Чистку проходил т. Синани 4/VI-33 г. Протокол № 17, стр. 195.
РГАСПИ Ф. 495, Оп. 65а, Д. 4569, Л. 13.
23/II-34 г.
3 экз.
КДр.
СИНАНИ-(СКАЛОВ), Георгий Борисович. Член партии с 1919 года, партбилет № 0629165.
Родился в 1896 году. В партию вступил в 1919 году, когда мне было 23 года. До этого около двух лет был меньшевиком, был активным противником советской власти и большевиков, боролся против них.
Я происхожу из враждебного, чуждого пролетариату класса. Отец мой был помещиком, но основным источником существования семьи была работа отца, потому что имение было заложено.
Таким образом, я рос в интеллигентной семье по характеру работы отца. До 9 лет я жил с матерью, затем я переехал к отцу. Учился в реальном училище, которое окончил в 1914 году. Последний год учебы жил вне семьи. В дополнение к средствам, которые я получал от отца, я занимался репетированием.
В 1913 году участвовал в ученических кружках, главным образом культпросвет. характера. На эти кружки имели некоторое влияние большевики. Так, в 1913 году была произведена попытка по инициативе т. КУЙБЫШЕВА, работавшего там, организации всех кружков. Наши кружки были раскрыты. <За> полгода до этого имел место провал студенческих кружков в Ленинграде, и начальство нашей школы, боясь последствий, подошло к этому делу весьма либерально. Я получил лишь полугодовую тройку по поведению.
По окончании школы я был политически совершенно неподготовленным. Я считал себя революционером, анархистом, но определенных политических убеждений у меня не было. После окончания реального училища я поступил в Институт путей сообщения. Весной 1915 года поступил в армию вольноопределяющимся. У меня не было патриотического порыва. Я считал, что на фронте люди страдают, что я не должен сидеть в тылу, что я должен быть вместе с народом. Это было либерально-интеллигентское настроение, но, по сути дела, патриотическое. В Самаре я в запасной бригаде держал экзамен на прапорщика, вел работу офицера в запасной артиллерийской бригаде. В начале 1916 г. был назначен в Казань в Инспектуру артиллерийских военных кругов, старшим адъютантом по отделу формирования новых полков и отправки их на фронт.
В Казани я провел 1916 год. Я жил в студенческой среде, там же были мои товарищи по средней школе. Некоторые из них были связаны с меньшевистской организацией. Через них я связался более тесно со студенческими кружками. Так как я пользовался доверием среди товарищей, мою комнату постоянно использовывали для хранения разного рода литературы. В середине 1916 года я подучил манифест Циммервальдской конференции, который хранился у меня на квартире вместе с другими документами. Тогда я познакомился с марксистской литературой. Пробовал тогда читать “Капитал”, но это оказалось для меня не по силам, Я читал также исторические письма Лаврова и “Взаимопомощь” Кропоткина. Я читал тогда полемику Суханова с Плехановым по вопросу о войне. Я считался с 1917 гола членом партии меньшевиков, но в отличиях между большевиками и меньшевиками не разбирался. Конечно, марксистом я не был. Я оказывал некоторое содействие партии.
В начале 1917 года, будучи на военной службе, я был назначен в артиллерийскую бригаду, которая должна была отправиться во Францию. По дороге, мы ехали довольно долго, я пользовался возможностью пребывания в вагонах с солдатами и вел среди них небольшую пропагандистскую работу. Я был тогда оборонцем и поэтому, когда я говорил по вопросу о земле, чувствовался довольно тесный контакт с солдатской массой, но как только я касался вопроса войны, у нас возникали большие расхождения.
Я приехал в Ленинград перед Февральской революцией.
Когда революция началась, я вышел на улицу и отправился к своей части. Я принял активное участие в февральской революции, влился в нее стихийно, это был момент разоружения [1] офицеров. На одном из митингов я был выбран членом такого стихийно разоружившегося комитета офицеров. Я принимал активное участие в разоружении других офицеров, принимал участие в столкновениях с полицией. Я был выбран в февральские дни членом комитета бригады, был делегирован в петербургский совет солдатских депутатов. В дальнейшем я от командных должностей отстранился и весь 17 год от февраля до октября работал в петроградском совете. Я был меньшевиком-оборонцем, постепенно я перешел к левому флангу. Чувствовал себя интернационалистом, но, конечно, был меньшевиком. В петроградском совете я был членом президиума совета секции, был членом президиума совета во время апрельской конференции, был членом меньшевистско-эсеровского ЦК, был назначен от меньшевиков членом военных комитетов, которые, контролировали действия и движение петроградского гарнизона. Это было во время движения против Гучкова, Милюкова и во время корниловщины, и во время подготовки Октябрьской революции, для борьбы с Октябрьской революцией.
В момент подготовки к Октябрьской революции у меня уже начались довольно сильные колебания. В частности, я был не согласен с группой товарищей, которые были сторонниками образования федеративного правительства. Я не хочу оправдывать своих позиций тогда. Это были контрреволюционные позиции с левым прикрытием. Скажу лишь, что группа товарищей – Суриц, Венгеров и другие, – в момент Октябрьской революции были в Смольном вместе с большевиками. Я был назначен помощником командира штаба военного округа в Петрограде, который должен был провести борьбу против Октябрьской революции, и был командирован, чтобы предупредить последовавшее после неудачного восстания контрнаступление против офицеров.
Во время Октябрьской революции я вел активную борьбу. После Октября я был послан от меньшевиков для участия в одном из юнкерских восстаний. После неудачи этого восстания я был послан во Всероссийский союз защиты учредительного собрания, был членом бюро этого Всероссийского союза. В начале октября я был арестован вместе со всем составом бюро, просидел в Петропавловской крепости до ноября и был освобожден после того, как Учредительное собрание было ликвидировано.
Я уехал из Ленинграда в Могилев, где я занимал антибольшевистскую позицию. Там была попытка организовать меньшевистское правительство против Октябрьской революции. После провала этого дела я вернулся в Петроград. В течение целого месяца я не вел никакой работы. У меня были колебания относительно моей позиции. Я уехал в Самару. Там произошло чехословацкое восстание. Там я не боролся за Советы, но и не примыкал к этому восстанию. На меньшевистском собрании, на расширенном заседании меньшевистской группы был поставлен вопрос об организации дружины. Я голосовал против этого дела, ибо находился на мартовских позициях, что против ошибающейся части пролетариата не должно быть вооруженной борьбы. От мобилизации я уклонился. Мои интеллигентские колебания продолжались до момента падения Самары. Я принял предложение меньшевиков, поехал в Ижевск, где было восстание обманутых меньшевиками и эсерами рабочих против Советов. У меня не было поручения, но само собой понятно, что смысл моей поездки сводился к тому, чтобы организовать борьбу ижевских рабочих против советской власти. Я приехал туда за неделю до взятия города Красной армией. Я был послан в армию, был назначен в оперативный отдел штаба.
Это было за неделю до падения Ижевска.
Я стал пересматривать свои позиции. Я видел настроения ижевских рабочих, которые были в значительной части обмануты меньшевиками и эсерами и в значительной части были враждебны этому движению. В этот момент у меня ещё не было твердого решения перейти на сторону Советской власти, я еще колебался. Но я уже не хотел бороться против Советской власти. Так как у меня не было еще окончательно принятого решения, я не перешел фронта, не перешел на сторону Красной армии, я дезертировал из той армии, подделал документы и поедал в Уфу. Там я пробыл нелегально до взятия города Красной армией. Затем уехал в Москву.
Хотя я поехал с настроением включиться в дело Октябрьской революции, но здесь трудности хозяйственного порядка, которые были тогда в Москве, в Центральной России, вновь усилили мои колебания. Я опять сразу же не примкнул к Советской власти, но встал на точку зрения необходимости активной обороны Советской власти против поднимающейся контрреволюции. Это было в начале 1919 года, я уже организационно порвал с меньшевиками.
Я уехал в Самару. Через тов. Рязанова, которому я оказывал ряд услуг по хранению рукописей Маркса в начале июня 1917 года, я был назначен в Архивное управление, получил командировку в Поволжье, был в Самаре, когда городу угрожало колчаковское восстание. Этот момент заставил меня принять определенное решение. Я был беспартийным, я пошел в Красную армию. Я, бывший активный меньшевик, работал в качестве культпросветработника. Я был послан в южную группу Восточного фронта, на Урал. В конце лета 1919 года я встретил Элиаву, который уезжал в качестве председателя комиссии ЦК и Совнаркома в Туркестан. Он предложил мне поехать туда. Я согласился, был назначен сотрудником для поручений в этой комиссии. В этот момент я был арестован Особым отделом южной группы Восточного фронта. Это был случайный арест. Искали белогвардейца Золотницкого. Это выяснилось через неделю. Я был освобожден и уехал в Туркестан. Этот арест задержал мое вступление в партию. Непосредственно после этого ареста подавать заявление о приеме в партию я считал неудобным. Я вступил в партию в 1919 году в Туркестане как сотрудник по поручениям этой комиссии. Отсюда начинается моя большевистская работа.
Я выполнял отдельные поручения. Затем в 1919 году я был послан как уполномоченный Реввоенсовета в низовья Амур-Дарьи для руководства боевыми операциями на этом фронте и для подготовки к ликвидации хивинского ханства, которое существовало как самостоятельное государство. В течение конца 1919 года и начала 1920 года я успешно провел обе операции. Здесь у меня был один очень тяжелый момент в связи с ликвидацией хивинского ханства. Там не было достаточно хорошо организованных коммунистических сил. Там была слабо и плохо организованная мелкая буржуазия и группа молодежи хивинцев. Вот была внутренняя сила, на которую мы могли опираться. Стоял вопрос, нужно ли организовать немедленно и непосредственно Советскую власть, или какую-то другую переходную форму, это был тем более трудный вопрос, что в течение пяти месяцев я был абсолютно изолирован от внешнего мира. Телеграф был нарушен. В течение пяти месяцев мне приходилось все политические решения принимать на свою ответственность. Я увидел, что организовать сразу советскую форму нового государства было бы трудно, но я боялся, не является ли это мое решение отрыжкой моего меньшевистского прошлого. В дальнейшем бухарская республика также пошла по линии организации народной республики, так что у меня это не было политической ошибкой.
В 1920 году я вернулся для доклада в турккомиссию в Ташкент. В это время произошло восстание в Верне [2]. Я был послан в качестве политического руководства от Реввоенсовета в отряд, который должен был ликвидировать это восстание. После этого восстания я был назначен председателем Совета Самарской [3] области. В это время происходила ликвидация остатков анненковщины. Я работал в Совете армии по интернациональной пропаганде, в Синдзяне. Во время революции в Бухаре я был назначен в качестве помощника полпреда. В нашу задачу входило подготовить переход народной республики к советским формам государства, подготовка организации коммунистической партии Бухары.
Во время оживления басмачества в Фергане в конце 1920 г. был переброшен в Фергану в качестве члена Реввоенсовета Ферганской армейской группы. Там я также принимал участие в боевых операциях не только в качестве штабного работника, члена Реввоенсовета, но также и в разведке, и непосредственно в боях. Будучи членом Реввоенсовета ферганской группы, я был послан туркестанской организацией в качестве члена X съезда ВКП(б). Затем, во время кронштадтского восстания мне удалось обнаружить организацию меньшевиков, которая подготовляла саботаж. Пришлось ее устранить. За эту работу я награждён орденом Красного знамени.
После возвращение в Туркестан летом 1921 года я был переброшен в качестве председателя Чрезвычайной комиссии. Я думаю, что это редкий случай, когда бывшего меньшевика посылали на эту работу. Помимо другой работы я вел работу по ликвидации меньшевистских групп. После V-го съезда туркестанской партии я был членом комитета этой партии. Был послан в качестве секретаря областного комитета партии в Семиречье. Я поехал для участия во Всероссийском съезде Советов, по дороге заболел сыпняком и когда пришел в себя, я узнал, что я исключен из партии за противодействие комиссии по чистке.
Когда я был секретарем Областного Комитета в одном из уездов Семиречья, был назначен председателем комиссии по чистке один товарищ, рабочий, недавно взятый с производства. Он не разбирался в местных условиях. С ним в комиссии были еще два товарища. Эта комиссия была использована одним из киргизских родов для борьбы против другого киргизского племени. Обстановка была напряженная, угрожало восстание киргизов. Я с этим товарищем много разговаривал о необходимости изменить порядок в чистке, но ничего не добился. Телеграфной связи не было, поэтому мне пришлось принять на себя всю ответственность. Я сказал, что необходимо прекратить эту чистку. Я связался с туркестанской центральной комиссией по чистке. Я уехал, по дороге заболел сыпняком и потом узнал, что я заочно исключен из партии за противодействие комиссии по чистке. Это дело слушалось в ЦКК под председательством тов. Сольца. Я был восстановлен без каких-либо ограничений.
После этого я работал членом Коллегии Наркомзема в Туркестане, проводил реформу по водному хозяйству, по ликвидации кулацкого землевладения и по наделению киргизов землей. В 1922 г. я получил разрешение на отъезд из Туркестана в Москву. Здесь я работал в течение года ректором нынешнего Наримановского Института, тогда нужно было этот бывший лингвистический институт превратить в учебное заведение, которое бы готовило партийных советских работников. В конце 1923 года в связи с германскими событиями я был вновь мобилизован центральным Комитетом партии в армию. ПУР хотело меня послать обратно в Туркестан, я настаивал на посылке меня на Западный фронт. На Западном фронте я работал в качестве военного комиссара 5-й дивизии. В это время мы вели в армии некоторую борьбу против троцкистской оппозиции по вопросу о молодежи и т.д. В конце 1923 г. после поражения германской революции я был снова переброшен в Туркестан в качестве члена Реввоенсовета 13-го корпуса, в нынешний Таджикистан, где еще продолжалась борьба с басмачеством. Здесь я пробыл до 1926 [4] года. Здесь развернулась борьба против “Уроков Октября”. Я руководил этой работой. Как начальник Политотдела я выступал в воинских частях.
После 1925 года я был выслан в Москву. Затем я попал в Китай. Я говорю об этом потому, что это было опубликовано. Я был военным советником 2-ой народной армии. Затем, после поражения ее я был отрезан от Пекина. Мне пришлось переходить через враждебные нам провинции. Я был послан в Кантон по рабочему движению, и после отъезда Бородина в Москву я был советником кантонского правительства. Я был связан с рабочим движением там.
В 1927 году уехал в Ханькоу. После измены Гоминдана я продолжал работать, но об этой работе я сейчас не могу рассказывать [5].
Вернулся в СССР в 1927 году. Здесь я пробыл до 1929 года, я учился на восточном факультете Военной Академии. Я был членом Бюро ячейки Академии, и как докладчик Райкома я участвовал в борьбе против объединенной оппозиции. Я занимал позицию генеральной линии партии. После некоторой небольшой стажировки я был назначен в 4-ое управление штаба РККА. Затем я был послан в составе правительственной комиссии в Монголию, где я вел работу по созданию первой монгольской пятилетки. В это время я допустил левую ошибку. Я так же, как и тов. Кучумов [6], увлекся колхозным строительством в Монголии, перегнул палку в темпах этого строительства.
После возвращения из Монголии в конце 1930 года решением Оргбюро ЦК я был послан для работы в Коминтерн для определенного задания. Затем, после выполнения этого задания был оставлен в Коминтерне сначала в качестве инструктора, затем в качестве заместителя заведующего только что создавшегося секретариата по Южно-К<араибской> Америке. 4 года работаю в этом Лендерсекретариате.
Нужно сказать, что работу здесь мне пришлось начать сначала. Секретариат только что организовался. То, что мы проделали с 1925 – по 1929 год в Китае, в значительной мере приходится проделать сейчас по Южно-Караибской Америке. Мне приходится вести большую работу и вне аппарата Коминтерна. Являюсь заведующим кабинетом Южно-Караибской Америки в институте мирового хозяйства при Коммунистической Академии, Председателем кафедры в Наримановке, веду лекции по революционному движению стран Караибской Америки.
Мне приходится вести большую работу как в советской прессе, так и в прессе тех стран, по которым я работаю. Я должен сказать, что в работе Секретариата мы только в последнее время добились большой четкости в смысле плановости работы, в смысле доведения планов до каждого отдельного работника, в смысле контроля за проведением работы и т.д. Этого удалось добиться в последнее время, примерно с весны этого года. До этого такой четкости в работе не было.
Большим недостатком у нас является то, что часто приходится еще задерживать документы, которые вырабатываются нашими сотрудниками, для того чтобы снова их переработать.
Моя партийная работа: я заведую оргсектором ячейки. Являюсь докладчиком Московского Областного Комитета. Оргсектор ячейки я принял только <за> три недели до чистки. Эту работу приходится выполнять в неслужебное время, вечером и ночью. Одновременно мне приходится вести и большую научно-исследовательскую работу. Все это делается, конечно, с ущербом для одного и другого.
На оргработе нашей ячейки я недавно. В каком положении находится это дело сейчас? Прежде всего о структуре организации. В прошлом году при моем активном участии были созданы партийные группы. Вместо существовавших раньше аморфных партийных групп, построенных по принципу этажей, по принципу соседства, были организованы партийные группы по производственному принципу. Оправдывает ли себя эта организация? Я думаю, что она себя оправдала. Но в то же время мы еще не преодолели тех трудностей, которые нам встретились на этой работе. Целый ряд партийных групп в таком виде, как они существуют сейчас, являются только формальными объединениями членов партии. У нас 10-8 сотрудников собираются вместе в порядке административном для обсуждения планов под руководством заведующего. Они же представляют собою профессиональную группу. Они же обсуждают в партийном порядке те же производственные вопросы. Очень часто наши низовые звенья не знают, как разделить эту работу. Оргсектор не провел до конца необходимой работы в этой области. Этот момент отражается на всей нашей работе, что уже выявила чистка. Мне кажется, что перед нами стоит задача, сохранив ячейку, перейти к укрупнению некоторых групп, сделать партгруппы более крупными и путем обмена опытом по линии производственной работы сделать их более живыми.
Второй вопрос относительно учета и распределения партийной работы среди членов партии. Нужно сказать, что здесь дело обстоит дело не совсем хорошо. Это в значительной степени объясняется не только тем, что оргсектор не провел этой работы, но и тем, что у нас очень много текущей партийной работы. Мы получаем очень большое количество заданий от райкома и МК, и с этими заданиями трудно справиться. Бывает, что звонят с требованием выделить в течение ближайших пяти дней 150 внештатных инструкторов для МК. Приходится доказывать, что такое задание абсолютно невыполнимо. В конце концов удается сговориться на меньшем числе. Даешь 80-40 человек. Затем, оказывается, что МК некоторых работников не использовывает. От райкома мы также получаем целый ряд непосильных внезапных заданий. Приходится поэтому отдельных товарищей часто дергать.
Вина Бюро ячейки заключается в том, что мы не сумели в достаточной степени согласовать выполнение наших планов по каждой цехячейке. Это один из моментов, который надо учесть. В нашей ячейке имеется большое количество сильных товарищей, но они так перегружены своей служебной работой, что они не могут вести значительную партийную работу.
Об инструктировании и помощи цехячейкам. Этот момент надо будет отметить в выводах комиссии. Мы за последнее время провели обследование, собрали конкретный материал о работе всех наших цеховых ячеек, но оргсектор до сих пор не ведет живого повседневного инструктирования цехячеек. Я непосредственно связан с ячейкой Лендерсекретариатов и отделов и веду эту работу там, но систематически эта работа не ведется.
Наконец, плановость в работе Бюро. Я думаю, что формальная плановость существует. У нас есть план, который более или менее выполняется. Но наши планы до последнего времени носят преимущественно ударный характер в том смысле, что за определенный период в 2-3 месяца нужно вытащить какое-либо слабое место. Этот недочет также нужно будет учесть.
Теперь последний момент: тут тов. СОЛЬЦ часто недоумевал, каким образом тов. Пятницкий считает, что работа нашего аппарата не вполне отвечает тем заданиям, которые перед нами стоят, и при прохождении чистки ряда отдельных товарищей не были вскрыты такие, которые плохо работают. Дело в том, что персонально отдельные товарищи работают очень хорошо, но их работа зачастую непродуктивна. Это в связи с тем, что большое количество наших политических работников чрезвычайно загружено вне-коминтерновской работой, которую также необходимо вести. Возьму для примера тов. Гомеца, референта. Он довольно типичен и поэтому я его беру. Он работает по кадрам, но помимо этого он ведет работу по линии редактирования испанских изданий, он же ведет некоторую работу непосредственно по заданиям Агитпропа, наконец, он же должен два раза в году отрываться почти на месяц от своей посредственной работы для того, чтобы ездить с испанской рабочей делегацией. Он очень самостоятельный товарищ в смысле его отношения к работе, но в последнее время мы вынуждены были зафиксировать, что он не только не выполняет планов, но что у него есть определенный прорыв, и что его производственная работа очень неудовлетворительна. Таким образом, этот вопрос не только недостатка самокритики, о чем, конечно, говорить не приходится, что тоже имеет место, но и в том, что наше работники часто так загружены, что они не могут выполнять своей основной работы,
СОЛЬЦ: Не о таких работниках шла речь, когда тов. Пятницкий говорил, что в 4 часа их уже здесь нет. Это не возражение тов. Пятницкому.
МАКОВСКАЯ: Вы говорили, что тов. Рязанов хранил у вас рукописи в 1917 г. Сигнализировали ли вы об этом <в> партию?
СИНАНИ: Рязанов хранил эти рукописи там, где он считал наиболее обеспеченным для рукописей. Это было в 1917 году, и тут ничего особенно нет, нечего было сигнализировать.
ЛЕБЕДЕВ: Как-то странно: чехи были в Самаре, туда попадал Синани. После Самары у него вдруг наступил перелом, и он стал работать в Ташкенте у большевиков. Как произошел этот перелом? Очевидно, советская власть победила и некуда было деваться от нее. Я знаю, что члены меньшевистской партии уходили в Красную армию, чтобы там вести борьбу. Не пошел ли Синани по заданиям меньшевистской партии?
СИНАНИ: Лебедев, очевидно, прослушал то, что я говорил. Я поехал в Самару, и я там был захвачен. Ижевское восстание было до того, как Колчак сверг директорию. Я совершенно честно говорю, что в начале 1919 года я еще не встал целиком и полностью на позицию партии, на позицию честного борца за Советскую власть. Я не был послан с заданиями в партию, я пошел в Красную армию тогда, когда был опасный момент, когда недалеко был Колчак.
ЛЕБЕДЕВ: Почему вы уехали в Ташкент? Потому что там вас мало кто знал. Вообще этот момент я считаю очень путанным.
АБРАМОВ: Для интеллигента, для такого развитого человека, как тов. СИНАНИ, это непонятно. Мы слушали биографию тов. Мартынова. У него это было понятно и юридически, и психологически, а здесь это как-то непонятно.
СИНАНИ: Я думаю, что здесь ничего непонятного нет. После того, как я 14 лет работаю в большевистской партии, после того, как я вырос как большевик, ясно, что я представлял собой в 22-23 года, в момент тех событий, о которых идет речь, это две совершенно разных фигуры не только с точки зрения политической характеристики, но и с точки зрения способности разбираться в обстановке, с точки зрения политической грамотности, которая имела место тогда и теперь Я говорил, что я приехал в Самару и считал тогда Советскую власть властью ошибающейся части пролетариата. На этой основе я считаю невозможным вести против пролетариата вооруженную борьбу. Эта позиция достаточно контрреволюционна, по сути дела, но эта позиция, которая заставила меня, когда я был в обстановке контрреволюции, призадуматься. Я тогда видел учредиловскую борьбу, что она собой представляет. Я не примыкал к этому движению, я его не идеализировал. То же самое было в Ижевске, когда мне нужно было бороться с оружием против Советской власти. Я думаю, что эти моменты заставляют человека многое политически осознать и передумать. Я это сделал, правда, сначала недостаточно полно, я и говорю, что я перешел фронт и поехал с твердым намерением вступить в Красную армию. Тогда я уже считал, что я, скорее, на стороне Красной армии и Советской власти, чем на той стороне. Вовсе не в один момент произошел перелом. Я постепенно делал себе политические выводы.
СОЛЬЦ: Вы где вступили в партию?
СИНАНИ: В Ташкенте.
СОЛЬЦ: Кто принимал?
СИНАНИ: Местный партийный комитет.
СОЛЬЦ: Кто был тогда?
СИНАНИ: Не помню сейчас. Рекомендовал меня Элиава, Филипп Рабинович, бывший меньшевик-интернационалист.
СОЛЬЦ: Вы когда вступили в партию?
СИНАНИ: В ноябре 1919 года.
СЕРЕГИН: Были у вас колебания, когда поехали в штаб, затем в Туркестан?
СИНАНИ: Это и были те меньшевистско-интеллигентские колебания, о которых я говорил и которые я вовсе не пытаюсь сейчас оправдывать. Я считал, что вооруженная борьба будет ошибкой. Ижевское движение, как я представлял себе тогда, было движением более сознательной части пролетариата, которая выступает против ошибающейся части пролетариата. Я хотел посмотреть, что там делается. Конечно, политически, это была задача борьбы.
СОЛЬЦ: Когда вы вступили в партию, вы уже были абсолютно убеждены в правильности линии партии?
СИНАНИ: Абсолютно.
СОЛЬЦ: Я думаю, что Вы и тогда еще не были вполне уверены. Вот почему вам предлагают эти вопросы: сразу это не делается, сразу принимается общее, а затем постепенно вы становитесь большевиком. Вы сразу большевиком не стали, но решили перейти на сторону большевиков.
СИНАНИ: Конечно, я большевиком сразу не стал.
СОЛЬЦ: Вы перешли на сторону большевиков. Вас, вероятно, убедили победы. На той стороне не совсем все обстоит благополучно, а у нас победы. Успех очень многих убеждает сильнее, чем слова, и, вероятно, вы тоже были в числе таких. Я этого не говорю для того, чтобы отметить такое положение, что раз у большевиков победа, то давай и я перейду к большевикам. Очень многие перешли на сторону Советской власти в значительной степени под влиянием побед Советской власти. Вот как я себе представляю, и поэтому я не считаю нужным этот момент еще выяснять.
Тов. <………> [7]: Если он изменил свои позиции, то почему он не взял винтовку, как это сделали многие в те дни, и с винтовкой в руках не доказал, что он на стороне Советской власти. Он пошел по верхушкам.
СОЛЬЦ: Очень многие крупные меньшевики пошли не по низам, а по верхам. Вероятно, потому что они по своим способностям были у нас использованы партией на том участке, где это партия считала наиболее целесообразным. Ему, наверное, не могли доверить агитацию на заводе, его использовали согласно его знаний, т.е. там, где он мог быть более полезен. Так всегда делается.
СИНАНИ: То, что я бывший меньшевик, был использован на той работе, которую я вел в Туркестане, в значительной мере объясняется не только доверием ко мне, но и тем, что в те годы, в 1919 году, было чрезвычайно мало квалифицированных кадров, на которых можно было бы опираться.
СОЛЬЦ: Не было достаточного количества грамотных людей, а он был способный человек, с большим политическим стажем, правда, не с большевистским, но все же с политическим стажем.
СЕРЕГИН: Вы были видным меньшевиком, но, когда вы вступили в партию, сделали ли вы печатное объявление, что вы выходите из меньшевистской партии?
СИНАНИ: Печатного заявления я не делал. Видным меньшевиком в меньшевистской партии я не был.
СЕРЕГИН: У Тарасова-Радионова в книге говорится о видном меньшевике, контрреволюционере – Синани. Почему же вы не считаете себя видным меньшевиком?
СИНАНИ: Находясь на работе в Коминтерне, мы носим другие фамилии. Фамилия Синани, о которой упоминает Тарасов-Радионов, не относится ко мне.
Тов. <………>: В конце 19-го года в Самаре вы были арестованы. Вы сказали, что после выхода, освобождения вы считали неудобным для себя подавать заявление в партию. Почему?
СИНАНИ: Может быть, это психологический момент, но выйдя из Особого Отдела подавать заявление о приеме в партию оказалось для меня довольно трудно. Я думаю, что этот момент понятен.
Тов. <………>: После этого вы уехали в Ташкент и там подали заявление в партию, и это вы считали удобным?
СИНАНИ: Со всеми поправками, которые говорил Сольц, я уехал в Туркестан в качестве работника, ставшего на позиции Советской власти.
СОЛЬЦ: На позициях советской власти вы были, но на позициях большевистской партии еще не были. Вообще, Туркестан, конечно, меньше всего подходящее место для того, чтобы стать большевиком. Пролетариата там нет. Вы туда должны были пойти уже готовым большевиком. А вы туда поехали как советский человек. В Туркестане была такая обстановка, где вы являлись ценным работником. В этой обстановке вы заявили, что хотите вступить в партию. Вас приняли. Тогда обстановка была не та, что теперь.
При теперешних условиях таким, как вы были тогда, вас бы, вероятно, не приняли, но это уже сделано тогда, ничего не поделаешь. Так было.
СИНАНИ: По сути дела, я тогда представлял себе дело иначе. Мне была совершенно ясна и четка необходимость вступления в партию.
СОЛЬЦ: Если бы это было четко и ясно, вы бы, вероятно, поехали в Ленинград или в Москву. Но сейчас сожалеть о том, чего не было, – не стоит. Создалось такое положение, когда вы убедились, что, пожалуй, стоит с Советской властью уже не стоит путаться с коммунистами в Москве и Ленинграде труднее, чем воспринимать советскую власть в Туркестане [8]. Пожалуй, для нас это было выгоднее, и поэтому сейчас выражать сожаление по этому поводу не стоит. Сейчас, когда мы разбираем этот вопрос, нам нужно только признать, что это было так.
ШТИРНЕР [9]: Пятницкий говорил об ошибках Кучумова, Мадьяра и Синани?
СИНАНИ: Я говорил об ошибках в том смысле, что я переоценил значение колхозного строительства для Монголии. Это были левацкие ошибки.
Тов. <………>: Во время восстания на Ижевском заводе что вы делали?
СИНАНИ: Я был там за неделю до взятия города Красной армией.
СОЛЬЦ: Он поехал для того, чтобы бороться с нами, но не вышло это дело.
СИНАНИ: Я дезертировал, подделал документы. У меня еще не было ясного решения бороться за Советскую власть, но я считал, что я не должен идти против нее.
СОЛЬЦ: Вы это тогда заявили?
СИНАНИ: Я этого не сказал, потому что меня бы за это расстреляли.
СОЛЬЦ: Этот вопрос мне не совсем ясен.
Тов. <………>: Когда вы начали переоценивать свои политические позиции?
СИНАНИ: В начале 1919 года.
СОЛЬЦ: Вы говорили раньше, что вы были на точке зрения тех меньшевиков, которые говорили, что не нужно бороться с Советской властью, и при этом вас назначают в Ижевск, туда, где идет восстание. Вы едете для непосредственной борьбы с большевиками. Как-то же не вяжется с тем, что вы раньше о себе говорили.
СИНАНИ: Я не говорил, что эти колебания у меня были совершенно гладкие, т.е. что я шел все время в одну сторону. Я говорил, что я стоял на точке зрения недопустимости вооруженной борьбы против Советской власти как против ошибающейся части рабочего класса. Я поехал с представлением о том, что это есть восстание рабочих.
СОЛЬЦ: Вы поехали туда как организатор борьбы против Советской власти. Как это называется?
СИНАНИ: Конечно, контрреволюционные действия. В Самаре я не представлял себе, что я буду делать в Ижевске.
СОЛЬЦ: Вы знали, что есть пункт, где рабочие восставали, и вы предложили свои услуги. Здесь вы даете непродуманные объяснения.
СИНАНИ: Я говорю так, как было. Другое дело, если это не укладывается в логические рамки. Я не представлял себе всего этого дела, я поехал без ясной цели, но с желанием быть с рабочими, которые восстали против Советской власти. О своей военной работе я тогда не думал.
Тов. <………>: Что ты делал от 18 до 1919 года?
СОЛЬЦ: Он уже рассказывал об этом. Опять то же самое.
Тов. <………>: В каких местах вы участвовали в обмене операций [10] на Урале?
СИНАНИ: На Урале я никогда не был. Ижевск находится в бывш<ей> Пермской губ<ернии>. В Ижевске я был примерно за неделю или за 10 дней до взятия города Красной Армией. Армия отступила на левый берег Камы.
Тов. <………>: Когда вы дезертировали?
СИНАНИ: Через две недели.
МИНГУЛИН: Тов. Синани стоял на позициях отрицания вооруженной борьбы с большевиками. Но в то же время его посылают как офицера в штаб для руководства борьбой с большевиками. Таким образом, ясно, что он был за вооруженную борьбу с большевиками. Но почему это ему не ясно, я не понимаю.
СИНАНИ: В голове были не четкие позиции, а путаница, какая-то каша.
БЕЛА КУН: Из рабочих ижевского завода образовалась железная дивизия Колчака. Были ли вы в этой железной дивизии и в каких боях, в каких усмирениях вы участвовали?
СИНАНИ: Я дезертировал из этой армии, пробыв в ней только две недели. Непосредственно в боях я не участвовал. Я был в штабе. После падения Ижевска армия отошла на другой берег Камы. Тут боев не было. Примерно, через неделю, после ухода армии за Каму я дезертировал. В дальнейших боях этой ижевской армии я не участвовал. Я не был на Урале и не имел отношения потом к армии Колчака.
БЕЛА КУН: В штабе белой армии какое имел отношение Синани к контрразведке?
СИНАНИ: Во-первых – никакого, а, во-вторых, Колчака тогда не было.
Тов. <………>: Помните ли вы фамилии Юрьева и Куценко?
СИНАНИ: Юрьев был командующим белогвардейской армии воткинского завода. Другой фамилии я не знаю.
Тов. <………>: Как вы могли забыть, что ижевский завод взят красными в первую годовщину Октября, что Ижевск был окружен?
СИНАНИ: Ижевск не был окружен. Наступление шло с запада и с востока. Юг был совершенно свободен. Я приехал через Уфу в Самару. Я был связан в порядке проезда с эсеровской группой Вольского–Святицкого [11], которые потом сделали попытку перейти на сторону Советской власти.
БЕЛА КУН: Когда Синани был арестован большевиками, дал ли он в Особом Отделе объяснения по всем вопросам, раскрыл ли он военные тайны белогвардейцев?
СИНАНИ: Нечего было рассказывать, потому что не имел никаких тайн. Во-первых, меня расспрашивали про белогвардейца Золотницкого, только о нем и велся допрос.
БЕЛА КУН: Рассказали ли вы свою биографию?
СИНАНИ: Конечно, да. И в Особом отделе, и при чистке 1929 г., и при поступлении в Коминтерн тов. МАНУИЛЬСКОМУ, в присутствии тов. ВАСИЛЬЕВА.
СИКСОЙ: Пошли ли вы под влиянием кого-нибудь или сами? Перешел ли еще с вами кто-нибудь из меньшевиков?
СИНАНИ: С меньшевиками я порвал связи еще в Москве. Персонально на меня никто не влиял. Перед вступлением в партию я работал в качестве работника Красной армии сначала на культпросветработе, затем на пропагандистской. Я тогда выступал в духе партии, и я думал, что выступаю по-партийному. Я находился под влиянием коллектива военных работников. Это было в начале 1919 года. В армию в Самаре я вступил в момент наступления на Самару Колчака. Из Ижевской армии я уехал в начале 1919 года или в конце 1918 г. После этого я попал через Уфу в Москву. Здесь я еще имел связь с меньшевиками. Я встречался с Мартовым [12]. В начале 1919 года я отошел от меньшевиков. После этого я уехал в Самару и вступил в Красную Армию.
ЛЕБЕДЕВ: Все-таки после 1919 года ненормальное явление. Человек постарался быть председателем ГУБ ЧК. Как это было? Если бы пришел в ЧК и рассказал биографию, я не допускаю, чтобы допустили такого товарища. Потом старался попасть в Наркоминдел на секретную работу, потом поехал в Китай, чтобы узнать многое, был на секретной работе. У меня вопрос: когда поступал в Коминтерн, написал все это? Интересно просмотреть это заявление. Вообще, не думаю, может ли человек прийти к тов. Пятницкому или Васильеву и рассказать, что за мной числится то-то.
СОЛЬЦ: Тов. Пятницкий должен сказать, знал он или не знал. Тов. Абрамов должен сказать, знал ли <он>, кто такой Синани, или нет.
СИНАНИ: Я ничего не старался. Я работал в качестве военного работника по борьбе с басмачеством. Был вызван тов. Рудзутаком и Кагановичем, мне была предложена работа, т.к. в борьбе с басмачеством я применял не только методы военного подавления, но и стоял на точке зрения проведения крупных аграрных реформ и целого ряда других социальных мероприятий, и у нас это дело пошло, стало лучше. Тем более, в ЧК был прорыв, и меня назначила Туркомиссия ВЦИКа. Тогда был председателем Рудзутак, уполномоченным ВЧК был. т. Петерс. Когда я пришел в Коминтерн, то опять-таки не добивался, Пятницкий знает, как я попал в Коминтерн. Я рассказал свою биографию Мануильскому в то время, когда у него был т. Васильев.
МИРОШЕВСКИЙ: Я хочу остановиться на нынешней работе т. Синани. Я работаю в том Секретариате, которым руководит т. Синани, и имею возможность ежедневно наблюдать его работу. Я пришел на эту работу с слабым знанием испанского языка и очень общим, абстрактным представлением о странах, по которым надо работать. Прежде всего, я должен отметить, что тов. Синани создал, я бы прямо сказал, исключительную обстановку, облегчившую мне и другим товарищам в Секретариате возможность работать, обстановку исключительно товарищеской помощи и поддержки. Нужно сказать, что в Секретариате сложилась действительно при этих недостатках нашей работы атмосфера коллективной работы. Я уже не говорю о том, что в секретариате нет за все время, сколько я там работаю, никаких личных трений, неблагоприятных моментов. Сама работа характеризуется чрезвычайно большой коллективностью, и это в значительной степени дело именно т. Синани. Надо отметить еще одну сторону дела. Товарищу Синани и нам приходится работать над вопросами очень, я бы сказал, часто недостаточно еще разработанными. Ведь мы Южную Америку все знали очень недостаточно, не говоря уже о Китае. Если взять такую страну, как Индия, здесь мы имеем обширную литературу. Но в Южной Америке, при огромном революционном значении этого континента, мы очень слабо еще знаем, тов. Синани умеет эту работу организовать. Дело не только в том, что тов. Синани сам работает лично много, а работает он много, надо сказать, что здесь подход к этому вопросу, партийный подход, по-моему. Для товарищей, которые не знают лично тов. Синани, естественно, то, что рассказывал тов. Синани, бросало определенный от<с>вет на всю его нынешнюю работу. Но я подхожу к этому вопросу с другой стороны: я смотрю на вчерашний день с точки зрения сегодняшнего дня, и у меня получается другой вывод. Некоторые товарищи говорили, зачем товарищ лез в ЧК работать, почему старался попасть в Туркестанскую комиссию ВЦИКа. Товарищи, позвольте продолжать эту линию. Тогда зачем лез на X-ый съезд делегатом, зачем лез под Кронштадт, зачем получил орден Красного знамени, по каким заданиям? Так нельзя ставить вопрос и если подходить к вопросу с точки зрения сегодняшнего дня.
ПЯТНИЦКИЙ: В Китае, Монголии он был послан не нами. Он был послан очень авторитетным органом в Советском Союзе.
СОЛЬЦ: Вы тоже достаточно авторитетны.
ПЯТНИЦКИЙ: Он был в Китае, как он рассказывал, большую работу проделал, и тогда это была нужная работа. А потом он был послан в Монголию, чтоб совместно с представителями других учреждений помочь Монгольской республике составить пятилетний план. В связи с этой работой он и перешел к нам на работу. Мы ему поручили новое для него дело – это Центральная и Южная Америка. Мы очень долго пытались наладить эту работу посредством товарищей, которые были в Южной и Центральной Америке. Нам это не удалось. Ему это было поручено, и он справляется недурно с этой работой.
Вопрос о том, знал ли я тогда, когда он перешел к нам на работу, что он является бывшим меньшевиком. Я не могу теперь припомнить, думаю, что он поступил на работу тогда, когда меня не было в Москве, я так думаю. Потому что он рассказал автобиографию тов. Мануильскому, и, очевидно, если бы я был в Москве, Мануильский, наверное, мне сказал бы об этом. Я только знаю одно, что я узнал об этом, когда уже он у нас работал, что он является меньшевиком. У меня спрашивали товарищи, может ли он быть заместителем секретаря, тогда был тов. Сакун секретарем, он должен был куда-то уехать и хотел, чтобы он временно был его заместителем. И тогда я узнал, что он был членом меньшевистской партии. Я оказал, что это неудобно, в коминтерновской ячейке можно [13] иметь заместителем секретаря большевика. Этим я не хотел нисколько выразить недоверие к нему. И я думаю, что даже после чистки, я надеюсь, что он чистку пройдет, и, если еще будет поставлен вопрос, я то же самое скажу.
Но то, что товарищи его взяли так в штыки, это очень отрадно, бдительность – это хорошая вещь. Но мне все-таки кажется, что с 1919 года он показал, что он все-таки преданный член партии. Те поручения, которые он получал, очень ответственные, он выполнял. Я уже сказал, не нами послан. Нами он не был послан ни в какую командировку, он работает только в нашем аппарате. Очевидно, что партия имела к нему полное доверие, что он показал своей работой после того, как он вступил в партию, что он искренне перешел в нашу партию.
СОЛЬЦ: Я тоже думаю, что так, как я разъяснял товарищам, что тогда, когда он вступил, может быть, не был такой крепкий. Но, вступивши к нам в партию, он, несомненно, показал, что перешел всерьез, потому что предлагали очень большую и ответственную работу, и выполнял, очевидно, не без ведома партии, не случайно ему поручали ту или другую работу, так же как не случайно и здесь в Коминтерне выполняет весьма ответственную работу. –
РГАСПИ Ф. 495, Оп. 65а, Д. 4569, Л. 145-160.
[1] В тексте ошибочно – “вооружения”.
[2] На самом деле – в Верном.
[3] На самом деле – Семиреченской.
[4] Вероятно, ошибка стенографирования. На самом деле – до 1925 г.
[5] “Протокол ПБ № 92 от 24 марта 1927 г. п.4: О Китае (Ворошилов, Карахан; ПБ от 17-3-1927, протокол № 91, п. 5). Решено: а) Согласиться с предложением Черных о посылке к Ян Сишаню тов. Синани, поручив ему выяснить обстановку, возможность работы и завязать необходимые связи. В случае, если обстановка благоприятствует, остаться для работы, прикрываясь званием преподавателя Тайюаньского Педагогического института (предложение Ян Сишаня)”. Источник.
[6] В.Н. Кучумов после ареста Г.Б. Скалова ненадолго занял его пост заведующего Лендерсекретариатом. В сталинском расстрельном списке от 10.VI.38 г. (Свердловская область) имеется полный тезка Владимира Николаевича Кучумова с тем же годом рождения.
[7] Здесь и далее пропуски в тексте документа.
[8] Так в тексте.
[9] Псевдоним Эдгара Воога (1898-1973), уроженца Швейцарии. Был одним из основателей компартии Мексики, в 1920-х годах работал в Коминтерне в качестве зав. Информационным отделом и члена Интернациональной контрольной комиссии. Позже, до 1935 г., работал в аппарате ИККИ. В 1935 вернулся в Цюрих, где в 1936 стал членом ЦК местной компартии. За коммунистическую деятельность несколько раз сидел в тюрьмах. В 1947 был арестован и в 1949 был осужден за хищение пожертвований.
[10] Так в тексте. Видимо, должно быть – “военных операциях”.
[11] В тексте ошибочно – “Свентицкого”. Имеется в виду группа уфимских эсеров, заключивших в январе 1919 г. соглашение с советским правительством о совместных действиях против Колчака.
[12] В тексте ошибочно – “с Мартыновым”.
[13] Так в тексте, имеется в виду “нужно”.
