Заявление Г.Е. Зиновьева.
В ЦК ВКП(б).
В ЦКК ВКП(б).
Товарищи!
В добавление к тому, что я написал в своем заявлении от 3 декабря 1932 г., я считаю себя обязанным сказать следующее.
Мою октябрьскую 1917 г. ошибку В.И. Ленин назвал “не случайной”, а в момент совершения ее он справедливо обрушился на меня за нее самым беспощадным образом. Когда В.И. умер и каждому из нас пришлось заново испытывать свои силы, я в новой и трудной обстановке сделал ряд новых тяжелых ошибок, которые связаны с моей ошибкой октября 1917 г. Моей в корне ошибочной установке 1925-1927 гг. большинство тогдашнего ЦК партии во главе с т. Сталиным дало решительный отпор. Вместо того, чтобы понять и признать свои тяжелые ошибки, вместо того, чтобы преклониться перед решениями и мнениями ленинского ЦК, штаба и мозга мирового коммунизма, я зарвался и стал полагать, что правда на стороне моей и небольшого меньшинства, разделявшего мои ошибочные взгляды, а не на стороне партии, ее ЦК, ее вождя тов. Сталина, истинного продолжателя дела Ленина. Я вместе с другими создал антипартийную фракцию против ЦК, вскоре сблизился с Троцким против ленинской линии партии. Все дальнейшее, случившееся со мной и приведшее меня к положению отщепенца, уже с неизбежностью вытекло из этого.
Из моих теоретических и политических ошибок главною, несомненно, была ошибка в вопросе о возможности построения социализма в одной, отдельно взятой стране. Отрицая эту возможность, я воображал, что зову партию идти по ленинскому пути. Между тем на деле я тащил ее на путь троцкизма, на путь социал-демократии. И в те времена, когда я еще принадлежал к антитроцкистскому лагерю, я в этом решающем пункте борьбы против Троцкого не вел. В этом основном теории ленинизма вся тяжесть борьбы после смерти Ленина с самого начала легла на тов. Сталина.
Когда партия устами т. Сталина сказала, что я и те, кто разделял мои ошибки, впали в социал-демократический уклон, я искренно негодовал на это, считая, что это обвинение выдумано и что “вина” за это лежит главным образом на т. Сталине. Теперь я не могу не видеть, что тут не было ни малейшего преувеличения, что это действительно был социал-демократический уклон и что “вина” т. Сталина заключалась лишь в том, что он яснее, глубже, резче, чем кто бы то ни было после Ленина, поставил этот вопрос и дал решительный бой тем, кто обстреливал эту решающую позицию. Другими словами, это была не вина, а величайшая теоретическая и политическая заслуга т. Сталина. Не защитив этой решающей позиции, не разгромивши тех, кто на нее пытался посягать, нельзя было отстоять ленинское наследство, нельзя было обеспечить строительство социализма в СССР, нечего было и думать о пятилетке, а тем более о пятилетках социалистического строительства.
Этот вопрос разрешен и теоретически, и практически, – целиком против моих ошибок и колебаний.
Когда я читаю в докладе т. Сталина на январском 1933 г. объединенном пленуме: “Итоги пятилетки разбили тезис социал-демократов о том, что невозможно построить социализм в одной, отдельно взятой стране. Итоги пятилетки показали, что вполне возможно построить в одной стране социалистическое общество, ибо экономических фундамент такого общества уже построен в СССР”, ‒ я мысленно аплодирую этому историческому заявлению вместе со всей партией. Только ренегаты типа Каутского и Троцкого могут оспаривать этот вывод.
Новые победоносные пролетарские революции в других странах придут неизбежно. Вся работа ВКП(б) как главного ударного отряда Коминтерна приближает их и помогает им в небывалой степени.
Моя борьба против партии по вопросу о крестьянстве, конечно, связана была с тем, что я сошел с почвы ленинизма в вопросе о возможности построения социализма в одной, отдельно взятой стране. И наоборот: эта последняя ошибка связана с тем, что я сошел с почвы ленинизма в крестьянском вопросе. Отсюда мои неверные лозунги: “Лошадь безлошадному”, “Союз бедноты” и т.п. Все это были лозунги, направленные на сохранение и культивирование мелкого индивидуального крестьянского хозяйства как основы всего нашего сельского хозяйства. Все это были лозунги, исходившие из той троцкистской установки, которая в лучшем случае “откладывает” социалистическую переделку крестьянства до той поры, когда социалистическая революция победит во всех решающих странах, тем самым подрывая базу социализма в той стране, где социалистическая революция уже победила.
А между тем в это самое время партия во главе с ЦК, руководимым т. Сталиным, систематически и планомерно собирала уже всю необходимую “амуницию”, чтобы перейти в окончательное наступление против кулака, перейти к ликвидации кулачества как класса, перейти непосредственно к созданию колхозного строя.
То обстоятельство, что вышеуказанные мои мелкобуржуазные лозунги сочетались у меня с паническими криками о кулацкой опасности, только усугубляет мою вину, ибо преждевременное столкновение с кулачеством только ослабило бы позиции пролетариата и усилило бы буржуазные элементы.
Что было бы, если бы партия не дала тогда отпора моей антиленинской установке в этом крупнейшем вопросе и пошла бы по пути, который я и те, кто разделял мои ошибки, навязывали партии? Это принесло бы только величайший вред делу пролетарской революции! На XVI съезде партии тов. Сталин сказал, что если бы в 1926-27 гг., когда мы не имели никакой возможности заменить кулацкое производство производством колхозов и совхозов, партия послушалась “левых” оппортунистов, то партия наверняка сорвалась бы на этом деле, продемонстрировала бы свою слабость, усилила бы позиции кулачества и вообще капиталистических элементов, толкнула бы середняка в объятия кулачества, сорвала бы наше социалистическое строительство, и мы сидели бы у разбитого корыта. Тов. Сталин и в этом случае, как и во всем остальном, оказался совершенно прав. Да, это именно так. Это должен признать всякий, в ком есть хоть капля совести и чести пролетарского революционера. Из предлагавшейся мною в 1926-27 гг. политики “борьбы” против кулачества могло получиться только это. Без поднятия нашей индустрии, без создания тракторных заводов, без ряда других предпосылок, мудро предусмотренных ЦК партии, политика “царапанья” с кулаком вела только к авантюризму и реально приводила к тем же самым результатам, к которым вел правый оппортунизм.
Потеряв ориентацию в этих коренных вопросах, я не мог не впасть в кардинальные ошибки и в других вопросах, от которых тоже зависят судьбы революции. Сюда относятся прежде всего вопросы международной политики СССР как государства и проблемы политики Коминтерна как мировой коммунистической партии.
В обеих этих областях единственно правильную дорогу указал Центральный Комитет партии во главе с т. Сталиным. Весь мир вынужден теперь признать, что наша международная политика руководится вполне в духе Ленина. И только этому обстоятельству, только глубине и силе этого руководства мы обязаны тем, что, будучи окружены со всех сторон буржуазными врагами, СССР успешно разбивает все козни противников, приобретает все большее могущество, притягивает к себе все большие симпатии рабочих и угнетенных народов всего мира.
Пока Советский союз живет в окружении буржуазно-националистических и фашистских государств, его границам, его мирному труду всегда могут угрожать опасности. Но одно несомненно: среди всех этих трудностей и опасностей ЦК во главе с т. Сталиным твердой рукой ведет советский корабль, используя все возможности, какие только существуют для великой пролетарской партии. Эта ленинская внешняя политика уже обеспечила Советскому союзу целую полосу мира, и она одна способна продлить эту полосу. Но если военное столкновение нам тем не менее будет навязано, то все партия, как один человек, будет биться под знаменем Ленина и Сталина и окружит еще более тесным кольцом доверия и любви свое нынешнее руководство, исторически сложившееся, показавшее себя на деле и возглавляемое лучшим продолжателем дела Маркса-Энгельса-Ленина. Только презренные ренегаты попытаются тут, быть может, вспомнить о пресловутом “тезисе Клемансо”. Рабочий класс СССР, его партия, созданная партией славная Красная армия отнесутся к подобным изменникам так, как они того заслужили.
Правильному ленинскому руководству работой Коминтерна мы обязаны тем, что в обстановке небывало сложной и трудной партии Коминтерна закаляются, становятся средоточием всех надежд и упований лучшей части рабочих всех стран, успешно завоевывают большинство рабочего класса, не дают фашизму вызвать рабочих на преждевременный бой. Если Коминтерн успешно поборол в этой обстановке и правый, и “левый” оппортунизм и, не сворачивая с ленинского пути, ведет рабочие массы все вперед, то этим мы обязаны прежде всего той правильной теоретической и политической ориентировке, вдохновителем которой является ЦК ВКП(б) во главе с т. Сталиным.
Куда завел троцкизм в вопросах международного рабочего движения? В лагерь контрреволюции! В 1933 году дело дошло до того, что Троцкий в газетах английской буржуазии нападает на германских коммунистов с тыла в момент, когда германские фашисты схватили за горло германскую компартию. Подобной подлости не допустит даже просто приличный буржуазный демократ. Но это заложено в логике вещей. Кто не сумел порвать с троцкизмом, тот неизбежно должен докатиться теперь и до помощи фашизму.
За себя скажу, что я, конечно, всей душой – с нашей славной германской компартией, вполне солидарен с резолюцией ИККИ по германскому вопросу, опубликованной после фашистского переворота. И признаюсь: когда я подумаю, что германский коммунист, сидящий в гитлеровской тюрьме, меня не считает теперь своим товарищем, эта мысль причиняет мне самую острую боль.
Об обвинениях партии в “термидорианстве”, “национальной ограниченности” и т.п. разрешите мне, товарищи, не говорить здесь вовсе. Слишком тяжело и стыдно вспоминать о том, что я мог тоже дойти до таких обвинений. Конечно, они связаны были с моими коренными ошибками, о которых я говорю выше. Остановлюсь еще только на вопросе о партийном режиме – пункте, на котором я сходился с троцкистами и правыми оппортунистами и на котором еще и теперь играют враги партии.
Обвинения по адресу ЦК в “зажиме”, в “казарменном режиме” и т.п. были и остаются клеветой на лучшую из пролетарских партий, какую знает до сих пор мир. Нужно было забыть самые элементарные законы работы партии в обстановке пролетарской диктатуры, чтобы выступать с той критикой “режима”, с которой выступал и я. Только меньшевиствующие элементы могут отрицать, что в эпоху развернутого социалистического наступления большевистской партии нужна та же боевая, железная дисциплина, что и во время войны. Кто до конца проникся великими задачами партии по существу, кто хочет не на словах, а на деле отдать себя целиком той грандиозной работе партии, которая ведется сейчас под руководством ее генерального штаба, тот с радостью возьмет на себя все обязательства, вытекающие из железной большевистской дисциплины, тот встретит “в штыки” какое бы то ни было подкапывание под существующий здоровый пролетарский партийный режим.
Далее я должен перейти к тому вопросу, о котором мне особенно трудно говорить, ибо тут вина моя всего больше. Я имею в виду мое отношение в последние годы к ЦК партии.
Мои теоретические и политические ошибки последних лет очень велики. За них партия неизбежно должна была отстранить меня от руководящей политической работы. Но та суровая кара, которая постигла меня со стороны партии, и притом во второй раз, – я это знаю – вызвана не только и даже не столько моими политическими ошибками, сколько другим.
Моя главная вина и моя главная беда в том, что я, пробывший так долго в партии и в ее руководящих учреждениях, не сумел, попавши в меньшинство, удержаться от антипартийного поведения, не сумел понять, что я должен уважать дисциплину по отношению к ЦК партии больше, чем всякий другой, держать строгую и честную дисциплину во всем, вплоть до мелочей, не допускать никакой близости с теми, кто хотя бы в чем бы то ни было не по-партийному относится к ЦК партии. Я не сумел сохранить большевистскую прямоту в отношении к ЦК партии, в отношении к товарищам, с которыми был связан десятилетиями работы. И за это я больше всего наказан. При разбирательстве моего дела в Президиуме ЦКК в октябре 1932 года я выслушал много горьких для меня слов по этому поводу. Я их передумал, и я вижу, что они вполне заслужены мной и совершенно справедливы.
Именно отсюда и родилось то совершенно фальшивое положение, в котором я оказался с контрреволюционными листком и платформой, показанными мне Стэном осенью прошлого года. Если бы у меня было вполне здоровое, прямое и простое отношение к ЦК, я обязан был в тот же день, – не гадая о том, имеются ли уже эти контрреволюционные документы в ЦК, не гадая о том, кому они принадлежат, троцкистам или правым, – сообщить об этом в ЦК. Мою вину в этом деле, как ее сформулировало постановление ЦКК, я признал и признаю полностью еще раз.
Я был одним из тех, кто много выступал, писал и агитировал против т. Сталина, и так как этот вопрос имеет, конечно, не личное, а глубоко политическое значение, то я хочу здесь сказать и об этом.
Я должен заявить открыто и честно, что во всей моей агитации против т. Сталина я был кругом неправ. Нападки против т. Сталина, откуда бы они ни шли, в последнем счете проистекают из тех же социально-политических источников, из которых подобные нападки в течение долгих лет шли против В.И. Ленина. Нападки на т. Сталина в действительности вызваны только тем, что он является самым выдающимся теоретическим и политическим представителем ленинизма и поэтому самым опасным противником для всех врагов генеральной линии партии. Нападения на т. Сталина являются нападениями на все партруководство, на всю партию, на весь Коминтерн, сплотившийся вокруг т. Сталина так же безраздельно и беззаветно, как раньше был сплочен вокруг Ленина. Имя т. Сталина есть знамя всего пролетарского мира. Он один вместе с ЦК партии и во главе его сумел сберечь и приумножить теоретическое и политическое наследие Ленина, сумел в трудной обстановке исчерпывающе проанализировать новое международное и внутреннее положение, сумел сберечь железное единство ленинской партии вопреки всем оппозициям и справа, и “слева”. Мысль о том, что в этой великой работе я в течение нескольких лет был только помехой т. Сталину и его ближайшим соратникам, навсегда останется для меня очень тяжелой. Если я получу когда-либо возможность и право вновь общаться с партией, с рабочей массой, то первое, что я должен буду сделать, – это со всей прямотой рассказать о том, как неверна, как ошибочна была моя борьба против т. Сталина и его ближайших товарищей по руководству партией, выполнивших и выполняющих поистине великую историческую задачу.
С величайшим энтузиазмом читал я все то, что появилось в наших газетах о работах январского 1933 г. объединенного пленума ЦК и ЦКК. Доклады и речи всех товарищей, в особенности, конечно, итоговый и программный доклад т. Сталина, внушили и мне гордость за успехи партии, хотя я и должен был тут же с горечью говорить себе, что все великие успехи первой пятилетки достигнуты вопреки той антипартийной установке, которую разделял я. Социалистическое наступление развертывается и будет развертываться на страх всем врагам пролетариата и вопреки правым и “левым” оппортунистам. Та гигантская работа, которую с напряжением всех сил ведет героическая партия Ленина под руководством т. Сталина, не может не вывести и скоро выведет страну из последних более или менее значительных трудностей. Та формулировка задач социалистического строительства (в частности, в деревне), которую дал т. Сталин на январском объединенном пленуме и на съезде ударников-колхозников, является единственно правильной и глубоко ленинской. Ленинский вопрос “кто – кого” разрешен. Победа колхозного строя является событием всемирно-исторического значения. Героическая работа партии в области социалистического строительства есть в то же время лучшая работа для дела международной пролетарской революции.
Вина моя перед партией очень велика. Я, имевший возможность учиться непосредственно у Ленина, а затем и у Сталина; я, имевший возможность учесть предостерегающие голоса цекистов, старейших, опытнейших и преданнейших строителей большевистской партии, – в трудной для партии обстановке сбился с дороги и сам поставил себя в положение отщепенца.
Я знаю, что дело не только в том, чтобы “разоружиться” как защитнику антипартийных взглядов; дело в том, чтобы вооружиться правильным пониманием партийных взглядов и суметь делом доказать свою преданность им. Смешно было бы и думать, что по отношению ко мне партия может ограничиться требованием простой лояльности и дисциплины. Нет, если партия сочтет возможным вернуть меня в свои ряды, то, разумеется, лишь в том случае, если она будет убеждена, что я действительно понял и принял все установки и все решения партии и готов где угодно и как угодно доказать это на практике на рядовой работе, под бдительным контролем пролетарской партии.
И вот, товарищи, проверивши себя еще и еще раз, я позволяю себе обратиться к вам. Я прошу вас верить, что я говорю вам правду, и только правду. Я прошу вас вернуть меня в ряды партии и дать возможность какой-либо работы для общего дела. Я даю вам слово революционера, что буду одним из самых преданных партийной линии членов партии и что я сделаю все, что только возможно, чтобы хотя бы отчасти загладить свою вину перед партией и ее ЦК.
Товарищи! Вам знакомы, конечно, мои слабые стороны, но вы знаете и то, что я пробыл в партии 31 год, что никакой жизни вне партии для меня нет и быть не может. Я отдаю себе полный отчет в том, что если бы я когда-нибудь отступил еще раз от сказанного в этом письме, я должен был бы навсегда расстаться с мыслью о каком бы то ни было участии в пролетарском коммунистическом движении. Я знаю, что люди, идущие против партии, не имеют никакого основания ждать от вас мягкости. Но я знаю также и то, что человеку, понявшему свои тяжелые ошибки и желающему честно служить партии, никто из вас не откажется помочь выбраться на партийный путь.
Нечего и говорить, что я буду ждать вашего решения с величайшим нетерпением.
С коммунистическим приветом
Г. ЗИНОВЬЕВ
1933 г. 8-е мая.
Опубликовано в “Правде” 20 мая 1933 г.
