Дополнительные {орг…} показания заключ<енного> Н. Бухарина
В 1933 г. я поехал в отпуск в Северную Киргизию, на Тянь-Шаньский хребет, причем проездом был в Ташкенте и во Фрунзе. Уехал я в отпуск, предварительно давши согласие на созыв конференции правых и одобряя, вместе с другими участниками правого центра, основные установки т<ак> н<азываемой> рютинской платформы, о чем я подробно говорил в своих предыдущих показаниях, данных мною следствию. В Ташкенте я жил некоторое время на квартире А. Икрамова и, если не ошибаюсь, несколько дней на даче ЦК Узбекистана, куда меня отвозил А. Икрамов. Последнего я давно знал, ибо он был еще одним из моих слушателей в Свердловском университете в старые (относительно) времена. Как раз в данный период, т.е. ко времени моего пребывания в Ташкенте, в Казахстане (не в Узбекистане), благодаря головотяпской политике Голощекина, было массовое разорение казахов, чрезвычайная смертность, голодовка, и толпы беженцев шли из Казахстана куда глаза глядят, в том числе в Узбекистан и, в частности, в Ташкент. В связи с этим явлением, которое как факт было у всех на устах, у меня с Икрамовым и начались политические разговоры, от обмена беглыми репликами до более длительных бесед. При этом Икрамов, возмущаясь политикой Голощекина, в более мягкой форме касался общепартийной линии, политики партийного руководства, высказывал ту мысль, что одно не может быть оторвано от другого, и что, следовательно, в самой линии партии есть органический порок, раз она в таком объеме приводит к столь чудовищным результатам: за Голощекина, мол, отвечает Политбюро.
Я, с своей стороны, не только не возражал Икрамову, но продолжал развивать эти мысли и обобщать их и в общей форме, в конце концов, рассказал Икрамову об установках правого центра. Подробно я, помнится, не говорил, так как все же не знал Икрамова столь близко, а, с другой стороны, по всем его высказываниям мог сделать заключение о том, что он в основе своих взглядов придерживается правой ориентации.
На обратном пути или в следующем году – я теперь этого не могу вспомнить – Икрамов, между прочим, упоминал о правой ориентации Файзуллы Ходжаева, хотя находил его чрезмерно-правым и не скрывал своих лично-неприязненных отношений к Файзулле как человеку, сделанному из другого теста. Такого рода личные отношения, однако, не мешали их договоренности в основных политических вопросах. Мне вспоминается, что в этом же контексте он, кажется, говорил о Зеленском, которого к тому времени уже не было в Средней Азии (говорил он о нем, следовательно, в прошедшем времени) и о ком-то из крупных националов, может быть, о Рыскулове. Упоминал бегло о Цехере как своем единомышленнике.
Я сказал Икрамову, что центр тяжести работы правых должен быть в вербовке кадров, с чем он согласился, считая, что его пост дает ему возможность широко оперировать на этом фронте. Подробностями я не интересовался, т.к. рассматривал Икрамова достаточно квалифицированной фигурой, которая сама может сообразить, как и что. Икрамов обещал заходить ко мне в Москве, но, однако, не заходил. Я, с своей стороны, должен был заезжать к И<крамову>, если буду в Ташкенте.
Таким образом, с Икрамовым была достигнута политико-организационная договоренность (согласие Икрамова с рютинской платформой, свержение руководства ВКП(б) с выпячиванием национального момента: подбор кадров, у Икрамова меньшая, чем у Ф. Ходжаева, тенденция к независимости).
Кроме вышеупомянутых лиц, о которых говорил Икрамов, я не помню других фамилий. На квартире у него я никого, насколько вспоминаю, не видал, на даче же ЦК бывал разный народ, но фамилий их я не помню.
Во Фрунзе, на даче ЦК Сев<ерной> Киргизии, где я пробыл пару дней, по вечерам бывали игры (биллиард, подкидные дураки и т.д.) и приезжали националы-киргизы, в том числе был и Абдуррахманов. С Абдуррахмановым у меня не было разговора, но он был настроен ворчливо-оппозиционно, как – в точности я не могу сказать. Вскоре он был арестован, как я от кого-то слышал, в связи с найденным у него дневником троцкистского содержания – так ли это, я не знаю. Когда я возвращался с Тянь-Шаня и ехал снова через Фрунзе, во Фрунзе приехала комиссия ЦК, во главе с Антиповым, вместе с которым приехал и Бауман. Мы ездили однажды вместе на охоту, но политических разговоров здесь не было: Антипов не был в единственном числе, и я о его миссии не расспрашивал, но как будто его приезд имел какое-то отношение к делу об Абдуррахманове.
Мне известно было также, что в это время во Фрунзе был правый А.П. Смирнов (“Фома”), но я с ним не виделся [2]. Возможно, что он, с своей стороны, виделся с какими-либо националами.
В 1936 году я ездил в отпуск и на Памир, и в Северную Киргизию. Ехал я снова через Ташкент. На этот раз я не мог остановиться у Икрамова, т.к. он до моего приезда в Ташкент выехал оттуда в отпуск в Сочи или еще куда-то, хотя я послал на его имя телеграмму (из Москвы) о своем приезде. Получил ли он эту телеграмму или нет, я не знаю, так как вообще его не видал (за исключением Пленума ЦК, с которого я был взят). Меня отвезли на уже упоминавшуюся мною дачу ЦК Узбекистана, под Ташкентом, где в то время жил один из секретарей ЦК Узб<екистана>, Цехер.
Оттуда я ездил на день или на два в одно курортное местечко, Чимган, где живут летом ответработники. Там жил в то время и Ф. Ходжаев, который, узнав о моем приезде, пригласил меня на обед. Был я у него, если не ошибаюсь, дважды, и в одно из этих посещений имел с ним довольно длительный разговор.
Разговор этот имел три оси, если память мне не изменяет:
1. Я рассказывал о своей заграничной поездке,
2. теоретизировал насчет проблемы Европа-Азия,
3. беседовал о политике.
Два первых пункта для следствия не представляют интереса: это был разговор на тему о кризисе капиталистической культуры, о восточных влияниях (Индия, арабы, Китай), о тибетско-индусской медицине, об истории с точки зрения национальных культур и т.д., все в теоретическом разрезе и большом историческом плане.
Что же касается третьего пункта, то я должен прежде всего заметить, что с Файзуллой Ходжаевым я вообще говорил первый раз в жизни. Я, разумеется, знал его шапочно-партийно, знал его физиономию по линии развития в Азии вообще и т.д., знал, наконец, со слов Акм<аля> Икрамова о его настроениях (см. выше). Но сам я более или менее серьезно встретился с ним первый раз и поэтому не мог пускаться в особые откровенности. Поэтому с моей стороны изложение платформы правых носило скользкий характер и все же недостаточно конкретный. Если я не ошибаюсь, речь шла о могущих развернуться событиях, о массовой борьбе и т.д. без названия вещей своими именами, хотя по этим псевдонимам и можно было составить себе представление, о чем шла речь, как о перспективе. Ф Ходжаев, с своей стороны, напирал на тенденцию независимости. Я легко возражал, говоря лишь о гарантиях более свободного подбора национальных кадров и т.д. Тем не менее, повторяю, общий язык был, в конце концов, найден, и мной была обещана поддержка аспирациям Файзуллы. Поэтому уместно здесь говорить об организационно-политической связи.
После этого я уехал на Памир и вскоре должен был оттуда вернуться из-за болезни своего спутника, С.А. Ляндреса. Ехал я снова через Ташкент, но здесь видел только Цехера, во Фрунзе говорил по телефону с Белецким и уехал на Иссык-Куль. Там видел предсовнаркома Сакеева (или Исакеева), о политике с ним не говорил, а на обратном пути я страшно спешил и вылетел из Ташкента на самолете, снова увидавши только Цехера.
Что касается этого последнего, то он держался со мной осторожно, а я с ним вообще впервые познакомился. Однако, из его разговоров в тот период, когда я останавливался на даче ЦК Узб<екистана>, мне было ясно, что он – ближайший человек Икрамова, фигура, по партийной линии идущая прямо и непосредственно за ним, Икрамовым.
Таким образом, из лиц, кои в той или иной мере относятся (кроме меня самого) к разбираемому вопросу, следует назвать:
Абдуррахманова (?),
А. Смирнова (“Фому”),
Н. Бухарин
26-VIII-37 [2]
РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 427, Л. 63-65.
[1] Третья жена Бухарина А.В. Травина в заявлении, адресованном в партком Комитета по высшей школе в январе 1937 г., вспоминала об этой не-встрече так (путая А.П. Смирнова с И.Н. Смирновым, который на тот момент уже находился в Суздальском политизоляторе): “Летом 1933 г. мы были с Бухариным в отпуску в Северной Киргизии. Когда мы приехали во Фрунзе, откуда должны были через день ехать в Каракол, секретарь Фрунзенского Обкома ВКП(б) Шахрай передал Бухарину, что находящийся во Фрунзе в качестве уполномоченного СТО по заготовкам Смирнов И.Н., узнавши о приезде Бухарина, очень хотел бы с ним встретиться. В моем присутствии Бухарин категорически отказался от встречи со Смирновым и, боясь его случайно встретить, настоял на отъезде в Каракол на следующее же утро. На обратном пути мы уже Смирнова не застали, т.к. он уехал в район. Этот вспомнившийся мне факт успокоил меня тогда во время процесса Каменева и Зиновьева. Мне казалось, что они нарочно и без оснований, втягивают Бухарина в свою компанию. Теперь я думаю, что встреча со Смирновым была отклонена Бухариным только в целях конспирации”.
[2] Первоначально указанная дата 27 августа 1937 г. исправлена на 26.
