СТЕНОГРАММА

ВЕЧЕРНЕГО ЗАСЕДАНИЯ ВОЕННОЙ КОЛЛЕГИИ

ВЕРХОВНОГО СУДА СОЮЗА ССР

20 августа 1936 г. 

 

КОМЕНДАНТ: Суд идет, прошу встать.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Садитесь, пожалуйста. (Обращаясь к Вышинскому) Есть вопросы к Сафоновой? 

ВЫШИНСКИЙ: Сейчас нет, но я попрошу оставить ее здесь, может быть она понадобится в связи с допросом.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимый Смирнов.

ВЫШИНСКИЙ: Так как уже очень многое выяснено, я ограничусь коротким допросом. Что же в результате можно считать установленным? Сообщите, пожалуйста, суду, в чем вы себя сами признаете виновным?

СМИРНОВ: Я так и хотел сделать. Так как мне очевидно будет предоставлено последнее слово, о причинах возобновления своей борьбы с партией после отказа от оппозиции я скажу в последнем слове. Сейчас остановлюсь на фактической стороне дела. Я хочу остановиться на 4-х моментах. Во-первых, что собой представляла та оппозиционная группа, к которой я принадлежал.

ВЫШИНСКИЙ: Это мне неважно.

СМИРНОВ: Про поездку в Берлин рассказать?

ВЫШИНСКИЙ: Да, расскажите о вашей встрече в Берлине с Седовым.

СМИРНОВ: Хорошо. В 1930-31 году я работал на стройке в Саратове. По делам этой стройки я должен был поехать за границу для размещения заказов на оборудование. В мае месяце 1931 года я был в Берлине. Приблизительно в половине 3-го месяца я встретил там Седова. Встреча, как мне кажется, произошла случайно. Мы встретились с ним в магазине. Неслучайно было, по-моему, то, что Седов имел квартиру свою около дома, где жили приезжающие из СССР советские работники. Так что встречи, мне кажется, происходили обдуманно с той стороны. При этой встрече у меня с ним произошел разговор. Я от этого разговора не уклонился.

ВЫШИНСКИЙ: Где произошла встреча?

СМИРНОВ: Она произошла около магазина КДВ.

ВЫШИНСКИЙ: Как вы туда попали и как он туда попал?

СМИРНОВ Магазин находился недалеко от моей квартиры.

ВЫШИНСКИЙ: Вы пришли в магазин, чтобы встретиться с ним?

СМИРНОВ: Нет, я вообще пришел в магазин, это огромный магазин, и при входе в дверях мы встретились.

ВЫШИНСКИЙ: Случайно?

СМИРНОВ: Встреча была случайной.

ВЫШИНСКИЙ: Седов дежурил что ли у магазина?

СМИРНОВ: Я этого не знаю. Думаю, что он неслучайно жил около дома, куда приезжали советские работники. Встречи, вероятно, происходили таким образом не только со мной.

СМИРНОВ: Он может быть ожидал возможных встреч?

СМИРНОВ: Очень возможно.

ВЫШИНСКИЙ: Вы и раньше были с ним знакомы? 

СМИРНОВ. Да, я его знаю.

ВЫШИНСКИЙ: Сколько времени, когда? 

СМИРНОВ: В 1926-27 году, когда я бывал у Троцкого на квартире, я его видел.

ВЫШИНСКИЙ: Какая разница между вами и им в возрасте?

СМИРНОВ: Я не знаю, сколько ему лет. Лет под тридцать наверно.

ВЫШИНСКИЙ: А вам?

СМИРНОВ: Мне 56. Седов попросил у меня свидания. Я согласился. Я согласился на это потому, что меня заинтересовало, что, собственно говоря, Троцкий делает за границей.

ВЫШИНСКИЙ: Таким образом, вы случайно встретились с Седовым и условились о следующем свидании?

СМИРНОВ: Да, свидание произошло у меня на квартире. Седов попросил меня рассказать, что делается в СССР, в частности, в первую очередь спросил, как проходит пятилетка. Я сказал, что пятилетка проходит хорошо, с большим напряжением, трудностями, но вообще проходит хорошо и выйдет. Я рассказал ему также, что несколько хуже дело обстоит в деревне. Вот на эту тему мы разговаривали. О внутреннем положении мы не говорили, так как я сам не был особенно осведомлен, потому что жил в провинции, в Саратове.

ВЫШИНСКИЙ: А как вы перешли на разговор о терроре?

СМИРНОВ. Когда я все это ему рассказал, когда он сообщил, что делается за границей, и когда между нами происходил обмен мнений, он сказал, что ему кажется, что старая форма борьбы теперь уже не даст результатов и что, пожалуй, террористический способ борьбы мог бы дать более положительные результаты. Но это было изложено довольно необоснованно.

ВЫШИНСКИЙ: Что, что?

СМИРНОВ. Я говорю, он это не обосновал, высказал только свое предположение.

ВЫШИНСКИЙ: Его разговор был о терроре?

СМИРНОВ: Он высказывал свое суждение.

ВЫШИНСКИЙ: Какое суждение?

СМИРНОВ: Суждение о том, что, по его мнению, старый метод себя отжил, и что по-видимому насильственный метод борьбы должен выступить на сцену, я его оборвал, и на этом у нас разговор был окончен.

ВЫШИНСКИЙ: Как вы его оборвали? 

СМИРНОВ: Я сказал, что это не марксистское суждение, что такие задачи перед нами не стоят, и что на эту тему я разговаривать не буду. 

ВЫШИНСКИЙ: Долго продолжался этот разговор?

СМИРНОВ: Около часа.

ВЫШИНСКИЙ: Все на ту же тему?

СМИРНОВ: Нет, о терроре мы говорили недолго. Потом он хотел узнать от меня, что делает не отошедшая оппозиция, в частности, спрашивал о РАКОВСКОМ, он хотел знать о моей связи с РАКОВСКИМ, но я от ответа на этот вопрос уклонился. После этого СЕДОВ предложил мне установить информационную <связь> с Троцким.

ВЫШИНСКИЙ: Что он сделал для этой цели?

СМИРНОВ: Он дал мне 2 адреса.

ВЫШИНСКИЙ: Вы их взяли?

СМИРНОВ: Да, я взял эти адреса и уехал. 

ВЫШИНСКИЙ: Уехали в Москву, а в Москве сообщили своим товарищам об этом разговоре о Седовым?

СМИРНОВ: Я сообщил об этом разговоре и о других вещах, о которых я говорил с СЕДОВЫМ.

ВЫШИНСКИЙ: Вы получили указание от СЕДОВА и поняли его как личную установку со стороны СЕДОВА?

СМИРНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: В какой мере был для вас Седов авторитетом?

СМИРНОВ: Ни в малейшей степени.

ВЫШИНСКИЙ: Почему же он вам тогда высказывал свою личную точку зрения, а вы с ним спорите?

СМИРНОВ: Я повторяю, что Седов для меня не был авторитетом.

ВЫШИНСКИЙ: Но тем не менее он высказывал свое мнение о методах борьбы и установил известную линию.

СМИРНОВ: Он высказывал свое суждение, но я с ним не согласился.

ВЫШИНСКИЙ: Однако, вернувшись в СССР, вы об этом разговоре (о терроре) передали своим близким товарищам. 

СМИРНОВ: Я рассказал о нем САФОНОВОЙ.

ВЫШИНСКИЙ: А САФОНОВА сегодня об этом разговоре несколько иначе говорила.

СМИРНОВ: Я остаюсь при своем.

ВЫШИНСКИЙ: Хотя Вы с Седовым не согласились, однако сочли необходимым сообщить об этом своей подпольной организации?

СМИРНОВ: Да, не предполагал, что они ее воспримут как установку Троцкого.

ВЫШИНСКИЙ: Почему вы не предполагали? Ведь дли них Седов был так же мало авторитетен, как и для вас. Значит можно установить такой факт: с Седовым вы встречались, с Седовым разговаривали, говорили о терроре и не согласились с установками Седова. Приехав в Москву, передали это дело Тер-Ваганяну, говорили, что вы террористических взглядов держались.

ТЕР-ВАГАНЯН: Из очной ставки с Мрачковским, перед тем, как ты приехал за границу, здесь в Москве происходило совещание, что ты по приезде туда будешь искать встречи с Седовым.

СМИРНОВ: С кем было свиданье?

ТЕР-ВАГАНЯН: Не знаю, но это было при мне.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, за границей был об этом разговор?

СМИРНОВ: Разговор о возможности связи с Троцким мог быть с Сафоновой.

ВЫШИНСКИЙ: Тер-Ваганян заявляет, что, по его данным, он мог быть.

СМИРНОВ: Он мог быть, но из конспиративных соображений, так как поручений мне никто не давал.

ВЫШИНСКИЙ: Но вам конспирация не мешала встречаться с Седовым.

СМИРНОВ: Если бы у меня была такая задача, я бы встретился с Троцким, раньше обменявшись письмами.

ВЫШИНСКИЙ: Как бы то ни было, вы не могли встретиться. Ваша фактическая встреча произошла по предварительному соглашению.

СМИРНОВ: Так, как я рассказывал.

ТЕР-ВАГАНЯН: (Обращаясь к Смирнову) Когда ты вернулся, Иван Никитич, как тебе известно, перед отъездом твоим в трамвае мы имели разговор, когда я вернулся из Тифлиса. Ты мне сказал совершенно дословно, что ты встречался с Пятаковым. Сафонова мне сказала, что ты встречался с Седовым.

СМИРНОВ: У меня с Пятаковым не такие были отношения, чтобы он мог со мной разговаривать.

ВЫШИНСКИЙ: Этот разговор с Тер-Ваганяном был?

СМИРНОВ: Нет, я удивляюсь, откуда он это взял.

ВЫШИНСКИЙ: В 1931 году с Седовым виделись, говорили с ним о терроре. Приехавши в Москву, об этом разговоре передали Сафоновой. Еще кому передали?

СМИРНОВ: Мрачковскому передал.

МРАЧКОВСКИЙ: (Обращаясь к Смирнову) Иван Никитич, когда ты приехал из Берлина, я тебя спросил, виделся ты с кем-нибудь там или не виделся. Ты мне говорил, что Седов несколько раз пытался тебя повидать, но ты отказывался, избегал этих встреч, но через несколько времени сказал, что ты с ним встретился.

СМИРНОВ: Я не мог сказать, чтобы он меня искал.

ВЫШИНСКИЙ: А вы говорили, что вы избегали встречи? 

СМИРНОВ: Я его не избегал, и он меня не искал. 

ВЫШИНСКИЙ: О самом факте свидания с СЕДОВЫМ говорили вы?

СМИРНОВ: О самом факте свидания с СЕДОВЫМ я говорил МРАЧКОВСКОМУ.

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемый МРАЧКОВСКИЙ, что вам говорил СМИРНОВ о свидании с СЕДОВЫМ?

МРАЧКОВСКИЙ: Раньше он пытался отрицать свидание с СЕДОВЫМ, говорил, что он не хотел этой встречи. Затем он мне сказал, что с СЕДОВЫМ виделся, упомянул о том, что он через СЕДОВА связался с ТРОЦКИМ и получил указания о терроре. СМИРНОВ здесь который раз уже упоминает о том, что установка была привезена не как установка, а как простая информация.

ВЫШИНСКИЙ: Как личная точка зрения?

МРАЧКОВСКИЙ: Извините меня, мне очень трудно определить разницу между головой СМИРНОВА и его сапогами, но найти разницу между информацией и дачей установки – для меня не так трудно, и как будто мы все поняли, что это – вопрос не информационный, а вопрос директивный.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, когда вам СМИРНОВ рассказывал о своей беседе с СЕДОВЫМ, то вы содержание этой беседы поняли не как простое сообщение, а как директиву? 

МРАЧКОВСКИЙ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: О чем же говорила эта директива?

МРАЧКОВСКИЙ: В директиве указывалось, что те директивы, которые были до настоящего времени, т.е. до 1931 г., себя уже изжили.

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемый СМИРНОВ, это верно?

СМИРНОВ: Я сказал, что…

ВЫШИНСКИЙ: Отвечайте коротко: было так или не было?

СМИРНОВ: (После некоторого молчания) Примерно… так было.

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемый МРАЧКОВСКИЙ, дальше что говорилось в этой директиве?

МРАЧКОВСКИЙ: Так как прежние директивы себя изжили, ТРОЦКИЙ предлагает перейти на другой метод борьбы – на метод более острый.

ВЫШИНСКИЙ: Кто предлагает: СЕДОВ или ТРОЦКИЙ?

МРАЧКОВСКИЙ: ТРОЦКИЙ.

ВЫШИНСКИЙ: Он говорил о ТРОЦКОМ?

МРАЧКОВСКИЙ: О ТРОЦКОМ. Ведь ни для него, ни для нас СЕДОВ – не авторитет.

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемый СМИРНОВ, правильно это, что СЕДОВ был для вас не авторитетом?

СМИРНОВ: Нет, СЕДОВ не был авторитетом для меня.

ВЫШИНСКИЙ: А ТРОЦКИЙ был для вас авторитетом?

СМИРНОВ: ТРОЦКИЙ был.

ВЫШИНСКИЙ: Был ли для вас, СМИРНОВА, ТРОЦКИЙ в 1931 г. авторитетом?

СМИРНОВ: В 1931 г. ТРОЦКИЙ для меня авторитетом не был.

ВЫШИНСКИЙ: А в 1932 г.?

СМИРНОВ: И в 1932 г. не был.

ВЫШИНСКИЙ: А когда Вы получали от него директиву через ГАВЕНА, он тогда был для Вас авторитетом?

СМИРНОВ: Он тогда не был для меня авторитетом.

ВЫШИНСКИЙ: Однако директиву он вам давал?

СМИРНОВ: Он передал директиву через ЮРИЯ ГАВЕНА.

ВЫШИНСКИЙ: И Вы ее приняли?

СМИРНОВ: Принял. Я не был с нею согласен.

ВЫШИНСКИЙ: Коли вы не были согласны, зачем вы ее приняли?

СМИРНОВ: Я ее принял не для исполнения.

ВЫШИНСКИЙ: Раз приняли, то, очевидно, для исполнения, а не просто механически.

СМИРНОВ: Я об этом скажу… 

ВЫШИНСКИЙ: Для чего-то вам директива передана. Ведь центр организовался на основе террора.

СМИРНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Вы были членом центра?

СМИРНОВ: Был, да.

ВЫШИНСКИЙ: Центр<а>, который организовался на основе директивы о терроре?

СМИРНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, этот центр организовался на основе директивы о терроре, а вы были членом этого центра?

СМИРНОВ: Да, был.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, эта директива была и для вас? 

СМИРНОВ: Да, она была передана мне.

ВЫШИНСКИЙ: Она была не только передана через вас, но она была директива и для вас.

СМИРНОВ: Она была передана как директива.

ВЫШИНСКИЙ: Вы ее приняли?

СМИРНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Как же вы утверждаете, что Троцкий, от кого исходила эта директива, был для вас не авторитет?

СМИРНОВ: Директива эта была мной передана в центр, в котором я, хотя и числился, но работы никакой не вел.

ВЫШИНСКИЙ: О работе мы будем говорить дальше. Зиновьев нам здесь показал, что в 1932 году через вас была получена директива от Троцкого, и на этой основе было решено организовать центр.

СМИРНОВ: Центр был ранее организован.

ВЫШИНСКИЙ: Эту директиву центр принял?

СМИРНОВ: Я в центре оставался.

ВЫШИНСКИЙ: И приняли?

СМИРНОВ: Я с ней не был согласен.

ВЫШИНСКИЙ: Как это можно понять: приняли директиву, не будучи с ней согласны?

СМИРНОВ: Я эту директиву выслушал и передал центру, центр принял, но я в его работе участия не принимал.

ВЫШИНСКИЙ: Когда же вы вышли из центра?

СМИРНОВ: Я и не собирался выходить, не из чего было.

ВЫШИНСКИЙ: Центр существовал?

СМИРНОВ: Какой там центр…

ВЫШИНСКИЙ: Мрачковский, центр существовал? 

МРАЧКОВСКИЙ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Зиновьев, центр существовал? 

ЗИНОВЬЕВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Евдокимов, центр существовал? 

ЕВДОКИМОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Бакаев, центр существовал?

БАКАЕВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Как же вы, Смирнов, позволяете себе утверждать, что центра не было?

СМИРНОВ: А было ли хотя <бы> один раз заседание центра?

ВЫШИНСКИЙ: Но с вами держали связь как с членом центра. Зиновьев, вы держали связь со Смирновым, как с членом центра?

ЗИНОВЬЕВ: Держал, несомненно, и совещание нас двоих составляло совещание двух половин, составляющих одно целое.

ТЕР-ВАГАНЯН: (с места) Два руководителя двух партий.

ВЫШИНСКИЙ: Тер-Ваганян, Смирнов был руководителем троцкистской части центра?

ТЕР-ВАГАНЯН: Он был руководителем троцкистской части этого блока и вел работу по организации и консолидации и соединению двух частей. Мне совершенно непонятно это дело.

ВЫШИНСКИЙ: Итак, вы, Мрачковский, в 1931 году получили от Смирнова указание о терроре или не получали?

МРАЧКОВСКИЙ: Получил.

ВЫШИНСКИЙ: Как его личное указание или иначе?

МРАЧКОВСКИЙ: Как директиву Троцкого.

МРАЧКОВСКИЙ: Троцкий для вас был авторитетом?

МРАЧКОВСКИЙ: Да, был.

ВЫШИНСКИЙ: А для Смирнова Троцкий был авторитетом?

МРАЧКОВСКИЙ: Тоже.

ВЫШИНСКИЙ: Правильно ли, что Смирнов был главой организации, как бы фактическим заместителем Троцкого?

МРАЧКОВСКИЙ: Я вообще не понимаю, Смирнов хочет здесь изобразить из себя сельского почтаря, но мы Смирнова прямо считали заместителем Троцкого.

ВЫШИНСКИЙ: Вы говорите это от себя?

МРАЧКОВСКИЙ: От себя, Ваганяна и Шуры Сафоновой.

ВЫШИНСКИЙ: Ваганян, подтверждаете это?

ТЕР-ВАГАНЯН: Совершенно точно.

ВЫШИНСКИЙ: Можно считать установленным следующий факт, что вы разговаривали с Седовым о терроре, и сообщили об этом Мрачковскому, которой принял это как директиву от Троцкого, потому что как для вас, так и для Мрачковского Седов не был авторитетом, хотя этот факт вы и отрицаете.

СМИРНОВ: Я не отрицаю того, что Мрачковский принял это как директиву Троцкого, но я так это не принимал.

ВЫШИНСКИЙ: Вы приняли это как личное указание Седова, а не как указание Троцкого, и несмотря на это вы передали об этом вовсе не авторитетном указании Мрачковскому. 

СМИРНОВ: Мрачковскому и Сафоновой.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Обвиняемый Ольберг хочет сделать замечание.

ВЫШИНСКИЙ: Теперь дальше пойдем. Пришел 1932 год.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимый Ольберг желает что-то сказать. Подсудимый Ольберг, что вы желаете сказать?

ОЛЬБЕРГ: Я хочу сделать заявление по поводу показаний Смирнова, в связи с его встречей с Седовым. Вот уже второй день, как Иван Никитич Смирнов пытается обмануть Верховный Суд Советской страны, а вместе с тем миллионы трудящихся, взоры которых обращены к этому залу.

ВЫШИНСКИЙ: Факты, факты!

ОЛЬБЕРГ: В 1931 году я жил в Берлине и встречался неоднократно со Львом Седовым.

ВЫШИНСКИЙ: Лев Седов это сын Троцкого?

ОЛЬБЕРГ: Лев Седов это старший сын Троцкого. С ним я состоял в переписке с начала 1930 года. Весной 1931 года Седов приехал в Берлин. С этого времени датируется наше личное знакомство. Во время пребывания Седова в Берлине, в частности, в 1931 году, я неоднократно с ним встречался. В одну из наших встреч, которая имела место в ноябре или декабре 1931 года в кафе на Нюренбергплаце, где мы обычно встречались, Седов рассказал мне о своем свидании с Иваном Никитичем Смирновым в совершенно иной версии, чем та, которую мы слышали здесь. Лев Седов несколько раз говорил мне о Смирнове как о руководителе троцкистской организации в Советском Союзе, отзывался о нем с большим уважением, он сказал, что некоторое время тому назад он имел несколько встреч со Смирновым. Смирнов приехал в Берлин и нашел его там. Террористические настроения, которые имелись у Седова, по его словам, не были новы для Ивана Никитича Смирнова. Среди русских троцкистов, т.е. среди троцкистов в Советском Союзе в 1931 году также были троцкистские настроения.

ВЫШИНСКИЙ: То есть террористические настроения.

ОЛЬБЕРГ: Да, террористические. Иван Никитич Смирнов отправился в Берлин для того, чтобы попытаться узнать об отношении Троцкого к террору.

ВЫШИНСКИЙ: Откуда вам это известно?

ОЛЬБЕРГ: Это мне известно от самого Льва Львовича Седова. Лев Седов, услышав вопрос Смирнова, а также вопрос о блоке с зиновьевцами, передал этот вопрос своему отцу и получил от Льва Давидовича Троцкого ответ, который являлся директивой для троцкистов Советского Союза. Эта директива Л.Д. Троцкого гласила: необходимо перейти к террористическим действиям.

ВЫШИНСКИЙ: (К Смирнову). Седов вам так и говорил, что Троцкий считает, что необходимо…

СМИРНОВ: …{Перейти} Что, по мнению Троцкого, старые способы изжиты и нужно перейти к насильственным действиям.

ВЫШИНСКИЙ: Он говорил, что нужно перейти к террористическим действиям?

СМИРНОВ: Это, вероятно, уже тут записано. Очень трудно через пять лет восстанавливать слова точно.

ВЫШИНСКИЙ: Приблизительно можно так сказать?

СМИРНОВ: Можно сказать его мысль…

ВЫШИНСКИЙ: Мысль о необходимости или целесообразности…

СМИРНОВ: …Применения насильственных мер в борьбе.

ВЫШИНСКИЙ: Вы поняли это как мысль о терроре? Ольберг передает то же самое.

ОЛЬБЕРГ: По словам Седова мне стало известно, что во время этих бесед, имевших место между Смирновым и сыном Троцкого, Иван Никитич развил план троцкистско-террористической деятельности.

СМИРНОВ. В 1931 году?

ОЛЬБЕРГ: Да, это было в 1931 году от рождества христова. И вот этот план, по словам Седова, заключался в том, что необходимо вести работу по трем линиям. С одной стороны, необходимо создать контакт или поддерживать его, поскольку он уже создан между людьми, известными в советском Союзе как троцкисты. Сюда относились и те люди, которые уже восстановлены в партии и продолжают троцкистскую деятельность как двурушники, и те, кто еще в партии не восстановлен. Ко второй группе Иван Никитич относил тех троцкистов, которые ни коммунистической партии, ни советской власти как троцкисты не известны. И наконец, к третьей группе принадлежали троцкисты, которых следовало перебросить из-за границы, из-за кордона в помощь троцкистской контрреволюционной организации в Советском Союзе.

Таково было то, что Седов мне коротко назвал планом Ивана Никитича. Насколько я понял и насколько мне известно со слов Седова, никаких возражений против этого плана не было.

Я должен также теперь сказать несколько слов о роли Седова, хотя подробно я могу это сделать в своих показаниях. Я хочу об этом сказать здесь, именно в связи со Смирновым. Любой участник троцкистского движения…

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемый Ольберг, мы будем вас допрашивать, будем говорить о вас и тогда вы сможете это сказать.

ОЛЬБЕРГ: Я хочу сказать в связи с этим.

ВЫШИНСКИЙ: По вопросу о встрече с Седовым вы можете еще что-нибудь сказать?

ОЛЬБЕРГ: Я хочу об этом сказать в связи с самой функцией, которую исполнял Седов. И мне, и другим троцкистам Запада, так же как и троцкистам Советского Союза, было известно, что Седов самостоятельной фигурой не является. Его рассматривали исключительно как передатчика воли и политики Льва Давыдовича Троцкого.

ВЫШИНСКИЙ: Об этом и Смирнов говорит, что он не был сам по себе авторитетом.

ОЛЬБЕРГ: Если он не был сам по себе авторитетом, то тем более, его выражение о терроре не может быть рассматриваемо ни в коем случае как самостоятельное выражение его мнения. Это есть высказанная и переданная им Смирнову директива Троцкого о терроре. Вот что я хотел сказать.

ВЫШИНСКИЙ: Перехожу к 1932 году. Подсудимый Смирнов, в 1931 году вы все-таки условились со Седовым относительно явок?

СМИРНОВ: О переписке.

ВЫШИНСКИЙ: Он дал вам свои адреса, а вы ему свои?

СМИРНОВ: Я ему своих не давал, а взял у него два адреса. 

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вы хотите сказать, что разговор о терроре не повлиял отрицательно на вашу организационную связь с ним?

СМИРНОВ: Я взял два адреса, еще не зная, буду ли я с ним переписываться.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вы взяли два адреса, не зная, будете ли переписываться?

СМИРНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: А зачем же вы тогда брали?

СМИРНОВ: В течение целого года я ни одного письма не послал.

ВЫШИНСКИЙ: Нам это неизвестно. Когда вы брали адреса, вы рассчитывали, что может быть придется написать?

СМИРНОВ: Да, я думал.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, вы взяли адреса, рассчитывая переписываться, а сейчас говорили, что взяли их, не рассчитывая на переписку. Здесь какое-то недоразумение.

В 1932 году приезжает из-за границы Гавен и привозит вам письменные и устные директивы?

СМИРНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Расскажите об этом?

СМИРНОВ: Хорошо. О том, что Гавен приехал в Москву, я узнал от Шкловского. Шкловский мне рассказал, что приехал Гавен. Гавена он знал по оппозиционной борьбе, вместе с ним они были в «буфере» [1], и сказал, что привез письмо от Троцкого. Я не знаю, нужно ли его здесь повторять.

ВЫШИНСКИЙ: Кроме этого, что он вам сообщил?

СМИРНОВ: Он передал мне информационное письмо, в котором было указано о необходимости объединения всех оппозиционеров. Кроме этого письма ШКЛОВСКИЙ мне ничего не говорил относительно террористической установки Троцкого. Примерно через неделю после разговора ШКЛОВСКОГО со мной ко мне на работу явился Юрий ГАВЕН и пригласил меня к себе на квартиру. Дня через два у меня состоялось свидание с ГАВЕНОМ, который передал мне упомянутое письмо, написанное карандашом, но не рукой Троцкого, но стиль письма был Троцкого. Здесь же он устно передал мне установку Троцкого на метод внутрипартийной борьбы, но опять-таки я не могу сейчас текстуально передать, как мне об этом говорил ГАВЕН, ибо сам он передавал мне об этом на память, но мысль была такая – ввиду очень крепкого внутрипартийного зажима, ввиду того, что всякие оппозиционные течения разбиты, что никакого массового движения создать нельзя, поэтому на сцену должно выступить насильственное <устранение> верхушки руководства, но никаких имен названо не было. Само собой разумеется, как я полагал, речь шла, в первую очередь, о СТАЛИНЕ. Это было как раз в тот момент, когда в Москве под влиянием дела ЭЙСМОНТА шли разговоры о всякого рода насильственных мероприятиях, а поэтому мысль, выраженная ГАВЕНОМ, меня не удивила. Не удивила эта мысль меня еще и потому, что по бюллетеням, которые я читал за границей, в своих статьях Троцкий чрезвычайно заострял вопрос против Сталина. 

ВЫШИНСКИЙ: Дальше.

СМИРНОВ: Когда я взял от ГАВЕНА это письмо, я его читал некоторым своим товарищам.

ВЫШИНСКИЙ: Можно считать установленным, что вы в 1932 году получили новую директиву от Троцкого через Гавена?

СМИРНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Эта директива содержала прямое указание о необходимости перехода на путь террористической борьбы против руководства партии?

СМИРНОВ: Совершенно верно.

ВЫШИНСКИЙ: В первую очередь, против…?

СМИРНОВ: Там имена не были указаны.

ВЫШИНСКИЙ: Вы поняли, что террористическая борьба прежде всего должна быть начата с товарища СТАЛИНА? 

СМИРНОВ: Да, я так понял.

ВЫШИНСКИЙ: Так и передали своим товарищам, таким образом и оформился террористический блок?

СМИРНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: ТЕР-ВАГАНЯН вел по вашему поручению с зиновьевцами разговор о блоке?

СМИРНОВ: Вел разговор через Каменева.

ВЫШИНСКИЙ: По вашему поручению?

СМИРНОВ: Да, по моему поручению.

ВЫШИНСКИЙ: Вы все-таки были главным руководителем троцкистской части?

СМИРНОВ: Они так говорят, не было никакого главного руководителя, а была тройка.

ВЫШИНСКИЙ: Вам Тер-Ваганян давал какие-либо поручения?

СМИРНОВ: Поручений Ваганяна я сейчас не могу вспомнить. Может быть, давал. (Смех)

ВЫШИНСКИЙ: А вы давали поручения Тер-Ваганяну? Вы поручали Тер-Ваганяну переговорить с Каменевым? Говорил Тер-Ваганян с Каменевым от вашего имени или с вашего ведома?

СМИРНОВ: Он мог говорить не с моего ведома, а с ведома нас {троцкистов} троих.

ВЫШИНСКИЙ: Но с ведома вас троих – вы, Мрачковский, Тер-Ваганян. Кто был старше и авторитетнее?

СМИРНОВ: Я был по возрасту старше, Тер-Ваганян по литературе – он пишет, Мрачковский по военной части. Каждый по своим достоинствам и качествам. (Смех в зале)

ВЫШИНСКИЙ: (Обращаясь к Мрачковскому) Кто вел в вашей группе ведущую роль?

МРАЧКОВСКИЙ: Тер-Ваганяну было дано поручение вести переговоры с Зиновьевым. Смирнову дано было поручение вести переговоры об организации группы. Пусть Смирнов скажет – давал я ему такие поручения?

ВЫШИНСКИЙ: (К Тер-Ваганяну) Вы давали такие поручения Смирнову?

ТЕР-ВАГАНЯН: Нет, Смирнов сам вел переговоры с зиновьевцами. Когда было предложено вести переговоры с ЛОМИНАДЗЕ, то Смирнов должен был вести переговоры с Зиновьевым и Каменевым, а Мрачковскому – с Ломинадзе.

ВЫШИНСКИЙ: В порядке разделения труда. Положа руку на сердце, что нужно сказать? Кто был руководителем организации?

ТЕР-ВАГАНЯН: Иван Никитич Смирнов был главой организации.

ВЫШИНСКИЙ: (Обращается к Мрачковскому) Подтверждаете?

МРАЧКОВСКИЙ: Если я был в свое время командующий войсками, то Смирнов был председателем Реввоенсовета. (Смех)

ВЫШИНСКИЙ: Смирнов, вы подтверждаете свои показания, что в 1932 году Тер-Ваганян заключил с Каменевым, Зиновьевым и Ломинадзе блок для совместной борьбы с ВКП(б)?

СМИРНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И что в основу этого блока была положена директива Троцкого?

СМИРНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И что эта директива Троцкого говорила о терроре, о терроре против руководителей ВКП(б) и государства и раньше всего против т. Сталина?

СМИРНОВ: Полагаю, что так.

<…> [2]

СМИРНОВ: Я хотел бы рассказать о том, как образовался блок.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Какой блок?

СМИРНОВ: Блок зиновьевцев с троцкистами, объединенный центр, который я несколько раз называл.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Троцкистский центр из кого состоял? 

СМИРНОВ: СМИРНОВ, ВАГАНЯН, МРАЧКОВСКИЙ.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: СМИРНОВ все-таки идет первым.

СМИРНОВ: (усмехаясь) Ну… Я хотел бы рассказать, как образовался блок, если разрешите.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

СМИРНОВ: Здесь ЗИНОВЬЕВ сегодня в импровизационной форме рассказывал, как он вел со мною переговоры в середине 1932 г. о блоке. Прежде, чем пойти на суд, я накануне суда имел возможность ознакомиться с показаниями ЗИНОВЬЕВА, и во всех показаниях ЗИНОВЬЕВА я ничего не нашел относительно его связи со мной и разговоров со мной, кроме одной маленькой заметки, в которой говорилось о том, что на даче ЗИНОВЬЕВА, в Ильинском, в присутствии КАРЕВА, КАМЕНЕВА и др<угих> упоминалась фамилия СМИРНОВА. Нигде не говорится, что ЗИНОВЬЕВ вел со мною переговоры. Сегодня ЗИНОВЬЕВ совершенно неожиданно, вне связи с тем, что он сказал в его показаниях, рассказал, что он со мною три раза встречался в столовой Совнаркома, что мы с ним беседовали несколько часов и что в этих беседах, которым он придавал чрезвычайно важное значение, были заложены основы блока на террористических началах [3]. Возможная ли это вещь, чтобы два таких человека, как ЗИНОВЬЕВ – известное лицо, и такой человек, как я – организатор троцкистской оппозиции, могли усесться на диване в совнаркомовской столовой и на глазах у членов ЦК, у членов ЦИК, у членов Верховного суда, членов Коллегии ГПУ, – вести деловые беседы о блоке, о терроре. Это же курам на смех. Я заявляю, что этих заседаний в столовой Совнаркома, в которых решались вопросы о блоке и о терроре, – не было. Это – чистейшая фантазия ЗИНОВЬЕВА, которую он не потрудился раньше в протоколах изложить. 

ВЫШИНСКИЙ: Блок был создан?

СМИРНОВ: Был создан.

ВЫШИНСКИЙ: Вы участвовали в создании этого блока?

СМИРНОВ: Я вам сейчас расскажу о своем участии. 

ВЫШИНСКИЙ: Зачем длинные речи? Отвечайте коротко на мой вопрос: блок был создан?

СМИРНОВ: Был создан.

ВЫШИНСКИЙ: Вы участвовали в создании блока?

СМИРНОВ: Да, участвовал.

ВЫШИНСКИЙ: Блок был создан с зиновьевцами, в частности, блок с ЗИНОВЬЕВЫМ и КАМЕНЕВЫМ?

СМИРНОВ: Так.

ВЫШИНСКИЙ: Вы это знали?

СМИРНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И в создании блока участвовали?

СМИРНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Блок создан на террористических основах?

СМИРНОВ: Я уже это говорил.

ВЫШИНСКИЙ: Против руководителей партии и правительства? Вы это подтверждаете?

СМИРНОВ: Я уже это подтвердил.

ВЫШИНСКИЙ: Так в чем же дело, что вы еще хотите разъяснить?

СМИРНОВ: Я прошу только пять минут, чтобы рассказать, как создался блок.

ВЫШИНСКИЙ: Пожалуйста, рассказывайте.

СМИРНОВ: Блок создался не так, как рассказывал ЗИНОВЬЕВ, и не так, как рассказывал КАМЕНЕВ. А было дело так. Начиная со второй половины 1932 г. у троцкистов началось сближение с группой ЛОМИНАДЗЕ. Связь с ЛОМИНАДЗЕ и с группой леваков держал ТЕР-ВАГАНЯН, и связи эти настолько упрочились, что уже во второй половине 1932 г. речь шла о слиянии, причем, в сущности, уже трудно было различить – где левак и где троцкист.

В октябре месяце, когда я вернулся с Кавказа, мне Ваганян сказал…

ВЫШИНСКИЙ: Год?

СМИРНОВ: Октябрь 1932 года, мне Ваганян сказал, что в Гаграх – Каменев, Ломинадзе, Шацкин и Федоров вели разговоры о блоке и договорились и даже там, в Гаграх, наметили центр, тот центр, о котором мы здесь разговариваем. Это было сказано в октябре. Ваганян с Каменевым встречался несколько раз. Я спросил у Ваганяна – на каких же основах этот блок создается, и он мне привел слова Каменева о том, что Каменев заявил, что никакой платформы создавать не надо, когда нужно будет – платформу напишем в два часа. Нужны три основных момента, первое – внутрипартийная демократия, второе – примирение с деревней, и третье – укрепление рубля. Вот, что мне передал Ваганян от лица Каменева.

ВЫШИНСКИЙ: А террор?

СМИРНОВ: Не был упомянут.

ВЫШИНСКИЙ: Вы сейчас только что признали, что блок организовался на основе террора, а теперь говорите, что о терроре разговора было.

СМИРНОВ: Разрешите дальше сказать, В ноябре месяце, когда я получил установку Троцкого на террор через Юрия Гавена, я эту установку передал Ваганяну.

ВЫШИНСКИЙ: Для чего вы передали эту установку Ваганяну? 

СМИРНОВ: Просто для того, чтобы он ознакомился, так же как и он меня знакомил с тем, что он узнавал.

ВЫШИНСКИЙ: Для какой цели?

СМИРНОВ: Просто для взаимного осведомления обо всем.

ВЫШИНСКИЙ: Для использования?

СМИРНОВ: Нет, но поскольку мы были в центре, то он сообщал мне то, что слышал от леваков и от Каменева, а я сообщал то, что слышал со своей стороны.

ВЫШИНСКИЙ: У Ваганяна была связь с Троцким?

СМИРНОВ: У Ваганяна с Троцким связи не было.

ВЫШИНСКИЙ: А у вас была?

СМИРНОВ: Через Юрия Гавена…

ВЫШИНСКИЙ: Связь была у вас непосредственная?

СМИРНОВ: У меня было два адреса…

ВЫШИНСКИЙ: Я вас спрашиваю, связь была у вас?

СМИРНОВ: У меня было два адреса…

ВЫШИНСКИЙ: Ответьте, связь была?

СМИРНОВ: Если наличие адресов называется связью…

ВЫШИНСКИЙ: А вы как это называете?

СМИРНОВ: Я вам сказал, что я получил два адреса. 

ВЫШИНСКИЙ: У вас была связь с Троцким?

СМИРНОВ: У меня было два адреса.

ВЫШИНСКИЙ: Личная связь была?

СМИРНОВ: Личной связи не было.

ВЫШИНСКИЙ: Почтовая связь с Троцким была?

СМИРНОВ: Почтовая связь с сыном Троцкого была.

ВЫШИНСКИЙ: А через Гавена получили письмо от Седова или от Троцкого? 

СМИРНОВ: Гавен привез письмо от Троцкого. 

ВЫШИНСКИЙ: А я вот вас об этом и спрашиваю: у Ваганяна была связь о Троцким, вы говорите, нет, а у вас была связь с Троцким, отвечайте, да или нет?

СМИРНОВ: Я говорил очень подробно, что я писал Троцкому письмо и получил от него ответ.

ВЫШИНСКИЙ: Это связь или нет?

СМИРНОВ: Связь.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, была связь?

СМИРНОВ: Была. Я не понимаю, что вы тут меня ловите, когда я и раньше это говорил, на такой вопрос тратить столько времени.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Если бы вы сразу отвечали, то меньше потратилось бы времени, вы сами затягиваете следствие.

СМИРНОВ: Я наоборот стараюсь облегчить следствие.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Чем облегчать, скажите просто, что не желаете давать показания.

СМИРНОВ: Я говорю, что я в ноябре получил от Гавена письмо.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: От Гавена или от Троцкого?

СМИРНОВ: Гавен привез его от Троцкого.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, Гавен привез письмо от Троцкого? Значит, была директива от Троцкого?

СМИРНОВ: Я так и говорил.

ВЫШИНСКИЙ: Эта директива легла в основу блока. Значит, она была авторитетной для блока?

СМИРНОВ: То есть не директива, а, вы хотите сказать, Троцкий? Директива блоком была принята.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, блок с этой директивой считался? Значит, можно сказать, что для блока Троцкий был авторитетен? Я хочу, чтобы вы это сказали.

СМИРНОВ: Да. Он был авторитетен.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, он был авторитетен и для блока, и для вас как члена блока?

СМИРНОВ: Для меня он не был авторитетен. (Смех в зале). Я передал эту директиву Ваганяну, и от него она пошла к Зиновьеву. Это было в декабре месяце, а в декабре месяце был выслан Зиновьев.

ВЫШИНСКИЙ: (К председателю). Позвольте спросить Ваганяна. (К Ваганяну) Вам передал Смирнов директиву, которую он получил от Троцкого через Гавена?

ТЕР-ВАГАНЯН: Нет. Смирнов путает. Каменев был выслан в ноябре или в декабре. Зиновьев был выслан в ноябре.

ВЫШИНСКИЙ: А Смирнов говорит, что в декабре.

СМИРНОВ: Гавен приехал в декабре. Я не знаю, когда Зиновьев уехал, но в начале декабря я передал эту директиву Ваганяну.

ВЫШИНСКИЙ: (К Ваганяну) Вы получили ее?

ТЕР-ВАГАНЯН: Нет. Речь шла о письме. Это письмо вызвало довольно резкий разговор с ним и с Сафоновой.

ВЫШИНСКИЙ: Но директива не была в письме? Он вам не говорил об устной директиве?

ТЕР-ВАГАНЯН: Я после сентябрьского свидания с Каменевым больше его не видел. После этого я не видел ни Зиновьева, ни Каменева. Если я не видел Каменева, то я никак не мог видеть и Смирнова. 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимый Каменев.

КАМЕНЕВ: Я хочу указать, что история блока, хронологическая и фактическая история блока Смирновым явно извращена, потому ли, что он все забыл, но все свидания происходили не тогда, когда он говорит, и не так.

ВЫШИНСКИЙ: А когда и как?

КАМЕНЕВ: Я уже рассказал. Для того, чтобы подтвердить неправильность его информации по всем этим свиданиям с Ваганяном, я хочу сказать, что переговоры он вел от имени Мрачковского и Смирнова, иначе не было бы о чем говорить. {Все эти свидания происходили} Свидание произошло в начале лета 1932 года. Второе свидание, о котором говорит Иван Никитич, с Шацкиным, происходило в Гаграх в конце ноября [4] 1932 года. Из Гагр я был вызван в начале ноября ЦКК, и числа 15 ноября я уехал в ссылку. Так что (говорит Смирнову) вы все перепутали. А между этими свиданиями – моим свиданием с Ваганяном и моими беседами с Ломинадзе, между ними находятся переговоры Евдокимова с Мрачковским и переговоры Зиновьева со Смирновым, те переговоры, которые охарактеризованы правильно как решающие переговоры, по той причине, что Смирнов был ведущим и главенствующим членом троцкистской организации, был подлинным заместителем Троцкого в стране.

Так что вот хронология и вот даты событий. И поэтому, так как соглашение между группой Ломинадзе и Ваганяном, как признал сам Иван Никитич, было заключено уже, как он говорил, – они почти слились – к лету, какую же картину мы имели? Мои переговоры с Ваганяном летом. В этот момент слияние троцкистов с группой Ломинадзе и Шацкина почти в единую организацию, как свидетельствует об этом Смирнов. Переговоры Мрачковского с Евдокимовым, переговоры Зиновьева со Смирновым на этой базе заключения блока. То, что я после этого виделся дополнительно в конце октября с Ломинадзе в Гаграх, было условием блока, потому что они уже входили в блок, а это дополнительное свидание, которое было важным и интересным, но не легло в основу блока [5].

ВЫШИНСКИЙ: Таким образом, вы ведете переговоры в это время с Тер-Ваганяном, Евдокимов ведет переговоры с Мрачковским, Зиновьев со Смирновым. На основе какого принципа?

КАМЕНЕВ: Я уже говорил, и подтверждал это. На основе того, что мы – зиновьевцы выставляем как основную цель и метод – террор, и на основе того, что троцкисты, со своей стороны, на основе полученной директивы, настаивают на том же, т.е. на террористической деятельности той организации, которая создается в переговорах.

ВЫШИНСКИЙ: Итак, это было до приезда Гавена в 1932 году?

КАМЕНЕВ: Я не знаю.

ТЕР-ВАГАНЯН: До приезда.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, Смирнов с Зиновьевым, вы – Каменев с Тер-Ваганяном и Евдокимов с Мрачковским еще до приезда из-за границы Гавена, привезшего эту директиву Троцкого о терроре, вели переговоры об организации блока на основе террора?

ТЕР-ВАГАНЯН: На основе прежней директивы, привезенной от Троцкого через Седова.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, я хочу сказать, что полученная от Смирнова через Седова в 1931 году директива была в этом смысле решающей?

ТЕР-ВАГАНЯН: Легла в основу.

ВЫШИНСКИЙ: Так, легла в основу. Это потому, что эта была директива Седова или потому что была директива Троцкого?

КАМЕНЕВ: Это вы меня спрашиваете?

ВЫШИНСКИЙ: Да.

КАМЕНЕВ: Для нас, для заключения блока, для организации террористического заговора, который ни для одного из нас не представлялся игрушкой или шуткой, а был важным моментом в нашей политической деятельности, в личной биографии каждого из нас, этот заговор не мог быть заключен ни на основе директив Ивана Никитича Смирнова, самого по себе, ни на основе тем более директив какого-то Седова, а только на основе исключительно директивы Троцкого, с которым мы сговаривались через Смирнова. А с кем Смирнов сносился технически, с Седовым или Петровым, это не играло для нас ни малейшей роли. Следовательно, мы были уверены, что Смирнов – достаточно опытный организатор и достаточно близкий человек к Троцкому, чтобы найти пути сношений с ним.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно объяснение Смирнова о том, что в 1931 году при свидании с Седовым он получил не установку, а лишь личное мнение, как можно расценивать?

КАМЕНЕВ: Как попытку представить дело, которому могут поверить только дети не старше 8 лет (смех в зале).

ЕВДОКИМОВ: Когда я вел переговоры с Мрачковским и Смирновым в присутствии Тер-Ваганяна… 

ВЫШИНСКИЙ: А со Смирновым вы вели переговоры? 

ЕВДОКИМОВ: Да, я лично. Я показал это во время допроса. Я хочу только подчеркнуть одно, что тогда в вагоне Мрачковского уже разговаривали о директиве Троцкого. Я тоже не знаю, через кого она была передана, не знаю, приехал этот Гавен или нет. Я знаю, что была директива Троцкого о переходе к террористическим методам борьбы.

ВЫШИНСКИЙ: В каком году?

ЕВДОКИМОВ: В июле-августе месяце 1932 года.

МРАЧКОВСКИЙ: Я подтверждаю то, что говорил ЕВДОКИМОВ, но должен сказать, так как поставлен вопрос о том, что Зиновьев разговаривал со Смирновым, Тер-Ваганян с Каменевым, Мрачковский с Евдокимовым, должен сказать, что Мрачковский разговаривал с Евдокимовым в присутствии Ивана Никитовича Смирнова. Так что персонально со мной где-нибудь в другом месте разговора не было. Он происходил в присутствии моего вождя. (шум в зале)

ВЫШИНСКИЙ: Правильно это, Смирнов?

СМИРНОВ: Я прошу подтвердить Ваганяна.

ВЫШИНСКИЙ: Ваганяна в вагоне тогда не было, а Мрачковский и Евдокимов были с вами.

СМИРНОВ: Вчера я по этому поводу сказал, что в вагоне мы были вместе с ЕВДОКИМОВЫМ и там был Мрачковский, а Тер-Ваганяна не было, а вместо Тер-Ваганяна там оказался САФАРОВ, в присутствии которого Евдокимов отказался разговаривать.

МРАЧКОВСКИЙ: Мрачковский говорил вчера, что у вас разговор был до появления Сафарова, спросим Мрачковского.

МРАЧКОВСКИЙ: В 1934 году, когда был арестован Сафаров, то он в своих показаниях говорил о нашем блоке и о терроре, это может подтвердить Евдокимов. Когда у нас происходил этот разговор и когда появился Сафаров, то Евдокимов, увидя последнего, испугался. Тогда я сказал: «Жорж, не бойся, народ свой».

ВЫШИНСКИЙ: Так было, обвиняемый Евдокимов?

ЕВДОКИМОВ: {Правильно} Не помню.

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемый СМИРНОВ, вы это подтверждаете?

СМИРНОВ: Я не помню такого разговора [6].

ЕВДОКИМОВ: При Смирнове не было разговора на эту тему по очень простой причине, а именно – я не знал, на какой позиции стоит Смирнов.

ВЫШИНСКИЙ: А Тер-Ваганян присутствовал при этом разговоре?

ЕВДОКИМОВ: Да.

МРАЧКОВСКИЙ: По-моему, Тер-Ваганян был.

СМИРНОВ: Нет, его не было.

ТЕР-ВАГАНЯН: Кому же теперь верить?

ЕВДОКИМОВ: Я во время своего допроса говорил, что можно о присутствии или отсутствии отдельных лиц позабыть, но я твердо помню, что Мрачковский и Ваганян там были. Но не помню, была ли там Сафонова. 

СМИРНОВ: Мне кажется, не была.

ЕВДОКИМОВ: Я помню, что мы садились в машину – я,  Мрачковский, Смирнов и Сафонова, а также помню, что Сафонова просила ее высадить по дороге, но не помню – высадили мы ее или нет.

ВЫШИНСКИЙ: Вы помните, что Мрачковский был?

ЕВДОКИМОВ: Был.

ВЫШИНСКИЙ: СМИРНОВ был?

ЕВДОКИМОВ: Был.

ВЫШИНСКИЙ: Разговор о террористических актах был?

ЕВДОКИМОВ: Был.

ВЫШИНСКИЙ: Причем говорилось не вообще о терроре, а о директиве Троцкого, так, СМИРНОВ?

СМИРНОВ: Факт, но я не знаю куда он прет.

ТЕР-ВАГАНЯН: (обращаясь к Смирнову) Я прошу вас относиться с должным уважением, если не к себе, то к нам. Если бы вы привезли директиву и сказали, что эта директива какого-то мальчишки, то я бы плюнул с шестого этажа.

СМИРНОВ: А я бы с двенадцатого. Я передавал как установку Седова.

ВЫШИНСКИЙ: Он для вас не авторитетен.

СМИРНОВ: Да, я сказал, что Седов для меня не авторитетен.

ВЫШИНСКИЙ: Как-то не вяжется – то он не авторитетен, то вы передаете его установки. Почему вы оставались в центре, не будучи согласны с основной установкой?

СМИРНОВ: Фактически я ушел.

ВЫШИНСКИЙ: Потому что вас арестовали?

СМИРНОВ: Нет, до этого на собраниях не бывал.

ВЫШИНСКИЙ: Вы давали поручения группе?

СМИРНОВ: Нет, не давал.

ВЫШИНСКИЙ: (Обращается к Мрачковскому) Мрачковский, давал он такие директивы?

МРАЧКОВСКИЙ: Да.

СМИРНОВ: Я ему не давал директив.

МРАЧКОВСКИЙ: Директивы были даны в начале 1931 года, по приезде его из-за границы.

ВЫШИНСКИЙ: Что он вам сказал?

МРАЧКОВСКИЙ: Что надо приступить к подбору людей, которых мы хорошо знаем, что, ты знаешь, что задача ставится перед нами серьезная, что надо отобрать людей серьезных, волевых. Это он говорил у себя на квартире.

СМИРНОВ: Это на моей квартире было? Где моя квартира? 

МРАЧКОВСКИЙ: Да, в 1931 году это было на Пресне.

ВЫШИНСКИЙ: На Пресне он был?

СМИРНОВ: Не на самой Пресне, но в том районе был.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, правду говорит Мрачковский, он у вас бывал, и вы дали прямую директиву организовать людей?

МРАЧКОВСКИЙ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: (Обращается к Смирнову) Вы это отрицаете?

СМИРНОВ: Да.

МРАЧКОВСКИЙ: Этот разговор был в Москве. Меня в Москве не было, и по приезде моем этот разговор не прекращался.

ВЫШИНСКИЙ: Зиновьев, вы говорили, что Смирнов с Вами неоднократно говорил о терроре и необходимости форсировать террористические акты?

ЗИНОВЬЕВ: Правда, это было летом 1932 года.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, то, что говорит Мрачковский о террористической группе, соответствует действительности? 

ЗИНОВЬЕВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: СМИРНОВ, вы это отрицаете?

СМИРНОВ: Я этого не говорил.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, Тер-Ваганян, Мрачковский и Евдокимов говорят неправду? (Смирнов не отвечает).

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Когда вы, Смирнов, уезжали из Берлина, вы говорили о порядке информации, вы говорили с ним, что будете периодически посылать информацию о положении дел в России?

СМИРНОВ: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Говорили, какой шифр будет?

СМИРНОВ: Шифра не было.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Независимо от того, договорились или не договорились, посылали письма или не посылали?

СМИРНОВ: Я послал одно письмо в июле или августе через Гольцмана Седову для Троцкого.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Молодому человеку без всякого авторитета. Значит, вы послали Седову для Троцкого?

СМИРНОВ: Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Значит, в 1932 году вы считали Троцкого достаточно авторитетным, чтобы ему посылать информацию?

СМИРНОВ: Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Значит, вы считали своей обязанностью информировать Троцкого?

СМИРНОВ: Да, я это сделал.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Для чего вы это делали, если не считали Седова авторитетным, и почему вы посылали письма через Седова Троцкому?

СМИРНОВ: Было взаимное условие такое.

УЛЬРИХ: С кем условие?

СМИРНОВ: С СЕДОВЫМ.

УЛЬРИХ: Почему вы с СЕДОВЫМ уславливались, если вы его не считали для себя авторитетом, а себя не считали руководителем организации, с СЕДОВЫМ встретились случайно в каком-то универсальном магазине и имели беглый разговор?

СМИРНОВ: Я уже говорил, СЕДОВ зашел ко мне на квартиру.

УЛЬРИХ: Значит, вы договорились о том, чтобы систематически посылать ТРОЦКОМУ через СЕДОВА информацию о политическом и экономическом положении в Союзе, в ВКП(б)? 

СМИРНОВ:   Не систематически, а от случая к случаю. Я послал только одно письмо.

УЛЬРИХ: Для чего посылали вы это письмо?

СМИРНОВ: Я хотел получить от ТРОЦКОГО информацию о загранице, о положении в Коминтерне. Не мог мне ТРОЦКИЙ послать информацию, если бы он от меня ничего не поучил.

СМИРНОВ: Ведь не ТРОЦКИЙ вам посылал информацию, а речь идет о том, что вы ТРОЦКОМУ посылали информацию. Для чего вы это делали?

СМИРНОВ: Для того, чтобы получить взаимную информацию о загранице.

УЛЬРИХ: С кем вы послали эту информацию?

СМИРНОВ: С ГОЛЬЦМАНОМ.

УЛЬРИХ: Обвиняемый ГОЛЬЦМАН, вы подтверждаете?

ГОЛЬЦМАН: Да.

УЛЬРИХ: Обвиняемый СМИРНОВ, вы какой-нибудь пароль дали при этом ГОЛЬЦМАНУ?

СМИРНОВ: Я дал ему пароль для свидания с СЕДОВЫМ.

УЛЬРИХ: Какой это был пароль?

СМИРНОВ: Пароль: «От Гали».

УЛЬРИХ: Этот пароль был обусловлен в вашем разговоре с СЕДОВЫМ в 1931 г.?

СМИРНОВ: Да.

УЛЬРИХ: А что же вы ответили на мой вопрос, что у вас пароля не было?

СМИРНОВ: Вы меня спросили о шифре. Шифра не было, а пароль был. 

УЛЬРИХ: Для чего же вы установили постоянный пароль?

СМИРНОВ: Мы решили установить взаимную информацию.

УЛЬРИХ: Для чего понадобилась взаимная информация, если вы СЕДОВА не считали для себя авторитетом, считали его мальчишкой, даже ТРОЦКОГО не считали авторитетом, как вы говорите, а себя не считали руководителем террористической организации в Союзе?

СМИРНОВ: Информация посылалась не для СЕДОВА, а через СЕДОВА. Цель: я хотел получать заграничную информацию от ТРОЦКОГО.

УЛЬРИХ: Именно от ТРОЦКОГО?

СМИРНОВ: Да.

УЛЬРИХ: Следовательно, вы считали себя членом троцкистской организации в Союзе, руководителем ее?

СМИРНОВ: Я считал, что я – член руководящей тройки троцкистов.

УЛЬРИХ: ТЕР-ВАГАНЯН не посылал непосредственно ТРОЦКОМУ информаций?

ТЕР-ВАГАНЯН: Нет.

УЛЬРИХ: МРАЧКОВСКИЙ, и вы не посылали непосредственно информаций и писем ТРОЦКОМУ?

МРАЧКОВСКИЙ: Нет, я не посылал.

УЛЬРИХ: Значит, выходит, что из руководителей тройки только вы, обвиняемый СМИРНОВ, поддерживали непосредственную связь с ТРОЦКИМ?

СМИРНОВ: МРАЧКОВСКИЙ от ТРОЦКОГО самостоятельно письма получал.

УЛЬРИХ:  А вы, обвиняемый СМИРНОВ, директиву от ТРОЦКОГО получали через ГАВЕНА?

СМИРНОВ: Получал.

МРАЧКОВСКИЙ: Разрешите задать вопрос СМИРНОВУ.

УЛЬРИХ: Пожалуйста.

МРАЧКОВСКИЙ: СМИРНОВ заявил, что МРАЧКОВСКИЙ получал непосредственно от ТРОЦКОГО письма. Я бы хотел знать, когда это было. 

СМИРНОВ: А ведь вы же сами показывали письмо, полученное через ДРЕЙЦЕРА.

МРАЧКОВСКИЙ: Да, письмо, адресованное ДРЕЙЦЕРУ, я получил. Ты был в изоляторе, поэтому он не мог тебе послать, а послал через ДРЕЙЦЕРА.

УЛЬРИХ: (обращаясь к СМИРНОВУ) В 1934 г. в сентябре месяце вы были на свободе или под арестом? 

СМИРНОВ: Под арестом.

УЛЬРИХ: Мог вам послать ТРОЦКИЙ директивы, зная о том, что вы были под арестом?

СМИРНОВ: Я думаю, что нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Так что вы спрашиваете, почему директива была послана не вам, хотя вы были под стражей? Вы с Седовым договорились о том, что к вам должны прибывать курьеры и агенты от Троцкого?

СМИРНОВ: Нет, я не договаривался, и ко мне ни один курьер не приезжал.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Седов вас предупредил через Гольцмана о приезде человека с директивой от Троцкого?

СМИРНОВ: Да, Гольцман сказал.

МРАЧКОВСКИЙ: И человек приехал?

СМИРНОВ: Я не знаю, я был арестован в это время.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Гавен приехал?

СМИРНОВ: Гавен раньше приехал.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Какой период времени между приездом Гольцмана и Гавена?

СМИРНОВ: Около месяца, Гавен приехал в ноябре, а Гольцман во второй половине декабря.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы продолжаете настаивать, что не считали Троцкого для себя авторитетом, что не считали себя руководителем троцкистской организации в Москве и т.д. и что Седов имел с вам одну случайную встречу в универмаге?

СМИРНОВ: Когда говорят о руководстве, то для меня ясно, что вот Зиновьев руководит зиновьевским течением…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Но вот вам дали звание заместителя Троцкого в Советском Союзе, вы согласны с этим?

СМИРНОВ: Я с этим не согласен, может быть Зиновьев является заместителем Троцкого.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы же представителем Зиновьева в организации не были?

СМИРНОВ: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Значит, считать Зиновьева представителем Троцкого при наличии Смирнова было бы странно.

МРАЧКОВСКИЙ: Разрешите вопрос. Сию минуту Смирнов говорил, что руководящую роль в зиновьевской организации играл Зиновьев, у леваков играл руководящую роль Ломинадзе, а руководящие роли у троцкистов выходит никто не играл, или я или он. (показывает на Ваганяна).

СМИРНОВ: Да в чем дело, если вам нужен руководитель, возьмите, я ваш руководитель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Во всяком случае, вы ведете себя красивее всех подчиненных. Вы заявили, что у вас никакого шифра с Седовым не было.

СМИРНОВ: Когда я из Берлина уезжал в Москву, то никакого шифра не устанавливал.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: А потом?

СМИРНОВ: Когда Гольцман поехал за границу, то я его установил.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Значит, между вами и Седовым в 1931 году был установлен пароль, а впоследствии в 1932 году был установлен шифр? Шифр через Гольцмана был послан куда и кому?

СМИРНОВ: Седову в Берлин.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Гольцман передал?

СМИРНОВ: Вероятно.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимый Гольцман, передали шифр?

ГОЛЬЦМАН: Да.

МАТУЛЕВИЧ: Подсудимый Дрейцер, в 1931 году, когда вы ездили в Берлин, вы вели предварительные переговоры со Смирновым, получили ли от него какие-нибудь установки?

ДРЕЙЦЕР: Да, получил.

МАТУЛЕВИЧ: Может быть, скажете, какие?

ДРЕЙЦЕР: Первое – это информационная часть.

МАТУЛЕВИЧ: Какие основные установки получили, куда явиться, с кем связаться?

ДРЕЙЦЕР: Да, да – явиться в Берлин к Седову.

МАТУЛЕВИЧ: От кого получили указания?

ДРЕЙЦЕР: От Смирнова.

МАТУЛЕВИЧ: Для чего нужно было установить связь или явиться к Седову?

ДРЕЙЦЕР: Для того, чтобы первым делом информировать его о состоянии подпольной троцкистской деятельности в СССР, а второе – для того, чтобы {дать} получить директиву от Троцкого по вопросу о блоке с зиновьевцами.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы это выполнили?

ДРЕЙЦЕР: Выполнил.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы доложили Смирнову?

ДРЕЙЦЕР: Доложил.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: (К Смирнову) Было это?

СМИРНОВ: Нет. 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Перед отъездом в Берлин вы виделись с Дрейцером?

СМИРНОВ: Нет. Дрейцер поехал в декабре 1931 года в Берлин, а я вернулся за четыре недели до…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Когда он приезжал сюда, вы были здесь?

СМИРНОВ: Я был в Саратове. Дрейцер был в Москве.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Где вы встречались со Смирновым? 

ДРЕЙЦЕР: Здесь, в Москве.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Когда вы приехали из Берлина, вы были в Москве?

ДРЕЙЦЕР: Не больше недели.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Как раз в это время вы и встретились?

ДРЕЙЦЕР: Совершенно правильно.

ВЫШИНСКИЙ: (К Смирнову). Вы отрицаете встречу с Дрейпером?

СМИРНОВ: Отрицаю. Отрицаю и те поручения, которые я дал. В 1931 году никаких переговоров о блоке не было, он перепутал два года.

ДРЕЙЦЕР: Разрешите, я напомню порядок.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

ДРЕЙЦЕР: (К Смирнову) Помните, вы мне рассказывали о своей поездке?

СМИРНОВ: Да, я рассказывал.

ДРЕЙЦЕР: А вы говорите, что меня не видели. Помните, вы мне говорили относительно литературы, я и о Седове говорил, говорили о том, где бы купить издания Троцкого. Говорили вы это? Хотя бы это в вашей памяти сохранилось? Вы говорите, что мы не виделись. Иван Никитич, имейте же мужество сказать.

СМИРНОВ: Мужества у меня не меньше, чем у вас. Не беспокойтесь.

ДРЕЙЦЕР: А я беспокоюсь.

СМИРНОВ: Я прошу разъяснить. Он говорит, что блок мы заключили в <1931> году, когда мы блок заключили в 1932 году.

ДРЕЙЦЕР: Я показал, что я вернулся в ноябре 1931 года и как раз результатов я не привез. Троцкий или уклонился, или хотел обдумать и сообщить. Таким образом, к концу 1931 года еще ответа от Троцкого не было.

СМИРНОВ: Поручение не могло быть, переговоров не было в 1931 году.

ВЫШИНСКИЙ: У меня вопрос к Смирнову. К Дрейцеру у меня вопросов нет. Скажите, вы в 1931 году виделись с Седовым и вели беседу, а Седов об этой встрече передал Троцкому?

СМИРНОВ: Я через неделю же уехал в Москву. Я не знаю, полагаю, что он об этом сообщил Троцкому.

ВЫШИНСКИЙ: Почему вы так полагаете?

СМИРНОВ: Видите ли, о встрече со Смирновым или Мрачковским он, конечно, сообщил Троцкому.

ВЫШИНСКИЙ: Об этом, вы считаете, он сообщил. Последний вопрос. После показаний и после всех этих заявлений, которые вас уличают в целом ряде обстоятельств, которые вы отрицаете, вы продолжаете отрицать, что вы {сколотили} сколачивали блок с зиновьевцами на базе террора или для террористической борьбы?

СМИРНОВ: Я признаю, что я участвовал в блоке.

ВЫШИНСКИЙ: Участвовали или организовывали, были участником или организатором?

СМИРНОВ: Организатором я не был. Переговоров я лично ни с кем не вел.

ВЫШИНСКИЙ: С Зиновьевым вели?

СМИРНОВ: Это по утверждению Зиновьева.

ВЫШИНСКИЙ: Вы это отрицаете?

СМИРНОВ: Я это отрицаю. Я вошел в этот блок.

ВЫШИНСКИЙ: А кто организовал его?

СМИРНОВ: Ломинадзе – Каменев

ВЫШИНСКИЙ: А вы к ним примкнули?

СМИРНОВ: Мне сообщил о составе центра Ваганян.

ВЫШИНСКИЙ: Зачем вы примкнули к ним?

СМИРНОВ: Кода мне сообщили, я в него вошел.

ВЫШИНСКИЙ: Так или иначе вы участие в блоке приняли?

СМИРНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Какие цели были у блока?

СМИРНОВ: Я сказал о трех моментах, которые передал Ваганян, что было для меня вполне приемлемо.

ВЫШИНСКИЙ: А террор?

СМИРНОВ: Террор пришел в ноябре месяце.

ВЫШИНСКИЙ: В ноябре месяце блок встал на путь террора. Вы порвали с блоком?

СМИРНОВ: Фактически я с блоком порвал, так как никакой работы после этого не вел.

ВЫШИНСКИЙ: А вот Мрачковский уличает вас в том, что вы поручали ему организацию  террористической группы?

СМИРНОВ: Я отрицаю, что я давал поручения по организации террористических групп.

ВЫШИНСКИЙ: Что же вы признаете?

СМИРНОВ: Я признаю, что участвовал в подпольной троцкистской организации, что я вошел в блок, вошел в центр этого блока, что я с Седовым виделся в Берлине в 1931 году…

ВЫШИНСКИЙ: И говорил?

СМИРНОВ: И выслушал его мнение о терроре (шум в зале), которое передал затем в Москву. Я признаю, что от Гавена получил директиву Троцкого о терроре и передал ее, не будучи с ней согласен, через Ваганяна зиновьевцам.

ВЫШИНСКИЙ: И не будучи согласны, оставалась членом блока? И в блоке работали?

СМИРНОВ: Формально из блока я не вышел, фактически не работал. 

ВЫШИНСКИЙ: Вы оставались членом блока?

СМИРНОВ: Формально в нем состоя, фактически не работал. 

ВЫШИНСКИЙ: Я вас спрашиваю, вы были членом блока?

СМИРНОВ: Я вам ответил совершенно ясно: формально оставался членом центра, практически никакой работы не вел.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, когда вы передавали директиву, вы не вели работу?

СМИРНОВ: (Молчит)

ВЫШИНСКИЙ: Это, по-вашему, не работа? Когда организатор передает директиву, он этим выполняет работу?

СМИРНОВ: Конечно.

ВЫШИНСКИЙ: Вы передавали эту директиву?

СМИРНОВ: И после этого не стал работать.

ВЫШИНСКИЙ: А до этого работали?

СМИРНОВ: Да, работал по линии троцкистской части.

ВЫШИНСКИЙ: Работали как член блока?

СМИРНОВ: Ничего нового этот блок в троцкизм не принес. 

ВЫШИНСКИЙ: Вы были руководителем троцкистской части блока? Это вы признаете?

СМИРНОВ: Раз это нужно, я признаю. (шум в зале) 

ВЫШИНСКИЙ: Мне не нужно, а вы скажите.

СМИРНОВ: Хорошо, признаю. Раз они так хотят, чтобы я был их вождем, пожалуйста. (шум в зале)

ВЫШИНСКИЙ: Вы были участником этого блока? 

СМИРНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И признаете, что блок стоял на позиции террора?

СМИРНОВ: В ноябре месяце он принял это.

ВЫШИНСКИЙ: В ноябре или октябре – это не важно, но блок стоял на позиции террора? Это вы признаете?

СМИРНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И что он стоял на этих позициях в связи с полученной от Троцкого директивой, тоже признаете?

СМИРНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И эту директиву получили вы?

СМИРНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, вы поставили блок на позицию террора?

СМИРНОВ: Я поставил? Зиновьев стоял на этом самом.

ВЫШИНСКИЙ: Это по зиновьевской части, а вы?

СМИРНОВ: Я передал директиву о терроре. 

ВЫШИНСКИЙ: И получили директиву о терроре вы?

СМИРНОВ: Я.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, если вы подтверждаете, что блок стоял на позиции террора после получения директивы, надо сказать что блок стал на позицию террора после директивы, которую вы получили от Троцкого для передачи ее членам блока.

СМИРНОВ: Я получил эту директиву, сообщил ее троцкистам, создали центр. Я, не будучи согласен, не вышел из блока. Формально я не выходил, а фактически не был членом блока.

ВЫШИНСКИЙ: Тер-Ваганян, вышел Смирнов из блока? 

ТЕР-ВАГАНЯН: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Мрачковский, вышел Смирнов из блока?

МРАЧКОВСКИЙ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Дрейцер, вам известно, что Смирнов вышел из блока?

ДРЕЙЦЕР: Если поручение организовать террористические группы есть выход из блока, тогда да (шум в зале).

СМИРНОВ: (Обращаясь к Дрейцеру) Это ваша фантазия.

ВЫШИНСКИЙ: Евдокимов, вы слышали о том, что Смирнов вышел из блока?

ЕВДОКИМОВ: Нет. Как раз наоборот, что он оставался членом центра объединенной террористической подпольной троцкистско-зиновьевской организации и активно в нем работал.

ВЫШИНСКИЙ: Разделял террористические взгляды?

ЕВДОКИМОВ: Да, разделял.

ВЫШИНСКИЙ: Мрачковский, вам известно, что СМИРНОВ отошел от блока?

МРАЧКОВСКИЙ: Мне неизвестно. Когда я уезжал на Байкало-Амурскую магистраль, СМИРНОВ оставался руководителем нашей группы, и ту группу, которая была в моем ведении, он мне поручил передать ДРЕЙЦЕРУ.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, заявление Смирнова не вяжется с действительностью. Обвиняемый Зиновьев, Смирнов отходил от блока?

ЗИНОВЬЕВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемый Каменев, что вы скажете об отходе Смирнова из блока?

КАМЕНЕВ: Я подтверждаю, что Смирнов все время состоял в блоке.

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемый Смирнов, круг сомкнулся.

СМИРНОВ: Я утверждаю, что Зиновьев говорит неправду, а также неправду говорит и Мрачковский относительно передачи контрреволюционной группы.

МРАЧКОВСКИЙ: Разрешите назвать фамилии.

ВЫШИНСКИЙ: Пожалуйста.

МРАЧКОВСКИЙ: Охотников, Яцек, Юдин, их я передал Дрейцеру перед своим отъездом.

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемый ДРЕЙЦЕР, это так? 

ДРЕЙЦЕР: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Как же Смирнов утверждает, что ничего подобного не было?

ДРЕЙЦЕР: Я не могут понять Ивана Никитича Смирнова. 

МРАЧКОВСКИЙ: Разрешите спросить Смирнова.

ВЫШИНСКИЙ: Пожалуйста.

МРАЧКОВСКИЙ: (обращаясь к Смирнову) Яцека вы знаете?

СМИРНОВ: Знаю.

МРАЧКОВСКИЙ: Охотникова знаете?

СМИРНОВ: Знаю.

МРАЧКОВСКИЙ: А ЮДИНА?

СМИРНОВ: ЮДИНА нет.

МРАЧКОВСКИЙ: Ну может быть. Для какой цели они мной обрабатывались?

СМИРНОВ: Не знаю. Ничего террористического ни в 31 г., ни в 32 г. у вас не было, а была только болтовня.

ВЫШИНСКИЙ: Была болтовня о терроре?

СМИРНОВ: У меня не было, а была эта болтовня у Мрачковского.

ВЫШИНСКИЙ: Откуда вы знаете?

СМИРНОВ: Из показаний Мрачковского.

ДРЕЙЦЕР: Как же выходит, что со мной вы как с болтуном имели дело?

СМИРНОВ: Я с вами никакого дела не имел.

ВЫШИНСКИЙ: ДРЕЙЦЕР, какое дело с вами имел СМИРНОВ?

ДРЕЙЦЕР: Я имел прямое поручение от центра троцкистов через его руководителя Смирнова, т.е. связаться с определенными группами.

ВЫШИНСКИЙ: Напомните ему, в каком это было году.

ДРЕЙЦЕР: Это было в 1932 году.

ВЫШИНСКИЙ: Поручение организовать вам террористическую группу было?

ДРЕЙЦЕР: Было.

ВЫШИНСКИЙ: Кто давал это поручение?

ДРЕЙЦЕР: Давал это поручение СМИРНОВ у себя на квартире в конце 32 года.

ВЫШИНСКИЙ: Смирнов, это правильно?

СМИРНОВ: Нет, я хотел бы спросить, что он сделал?

ВЫШИНСКИЙ: А Вы давали ему это поручение?

СМИРНОВ: Нет, не давал.

ВЫШИНСКИЙ: А спрашиваете – что он сделал.

СМИРНОВ: Я его спрашиваю в связи с его разговором здесь.

МРАЧКОВСКИЙ: Смирнов, очевидно, недоволен тем, что мы ничего не сделали.

СМИРНОВ: Я счастлив, что вы ничего не сделали.

МРАЧКОВСКИЙ: Я больше вас счастлив. Не только я, но и вся страна.

СМИРНОВ: О подпольных делах в то время у нас разговоров с ним не было.

ВЫШИНСКИЙ: А в какое время было?

СМИРНОВ: Это можно отнести к 1922 [7] году.

ВЫШИНСКИЙ: Нет, о 1931 г.

СМИРНОВ: Нет, в 1931 году у нас разговора о подпольной работе не было.

ВЫШИНСКИЙ: Где он работал в 1931 году и вы где работали?

СМИРНОВ: Я работал в 1931 году в Саратове, а он в Москве. 

ВЫШИНСКИЙ: Где он работал?

СМИРНОВ: Он был, кажется, хозяйственником.

ВЫШИНСКИЙ: Каким хозяйственником?

СМИРНОВ: Я не знаю.

ВЫШИНСКИЙ: На какой почве вы с ним сблизились и о чем с ним разговаривали?

СМИРНОВ: Мы с ним разговаривали о том, что делается в нашей стране, что делается в колхозах, на заводах.

ВЫШИНСКИЙ: Что именно делается в нашей стране?

СМИРНОВ: Как проходит коллективизация.

ВЫШИНСКИЙ: Хорошо или плохо?

СМИРНОВ: Хорошо.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, за этим он к вам приходил. Спросим Дрейцера.

ДРЕЙЦЕР: Месяца 3 тому назад я показывал, что мы о комбайнах говорили.

ВЫШИНСКИЙ: В какой период это было?

ДРЕЙЦЕР: На Лубянке №14 [8].

ВЫШИНСКИЙ: Когда вы запирались. Значит, он проходит первую стадию. Отстает. Вы напомните на гласном суде Смирнову о том, что вы говорили в 1931-1932 году, по-серьезному, практически.

ДРЕЙЦЕР: В 1931 году я один раз видел до поездки в Германию на квартире у Охотникова. Я вчера показал. В нескольких словах только скажу. Иван Никитич Смирнов уже тогда оценивал положение верно, делая выводы о необходимости перехода к террористической деятельности. Надо напомнить порядок моих взаимоотношений, что я <не>большой теоретик был, у троцкистов меня знали больше как организатора. Так и расценивали.

В частности, Иван Никитич Смирнов, когда он разговаривал со мною как с троцкистом, он имел в виду всегда поручение. Тогда он говорил вскользь и не очень много. Вероятно, готовил меня к террористической деятельности. В 1931 году он не давал мне прямых поручений о террористической подготовке, а в 1932 году он мне уже сказал об организации террористической группы.

ВЫШИНСКИЙ: А вы ему говорили о своих действиях по выполнению этих директив?

ДРЕЙЦЕР: Еще рано было о выполнении их говорить.

ВЫШИНСКИЙ: Что вы выискиваете людей?

ДРЕЙЦЕР: Да, до начала террористической деятельности у нас ведь была и другая троцкистская деятельность.

ВЫШИНСКИЙ: Сколько лет вы знаете друг друга?

ДРЕЙЦЕР: С 1927 года. Да я Ивана Никитича Смирнова знал так же хорошо, как и он меня с 1927 года.

ВЫШИНСКИЙ: Срок не маленький. Садитесь.

Я еще раз хочу с Иваном Никитичем Смирновым выяснить вопрос о выходе из блока. Вы получали директивы через Гавена от Троцкого, передавали своим товарищам. А вам известно, как ваши товарищи относились к этим директивам? … [9] Что они – ее приняли или отказались принять?

СМИРНОВ: Я уже показывал на следствии и сегодня хочу подтвердить, что когда эта директива стала известна группе ЗИНОВЬЕВА, то они эту директиву восприняли. 

ВЫШИНСКИЙ: Вам от кого это стало известно?

СМИРНОВ: От ТЕР-ВАГАНЯНА.

ВЫШИНСКИЙ: Зачем ТЕР-ВАГАНЯН об этом сообщил?

СМИРНОВ: Мы с ВАГАНЯНОМ были в центре, как в блоке, так и в троцкистском центре, и все что узнавал ВАГАНЯН по организационной и другой линии, он мне сообщал. Он считал, что и об этом нужно мне сообщить как члену центра.

ВЫШИНСКИЙ: Этот момент вы и считаете моментом вашего выхода из блока?

СМИРНОВ: Я получил директиву, она дошла через мои руки до группы ЗИНОВЬЕВА, директива эта была ими воспринята; я не был согласен с террором и никакой практической работы в этой области я не вел, никаких свиданий ни с ЗИНОВЬЕВЫМ, ни с другими террористами не было.

ВЫШИНСКИЙ: Когда ТЕР-ВАГАНЯН вам сообщил, что ЗИНОВЬЕВ и КАМЕНЕВ приняли эту директиву, вы как реагировали на это перед ВАГАНЯНОМ, что вы сказали ВАГАНЯНУ?

СМИРНОВ: Я ничего не сказал.

ВЫШИНСКИЙ: Если вы были не согласны, вы должны были сказать: «Я не согласен, я ухожу, я прекращаю работу». А Вы этого не сделали.

СМИРНОВ: Я этого не сделал и не сделал того, что нужно было сделать.

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемый ТЕР-ВАГАНЯН, вы передавали СМИРНОВУ о том, что ЗИНОВЬЕВ и КАМЕНЕВ приняли эту директиву?

ТЕР-ВАГАНЯН: Мне не нужно было СМИРНОВУ это ни сообщать, ни передавать, потому что сам СМИРНОВ был теснейшим образом связан с ними и сам получал, и сам передавал.

ВЫШИНСКИЙ: Так что, выходит, СМИРНОВ выдумывает?

ТЕР-ВАГАНЯН: Я затрудняюсь таким образом формулировать, потому что мне СМИРНОВ всегда представлялся человеком решительным, имеющим мужество отвечать за свои поступки.

ВЫШИНСКИЙ: А сейчас вы видите другое?

ТЕР-ВАГАНЯН: А сейчас я ни его не узнаю, ни фактов не узнаю, ни себя – я просто сижу здесь, как чужой человек…

ВЫШИНСКИЙ: Хотя среди своих?

ТЕР-ВАГАНЯН: Да, хотя с 1932 г. был с ним, как с своим…

ВЫШИНСКИЙ: Вы поняли поведение СМИРНОВА так, что он порывает с вашим блоком и уходит?

ТЕР-ВАГАНЯН: Этого понять никак нельзя было, потому что до момента его ареста он оставался одним из главных руководителей этого блока.

ВЫШИНСКИЙ: Блока – на террористической основе?

ТЕР-ВАГАНЯН: Да.

ЕВДОКИМОВ: Разрешите вопрос СМИРНОВУ?

ВЫШИНСКИЙ: Пожалуйста. 

ЕВДОКИМОВ: Иван Никитич, после совещания в вагоне у МРАЧКОВСКОГО мы встречались с вами не раз, в частности, мы встречались в санупровской столовой, разговаривали, и по дороге в столовую, и уходили вместе. Почему вы мне тогда не сказали, что вы с установкой, которая положена в основание террористического блока, не согласны? Почему вы мне не сказали, что вы из блока, из центра вышли?

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемый СМИРНОВ, вы говорили о своем несогласии с установкой центра?

СМИРНОВ: Я ни МРАЧКОВСКОМУ, ни ВАГАНЯНУ не говорил.

ВЫШИНСКИЙ: А ЗИНОВЬЕВУ говорили?

СМИРНОВ: Я с ЗИНОВЬЕВЫМ не говорил.

ВЫШИНСКИЙ: С ЕВДОКИМОВЫМ вы встречались?

СМИРНОВ: Да, иногда встречался.

ВЫШИНСКИЙ: Какие разговоры вели – в столовой или где-нибудь?

СМИРНОВ: Да какие в столовой могут быть разговоры.

ВЫШИНСКИЙ: А по дороге?

СМИРНОВ: По дороге мне с ним никогда не было.

ВЫШИНСКИЙ: Но вы были членом одного центра, выходит, что по дороге было.

СМИРНОВ: Я отрицаю, что у меня были с ним частные встречи.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, ни с Зиновьевым, ни с Евдокимовым вы не говорили, а говорили только с Тер-Ваганяном?

СМИРНОВ: С Ваганяном у меня не такие отношения.

ВЫШИНСКИЙ: Вы встречались с Тер-Ваганяном?

СМИРНОВ: Да.

Н ВЫШИНСКИЙ: С Мрачковским встречались, разговаривали?

СМИРНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: С Дрейцером?

СМИРНОВ: В течение двух лет встречался два раза.

ВЫШИНСКИЙ: Тер-Ваганян, Дрейцер и Мрачковский единодушно показывают, я оставляю в стороне Зиновьева и Евдокимова, что вы до самого дня вашего ареста <разделяли> точку зрения на террор и необходимость террористической борьбы с руководством нашей партии и правительства, вы еще раз, может быть последний раз на этом суде, отрицаете это?

СМИРНОВ: Категорически отрицаю, что держался террористических взглядов, что принимал практическое участие в подготовке террористических актов.

ВЫШИНСКИЙ: Не согласны, что принимали директивы о терроре и их передавали?

СМИРНОВ: Я сделал это большое преступление…

ВЫШИНСКИЙ: Я хочу установить, передавали вы директивы или не передавали?

СМИРНОВ: Да, но участия не принимал, и я уверен, что у Мрачковского и Дрейцера никаких террористических групп вообще не было.

ВЫШИНСКИЙ: Но людей они называли?

СМИРНОВ: Людей называли, а актов не привели.

ВЫШИНСКИЙ: Мы знаем один злодейский акт, это 1-го декабря 1934 года.

СМИРНОВ: Ужасный акт…

ВЫШИНСКИЙ: Так как же вы говорите, что актов не было?

СМИРНОВ: Я говорю о периоде 1931-32 года.

ВЫШИНСКИЙ: Это был период подготовки, который завершился убийством т. Кирова.

СМИРНОВ: Убийство Кирова – это величайшее несчастье, я не хочу произносить здесь речей, я не Зиновьев…

ВЫШИНСКИЙ: Подождите, убийство Кирова было произведено по решению, по поручению и под руководством объединенного центра?

СМИРНОВ: Не могу на это ответить, потому что я эти два года сидел в тюрьме.

ВЫШИНСКИЙ: Вы-то сидели, но центр оставался, вам известно, что убийство С.М. Кирова было задумаю, подготовлено и осуществлено под непосредственным руководством объединенного центра зиновьевцев и троцкистов?

СМИРНОВ: Я об этом узнал только сейчас.

ВЫШИНСКИЙ: Вам это известно, что злодейское убийство было одним из актов целой цепи преступлений, задуманных этим центром?

СМИРНОВ: Я об этом здесь узнал.

ВЫШИНСКИЙ: Вы были членом этого центра?

СМИРНОВ: В 1932 году.

ВЫШИНСКИЙ: Вы центру передавали директиву Троцкого?

СМИРНОВ: Передавал.

ВЫШИНСКИЙ: Согласно этой директивы была организована террористическая деятельность?

СМИРНОВ: Не знаю, сидел в тюрьме.

ВЫШИНСКИЙ: Но центр {существовал?} оставался?

СМИРНОВ: {Может, существовал} Не знаю, сидел в тюрьме.

ВЫШИНСКИЙ: Если вы так правду говорите, что вы не знаете, то вести допрос нет смысла, все здесь это подтвердили, и вы теперь это знаете.

СМИРНОВ: Теперь я это знаю.

ВЫШИНСКИЙ: Я вас спрашиваю, вы теперь знаете, что центр организовывал террористические акты против членов партии и правительства и организовал убийство Кирова?

СМИРНОВ: Я здесь это услышал.

ВЫШИНСКИЙ: Вы знаете теперь, что злодейское убийство Кирова совершил центр, организованный при вашем участии в 1932 году?

СМИРНОВ: В центре я был в 1932 году.

ВЫШИНСКИЙ: Вы передали центру директиву, полученную от Троцкого о терроре. Значит, вы за это отвечаете.

 

Продолжение вечернего судебного заседания 20.VIII-36 г. после перерыва.

 

КОМЕНДАНТ: Верховный Суд идет, прошу встать. 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Садитесь, пожалуйста.

ЗИНОВЬЕВ: Я прошу слово для краткого заявления по поводу сказанного Смирновым по моему адресу.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

ЗИНОВЬЕВ: Смирнов заявил, что то, что я показал о нем, сделано мною в порядке импровизации и что он не читал в моих показаниях того, что я здесь показал. Я не знаю, что читал Смирнов из моих показаний и чего он не читал. Обвинительное заключение отметило известное запирательство в моем поведении, но что все-таки следствию и суду я дал исчерпывающие показания. Я могу только целиком и полностью их подтвердить. Моя задача состоит сейчас в том, чтобы обвинять себя самого. После показаний Смирнова наиболее близкие к нему товарищи ищут ключа для объяснения его поведения. Я тоже слушал то, что происходило в последние часы, и никакого другого ключа я не могу найти для этого объяснения, как то, что он решил выполнить надежду, высказанную Троцким в «Бюллетене». Только этим объясняется то, что он отрицает факты, когда камни вопиют, когда поведение его абсолютно ясно для суда.

БАКАЕВ: Разрешите сделать заявление.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

БАКАЕВ: Летом 1932 года Смирнов говорил мне, что он спешит на совещание группы троцкистов из московского землячества бывших работников пятой армии. Об этом он во время судебного следствия ничего не сказал. Я считаю необходимым заявить об этом.

СМИРНОВ: Разрешите сказать по поводу заявления Зиновьева.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

СМИРНОВ: Я читал только те показания Зиновьева в отношении меня, которые имеются в томе ХII, л. д. 35. У меня выписка об этом в кармане. Там сказано, что на квартире Зиновьева шла речь о Смирнове, и больше ничего в показаниях не указано.

Что касается ссылки на то, что я хотел выполнить какое-то указание Троцкого, то я должен сказать, что мне никакие указания Троцкого не известны, а с Троцким у меня полный разрыв, о котором я скажу в моем последнем слове.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимый Ольберг, вы основные показания свои о террористической работе подтверждаете?

ОЛЬБЕРГ: Подтверждаю, целиком и полностью.

вопросы?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Товарищ Вышинский, имеете {заявление} вопросы?

ВЫШИНСКИЙ: Вы сколько времени связаны с троцкизмом?

ОЛЬБЕРГ: С 1927-1928 года я состою членом германской троцкистской организации. Активно начал работать с 1930 года. С этого времени датируется моя письменная связь с Львом Давидовичем Троцким и с его сыном.

ВЫШИНСКИЙ: Когда вы познакомились с сыном Троцкого и самим Троцким? Как вы поддерживали связь с ними, на какой почве?

ОЛЬБЕРГ: Лично с Троцким я не познакомился. Письменная связь с ним была установлена мною посредством работников немецкой троцкистской организации, в частности, Антона Грилевича, издателя ряда немецких брошюр Троцкого. Сначала была установлена письменная связь с Львом Седовым, который давал мне по поручению отца ряд поручений [10].

Когда весной 1931 года, если не ошибаюсь, в мае месяце, Лев Львович Седов приехал в Берлин, мы познакомились, и с этого времени началось наше личное знакомство.

ВЫШИНСКИЙ: Сколько времени вы знакомы с Седовым?

ОЛЬБЕРГ: Лично – с мая месяца 1931 года.

ВЫШИНСКИЙ: Часто встречались?

ОЛЬБЕРГ: В течение 1931 года, т.е. с мая месяца по конец 1932 г. мы встречались почти еженедельно, а иногда даже два раза. Встречались мы в кафе на Нюренбергплаце около его квартиры, либо я бывал у него на квартире.

ВЫШИНСКИЙ: Какие были разговоры относительно поездки в СССР?

ОЛЬБЕРГ: Относительно моей поездки?

ВЫШИНСКИЙ: Да.

ОЛЬБЕРГ: Впервые о моей поездке в Советский Союз Лев Седов заговорил после известного обращения Троцкого к членам ЦИКа Советского Союза.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Открытое письмо Президиуму ЦИК Союза?

ОЛЬБЕРГ: Да, совершенно верно. Это обращение было ответом Троцкого на {его экспроприацию} [11]. Решение о высылке его и семьи вызвало в нем большое возмущение, и он опубликовал письмо, в котором развивал мысль о необходимости убить Сталина, мысль эта была выражена следующими словами: необходимо убрать Сталина [12].

Лев Львович, показывая мне сперва еще написанный на пишущей машинке текст этого открытого письма, которое через короткое время было опубликовано в «Бюллетене оппозиции», а «Бюллетень», до этого издававшийся в Париже, был переведен в Берлин, сказал мне: ну, вот, теперь вы видите, яснее сказать нельзя. Это дипломатическая формулировка. Одновременно Лев Седов сказал мне, что необходимо послать ряд людей из-за границы в Советский Союз.

При этом мы, несомненно, наталкивались на целый ряд трудностей. Трудности заключались в том, что иностранцы, приезжающие в Советский Союз, не знающие ни языка, ни обстановки, обычно плохо здесь ориентируются, и с этой целью необходимо было послать человека, знающего русский язык.

В берлинской троцкистской организации было несколько таких людей. [Лев Седов рекомендовал послать в Советский Союз меня. Несмотря на то, что между нами были хорошие дружеские отношения и я относился к нему с чувством известного уважения, тем не менее поручения, которые мне им давались, обычно сопровождались либо непосредственным показыванием письма Льва Давыдовича Троцкого, либо ссылкой на факты этого письма.]

И вот, впервые после опубликования этого письма Лев Седов сделал мне предложение отправиться в Советский Союз, ссылаясь на то, что с немецкими и французскими членами троцкистской организации каши не сваришь. Лев Седов знал, что я говорю по-русски, мы с ним всегда говорили и переписывались по-русски, и был уверен, что я смогу здесь закрепиться.

Трудность возникла в паспорте. Я не имел определенного подданства и уже по одному этому не мог получить никакой советской визы. Мы вдвоем, Лев Седов и я, обсуждали варианты возможности получения какого-нибудь паспорта, [причем Лев Седов хотел для этой цели достать паспорт какого-нибудь из членов французско-троцкистской организации. Но это дело удалось мне уладить. Благодаря моим знакомствам я получил паспорт на чужое имя, на имя Фрейдигмана, и с этим паспортом выехал в Советский Союз.

ВЫШИНСКИЙ: Расскажите о вашем знакомстве с Фрейдигманом в связи с паспортом?

ОЛЬБЕРГ: У меня есть еще один момент в моих показаниях, который я никак не могу упустить.]

Непосредственное поручение поехать в Советский Союз было мне дано Львом Давыдовичем Троцким в письме. Осенью 32 г. Троцкий поехал в Копенгаген, где он прочел несколько лекций, я и СЕДОВ собирались поехать на эти лекции, но нам не удалось, а жена СЕДОВА Сюзанна отправилась в Копенгаген и привезла оттуда письмо Льва Троцкого, которое было адресовано СЕДОВУ, в котором Троцкий соглашался с предложенной им (Седовым) моей поездкой в Советский Союз и высказал надежду, что мне удастся осуществить данную миссию.

Это письмо показал мне СЕДОВ.

ВЫШИНСКИЙ: Что вы знаете о ФРИДМАНЕ?

ОЛЬБЕРГ: ФРИДМАН был одним из членов берлинской троцкистской организации, который также был направлен в Советский Союз, [и мне СЕДОВ давал поручение связаться с ним непосредственно. ФРИДМАН, как и другие товарищи, были направлены в Советский Союз с целью подготовки террористических актов. Насколько мне известно, одновременно с ФРИДМАНОМ должен был работать троцкист ГУРЕВИЧ и БЫХОВСКИЙ [13].

ВЫШИНСКИЙ: Как вы через ФРИДМАНА пытались <достать> себе паспорт, это было так?

ОЛЬБЕРГ: Да, было [14].

ВЫШИНСКИЙ: Почему вы через него пытались достать паспорт?

ОЛЬБЕРГ: Потому что я знал его как члена берлинской троцкистской организации.]

ВЫШИНСКИЙ: Известно было вам, что ФРИДМАН был связан с германской полицией?

[ОЛЬБЕРГ: Я слышал об этом.

ВЫШИНСКИЙ: Откуда вы слышали?

ОЛЬБЕРГ: Мне было об этом известно от одного работника германского МОПР.

ВЫШИНСКИЙ: Назовите его фамилию.

ОЛЬБЕРГ: Фамилии я не помню, но его зовут Вальтер.

ВЫШИНСКИЙ: Поэтому вы пыталась получить паспорт через ФРИДМАНА, а до этого вы с ним встречались?

ОЛЬБЕРГ: Встречался. Еще до моего визита в МОПР, я говорил с ним об этом паспорте.]

ВЫШИНСКИЙ: Как же он, троцкист, и был связан с германской полицией [15]?

[ОЛЬБЕРГ: ВАЛЬТЕР сообщил мне, что существует подозрение о его связи с берлинской полицией.

ВЫШИНСКИЙ: Одно дело – существует подозрение, а другое дело – связь. Вы на предварительном следствии точно говорили о том, что вам известно о связи с германской полицией.

ОЛЬБЕРГ: Я уточняю, что мне это было известно со слов работника германского МОПР.]

ВЫШИНСКИЙ: И вы с ним продолжали связь?

ОЛЬБЕРГ: Да, я с ним встречался.

ВЫШИНСКИЙ: Вы считали в порядке вещей эту связь?

ОЛЬБЕРГ: Он нужен мне был для определенной цели, поэтому я с ним встречался.

[ВЫШИНСКИЙ: Это был единичный случай или еще были случаи?

ОЛЬБЕРГ: Случаи моей встречи с Фридманом. Я встречался с ним не раз.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы говорите о первой поездке в марте 1933 года. Вы ездили в {апреле} марте 193{2}5 г.  и в июле 193{3}5 года. 

ВЫШИНСКИЙ: Это единственный случай или были еще случаи?

ОЛЬБЕРГ: Мне неизвестно в 1932 году или до этого, была ли какая-либо связь немецких троцкистов с берлинской полицией, или всей организации с берлинской полицией в 1932 году. 

ВЫШИНСКИЙ: А дальше, позже? 

ОЛЬБЕРГ: Позже возникло соглашение. Если разрешите, я скажу подробно.

ВЫШИНСКИЙ: Позже была связь, без подробностей. В 1933 г. была?

ОЛЬБЕРГ: Была.]

ВЫШИНСКИЙ: Связь германских троцкистов с германской полицией – это была система?

ОЛЬБЕРГ: Да, это была система, и это было сделано с согласия Льва Давыдовича Троцкого.

ВЫШИНСКИЙ: Откуда вам это известно о том, что это было с ведома и согласия Троцкого?

ОЛЬБЕРГ: Одна из этих линий была лично моя, связь которой была организована с санкции Троцкого.

ВЫШИНСКИЙ: Ваша личная связь с кем?

ОЛЬБЕРГ: С фашистской тайной полицией.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, можно сказать, что вы сами признаете связь с ГЕСТАПО?

ОЛЬБЕРГ: Я этого никогда не отрицал.

ВЫШИНСКИЙ: [Да, я это знаю.] С какого времени была связь с ГЕСТАПО?

ОЛЬБЕРГ: С 1933 года.

[ВЫШИНСКИЙ: Значит, до этого была связь только с Фридманом? Преемственность была между 1932 и 1933 г.г.?]

ОЛЬБЕРГ: [Никакой, потому что в 1932 году это была единоличная связь Фридмана в то время, как] в 193<3> году началась организованная система связи немецких троцкистов с немецкой фашистской полицией.

ВЫШИНСКИЙ: Теперь вернемся к тому, как вы ездили в Советский Союз.

ОЛЬБЕРГ: В конце марта 1933 года я впервые приехал в Советский Союз по фальшивому паспорту.

ВЫШИНСКИЙ: Где вы получили этот фальшивый паспорт?

ОЛЬБЕРГ: Этот паспорт я получил в Берлине.

ВЫШИНСКИЙ: При помощи кого?

ОЛЬБЕРГ: Некоего Фрейдигмана [16].

ВЫШИНСКИЙ: Вы получили паспорт на имя Фрейдигмана [17] и оставались в Советском Союзе до какого месяца?

ОЛЬБЕРГ: До лета, до конца июля 1933 года.

ВЫШИНСКИЙ: С какими заданиями вы приехали в Советский Союз?

ОЛЬБЕРГ: Основная задача – это подготовка и проведение убийства Сталина.

ВЫШИНСКИЙ: Кто такую задачу перед вами поставил?

ОЛЬБЕРГ: Эта задача была поставлена Троцким.

ВЫШИНСКИЙ: Через Седова или непосредственно?

ОЛЬБЕРГ: Через Седова.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вам Седов передал поручение Троцкого поехать в СССР и совершить убийство Сталина?

ОЛЬБЕРГ: Да, до этого я знал некоторых троцкистов, перешедших из-за границы, вроде Люльсдорфа [18], Розенблюма, и получил также явку на Ленцнера [19]. Основной метод работы, который мне рекомендовал СЕДОВ, заключался в следующем: вы поезжайте, постарайтесь получить где-нибудь работу, осесть, закрепиться в СССР, а когда вы закрепитесь в Сов<етском> Союзе, тогда вы и вступите в связь с теми лицами, которых вы знаете, и приступите к организации террористического акта. Однако, мне не удалось вступить в 1933 г. в связь со всеми этими лицами.

ВЫШИНСКИЙ: Вы в июле 1933 г. выехали обратно?

ОЛЬБЕРГ: Мне не удалось закрепиться в Сов<етском> Союзе из-за паспортного режима. Я был в Москве, жил я у члена организации немецких троцкистов БОШТЕДТА [20]. БОШТЕДТ укрывал меня у себя полтора месяца. Я получил работу в Средней Азии, в Таджикистане, и поехал туда без всякого паспорта. Я получил туда направление от Таджикского представительства.

ВЫШИНСКИЙ: На какую работу?

ОЛЬБЕРГ: На работу по моей специальности: я – преподаватель-историк. Приехав в Сталинабад, я обнаружил одно препятствие для того, чтобы я смог остаться в стране: если я выдавал себя за советского гражданина, то это само по себе не вызывало никаких сомнений; но оказалось, что у меня нет никаких бумаг о моем отношении к воинской повинности, достать эти бумаги я не мог. Именно поэтому мне пришлось уехать из Сов<етского> Союза. Я уехал в Чехословакию, в Прагу. Здесь я возобновил свою связь с СЕДОВЫМ. СЕДОВ к лету 1933 г. находился в Париже.

ВЫШИНСКИЙ: Вы вернулись в каком году?         

ОЛЬБЕРГ: Я приехал в Прагу летом 1933 г.

ВЫШИНСКИЙ: Нашли СЕДОВА?

ОЛЬБЕРГ: Я возобновил с ним письменную связь; я написал ему в Париж и получил от него ответ. С тех пор наша письменная связь возобновилась. Я написал СЕДОВУ о неудаче. Он ответил, что не надо падать духом, если не удалось первый раз, надо будет попытаться еще раз. И он ответил, что он постарается достать лучший паспорт, такой паспорт, с которым я мог бы остаться в Сов<етском> Союзе. Вне зависимости от этого, мне удалось получить паспорт в Праге. Там проживал мой младший брат Пауль ОЛЬБЕРГ. Я имел дружеские отношения с моим младшим братом, и я ему откровенно рассказал об истинных целях моего пребывания в Сов<етском> Союзе и о причинах неудачи моей первой поездки. Мне мой младший брат сообщил, что он связан с агентом германский тайной полиции в Праге ТУКАЛЕВСКИМ, что ТУКАЛЕВСКИЙ сможет помочь этому горю. Через некоторое время после моего приезда, именно – осенью 1933 г., я направился с моим младшим братом к ТУКАЛЕВСКОМУ.

ВЫШИНСКИЙ: Кто такой ТУКАЛЕВСКИЙ?

ОЛЬБЕРГ: ТУКАЛЕВСКИЙ – директор Славянской библиотеки министерства иностранных дел в Праге. Я уже увидел, что ТУКАЛЕВСКИЙ братом моим предупрежден о моем визите.

ВЫШИНСКИЙ: Откуда вы знаете, что ТУКАЛЕВСКИЙ – агент тайной полиции?

ОЛЬБЕРГ: От моего младшего брата.

Я рассказал ТУКАЛЕВСКОМУ о том, что я ездил в Сов<етский> Союз с террористической целью, что это не удалось из-за паспорта.

Тукалевский заявил, что он может помочь этому делу, что он постарается достать для меня необходимые документы и, если даже возникнет нужда в деньгах, то он не откажется помочь. Я ответил, что нужда в деньгах вряд ли будет. Затем я написал Льву Седову в Париж, изложил предложение, сделанное агентом гестапо, и попросил его сообщить мне инструкцию. Одобрит ли Лев Давыдович Троцкий соглашение с таким агентом, можно ли получить от него паспорт, или лучше отказаться от всяких отношений о ним. Через некоторое время я получил ответ, который санкционировал мое поведение, т.е. соглашение с Тукалевским. Лев Седов писал, что необходима величайшая конспирация и что никто из других членов троцкистской организации не должен быть информирован об этом соглашении. От Тукалевского я получил связь с Бенда, проживающим в Праге, человеком без определенной профессии, который и устроил мне паспорт следующим образом. В Прагу приехал генеральный консул Республики Гондурас в Берлине Лукас Парадес [21], который продал мне паспорт за 13 тысяч чехословацких крон. Эти деньги я получил от Льва Седова [22].

ВЫШИНСКИЙ: Вы какое-нибудь отношение к республике Гондурас имели?

ОЛЬБЕРГ: Нет, никогда.

[ВЫШИНСКИЙ: Почему же избрали эту республику? 

ОЛЬБЕРГ: Я не называл именно этой республики.

ВЫШИНСКИЙ: А как же?]

ОЛЬБЕРГ: [Когда я говорил о том, что мне необходим паспорт, то] я не называл предпочтительную страну, паспорт которой мне был бы желателен, и, когда Тукалевский сообщил мне, что можно будет достать паспорт республики Гондурас, что это будет настоящий паспорт в том смысле, что он будет выдан генеральным консулом, а не изготовлен на фабрике фальшивок, то я согласился получить этот паспорт.

ВЫШИНСКИЙ: Позвольте предъявить, этот ли паспорт?

(комендант предъявляет паспорт)

ОЛЬБЕРГ: Да, этот.

ВЫШИНСКИЙ: Он действительно настоящий паспорт или фальшивый?

ОЛЬБЕРГ: Он действительно был выдан настоящим консулом от имени Республики Гондурас, такая республика имеется в центральной Америке.

[ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Консул этой республики имеется в Праге?

ОЛЬБЕРГ: Я получил этот паспорт от консула республики Гондурас в Берлине, приехавшего в Прагу.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Здесь говорится, что этот паспорт выдан в Берлине.

ОЛЬБЕРГ: Внизу есть штемпель, где сказано, что генеральное консульство республики Гондурас в Берлине и аутентичность этого паспорта подтверждена Пражским консулом.

ВЫШИНСКИЙ: Вы этот паспорт опознаете, за этот паспорт вы заплатили 13 тысяч марок?

ОЛЬБЕРГ: Да, за этот, не марок, а 13 тысяч чехословацких крон.]

ВЫШИНСКИЙ: Паспорт выдан на вас и вашу жену?

ОЛЬБЕРГ: Да, я женат.

[ВЫШИНСКИЙ: Чем вы объясните, что здесь написано, что паспорт выдан генеральным консулом республики Гондурас в Берлине?

ОЛЬБЕРГ: Тем, что этот паспорт мне выдал генеральный консул в Берлине, приехавший в Прагу.

ВЫШИНСКИЙ: А что же, он паспорт сам привез?

ОЛЬБЕРГ: Сам. Затем я зашел в Пражское консульство, которое соответствующим штемпелем подтвердило аутентичность этого паспорта.

ВЫШИНСКИЙ: Во всяком случае, этот паспорт вы получили для въезда в СССР как гражданин республики Гондурас. Какое отношение вы имели к этой республике?

ОЛЬБЕРГ: Никогда никакого.]

ВЫШИНСКИЙ: Может быть ваши родители имели?

ОЛЬБЕРГ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Предки?

ОЛЬБЕРГ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: А вы сами откуда?

ОЛЬБЕРГ: Я рижанин. [Отец – немец, а мать – рижанка.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Отец – немец, а мать – рижанка, разве рижанка – это национальность? 

ОЛЬБЕРГ: Нет, я просто объясняю.]

ВЫШИНСКИЙ: Какое подданство имеете сейчас?

ОЛЬБЕРГ: Я сейчас не имею никакого подданства. Я имел, если хотите, подданство республики Гондурас. 

ВЫШИНСКИЙ: Это уже дело республики Гондурас, а не мое дело.

ОЛЬБЕРГ: Я определяю свое подданство так, что никакого подданства не имею. Я паспорт этот рассматриваю как липовый и прошу меня не рассматривать как подданного республики Гондурас.

[ВЫШИНСКИЙ: А как?

ОЛЬБЕРГ: Как не имеющего никакого подданства.

ВЫШИНСКИЙ: Во всяком случае, этот паспорт липовый, дутый. Тут имеется визитная карточка Тукалевского Владимира. Тут имеются буквы П и Ф. 1936 г. Вы помните это? 

ОЛЬБЕРГ: Я помню это. Эта карточка была послана по почте и получена.

ВЫШИНСКИЙ: Где получена?

ОЛЬБЕРГ: В Сталинабаде. 

ВЫШИНСКИЙ: По вашему адресу?

ОЛЬБЕРГ: Я тогда там не жил.

ВЫШИНСКИЙ: Карточка послана для вас?

ОЛЬБЕРГ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Что означают буквы П и Ф? [i] Припоминаете?

ОЛЬБЕРГ: Припоминаю. Это шифр. В Сталинабаде находился брат Волкова [23] – Дмитрий Волков. Я имел несколько визитных карточек Тукалевского, которые я направил Седову. Мы условились, что если ко мне явится кто-либо из троцкистов, то для опознания дана будет карточка Тукалевского. Карточка была послана в Сталинабад, предполагалось, что в небольшом городке Дмитрий Волков сможет получить эту карточку.]

ВЫШИНСКИЙ: Вы приехали как подданный Гондураса с какими целями и какими задачами?

ОЛЬБЕРГ: [Должен сказать, что,] получив паспорт Республики Гондурас, сообщив об этом Тукалевскому, я со своей стороны рассказал, что поеду вновь в Советский Союз. Я на этот раз намеревался поехать в Советский Союз через Германию. Тукалевский заявил мне, что рекомендует в Берлине встретиться со Сломовиц. Я ее знал и раньше [ii]. Тукалевский мне сказал, что берлинские троцкисты заключили соглашение с ГЕСТАПО и что я, встретившись в Берлине со Сломовиц, смогу в случае нужды найти у нее помощь и поддержку. [Я направился в Советский Союз и в начале 1935 года,] приехав в Берлин, посетил Сломовиц, которая сообщила мне следующее: за то время, которое я отсутствовал, немногие троцкистские кадры остались и что сейчас стоит дилемма – либо ликвидироваться троцкистам, либо пойти на соглашение с немецкими фашистами. {Они запросили} Базой для соглашения служил вопрос о подготовке и проведении террора. {Был запрошен через} Лев Троцкий санкционировал соглашение берлинских троцкистов с ГЕСТАПО, и они действительно были на воле [24]. Они сообщили, что с их точки зрения, т.е. с точки зрения берлинских троцкистов, низвержение советского строя, борьба против нынешнего правительства мыслима двумя путями: либо путем интервенции, либо путем отдельных террористических актов. Убийство Кирова, по словам Сломовиц, показало, что террористические акты в Советском Союзе против вождей партии и правительства мыслимы и могут быть проводимы. У нее же на квартире я встретился с сотрудником ГЕСТАПО, с которым она меня познакомила и который сообщил мне, что если мне понадобится какая-либо помощь, то они охотно помогут мне в этом деле, в деле подготовки террористических актов против руководителей партии, в первую голову, против Сталина.

В марте 1935 года я приехал второй раз в Советский Союз. Я приехал по туристской визе, которая была очень кратковременна, и мне буквально через несколько дней пришлось вернуться из Советского Союза обратно. Вернувшись в Германию, я пробыл там 3 месяца. За это время опять-таки объяснил Седову положение и получил от него последнее предложение сделать еще одну попытку поехать с теми же целями, причем он сообщил мне целый ряд явок на живущих в Советском Союзе троцкистов. И вот, в последний раз я приехал в Советский Союз в июле прошлого года, т.е., в июле 1935 года.

Приехав в Советский Союз, я провел короткое время в Минске, где связался с троцкистом Розен<блюмом>, а затем уехал в Горький, куда мне были даны явки на Елина и Федотова. Я нашел очень быстро и легко этих людей и с их помощью получил работу в Горьковском педагогическом институте. На этой работе я и оставался до дня своего ареста.

Приехав в Горький и ознакомившись с обстановкой, я нашел там не двух, а целую группу троцкистов. Надо сказать, что тактическим ее руководителем был директор Горьковского педагогического института Федотов. Он был несколько запуган арестами троцкистов, которые имели место незадолго до моего приезда в Горький, арест Фуртичева и других. Он поэтому подчеркивал необходимость сугубой конспирации. Я выяснил, что горьковская группа, руководимая Федотовым, состоит из Соколова, Кантора, Масленникова и Нилендера.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вы выезжали в СССР сколько раз?

ОЛЬБЕРГ: Три раза. В первый раз в марте 1933 г., затем в марте 1935 года и в июле 1935 г.

ВЫШИНСКИЙ: Второй раз вы сколько времени пробыли в СССР? 

ОЛЬБЕРГ: Неделю.

ВЫШИНСКИЙ: Почему так мало?

ОЛЬБЕРГ: У меня была туристская виза, которая не могла быть продлена.

ВЫШИНСКИЙ: А вы надеялись ее продлить?

ОЛЬБЕРГ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Но вам это не удалось?

ОЛЬБЕРГ: Нет.

ОЛЬБЕРГ: Вы вернулись из СССР в 1935 году куда?

ОЛЬБЕРГ: В Берлин.

ВЫШИНСКИЙ: После второго возвращения вы получили Гондурасский паспорт?

ОЛЬБЕРГ: Я и во второй раз приехал по гондурасскому паспорту.

ВЫШИНСКИЙ: Вы приехали по туристской визе?

ОЛЬБЕРГ: Да, но и имея гондурасский паспорт.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вам этот паспорт не удалось продлить?

ОЛЬБЕРГ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Каким образом опять удалось продлить его?

ОЛЬБЕРГ: Мне это удалось… я как-то упустил из виду сообщить, что за это время переехал в Советский Союз мой брат. 

ВЫШИНСКИЙ: Прорыв у вас здесь получился. Пауль Ольберг приехал в качестве кого?

ОЛЬБЕРГ: Каковы были задания Тукалевского, данные ему, мне неизвестно.    

ВЫШИНСКИЙ: Я вас спрашиваю не об этом. Я спрашиваю, в качестве кого приехал сюда ваш брат?

ОЛЬБЕРГ: Я рекомендовал ему поехать в Советский Союз, чтобы он помог мне закрепиться в Советском Союзе.

ВЫШИНСКИЙ: Кто его послал?

ОЛЬБЕРГ: Я.

ВЫШИНСКИЙ: Вы послали его сюда для того, чтобы он помог Вам закрепиться?

ОЛЬБЕРГ: Правильно.

ВЫШИНСКИЙ: Почему он должен был вам помогать в закреплении?

ОЛЬБЕРГ: Бывает легче, если кто-нибудь подготовит подходящую почву.

ВЫШИНСКИЙ: Вы с ним равны по профессии?

ОЛЬБЕРГ: Нет, он инженер, и ему было легче устроиться.

ВЫШИНСКИЙ: Ваш брат приехал не с фальшивым документом?

ОЛЬБЕРГ: Нет, у него были настоящие документы, во всяком случае не такие, как у меня мифические бумажки.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, ваш брат приехал в СССР по его настоящему германскому паспорту и как инженер мог легче здесь закрепиться?

ОЛЬБЕРГ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Ваш брат имел какое-либо отношение к Гестапо?

ОЛЬБЕРГ: Он был агентом ТУКАЛЕВСКОГО.

ВЫШИНСКИЙ: Ваш брат был агентом полиции?

ОЛЬБЕРГ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Вы его прислали сюда, и он вам помог устроиться?

ОЛЬБЕРГ: Да, это дало мне облегчение, мне удалось через брата получить здесь право на жительство.

ВЫШИНСКИЙ: Вы перед тем, как приехать в СССР в третий раз, виделись с СЕДОВЫМ?

ОЛЬБЕРГ: Я с ним только переписывался.

ВЫШИНСКИЙ: Что вы ему писали?

ОЛЬБЕРГ: Я описал ему свою неудачу и советовался с ним относительно [25] поездки во Францию.

ВЫШИНСКИЙ: Как отнесся к этому СЕДОВ?

ОЛЬБЕРГ: Он мне ответил, что хотя второй раз мне не удалось, но все же нужно попытаться в третий раз, и я с ним согласился.

ВЫШИНСКИЙ: Когда у вас был с СЕДОВЫМ разговор о том, что нельзя допускать компрометации троцкистской организации?

ОЛЬБЕРГ: Это было во вторую мою поездку.

ВЫШИНСКИЙ: Что он вам говорил?

ОЛЬБЕРГ: Он говорил, если я буду арестован органами государственной безопасности СССР, то чтобы я ни в коем случае не говорил о том, что этот террористический акт выполняется по поручению Троцкого, и чтобы я всячески старался скрыть роль Троцкого.

ВЫШИНСКИЙ: На кого же он рекомендовал вам сваливать организацию этого теракта?

ОЛЬБЕРГ: На белогвардейцев, на ГЕСТАПО.

ВЫШИНСКИЙ: А вы для какой цели сюда приехали?

ОЛЬБЕРГ: Я приехал сюда для совершения теракта.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, можно так сказать – вы, Валентин Ольберг, будучи связаны с Троцким через его сына Седова, по непосредственному поручению Троцкого, через СЕДОВА, были направлены в СССР в качестве агента Троцкого для подготовки и совершения террористического акта против тов. СТАЛИНА?

ОЛЬБЕРГ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Причем для успешности проведения этой работы вы были связаны, через своего брата, с германской полицией?

ОЛЬБЕРГ: Да, это так.

<…> [26]

ВЫШИНСКИЙ: Но два агента?

ОЛЬБЕРГ: Три. Бенда [27], последний, который связал с Лукасом [28], генеральным консулом, не является агентом.

ВЫШИНСКИЙ: Во всяком случае, вы уверены, что таким агентом является Тукалевский, и агентом Тукалевского является ваш брат.

ОЛЬБЕРГ: Я знаю со слов обоих.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, правильно рассматривать вас как террориста, посланного Троцким для совершения террористического акта?

ОЛЬБЕРГ: Совершенно верно.

ВЫШИНСКИЙ: Расскажите теперь о том, как вы готовили террористический акт.

ОЛЬБЕРГ: Приехав в Горький и познакомившись с членами троцкистской группы, я увидел, что у них имеется ярко выраженное антисоветское настроение и огромная озлобленность против Советского Союза.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: От кого вы получили явку к Елину в Горьком? Кто был Елин?

ОЛЬБЕРГ: Он был в горкоме секретарем, а Федотов [29] был директором Института.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, Елин и Федотов [30] вас устроили в институт. Елин знал, что вы приехали по поручению Троцкого?

ОЛЬБЕРГ: Да, конечно. У меня создалось впечатление, что Елин знал о моем приезде. 

ВЫШИНСКИЙ: Вам было что-нибудь известно, когда вы направлялись в СССР, что в СССР был троцкистско-зиновьевский центр?

ОЛЬБЕРГ: Мне было известно еще в 1931 году, что существует в глубоком подполье СССР троцкистская организация из руководящих работников. Эту организацию Седов называл, Смирнова, Мрачковского, он говорил, что и Сафонова связана с троцкистским центром. Затем мне было известно о двух моментах связи Троцкого или, вернее, сына Троцкого Льва Седова с этим центром. Несомненно, что у него было несколько каналов, по которым он имел связь с троцкистами в СССР. Он мне говорил о Смирнове, Горовиче [31] и других.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вам назвал Седов Смирнова, Мрачковского и Сафонову?

ОЛЬБЕРГ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: О Бакаеве была речь?

ОЛЬБЕРГ: О Бакаеве отзывался Седов как о человеке, настроенном чрезвычайно террористически.

ВЫШИНСКИЙ: Тоже как о троцкисте?

ОЛЬБЕРГ: Во многих беседах, имевших место с ним, Седов говорил, что разница между ними и зиновьевцами небольшая и что не стоит распылять силы, и мы не рассматриваем их как две организации. 

ВЫШИНСКИЙ: Речь идет не об организации, а о человеке.

ОЛЬБЕРГ: Мне известно, что Бакаев был настроен террористически. Был ли он членом центра, мне неизвестно.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше. Теперь вернемся к вашей практической террористической деятельности. Значит, вы приехали в Горький и устроились в Педагогическом институте?

ОЛЬБЕРГ: Установил связь с Федотовым [32] и сказал Федотову, что необходимо приступить к организации боевых дружин. Он ответил, что это сделано до моего приезда в сильной степени. До моего приезда она была организована Пономаревым.

ВЫШИНСКИЙ: Меня интересует не имена, а факты. Расскажите о том, как вы участвовали в осуществлении террористического акта.

ОЛЬБЕРГ: Я наметил план покушения, распределил функции среди горьковских троцкистов, а также среди некоторых московских троцкистов и заручился согласием почти всех на участие в этом покушении.

ВЫШИНСКИЙ: План был какой?

ОЛЬБЕРГ: План был таков: я предполагал осуществить это покушение 1-го мая 1936 г. в Москве, во время демонстрации на Красной площади. Мне казалось первоначально, что проникнуть на Красную площадь группе террористов во время демонстрации очень легко, что это не связано ни с какими трудностями. Но меня информировали, что это не так, что попасть на Красную площадь чрезвычайно трудно. Поэтому мною и ФЕДОТОВЫМ был выработан следующий план: мы направляем группу боевиков, возглавляемую КАНТОРОМ [33] в Москву за несколько дней до 1-го мая, причем ФЕДОТОВ как директор педагогического института дает этой группе письмо в Московский педагогический институт им. Бубнова, в котором указывает, что податели письма – отличники, которые награждены за отличную учебу посылкою в Москву на демонстрацию, и он просит, чтобы им дали возможность участвовать с демонстрацией в рядах Бубновского института. В самом Бубновском институте было два троцкиста, связанных с Горьким, – БОЧАРОВ и ЛЕОНТЬЕВ; предполагалось, что они помогут этому делу, т.е. что они расставят горьковских террористов так, чтобы они смогли метать бомбы и осуществить террористический акт (и мне, и ФЕДОТОВУ было ясно, что револьверными выстрелами осуществить план было невозможно).

ВЫШИНСКИЙ: Были приняты практические меры к изготовлению этих бомб?

ОЛЬБЕРГ: МАСЛЕННИКОВ, участник группы, достал оболочки, было подготовлено 5 оболочек. Эти оболочки должны были быть начинены. Предполагалось, что они будут направлены за несколько дней до демонстрации в Москву.

ВЫШИНСКИЙ: Начинить предполагалось в Горьком или в Москве?

ОЛЬБЕРГ: Я сам в химических веществах не разбираюсь, и когда меня ФЕДОТОВ спросил за несколько недель, не пора ли отправить, я ему ответил, что рановато. Но предполагалось начинить бомбы за несколько дней до демонстрации в Горьком или в Москве – это зависело исключительно от химика, т.е. от МАСЛЕННИКОВА. 

ВЫШИНСКИЙ: Что помешало осуществлению этого плана?

ОЛЬБЕРГ: Арест.

ВЫШИНСКИЙ: Вы были арестованы и ряд других?

ОЛЬБЕРГ: Об аресте других мне ничего не известно, я знаю только о своем собственном аресте.

ВЫШИНСКИЙ: О своем собственном вы, конечно, знали.

ОЛЬБЕРГ: Надо полагать.

ВЫШИНСКИЙ: Вы сообщали СЕДОВУ о ходе вашей подготовки этого террористического акта?

ОЛЬБЕРГ: Да, я писал несколько раз в Берлин и вместе с тем я получал также подтверждения.

ВЫШИНСКИЙ: Как вы писали, через кого?

ОЛЬБЕРГ: Я писал в адрес Сломовиц, которая, в свою очередь, должна была переправить дальше.

ВЫШИНСКИЙ: Как вы писали ей?

ОЛЬБЕРГ: Я ей писал по ее адресу в Берлин.

ВЫШИНСКИЙ: При помощи шифра?

ОЛЬБЕРГ: Нет, разумеется, никаким шифром не пользовался. Но, конечно, в письмах писали иносказательно. Писали условными словами, понятными мне и тому, кому предназначалось письмо.

ВЫШИНСКИЙ: Получили ответ?

ОЛЬБЕРГ: Перед моим отъездом между мной и берлинскими троцкистами было условлено, что если Лев Седов захочет дать добавления или какие-нибудь новые инструкции от Льва Давыдовича, то в Советский Союз будет послан троцкист РОБЕЛЬ. Действительно, как я потом узнал, троцкист Робель [34] был послан в 1935 году. Ему было дано поручение {постараться найти} *посетить* меня в Горьком и одновременно посетить ряд троцкистов в Москве и Ленинграде. Но он, видимо, испугавшись чего-то, проехал Москву и Ленинград, никого не посетив, не был и у меня в Горьком. Я получил от Сломовиц письмо в котором она писала, что Робель пр{и}оехал *СССР туристом и вернулся в Берлин,* и писала, что наш общий друг настаивает на том, чтобы дипломная работа была сдана к 1 мая.

ВЫШИНСКИЙ: Дипломная работа – это что?

ОЛЬБЕРГ: Это убийство Сталина.

ВЫШИНСКИЙ: А старый друг – это кто?

ОЛЬБЕРГ: Старый друг – это Лев Троцкий.

ВЫШИНСКИЙ: Последний вопрос, какими мотивами вы руководствовались, принимая на себя такое поручение Троцкого, как теракт, и отправившись для совершения его в Советский Союз?

ОЛЬБЕРГ: Я уже говорил, что я был активным троцкистом. Я несу полную ответственность за контрреволюционную деятельность за границей. Я был эмиссаром Троцкого за границей. Я считал, что убийство Сталина политически правильно. В моих встречах с Седовым мы говорили о том, насколько совместима тактика терроризма с учением Маркса, мы считали себя учениками Маркса. Седов говорил, что учение Маркса – есть не догма, а руководство к действию, что вопрос индивидуального террора не есть индивидуальный, а тактический вопрос, который необходимо решать в зависимости от особенностей момента и что основным моментом была политическая целесообразность. В одном из разговоров Седов привел место из книги Троцкого «Терроризм и Марксизм», что выведенные из себя массы действуют поленом, огнем и дубиной.

ВЫШИНСКИЙ: А у вас массы были?

ОЛЬБЕРГ: Если масс нет, их надо заменить.

ВЫШИНСКИЙ: Вы были призваны изображать собой массы?

ОЛЬБЕРГ: Не изображать, а заменить.

ВЫШИНСКИЙ: Заменить массы нельзя.

ОЛЬБЕРГ: Да, мы в этом теперь убедились.

ВЫШИНСКИЙ: Вопросов у меня больше нет.

ОЛЬБЕРГ: Я хочу рассказать еще, что мне известно по подготовке террористических актов в некоторых других городах.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: От кого вам это известно?

ОЛЬБЕРГ: Еще за границей я узнал, что в Ленинград направлена группа троцкистов: Гуревич, Быховский [35] и друг<ие>, с ними должен был держать связь Фридман, но я так до сих пор и не знаю, была эта связь осуществлена или нет. Эта группа троцкистов была направлена для террористических целей. Уже позже мне стало известно о том, что это письмо о том, что дипломная работа должна быть сдана к 1 мая, было адресовано также в Ленинград.

ВЫШИНСКИЙ: Т. е, иначе говоря, подготовляли террористические акты в Ленинграде?

ОЛЬБЕРГ: Да, подготовлялось убийство Сталина в Москве, Жданова в Ленинграде и одновременно в Харькове готовили теракт на Постышева и Косиора. Из участников этой харьковской группы я знаю, что не все участники этой троцкистской группы {участвовали в этом деле} *присутствовали на этом процессе*. Я знаю о Семковском [36] и профессоре Мухине. Мне это известно со слов Федотова, который держал регулярную связь с ними.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Какая у вас была связь с Розенблюмом из Минска?

ОЛЬБЕРГ: Троцкистская связь. Я переписывался с ним давно, он мой родственник. В 1933 году я намеревался посетить его и передал ему через Аронштама, чтобы он связался с Ленцнером. Мне было известно, что он в Белоруссии. Осуществил ли Розенблюм эту директиву, я не знаю. В 1935 году во время последнего моего приезда в Советский Союз я встретился с Розенблюмом. Розенблюм сообщил мне, что связь с Ленцнером он осуществил и совершил с Ленцнером поездку троцкистско-контрреволюционного характера.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Что Вам известно о троцкисте Алине? 

ОЛЬБЕРГ: Мне известно, что он имел какую-то связь с моим братом. 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Был вопрос вам на очной ставке: кто вам известен из агентов Гестапо, и был ответ, что мне известен Алин, проживающий в Москве.

Вам известно, какие обязанности выполнял ваш брат, проживающий в Советском Союзе?

ОЛЬБЕРГ: Я точно не информирован, что поручил Тукалевский, но насколько я помню, поручение террористического характера.

ВЫШИНСКИЙ: Почему вы думаете, что поручение было террористического характера?

В томе XXIV, стр. 231, имеется показание П. Ольберга, который подтверждает это обстоятельство.

ОЛЬБЕРГ: Я его не отрицаю.

ВЫШИНСКИЙ: Поскольку он не вызван свидетелем, я обращаю внимание суда на том XXIV, стр. 231 – очная ставка между В. и П. ОЛЬБЕРГ<АМИ>.

ОЛЬБЕРГ: Я подтвердил все показания.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы лично встречались с братом?

ОЛЬБЕРГ: В Горьком часто.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Какое содействие он вам оказал в Советском Союзе?

ОЛЬБЕРГ: Он мне помог осесть, т.е. помог советскими деньгами, в формальном отношении, чтобы я получил вид на жительство. Вот его помощь, которую он мне оказал.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Известно ли вам, что П. Ольберг, проживая на территории Союза, был связан с ГЕСТАПО?

ОЛЬБЕРГ: Он мне говорил, что он имел связь с германским консульством.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я говорю об агентах ГЕСТАПО.

ОЛЬБЕРГ: Да, он мне говорил. Еще живя в Берлине, я слышал, что, если мне понадобится, я могу обратиться к моему брату. Лично я предполагал эту помощь использовать в том случае, если бы понадобилась переправка совершивших террористические акты троцкистов за границу, так как сотрудник ГЕСТАПО обещал мне убежище для них в том случае, если бы понадобилось скрыть их из Советского Союза.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы лично не встречались в Советском Союзе с Алиным [37], отцом или сыном?

ОЛЬБЕРГ: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Но фамилию Алин слышали?

ОЛЬБЕРГ: Да, от брата. Она связывалась с именем моего брата.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: В ваших показаниях говорится о том, что Алин говорил мне, что он и отец были долгое время за границей, и что Алин является решительным врагом советского строя, готовым в любую минуту принять участие в террористическом акте.

ОЛЬБЕРГ: Да, совершенно верно, я это подтверждаю.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Берман-Юрин, вы знаете Алина? 

БЕРМАН-ЮРИН: Да, младшего, старшего не знаю.

ВЫШИНСКИЙ: Револьвер для совершения террористического акта на конгрессе Коминтерна вы получили от Алина-младшего?

БЕРМАН-ЮРИН: Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Фриц Давид, вам фамилия Алин, отца и сына, известна?

ФРИЦ ДАВИД: Мне о нем говорил Берман-Юрин. 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Говорил как о троцкисте или агенте германской полиции?

ФРИЦ ДАВИД: Он говорил только, что взял у него револьвер.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Для какой цели?

ФРИЦ ДАВИД: Для совершения террористического акта.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: А откуда у Алина был револьвер, вам неизвестно?

ФРИЦ ДАВИД: Я не знаю.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: А вы, Берман-Юрин, откуда у Алина револьвер, знаете?

БЕРМАН-ЮРИН: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Алин дал вам револьвер, как только вы попросили?

БЕРМАН-ЮРИН: Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы Алина-младшего хорошо знаете?

БЕРМАН-ЮРИН: Знаю по Берлину.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: А в Берлине в качестве кого он выступал, троцкиста или агента германской полиции, или по совместительству?

БЕРМАН-ЮРИН: Я не знал его как троцкиста.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Как вы в Москве с ним столкнулись? 

БЕРМАН-ЮРИН: Я встретил его в кафе «Москва».

ВЫШИНСКИЙ: Почему же вы узнали, что это Алин?

БЕРМАН-ЮРИН: Мы с ним встретились случайно. Я знал его по Берлину.

ВЫШИНСКИЙ: Вы достаточно близко были с ним знакомы?

БЕРМАН-ЮРИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Много лет? 

БЕРМАН-ЮРИН: Да, приблизительно с 1927-28 г.

ВЫШИНСКИЙ: А вы знали, зачем он приехал сюда? 

БЕРМАН-ЮРИН: Нет, я этого не знал.

ВЫШИНСКИЙ: И не спрашивали его об этом?

БЕРМАН-ЮРИН: Я сказал, что это была случайная встреча.

ВЫШИНСКИЙ: Что же, вы встретили его и сразу сказали: давай револьвер?

БЕРМАН-ЮРИН: Я спросил его, есть ли у него револьвер, сказав, что мне нужно по делам газеты выехать в область, и я хотел бы иметь револьвер.

ВЫШИНСКИЙ: Вы ничего не говорили ему о своих целях?

БЕРМАН-ЮРИН: Ничего.

ВЫШИНСКИЙ: Просто по старой дружбе хотели получить в пользование револьвер?

БЕРМАН-ЮРИН: Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вопросов больше нет.

ВЫШИНСКИЙ: Потом можно будет выяснить, когда будем допрашивать его. Я хочу обратить внимание суда на то, что в связи с заявлением Ольберга, в котором он говорил о том, что в «Бюллетене оппозиции» от марта 1932 г. в № 27, было опубликовано открытое письмо Троцкого Президиуму ЦИК Союза, в котором содержится на одной из последних страниц вот это требование Троцкого – убить Сталина, я хочу обратить внимание суда на то, что этот номер «Бюллетеня» был изъят при обыске и аресте у Гольцмана.

Гольцман, вы подтверждаете это?

ГОЛЬЦМАН: Да, у меня изъято несколько номеров.

ВЫШИНСКИЙ: Они были на видном месте?

ГОЛЬЦМАН: В чемодане.

ВЫШИНСКИЙ: Заделанные в потайном месте чемодана. Где был обнаружен у вас при обыске вот этот бюллетень?

ГОЛЬЦМАН: Он был заделан в чемодане.

ВЫШИНСКИЙ: Как он там был заделан?

ГОЛЬЦМАН: В этом чемодане отвинчивалась подкладка.

ВЫШИНСКИЙ: Этот самый номер там и лежал у вас?

ГОЛЬЦМАН: Я не знаю, у меня там их был не один номер, а несколько.

ВЫШИНСКИЙ: Прошу предъявить этот бюллетень ГОЛЬЦМАНУ и пусть он скажет, был ли у него этот номер бюллетеня? Причем должен пояснить суду, что на этом бюллетене имеется подпись «обнаружено у меня. Гольцман».

(ГОЛЬЦМАНУ предъявляют бюллетень)

ГОЛЬЦМАН: Да, этот бюллетень был обнаружен у меня.

ВЫШИНСКИЙ: Вопросов у меня больше нет.

УЛЬРИХ: У подсудимых есть вопросы к ОЛЬБЕРГУ? (спрашивает дважды)

ВЫШИНСКИЙ: Разрешите мне еще один вопрос к ГОЛЬЦМАНУ.

УЛЬРИХ: Пожалуйста.

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемый ГОЛЬЦМАН, Вы когда привезли этот бюллетень?

ГОЛЬЦМАН: В 1932 году.

ВЫШИНСКИЙ: А изъяли у вас его когда?

ГОЛЬЦМАН: При моем аресте в 1936 году.

ВЫШИНСКИЙ: 4 года хранили бюллетень Троцкого, в котором говорится относительно убийства Сталина.

ГОЛЬЦМАН: Да. 

ВЫШИНСКИЙ: Вопросов больше нет.

УЛЬРИХ: Подсудимый ОЛЬБЕРГ, я не понял основной цели вашей поездки – это была подготовка акта или разведка?

ОЛЬБЕРГ: Цель моей поездки заключалась в подготовке, но так как мне не удалось закрепиться в СССР, поэтому поездка получилась в виде разведки.

УЛЬРИХ: А вторая поездка?

ОЛЬБЕРГ: Цель второй поездки та же самая – подготовка теракта. 

УЛЬРИХ: Деньги на поездки от кого вы получали?

ОЛЬБЕРГ: Расходы покрывались троцкистской организацией, точнее, СЕДОВЫМ.

УЛЬРИХ: Лично?

ОЛЬБЕРГ: Я не знаю, но должен сказать, что деньги эти выдавались не из личного кармана СЕДОВА.

УЛЬРИХ: А от ГЕСТАПО вы получали какую-нибудь помощь денежную? 

ОЛЬБЕРГ: Кроме паспорта – нет.

УЛЬРИХ: Во время вашего пребывания в Советском Союзе вы часто встречались со своим братом?

ОЛЬБЕРГ: Когда я с ним жил в одном городе (Горьком), мы с ним встречались еженедельно, а иногда даже чаще.

УЛЬРИХ: БЕРМАН-ЮРИН, расскажите, какое задание Вы получили за границей перед вашей поездкой в Советский Союз? 

БЕРМАН-ЮРИН: Я получил задание от ТРОЦКОГО поехать в Советский Союз для совершения террористического акта против Сталина.

УЛЬРИХ: В каких условиях и в какой обстановке вы получили это задание?

БЕРМАН-ЮРИН: Я был лично у Троцкого в Копенгагене в 1932 году в ноябре месяце. Мне встречу устроил Седов.

[ВЫШИНСКИЙ: Может быть вы раньше скажете, как вы вообще оказались знакомы с Троцким, о вашей троцкистской деятельности?

БЕРМАН-ЮРИН: Моя троцкистская деятельность датируется с 1931 года в Берлине.

ВЫШИНСКИЙ: А до этого?

БЕРМАН-ЮРИН: А до этого я троцкистской деятельностью не занимался.

ВЫШИНСКИЙ: Но вы говорите, что троцкистская деятельность датируется с 1931 года в Берлине?

БЕРМАН-ЮРИН: Я все время жил в Берлине.

ВЫШИНСКИЙ: Чем вы там занимались? 

БЕРМАН-ЮРИН: Литературным трудом.

ВЫШИНСКИЙ: В 1933 году вы примкнули к троцкистам?]

БЕРМАН-ЮРИН: Весной я связался с Грилевичем [38], одним из руководителей германских троцкистов. По его заданию я всю троцкистскую работу в Берлине вел, и в сентябре также Грилевич связал меня с Седовым.

[ВЫШИНСКИЙ: В 1931 году?]

БЕРМАН-ЮРИН: Да, с Седовым у меня был ряд бесед, причем Седов систематически старался меня убедить и убедил в том, что [вопрос германской политики о переходе на троцкистскую позицию совершился из-за разногласия с ЦК КП Германии, что вопросы ЦК КПГ решаются не в Берлине, а в Москве Сталиным, и] борьба с коммунистической партией есть борьба со Сталиным. С Седовым Грилевич связал меня в 1931 г. в ноябре. В конце того же года меня вызвал Седов и спросил, нет ли у меня для важного поручения, связанного с поездкой в Москву, для поручения от Троцкого надежного верного человека – немца. Я ему назвал одного из людей, с которыми я был связан – Альфреда Кунта [39], которого я знал за крепкого троцкиста.

ВЫШИНСКИЙ: Откуда вы знали его как крепкого троцкиста?

БЕРМАН-ЮРИН: Я знал еще в 1925 году, но я должен был предварительно с Альфредом Кунтом переговорить. Я переговорил с ним, и он изъявил согласие. Я об этом сообщил Седову, тогда Седов попросил меня тщательно проинструктировать Кунта, причем дело сводилось к следующему: им нужно было {подобрать} отправить в Москву по определенной явке, которую я получил от Грилевича, документы от Троцкого, причем самые важные документы – о задачах террористического подполья в СССР, директива Троцкого. Нужно было тщательно эти документы спрятать, помочь Кунту, дать ему инструкции. Он должен связаться лично со Смирновым и передать ему эти документы. Если же Смирнов, заявил мне Седов, в Москве не окажется, в Москве его не разыщет, он должен эти документы уничтожить.

ВЫШИНСКИЙ: С каким Смирновым?

БЕРМАН-ЮРИН: С Иваном Никитичем.

ВЫШИНСКИЙ: Он так назвал?

БЕРМАН-ЮРИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше.]

БЕРМАН-ЮРИН: Седов меня предупредил, что эти документы не занимают много места, их легко будет спрятать, что он сам напишет мелким почерком на небольшом куске папиросной бумаги. КУНТ должен по возможности осесть в Москве и оставить свой адрес на явочной квартире на тот случай, если он понадобится СМИРНОВУ[, и самому ему надо связаться, создать группу из германских или вообще иностранных эмигрантов, избегать более тесных связей с советскими гражданами, т.к. он языка и условий не знает и может провалиться.] От ГРИЛЕВИЧА [40] я получил два документа и 800 марок для поездки, получил я также адрес явочной квартиры [(где-то на Арбате, номера не помню)], получил пароль и берлинский адрес для переписки КУНТА с ГРИЛЕВИЧЕМ. Я все это передал КУНТУ. Один документ касался новейших установок ТРОЦКОГО о международном положении [, преимущественно и специально о Германии]. Второй документ я очень внимательно прочитал, потому что [для меня там было все ново, –] это было написано рукой СЕДОВА – директивные установки относительно задач троцкистского подполья в СССР. [Содержание этого документа:] там говорилось, что надо готовиться к переходу на решительные, крайние методы борьбы, нужно подбирать под этим углом зрения людей; людей решительных, которые согласны с этими установками, надо тщательно подбирать, группировать [, с людьми же колеблющимися, несогласными с этими установками – надо рвать]. Особое внимание, – говорилось в этом письме, – надо обратить на троцкистов – членов ВКП(б), которые в рядах партии не скомпрометированы как троцкисты. Далее указывалось, что организацию надо стоить по принципу строжайшей конспирации, маленькими группами, между собою не связанными, дабы предотвратить при провале одной группы провал части или целой организации. КУНТ уехал в Москву в январе-феврале 1932 г. Через несколько дней мне ГРИЛЕВИЧ сообщил, что он получил письмо, где КУНТ сообщает, что он был на явочной квартире, передал документ, получил ответ, как было условлено, но СМИРНОВА в Москве не оказалось, вследствие чего он документ уничтожил [41]. [Летом 1932 г. ГРИЛЕВИЧ при одной из встреч мне сообщил, что он получил второе письмо от КУНТА, где он писал, что он устроился где-то вблизи Москвы, что имеются успехи в его работе, что дела идут хорошо [42].

Это все, что мне Грилевич [43] сообщил.] В ноябре 1932 года у меня была встреча с Седовым, которая мне запомнилась, потому что Седов со мной впервые во время этой встречи заговорил откровенно о необходимости вести террористическую борьбу, о необходимости подготовить убийство вождей ВКП(б). Причем Седов опять-таки сослался и все время подчеркивал, что это не его личное мнение, а установка, директива Л.Д. Троцкого. [Я хочу подчеркнуть, что уже то письмо, которое было переотправлено в Москву через Кунта и о котором я только что давал показания, что это письмо, хотя оно еще не говорило открыто о терроре, но для меня было ясно, что под решительностью и обостренными методами скрываются какие-то другие формы борьбы троцкистов против партии. Я в беседе с Грилевичем намекал один-два раза, что это такое, чтобы он расшифровал, не дипломатничая, в своем кругу. По-моему, это дошло до Седова. Я в 1932 году хотя и не задумывался над этими вопросами, но они как-то для меня не были конкретны, и я колебался, тем более, что в такой совершенно явной форме у меня бесед, до беседы с Седовым в ноябре, еще не было. Седов очевидно мое колебание заметил и тогда мне говорит, что в ближайшее время Троцкий будет в Копенгагене, не хочу ли я поехать в Копенгаген, встретиться с Троцким. Я, конечно, выразил согласие. Седов {получил} назначил мне встречу через несколько дней и сказал, что он даст мне ответ. Встреча состоялась, и Седов сказал, чтобы я в этот же день вечером был готов к отъезду в Копенгаген, вечером мы встретились, он дал мне билет, и я уехал в Копенгаген с вокзала Лихтенберг [44]. Седов меня предупредил, что на вокзале меня встретит Грилевич, отвезет к Троцкому. Так и случилось.] Прибыв рано утром в Копенгаген, меня встретил Грилевич, и мы поехали к Троцкому. Утром, это было в конце ноября, 25-28 ноября 1932 года, меня Грилевич представил Троцкому, сам {уехал} ушел, и мы остались с Троцким одни в комнате.

[ВЫШИНСКИЙ: Когда вы были в Копенгагене?

БЕРМАН-ЮРИН: Что?

ВЫШИНСКИЙ: Когда вы приехали в Копенгаген?

БЕРМАН-ЮРИН: Кого?]

ВЫШИНСКИЙ: Я спрашиваю, когда вы были в Копенгагене, назовите даты?

БЕРМАН-ЮРИН: Я прибыл в конце ноября между 25 и 28 числом.

ВЫШИНСКИЙ: А на предварительном следствии вы раньше показывали другие даты. Говорили о марте месяце 1932 года.

БЕРМАН-ЮРИН: Я должен сказать, что я на предварительном следствии 1 августа давал в общем показания правильные, но сообщил неправильные даты, потому что в тот момент, это было глупо, конечно, но в тот момент я подумал, что может быть на этом мне удастся выехать впоследствии.

ВЫШИНСКИЙ: Только даты у вас неправильные? Вы раньше показывали, что вы уезжали или, вернее, отъезжали из Берлина с вокзала Лихтенберг [45]. А в действительности?

БЕРМАН-ЮРИН: В действительности, с вокзала Штетинербанхоф [46]. Но о вокзале я спутал, а даты я дал неправильные. 

ВЫШИНСКИЙ: О вокзале вы спутали, а время приезда дали неправильно сознательно, умышленно?

БЕРМАН-ЮРИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Название вокзалов вы спутали?

БЕРМАН-ЮРИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: А в отношении гостиницы?

БЕРМАН-ЮРИН: Это тоже было неправильно.

ВЫШИНСКИЙ: Какую вы назвали гостиницу?

БЕРМАН-ЮРИН: “Палас”.

ВЫШИНСКИЙ: А в действительности?

БЕРМАН-ЮРИН: А в действительности это был небольшой дом… при …

ВЫШИНСКИЙ: Вы спутали или это сделали умышленно?

БЕРМАН-ЮРИН: Умышленно.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вы умышленно извратили время и гостиницы?

БЕРМАН-ЮРИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: В каких целях?

БЕРМАН-ЮРИН: Я в тот момент, когда давал показания, решил выкинуть такой трюк, может быть, в качестве соломинки, за которую может быть удастся ухватиться.

ВЫШИНСКИЙ: Чем это помогло бы вам?

БЕРМАН-ЮРИН: Это глупо было.

ВЫШИНСКИЙ: Я не говорю – глупо или не глупо.

БЕРМАН-ЮРИН: Я думал, что может быть на основе неправильных дат и других фактов удастся опорочить все показания в целом.

ВЫШИНСКИЙ: Может быть вы думали, что так удастся Троцкого не опорочить?

БЕРМАН-ЮРИН: В этот момент я думал о гораздо более прозаических вещах.

ВЫШИНСКИЙ: Вы говорили, что преследовали какую-то цель?

БЕРМАН-ЮРИН: Я думал, что удастся отречься от показаний.

ВЫШИНСКИЙ: То есть отречься от того, что вы были у Троцкого? Почему вы так думали?

БЕРМАН-ЮРИН: Я это не продумал.

ВЫШИНСКИЙ: Не потому ли, что у вас была установка вообще отрекаться? А у вас была такая установка?

БЕРМАН-ЮРИН: Да, конечно. Я вначале вел борьбу.

ВЫШИНСКИЙ: Вы так действовали по своей инициативе или такая установка была у Троцкого? Что вам говорил Троцкий?

БЕРМАН-ЮРИН: Ни в коем случае не говорить о моей встрече с ним, ни в коем случае не говорить о его террористических заданиях. 

[ВЫШИНСКИЙ: Может быть это повлияло на то, что вы это выдумали?

БЕРМАН-ЮРИН: Да.]

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вы это выдумали, извращая отдельные факты в целях выполнения указаний Троцкого?

БЕРМАН-ЮРИН: Да [47].

ВЫШИНСКИЙ: Дальше.

БЕРМАН-ЮРИН: Я должен перейти к сообщению разговора с Троцким. У меня было с ним два свидания. Он прежде всего стал меня прощупывать в отношении моей работы в прошлом, спрашивал меня, почему я перешел на позицию троцкизма, задавал вопросы о положении в Германии [, говорил, критикуя практику германской компартии. Спрашивал о настроениях в массах компартии в связи с приходом правительства Папена, со снятием социал-демократического правительства Брауна. Я его информировал очень подробно и сказал ему в этой связи, что нынешнее руководство германской компартии не в состоянии справиться с задачей, что это руководство ведет партию к банкротству].

ВЫШИНСКИЙ: Что говорилось о советских делах?

БЕРМАН-ЮРИН: Троцкий на этом меня прервал и сразу перевел разговор на советские дела. Он сказал, что нельзя ставить вопрос о германской компартии изолированно, вне связи с ВКП(б).

ВЫШИНСКИЙ: Что он говорил о советских делах?

БЕРМАН-ЮРИН: Он говорил: вопрос нужно поставить так, чтобы повести борьбу против руководства ВКП(б), что основной вопрос – это вопрос о Сталине. [Он говорил, что в Советском Союзе существует большое недовольство в массах.

ВЫШИНСКИЙ: Это он вас так агитировал?

БЕРМАН-ЮРИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Какие он предлагал практические меры?

БЕРМАН-ЮРИН: Я все по порядку расскажу.

ВЫШИНСКИЙ: Что-то вы очень долго к этому подходите.

БЕРМАН-ЮРИН: Троцкий далее говорил, что все это настолько сковано Сталиным,] что Сталина нужно физически уничтожить.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, Троцкий прямо и категорически заявлял о необходимости террористического акта…

БЕРМАН-ЮРИН: Против Сталина.

ВЫШИНСКИЙ: Так. Аргументируя это по-своему, своими соображениями?

БЕРМАН-ЮРИН: Да. Дальше он говорил о том, что другие методы борьбы сейчас недействительны, что для этого необходимы люди, которые решились бы на все, которые бы пошли бы на самопожертвование ради этой, как он выразился, исторической задачи. Троцкий в этой связи говорил также…

ВЫШИНСКИЙ: В этот день у вас было две беседы с Троцким?

БЕРМАН-ЮРИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: На чем кончилась эта первая беседа?

БЕРМАН-ЮРИН: Троцкий был вызван, и мы эту беседу не кончили.

ВЫШИНСКИЙ: Через сколько времени он вернулся?

БЕРМАН-ЮРИН: Он вернулся к вечеру.

ВЫШИНСКИЙ: А вы где находились?

БЕРМАН-ЮРИН: Я оставался у него в комнате.

ВЫШИНСКИЙ: У него большая квартира?

БЕРМАН-ЮРИН: Я не знаю, я был в комнате на втором этаже.

ВЫШИНСКИЙ: Одним словом, вам была предоставлена возможность подождать его там?

БЕРМАН-ЮРИН: Да.] Вечером мы продолжали наш разговор. Я задал ему вопрос, как согласовать, как сочетается индивидуальный террор с марксизмом. Троцкий на это заявил мне следующее: нельзя к вопросам подходить догматически, он сказал, что в Советском Союзе создалась такая ситуация, которой Маркс не мог предвидеть. [(Оживление в зале – смех)]

[Он говорил следующее, что при наличии сталинского режима, как он выразился, который задавил всякое проявление протеста и оппозиции, достаточно убить Сталина для того, чтобы коренным образом изменить соотношение сил в стране. Именно поэтому центральной, решающей, все определяющей задачей он считал совершение террористического акта против Сталина.]

Троцкий сказал еще, что кроме Сталина нужно убить также Кагановича и Ворошилова. Он сказал, что есть опасность, что, если Сталин будет уничтожен, Каганович возьмет в свои руки руководство и поведет сталинскую линию, будет ее продолжать. [О Ворошилове Троцкий сказал, что ему создана…

ВЫШИНСКИЙ: Он говорил также о необходимости убить т. Ворошилова?

БЕРМАН-ЮРИН: Да, я об этом сказал.

ВЫШИНСКИЙ: Еще о ком-нибудь говорил?

БЕРМАН-ЮРИН: Нет.]

ВЫШИНСКИЙ: Кроме вопросов террористического вопроса [48], какие он затрагивал еще вопросы?

БЕРМАН-ЮРИН: Он говорил о своих взглядах на положение вещей в случае интервенции против Советского Союза. Он занимал совершенно ясную пораженческую позицию и заявил, что в случае войны огромные массы будут призваны в армию, создастся благоприятная обстановка.

ВЫШИНСКИЙ: Какую он развивал мысль?

БЕРМАН-ЮРИН: Он говорил относительно армии, чтобы мы воспользовались армией для совершения вооруженного переворота. Он заявил, что троцкисты должны пойти в армию, но защищать Советский Союз они не будут, а будут его защищать лишь в том случае, если сталинское руководство будет уничтожено.

ВЫШИНСКИЙ: Убедил он вас?

БЕРМАН-ЮРИН: Он в течение этой беседы нервно ходил по комнате и говорил о Сталине с исключительной ненавистью.

ВЫШИНСКИЙ: Вы дали согласие?

БЕРМАН-ЮРИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: На этом кончилась ваша беседа?

БЕРМАН-ЮРИН: У меня был разговор с ТРОЦКИМ еще вот о чем: после того как я дал согласие, он мне сказал, что я должен готовиться к отъезду в Москву, причем т.к. у меня будут связи в Коминтерне, я должен буду подготовить террористический акт именно в этой связи. 

ВЫШИНСКИЙ: Значит, Троцкий дал вам не только общее указание, но и конкретизировал обстановку условия и места?

БЕРМАН-ЮРИН: Он заявил, что террористический акт нужно приурочить по возможности к какому-нибудь пленуму или конгрессу Коминтерна, чтобы выстрел в СТАЛИНА прогремел на большом собрании, т.к. это будет иметь огромный резонанс не только в Советском Союзе, но и далеко за пределами, и вызовет массовое движение во всем мире и будет всемирно-историческим политическим событием.

ТРОЦКИЙ сказал, чтобы я не связывался ни с кем из троцкистов, чтобы вел работу самостоятельно. Я ему сказал, что я в Москве никого не знаю, связи на имею и трудно представляю себе, как при таком обстоятельстве мне действовать. При этом я ему сказал, что у меня есть знакомый ФРИЦ Давид, – нельзя ли мне с ним связаться, тем более, я уверен, что он будет работать в Коминтерне. Троцкий [мне утвердительного ответа не дал, но] сказал, что он поручит СЕДОВУ уточнить этот вопрос и даст ему на этот счет соответствующие указания. [На следующий день я вернулся в Берлин, встретился с СЕДОВЫМ, рассказал ему подробно о моей беседе с ТРОЦКИМ. СЕДОВ меня спросил, согласился ли я с директивой Троцкого – о совершении террористического акта. Я сказал, что да, и СЕДОВ был очень рад и стал говорить мне комплименты, а также стал торопить с отъездом.] Это было в конце ноября 1932 г., а уехал я в Москву в марте 1933 г., причем перед отъездом у меня было свиданье с Седовым, и Седов мне дал следующие инструкции: в Москве связаться с Давидом и вместе с ним подготовить террористический акт.

[ВЫШИНСКИЙ: С Фрицем Давидом?

БЕРМАН-ЮРИН: С Фрицем Давидом, а Фрица Давида я в 1932 г. связал с Грилевичем [49].

ВЫШИНСКИЙ: А Фрица Давида вы знали давно?

БЕРМАН-ЮРИН: В Берлине.

ВЫШИНСКИЙ: И знакомство продолжалось?

БЕРМАН-ЮРИН: До ареста. Но Фрица Давида я знал с 1932 г.

ВЫШИНСКИЙ: Вы с Фрицем Давидом в Берлине разговаривали на тему о терроре?

БЕРМАН-ЮРИН: Не совсем в категорической форме, но подходили к этому вопросу.

ВЫШИНСКИЙ: В порядке прощупывания взаимного?

БЕРМАН-ЮРИН: Не знаю, взаимного ли, но прощупывание было.

ВЫШИНСКИЙ: Вы с ним часто встречались в Берлине?

БЕРМАН-ЮРИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше.]

БЕРМАН-ЮРИН: В Москву я прибыл в марте, несколько позже прибыл Давид. Я с ним связался, и о моем задании, полученном от Троцкого, я с Давидом начал говорить несколько позже. В июле 1933 года у нас зашел первый откровенный разговор по подготовке террористического акта. Я сказал Давиду, что я был у Троцкого. Он тоже сказал, что был у Троцкого. Мы в процессе целого ряда суждений пришли к такому решению: Давид мне сообщил, что в конце 1933 года состоится, кажется, 13-й Пленум Коминтерна ИККИ и, возможно, что Сталин будет на этом Пленуме. Давид должен мне раздобыть входной билет, а я должен сообразиться с обстановкой и стрелять в Сталина. Накануне Пленума выяснилось, что плохо все подготовлено. [Я еще не достал оружия и, кроме этого, по нашим расчетам, было известно, что пленум будет проведен в узком масштабе, и Сталин на этом пленуме не будет. Так и оказалось.] Сталина на пленуме не было, и Давид не мог билет достать для меня, и план провалился. Мы решили отложить до Конгресса Коминтерна. Ожидали, что Конгресс будет в конце 1934 года. Действительно, Конгресс собирались созвать в 1934 году, но он откладывался, и мы, естественно, откладывали осуществление наших планов.

Так прошел 1934 год, и стало известно, что в сентябре 1935 г. он должен быть созван. Как и раньше, на вопрос гр<аждани>на прокурора, я получил браунинг с патронами у Алина [50]-младшего. Я дал его Давиду, чтобы он у себя спрятал. Накануне Конгресса мы еще раз с Давидом обо всем переговорили, и Давид должен был раздобыть такой билет. Перед открытием Давид мне сообщил, что к 8-му билета он достать не может, [потому что очень строго с выдачей билетов, и ему получить не удалось,] но он будет на Конгрессе, и мы условились, что он должен совершить террористический акт. Через несколько дней мы встретились с ДАВИДОМ, он мне сообщил, что СТАЛИН был на торжественном открытии, но ДАВИД стрелять не мог: [СТАЛИН] [51] сидел в ложе, в ложе было очень много народа, были также работники НКВД, СТАЛИН все время был окружен людьми, так что не было никакой возможности. Таким образом, этот наш план провалился. Но мы конкретного плана на дальнейшее не имели и решили выжидать. В декабре ДАВИД мне сообщил, что недавно к нему явился посланец от СЕДОВА и ТРОЦКОГО и потребовал информации – почему не выполнен террористический акт. ДАВИД его информировал подробно и получил от него следующую директиву: воспользоваться каким-нибудь другим случаем, форсировать подготовку террористического акта, воспользоваться подходящим случаем – каким-нибудь совещанием, приемом, на который я или ДАВИД должны проникнуть во что бы то ни стало, и там убить СТАЛИНА. Посланец этот очень настойчиво требовал активизации нашей террористической деятельности. Но конкретно у нас, во всяком случае у меня, не было в тот момент никаких перспектив – как-нибудь оказаться на таком совещании или приеме. В тот момент я себе ясно такого случая не представлял. После того, как на 7-ом Конгрессе Коминтерна нам не удалось выполнить террористический акт, мы были в растерянном состоянии. В мае 1936 г. я встретился с ДАВИДОМ, он мне сообщил, что приехал и был у него опять посланец от ТРОЦКОГО – немец, который говорил с ним чрезвычайно резко, обвинял нас в бездействии, в нерешительности, в отсутствии мужества и требовал буквально, чтобы воспользоваться любым случаем, чтобы убить СТАЛИНА, что надо торопиться и нельзя тратить время. [ДАВИД ему ответил, что нельзя считаться с желанием, надо учитывать обстановку.

22 мая я был арестован, и на этом моя контрреволюционная террористическая деятельность была прервана.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, вы с осени 1932 г. вели знакомство с СЕДОВЫМ?

БЕРМАН-ЮРИН: С 1931 г.

ВЫШИНСКИЙ: В своих показаниях на следствии вы сказали, что познакомились с СЕДОВЫМ за границей, встретившись в кафе, в 1932 г.

БЕРМАН-ЮРИН: Я потом исправил свои показания, т.к. я вначале ошибся на целый год. Это была ошибка.

ВЫШИНСКИЙ: Сознательная или несознательная?

БЕРМАН-ЮРИН: Нет, это было несознательно.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вы познакомились с Седовым в 1931 году, летом, осенью?

БЕРМАН-ЮРИН: В сентябре.

ВЫШИНСКИЙ: В сентябре 1931 года, а уехали весной, 5 марта 1933 года? Следовательно, вы продолжали свое знакомство с Седовым в течение этих 2-3 лет?

БЕРМАН-ЮРИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Вы с Седовым часто встречались?

БЕРМАН-ЮРИН: Что называть часто… за все это время я с ним встретился 6-7 раз, может быть больше, словом, по надобности.

ВЫШИНСКИЙ: Все-таки я не знаю, какие у вас были надобности?

БЕРМАН-ЮРИН: 6-7 раз встречались.

ВЫШИНСКИЙ: 6-7 раз встречались и говорили исключительно только о троцкистской деятельности?

БЕРМАН-ЮРИН: Только.

ВЫШИНСКИЙ: Вы с Седовым когда впервые заговорили, или, вернее, когда он впервые с вами заговорил о терроре?

БЕРМАН-ЮРИН: В 1932 году.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, не сразу после вашего знакомства, а по прошествии одного года?

БЕРМАН-ЮРИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: В течение первого года сколько раз встречались с Седовым?

БЕРМАН-ЮРИН: За 1932 год я встретился с ним 4 раза.

ВЫШИНСКИЙ: Продолжительны были у вас беседы?

БЕРМАН-ЮРИН: Две беседы были продолжительны.

ВЫШИНСКИЙ: Достаточно ли было времени для того, чтобы Седов познакомился с Вами поближе?

БЕРМАН-ЮРИН: Да, тем более, что он имел обо мне сведения от Грилевича.

ВЫШИНСКИЙ: А Грилевич вас знал с какого времени?

БЕРМАН-ЮРИН: Как активного троцкиста – с 1931 года, но Грилевич знал меня вообще с 1925 года.

ВЫШИНСКИЙ: Откуда он был знаком с вами с 1925 года?

БЕРМАН-ЮРИН: Он знал меня как работника берлинской компартии.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, рекомендовал вас как человека хорошо известного.

БЕРМАН-ЮРИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Сколько времени вы прожили в Берлине?

БЕРМАН-ЮРИН: 10 лет.

ВЫШИНСКИЙ: Вас когда именно свел Седов с Троцким?

БЕРМАН-ЮРИН: Я уже говорил, в 1932 году в ноябре.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, после того как вы с Седовым говорили о терроре или до этого разговора?

БЕРМАН-ЮРИН: Непосредственно после этого разговора.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, разговор ваш с Седовым о терроре был некоторой подготовкой вашей встречи с Троцким?

БЕРМАН-ЮРИН: Он так и сказал, что передаст этот разговор Троцкому.

ВЫШИНСКИЙ: Инициатива разговора принадлежала ему или вам?

БЕРМАН-ЮРИН: Инициатива разговора принадлежала ему.

ВЫШИНСКИЙ: Как конкретно он формулировал свои мысли?

БЕРМАН-ЮРИН: Он сказал, что никаких расчетов на массовое движение в Советском Союзе в создавшихся условиях быть не может, что это бессмыслица, что нужно переходить к другим методам, и эти методы террористические.

ВЫШИНСКИЙ: Он говорил об индивидуальном терроре, как об единственном средстве для борьбы против руководства?

БЕРМАН-ЮРИН: Да.]

ВЫШИНСКИЙ: Когда вы с Троцким встретились в ноябре в 1932 г., так он, Троцкий, с самого начала, сразу поставил вопрос о терроре?

БЕРМАН-ЮРИН: Нет, он сначала прощупывал меня как человека [, хотя он получил от Грилевича сведения…]

ВЫШИНСКИЙ: Но ваш разговор носил совершенно открытый характер? 

БЕРМАН-ЮРИН: Наш разговор носил совершенно откровенный характер. [У меня создалось впечатление, что задача Троцкого заключалась в том, чтобы меня обработать, вколотить в сознание необходимость выполнения теракта. Все его слова, все фразы, весь подход был к этому приурочен.]

ВЫШИНСКИЙ: Можно сделать вывод такой, что {от}*у* Троцкого {у вас} была специальная задача вас завербовать в качестве агента, или это был больше отвлеченный теоретический разговор о терроре?

БЕРМАН-ЮРИН: Нет.

[ВЫШИНСКИЙ: Вы чувствовали, что идет обработка {в данном} для того, чтобы практически вас использовать?

БЕРМАН-ЮРИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И вот в этой беседе Троцкий вам сказал, при каких условиях должен быть совершен этот акт?

БЕРМАН-ЮРИН: После того, как я дал согласие.

ВЫШИНСКИЙ: И на этом беседа ограничилась?

БЕРМАН-ЮРИН: Я поставил также вопрос о марксизме и индивидуальном терроре. Он дал параллель с установкой эсеров. Я не знаю, имеет ли это интерес?

ВЫШИНСКИЙ: Он пытался как-то обосновать свою точку зрения?

БЕРМАН-ЮРИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: После того, как вы ушли от Троцкого, виделись вы еще с Седовым?

БЕРМАН-ЮРИН: Сейчас же, дня через два-три.

ВЫШИНСКИЙ: До марта вы встречались с Седовым?

БЕРМАН-ЮРИН: Была краткая встреча. Он меня спрашивал, когда я поеду. И еще была встреча.

ВЫШИНСКИЙ: Можно сказать, что у вас были неоднократные встречи?

БЕРМАН-ЮРИН: С конца 1931 года по март 1933 года.

ВЫШИНСКИЙ: Троцкий и Седов одинаково ставили вопрос о терроре и вас агитировали согласиться на теракт?

БЕРМАН-ЮРИН: Совершенно верно.

ВЫШИНСКИЙ: Вы дали согласие и были направлены Троцким?

БЕРМАН-ЮРИН: Троцким через Седова.]

ВЫШИНСКИЙ: Вам какие-нибудь средства были отпущены?

БЕРМАН-ЮРИН: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: На свои средства ехали?

БЕРМАН-ЮРИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Чем объяснить, что вы ехали на свои средства?

БЕРМАН-ЮРИН: Я достаточно зарабатывал. Я был убежден, что {ехать} еду на революционное дело. Это чудовищно, но все было поставлено на голову.

ВЫШИНСКИЙ: У меня вопросов больше нет.

[ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Объявляется перерыв до 11 часов утра.]

 

 

РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 382, Л. 125-241 машинопись.

---

[i] В своем мемуаре “Моя жизнь с Раскольниковым” М. Канивез пишет: “Мы нашли в обвинительном акте одного из подсудимых, кажется, того же процесса [речь идет о процессе января 1937 г.], как “улику” – найденную у него визитную карточку какого-то иностранного дипломата с таинственными буквами Р.Р.С. Эти буквы служили доказательством явно условных знаков, шифра преступника. Мы так и ахнули! Такие визитные карточки, с теми же и другими буквами десятками валялись в наших ящиках. Всякому, даже малоопытному дипломату известно, что Р.Р.С. есть общепринятое в дипломатических кругах сокращение французского pour prendre congé, когда посылают визитную карточку3 вместо прощального визита. Буквы P.F. на визитной карточке – поздравление, а Р.С. – соболезнование и т.п. Представлять это как загадочный и несомненно преступный шифр значит презирать и суд, и подсудимых, и весь мир”. Минувшее. Исторический альманах, том. 7, Париж, Atheneum, 1989 г., с. 105.  Р.F. расшифорвывается как pour feliciter (пожелание счастья), Р.С. – pour condoler (выражение соболезнования).

[ii] На допросе 25 марта 1936 г. С. Ольберг-Браун на вопрос следователя “Кого именно В. Ольберг обрабатывал в троцкистском духе?” ответила: “Ольберг еще обрабатывал девушку, учившуюся в марксистской школе, где преподавал Ольберг. Звали ее Фелла, фамилии не помню”. Очевидно, это и есть загадочная Фелла Сломовиц.