Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
СТРОГО СЕКРЕТНО
Всесоюзная Коммунистическая Партия (большевиков) ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ
№ П43/366
193__ г.
Тов. Талю.
Выписка из протокола № 43 заседания Политбюро ЦК ВКП(б)
Опросом членов ПБ от 5/Х.1936 г.
- – О Сосновском.
Принять предложение т. Таля об освобождении Сосновского от работы в редакции “Известий”.
СЕКРЕТАРЬ ЦК
РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 243, Л. 88.
С<овершенно> секретно.
Об освобождении Сосновского от работы в “Известиях”.
СЕКРЕТАРЯМ ЦК ВКП(б) – тов. СТАЛИНУ
– тов. КАГАНОВИЧУ
– тов. АНДРЕЕВУ
– тов. ЕЖОВУ
– тов. ЖДАНОВУ.
При проверке работы редакции “Известий” бросается в глаза совершенно исключительное положение и права, которыми пользовался в газете Сосновский. Сосновский получал через “Известия” на свое личное имя тысячи писем, которые никем другим не просматриваюсь, а поступали Сосновскому и совершенно бесконтрольно оставались в его личном архиве. Сосновский стал буквально собирателем контрреволюционных анонимок, гнусных пасквилей на советскую власть, собирателем просьб и жалоб арестованных и осужденных контрреволюционеров, особенно троцкистов, в том числе и осужденных за участие в террористических делах. Сосновский в “Известиях” стяжал себе славу “защитника” и советчика всех обозленных и недовольных советской властью.
Все письма, получаемые Сосновским, в беспорядке валяются в шкафах и ящиках архивов. Точного учета этих писем вообще нет. Есть все основания предполагать, что масса писем исчезла: расхищена, уничтожены.
Значительная часть писем, получаемых Сосновским, сопровождается комплиментами по его адресу и восхвалением его достоинств и заслуг. Вот отдельные примеры:
Осужденный на 10 лет в концлагерь по делу трудовой крестьянской партии Сережников, излагая всю историю своей контрреволюционной работы, просит Сосновского ходатайствовать об амнистии. Он пишет: “Я обращаюсь к Вам как к трибуну советской законности, неоднократно разоблачавшему вредные уклоны в советском строе и помогавшему своим словом восстановлению истины и справедливости”.
Исключенный из комсомола за принадлежность к троцкистской оппозиции Эльгарт пишет: “Уважаемый тов. Сосновский, зная, что Вы реагируете на все безобразия, я решил Вам написать письмо и мне помочь как молодому человеку…”
Бывший торговец, лишенный права голоса: “Тов. Сосновский, пользуясь возможностью широкой демократии в нашей стране Советов, я может быть и не по существу все-таки хотел бы с Вами собеседовать посредством настоящей переписки и, может быть, Вы найдете возможным мне кое-что ответить и посоветовать. Я все время получаю газету “Известия”, читаю Ваши статьи и вижу, как Вы часто подаете руку помощи ленинца-большевика…”
Уволенная из советского аппарата обращается к Сосновскому с анонимным письмом: “Сейчас прочла Вашу статью “Непоправимая ошибка”! Нескучаев мертв, мертв физически. А знаете ли Вы, сколько духовных мертвецов, сколько искалеченных, измученных и вконец мертвых душ ходит еще среди живых?!” Письмо заканчивается: “Кто знает – обратись я к Вам тогда, была бы я теперь полноценным членом общества и полноценным человеком… А Вам спасибо, большое, огромное спасибо за всех тех, которых Вы спасли от мук и унижений, и за всех тех, кому Вы еще поможете. Желаю здоровья, сил и счастья”.
Некая Такке, осужденная к ссылке за пособничество контрреволюционной террористической организации, махровая контрреволюционерка, объявившая голодовку в тюрьме, просит от Сосновского “немного человеческого участия и товарищеского внимания” и заканчивает свое письмо следующими словами: “Я хочу выжить, помогите мне в этом. Если и Вы не ответите мне, я вынуждена буду думать, что даже Вы боитесь по-человечески отнестись к гражданину, который без вины виноват. Спасибо за Вашу статью – она мне принесла много радостных мыслей”.
Можно немало еще привести примеров такого рода реляций и сентенций по адресу Сосновского со стороны контрреволюционных элементов, врагов партии и советской власти, нашедших в “Известиях” того человека, к которому можно обратиться со всякого рода своими “горестями” и “переживаниями”.
В качестве примера приведем некоторые выдержки из отдельных контрреволюционных писем, получаемых Сосновским.
Классовый враг, спрятавшийся под инициалами “А.П.”, пишет Сосновскому: “Хотелось бы, чтобы Вы осветили в Ваших статьях слова Мануильского на XII конгрессе Коминтерна: “Только теперь (через 18 лет) мы можем поставить перед собой во всю величину в центре всех наших помыслов и дел заботу о человеке…” Социализм для человека, а не наоборот… Так ли это? Ведь пока все наоборот.
Везде такой бюрократизм, такое бездушное сухое отношение к человеку. Кажется, личность человека, его культурность, моральные качества не имеют никакого значения, наоборот, везде и во всем играет решительную роль “что-либо социальное” или дореволюционное прошлое как человека, так и его родичей по восходящей и нисходящей линии… “Так сказать, чистота арийского происхождения…” Таким образом, оказывается, что новые чудотворцы – это пролетариат по крови пролетарской и плоти… Боже мой, какой ужас! … Девяносто процентов всего мира не знает еще учения Маркса-Ленина-Сталина. Горькая, горькая участь ждет эти девяносто процентов грешников перед большевистской праведностью в СССР… Они не знают, сколько слез и страданий, унижений, угнетений и позора создает это варварское средневековье, эта фашистско-большевистская чистота арийской крови… Они не знают, что коммунизм – ортодоксальная религия самых бездушных аристократов, чиновников, людей, сочетающих чистоту пролетарской крови с лицемерными живыми богами… Они не знают, что такое лицемерие новых фарисеев, новых сановно-чванливых праведников!!!…”
Некто Корнеев утверждает, обращаясь к Сосновскому, что “Вы лучше меня (пожалуй) знаете, как трудно в нашей стране добиться справедливости”… “В нашей стране свободомыслящий, подлинный идейный и независимый человек это – белая ворона”… “Я все больше и больше убеждаюсь в том, что в нашей стране самоубийство является единственным средством реабилитации и разоблачения трубманов”.
Служащий Боуден из Днепропетровска: “Мне кажется, что печать имеет право цитировать или пересказывать антисоветские выступления врагов с тем, чтобы этих врагов разоблачать”.
Неизвестный контрреволюционер в своем анонимном письме пишет: “В газете от 1 сего июня в заметке “Непоправимая ошибка” Вы задеваете очень большой вопрос. Описанный Вами случай не единственный, в газетах были отмечены несколько других случаев самоубийства затравленных работников. Но в газеты попадают подобные случаи весьма редко, в жизни же их миллион. В каждом месте, на каждом производстве Вы найдете массу затравленных людей. При всем моем уважении к правящей партии и к профсоюзу я должен сказать, что если всех этих деятелей просеять на хорошем аппарате, то останется может быть не более десяти процентов здоровых и плодородных зерен, а на девяносто процентов будет совершенно негодный отсев. Кто идет обычно в партию? Идейных людей идет мало, остальные шкурники. Чем же занимаются эти шкурники? Склокой, шпионажем, сыском, доносами и всякими иными подлыми делами… Во всех учреждениях введены парторги, чем же они занимаются… Они ищут для себя отдушины во всем противоположном. Им надо чем-то оправдать свое существование, и вот они пускаются во всю прыть на всякие гадости… Наши газеты занимаются подхалимством и лакейничанием перед всеми и каждым стоящим у власти. Наша пресса не допускает никакой критики, а исповедует только “самокритику”. И дает ее… Здравия желаем!!! Так точно!!!”… “Кошмар, кошмар, великий кошмар!” [1]
Сплошная контрреволюционная галиматья в письме махрового врага советской власти, подписавшегося: “И. Кор”. В связи с статьей Сосновского “Непоправимая ошибка” этот его корреспондент пишет: “Эти махровые, пышные цветы подлости, подхалимства отравляют не только жизнь Нескучаевым, но и сотням, тысячам других честных людей у нас в Союзе… Вы безусловно правы. Режим царской России создавал условия для пышного развития исправничества и губернаторства с их беззаконием и беззастенчивым угнетением широких масс. Но скажите, пожалуйста: на какой основе возникли, живут и благоденствуют “трепачи” уездного, областного и даже всесоюзного – мирового масштаба? Почему здесь Вы говорите, что личности виноваты, а не режим?… Такими, как Штанько, заполнены все советские учреждения, нет ни одного советского учреждения, где бы не было своих Штанько… Почему же все это существует? И режим этот поголовно везде, начиная с острова Врангеля и кончая Кремлем… Наши газеты пишут о режиме в Польше, который создал концентрационный лагерь в Картуз-Березе на 5 тыс. человек! О ужас, срам, позор! Лагерь! На пять тысяч человек! Это каторжный режим! Ну, а у нас, тов. Сосновский, нет этих лагерей? Мы чисты, как голуби: “гром победы раздавайся”! И что значит польский лагерь на пять тысяч человек с нашими мировыми масштабами?”…
Нагло и цинично излагает всю свою контрреволюционную историю осужденный по делу трудовой крестьянской партии Сережников. Этот враг открыто в своем письме позволяет себе гнусные выпады против советской власти и партии, их руководящих органов, против коллективизации, восхваляет правых оппортунистов и особенно гнусно инсинуирует против НКВД, обвиняя его органы в терроре, пытках и провокации. Вот некоторые выдержки из письма этого распоясавшегося врага, осмеливающегося просить своего освобождения у советской власти, как якобы уже искупившего свою вину:
“Ни режим тюремной камеры, ни подвалы ГПУ не заставили меня признаться в том, в чем я не был виновен. Мы – уцелели, хотя побуждение покончить с собой было у многих и многих (в том числе и у меня)… Издерганные тюрьмой нервы рисовали картины одна хуже другой… Между тем, следователь искусно играл на чувствах…” Описывая процесс признания им необходимости подтвердить свою “мнимую вину”, Сережников пишет: “Тут единственный вывод – взгляд на прошлое, на минувшие 1928-29 годы, когда наше “реорганизованное” крестьянское хозяйство во вновь разбитых поселковых единицах выявило перспективы быстрого прогресса и уже являло все черты культурного, мелкопоселкового хозяйства с породистым скотом, правильными севооборотами и т.д. И следующая ступень размышления: “Партия ищет выхода и оправдания своих ошибок с принудительной коллективизацией и решила пожертвовать рядом спецов, обвинив их в саботаже и вредительстве делу коллективизации…” Я уже потерял в это время хранившееся до сих пор душевное равновесие, постоянное предложение о сознании со ссылкой на реплику Горького: “Не сдающегося врага – уничтожать”; тяжелое положение семьи и безвыходность положения, с другой стороны – посулы сразу облегчить режим, дать свидание и возбудить ходатайство о выпуске, перспектива спасти семью пересилили нравственную чистоплотность и привели к тому, что я попросил бумаги и написал признание”… “…в 1925 г. Рыков А.И. провел свой проект 77 млн. фонда на “реорганизацию крестьянского хозяйства”, и этот фонд мы использовали с знанием дела и добросовестно. В два-три года мы заложили очаги культурного крестьянского хозяйства, и оно пустило корни и уже показало себя к 1928 г… Но вот гром с неба, появление нового курса, шквал принудительной коллективизации на селе, забраковка всего дела нашего, смена руководства (Рыков, Смирнов А.П., Томский и др<угие>), появление на сцене “ТКП” и все последующее…”
Двое сотрудников научно-исследовательского института птицепромышленности Наркомпищепрома СССР Бояркин и Гармаш настоятельно просят Сосновского разоблачить в печати их директора Лосева, обвиняемого в антипартийных проступках. При этом они просят Сосновского опубликовать стихотворение, в котором “все слова соответствуют действительности”. Приведем лишь некоторые места из этого контрреволюционного стихотворения:
“У Наркомата Пищепрома
Есть птицеводства институт.
Там у директора в хоромах
Дела чудные вопиют…
Там крепостное время в праве,
Людей там купят, продадут,
А кто продаться не захочет,
Законы тотчас подведут…”
Необходимо добавить, что письма, которые действительно заслуживают внимания и требовали вмешательства редакции “Известий”, как правило, игнорировались и вместе с контрреволюционной перепиской Сосновского сваливались в архив. Злостнейшие контрреволюционные письма не сдавались в НКВД (по установленному порядку), а собирались в папках у Сосновского.
Мне кажется, что в порядке очистки аппарата редакции “Известий” следует освободить Сосновского, который и теперь не нашел ничего лучшего, как представить никуда не годную, жульнически протаскивающую прославление Троцкого статью.
Прошу это санкционировать.
7/IX
[Резолюция Л. Кагановича: Надо будет обсудить. Л.К.]
РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 243, Л. 89-95.
Опубликовано: Большая цензура: Писатели и журналисты в Стране Советов. 1917-1956. М.: МФД: Материк, 2005, с. 424-428.
[1] Указанная статья была опубликована в газете “Известия” в номере от 1 июня 1936 г. В статье рассказывалось о самоубийстве доцента Днепропетровского физико-технического института и Днепропетровского государственного университета В.Д. Нескучаева, против которого развернула кампанию клеветы группа учащихся во главе с парторгом факультета Лукьянцем. Нескучаева собирались обвинить в “антисоветских выступлениях”, но после его самоубийства днепропетровский обком партии осудил уже тех, кто его травил. Парторг Лукьянец был исключен из партии и, видимо, отдан под суд вместе с другими виновниками самоубийства. Досталось от обкома и парторгу Физико-Технического института Штанько, который ничем не помог своему другу Нескучаеву, опасаясь, “как бы чего не вышло…”: “Когда появился подлый фельетон Светлова [в газете “Звезда” с клеветой на Нескучаева], Штанько ограничился платоническими советами Нескучаеву: собери положительные отзывы ученых и докажи, что ты не неуч… Он предоставил это самому Нескучаеву: докажи, что ты не контрреволюционер. Если докажешь – твое счастье. Не докажешь – сам в ответе. А его, Штанько, хата с краю. И даже не совсем с краю. Штанько проголосовал за гнусную резолюцию партгруппы, где говорилось, что нужно прекратить доступ Нескучаева к секретным материалам (по его изобретению). Штанько дал санкцию на помещение в стенгазете заметки “Вылазка классового врага”. Таков этот друг, школьный товарищ и парторг”.