[Штамп: Разосланы 7.XII 1936 г.
№ П 3333]
Секретарю ЦК ВКП(б)
т. Сталину.
На заседании Пленума ЦК ВКП(б) т. Молотов в своей речи упоминал о письме т. Бухарина на мое имя и моем ответе на это письмо {т. Бухарину}. Прошу разослать всем членам Пленума ЦК ВКП(б) упомянутые копии писем т. Бухарина на мое имя и мой ответ т. Бухарину, для сведения.
К. Ворошилов.
7/XII-36 г.
РГАСПИ Ф. 17. On. 171. Д. 259. Л. 166. Автограф.
[Штамп: размножено: 7.XII 1936 г.
150+60 экз. (подпись) Хряпкина]
[Штамп: Разосланы 7.XII 1936 г.
№ П 3333]
Дорогой Климент Ефремович.
Ты, вероятно, уже получил мое письмо членам Политбюро и Вышинскому, я послал его ночью сегодня в секретариат т. Сталина с просьбой разослать. Там написано все существенное в связи с чудовищно подлыми обвинениями Каменева. (Пишу сейчас и переживаю чувство полуреальности: что это – сон, мираж, сумасшедший дом, галлюцинации? Нет, это реальность.)
Хотел спросить (в пространство) одно: и вы все верите? Вправду?
Вот я писал статьи о Кирове. Киров, между прочим, когда я был в опале (поделом) и в то же время заболел в Ленинграде, приехал ко мне, сидел целый день, укутал, дал вагон свой, отправил в Москву, с такой нежной заботой, что я буду помнить об этом и перед смертью. Так вот, что же я неискренне писал о Сергее?
Поставьте честно вопрос. Если неискренне, то меня нужно немедля арестовать и уничтожить: ибо таких негодяев нельзя терпеть.
Если вы думаете “неискренне”, а сами меня оставляете на свободе, то вы сами трусы, не заслуживающие уважения.
А если вы сами не верите в то, что набрехал циник-убийца Каменев, омерзительнейший из людей, падаль человеческая, то зачем же вы допускаете резолюции, где (Киевская, напр<имер>) говорится о том, что я “знал” черт знает о чем?
Где тогда смысл следствия, рев<олюционная> законность и прочее?
Ведь, напр<имер>, если Киевский партактив решает: “он знал”, то как следователь может сказать “не знал”, если партия сказала “знал”?
Я хорошо понимаю, что раз на суде гласно было сделано такое заявление (хотя вряд ли оно выскочило на суде только в первый раз; а на предварительном следствии? И почему меня не вызвали?), то следствие логически из этого вытекало. Но тогда нужно ждать его конца, не спешить и не компрометировать самой рев<олюционной> законности.
Ты назвал “правых” помощниками зин<овьевцев>-троцк<истов> (в речи о С.С. Кам<еневе>). В данное время это – лозунг. Хотя у тебя – другое время, но в массе не разбираются так тонко. Значит, ты веришь во все это чудовищное?
Тогда не тяните канители и расправляйтесь поскорей. В истории бывают случаи, когда замечательные люди и превосходные политики делают тоже роковые ошибки “частного порядка”: я вот и буду математическим коэффициентом вашей частной ошибки. Sub specie historioe (под углом зрения истории) это – мелочь, литературный материал.
Правда, я – поскольку сохраняю мозги – считал бы, что с международной точки зрения глупо расширять базис сволочизма (это значит идти навстречу желаниям прохвоста Каменева! им того только и надо было показать, что они – не одни). Но не буду говорить об этом, еще подумаете, что я прошу снисхождения под предлогом большой политики…
А я хочу правды: она на моей стороне. Я много в свое время грешил перед партией и много за это и в связи с этим страдал.
Но еще и еще раз заявляю, что с великим внутренним убеждением я защищал все последние годы политику партии и руководство Кобы, хотя и не занимался подхалимством.
Хорошо было третьего дня лететь над облаками: 8° мороза, алмазная чистота, дыхание спокойного величия.
Я, б<ыть> м<ожет>, написал тебе какую-то нескладицу. Ты не сердись. Может, в такую конъюнктуру тебе неприятно получить от меня письмо – бог знает: все возможно.
Но “на всякий случай” я тебя (который всегда так хорошо ко мне относился) заверяю: твоя совесть должна быть внутренне совершенно спокойна; за твое отношение я тебя не подводил: я действительно ни в чем не виновен, и рано или поздно это обнаружится, как бы ни старались загрязнить мое имя.
Бедняга Томский! Он, быть может, и “запутался” – не знаю. Не исключаю. Жил один. Быть может, если б я к нему ходил, он был бы не так мрачен и не запутался. Сложно бытие человека!
Но это – лирика. А здесь – политика, вещь мало лиричная и в достаточной мере суровая.
Что расстреляли собак – страшно рад. Троцкий процессом убит политически, и это скоро станет совершенно ясным.
Если к моменту войны буду жив – буду проситься на драку (не красное словцо), и ты тогда мне окажи последнюю эту услугу и устрой в армии хоть рядовым (даже если каменевская отравленная пуля поразит меня).
Советую когда-либо прочесть драмы из фр<анцузской> рев<олю>ции Ром<ена> Роллана.
Извини за сумбурное письмо: у меня тысячи мыслей, скачут как бешеные лошади, а поводьев крепких нет.
Обнимаю, ибо чист,
Ник. Бухарин
31.VIII.36.
Верно: Хряпкина
РГАСПИ Ф. 17. On. 171. Д. 259. Л. 168-171. Машинописная копия.
Опубликовано (2-я публикация): Источник. 1993, № 2, с. 14-15.
[Штамп: размножено: 7.XII 1936 г.
150+60 экз. (подпись) нрзб]
[Штамп: Разосланы 7.XII 1936 г.
№ П 3333]
т. Бухарину
Возвращаю твое письмо, в котором ты позволил себе гнусные выпады в отношении парт. руководства. Если ты твоим письмом хотел убедить меня в твоей полной невиновности, то убедил пока в одном: – впредь держаться от тебя подальше, независимо от результатов следствия по твоему делу, а если ты письменно не откажешься от мерзких эпитетов по адресу парт<ийного> руководства, буду считать тебя и негодяем.
К. Ворошилов
3.IX.36 г.
Верно: нрзб
РГАСПИ Ф. 17. On. 171. Д. 237. Л. 115. Машинописная копия.
Опубликовано (2-я публикация): Источник. 1993, № 2, с. 16.
[Штамп: размножено: 7.XII 1936 г.
150+60 экз. (подпись) нрзб]
[Штамп: Разосланы 7.XII 1936 г.
№ П 3333]
3 сент<ября> 1936 г.
Тов. Ворошилову
Получил твое ужасное письмо.
Мое письмо кончалось: “обнимаю”.
Твое письмо кончается: “негодяем”.
После этого что же писать?
Но я хотел бы устранить одно политическое недоразумение.
Я писал письмо личного характера (о чем теперь очень сожалею). В тяжком душевном состоянии; затравленный, я писал просто к человеку большому; я сходил с ума по поводу одной только мысли, что может случиться, что кто-то поверит в мою виновность.
И вот, крича, я писал:
“Если вы думаете «неискренне» (что я напр<имер>, Кировские статьи писал “неискренне”), а оставляете меня на свободе, то вы сами трусы и т.д.”
И далее: “А если вы сами не верите в то, что набрехал К<аменев> и т.д.”
Что же, я думаю, по-твоему, что вы трусы или обзываю трусами руководство?
Наоборот, этим я говорю: Так как всем известно, что вы не трусы, значит, вы не верите в то, что я мог написать неискренние статьи. Ведь это же видно из самого письма!
Но если я так сумбурно написал, что это можно понять, как выпад, то я – не страха ради иудейска, а по существу, – трижды письменно и как угодно беру все эти фразы назад, хотя я совсем не то хотел сказать, что ты подумал.
Партийное руководство я считаю замечательным. И в самом письме к тебе, не исключая возможности ошибки со мной с вашей стороны, я писал: “В истории бывают случаи, когда замечательные люди и превосходные политики делают тоже ошибки частного порядка”… Разве этого не было в письме? Это же и есть мое действительное отношение к руководству. Я это давным-давно признал и не устану это повторять. И смею думать, я доказал это своею деятельностью за все последние годы.
Во всяком случае, это недоразумение прошу снять. Очень извиняюсь за прошлое письмо, впредь отягощать никакими письмами не буду. Я в крайне нервном состоянии. Этим и было вызвано письмо. Между тем мне необходимо возможно спокойнее ждать конца следствия, которое – уверен – докажет мою полную непричастность к бандитам. Ибо в этом – правда.
Прощай,
Бухарин.
Верно: нрзб
РГАСПИ Ф. 17. On. 171. Д. 259. Л. 172-173. Машинописная копия.
Опубликовано: Источник. 1993, № 2, с. 16-17.
