НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СОЮЗА ССР 

ГЕНЕРАЛЬНОМУ КОМИССАРУ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ. –

тов. ЯГОДА.

 

ЗАЯВЛЕНИЕ.

 

Арестованного Г.С. ФРИДЛЯНДА.

 

Тяжелы мои преступления перед партией и родиной, тяжело сознавать, что, воспитанный и поставленный на ноги с молодости заботами партии, я оказался в рядах ее предателей, в рядах троцкистских бандитов. Нет оп­равданий моим преступлениям; суровая правда должна быть прежде всего сказана мною о себе самом и о дру­гих со мною связанных преступниках. Как член троцкистско-террористической организации я виновен в са­мом подлом и самом гнусном из преступлений – в терро­ре против вождей ВКП(б), виновен, какова бы ни была мера моего личного участия в этой бандитской деятель­ности. Свою задачу я вижу сейчас только в одном: ра­зоблачить себя и соучастников до полного конца, чтобы следствие и пролетарский суд вырвали ядовитое семя троцкизма в стране с корнем.

Прежде всего надо начинать с себя, со своих пре­ступлений.

С 1926 по 1930 год мои к.-р. троцкистские высказы­вания подготовили почву для моего вступления в ряды троцкистской организации в 1930 году. Я не буду здесь перечислять все факты моей двурушнической работы этих лет (до 1930 года). Достаточно здесь указать, что в эти годы я находился в связи со многими троцкистами Института Маркса и Энгельса (КРАСНЫЙ, КУНИССКИЙ [1], ТЕР-ВАГАНЯН и т.д.). Я публично клеветал на партию, когда в 1927 году на собрании в Ком<мунистической> академии выступил с ре­чью, в которой лживо утверждал, что партия не ведет борьбы с правыми. Если формально я в эти годы и не был членом троцкистской организации, троцкисты с пол­ным основанием могли считать меня своим человеком. 

В 1930 г. я был вовлечен в троцкистскую органи­зацию ТЕР-ВАГАНЯНОМ, которого я знал много лет и кото­рый знал меня как троцкиста. К этому времени относится начало моих троцкистких связей с такими лицами, как СОКОЛЬНИКОВ, Карл РАДЕК. С СОКОЛЬНИКОВЫМ и Г. СЕРЕБРЯ­КОВОЙ я познакомился в Лондоне в 1930 году как деле­гат Международного Комитета Исторических Наук. С РАДЕ­КОМ я в конце 1930 года [2] встречался в связи с обсуждением вопросов дискуссии на фронте истории запада.

ТЕР-ВАГАНЯН в беседах со мной поставил мне как организационную задачу работу среди историков, работ­ников Ком<мунистической> Академии, вовлечение и расширение троцкист­ских связей путем агитации и пропаганды троцкистских идей. Эта задача в 1930 г. выполнялась мною в моей ли­тературной и теоретической работе.

В конце 1930 г. я встречался с РАДЕКОМ, который одобрил мои теоретические позиции во время борьбы на историческом фронте весной 1931 года и тем самым прямо помогал моей троцкистской работе среди историков. Зимой 1930 года я часто посещал СЕРЕБРЯКОВУ до ее вто­ричного отъезда в Лондон. Она не только знала, что я троцкист, она мне говорила о том, что была близка в свое время с Троцким, что, будучи женой СЕРЕБРЯКОВА, а позже СОКОЛЬНИКОВА, поддерживала связи с Троцким. Об этом я надеюсь передать следствию подробно.

Г. СОКОЛЬНИКОВА, который был в это время в Лондоне, я еще не видел. В Лондоне Г. СЕРЕБРЯКОВА мне говорила, что она встречает<ся> и связана с троцкистами. В 1931 году я тяжело заболел и проболел около 2½ лет. Этим и объяс­няется прекращение моей троцкистской работы в это время. Во время моей болезни ко мне в больницу заходили троцкисты: ТЕР-ВАГАНЯН, СТЭН [3], Г. СЕРЕБРЯКОВА. Летом 1933 года я возобновил свою троцкистскую работу. Она выражалась прежде всего в моих клеветнических выступле­ниях против партии в связи с письмом тов. СТАЛИНА в журнал “Пролетарская революция” [4]. Я защищал изгнанных троц­кистов и троцкистских контрабандистов среди историков.

Летом 1933 года, я сообщал это следствию, ‒ ТЕР-ВАГАНЯН передал мне о состоявшемся в 1932 г. совещании блока троцкистов, зиновьевцев и леваков. Так как я был после болезни в тяжелом состоянии, то в подробности дела он меня не посвятил, хотя и сообщил мне, что на совещании решено было активизировать борьбу против партийного руководства. Считаю необходимым отметить здесь, что в половине 1933 года я работал внешним редактором издательства “Академия”, где встречался с Л.Б. КАМЕНЕВЫМ. Л.Б. КАМЕНЕВ считал, что я организационно связан с ТЕР-ВАГАНЯНОМ, поэтому ограничивался общими разговорами со мной контрреволюционного содержания – о зажиме мысли в партии, о чиновниках руководящих на­укой в угоду ЦК, об озлобленности, которая нарастает среди мыслящей интеллигенции против партии и правите­льства. Л.Б. КАМЕНЕВ устраивал совещания ред<акционно->издат<ельского> Совета у себя дома. На совещании, на котором я был как редактор, присутствовали: ЮДИН, ЛУППОЛ, ВОЛГИН, ДЖИВЕЛЕГОВ, ЭФРОС; все основные работники издательства. На заседании был и СМИЛГА, который числился в “Академии” редактором серии исторических мемуаров.

В 1933 году я возобновил свои встречи с Г. СЕРЕБРЯКОВОЙ и Г.Я. СОКОЛЬНИКОВЫМ. О людях, которые посещали в это время квартиру СОКОЛЬНИКОВА, я сообщал следствию.

Считаю необходимым подчеркнуть, что кругом моих встреч на квартире СОКОЛЬНИКОВА не может быть исчерпана та тро­цкистская публика, которая их посещала. Так, я вспоми­наю еще дополнительно арестованного позже троцкиста Б. КУШНЕРА. Троцкисты связывались с этим домом через БЫКА.

В 1933 г. возобновились мои встречи с К. РАДЕКОМ. Он настаивал на том, чтобы я поддерживал с ним связь и ин­формировал его о настроениях в научных кругах.

К систематической работе я вернулся только весной 1934 года, когда был назначен деканом Исторического факультета МГУ. С весны 1934 года я развернул широкую работу среди историков и собрал основные кадры истори­ков-троцкистов в университете. Я начал осуществлять указания ТЕР-ВАГАНЯНА о троцкистской работе, данные мне летом 1933 года. Летом, в июле 1934 года ТЕР-ВАГАНЯН снова повторил мне гораздо более подробно о решени­ях совещания 1932 года о переходе троцкистов на пози­ции террора и предложил мне приступить к работе по рас­ширению организации.

Следствию мною было передано подробно о моей рабо­те среди историков в 1934 году.

ТЕР-ВАГАНЯН, находясь в организационной связи со мной, одновременно был связан с другими руководителями троцкистско-террористических групп. Он находился в самостоятельной связи с наиболее активной из этих групп ВАНАГА-ЗАЙДЕЛЯ. Он им прямо передавал директивы о задачах террора. По поводу своих отношений с этими лицами я со­общал следствию. Больше ничего к этому прибавить не мо­гу, так как автомобильная катастрофа удержала меня с переломанными костями в постели много недель.

Хочу здесь прежде всего остановиться на моей троц­кистской работе и связях в 1935-1936 г.г., на моих от­ношениях с РАДЕКОМ и СОКОЛЬНИКОВЫМ. Я не считаю, что указанным выше я исчерпал все, уверен, что следствие поможет мне уточнить то, что я вольно или невольно за­был. Я прошу учесть мое состояние и состояние моей па­мяти.

С К. РАДЕКОМ я познакомился еще на II-м конгрессе Коминтерна в 1920 году. До 1930 года я встречался с ним, однако, редко. В эти годы я встречал часто историка ПРИГОЖИНА. После моей болезни в 1933 году я искал работы и обратился к ПРИГОЖИНУ – не может ли он помочь мне в переговорах с РАДЕКОМ в поисках для меня работы. ПРИГО­ЖИН сделал это охотно. Я был у РАДЕКА на квартире вес­ной 1933 года. РАДЕК не скрывал, что знает меня как троцкиста и обещал оказать мне всяческое содействие. Он сообщил мне о своей политической близости к ПРИГОЖИНУ, о том, что <он> последний его ближайший политический сотруд­ник, и что ПРИГОЖИН выполняет его, РАДЕКА, прямые указания. В свою очередь А. ПРИГОЖИН говорил мне, что он работает по указаниям РАДЕКА. РАДЕК не только одобрял политическую, но и теоретическую работу ПРИГОЖИНА. Он стремился его привлечь в Москву для активной работы на историческом фронте. Политическое руководство троцкист­ской деятельностью ПРИГОЖИНА со стороны РАДЕКА не под­лежит сомнению. РАДЕК, защищая ПРИГОЖИНА, в беседах со мною всегда подчеркивал, что это “его человек”, полити­чески ему наиболее близкий среди историков, что “ПРИГО­ЖИН строго выполняет то, что ему говорят, хотя он и го­рячий парень”. Вот почему я могу прямо сказать на ос­новании этих бесед и со слов ПРИГОЖИНА, что Карл РАДЕК был мне известен как троцкист и в 1933-1936 г.г. Дока­зывают это и мои беседы с РАДЕКОМ, его антипартийные высказывания, сообщенные мною в протоколе следствия.

Я хотел бы также остановиться подробно на моих от­ношениях с домом СОКОЛЬНИКОВЫХ. Моя связь с Г.Я. СОКОЛЬНИКОВЫМ и Г. СЕРЕБРЯКОВОЙ в 1935-1936 г.г. была прямым продолжением моих сношений с ними в 1933-1934 г.г. В последние годы дом СОКОЛЬНИКОВЫХ посещали лица, перечис­ленные мною следствию. Мои сношения с СОКОЛЬНИКОВЫМ, как правило, велись через Галину СЕРЕБРЯКОВУ. Указан­ный мною САРАТОВЦЕВ был в Москве только короткое время.

Обращался я к СОКОЛЬНИКОВУ часто, потому что после арес­та ТЕРА [5] и исчезновения из Москвы ряда других троцкистов СОКОЛЬНИКОВ был единственным крупным троцкистом, которого я знал в Москве. Рейнгольда я за последние 4-5 лет видел на квартире у СОКОЛЬНИКОВА всего 1-2 раза. Г. СЕ­РЕБРЯКОВА мне говорила о полной растерянности, об отсутствии линии у ее мужа Г. СОКОЛЬНИКОВА. Этой растерян­ности всегда противопоставлялась непримиримость РЕЙНГОЛЬДА, БЫКА, ГАЛКИНА. Я из разговоров с СОКОЛЬНИКОВЫМ вынес другое впечатление. Мне казалось, что СОКОЛЬНИКОВ был озабочен выяснением вопроса об установлении новой линии троцкистского поведения после убийства С.М. КИРОВА. Впечатление это сложилось у меня на основании следующих бесед с СОКОЛЬНИКОВЫМ. Я передавал однажды СОКОЛЬНИКО­ВУ о настроении среди пролетарского студенчества, о вол­не озлобленности среди части студентов в связи с исклю­чением из ВУЗов. Я говорил о работе среди студентов. СОКОЛЬНИКОВ ограничился ответом, что вопрос этот сле­дует обсудить. Я спрашиваю его, в каком смысле обсудить, он отвечает: “Вопрос этот нельзя ставить изолированно, его надо увязать с общими политическими вопросами”. Я спросил при другой встрече у СОКОЛЬНИКОВА в связи с вы­сылкой из Москвы троцкистов, в том числе членов партии (среди них был БЫК), как придется в дальнейшем вести работу. СОКОЛЬНИКОВ ответил мне, что вопрос этот надо будет еще обсудить. Когда ГАЛКИН в беседе, ‒ о которой я говорил следствию, заявил, что “дело террора это не дело уже организации”, т.е. что в дальнейшем террор должен стать распыленным, делом одиночек, иначе говоря, принять чисто бандитский характер, он встретил отпор присутствующих, в том числе и меня. Спустя несколько дней я спросил СОКОЛЬНИКОВА его мнение по поводу слов ГАЛКИНА. Он ответил кратко, что “ГАЛКИН сбесился”, но не сделал более подробных замечаний, сославшись на ка­кие-то будущие решения. Я понял из его слов, что воп­рос этот находится в стадии разрешения. Это было сказа­но примерно осенью 1935 года.

В конце 1935 года из разговоров с СЕРЕБРЯКОВОЙ я знал, что РЕЙНГОЛЬД ведет переговоры с “деловыми” лю­дьми. Я попытался уточнить, но она мне ответила, что она сама точно не знает, с кем, при этом заметила: “Вроде ШЛЕЙФЕРА“. Я добавил: или “вроде КАРПОВА“. Ответа я не получил. Спустя некоторое время, примерно в конце 1935 или в январе 1936 года СЕРЕБРЯКОВА спросила меня, встречаюсь ли я с РАДЕКОМ. Я ответил, что в последнее время в связи с работой над учебником истории доволь­но часто. Она просила меня спросить РАДЕКА, не зайдет ли он к ним для политической беседы. Я обещал это сделать. В эти месяцы на квартире СОКОЛЬНИКОВА часто бывал КАР­ПОВ. СОКОЛЬНИКОВ с ним все чаще запирался в кабинете. СЕРЕБРЯКОВА сказала мне, что у СОКОЛЬНИКОВА и КАРПОВА дружба окрепла, что они во всем согласны, что они дого­ворились. Что касается РЕЙНГОЛЬДА и его разговора, то она сказал мне, что дело это оказалось гораздо сложнее и нескоро будет разрешено. Когда я сообщил позже СОКОЛЬНИКОВУ, что РАДЕК согласен встретиться, он мне ответил, что это подождет, о сроке встречи он РАДЕКУ сообщит. Когда я настойчиво спросил его – кто решает вопросы, – он сказал: “Очень скоро вопрос будет решен”.

Вот все, что я знаю по поставленному мне следст­вием вопросу о руководстве. Я говорю все, что я знаю, потому что понимаю важность этого вопроса и не скрыл бы от следствия фактов, мне известных. Я прошу Вас уче­сть, что для СОКОЛЬНИКОВА и других весьма ответствен­ных партийных и советских работников, посещавших его квартиру, я был только историком, правда, историком-троцкистом. СОКОЛЬНИКОВ далеко не обо всем говорил со мной, далеко не все сообщал мне. Я был больше связан с Галиной СЕРЕБРЯКОВОЙ, чем с СОКОЛЬНИКОВЫМ.

Карл РАДЕК знал о моем знакомстве с Г. СОКОЛЬНИКО­ВЫМ и Г. СЕРЕБРЯКОВОЙ. Спустя некоторое время, примерно в марте-апреле 1936 г., я как-то спросил у РАДЕКА, “ви­дел ли он СОКОЛЬНИКОВА”. Он ответил, что видел. “Значит ли это, – спросил я, ‒ что вопрос решен?” РАДЕК сказал: “Конечно нет, тут дело не в журналистах”. Считаю, что встреча с ТИВЕЛЕМ в кабачке на Тверской была РАДЕКОМ организована заранее, и что речь шла о том, чтобы поз­накомить меня с ним ближе для каких-то задач.

Выполнить это не удалось, так как с половины апре­ля среди троцкистов начались волнения в связи с ареста­ми. ТИВЕЛЯ я больше не видел.

Я попытался припомнить все основное, что знал о РАДЕКЕ и СОКОЛЬНИКОВЕ. В случае, если я что-либо забыл, я прошу следствие помочь мне восстановить забытые факты. Все, что я знал по этим вопросам, – я сказал.

Сознавая всю тяжесть своих преступлений, я хотел бы всем остатком своих сил сделать возможное для ра­зоблачения прежде всего самого себя и моих соучастни­ков по преступлению, заслужить, если возможно, право на жизнь и работу для родины.

 

Г. ФРИДЛЯНД

 

7 августа 1936 г.

 

Верно:

 

ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ СПО ГУГБ

СТАРШ. ЛЕЙТЕНАНТ ГОСУДАРСТВ. БЕ3ОПАСНОСТИ:

 

(СВЕТЛОВ)

 

 

РГАСПИ Ф. 671, Оп. 1, Д. 171, Л. 141-151

---