Молотовскому райкому ВКП
В связи с поднятием на суде вопроса о причастности и связи правых с зиновьевско-троцкистскими террористами могу сообщить следующее:
В 1928 г. в июле м<есяце> Сокольников вызвал письмом Каменева из Калуги для срочных переговоров. Каменев приехал, и к нему на квартиру явился Бухарин и Сокольников. Вскоре Сокольников оставил Бухарина и Каменева для беседы. Содержание беседы стало известно Органам ГПУ и ЦКК в 1929 г.
Осенью 1928 г., после возвращения Каменева и Зиновьева из Калуги к Каменеву на квартире явился Томский и предложил Каменеву поехать с ним на дачу Томского. Каменев тогда мне рассказал, что он был встречен Бухариным. Вели политическую беседу. Каменев говорил, что правые предлагают блок, что Рыков полностью разделяет эти установки. Бухарин хвастался, что Угланов со всей московской организацией в его руках – это было примерно в октябре. В ноябре Томский снова виделся с Каменевым, причем и на этот раз разговор шел о блоке. В 1929 г. состоялась (по-моему, в мае или июне) встреча Шарова с Углановым. Шаров тогда говорил Каменеву, что Угланов сожалеет, почему он вел борьбу с объединенной зиновьевско-троцкистской оппозицией.
В конце 1929 года я уехал в Ташкент и не знаю, были ли еще встречи с правыми в это время.
Я вернулся из Ташкента в 1930 г. (14 апреля) и в этот же вечер имел встречу с Каменевым в кабинете Пятакова в Госбанке. Пятаков был в курсе моих дел: он знал, что у меня был обыск и что взяли архив, часть которого носил<а> явно фракционный характер. Он со мною не разговаривал. Мне было известно, что Каменев бывал в больнице в 1929 г., когда Пятаков был болен, и что Каменев тогда говорил: “Пятаков переориентировался на Сталина”. Я спросил Каменева, почему он мне велел явиться в Госбанк, да еще в кабинет Пятакова? Он мне сказал, что это потому, что у него есть к Пятакову дела по Главконцесскому, а так как ему – Каменеву хотелось скорее узнать, что у меня за бумаги были в архиве, то он решил меня принять в кабинете Пятакова.
Весь 1930, 31, 32 г.г. я не был в Москве. Осенью 1932 г. (октябрь) Каменев был выслан в Минусинск, где я жил. По приезде в Минусинск Каменев мне говорил, что его и Зиновьева выслали потому, что они читали рютинскую платформу, которую они получили через Стэна, но на ЦКК это отрицали – не признались.
В 1933 г. Каменев вернулся в Москву, а вслед за ним и я.
В июле (точно не помню) 1933 г. Каменев встретился с Бухариным в издательстве “Академия”. Говорили они с глазу на глаз. На мой вопрос, что хотел Бухарин, Каменев мне сказал, что он его приглашает в качестве постоянного сотрудника в “Известия”, просил статьи о культуре. Затем, кажется, в ноябре того же года Каменев был у Бухарина в редакции “Известия”. Содержание их разговора мне неизвестно.
В 1934 г., перед Съездом Советских Писателей, Бухарин уехал в Ленинград. Каменев узнал об этом, кажется, от проф<ессора> Оксмана, который был заместителем директора Ин<ститу>та Литературы Академ<ии> Наук, поспешил в Ленинград (как директор Ин<ститу>та Литературы Акад<емии> Наук). В первый же день приезда они встретились в общежитии Академии Наук, но, так как тут были посторонние люди (Оксман, акад<еми>к Орлов), говорили только о Съезде Писателей и о его докладе на этом съезде, тезисы которого он приехал писать.
Обратно в Москву ехали в одном вагоне. Каменев задавал Бухарину ряд вопросов, тот отвечал (содержание этого разговора записано и передано примерно через 3-4 дня после разговора).
В 1934 г. хотел получить машину для издательства “Академия”. Тогда машины распределял лично тов. Орджоникидзе. Так как он не был в Москве, Каменев обратился с письмом личного порядка к Пятакову. Я по поручению Каменева звонил секретарю Пятакова. Он мне ответил, что письмо забрал Пятаков к себе, и какой ответ будет, он не знает. Прошло еще несколько дней. Каменев мне предложил <сходить> к секретарю Пятакова узнать ответ. На этот раз ответ был тот же. Я это передал Каменеву, он на это сказал: “вот сволочь” или “вот сволота”. Теперь, после того, что стало известно об их связях, мне думается, что Пятаков был недоволен тем, что он послал меня, человека скомпрометированного, с его точки зрения, и поэтому мне не отвечали.
У Каменева в 1933 г. (летом) бывал еще Рязанов, приехавший из Саратова. Об этих беседах тоже известно.
23/VIII – Ф. Швальбе.
РГАСПИ Ф. 671, Оп. 1, Д. 253, Л. 229-230об. Автограф.
[Помета: С<овершенно> секретно. Лично Н.И. Ежову. нрзб]
СЕКРЕТАРЮ МОЛОТОВСКОГО РАЙКОМА
тов. ЛЕВЕНШТЕЙНУ [1]
Сегодня [2] после опубликования в “Правде” заявления прокурора Союза тов. ВЫШИНСКОГО о привлечении Томского, Бухарина, Угланова, Радека, Пятакова, Серебрякова и Сокольникова как на лиц, причастных в той или иной степени к их преступной контрреволюционной деятельности мною был вызван Швальбе и на мой вопрос: как Вы рассматриваете это? Был ли Бухарин и другие в этой так называемой узкой группе? Швальбе уклончиво ответил, что 1) здесь видимо они намеренно хотят показать ширину размаха этого дела, но быть может это было и в действительности – я пока не разберусь в этом.
Тогда я начал его расспрашивать по очереди об каждом начиная с Бухарина: 1) о Бухарине он сказал, что он однажды вместе с Каменевым в 1934 году присутствовал при разговоре с Бухариным. Каменев закидывал удочку, прощупывал его и Бухарин не пошел на это.
Вместе с этим Швальбе сделал добавление, что возможно при мне Каменев и Бухарин обо всем неговорили. На вопрос о том были ли еще встречи – он ответил, что Каменев ходил несколько раз в Известия – зачем он не знает.
2) О Сокольникове. Швальбе сказал, что Каменев жил в доме где и Сокольников. Квартира Каменева была в 3 этаже, а Сокольникова в 4 – и конечно они встречались. Он Швальбе вместе не встречал их. Но указал, при этом, что при высылке его Каменева, или при каком-то отъезде – на вокзале он видел чемодан Сокольникова у Каменева. Значить связь, говорит Швальбе, была. Также Швальбе рассказал, что однажды он встретил на дворе Серебрякову Галину (Жена Сокольникова) и Сокольникова и поклонился им – они не ответили на поклон хотя Серебрякова знала хорошо Швальбе. Чем объяснять это? Он не сказал.
3) О Пятакове. Пятаков лежал в больнице и Каменев посещал его.
При этом он упомянул об одном случае отношений Каменева с Пятаковым.
Каменеву нужен был автомобиль и он через Швальбе обратился к Пятакову.
Пятаков отказал, мотивируя тем, что машины все отправлены на уборку.
4) По словам Швальбе Каменев, работая в Издательстве Академии много раз ходил к Томскому. Для какой цели он не знает – говорит, что по служебной линии.
5) О Радеке и Угланове – не знает.
На мой вопрос: Сосновский был один из последних, который последним призвал ошибки? Когда он прибыл в Москву?
Швальбе ответил, что приехал он в Москву летом перед 17 Партсъездом.
Был год в Барнауле – работал там в Плановой Комиссии выступил там с резкой троцкистской речью и был посажен в Томске в изолятор, где просидел несколько лет (3-4 года). Будучи в изоляторе он оттуда писал контрреволюционные статьи и прокламации. Из них 2 он перехватил и передал их по назначению. После этого он приехал в Москву.
6) О Раковском. Не знает. Сказал только, что во время 17-го съезда он был за границей в Японии представителем Красного Креста. Все эти высказывания Швальбе и о Бухарине, что Каменев ходил в “Известия” и о Сокольникове, что видел его чемодан (видимо Швальбе знал все Сокольниковские чемоданы) и то что Серебрякова не ответила на поклон – видимо они знали, что то о Швальбе, а быть может эта двойная игра – Швальбе – затем о Сосновском что он прокламации передавал (об этом же должны знать высшие инстанции – а вместе с этим его восстанавливают, – а также и еще много фактов, о которых не говорил Швальбе.
Все это говорит о том, что можно предположить, что Швальбе тоже находится в этой узкой группе, которая может быть находится в резерве.
Прошу как секретаря Райкома, заявление мое передать по назначению.
Также довожу до сведения, что брат Швальбе ныне беспартийный и бывший троцкист работает в Москве в одной из военных швейных фабрик. –
Секретарь Парткома Института литературы им. Горького:
(ТУМАНОВ)
РГАСПИ Ф. 671, Оп. 1, Д. 253, Л. 231-233.
[1] Грамматические и пунктуационные особенности оригинала сохранены.
[2] 22 августа 1936 г., именно в этот день в “Правде” было опубликовано заявление прокурора СССР А.Я. Вышинского от 21 августа 1936 г. о начале расследования в отношении Томского, Рыкова, Бухарина, Угланова и других лиц.
