрывалась от партийной жизни и, если мне хотелось часто на партийную работу, то только потому, что хотелось еще ближе быть к партийной организации, еще лучше себя проверить.
С участниками оппозиции у меня никаких организационных антисоветских связей не было и не могло быть, сохранилась личная связь с Зиновьевым.
Различные дела треста требовали поездки в Москву. Приезжая в Москву, в общем, раза три в год, я заходила к Зиновьеву. Других, как Евдокимова, Бакаева, Залуцкого встречала только случайно, иногда перекидываясь буквально несколькими словами.
С Зиновьевым встречи ограничивались разговорами личного характера и, так как почти каждая встреча совпадала с его “злоключениями”, как неудачное его выступление, история со Стэном, вывод из редакции “Большевика”, то, естественно, разговор шел вокруг этих вопросов.
Никогда Зиновьев мне не говорил о существовании организации б<ывших> оппозиционеров, никогда не давал никаких поручений, никогда при мне не подвергал злостной критике руководство партии, да и не мог этого делать. Из моих рассказов о проведении директив партии на месте и тех огромных достижениях, которые имеются по ЦЧО, он прекрасно знал, каково мое отношение к партии и руководству.
Те же личные отношения к Зиновьеву толкнули меня на то, чтобы предложить поехать в Кустанай, помочь ему устроиться и затем, когда он уже был в Кустанае, оказать ему небольшую поддержку перепиской, небольшими посылками продовольствия и лекарств. Перед отъездом в Кустанай Зиновьев был очень болен, там условия были очень суровые – это и обусловило определенное внимание с моей стороны. Я вспоминаю, что отношение партии к нему было достаточно внимательное: Зиновьев был помещен в Кремлевскую больницу, в Кустанае со стороны ГПУ было сделано все в смысле создания бытовых условий. Так что мое отношение не так уж отступало и не казалось мне преступным, а восстановление в членстве партии уже через шесть месяцев совершенно сняло для меня этот вопрос.
Из встреч с Зиновьевым я каждый раз выносила впечатление, что он крайне одинок, очень мрачен и не может найти себе места. Он даже сам говорил, что его трагедия в том, что у него нет узкой специальности. Будь он инженером, врачом или еще кем – он бы мог заняться своей специальностью, и ему было бы легче. Очень он был доволен своей работой в “Большевике”.
Как объяснить, что ни Зиновьев, ни Евдокимов и др<угие> никогда не говорили мне о своих настоящих настроениях, о той работе, которую обнаружило следствие, в связи с убийством тов. Кирова и о чем сами они говорили на суде? Затрудняюсь ответить. Очевидно, не доверяли, зная мое отношение к партии и к руководству, зная, что безоговорочно одобряю все решения партии.
Такова истина, хотя она и кажется невероятной и противоречивой. Но разве в самой жизни мы не встречаемся на каждом шагу с противоречиями?
Могу только еще и еще раз сказать, что все решения съездов правильны. Позиция, занятая ЦК в борьбе с оппозицией “слева” и справа, полностью себя оправдала, что я честно и преданно работала на тех участках, куда меня направляли, и абсолютно не знала ни о какой зиновьевской организации. Больше того, когда Зиновьев меня вызвал по телефону, и я пришла к нему, и он сообщил об аресте Евдокимова и других, даже и тогда он не сказал мне ничего. Я пришла в отчаяние и спрашивала, как все-таки это можно понять, нет ли в Ленинграде какой-либо связи и пр., даже в этот момент он сказал, что сам совершенно ничего не понимает и никак не может объяснить этот арест.
Вот, тов. Сталин, как обстоит дело. Сейчас я в тюрьме, из партии исключена, осуждена на 5 лет ссылки в Вилюйск, Якутск<ой> АССР. Твердо знаю одно – я честный, преданный партии человек. В какие бы я условия не попала, сделаю все, чтобы быть полезной партии и стране. Буду следить за жизнью партии и постараюсь иметь возможность проводить ее решения в жизнь.
Верю и надеюсь, что моя родная партия и Вы, тов. Сталин, поймете меня, и это даст мне тот минимум бодрости, который необходим, чтобы пережить такую трагедию.
С лучшим коммунистическим приветом – Ольга Равич.
21/I-1935 г.
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 211. Л. 155-167.
Воспроизведено по: Политбюро и Лев Троцкий. Сборник документов: В 2 кн. Кн. 2. / Под общей ред. О.Б. Мозохина. – Прага: Vědecko vydavatelské centrum “Sociosféra-CZ”, 2013. с. 174-176.
