СПЕЦСООБЩЕНИЕ Г.Г. ЯГОДЫ И.В. СТАЛИНУ С ПРИЛОЖЕНИЕМ КОПИИ ЗАЯВЛЕНИЯ ССЫЛЬНОГО ТРОЦКИСТА К.И. ГРЮНШТЕЙНА

26 июля 1933 г.

№ 156449

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

 

Направляем заявление ссыльного троцкиста ГРЮНШТЕЙНА Карла Ива­новича, 1886 г. рождения, б<ывшего> члена ВКП(б) с 1903 по 1907 г., исключенного за активную троцкистскую деятельность.

В 1927 г. он являлся членом Всесоюзного троцкистского центра; ведал подпольной техникой. По поручению Троцкого организовал под Москвой подпольную типографию.

Постановлением Особого Совещания от 13/1-1928 г. был выслан на УРАЛ, сроком на 3 года. В ссылке за активную к.-p. работу был арестован вторично и постановлением Особого Совещания от 3/XII-1930 г. выслан в Башкирию на оставшийся срок. По отбытии срока постановлением Особого Совещания от 23/1-31 г. лишен права проживания в 15 пунктах сроком на 3 года.

Избрав себе постоянным местожительством гор. САРАТОВ, ГРЮН­ШТЕЙН в феврале 1931 г. связался с И.Н. СМИРНОВЫМ, по предложению которого подал заявление о разрыве с троцкистской организацией с манев­ренной целью.

В марте 1932 г. во время обыска ГРЮНШТЕЙН пытался спрятать от со­трудников ОГПУ троцкистские материалы у своей жены Р.А. ГРЮН­ШТЕЙН, остающейся до сих пор убежденной троцкисткой. При обыске у ГРЮНШТЕЙН обнаружены и изъяты платформа оппозиции и статья Троц­кого «На новом этапе».

В группе СМИРНОВА ГРЮНШТЕЙН занимал руководящее положение, снабжал последнюю к.-p. информацией о троцкистской ссылке. Постановле­нием Особого Совещания от 16/IV-33 г. выслан в Среднюю Азию сроком на 3 года. Показаниями активной троцкистки КАСПАРОВОЙ В.Д., арестованной в 1933 г. в Саратове, ГРЮНШТЕЙН изобличается в связи с ссыльными троцкистами.

О доверии со стороны троцкистов к ГРЮНШТЕЙНУ свидетельствует тот факт, что старостатом заключенных в В<ерхне>-Уральском политизоляторе троц­кистов уходящим из изолятора дается связь на ГРЮНШТЕЙНА.

ПРИЛОЖЕНИЕ: упомянутое.

 

ЗАМ. ПРЕД. ОГПУ ЯГОДА

---

Копия Тов. СТАЛИНУ

Уважаемый Иосиф Виссарионович!

 

Посылаю Вам копию моего заявления в ЦК, ЦКК и ОГПУ; прошу Вас оказать мне содействие вернуться в партию, поскольку я целиком и полно­стью разделяю партийную политику.

С троцкизмом окончательно я порвал в конце 31 г. после того, как окон­чательно убедился в его контрреволюционности, и после того, как троцкисты в Саратове, где я отбывал ссылку, осудили меня за то, что в начале 30 г. я и моя жена уведомили Уполномоченного ОГПУ т. ЧЕРНИЧЕНКО о готовя­щемся в районе Чердыни восстании высланных кубанских кулаков (троцкис­ты допускали возможным, с известными оговорками, в подобных крайних случаях информировать лишь Партийные Комитеты, но никак не органы ОГПУ). Об этом удивительном решении троцкистов тогда же стало известно Саратовскому ОГПУ. На заданный мне уполномоченным т. РАТНЕРОМ вопрос, как поступил бы я в отношении деятельности моих товарищей из оппозиции, я ответил, что если б действия их носили бы характер контрре­волюционного поступка против партии и Советской власти, то я считал бы элементарнейшей своей обязанностью большевика сообщить об этом ОГПУ.

Подобный же вопрос мне задали в Москве после ареста по поводу разно­гласий Ив<ана> Ник<итича> СМИРНОВА с линией партии.

Однако если в Чердыни мы с женой знали определенно о замыслах кула­ков, то о разногласии СМИРНОВА с партией я ничего не знал и сказать не мог и лишь теперь смутно могу о них догадываться.

Этому не хотели поверить, и мне кажется, что именно это обстоятельство привело меня к новой ссылке на 3 года; другого объяснения не нахожу, сколько бы об этом ни думал и ни гадал, ибо никакой вины за собой не чувствую.

С Ив<аном> Ник<итичем> СМИРНОВЫМ я встречался в Москве на службе НКТП и раза два за все лето без всякого особого повода бывал у него дома на квартире. Эти встречи обыкновенно происходили так: мы хлопали друг друга по рукам, перекидывались краткими деловыми или личного характера замечаниями, я в двух словах передавал о мытарствах, претерпеваемых мною в поисках ра­боты и т.п., серьезных разговоров на политические или чисто партийные те­мы между нами никогда не возникало, я думаю не возникало именно потому, что над нами неприятно тяготило троцкистское прошлое… Конечно, мне могут возразить с усмешкой, что между близкими людьми и так без слов все должно быть ясно… Так, да не так! И вот почему.

Я имел со СМИРНОВЫМ ко времени моего отхода от троцкизма все же один серьезный, принципиальный разговор. Это было на квартире СМИРНОВА в Саратове в начале 1932 г. Меня смущал вопрос о форме моего заяв­ления ЦКК. Ив<ан> Ник<итич> убеждал меня назвать вещи их именами и ставить точку над и. «Ты думаешь, — говорил он, — мне легче было написать такое заяв­ление, в течение нескольких месяцев я опасался, что сойду с ума; но раз ты пришел к выводу, что СТАЛИН прав, а прав оказался он по всем вопросам несомненно, — надо пойти на все, чтобы вернуться в партию».

Мог ли я после этого разговора предполагать или попросту подумать, что мои встречи со СМИРНОВЫМ в Москве в том же 32 г., основанные на старой фракционной дружбе, послужат одним из поводов для обвинения меня ОГПУ?… Я сам приходил к выводам о Вашей несомненной правоте — этапа­ми с конца 1929 г. и по мере этого идейно порывал с троцкизмом. По вопро­сам коллективизации и; ликвидации кулачества я шел за Вами с самого начала, оставаясь по ряду других вопросов еще в лагере троцкизма. Я проявил уди­вительную непоследовательность, но благодаря этой именно непоследова­тельности я избавился от двурушничества. Двурушником я никогда не был, и быть им было бы противно всему моему существу. Прежде чем сломить окон­чательно свое упорство и откровенно покаяться в своих ошибках и проступках перед партией, я должен был отбыть пять лет ссылки. Но зато на разбор моего дела в ЦКК я явился убежденный целиком в правильности Генеральной линии партии и с чувством искреннего уважения лично к Вам.

Разумеется, после всего, что было натворено мною за последние годы про­тив партии, я считал, что доказать свою преданность я мог бы лишь делом, практической работой. Получив такую возможность в качестве зам<естителя> директо­ра по рабочему снабжению на заводе № 39, я довольно успешно начал нала­живать это дело, как вдруг последовал злополучный мой арест. В январе 1928 г. я был арестован ОГПУ и сослан на достаточном основании за то, что боролся против партии и ее руководства, будучи в корне неправ; теперь, наоборот, мой арест последовал тогда, когда я целиком стоял за партию, на стороне руководства и желал исправить свою вину. Никакая дружба со СМИРНОВЫМ изменить что-либо уже не могла, равно как не может изме­нить моего отношения к партии, ЦК и лично к Вам мое настоящее положе­ние, как бы долго оно ни продолжалось.

С коммунистическим приветом, крепко жму Вашу руку и желаю Вам всего наилучшего.

 

КАРЛ ГРЮНШТЕЙН

П.С. Знают меня лично т.т., с которыми Вам, вероятно, приходится встре­чаться: МАНУИЛЬСКИЙ, ТОВСТУХА, НАЗАРОВ Ст., ГОППНЕР С., Люд­мила СТАЛЬ, ЯРОСЛАВСКИЙ, РОЗЕНГОЛЬЦ; по старой подпольной ра­боте: Эд. МЕДЫС (Верхсуд), Л. РУБИНШТЕЙН (Амторг), БОРОДИН и др.

К<арл> Гр<юнштейн>.

Гор. Ташкент, 26/VII-1933 г.

 

[Пометы на первом листе: “Кагановичу. По-моему, этот господин пока не заслуживает доверия. И. Сталин. Агранову. Дать соответствующие указания. Л. Каганович”.]

 

 

Опубликовано: Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД. Январь 1922-декабрь 1936. М., Международный фонд “Демократия”, стр. 451-453.