17.II.37 г.
Дорогой тов. Сталин!
Я только в 6 час. вечера вчера (16) получил 20 показаний (не получил А. Слепкова, Айхенвальда, Марецкого, Семенова и др<угие>) и весь вечер и всю ночь напролет читал эту гору омерзительного лганья.
Я прочитал эти 20 показаний бегло и залпом. Буду писать о правых так же, как я написал о троцкистах в 1 части своего “заявления” Пленуму ЦК и буду тоже просить о размножении.
Сейчас я хочу остановиться лишь на нескольких примерах дикого лганья.
1. Мерзавцы все разноголосят о рютинской платформе (пункт, которым ты особенно интересовался): ее авторы, по показаниям,
” 3) Рютин по указаниям,
” 4) Бухарин вместе с Рык<овым>, Томск<им>, Угл<ановым>
и т.д. Это – очень существенный пункт, а ложь здесь – как на ладони.
2. Зайцев (один из самых подлых лжесвидетелей, разыгрывающих сцены по сценам из уже прошедших процессов), показывает, что я руководил “конференцией” (но только он не знает, выступал ли я там). А я был в Азии!
3. Куликов показывает, что я ему дал терр<ористическую> директиву против тебя, а на очной ставке, про тот же случай, говорится, что речь шла о т. Кагановиче. Сперва налгал одну ужасную вещь, потом другую – и все с легким сердцем!
4. Грольман не стесняется говорить, что я давал ему к.-р. директивы в вагоне при посторонних. Так вообще мог бы действовать только сумасшедший, который достоин желтого дома. Но Грольман, кроме того, очевидно, не знал, что “посторонние”, это, в первую очередь, чекист, который все время был со мной (один или двое).
Возмутительное лганье насчет террора (я только и делаю, что даю соотв<етствующие> директивы, по показаниям этих субъектов) подано в изобилии, внушающем сразу большие подозрения. Здесь явно перестарались.
Я должен сказать начистоту: тут есть чья-то направляющая рука, и только ты, если захочешь, можешь эту руку поймать. Она может быть субъективно честной, вроде старушки Иогана Гуса (o sancta simplicitas), а может быть и злонамеренной, но и в том, и в другом случае это – государственная опасность, как я тебе однажды писал. Человек – управляющий, начальник – иногда весьма зависит от звеньев своего аппарата: он получает просеянный по-особому, “готовый” материал, и по нему судит.
Мне Вольский (Станислав) говорил, когда приходил после своего освобождения, чтоб спросить, как послать тебе благодарность (я так и не знаю, что с ним) насчет своих злоключений и допросов:
“Нам все известно” – заявляли ему.
“Если не скажете, то расстреляем”.
На что он отвечал: “Товарищи! Я – больной и старый. Мне год-два жить. Так неужели вы думаете, что вы меня испугаете?”
Прием – “нам известно“, а “вот тот-то показывает то-то” – широко применялся и здесь, это видно на самих показаниях. А пугать было особо нечего. Сама обстановка, характер обвинения, контекст процессов, 2 порции расстрелов – все это говорит за себя само!
Кто из арестованных окажется настолько честен и смел, чтобы в ответ на требование (фактическое) меня разоблачить, будет меня обелять и говорить правду, тогда как он все же может прослыть искренним, если будет меня чернить и на меня клеветать? В таких ситуациях 999/1000 предпочтут лучше сказать черное, чем белое: последнее – риск. Все читают газеты, знают “установки”, читают “Большевик”, читают показания других, слышат: “следствию уже известно“, “х, у, z показывают“, etc. К тому же люди на меня страшно злы. К тому же они – грешили явно, и на меня хорошо валить, валить на мою голову (часть ответственности снимается – они, мол, наши вожди и т.д.).
Неужели не ясно, что при такой обстановке совсем не трудно без большого нажима получить сколько угодно “желаемых” показаний?
Я был когда-то весьма вхож в ЧК. Знаю многое о кулисах и за-кулисах. Со мной когда-то советовались <о> проф<ессоре> Кондратьеве, чтобы взять его агентом ЧК; мне известна была роль м<еньшеви>ка Икова на процессе и т.д. Мне известны были разные формы нажима. Но то, что оправдано для врага, то нельзя применять в тех случаях, когда хотят выяснить, кто перед тобой: враг или друг…
Общее впечатление от документов (кроме омерзения от лганья): возможно, что Угланов все-таки сорвался, вел к.-р. линию, ссылаясь облыжно для авторитетности и на меня и т.д.; что он связался с какими-то новыми кругами (Невский), пошел во все тяжкие, сам вступал в блоки, сбил и учеников (или взаимно), и начал “новый этап”. Что “молодые” что-то делали втайне от меня, это теперь ясно. А теперь валят на мою голову, как на голову “предателя”.
+ + +
Иным кажется, что со мною нянчатся. Это было бы верно, если бы я был виновен. Но я невиновен, и я мучусь совершенно безвинно. Посылка документов тоже есть элементарная обязанность: вспомни, Коба, что в старые времена присылали материал следствия за две недели или даже за месяц до суда. А мне его дают за три дня, да и то не все. Я очень благодарен и за это, но здесь все относительно.
Материал говорит о совершенно-исключительном напряжении клеветы. Ложь не только о последних годах, но и о 28/29, ложь низкая, подлая, коварная, с расчетцем, с разжиганьем и науськиваньем. Обвинять меня в терроризме и вредительстве, это значит потерять все признаки человеческого. Я это говорю серьезно. Я настолько внутренне свирепею от одного воспоминания, что находятся мерзавцы, которые так лжесвидетельствуют, что делаюсь сам не свой.
Знай, что даже когда я злобствовал против тебя и вел борьбу, и ругался (политическая борьба никогда не бывает бесстрастной) я никогда и в мыслях не имел никаких терроров (мне даже чудно об этом писать); а потом у меня наступило не только полное внутреннее примирение с руководством, но и выросло глубокое уважение и любовь за то, что вы вывели страну из трудностей и подняли ее. О моем отношении лично к тебе я писал и больше не буду (а то скажут – подхалимство: я тебе послал как-то стихотворение-поэму, написанную в тяжкие ночные часы…) Люди сходятся и расходятся, и снова сходятся. Но есть и такая категория людей, которые мешают обратному схождению, и готовы на человека бросить могильный камень, “чтоб встать он из гроба не мог”.
Я двое суток не спал: сейчас уж 3 часа, а я это письмо пишу 1½ часа или даже больше! Приму дозу большую вероналу, чтоб хоть на несколько часов дать отдохнуть мозгу. Какое мучительное положение, Коба, если бы ты только знал! И как горько думать, что ты, б<ыть> м<ожет>, щуришь глаз: а может он все же надувает?
Твой Н. БУХАРИН.
РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 285, Л. 123-127.
