[Помета Н.И. Ежова: К переговорам. Ежов]
СОЮЗ СОВЕТСКИХ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ РЕСПУБЛИК
НАРОДНЫЙ КОМИССАРИАТ
ВНУТРЕННИХ ДЕЛ
27 июня 1935 г.
№ 114422
МОСКВА, площадь Дзержинского, 2
Телефон: коммутатор НКВД
Краткое содержание:
СЕКРЕТНО
Лит. “_________”
Вх. № _________ на № _____________ от _____________ 193 г.
При ответах ссылаться на №, число и Отдел.
СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) –
тов. ЕЖОВУ. –
Направляю Вам копию заявления АГРАНОВИЧА, арестованного по делу РОЗЕНФЕЛЬД, МУХАНОВОЙ [1] и других, и справку по делу.
ПРИЛОЖЕНИЕ: Упомянутое. –
НАЧ. ЭКО НКВД СССР – Миронов (МИРОНОВ)
РГАСПИ Ф. 671, Оп. 1, Д. 254, Л. 3.
СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) – тов. ЕЖОВУ И.И.,
НАРКОМУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ – тов. ЯГОДА Г.Г.
(Через Нач<альника> Изолятора О<собого> Н<азначения> НКВД)
ОТ ЧЛЕНА ВКП(б), парт<ийный> билет № 11985
АГРАНОВИЧА Ф.С.
Так как допрашивавший меня тов. ДМИТРИЕВ отклонил мои неоднократные заявления о том, что написанный им протокол допроса не соответствует действительности и моим показаниям, и отказался записать мои показания, мотивируя тем, что “следствие заносит в протокол только то, что оно считает нужным” (дословно), считаю необходимым сообщить следующее:
1. Я никогда не говорил той клеветы об убийстве т. КИРОВА, которая записана в протоколе моего допроса и, видимо, в показаниях БОЛЬШИХ, И.В. Разговор об убийстве т. КИРОВА с БОЛЬШИХ у меня был поздно вечером 1-го декабря (в это время еще даже фамилия убийцы не была известна), когда я на улице встретил БОЛЬШИХ, И.В., возвращавшуюся с дежурства в ЦИК. (Факт дежурства. можно проверить по книге дежурных ЦИКа). На ее вопрос о том, кто убил тов. КИРОВА, я ответил (помню почти дословно): “Не думаю, чтобы это была какая-либо организация, так как ее бы давно у нас раскрыли. Вероятнее всего, что это какой-нибудь белогвардеец, прорвавшийся к нам, а может быть какой-нибудь сумасшедший маниак, убивший его на личной почве”. Та же самая мысль и теми же самыми словами была мною высказана в тот же вечер 1-го декабря около 8 часов в столовке СНК при т. ЛАНИНОЙ (зав<едующей> приемом в Секретариате тов. МОЛОТОВА). Можно это у нее проверить. Больше ни с кем в этот день разговоров об убийстве т. КИРОВА у меня не было. Если мне не изменяет память, то 3-го декабря строго секретно стало известно, что НИКОЛАЕВ связан с какими-то иностранцами. Так что я мог бы скорее проболтаться об этом (если бы разговор происходил позже), чем сказать клевету об убийстве из ревности. Вообще, такую клевету мог сказать либо оголтелый контрреволюционер, либо безнадежный идиот. Если это к.-р., то он должен был эту же и десятки ей подобных клевету говорить еще многим лицам, должен был бы быть связан с какой-нибудь, хотя бы очень небольшой, к.-р. антипартийной группой и т.д. и т.п. Если это безнадежный идиот, то сам он придумать такой вещи не мог и должен был ее от кого-нибудь слышать. Тов. ДМИТРИЕВ за 40 дней моего ареста вторым вопросом ни разу не заинтересовался, первый, видимо, до сих пор “выясняет”.
2. БОЛЬШИХ, И.В. действительно вскоре после смерти АЛЛИЛУЕВОЙ говорила мне о том, что в ЦИКе болтают, будто бы Н.С. застрелилась, я ей тут же ответил, что это ложь, что Н.С. умерла от приступа гнойного аппендицита. Никогда БОЛЬШИХ, И.В., не говорила при мне того, что написано в протоколе: “и что довел ее до этого т. СТАЛИН”. Лично я никогда, нигде, ни при какой обстановке за 15 лет своего пребывания в партии не говорил ничего, что хотя бы отдаленно напоминало какую-либо клевету, порочащую или чем-либо направленную против тов. СТАЛИНА. Всем троцкистским и им подобным к.-р. разговорам о т. СТАЛИНЕ я всегда, в какой бы обстановке это ни было (личной или общественной), давал самый резкий отпор.
При обыске у меня были взяты 6 или 7 записных книжек с телефонами почти всех людей, с кем мне приходилось сталкиваться последних 10-12 лет. Я прошу, чтобы СПО ГУГБ взяло любого, самого подозрительного для СПО моего знакомого за эти годы и проверило, говорил ли я где-либо и что-нибудь направленное против т. СТАЛИНА. Кроме того, все что я сейчас пишу, можно проверить по агентурным данным, которых, очевидно, обо мне имеется в органах НКВД достаточное количество.
3. Письмо, показанное мне т. ДМИТРИЕВЫМ при допросе 10/IV, – к.-р. содержания от ее старшего брата КАПИТОНА, работавшего в Киеве или Харькове и арестованного ОГПУ, кажется, в 1931 году, – БОЛЬШИХ мне не показывала. Примерное содержание этого письма я знал из ее разговора.
В протоколе допроса 27 марта я ответил: “не помню”, так как какую-то открытку БОЛЬШИХ мне в свое время показывала, и содержания ее я действительно не помню. Кажется, там была какая-то просьба о книгах. Видимо, все письма брата у БОЛЬШИХ при обыске взяты, можно проверить, есть ли такая открытка.
4. Характеристика, написанная в протоколе моего допроса, тоже требует некоторой расшифровки. В чем сейчас обвиняется БОЛЬШИХ, И.В., – я не знаю, и ни в какой мере не собираюсь ее защищать. Должно быть, сам тов. ДМИТРИЕВ и [2] был уверен в том, что БОЛЬШИХ злостная контрреволюционерка, так как в оригинале протокола он сначала написал только “отдельные проявления” у нее антисоветских настроений, а потом решил, что этого недостаточно, и “отдельные проявления” выкинул. Суть, конечно, не в этом. За 4 года, которые я с ней жил, я от нее слышал 4 или 5 разговоров, имеющих антисоветский характер. Все они были одного содержания: отрицательное отношение к работе органов НКВД. Кажется, 2 разговора о том, что брат сидит “невинно”, один разговор о том, что в ЦИК Союза поступает огромное количество писем от осужденных, и один разговор об “ужасах” ГПУ после свидания в Бутырках с ее бывшим мужем. На все эти разговоры я отвечал всегда одно и то же, что все это обывательская антисоветская болтовня, что у нас “так просто” не сажают, раз посадили, значит есть за что и т.д. Последний год, когда я ее знал, она мне вообще ничего не говорила на эту тему, возможно, просто потому, что знала мое резко отрицательное отношение к таким разговорам. Кажется, был как-то разговор о плохом снабжении или плохом продовольственном положении, точно не помню.
Я безусловно виноват в том, что, зная об этих ее разговорах и об аресте ее брата, не сообщил об этом администрации ЦИКа или НКВД. Не делал я это потому, что знал порядок проверки кремлевских работников и был уверен в том, что все это известно НКВД. Проработав несколько лет секретарем парт<ийной> организации СНК СССР и СТО, я знал, что, если у органов НКВД есть какие-либо компрометирующие данные о том или ином сотруднике, они или арестовывают его, или предлагают убрать из Кремля. Самому мне приходилось неоднократно в связи с требованиями НКВД настаивать на увольнении некоторых работников. Насколько мне было известно, БОЛЬШИХ И.В. работала в Кремле 12 и<ли> 13 лет, и ни разу вопрос об ее увольнении не ставился.
5. Хотя это для следствия и не имеет особого значения, я все же считаю нужным сделать более ясным и тот пункт протокола допроса, в котором говорится обо мне самом, потому что он дает превратное представление о том, что я делал за время своего пребывания в партии.
Я пришел в партию 16 лет, до этого я работал в комсомоле. За 15 лет пребывания в партии около 11 лет я проработал на низовой организационной партийной работе (инструктором Райкома, секретарем разных ячеек и т,д.), иногда совмещал ее с другой работой. Никогда ни в каких оппозициях, группах или группировках не участвовал. Никогда не отмалчивался, не “отсиживался” во время борьбы с различными антипартийными течениями. Насколько я помню, никогда не занимался всякого рода “разговорчиками”, сплетнями и т.п. болтовней, направленной против партии. Особенно осторожно и внимательно по части всяких разговоров о партруководстве, партполитике (с кем бы они ни были) я вел себя последние 3½ года, которые работал в секретариате тов. РУДЗУТАКА.
Другой личный вопрос (обязательный для каждого коммуниста) это о моей “личной” жизни и о моих отношениях с БОЛЬШИХ. Я никогда никого не обманывал, не афишировал, но и не скрывал того, что я с ней жил. С моей бывшей женой, членом ВКП(б), хотя мы и продолжали жить в одной квартире из-за дочери, я разошелся еще 5 лет тому назад, до того, как сошелся с БОЛЬШИХ.
6. Все вышеизложенное, за очень небольшими исключениями, мною было рассказано и допрашивавшему меня Пом<ощнику> Нач<альника> ЭКО тов. ДМИТРИЕВУ, тем не менее все мои заявления, как во время подписи протокола, так и после, о внесении тех или иных поправок в протокол им были отклонены.
7. Это письмо написано через 40 дней после ареста, потому что только сегодня, в результате очень длительных разговоров, мне предоставлено ½ листа бумаги. –
АГРАНОВИЧ.
ВЕРНО: А. Поляков
РГАСПИ Ф. 671, Оп. 1, Д. 254, Л. 4-6.
СПРАВКА
На первом же допросе, имевшем место спустя короткое время после ареста, АГРАНОВИЧ полностью признал имевшийся против него материал обвинения, а именно:
а) что он передал своей сожительнице БОЛЬШИХ клевету об обстоятельствах убийства тов. КИРОВА;
б) что БОЛЬШИХ передала ему – АГРАНОВИЧУ клевету об обстоятельствах смерти АЛЛИЛУЕВОЙ.
Наряду с этим, АГРАНОВИЧ признал, что ему были известны контрреволюционные настроения БОЛЬШИХ, а также ряд других фактов, явно компрометирующих БОЛЬШИХ – сотрудницу Кремля перед Соввластью.
Эти показания АГРАНОВИЧА полностью совпадают с показаниями БОЛЬШИХ.
Отрицая в заявлении ранее данные свои показания, АГРАНОВИЧ все же вынужден признать:
а) что БОЛЬШИХ ему действительно передала клевету о самоубийстве АЛЛИЛУЕВОЙ и что он на это никак не реагировал;
б) что он действительно имел разговор с нею об обстоятельствах убийства тов. КИРОВА, отрицая при этом контрреволюционный характер этого разговора;
в) что ему были действительно известны к.-р. настроения БОЛЬШИХ, что БОЛЬШИХ ему передала содержание письма к.-р. характера, полученного ею от брата из заключения, и что он – АГРАНОВИЧ на это никак не реагировал;
г) что он знал, что БОЛЬШИХ скрывает от администрации Кремля компрометирующие ее данные, и покрывал ее в этом.
Все, что указывает АГРАНОВИЧ об обстоятельствах, сопровождавших его допрос, является ложью и вымыслом и служит одной цели, поставленной им – скомпрометировать следствие.
АГРАНОВИЧ не дал ответа на главный вопрос – почему же он подписал показания, которые, как он говорит, он отрицал в ходе следствия и отрицает в настоящее время.
ЗАМ. НАЧ. ЭКО ГУГБ НКВД СССР – Дмитриев (ДМИТРИЕВ)
” ” июня 1935 г.
РГАСПИ Ф. 671, Оп. 1, Д. 254, Л. 7-8.
[1] В тексте ошибочно – “Мухиной”.
[2] Так в тексте. Скорее всего, правильно – “не был уверен”.
