[На бланке ЦКК ВКП(б) – Наркомата РКИ СССР]
9.X.1932 г.
Сов<ершенно> секретно
Тов. Кагановичу Л.М.
По поручению т. Ярославского направляется Вам стенограмма опроса Л.Б. Каменева от 9.X.1932 г.
Стенограмма Каменевым не выправлена.
Приложение: упомянутое
Секретарь т. Ярославского
А. Лихачев
РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 188, Л. 101.
НЕПРАВЛЕНАЯ СОВ<ЕРШЕННО> СЕКРЕТНО
СТЕНОГРАММА ОПРОСА тов. КАМЕНЕВА тов. ЯРОСЛАВСКИМ
9 октября 1932 г.
ЯРОСЛАВСКИЙ: Вы, вероятно, знаете, по какому поводу я вас вызвал, поэтому я коротко скажу об этом. Вы обвиняетесь в том, в чем и тов. ЗИНОВЬЕВ, т.е. в том, что получали от СТЭНА воззвание контрреволюционной группы РЮТИНА с призывом к террору, к восстанию, забастовкам, восстановлению капитализма, и вы не сообщили партии об этом, сочли возможным обсуждать это в своей группе, втроем, и до сведения партии о существовании такой группы, о существовании такого документа, не довели. Это расходится с теми обязательствами, которые вы взяли на себя на XV съезде партии, заявляя о том, что вы подчиняете свои взгляды и свою волю взглядам и воле партии. Вот по этому поводу требуются ваши объяснения.
КАМЕНЕВ: В ответ на это обвинение я только расскажу, как фактически было дело. Дело было таким образом. Незадолго до моего отпуска я поздно вечером приехал на дачу к себе, часов в 10. ЗИНОВЬЕВ позвал меня наверх, он живет наверху, там я застал СТЭНА. Когда я вошел, ЗИНОВЬЕВ мне показал несколько листков, написанных на машинке, и сказал – прочти и скажи, кто, по твоему мнению, написал это. Я стал читать эту вещь тут же. Впечатление складывалось такое по мере прочтения этого документа, что это совершенно осатаневшая контрреволюционная группа троцкистов, во-первых, и, во-вторых, что это какое-то произведение давнего времени, потому что все факты, которые там приводились, поскольку они приводились, все они оканчивались приблизительно весной 1932 г. Все то новое, что было в партии с весны, скажем, вопросы колхозного строительства, колхозной торговли, декрет, – не упоминались. Читал я очень бегло и, прочитав, сказал, отвечая на тот вопрос, который мне задали, что, по-моему, это какие-то озверевшие троцкисты. При этом ЗИНОВЬЕВ сказал, обращаясь к СТЭНУ, вот видите, как мы совпали, даже не говоря ничего. Когда я спросил, что значит – совпали, он мне ответил, что, вот, СТЭН полагает, что это исходит от правых. Как от правых? Почему? В ответ на это СТЭН обратил внимание на какую-то фразу о равновесии в хозяйстве и еще что-то в этом смысле, и <на> второе что-то характерное, какой-то пункт относительно колхозного движения. Я перечитал эти фразы и сказал, что, может быть, это и правые, но что общий тон не свойственен правым. Тем паче я удивился ссылке на правых, потому что мне казалось, что правые к таким вещам, как печатание нелегальных документов, – не прибегали. Я спросил: кроме этого документа есть доказательства, что это правые? Не может ли служить характеристикой этого документа тот путь, которым он к вам попал? Он мне ответил, что принес какой-то человек, который не характерен ни для каких группировок, и что при этом он ссылался на то, что сам получил от какого-то члена партии, примыкавшего к правым, его СТЭН не хотел называть, я не был заинтересован и не стал спрашивать, кто именно.
ЯРОСЛАВСКИЙ: Какое право имел СТЭН конспирировать вместе с вами против партии?
КАМЕНЕВ: А черт его знает.
ЯРОСЛАВСКИЙ: Он дает вам контрреволюционный документ, а вы не спрашиваете, кто этот документ распространяет?
КАМЕНЕВ: Я спросил, от кого он получил, он сказал – от человека нехарактерного.
ЯРОСЛАВСКИЙ: СТЭН не имеет права конспирировать, от кого он получил документ, направленный против партии, а если он скрывает это, вы обязаны немедленно сообщить об этом ЦКК, что распространяется документ, явно контрреволюционный, направленный к террору и забастовкам, делается это через членов партии.
КАМЕНЕВ: Я не ЦКК, СТЭН мог мне это сказать, мог и не сказать.
ЯРОСЛАВСКИЙ: Ведь вы сами были членом Политбюро и принимали решение, что член партии не имеет права скрывать от партии о существовании каких-либо группировок.
КАМЕНЕВ: Как же я мог требовать это от СТЭНА, если он не хочет говорить. Ведь власти-то я над ним не имею?
ЯРОСЛАВСКИЙ: Но есть такие учреждения, которые имеют власть над СТЭНОМ и над вами и над другими.
КАМЕНЕВ: Разрешите дальше, тогда будет ясно. Все это дело продолжалось в течение примерно 15 минут. Я приехал в город на следующее утро, несколько дней не возвращался в Ильинское и уже накануне самого отъезда, 15 числа, я приехал на дачу, чтобы собрать вещи. Встречаю ЗИНОВЬЕВА, он мне говорит, что ведь СТЭН-то оказался прав, бумажка действительно от правых. Оказывается, СТЭН принес большую тетрадь вроде теоретического предисловия, в которой было совершенно ясно, что это правые. Вот, говорит, хочешь почитать. Я говорю, что я занят, завтра еду, но он все-таки мне эту вещь дал. Я ее перелистал только мельком и действительно получил впечатление, что это – правые, явно контрреволюционные, совершенно осатаневшие, и, во-вторых, что этот документ старинного произведения. Я сейчас же зашел к Зиновьеву и заявил ему, я уезжаю завтра, по-моему, этот документ хоть и старый, но во всяком случае необходимо, чтобы кто-нибудь из нас переговорил с одним из членов ЦК по этому вопросу. Так как я завтра уезжаю, ты переговори с кем-нибудь. Весь этот документ я не прочитал, прочитал только наиболее острые его места, просто перелистал. После этого я уехал в отпуск в уверенности, что Зиновьев переговорил с кем нужно. К тому же я был уверен, что этот документ, который, по моему мнению, был создан весной, он вам давно известен. Я думал, что не совершаю никакого преступления, не говоря никому об этом, я полагал, что этот документ такой давности, насколько я мог проанализировать, что он весной заканчивается, то он вам был давно известен. И это несомненно были правые. Вот фактически как дело обстоит. Если мне предъявляется такое обвинение, что я должен был, как только увидел эту бумажку, немедленно заявить в ЦКК, тогда я признаю эту вину, но, признаться, я так не понимал своих обязанностей. Как будто ЦКК не имеет других средств узнать об этой вещи. Тем более, что ко мне это не имело отношения, документ ругал меня.
ЯРОСЛАВСКИЙ: Это совершенно нетерпимое отношение члена партии. Я не обязан говорить, ЦКК может и без меня узнать и т.д. В то время, когда вы читали эти документы, мы еще ничего не знали. Вы читали, возвращали СТЭНУ, он передавал этот документ другому, и делалась работа контрреволюционной группы, делалась руками СТЭНА и других, а ЗИНОВЬЕВ и КАМЕНЕВ, бывшие члены Политбюро, отговариваются тем, что они думали, что ЦКК знает об этом документе.
КАМЕНЕВ: Я не отговариваюсь, а таково было мое убеждение; во-вторых, мы находимся в таком положении в партии, что действительно…
ЯРОСЛАВСКИЙ: Именно в вашем положении в партии вы ничего лучшего не могли бы сделать, чем сигнализировать партии об этом случае, вы бы восстановили доверие к вам.
КАМЕНЕВ: В нашем положении в партии, если бы к нам случайно попал этот документ, то, сообщив о нем, мы бы восстановили доверие?
ЯРОСЛАВСКИЙ: Это не случайно. Вы хорошо понимаете, что через СТЭНА нащупывались связи с вами, ваше отношение к документу и т.д.
КАМЕНЕВ: Какие связи?
ЯРОСЛАВСКИЙ: Поручено было РОХКИНУ через СТЭНА связаться с вами, передать документ, выслушать ваше мнение. СТЭН выполнял это поручение.
КАМЕНЕВ: Я не знаю, кто ему поручал. Для меня это было как свежий номер “Возрождения” или “Соцвестника”.
ЯРОСЛАВСКИЙ: Мы знаем адреса этих газет, их пишут белогвардейцы в Париже и Варшаве, а вот кто пишет и распространяет эти воззвания, партия не знает, это внутри партии делается. Эта разница для вас ясна.
КАМЕНЕВ: Я не знал, что партия не знает об этом, ведь этот документ старинного происхождения. Ведь я не могу встречаться с товарищами и говорить с ними, я десятки раз добивался свидания с товарищами по разным вопросам, а не только доносить, что кто-то кого-то ругает.
ЯРОСЛАВСКИЙ: Это не доносить.
КАМЕНЕВ: Ну, сообщить. Я десятки раз добивался свидания с т.т. Сталиным и Кагановичем, чтобы поговорить по вопросам более важным, чем писания свихнувшихся троцкистов или окончательно спятивших с ума правых.
ЯРОСЛАВСКИЙ: Вы могли это письменно сделать.
КАМЕНЕВ: Ведь я условился перед отъездом…
ЯРОСЛАВСКИЙ: Я это вам отвечаю по поводу того, что вы будто бы не могли лично переговорить.
КАМЕНЕВ: Нельзя держать людей на положении третьестепенных граждан и ставить это в политическое преступление.
ЯРОСЛАВСКИЙ: Хороший третьестепенный гражданин – председатель Главконцесскома! Имеющий вхождение решительно везде, почти член правительства.
КАМЕНЕВ: Я несколько раз говорил по этому поводу с т. Молотовым. Ведь мне стыдно даже тех машинисток, которые работают в Главконцесскоме, потому что я ничего не делаю. Я несколько раз говорил с тов. Молотовым. Я был очень обрадован, что мне дали “Академию”. Ведь вы прекрасно знаете, что я избегаю всяких политических разговоров со всеми людьми, имеющими мало-мальское отношение к оппозиции.
ЯРОСЛАВСКИЙ: Это не защита партии. Почему вы не можете активно защищать линию партии?
КАМЕНЕВ: Мне Райком даже не дал выступить в ячейке с докладом о первом мае, даже по приглашению ячейки, а защищать линию партии перед СТЭНОМ – я был далек от этого, потому что я знаю, что всегда по этому поводу происходят недоразумения. Но когда черт знает какая группа написала контрреволюционную, гнусную вещь, я должен лететь 4 дня по такой вот телеграмме ЦКК, хорошо еще, что у меня сердце здоровое.
ЯРОСЛАВСКИЙ: Дело не в вашем сердце, дело гораздо серьезнее, вопрос стоит о пребывании в партии.
КАМЕНЕВ: Моем?
ЯРОСЛАВСКИЙ: Да, конечно.
КАМЕНЕВ: В какой связи?
ЯРОСЛАВСКИЙ: В связи с этим делом.
КАМЕНЕВ: Партия вольна делать, только я не вижу, каким образом можно поставить так вопрос. Допустим, что принесли прокламацию, я сказал самому близкому товарищу: поговори с секретарями ЦК, – и уехал в отпуск. Я действительно не применил к себе постановления, обещания на XV съезде партии свою волю подчинить партии, допустим, что вы абсолютно правы, но разве за это исключают из партии человека, который 30 лет просидел в партии и никаких разногласий с партией не имеет. Я не понимаю этого, признаться.
ЯРОСЛАВСКИЙ: Больше у меня вопросов нет. Я считал, что со стороны вашей будет, по крайней мере, указание, что вы считаете этот поступок неправильным.
КАМЕНЕВ: Я ведь сказал об этом, а если вы так толкуете мои слова, я прошу записать. Я считал, что, условившись с т. ЗИНОВЬЕВЫМ о том, что он поговорит с секретарями ЦК о документе, ставшем нам известным, и о той тревоге, которая была вызвана появлением этого документа, я выполнил свои обязанности. Если ЦКК считает, что я не должен был этим ограничиться, то я готов признать свою вину. Но чтобы из этого вытекало исключение из партии – это совершенно не целесообразная вещь.
ЯРОСЛАВСКИЙ: Хорошо, я передам наш разговор. Очевидно, этот вопрос должен будет быть поставлен на заседании ЦКК. Мы тогда вызовем.
КАМЕНЕВ: Мне нельзя уезжать в отпуск?
ЯРОСЛАВСКИЙ: Нет, нельзя, мы это скоро сделаем.
РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 188, Л. 102-108.
