СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.
СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) –
тов. СТАЛИНУ.
Направляю Вам заявление ЛУКНИЦКОГО К.Н. от 22 марта с<его> г<ода>.
ЛУКНИЦКОМУ было предложено самому изложить все об антисоветской деятельности организации правых, активным участником которой он являлся.
В связи с этим он и подал на мое имя настоящее заявление.
НАРОДНЫЙ КОМИССАР
ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СОЮЗА ССР – Ежов (ЕЖОВ)
25 марта 1937 года.
№ 56398
РГАСПИ Ф. 17 Оп. 171, Д. 299, Л. 78.
НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СОЮЗА ССР – Н.И. ЕЖОВУ.
В своем заявлении на Ваше имя я хочу чистосердечно и правдиво изложить о деятельности организации правых, активным участником которой я являлся в течение ряда лет, и о своей роли в ней.
Мои политические взгляды в 1931-1932 г.г.
Я по происхождению дворянин, сын военного инженера и, хотя с момента моей сознательной жизни стремился всегда быть честным и активным участником великого социалистического строительства нашей страны, постоянно срывался из-за моего интеллигентского, в худшем смысле слова, характера.
В 1923 г. я вступил в кандидаты, а в 1925 г. я стал членом ВЛКСМ; В 1930 г. я был переведен в кандидаты ВКП(б).
С 1928 г. я был на научной работе в институте экономики Ленинградского Отделения Комакадемии, сначала в качестве аспиранта, затем (с 1931 г.), по окончании аспирантуры, в качестве старшего научного работника.
Я написал и напечатал много научных работ, главным образом по вопросам мирового хозяйства и колониальной экономики.
Мои работы получали хорошую оценку, и это кружило мне голову и возбуждало мое тщеславие. В то же время я был плохо дисциплинированным комсомольцем и кандидатом партии, индивидуалистом, оторванным от здоровой партийной жизни, лишенным настоящей большевистской закалки, пропитанным себялюбием и самолюбованием, по литически неустойчивым, сохранившим в себе много чуждого коммунизму.
В 1931-32 г.г. партия проводила социалистическую переделку деревни, коллективизацию, совершила разгром кулачества. Было напряженное экономическое и политическое положение в стране. Решались вопросы коллективизации, индустриализации. Я же в этот момент оказался в плену правых контрреволюционных идей. Я не верил в правильность экономической политики партии и ее Центрального Комитета. Я вносил ”свои поправки” к генеральной линии и в вопросы индустриализации, и в вопросы социалистического переустройства деревни, и в вопросы торговой политики. Я строил “собственные теории”, которые были, по существу, правыми контрреволюционными теориями. Меня пленили к.-р. установки правых по вопросам экономической политики: их линия на развертывание рыночной стихии, против индустриализации и коллективизации, против ликвидации кулачества, за “врастание кулака в социализм”, поэтому у меня вместе с отступлением от генеральной линии партии по вопросам экономической политики, отступлением на классово враждебные позиции пришло и недоверие, а затем и враждебное отношение к партийному руководству.
Большую роль в этом вступлении моем на путь контрреволюции сыграл активный троцкист П. ЧЕКАН.
В 1931 г. П. ЧЕКАН начал “обработку” меня в контрреволюционном направлении с внешне невинных рассказов о своем политическом прошлом, о своем пребывании в ссылке, тюрьмах и пр. Затем он передел на контрреволюционные клеветнические сплетни о руководстве партии, возбуждая во мне недоверие и враждебное отношение к партийному руководству, к Центральному Комитету партии и лично к СТАЛИНУ. П. ЧЕКАН, являясь троцкистом, ненавидел СТАЛИНА и стремился всяческим путем опорочить его в моих глазах и внушать мне недоверие и враждебность к партийному руководству.
Контрреволюционная пропаганда П. ЧЕКАН<А> падала на благодарную почву.
Однако мои политические к.-р. взгляды развивались не только под влиянием бесед с П. ЧЕКАН<ОМ>, они развивались и под влиянием собственных размышлений. Я мыслил в духе правых, поэтому и скатился я на путь правой контрреволюции. Я связался с организацией правых.
Моя связь с Д. МАРЕЦКИМ.
В организацию правых я был завербован в 1932 г. ближайшим “учеником” БУХАРИНА Д. МАРЕЦКИМ при содействии троцкиста ПРИГОЖИНА, знавшего очень хорошо МАРЕЦКОГО.
Осенью 1931 г. ПРИГОЖИН, знавший из бесед со мной мою политическую неустойчивость, сообщил мне, что МАРЕЦКИЙ интересуется мною и хочет познакомиться. Я ответил согласием, так как знал, что МАРЕЦКИЙ правый, и знакомство с ним для меня было желательным. Зимой 1931-32 г.г. это знакомство с МАРЕЦКИМ произошло, а летом я с ним близко сошелся.
В августе 1932 г. я находился вместе с МАРЕЦКИМ в доме отдыха в Крыму, в Бати-Лимане, и здесь мы хорошо узнали друг друга, обсуждая с антисоветских позиций вопросы экономической политики, внутреннего и международного положения и внутрипартийные вопросы.
Из отдельных разговоров с Д. МАРЕЦКИМ помню, что он резко критиковал закон от 7 августа о неприкосновенности общественной собственности, называя его “сталинской выдумкой”.
Прочитав корректуру моей статьи об иммиграционном рабстве индийских и китайских кули, где описывалось “кангани система” (система принудительного труда индийских кули), Д. МАРЕЦКИЙ заявлял, что: “У нас в СССР тоже система кангани”.
Я же со своей стороны высказывал Д. МАРЕЦКОМУ свои контрреволюционные правые теории по вопросам торговой политики, по вопросам цен и проч.
В результате всех этих разговоров Д. МАРЕЦКИЙ, убедившись, что в моем лице он имеет единомышленника, осведомил меня, что организация правых продолжает нелегально существовать, что она действует, и предложил мне в нее вступить.
МАРЕЦКИЙ сказал мне также, что основные кадры правых из научных работников группируются вокруг БУХАРИНА, и что БУХАРИН является одним из руководителей всей организации правых. Тогда же я дал МАРЕЦКОМУ согласие на участие в деятельности организации правых.
Мое участие в организации правых до ареста в 1932 г.
По окончании отдыха в Крыму в сентябре месяце проездом в Ленинград я остановился в Москве и посетил три раза МАРЕЦКОГО на его квартире (Брюсовский пер.). Это посещение Д. МАРЕЦКОГО было связано с необходимостью установления связей с другими участниками организации.
На квартире у МАРЕЦКОГО я познакомился с Александром СЛЕПКОВЫМ.
Тогда же я принимал участие в контрреволюционной критике мероприятий ВКП(б). Мы открыто подвергали резкой критике политику руководства ВКП(б) и лично СТАЛИНА. СЛЕПКОВ, я помню, говорил о том, что политика СТАЛИНА есть политика разорения крестьянства, что имевшие будто бы место на Волге “крестьянские восстания” явились результатом такой политики СТАЛИНА.
Я лично выступал против борьбы со спекуляцией и кулацким саботажем, против применения “статьи 107” и утверждал, что руководство партии подменяет регулирование экономических мероприятий административным нажимом и не дает “свободно развиваться” торговле.
Д. МАРЕЦКИЙ, помню, резко критиковал практическое применение закона от 7-го августа, утверждая, что по этому закону преследуют “беднячек, собирающих колосья”.
Во время этой встречи я видел у МАРЕЦКОГО СТЭНА. МАРЕЦКИЙ представил его мне, СТЭН поздоровался и тут же вызвал МАРЕЦКОГО в коридор. О чем говорил СТЭН с МАРЕЦКИМ, мне неизвестно. Был он у МАРЕЦКОГО минут 5-10.
С МАРЕЦКИМ я имел в Москве еще один разговор. Он сообщил мне, что состоялась нелегальная конференция группы участников организации правых и очень коротко проинформировал меня о том, что именно происходило на этой конференции. Он говорил мне, что конференция, выслушав ряд докладов по злободневным вопросам, констатировала отсутствие расхождений в оценках политического положения страны между правыми, троцкистами и зиновьевцами и что в связи с этим практически встал вопрос об объединении сил для борьбы против сталинского руководства. МАРЕЦКИЙ сказал мне, что это решение конференции одобрено руководством организации правых.
В связи с этим МАРЕЦКИЙ сообщил мне тогда же, что организация правых выпустила платформу, в которой как раз проводится точка зрения блока всех антисталинских групп и необходимости вести борьбу за устранение СТАЛИНА, применяя в этой борьбе все методы вплоть до террора. О том, что программа эта выпущена организацией правых, МАРЕЦКИЙ предложил никому не говорить. Он сказал, что она опубликована от имени группы “марксистов-ленинцев”.
МАРЕЦКИЙ рекомендовал мне в своей практической работе приступить к осуществлению этих программных установок организации и в первую очередь наладить связи с троцкистами в Ленинграде.
Имея такие указания, дня через два после этого разговора я выехал в Ленинград. Там я сразу же связался с троцкистом ЧЕКАНОМ, осторожно сообщил ему о выпуске правыми платформы и коротко проинформировал его о ее содержании.
ЧЕКАН проявил большой интерес к этой платформе и изъявил желание более подробно ознакомиться с ней.
Спустя некоторое время при очередной встрече ЧЕКАН мне сообщил, что он ознакомился с платформой (у кого он получил платформу, ЧЕКАН мне не сказал), изложил ее содержание и даже описал внешний вид документа.
ЧЕКАН мне заявил тогда, что платформа направлена против СТАЛИНА, что платформа выдвигает как метод борьбы с руководством ВКП(б) – террор, и что он, ЧЕКАН, полностью согласен с этой установкой.
Далее ЧЕКАН мне сообщил, что он по нелегальной деятельности связан с группой троцкистов-зиновьевцев Ленинграда, из которых он мне называл фамилии Ю. ШЕЙНА, ПИЧУРИНА и М. ДУХОВНОГО.
Имея указания МАРЕЦКОГО на установление делового контакта с троцкистами и зиновьевцами, зная, что это единство нужно закреплять организационно, я устроил встречу МАРЕЦКОГО с ЧЕКАН<ОМ> у себя на квартире 25 сентября 1932 г. При этой встрече, я помню, ЧЕКАН вел разговоры о своем троцкистском прошлом, рекомендуя себя МАРЕЦКОМУ как активного троцкиста. МАРЕЦКИЙ тогда почти не высказывался, ибо это была его первая встреча с ЧЕКАН<ОМ>. Предполагались дальнейшие встречи с ЧЕКАНОМ и установление более тесного организационного контакта, однако эти встречи не произошли, так как на следующий день после этой встречи был арестован МАРЕЦКИЙ, а затем вскоре ЧЕКАН и я.
Контрреволюционная работа в ссылке в Ташкенте.
В Ташкенте я был в ссылке с мая 1933 г. по февраль 1934 г. и продолжал свою контрреволюционную деятельность.
По приезде в Ташкент я наладил связи по преимуществу с меньшевиками и троцкистами, что было легко сделать в условиях ташкентской ссылки, так как среди ссыльных в Ташкенте были троцкисты, меньшевики и представители других контрреволюционных формирований (например, грузинские националисты).
Я связался с меньшевиками ГАЛЛОПОМ, ГУХМАНОМ и ЗЕЙЛИНГЕРОМ, осужденными по делу Союзного бюро меньшевиков, с троцкистом И. СМИЛГОЮ и троцкистом ЯКОВЛЕВЫМ. СМИЛГУ я несколько раз посещал на квартире и вел с ним разговоры на контрреволюционные темы.
СМИЛГА играл немалую контрреволюционную роль в Ташкенте в смысле группирования антисоветских кадров, он был тесно связан с меньшевиком ГУХМАНОМ, с которым виделся ежедневно, с Л. ШАЦКИНЫМ, ВУЙОВИЧЕМ (троцкистом), РОЗИТОМ (правым, начальником Чирчикстроя) и рядом других лиц, фамилий которых я не помню. СМИЛГА в разговорах со мной давал следующую политическую оценку социальной природы нашего строя.
“Наше государство, – говорил СМИЛГА, – есть своеобразная система этатизма, т.е. преобладание во всем формулы: “Государство – это я (“L’Etat c’est moi”). Над всем господствует административное начало во главе со СТАЛИНЫМ. Все экономические и политические вопросы решаются административным путем; путем административного нажима, приказа и произвола”.
“Старые квалифицированные кадры рабочих рассосались, рассеялись, ушли из производства, растаяли. На смену им пришла серая деревня, люди, ничего не видевшие, с очень низкими потребностями и низким политическим уровнем. Сталинский режим удовлетворяет сегодня их интересы”.
“Но пройдет время и рабочий класс вырастет и позовет нас – троцкистов, оппозиционеров. Сейчас наша задача – выжидать, сохранять кадры, сохранять и накапливать силы. Они еще понадобятся”.
СМИЛГА говорил мне, что сейчас необходимо накоплять кадры для контрреволюционной деятельности, объединять силы всех организаций и группировок для совместной борьбы с партией и соввластью.
Тесно связанный со СМИЛГОЙ меньшевик ГУХМАН еще определеннее, чем И. СМИЛГА высказывался за блок всех контрреволюционных организаций и практически осуществлял сколачивание этого блока.
ГУХМАН среди ссыльных меньшевиков в Ташкенте играл видную роль, являясь, во всяком случае, если не идеологом, то их авторитетом. Он был связан со многими меньшевиками. А меньшевики и сам ГУХМАН налаживали связи с троцкистами, правыми, грузинскими националистами.
С ГУХМАНОМ у меня было несколько бесед политического характера, из которых выяснилась общность и близость наших к.-р. взглядов по целому ряду вопросов экономики и политики. ГУХМАН и ЗЕЙЛИНГЕР принадлежали к школе конъюнктуристов-экономистов Госплана и конъюнктурного Бюро, где в своей работе были тесно связаны и с правыми и с кондратьевцами. Они, и в частности ГУХМАН, как и правые, придерживались установки, что необходимо распустить колхозы и держать ставку на развитие производительных сил деревни, опираясь на кулака и зажиточное крестьянство; что нужно строить экономическую политику исходя из принципа рыночного равновесия; что нужно развивать рыночные отношения и приспосабливать план к довоенным соотношениям и пропорциям; что нужно укреплять и расширять капиталистические отношения в деревне и городе и развивать связи с капиталистическими странами за счет ослабления монополии внешней торговли. Капитализм Запада еще силен и прогрессивен. Короче говоря, как и мы, правые, меньшевики говорили, прикрывая это разными формулами: “Назад, к реставрации капитализма”.
Относительно международного положения ГУХМАН заявлял с немалым злорадством об ухудшении международного положения СССР в связи с приходом к власти в Германии фашистов во главе с ГИТЛЕРОМ и объединении против СССР Германии, Польши и Японии. Он возлагал определенные надежды на то, что это ухудшение международного положения СССР поведет к облегчению действий всех к.-р. сил внутри страны.
Обсуждая с ГУХМАНОМ вопросы напей дальнейшей к.-р. работы, мы сходились на том, что на данном этапе у правых и у меньшевиков нет серьезных разногласий, и обстановка такова, что необходимо поддерживать друг друга и блокироваться в борьбе против руководства ВКП(б).
Наиболее реально и подробно вопрос о блоке обсуждался в одной из бесед в январе 1934 г.
ГУХМАН мне тогда сказал прямо, что пора практически осуществлять “блок” – деловой контакт правых с меньшевиками в антисоветской работе.
При этом ГУХМАН сообщил, что на этот счет уже существует прямая директива руководства правых (БУХАРИН, РЫКОВ, ТОМСКИЙ).
ГУХМАН был связан как-то с РЫКОВЫМ, который оказывал ему неоднократную поддержку. Мне, в частности, известно, что когда уже ГУХМАН был в ссылке, РЫКОВ содействовал принятию в печать Госиздатом какой-то его книги. Кроме того, ГУХМАН мне однажды с большим сожалением говорил, что: “РЫКОВ прошляпил, он мог весною 1930 г. взять власть в свои руки, но упустил момент”.
В конце февраля мес<яца> 1934 г. я из Ташкента выехал, будучи освобожденным из ссылки.
Установление связей с Н.И. БУХАРИНЫМ и его политические установки.
По возвращении из ссылки проездом в Ленинград я остановился в Москве с целью установления связи с организацией и устройства своих личных дел. Прежде всего я имел целью связаться с Н.И. БУХАРИНЫМ, который незадолго перед этим был назначен ответственным редактором “Известий”.
Я знал, что БУХАРИН – один из руководителей организации правых, и поэтому вполне естественно, что, приехав в Москву, я пошел к нему. БУХАРИН принял меня в своем служебном кабинете в редакции “Известий” на Пушкинской площади (6-й этаж) часов в 11 вечера. Когда я вошел в кабинет и назвал свою фамилию, БУХАРИН спросил: “Какой ЛУКНИЦКИЙ – литератор или экономист?” Я ответил: экономист. Тогда БУХАРИН мне сказал: “Я вас отлично знаю, мне о Вас говорил когда-то МАРЕЦКИЙ. Мы как раз недавно говорили о Вас с РАДЕКОМ“.
Встретив меня очень хорошо, БУХАРИН усадил меня в кресло, а сам уселся напротив и сказал: “Ну, рассказывайте – что и как”.
Я рассказал БУХАРИНУ, что возвращаюсь из ссылки из Ташкента в Ленинград, что в ссылке я был по делу, связанному с делом МАРЕЦКОГО. БУХАРИН спросил: “Вы знаете, где находится МАРЕЦКИЙ?” Я ответил, что он, как будто, в Уральском политизоляторе.
Далее БУХАРИН мне предложил писать статьи в “Известия” по вопросам мирового хозяйства, в частности о кризисе. Я ответил, что по вопросу о кризисе у меня “еретическая точка зрения”, и едва ли мои статьи будут пригодны для газеты. Тогда БУХАРИН мне сказал: “Ну, поезжайте в Ленинград, устраивайте там свои дела. Когда я приеду в Ленинград, вы узнаете, я остановлюсь в Академии Наук. Зайдите тогда ко мне, и я Вам дам целый ряд поручений”.
БУХАРИН спросил меня, знаю ли я в Ленинграде БУСЫГИНА, работающего в Академии Наук, и на мой ответ, что я о нем слыхал и немного знаю, сказал: “Непременно свяжитесь, он наш человек”. БУХАРИН дал мне следующие указания: “Вашей задачей является: укрепиться на научной работе, восстановиться в партии и развивать свои связи в среде ленинградских научных работников, ваших знакомых, в частности экономистов. Разрабатывайте вопросы экономики капиталистического хозяйства и экономической политики СССР в нашем духе и ведите работу среди научной интеллигенции, профессуры, пропагандируйте наши идеи как среди партийных, так и беспартийных, близких к нам. Не считайтесь с мелкими разногласиями. Речь идет об использовании всех оппозиционно настроенных по отношению к существующей казенщине”.
При уходе БУХАРИН мне подарил сборник “Академия Наук – Карлу МАРКСУ”.
Кроме Н.И. БУХАРИНА я по личной инициативе посетил в Москве также К. РАДЕКА, которого я знал с 1931-32 г. и который в 1932 г. предлагал мне работать у него в Бюро Международной Информации. Характерно, что РАДЕК дал мне указания, почти аналогичные данным БУХАРИНЫМ, а именно – восстановиться в партии и наладить связи в научных кругах. Зная, что я правый, занимаюсь вопросами колониальной экономики и связан со многими восточниками, РАДЕК мне рекомендовал связаться с ГОДЕСОМ и КОКИНЫМ, с людьми, как сказал РАДЕК, которых он знает и “которым можно доверять”.
Моя деятельность в Ленинграде по возвращении из ссылки.
Моя контрреволюционная работа в Ленинграде велась в соответствии с директивами, полученными от Н.И. БУХАРИНА.
За период 1934-1936 г.г. я наладил связь со следующими лицами: А. ПОЛЯКОВЫМ, А. ШИРВИНДТОМ, И. ВАЙСБЕРГОМ, М. КОКИНЫМ, Г. ТЫМЯНСКИМ, ГОРБАЧЕВЫМ, А. БУСЫГИНЫМ, П. ЩЕГОЛЕВЫМ, В.М. ШТЕЙНОМ и М. КУКСОМ.
Установив связь с указанными лицами, я при встречах с ними обсуждал с контрреволюционных позиций различные вопросы политики и экономики с целью обработки <и> выявления их возможности вовлечения в организацию, а с некоторыми из них, известными мне участниками организации А. БУСЫГИНЫМ, М. КОКИНЫМ и ГОДЕСОМ, обсуждал и вопросы практической работы организации, в том числе и вопросы о террористической деятельности правых и троцкистов.
Я налаживал свои контрреволюционные связи согласно полученной директивы от БУХАРИНА не только с правыми, но и с беспартийными, ориентирующимися на правых, и с троцкистами. Правые и троцкисты в Ленинграде в своей деятельности постоянно контактировались, особенно это относится к последнему времени: 1936 г. и отчасти 1935 г., ибо после убийства С.М. КИРОВА все контрреволюционные организации в Ленинграде потерпели такой жестокий урок, что уцелели фактически лишь те, которые умело придерживались тактики двурушничества, прикрытия своей деятельности внешней лояльностью или ортодоксальностью, тактики сверххитрости и сверхосторожности, совмещения к.-р. деятельности с обыденной советской и партийной работой, тактики прикрытия контрреволюционной деятельности щитом преданности руководству ВКП(б). Наши вожди БУХАРИН, РЫКОВ и ТОМСКИЙ давали нам пример такого хитрого, тонкого обмана, двурушничества, макиавеллизма. Я припомнил слова РАДЕКА, который в разговоре со мной в начале 1936 г. сказал: “Если нельзя ударить врага, то нужно его обнять”. И РАДЕК, и БУХАРИН печатали неоднократно громадные статьи аллилуйского характера, восхваляющие партийное руководство, СТАЛИНА, политику партии. И в то же время незаметно, между строк, намеками, двусмысленностями велась контрреволюционная пропаганда. Фразы контрреволюционного смысла вкрапливались среди “произведений” совсем невинного характера. Так, Н. БУХАРИН печатает в “Известиях” статью “О школьном товариществе” и там вкрапливает фразу об “иезуитах, всех подозревающих, всюду вскрывающих заговоры”, направляя эту фразу против НКВД.
Политические и программные разногласия между правыми и троцкистами фактически стерлись, и в Ленинграде дело шло к полному деловому контакту и организационному объединению правых с троцкистами и зиновьевцами.
К этому времени относятся мои беседы с БУХАРИНЫМ в Москве: в феврале 1935 г. и в феврале 1936 г.
Встреча с БУХАРИНЫМ в феврале 1935 г. происходила в его служебном кабинете в редакции “Известий” (Пушкинская площадь). Разговор касался того, что я недостаточно активно развернул свою работу по линии правых в Ленинграде. БУХАРИН рекомендовал тогда мне активизировать свои связи. Я ссылался на то, что, находясь без работы, я не имею постоянного контакта с нужными людьми. БУХАРИН соглашался с моими доводами и все же требовал активизации.
К этому же разговору я вернулся при встрече с БУХАРИНЫМ в конце февраля 1936 г., которая тоже происходила в его служебном кабинете в редакции газеты “Известия”.
Я жаловался БУХАРИНУ на то, что в Ленинграде мне создают препятствия, что я не могу устроиться на научной работе, что такое положение тормозит мою работу как участника организации. Я просил устроиться где-либо в учреждениях Академии Наук, БУХАРИН ответил, что он сейчас к Академии Наук имеет отдаленное отношение.
Я, помню, спросил: “Вот сейчас в связи со слиянием Комакадемии с Академией Наук организуется новый институт Экономики Академии Наук, его, как будто, будет возглавлять академик СТРУМИЛИН, Вы, наверное, его знаете”. На это БУХАРИН ответил, что, “к сожалению, это будет царство САВЕЛЬЕВА”, и с раздражением добавил, что “вообще политика СТАЛИНА такова – сажать на крупные посты бездарных людей, которые вполне безопасны по своей тупости и отсутствию идей”.
В процессе этой беседы БУХАРИН озлобленно враждебно отзывался о СТАЛИНЕ. “Он самодержавно распоряжается партией и страной, – говорил БУХАРИН. – Пока СТАЛИН у власти, страна наша не будет свободна”.
“Задачей дня является активная борьба против сталинского руководства, против СТАЛИНА всеми мерами и всеми средствами”.
Поскольку установка организации правых на борьбу со сталинским руководством силой была мне известна по платформе организации (т<ак> н<азываемой> рютинской), то сказанное БУХАРИНЫМ выше о борьбе со СТАЛИНЫМ – не являлось для меня неожиданным.
Вернувшись в Ленинград после этого разговора с БУХАРИНЫМ, я установил связь с БУСЫГИНЫМ и КОКИНЫМ. Я знал, что А. БУСЫГИН – участник организации и тесно связан с Н. БУХАРИНЫМ и постоянно с ним видится, и поэтому с ним я откровенно обсуждал вопросы контрреволюционной деятельности организации правых и о моем участии в ней. Я информировал БУСЫГИНА А., что моя деятельность среди ленинградских научных работников подвигается слабо, ибо я не связан официально ни с одним научным учреждением кроме Гос<ударственной> Публ<ичной> Библиотеки. БУСЫГИН, в свою очередь, перечислял мне ряд лиц, входящих в организацию правых: БЫКОВСКОГО, УРАНОВСКОГО, ПАПАЯНА, В. ШТЕЙНА и Д. СКЛЯРОВА.
Я рассказал БУСЫГИНУ о моем разговоре с БУХАРИНЫМ. БУСЫГИН заявил мне, что это все ему известно от самого БУХАРИНА, и что работа в этом плане ведется. БУСЫГИН говорил мне также, что у него имеется террористическая группа, в которую входит УРАНОВСКИЙ.
С КОКИНЫМ я говорил так же откровенно, так как знал, что он был лично связан с РАДЕКОМ, о чем мне сказал сам РАДЕК.
КОКИН мои контрреволюционные взгляды знал и высказывал открыто свое враждебное отношение к руководству ВКП(б), в особенности к СТАЛИНУ.
КОКИН говорил мне, что по линии троцкистской организации он связан с РАДЕКОМ, А. ПОЛЯКОВЫМ. В марте или апреле 1936 г. КОКИН мне сообщил, что троцкистско-зиновьевская организация продолжает свою террористическую работу, и что вопрос о терроре у них не снят.
Я же в свою очередь информировал КОКИНА о том, что руководство правых также придерживается установки на террор.
С КОКИНЫМ я также обсуждал вопросы о перспективах совместной контрреволюционной деятельности троцкистов и правых в Ленинграде. Я говорил тогда, что в связи с намечающимся слиянием Академии Наук с Комакадемией вопрос о нашей работе среди научных работников Академии Наук приобретает особенно важное значение, и контрреволюционная деятельность, по моему мнению, теперь еще больше оживится. М. КОКИН соглашался с этим. КОКИН мне говорил, что РАДЕК будет скоро избран академиком по истории и проектирует создание института Всемирной Истории, что несомненно приход РАДЕКА в Академию Наук подтолкнет к.-р. деятельность троцкистов и нас – правых среди научных учреждений Академии Наук.
Мы условились с КОКИНЫМ о систематической связи для совместных активных действий. Но вскоре начались аресты. Связи были прерваны, и ничего конкретного мы сделать не успели.
Я изложил в своем заявлении все, что знал об антисоветской деятельности правых, рассказал всю правду о себе, о всех своих преступлениях и грязных делах против моей родины. Я искренне и до конца порываю со своим прошлым. Я еще молод и в жизни своей сумею доказать свою преданность советской власти и партии.
(К. Лукницкий).
22/III-1937 г.
ВЕРНО:
СТ. ИНСПЕКТОР 8 ОТДЕЛА ГУГБ –
ЛЕЙТЕНАНТ ГОСУД. БЕЗОПАСНОСТИ: Голанский (ГОЛАНСКИЙ)
РГАСПИ Ф. 17 Оп. 171, Д. 299, Л. 79-96.
