СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.
СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б)
тов. СТАЛИНУ
Направляю Вам протокол допроса РАДЕКА К. от 10-13 января с<его> <года>.
РАДЕК уточняет переговоры, которые он вел с членами параллельного центра ПЯТАКОВЫМ, СОКОЛЬНИКОВЫМ и СЕРЕБРЯКОВЫМ о терроре, вредительстве и о контакте с немцами и японцами.
Далее РАДЕК перечисляет директивы, полученные им от Троцкого, и показывает об информации, которую он (РАДЕК) направлял Троцкому через РОММА и БУХАРЦЕВА.
НАРОДНЫЙ КОМИССАР
ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СОЮЗА ССР: Ежов (Н. ЕЖОВ)
17 января 1937 г.
№ 55333
РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 272, Л. 1.
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА,
РАДЕКА, Карла Бернгардовича, –
10-13 января 1937 г.
Вопрос: На допросе от 4-6 декабря 1936 г. вы показали, что члены параллельного центра троцкистско-зиновьевского блока обсуждали все вопросы деятельности блока, встречаясь друг с другом наедине.
Подтверждаете ли вы это?
Ответ: Да, подтверждаю. Это было именно так; по конспиративным соображениям мы совещаний не устраивали.
Вопрос.: Из всех ваших предыдущих показаний видно, что вы поддерживали непосредственную связь со всеми остальными членами центра, т.е. ПЯТАКОВЫМ, СОКОЛЬНИКОВЫМ и СЕРЕБРЯКОВЫМ. Так ли это?
Ответ: Да, это так. Я должен лишь оговориться, что с членом центра ПЯТАКОВЫМ связь была более систематической, с СОКОЛЬНИКОВЫМ менее регулярной, а с СЕРЕБРЯКОВЫМ за все время существования центра я виделся всего раза два-три.
Вопрос: Расскажите подробно о ваших встречах с ПЯТАКОВЫМ?
Ответ: Первая моя встреча с ПЯТАКОВЫМ состоялась осенью 1932 года на квартире у ПЯТАКОВА вскоре после моего разговора с МРАЧКОВСКИМ, когда я ему дал согласие на участие в центре троцкистско-зиновьевского блока. Так как с МРАЧКОВСКИМ я мало говорил о перспективах деятельности блока, то первый наш разговор с ПЯТАКОВЫМ, с которым я был в дружеских личных отношениях и привык всегда делиться своим мнением, был посвящен именно перспективам деятельности блока.
Я мотивировал мое согласие на вхождение в центр блока и на террористическую тактику тем, что при существующем положении и внутрипартийном режиме нельзя будет добиться изменения политики ЦК ВКП(б), которая, по моему мнению, приведет к краху.
Только физическое уничтожение руководителей ВКП(б) и советского правительства даст возможность пересмотреть политику и направить ее (политику) в желательном для нас духе.
ПЯТАКОВ обратил мое внимание на то, что даже после убийства СТАЛИНА, МОЛОТОВА, КАГАНОВИЧА, ВОРОШИЛОВА и КИРОВА большинство остальных членов ЦК, ими воспитанных, будет настаивать на продолжении нынешней политики ЦК.
Задача поэтому состоит в том, чтобы, воспользовавшись замешательством, вызванным в партии и стране террористическими актами, если это будет возможно, захватить власть в свои руки или, если это будет невозможно, признав формально политику советского правительства правильной, пробраться к власти и затем уже совершить “дворцовый переворот” позже.
Такие директивы получил ПЯТАКОВ, по его словам, от ТРОЦКОГО через СЕДОВА во время пребывания ПЯТАКОВА в 1931 г. в Берлине.
Таким образом, вошедши в блок для борьбы, хотя бы и террористическими средствами, я сразу же был поставлен перед фактом, что цель блока направлена к захвату власти. Я с этим согласился, ибо логика была на стороне ТРОЦКОГО: новую политику могла проводить только новая власть.
Перейдя с ПЯТАКОВЫМ к обсуждению положения в блоке, мы оба высказывали опасения, что в случае прихода к власти зиновьевцы повернут руль против троцкистов. Это опасение диктовалось не только учетом групповых интересов зиновьевцев, но и политическими моментами: мы боялись, что склонность ЗИНОВЬЕВА к панике, совместно с определенно правыми тенденциями КАМЕНЕВА и СОКОЛЬНИКОВА, сделает отступление (которое необходимо) паническим и приведет в результате к реализации старой программы расширенного НЭПа.
В ту же встречу мы, т.е. я и ПЯТАКОВ, решили сообщить наши сомнения ТРОЦКОМУ. Это я сделал в письме, посланном ТРОЦКОМУ через РОММА в конце 1932 года.
В сентябре 1933 года я получил через РОММА от ТРОЦКОГО ответ.
В этом письме ТРОЦКИЙ ставал вопрос о перспективах блока шире.
ТРОЦКИЙ указывал, что экономическое отступление будет более решительным, чем можно было предполагать, что дело идет к восстановлению НЭПа и что поэтому не только нечего бояться установок КАМЕНЕВА и СОКОЛЬНИКОВА, но надо идти на блок с правыми.
В области тактической он не только высказывал недовольство по поводу свертывания террористической акции в связи с арестами СМИРНОВА И.Н., ЗИНОВЬЕВА и КАМЕНЕВА, но одновременно требовал форсирования вредительства, связывая это со своей пессимистической оценкой положения страны.
Об этом письме я сообщил ПЯТАКОВУ, когда мы встретились к концу 1933 года на ужине хозяйственников у ФУШМАНА. На мой упрек ПЯТАКОВУ, почему я до этого письма от ТРОЦКОГО не был им (ПЯТАКОВЫМ) информирован о вредительстве как одном из методов, принятых блоком, ПЯТАКОВ ответил мне, что он был убежден, что это сделал МРАЧКОВСКИЙ, и что эту директиву он принял к исполнению только после тщательного раздумывания. Он рассудил, что раз он пошел на террор, то нечего отступать и перед вредительством. В этой области он к тому времени начал уже разворачивать работу.
Я в этом разговоре заявил ПЯТАКОВУ, что я с ним целиком согласен: раз пошли на борьбу с целью захвата власти, нечего предаваться личным настроениям, нечего проводить грани, какими методами вести борьбу, путем ли террора, вредительства, или еще каким-либо путем.
В связи с тем, что в директиве ТРОЦКОГО, о которой я выше показал, требовалось расширение блока вплоть до включения правых, я поднял вопрос перед ПЯТАКОВЫМ насчет его связи с БУХАРИНЫМ.
О содержании моей беседы по этому поводу с ПЯТАКОВЫМ я давал показания на предыдущих допросах.
Следующая моя встреча с ПЯТАКОВЫМ произошла весной-летом 1934 года на его квартире в связи с директивой ТРОЦКОГО о внешней политике и пораженчестве. Я сообщил ПЯТАКОВУ подробно содержание этой директивы, факт установления ТРОЦКИМ контакта с немцами и японцами и его указания, данные нам, установить такой же контакт с представителями этих стран в Москве.
Для меня и для ПЯТАКОВА было ясно, что ТРОЦКИЙ, разочаровавшись в блоке как самостоятельной силе, ищет рычага в связях с Германией и Японией.
Мы оба считали, что, если блок придет к власти путем террора, он должен непременно идти на сделку с Германией. Мы оба сошлись на том, что, если не удастся прийти к власти путем террора, то все равно нападение Германии на СССР неизбежно. Исходя из этого мы считали, что, если блок хочет прийти к власти в результате поражения СССР в войне и хочет власть эту удержать, то блок должен представить в глазах будущего своего контрагента (т.е. Германии) силу и ценность. И то, и другое должно проявиться в действиях; в террористической акции, в наличии сильной военной организации и в развертывании вредительства.
Но это означало, и мы отдавали себе в этом отчет, что блок переходит от перспективы поражения, которую мы считали неизбежностью, к пораженческой тактике.
Точно так же, как мы приняли вредительство как метод борьбы, мы приняли и пораженчество, утешая себя в тот период времени только тем, что может быть удастся взять власть путем террора, и тогда, удовлетворив аппетиты Германии и Японии, избежим войны.
Ввиду того, что ТРОЦКИЙ требовал от нас установления связи с немцами и японцами в Москве, я и ПЯТАКОВ пришли к выводу, что, не зная, как далеко зашел контакт ТРОЦКОГО, о чем конкретно и с кем он вел переговоры, нам не надо брать инициативы в свои руки, но если немцы или японцы обратятся к нам, то в соответствующей форме подтвердить, что ТРОЦКИЙ действует от имени блока.
Я спросил ПЯТАКОВА, знает ли он содержание разговора СОКОЛЬНИКОВА с ОТТА. ПЯТАКОВ ответил, что он с СОКОЛЬНИКОВЫМ по этому поводу еще не говорил. По моей просьбе ПЯТАКОВ взял на себя задачу информировать СОКОЛЬНИКОВА о директиве ТРОЦКОГО и попросить его зайти ко мне в “Известия”.
В эту же встречу в связи с разговорами о пораженческой тактике в войне ПЯТАКОВ сообщил мне, что вредительскую работу ему удалось развернуть на ряде важнейших участков промышленности и транспорта и указал, что эту работу ведут на Украине КОЦЮБИНСКИЙ и ГОЛУБЕНКО, в Сибири – МУРАЛОВ, БОГУСЛАВСКИЙ и ДРОБНИС, на транспорте СЕРЕБРЯКОВ и ЛИВШИЦ.
В этом же разговоре ПЯТАКОВ поделился со мной, что проведение вредительской тактики встречает большие психологические и технические затруднения, и просил меня сообщить ТРОЦКОМУ, что у него есть сомнения насчет эффективности этой тактики.
Летом 1935 года я имел встречу с ПЯТАКОВЫМ опять-таки у него на квартире. В эту встречу я информировал его о моих переговорах с БАУМОМ в конце 1934 г. и о его приезде ко мне на дачу незадолго до моей встречи с ПЯТАКОВЫМ.
Так как это была первая встреча после убийства С.М. КИРОВА, мы также обменялись мнениями о политических уроках этого террористического акта.
Мы вынуждены были констатировать, что разрозненные террористические акты вряд ли могут привести к цели. Мы решили вызвать ДРЕЙЦЕРА, чтобы получить от него совершенно конкретную картину состояния террористических групп и в зависимости от подготовленности этих групп для серьезной террористической акции поставить перед ними задачу совершения одновременно террористических актов над основными руководителями ВКП(б) и тем самым сразу перейти к разрешению вопроса о власти.
Вопрос: Вызывали ли вы ДРЕЙЦЕРА?
Ответ: Да, я посылал ДРЕЙЦЕРУ в Криворожье открытку, в которой иносказательно объяснил ему необходимость выяснения положения и требовал приезда в Москву.
Я получил от ДРЕЙЦЕРА ответ, в котором он давал понять, что в данный момент он, по соображениям конспирации, приехать не может, но что при первой возможности он приедет.
Когда я и ПЯТАКОВ в процессе беседы, о которой я показывал выше, пытались установить, какие же все-таки существующие террористические группы нам известны, ПЯТАКОВ мне сообщил, что в Туле существует террористическая группа, созданная ДИТЯТЕВОЙ. Я же ему рассказывал о террористических группах ФРИДЛЯНДА и ТИВЕЛЯ–ЗАКС<А>-ГДАДНЕВА.
Следующее свидание с ПЯТАКОВЫМ состоялось в декабре 1935 г., когда я получил директиву ТРОЦКОГО о двух вариантах прихода к власти блока и об отношении к Германии.
Об этой встрече я давал подробные показания на предыдущих допросах.
Последняя моя встреча с ПЯТАКОВЫМ была в начале 1936 г., когда он мне рассказывал о своем свидании с ТРОЦКИМ и когда мы решили созвать совещание.
Об этом я также показывал на предыдущих допросах.
Чтобы исчерпать все, что мне передал ПЯТАКОВ о его разговоре с ТРОЦКИМ, я должен сообщить еще следующее:
ПЯТАКОВ, передавая мне о своих переговорах с ТРОЦКИМ, рассказал мне, что ТРОЦКИЙ нападал на него за недостаточно активные, по его мнению, действия и заявил: “Центр, видимо, думает, что располагает пятилетними сроками для разворачивания своей деятельности, дело же идет об одном, максимум о двух годах. Германия и Япония уже заканчивают свои вооружения. Все расчеты на то, что эти страны еще не готовы к войне – ошибочны.
Никто, никогда не может быть готовым до последней пуговицы. В основном Германия и Япония военно готовы, ГЕСС и другие официальные германские представители, с которыми ТРОЦКИЙ имел дело, не скрывали, что ориентируются на 1937 г. как на год начала войны и нападения на СССР.
Германия и Япония считают, что в 1936 г. им удастся окончить дипломатическую подготовку войны: 1) Итало-Абиссинская война приведет либо к обострению франко-итальянских отношений, и тогда Франция должна перебросить часть войск с германской на итальянскую границу; либо к сближению Франции с Италией, и тогда Великобритания должна будет ориентироваться на Германию и дать ей свободу рук. Кроме того, Германия придает серьезное значение борьбе французских фашистских элементов против демократического правительства Франции, что ослабит ее военную мощь.
2) Если нарастающий кризис в Испании кончится победой испанских фашистов, то можно их будет использовать как союзников Германии против Франции.
При такой благоприятной обстановке Германия сможет нанести в первую очередь Франции в короткий срок сокрушительный удар, чтобы затем иметь полную свободу концентрации всех сил против СССР. Все разговоры с ГЕССОМ показали ТРОЦКОМУ, что Германия готовится к волне в 1937 г., и если блок не хочет оказаться кучкой бессильных резонеров, то он должен в 1935 г. развернуть максимальную энергию и в области террора, и в области диверсионно-вредительской деятельности, и по созданию троцкистской организации в Кр<асной> Армии.
Вопрос: ПЯТАКОВ показывает, что вы ему рассказывали о привлечении Дмитрия БУХАРЦЕВА в организацию и использовании его в качестве связиста с ТРОЦКИМ. Подтверждаете ли вы это?
Ответ: Да, полностью подтверждаю и добавляю, что я ему посоветовал именно через БУХАРЦЕВА организовать свою встречу с ТРОЦКИМ.
Вопрос: Когда и при каких обстоятельствах вы сообщили ПЯТАКОВУ о привлечении вами БУХАРЦ2ВА в организацию?
Ответ: Это было во время моей встречи с ПЯТАКОВЫМ в декабре 1935 года, о которой я показывал выше.
Вопрос: Когда и при каких обстоятельствах вы связывались с СОКОЛЬНИКОВЫМ по вопросам деятельности организации?
Ответ: Первая моя встреча с СОКОЛЬНИКОВЫМ как членом центра произошла в конце апреля, либо в начале мая 1934 года в моем кабинете в редакции “Известия”.
Я уже выше показывал, что, получив директиву ТРОЦКОГО о пораженчестве с упоминанием о разговоре СОКОЛЬНИКОВА с ОТТА, я в разговоре с ПЯТАКОВЫМ просил его направить ко мне СОКОЛЬНИКОВА для информации последнего о директиве и получения от него подробностей его переговоров с ОТТА.
СОКОЛЬНИКОВ позвонил ко мне на дом по телефону и спросил, когда он может меня застать в “Известиях”. Я назначил ему час свидания, припоминаю, что мы условились на послеобеденное время.
Когда СОКОЛЬНИКОВ пришел ко мне, я его подробно информировал о директиве ТРОЦКОГО. Он же мне рассказал о своем разговоре с ОТТА следующее: после окончания официальных переговоров, которые касались одного из текущих вопросов, не помню конкретно какого, кажется, дело шло о рыболовном договоре, ОТТА, очутившись при выходе на короткий срок наедине с СОКОЛЬНИКОВЫМ, спросил его по-английски, известно ли ему о предложениях ТРОЦКОГО японскому правительству. СОКОЛЬНИКОВ ответил утвердительно. ОТТА спросил, как блок относится к этим предложениям. СОКОЛЬНИКОВ ответил, что блок относится к ним положительно.
Я и СОКОЛЬНИКОВ обсуждали между собой, что могло в ответе СОКОЛЬНИКОВА вызвать недовольство ТРОЦКОГО.
Мы пришли к заключению, что ТРОЦКИЙ ожидал от СОКОЛЬНИКОВА не только визы на мандате ТРОЦКОГО для переговоров, но и активной поддержки ТРОЦКОГО, путем информации ОТТА о силе блока, о его террористической и диверсионной акции, о степени влияния его на Кр<асную> Армию и т.д.
Я условился с СОКОЛЬНИКОВЫМ, так же как и с ПЯТАКОВЫМ, что должен информировать ТРОЦКОГО об обстановке разговоров СОКОЛЬНИКОВА с ОТТА с тем, чтобы ТРОЦКИЙ понял, что СОКОЛЬНИКОВ сделал все, что мог.
Следующая моя встреча с СОКОЛЬНИКОВЫМ состоялась в конце июня, либо в начале июля 1935 года.
Эта встреча также имела место в моем кабинете в редакции “Известия”.
Содержание моей беседы с СОКОЛЬНИКОВЫМ в основном соответствует тому, что СОКОЛЬНИКОВ показал на очной ставке со мной, когда я еще скрывал свою принадлежность к центру троцкистско-зиновьевского блока.
К его показаниям я считаю необходимым лишь добавить, что когда СОКОЛЬНИКОВ выдвинул план дальнейшей террористической тактики, сводившейся к тому, что каждая террористическая группа должна действовать сама по себе, я ему сообщил мое и ПЯТАКОВА мнение, что нужно, наоборот, действовать не распыленными силами, а готовить одновременный террористический акт против основных руководителей ВКП(б).
Я рассказал СОКОЛЬНИКОВУ, что мы вызываем ДРЕЙЦЕРА для того, чтобы получить картину состояния террористических групп, и просил его сделать то же самое с РЕЙНГОЛЬДОМ.
Последняя моя встреча с СОКОЛЬНИКОВЫМ произошла в начале 1936 года в моем кабинете в “Известиях”, куда я его вызвал из Наркомлеса, расположенного по соседству.
СОКОЛЬНИКОВ к моменту встречи со мной уже знал от ПЯТАКОВА о его поездке за границу, соглашении ТРОЦКОГО с немцами и фашистской программе, выдвинутой ТРОЦКИМ.
СОКОЛЬНИКОВ считал так же, как и я, и ПЯТАКОВ, что блок пришел к решающему моменту своего развития и что нельзя дальше действовать без созыва совещания основных руководящих людей организации на периферии, и без того, чтобы поставить перед ними на обсуждение программу, которую развивал ТРОЦКИЙ.
СОКОЛЬНИКОВ взял на себя подбор группы зиновьевцев, которая бы смогла принять участие в этом совещании.
Вопрос: Когда и при каких обстоятельствах вы связались с СЕРЕБРЯКОВЫМ как членом центра троцкистско-зиновьевского блока?
Ответ: Впервые я установил с СЕРЕБРЯКОВЫМ связь как с членом центра осенью 1933 года, когда мы с ним встретились на его даче на Николиной горе.
Это было вскоре после получения мною директивы ТРОЦКОГО о вредительстве.
При этой моей встрече были посторонние лица. Поэтому подробно нам говорить не удалось.
Приблизительно наш разговор свелся к следующему:
Я: Значит, снова начали совместно?
Он: Да, снова в одном центре.
Я: Я недавно получил письмо от Л.Д. Он пишет о вредительстве. Ты об этих установках знаешь?
Он: Да, мне уже передавали.
Я: Действуешь?
Он: Начинаю.
Больше мы ни о чем не говорили.
Вторая моя встреча произошла осенью 1935 года возле дома правительства. О ней я давал показания на предыдущих допросах.
Последняя моя встреча с СЕРЕБРЯКОВЫМ состоялась тоже возле дома правительства, куда я вызвал СЕРЕБРЯКОВА из Цудортранса, помещающегося почти радом с домом правительства, где я жил.
Эта встреча произошла вскоре после моей встречи с ПЯТАКОВЫМ в начале 1936 г. (о ней я показывал ранее) – я СЕРЕБРЯКОВА поставил в известность о программных директивах ТРОЦКОГО, о соглашении последнего с немцами и о встрече ПЯТАКОВА с ТРОЦКИМ.
СЕРЕБРЯКОВ присоединился к нашему решению о созыве совещания.
Вопрос: На допросе от 4-6 декабря 1936 года вы показали, что посылали отчеты о деятельности троцкистско-зиновьевского блока ТРОЦКОМУ через РОММА и БУХАРЦЕВА. Когда были вами эти лица привлечены для связи с ТРОЦКИМ?
Ответ: Как я уже показывал на предыдущих допросах, РОММ явился ко мне весной 1932 г. в Женеве с поручением от ТРОЦКОГО. Что касается БУХАРЦЕВА, то он был мною привлечен к деятельности троцкистско-зиновьевской организации весною 1934 г. перед его отъездом в Берлин в качестве корреспондента “Известий”.
Вопрос: Какие имел основания РОММ обратиться к вам с поручением ТРОЦКОГО? Ведь он этим ставил себя под угрозу провала?
Ответ: ТРОЦКИЙ дал поручение РОММУ связаться со мной в Женеве от его имени, так как имел информацию о моих антипартийных настроениях от МРАЧКОВСКОГО.
Кроме того, РОММ лично к моменту нашей встречи в Женеве знал о моих антипартийных настроениях.
Вопрос: Откуда РОММ знал о ваших настроениях?
Ответ: После возвращения РОММА из Токио в 1930-31 годах до его отъезда в Париж он имел несколько встреч со мной, в которых я делился с ним своей пессимистической оценкой положения в стране и в ВКП(б) и давал ему понять, что троцкистам возможно придется снова активизироваться.
Вопрос: Какую работу проводил РОММ по вашему поручению и троцкистско-зиновьевской организации?
Ответ: По моему поручению РОММ осуществлял связь между мною и ТРОЦКИМ. Главным образом, он использовался мною для отправки за границу ТРОЦКОМУ информации о деятельности троцкистско-зиновьевской организации.
Вопрос: Когда и какую информацию вы направляли ТРОЦКОМУ через РОММА?
Ответ: Первую информацию ТРОЦКОМУ я послал осенью 1932 года после того, когда я дал согласие МРАЧКОВСКОМУ на вступление в “запасный центр”. Об этом моем решении я информировал через РОММА ТРОЦКОГО и тогда же высказывал мои и ПЯТАКОВА опасения, насчет засилья зиновьевцев в действующем центре.
Указывая на этот момент, я советовал использовать высылку ЗИНОВЬЕВА и КАМЕНЕВА для развертывания самостоятельной работы троцкистов под прикрытием “параллельного” центра.
Вопрос: Эту информацию вы переправили ТРОЦКОМУ в письменном виде или передали через РОММА устно?
Ответ: Это было письмо, заделанное мною в переплет книги, хотя с содержанием письма я РОММА ознакомил.
Вопрос: На каком языке было написано это письмо?
Ответ: На русском.
Вопрос: Написано или напечатано?
Ответ: Написано.
Вопрос: Чернилами или карандашом?
Ответ: Чернилами.
Вопрос: На какой бумаге?
Ответ: На тонкой заграничной бумаге, которой у меня всегда было вдоволь.
Вопрос: Каково название книги, в которую вы заделали письмо?
Ответ: Не помню.
Вопрос; Какого издания – советского или заграничного?
Ответ: Это была немецкая книга.
Вопрос; Почему немецкая?
Ответ: РОММ, по моему мнению, у органов советской власти был вне подозрений. Так что особенно беспокоиться, что его будут тщательно обыскивать на территории Советского Союза, мне не приходилось. После же переезда границы СССР книга советского издания могла бы вызвать за границей неприятности, вплоть до того, что ее могли бы у него изъять.
Вопрос: Кто занимался технической заделкой письма в книгу?
Ответ: Я лично.
Вопрос: Как вы заделывали письмо?
Ответ: Я аккуратно его заделывал с обратной стороны корешка переплета. Прошу иметь в виду, что я являюсь любителем-переплетчиком и в свое время всегда лично переплетал книги для себя.
Вопрос: Какие еще информации вы направляли ТРОЦКОМУ через РОММА?
Ответ: В сентябре 1933 года я послал через РОММА опять-таки заделанное в переплет немецкой книги письмо ТРОЦКОМУ, являвшееся ответом на привезенное РОММОМ письмо от ТРОЦКОГО.
Я в этом письме давал характеристику экономического и политического положения в стране и в связи с этой характеристикой высказывал свои сомнения насчет указаний ТРОЦКОГО.
Если в первом письме в конце 1932 года я высказывался за развертывание террористической акции, то теперь высказывал предположение, что главные экономические затруднения прошли и что поэтому надо выждать, пока определится новая обстановка, для того чтобы решить, как действовать.
В этом письме я в первый раз высказывал свою точку зрения на вредительство как метод борьбы, ибо в первый раз из письма ТРОЦКОГО я узнал, что им была дана директива о применении вредительства.
Я сообщал ТРОЦКОМУ, что центр принял директиву к исполнению, но что я считаю нужным информировать его о тех больших затруднениях, которые встретит проведение в жизнь директивы о вредительстве, и что к этому вопросу придется еще вернуться.
Последнее письмо через РОММА я посылал ТРОЦКОМУ в мае 1934 года.
В этом письме я касался двух вопросов:
во-первых я ему передавал, что после возвращения ЗИНОВЬЕВА и КАМЕНЕВА из ссылки у зиновьевцев борются две тенденции: ЗИНОВЬЕВ под влиянием восстановления в партии и назначения в редакцию “Большевик” высказывал в разговоре со мною свое личное мнение, что, возможно, стоило бы выждать проверки, не значит ли привлечение руководящих троцкистов и зиновьевцев к позитивной работе, что можно надеяться на поворот в политике СТАЛИНА.
КАМЕНЕВ же активизирует БАКАЕВА и требует ускорения осуществления террористических актов.
Вопрос: Как вас понимать. Значит ли это, что весной 1934 года ЗИНОВЬЕВ был против террористической борьбы?
Ответ: Об этом не могло быть и речи. Никакого изменения его основной линии не было. Его высказывания означали лишь колебания, свойственные его характеру, когда после возвращения из ссылки ему померещилась возможность вползти к власти.
Второй вопрос, который я подымал в этом письме к ТРОЦКОМУ, это был вопрос о международной политике блока в связи с переговорами СОКОЛЬНИКОВА с ОТТА.
Я обратил внимание ТРОЦКОГО на то, что он поставил СОКОЛЬНИКОВА в исключительно тяжелое положение, заставляя его в официальных переговорах от имени советского правительства вести одновременно переговоры от имени блока.
В связи с этим же вопросом я просил ТРОЦКОГО сообщить нам, что он конкретно предпринимает в области международной, в частности, в чем конкретно состоит контакт с немцами, о котором он писал в своем письме ко мне.
Вопрос: О каком письме ТРОЦКОГО к вам вы здесь показываете?
Ответ: На предыдущем допросе я уже показывал, что весной 1934 года я получил от ТРОЦКОГО письмо-инструкцию, в котором он развивал пораженческую тактику блока в связи с приходом Гитлера к власти. Это было примерно в мае месяце 1934 года. Тогда же в мае 1934 года я имел разговор по поводу этой инструкции с СОКОЛЬНИКОВЫМ, и в конце мая 1934 года при отъезде РОММА за границу я ему передал указанное выше письмо для ТРОЦКОГО.
Вопрос: Вы показали, что привлекли к участию в троцкистско-зиновьевской организации БУХАРЦЕВА перед его отъездом из СССР на корреспондентскую работу в Берлин. Когда и при каких обстоятельствах вам дал БУХАРЦЕВ согласие на участие в организации?
Ответ: Я знал об участии БУХАРЦЕВА в группе леваков во время его пребывания членом редакции газеты “Комсомольская Правда”.
От него лично я знал о его близости с СЫРЦОВЫМ во время поездки СЫРЦОВА за границу. Снятие БУХАРЦЕВА с поста корреспондента ТАСС в Вене тоже было для меня доказательством его оппозиционных настроений. Работая в Комакадемии, он встречался со мной и высказывал вскользь несомненно оппозиционные взгляды по ряду вопросов: о положении в Коминтерне, о “зажиме” в партии и т.д.
Так как он был близок по работе в Комакадемии с ИОЭЛЬСОНОМ, антипартийная позиция которого мне была ясна, то я в 1933 году осторожно стал расспрашивать ИОЭЛЬСОНА о нем.
На основе всего этого я, ведя с БУХАРЦЕВЫМ переговоры о его поездке в Берлин в качестве корреспондента “Известий”, дал ему понять, что на этом посту он смог бы оказать мне лично значительные услуги.
Когда он, не спрашивая, о чем идет речь, выразил готовность, я сказал ему открыто, что дело идет о связи с ТРОЦКИМ, которую ему придется поддерживать. БУХАРЦЕВ дал на это свое согласие и спросил, как ему связаться с ТРОЦКИМ.
Тогда я ему сказал, что ТРОЦКИЙ будет извещен о взятой им на себя роли связиста, и что к нему в Берлине явится человек от ТРОЦКОГО.
Я поручил БУХАРЦЕВУ пересылать ТРОЦКОМУ в случае необходимости мои письма к последнему, мне сообщать поручения ТРОЦКОГО и, кроме того, выполнять указания, которые ему будут даны ТРОЦКИМ.
Этим не должна была исчерпываться роль БУХАРЦЕВА. Я считал очень важным, чтобы центр троцкистско-зиновьевского блока в Москве и ТРОЦКИЙ были хорошо осведомлены о всем, что происходит в Германии, о всех процессах, не находящих своего отражения в прессе, о группировках, создающихся в германском фашизме, о его отношении к СССР и к западным державам.
Я посоветовал БУХАРЦЕВУ использовать свое положение корреспондента “Известий” для самых широких знакомств в журналистском и политическом мире.
Я обратил его внимание на журналистов, недавно присоединившихся к фашизму. Я поручил БУХАРЦЕВУ познакомиться с ШЕФЕРОМ, редактором “Берлинер Тагенблат”, который как многолетний корреспондент этой газеты в Москве был со мной в хороших отношениях и знал о моей активной борьбе с ВКП(б) в прошлом.
Для меня было ясно, что, если БУХАРЦЕВ сошлется в разговоре с ШЕФЕРОМ прямо на мое поручение, то от ШЕФЕРА многое сможет узнать полезного для блока. Одновременно я предупредил БУХАРЦЕВА, что и ему придется освещать ШЕФЕРУ положение СССР с точки зрения блока.
Я предупредил БУХАРЦЕВА о необходимости крайней осторожности во взаимоотношениях с ШЕФЕРОМ и не говорить ему прямо о контакте ТРОЦКОГО с германским правительством.
Вопрос: Предупредили ли вы ТРОЦКОГО о БУХАРЦЕВЕ?
Ответ: Да, через РОММА в мае 1934 года.
Вопрос: Устно или письменно?
ответ: Об этой я написал ТРОЦКОМУ в письме, которое переслал через РОММА, о чем я показывал выше.
Вопрос: Посылали ли вы ТРОЦКОМУ какие-нибудь сообщения о деятельности троцкистско-зиновьевской организации через БУХАРЦЕВА?
Ответ: Когда БУХАРЦЕВ в ноябре 1934 года прибыл в отпуск в СССР и известил меня, что ТРОЦКИЙ с ним связался через специально присланного человека, я через БУХАРЦЕВА послал письмо, заделанное в книгу, как и те, которые я посылал через РОММА.
В этом письме, как я уже показывал на допросе от 4-6 декабря, я от своего и ПЯТАКОВА имени требовал у ТРОЦКОГО разъяснений по вопросам вредительства и его международной политике, особенно в рабочем движении.
Вопрос: Установил ли БУХАРЦЕВ от вашего имени связь с ШЕФЕРОМ?
Ответ: Это мне неизвестно. К моменту его приезда в СССР в ноябре 1934 года он этого еще не успел сделать. После ноября 1934 года я его не видел.
Вопрос: Но ведь вы с ним разговаривали по телефону?
Ответ: Да, я действительно с ним несколько раз разговаривал по телефону и мог, конечно, в завуалированном виде его об этом спросить.
Не спрашивал я его об этом исходя из следующего: перед его отъездом в ноябре 1934 года я с БУХАРЦЕВЫМ условились, что, если у него будет что-нибудь важное для меня по линии организации, БУХАРЦЕВ по официальной линии попросит у меня разрешения приехать в СССР. Поскольку он этого за весь 1935 год ни разу не сделал, я понимал, что ничего интересующего ценя в его распоряжении нет и поэтому считал ненужным задавать ему какие бы то ни было даже завуалированные вопросы по телефону.
Вопрос: Выходит, что деятельность БУХАРЦЕВА в организации ограничилась установлением связи с ТРОЦКИМ и переотправкой ему вашего отчета в конце 1934 года?
Ответ: Всей деятельности БУХАРЦЕВА за кордоном с 1934 года я не знаю по причинам, которые я указывал вше.
Мне лично известно, что 1) он установи связь с ТРОЦКИМ через специально присланного к нему человека; 2) переотправил ТРОЦКОМУ мой отчет от ноября 1934 г.; 3) организовал через представителя ТРОЦКОГО поездку ПЯТАКОВА к нему – ТРОЦКОМУ.
Вопрос: А что вам известно конкретно о роли БУХАРЦЕВА в организации поездки ПЯТАКОВА к ТРОЦКОМУ?
Ответ: ПЯТАКОВ после приезда из Германии при разговоре со мной в начале 1936 г. рассказал мне, что БУХАРЦЕВ еще до приезда ПЯТАКОВА в Берлин, узнав в посольстве о предстоящем приезде ПЯТАКОВА, инициативно связался с представителем ТРОЦКОГО и запросил через него ТРОЦКОГО, нет ли у него каких-нибудь вопросов либо поручений к ПЯТАКОВУ.
ТРОЦКИЙ выразил желание встретиться с ПЯТАКОВЫМ непосредственно, в связи с чем представитель ТРОЦКОГО, связанный с БУХАРЦЕВЫМ, организовал ПЯТАКОВУ поддельный паспорт, самолет и т.д.
Вопрос: Вы доказали на допросе от 4-6 декабря 1936 г., что запрос ТРОЦКОМУ о вредительстве и отношении к Коминтерну вы послали осенью 1935 г. через РОММА. Сейчас вы показываете, что этот запрос послали в 1934 г. через БУХАРЦЕВА. Чем объясняется такое расхождение?
Ответ: На допросе от 4-6 декабря 1936 г. я просто спутал. В действительности запрос ТРОЦКОМУ о вредительстве и отношении к Коминтерну я направил ТРОЦКОМУ черев БУХАРЦЕВА в ноябре 1934 г.
Вопрос: Чем же вы объясняете, что ТРОЦКИЙ вам ответил на эти вопросы только в письме, полученном вами в январе 1936 года?
Ответ: Над этим вопросом я и сам задумывался и пришел к выводу, что этим определяются и личные качества ТРОЦКОГО.
В тех вопросах, которые он считал актуальными, он действовал максимально быстрыми темпами. Так, например, СОКОЛЬНИКОВ вел с ОТТА переговоры весной 1934 г., а буквально через 2 недели, максимум через месяц, уже была его директива, в которой он требовал от нас более подробных переговоров с представителями немцев и японцев в Москве.
По тем же вопросам, где он знал, что работа ведется (как, например, вредительство), но что психологически она с трудом воспринимается некоторыми участниками блока, он старался оттянуть ответ либо его совсем обойти.
Ясно, что, поскольку вопрос об отношении к Коминтерну я считал неактуальным с точки зрения практической деятельности блока в СССР, он считал для себя возможным оттянуть ответ на него на целый год.
Записано с моих слов правильно и иною прочитано.
ДОПРОСИЛИ:
ЗАМ. НАЧ. 4 ОТДЕЛА ГУГБ –
СТАРШИЙ МАЙОР ГОСУДАРСТВ. БЕЗОПАСНОСТИ: (Б. БЕРМАН)
ОПЕРУПОЛНОМ. 3 ОТД. 4 ОТДЕЛА ГУГБ –
МЛ. ЛЕЙТЕНАНТ ГОСУДАРСТВ. БЕЗОПАСНОСТИ: (АЛЬТМАН)
Верно:
СТАРШИЙ ИНСПЕКТОР 8 ОТДЕЛА ГУГБ –
ЛЕЙТЕНАНТ ГОСУДАРСТВ. БЕЗОПАСНОСТИ: Голанский (ГОЛАНСКИЙ)
РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 272, Л. 2-25.