[На бланке Прокурора СССР]
Сов<ершенно> Секретно.
3 сентября 1936 г.
ЦК ВКП(б) – тов. ЕЖОВУ Н.И.
Представляю на Ваше распоряжение подлинник и копию полученного мною письма врача БЕККЕР<А> Б.М.
ПРИЛОЖЕНИЕ: по тексту.
А. Вышинский (А. Вышинский)
[Резолюция Н. Ежова: Снять копию для посылки Молотову и Кагановичу. Ежов]
РГАСПИ Ф. 671, Оп. 1, Д. 252, Л. 258.
Копия.
Многоуважаемый т. ВЫШИНСКИЙ!
Когда я читал на днях в газетах покаянные статьи Раковского, Пятакова, Преображенского и в особенности Карла Радека, – у меня появилась мысль поделиться с Вами одним эпизодом из моей жизни.
Я – врач-хирург, научный работник, доцент Одесского Медицинского Института, руководитель курса диалект<ического> материализма.
С 1927-30 г. я работал ординатором в хирургической клинике (Областной больнице им. Плеханова) в г. Воронеже. В начале 1928 г. (я не помню более точного времени) к нам в клинику доставили больного – заключенного из ДОПРа, которого поместили в отдельную палату с круглосуточным дежурством работников НКВД. В эту палату было дано разрешение входить и, следовательно, лечить больного только руководителю клиники, проф<ессору> С.П. Соловьеву и двум врачам, в том числе и мне.
Когда я впервые зашел к больному, он мне представился как заключенный троцкист С.В. МРАЧКОВСКИЙ. Я случайно вспомнил эту фамилию в связи с Белобородовым, работавшим на Урале. У МРАЧКОВСКОГО был хронический гнойный остеомиелит правой ноги, если не ошибаюсь, и он нуждался в частых перевязках. Время от времени меня вызывали в ГПУ для доклада о ходе болезни и общем состоянии больного. Разговаривать с ним нам не запрещали, и во время суточных дежурств по вечерам МРАЧКОВСКИЙ подолгу задерживал меня у своей койки и постепенно рассказал мне свою биографию (особенно, за что он получал ордена); у него я услышал впервые историю Северного похода, каким он командовал, его пребывание в Свердловске в составе охраны царской семьи накануне расстрела, его пребывание в Германии и операцию у проф<ессора> Борхгардта и т.д. Пролежал он у нас пару месяцев, затем был переведен на частную квартиру, которую сняла приехавшая к нему жена, врач по специальности, еврейка. И туда я получил из ГПУ назначение следить за его ногой, вести его историю болезни, изредка созывать консилиум и ставить об этом в известность Нач<альника> ГПУ. Естественно, что во время моих визитов я много слышал от него о троцкистах, о пребывании его в Алма-Ата.
Однажды, когда я, беспартийный врач, долго убеждал его в правильности генеральной линии партии и спросил, когда он последует примеру Радека, Преображенского и Смилги, заявление которых в ЦК было уже напечатано [1], он мне ответил: “Фактически у меня уже нет особых разногласий с партией, мне просто больно плюнуть в лицо “Старику” (как он называл Троцкого) и, кроме того, не могу я помириться со Сталиным”.
Между прочим, тут же он со смехом рассказывал, как они с Троцким в Алма-Ата одну из охотничьих собак назвали “Коба”, назло, мол, Сталину. Вскоре я узнал от него, что он ведет деятельную переписку с И.Н. СМИРНОВЫМ, который жил, если память мне не изменяет, в Симферополе, затем с РАКОВСКИМ – в Саратове и даже с БЕЛОБОРОДОВЫМ и СОСНОВСКИМ (где-то в Сибири) по поводу согласования текста заявления в ЦК ВКП(б).
Однажды, когда я заявил ему, что зайду на перевязку в таком-то часу, он мне неожиданно сказал: “Приходите, доктор, раньше на 2 часа. Я Вас познакомлю с интересным человеком”. Я удивился, но так как во время моих докладов в ГПУ я уже успел убедиться в том, что каждый шаг МРАЧКОВСКОГО известен и даже согласован, я пришел в назначенное время. Делая перевязку, я заметил, что МРАЧКОВСКИЙ взволнован. Раздался звонок, открылась дверь и вошел РАДЕК с какой-то полной женщиной, которую они, кажется, называли Розой. Бросились они друг другу на шею, глаза у них были влажные, РАДЕК нежно называл МРАЧКОВСКОГО “Сережей”. Я просидел немного для приличия и ушел. Через пару дней на очередной перевязке МРАЧКОВСКИЙ рассказал мне, что РАДЕК приехал к нему якобы по поручению ЯРОСЛАВСКОГО, от него он уезжает к И.Н. СМИРНОВУ, и что на днях заявление в ЦК будет послано. Еще через пару дней я застал его рассерженным. На мой вопрос, что с ним, он мне ответил буквально так: “Старый дурак нас подводит”, – и показал телеграмму: “Заявление подписать отказываюсь, считаю позорной капитуляцией. Раковский“. Эта телеграмма из Саратова вывела МРАЧКОВСКОГО из себя, он несколько раз повторял: “Этот старый дурак не хочет нас понять”.
Через несколько дней действительно было напечатано его покаянное заявление; охрана ГПУ была снята; я по истории болезни дал заключение о необходимости полечиться в Боровом (не ручаюсь за точность).
Надо сознаться, что я был тогда настолько наивным, что с радостью рассказывал дома своей жене о возвращении этого “блудного сына” в ряды партии. С тех пор я его потерял из виду. Как-то раз в том же году, кажется, я встретил РАДЕКА у Кольцовского сквера в Воронеже (он жил в одном доме с Варейкисом и работал, кажется, в Облплане), и он мне сказал, что МРАЧКОВСКИЙ работает где-то в Средней Азии директором какого-то учреждения или треста. Другой раз в “Правде” я встретил рапорт т. Сталину о выполнении хлопкозаготовок за подписью МРАЧКОВСКОГО и до того дня, когда я по радио услышал сообщение прокуратуры, больше о нем не слыхал.
Нечего говорить, как остро я переживал эти дни процесса. Я был свидетелем такого прекрасного, чуткого отношения к МРАЧКОВСКОМУ со стороны работников ГПУ; я вспоминал его светлые глава, казавшиеся тогда такими правдивыми, и меня угнетало и возмущало это двурушничество, эта подлость, которая не имеет себе примера в истории революционного движения.
И в новом свете встали передо мной ряд фраз, слышанных мною от МРАЧКОВСКОГО.
Сопоставляя тогдашнее свидание с РАДЕКОМ и фразу МРАЧКОВСКОГО на суде, что РАДЕК явится заменой в случае провала, вспоминал, как долго они обрабатывали РАКОВСКОГО, который, по-видимому, в конце концов “понял” их тактику (тактику двурушничества и низкого обмана партии!); вспоминал, как МРАЧКОВСКИЙ оценивал РАДЕКА как человека умного, волевого, который никогда не изменит ТРОЦКОМУ, даже вернувшись к формально в партию, – я хочу Вам выразить мое мнение: я не верю ни РАДЕКУ, ни МРАЧКОВСКОМУ, ни СОСНОВСКОМУ, ни другим бывшим троцкистам, я с гримасой отвращения читал их статьи, в которых они клянутся в любви к партии и лично к т. Сталину. Я уверен, что тщательное расследование их связей с расстрелянной бандой убийц – вскроет их троцкистское нутро и поможет сорвать маску.
Я думаю, что выражу мнение громадного большинства советских интеллигентов, непартийных большевиков, если скажу, что этих бывших “раскаявшихся” троцкистов надо удалить от т. Сталина и его соратников на энное количество пушечных выстрелов, на тысячи километров.
Простите за небрежно написанное письмо. Я нахожусь сейчас временно на военных сборах врачей запаса при Киевском Военном Госпитале и пишу в общежитии.
Здесь пробуду до 6.IХ, затем выеду домой в Одессу. Если я могу Вам понадобиться для чего-нибудь, меня можно найти в Одесском Медицинском Институте или по домашнему адресу: Одесса, ул. Мечникова, 92/40.
С искренним уважением
Д<окто>р БЕККЕР Б.М.
Копия верна: Мельникова
РГАСПИ Ф. 671, Оп. 1, Д. 252, Л. 259-260. Машинописная копия, Л. 261-265. Автограф.
[1] Заявление Е. Преображенского, К. Радека и И. Смилги в ЦКК о разрыве с оппозицией от 10 июля 1929 г. было опубликовано в № 158 “Правды” от 13 июля 1929 г.
