СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.
СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) –
тов. СТАЛИНУ.
Направляю Вам протокол допроса ЯКОВЕНКО В.Г. от 22-го марта с<его> г<ода>.
ЯКОВЕНКО показал, что он с 1928 года был организационно связан с БУХАРИНЫМ, от которого получал указания о развертывании антисоветской работы среди бывших партизан Сибири для подготовки вооруженного восстания.
В 1929 году был организован антисоветский “партизанский центр” в составе ЯКОВЕНКО и бывших партизанских командиров: РУДАКОВА Ефрема; РУДАКОВА Емельяна; БАБКИНА Ф.Я. и БУДА Н.М., – развернувшего в Сибири активную антисоветскую деятельность.
ЯКОВЕНКО показывает, что имевшее место в 1931 году в Тасеевском районе Западно-Сибирского края контрреволюционное выступление явилось результатом работы правых – участников “партизанского центра” в Сибири.
Из состава активных участников организации Сибири нами арестовано 34 человека.
Названный в показаниях ЯКОВЕНКО работник НКВД – БУДА Семен (начальник Краснодарского Горотдела НКВД) – арестован.
НАРОДНЫЙ КОМИССАР
ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СОЮЗА ССР Ежов (Н. ЕЖОВ)
25 марта 1937 г.
№ 56396
РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 299, Л. 1.
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
ЯКОВЕНКО, Василия Григорьевича. –
от 22 марта 1937 года.
Вопрос: На предыдущем допросе Вы заявили, что хотите дать откровенные показания о своей антисоветской работе. Так ли?
Ответ: Совершенно верно.
Вопрос: В таком случае мы дадим Вам возможность самому изложить все, что касается Вашей антисоветской работы. В ходе Вашего изложения мы будем Вам ставить вопросы, уточняющие те или иные факты. Но Вы должны иметь в виду, что Ваше обещание быть откровенным обязывает Вас рассказать действительно все, в том числе и все подробности, все детали.
Ответ: Я это понимаю. Я только прошу Вас учесть следующее обстоятельство: некоторые факты, о которых я буду говорить, имеют почти десятилетнюю давность. Так что кое-что могло стереться в моей памяти. Ежели я, следовательно, кое-что забыл, прошу не рассматривать это как намерение скрыть.
Вина моя перед партией и советской властью огромная. Я и мои единомышленники занесли меч над советской властью. Мы хотели угробить советскую власть. Вот к чему могла привести наша работа. Что может быть тяжелее того, что мы затеяли, особенно в таких уязвимых местах, как Восточная Сибирь.
Тяжелее этого был бы только следующий шаг, который мы могли бы сделать, это пустить в ход оружие…
Вопрос: К Вашей практической работе в Сибири мы вернемся несколько ниже. Расскажите сейчас, когда Вы встали на путь борьбы с партией и советской властью?
Ответ: Первый мои шаг, направленный против партии, это было в 1927 г., когда я поставил свою подпись под троцкистскую платформу “83-х”. Скажу по совести, что в это время я не считал себя законченным троцкистом. Но мои несогласия, мое недовольство политикой партии, в особенности же деревенской политикой, – к этому времени были таковы, что я, так сказать, подхватил и этот документ, поскольку он был направлен против политики партии. Я говорю особо о своем несогласии с деревенской политикой, потому что – скажу напрямик – эти мои настроения в течение долгого времени складывались под влиянием кулацкой части сибирской деревни. А с ней я был крепко связан. И вот когда в 1928 г. против линии партии стали выступать БУХАРИН, РЫКОВ и ТОМСКИЙ, когда появилась их платформа, когда я с ней познакомился, – я сказал себе: “Вот это действительно то, что нужно”. Так что, с одной стороны, под влиянием моих деревенских настроений, о которых я говорил выше, а с другой – под влиянием платформы лидеров правых, под влиянием их выступлений против чрезвычайных мер, что особенно мне пришлось по душе, – я в 1928 г. изложил свои взгляды на бумаге и послал это председателю ЦИК КАЛИНИНУ. Этим способом я думал, что мне как человеку, о котором знают, что я крепко связан с деревней, удастся повлиять на деревенскую политику партии.
Вопрос: И Вы это письмо послали?
Ответ: Да, послал. В этом письме я изложил ряд требований касательно политики в деревне. Что это были за требования? Насколько я помню, они сводились к требованиям: решительного отказа от применения чрезвычайных мер, отмены ограничений в деле аренды земли и найма рабочей силы, реабилитировать (как я выразился) хорошо налаженное, крепкое товарное хозяйство, отмены практикующихся темпов коллективизации и т.д. Других пунктов этого моего заявления я сейчас вспомнить не могу. Но и то, что я привел, достаточно для характеристики того пути, который я предлагал, – как путь капиталистического развития сельского хозяйства.
Вопрос: Мы предъявляем Вам документ, отобранный у Вас при обыске, отпечатанный на 5 страницах, адресованный тов. КАЛИНИНУ. Это и есть то заявление, о котором Вы говорите?
Ответ: (После ознакомления с заявлением) Да, это оно и есть.
Вопрос: На 5-й странице этого заявления после перечня Ваших требований Вы пишете: “Это тот минимум, который необходимо теперь же без боязни реализовать”. Если это на Вашем языке называется минимум, то что же тогда будет “максимум”?
Ответ: Когда я писал это заявление, я не задумывался над этим вопросом. А к какому “максимуму” я и мои единомышленники потом пришли, Вы увидите. Могу сказать сейчас: это путь организации крестьянских восстаний, на который мы встали…
Вопрос: На изъятом у Вас экземпляре заявления имеется пометка: “Копия послана Н.И. БУХАРИНУ”. Эта пометка сделана Вами?
Ответ: Да, мною.
Вопрос: И Вы этот документ послали БУХАРИНУ?
Ответ: Да, послал.
Вопрос: С какой целью?
Ответ: Я уже сказал выше, что платформа лидеров правых наиболее соответствовала, вернее, совпадала с моими собственными взглядами. Посылая копию своего заявления БУХАРИНУ, я этим хотел дать ему знать, что в своей борьбе против партии он, так сказать, не одинок, что он в этом отношении может рассчитывать на меня. А поскольку известно было, что я сохранил крепкие связи с деревней, то и рассчитывать на эти мои связи. Другими словами, я этим хотел подпереть БУХАРИНА и его группу снизу.
Вопрос: Как БУХАРИН отнесся к этому?
Ответ: Дело обстояло вот как: вслед за посылкой копии моего заявления БУХАРИНУ я позвонил ему по телефону. БУХАРИН подтвердил получение этого документа и на мой вопрос всячески одобрил как посылку заявления, так и его содержание. Он заметил (в этом же телефонном разговоре), что вопросы, выдвинутые в моем заявлении, совершенно своевременны и поставлены правильно. Ободренный БУХАРИНЫМ, я в том же 1928 г. в октябре месяце послал вторичное заявление всем членам Политбюро, в котором я, оперируя тенденциозно подобранными данными, почерпнутыми мною во время моей поездки в Сибирь, пытался на основании этих данных опорочить деревенскую политику партии и обосновать ими правоту платформы правых. И этот документ я послал БУХАРИНУ. После этого БУХАРИН выразил желание встретиться со мною и обстоятельно потолковать.
В связи с этим я имел с БУХАРИНЫМ две встречи, одну в конце 1928 г. и другую в 1929 г. Я хочу тут оговориться, что за давностью времени я не могу с точностью расчленить, что из моего разговора с БУХАРИНЫМ (содержание я изложу ниже) относится к встрече в 1928 г. и что к встрече 1929 г. Во всяком случае, я хорошо помню, что одна из этих встреч, как мы предварительно сговорились с БУХАРИНЫМ, состоялась в Кремле. Мы прогуливались по панели около Большого Кремлевского дворца, временами присаживаясь на скамейке. БУХАРИН очень радушно меня встретил и засыпал меня десятками вопросов о моих настроениях, о том, кто еще помимо меня эти настроения разделяет, о том, как политика партии преломляется в деревне и т.д. и т.п. Я подробно изложил ему свои взгляды в духе того, как я писал в своем заявлении на имя КАЛИНИНА. Я привел ему свои наблюдения по ряду деревень Сибири, которые я незадолго до этого посетил. Каждый из приведенных мною фактов, по существу, относящихся к перегибам со стороны местных властей в смысле переобложения крестьян и т.д., БУХАРИН подхватывал и обобщал до клеветнических выводов о неправильности, гибельности политики партии вообще В этих выводах я, разумеется, полностью соглашался с БУХАРИНЫМ. Дальше разговор коснулся о настроениях в деревне, о моих связях с сибирскими людьми. БУХАРИН многозначительно стал мне говорить о том, что мы не можем оставаться равнодушными свидетелями того, как страна катится в пропасть, что история, мол, возложит на нас, “в первую голову на Вас – людей, имеющих глубокие корни в деревне,” – ответственность, и тут, как бы невзначай, спросил меня: “Имеешь ли ты, Василий Григорьевич, по-прежнему вес в деревне, в Сибири?” Я ответил примерно в том смысле, что известный авторитет у меня сохранился в Сибири до сих пор, что поддерживаю связь с авторитетными ребятами из б<ывших> партизан, что (как я выразился) “есть еще порох в пороховницах”, люди еще не выдохлись, есть кое-какие связи и т.д. На более конкретные вопросы, поставленные мне БУХАРИНЫМ в дальнейшей беседе, я рассказал ему, что во время моего последнего посещения деревни Денисовки, Дзержинского района, Восточной Сибири меня посетило около 400 б<ывших> партизан, которые знают меня по партизанскому движению в Сибири, что эти люди приезжали за 50-60 километров, чтобы повидаться и посоветоваться со мною. Я рассказал ему далее, что беседы с этими людьми, которые я проводил, до такой степени их наэлектризировали, что в результате народ, что называется, “рвется в бой”. Такая, довольно острая, постановка, как мне показалось, вначале немного вспугнула БУХАРИНА. Он стал высказывать опасения, как бы народ “не переборщил”. Затем, успокоившись и подумав, БУХАРИН стал развивать мне такое положение: “Силища-то огромная, могучая! С нею не считаться никак нельзя! Ежели б тебе удалось направить ее в наше русло, то ЦК вынужден был бы с этой силой считаться. Имея за спиной твоих сибирских партизан, мы бы с ЦК по-иному говорили”.
Несмотря на то, что БУХАРИН, как Вы видите, свои мысли о необходимости форсировать выступления сибирских партизан немного вуалировал, я достаточно хорошо понял, к чему он клонит, полностью с ним согласился и принял это, так сказать, к руководству.
На прощание БУХАРИН посоветовал мне всячески укреплять свои связи с сибирскими людьми и попросил заходить и поделиться новостями.
Вопрос: Вы говорите, что указания БУХАРИНА об активизации сибирских партизан Вы приняли к руководству. Что Вы в этом направлении практически предприняли?
Ответ: Дело в том, что еще до моей встречи с БУХАРИНЫМ вокруг меня создалась группа в прошлом видных деятелей партизанского движения в Сибири. Группа не только полностью разделявшая взгляды правых, но уже до этого неоднократно ставившая передо мною вопрос о необходимости активных действий. Мой разговор с БУХАРИНЫМ сыграл роль серьезного толчка в деле организационного оформления этой группы. В результате, к концу 1929 г. в Москве под моим руководством образовался своего рода центр (мы его называли партизанским центром) в составе следующих лиц:
1) я – ЯКОВЕНКО,
2) РУДАКОВ Ефрем Константинович, член ВКП(б),быв<ший> зам<еститель> председателя армейского совета Тасеевского партизанского фронта. Работает в Заготзерно в Крыму.
3) БАБКИН Филипп Яковлевич, член ВКП(б), б<ывший> член совета Тасеевского партизанского фронта. Работает в Комитете Народов Севера.
4) БУДА Николай Мартемьянович, б<ывший> командующий партизанской армией Тасеевского фронта.
5) РУДАКОВ Емельян Константинович.
Этот центр развернул большую работу по установлению связей с сибирскими партизанами, вел среди них агитационную и вербовочную работу. Центр ставил своей целью создать из числа связанных с нами б<ывших> партизан повстанческие кадры, готовые выступить, как только сложится благоприятная обстановка.
Вопрос: Все ли названные Вами члены центра работали в Москве?
Ответ: Нет, не все. Некоторые, как БУДА Николай и РУДАКОВ Ефрем, постоянно работали в Сибири, в Иркутске и Красноярске. Но это им не мешало достаточно активно участвовать в работе центра, используя свои частые наезды в Москву. Постоянное пребывание членов центра БУДА и РУДАКОВА Ефрема в Сибири имело то преимущество, что они были блике к деревне, ближе к нашим партизанским кадрам, работой среди которых они (БУДА и РУДАКОВ) непосредственно руководили. Что касается остальных членов центра – меня, БАБКИНА и РУДАКОВА Емельяна, то они большей частью жили в Москве. Надо сказать, что наша связь с местами осуществлялась не только через БУДА Н. и РУДАКОВА. Мы построили довольно широкую систему живой и письменной связи с нашими кадрами в Сибири (о чем я скажу ниже), в результате чего мы были полностью в курсе того, что там делается и были в состоянии всем этим руководить.
Это относится к руководящей верхушке нашей организации.
Что касается нашей периферии, то она в результате нашей активной работы, которую мы особенно развили в конце 1929 г., к этому времени оформилась в следующих пунктах и в следующем составе:
Прежде всего было создано 2 областных центра нашей организации – в Красноярске и Иркутске.
В состав красноярского областного центра вошли: Николай БУДА (он же член московского центра), АПАНОВИЧ, КОЛПАКОВ и Николай МАЛЫШЕВ.
Иркутский областной центр составился из РУДАКОВА Ефрема (он же член московского центра), ПЕТРОВА (писатель-партизан), НЮНЯ Герасима, ЛОБОВА Федора и БОБЫЛЕВА Григория.
Далее нам удалось создать низовые опорные группы нашей организации в ряде пунктов Сибири, которым руководили:
1) В Енисейске – эсер РАСТОРОПОВ – быв<ший> комиссар Тасеевского армейского совета.
2) В Канске – РУЗВЕЛЬТ, НИЖЕГОРОДОВ.
3) В Тасееве – ЕГОРОВ Кузьма, МАЛЫШЕВ Николай, ДЮКОВ Петр и ЕМЕЛЬЯНОВ.
4) В Денисовке – ДАНИЛОВ Семен (кличка “Кривой глаз”) и БЫСТРОВ Петр.
5) В Нашине – ДАНИЛОВ Иван (умер), РУЗВЕЛЬТ (одновременно руководил работой среди партизан в Канске).
6) В Мариинском районе – ПЕРЕВАЛОВ.
7) В Томске – ШЕВЕЛЕВ-ЛУБКОВ и БУИНЦЕВ.
8) В Новосибирске – Леонид БУДА.
9) В южных районах б<ывшего> Канского и восточной части б<ывшего> Красноярского уездов – работой руководил названный выше член иркутского областного центра ПЕТРОВ, которым в этих районах был создан ряд групп. Персональный состав этих групп мне неизвестен. Но о том, что эти группы действуют и развили достаточно активную работу в направлении вербовки и обработки людей, – мне рассказывал сам ПЕТРОВ.
Я сказал выше, что между московским центром и периферийными группами существовала живая связь. Эту живую связь мы, в частности, осуществляли через личные встречи е участниками низовых групп: ЕМЕЛЬЯНОВЫМ В., МАЛЫШЕВЫМ Н., ДАНИЛОВЫМ И., БЫСТРОВЫМ И., НИЖЕГОРОДОВЫМ и РУЗВЕЛЬТОМ. Чтобы не забыть, отмечу тут же, что последние двое, т.е. НИЖЕГОРОДОВ и РУЗВЕЛЬТ летом 1930 г. специально приезжали ко мне в Москву за инструкциями. Подробнее об этой встрече я скажу ниже.
Вопрос: Вы сказали выше, что центр Вашей организации вел практическую работу по вербовке и созданию кадров из партизан, готовых выступить, как Вы выразились, как только сложится благоприятная обстановка. Были ли у Вас на этот счет конкретные планы? В чем они. выражались?
Ответ: Вопрос о том, как и в каком направлении направить и вести нашу работу, мы в нашем центре на протяжении 1929, 1930 г.г. и позднее обсуждали неоднократно. Прежде всего важно было использовать все наши каналы связи с партизанской массой и направить их, как я говорил выше, “боевые настроения” в наше русло. На это указал мне также БУХАРИН. Нужно было среди наших партизан создать такие настроения, которые в своем дальнейшем развитии представили бы собою благоприятную почву для перехода к активным действиям, скажу прямо, – к восстаниям против советской власти.
В соответствии с этой нашей установкой мы использовали все имевшиеся у нас каналы связи с Сибирью (мои поездки в Сибирь, приезд в Москву отдельных людей, переписка и т.д.) для внушения народу, что советская власть раскулачивает, мол, лучших, заслуженных партизан, что ставка на колхозы и совхозы подрывает экономическую мощь страны, что нужно брать ставку на хорошего хозяйственного крестьянина, который имеет, мол, опыт, – дать ему инициативу и т.д. и т.п. Скажу без излишней скромности: мой авторитет среди сибирских партизан был достаточно велик, меня там называли “вождем красных партизан” и проч<ее>, и поэтому эти мои взгляды, просачиваясь в партизанскую среду Сибири, сыграли значительную роль в подогревании среди известной части партизан прямо повстанческих настроений.
Активизацией настроений партизан в том направлении, чтобы их недовольства все больше и резче принимали форму требований, приближающихся по своему содержанию к требованиям платформы правых, – мы рассчитывали давить на политику ЦК ВКП(б) и правительства и добиться изменения этой политики.
Одновременно, как я уже сказал, мы рассчитывали такой обработкой общественного мления партизан (да и не только партизан) исподволь подвести их, если будет благоприятствовать обстановка, к уже решительным действиям – восстаниям, захвату отдельных районов и т.д.
На этот случай нами был про запас выработан план, существо которого я постараюсь сейчас восстановить по памяти. Этот план имел такие пункты и, так сказать, варианты.
1) В Красноярске на базе той группы, которая уже там действовала (Николай БУДА и другие), к началу выступления создается повстанческий штаб под моим руководством. В качестве центра мы намечали Красноярск, потому что он является тем пунктом, вокруг которого сосредоточены наши кадры, наши группы
2) РУДАКОВ Ефрем и БУДА Николай выезжают в Новосибирск для координирования наших действии с партизанской группой ШЕВЕЛЕВА-ЛУБКОВА.
3) По сигналу из Красноярска все повстанческие силы, возглавляемые нашими людьми, выступают одновременно – захватывают сельские и районные советские органы, средства связи и оружие.
4) В захваченных местностях крестьянство широко оповещается о целях и задачах нашей борьбы путем распространения воззваний, обращенных также к рабочим и красноармейцам.
5) В захваченных районах повстанческие отряды развивают военные действия на Восток к Иркутску и на запад к Томску.
6) Особое внимание в наших планах уделялось Минусинскому району, имея в виду в случае неудачи (с чем, конечно, мы не могли не считаться) иметь свободный выход к отступлению в Китай.
7) Был в нашем плане и такой вариант: если по каким-либо причинам не удастся начать выступление с Красноярска, предполагалось, что повстанческий штаб изберет своим центром один из опорных пунктов к югу от Красноярска с тем, чтобы сконцентрировать наши силы из Минусинска и Ачинска, взять Красноярск, развертывая затем военные действия к Томску и Новосибирску (из Мариинска и Ачинска) и на восток к Нижне-Удинску и Иркутску (из Каинска).
Этим же планом был предусмотрен вопрос о том, чтобы в случае успеха восстания мы пойдем на создание самостийного сибирского государства.
Надо сказать, что в нашей среде вообще были довольно широко развиты такие самостийнические тенденции, настроения.
Таковы были общие наметки нашего плана, к реализации которого мы исподволь готовились. Но когда именно наступит момент для выступлений – этого мы не определяли, ибо мы отдавали себе отчет во всех трудностях предстоящей борьбы, как и в том, что успешный исход такого рода предприятия будет зависеть от целого ряда факторов и внутреннего и международного порядка. Что касается последнего, т.е. фактора международного порядка, то мы, в нашей среде указывали, что вспыхнет против нас война, в частности со стороны Японии, то этим надо будет воспользоваться для форсирования выступления. В связи с этим я должен сделать следующую оговорку: мы ясно сознавали, что партизанскую массу, которую нам удалось бы спровоцировать на выступление в момент японской интервенции, – неизбежно доставила бы перед нами, руководителями, вопрос: “Что же мы таким образом будем помогать японцам в захвате территории СССР?” Озлобление и ненависть сибирских партизан против японцев – общеизвестна. К этим насущным вопросам мы были подготовлены. Мы на них в своей агитации среди наших единомышленников – отвечали примерно так: “И японцы зло, и крестьянская политика советской власти – зло. Еще неизвестно, мол, какое из этих двух зол меньше”. Это первое! И второе: мы обрабатывали наших людей в таком духе, что опасность массовых выступлений при японской интервенции не так уже велика, что наоборот, факт наших выступлений в Сибири даст Японии уверенность в том, что она имеет антибольшевистский тыл и что вследствие этого Япония направит свою экспансию не на территорию СССР, а на Китай. Таким и подобными им маневрами мы в своей агитации маскировали свои пораженческие позиции, на которых мы в действительности стояли.
При обсуждении наших планов восстаний у нас возник вопрос об ОКДВА. Какую мы должны будем в отношении ее занять позицию? Ведь в момент развертывания наших боевых действий мы окажемся между Москвой и ОКДВА!
В момент обсуждения плана вопрос об ОКДВА полностью нами решен не был. Вставали разные вопросы. Но одно для нас было ясно. В случае, если части ОКДВА будут наступать на нас, а также с целью изоляции ОКДВА от Москвы, – нужно будет взорвать тоннели и таким образом отрезать ОКДВА от Сибири.
Вопрос: Обсуждался ли у Вас вопрос об оружии в связи с планом восстания?
Ответ: Вопрос об оружии у нас, естественно, возникал. Были различные соображения на этот счет. В частности, по нашим расчетам в одних только районах б<ывшей> Енисейской губернии должно было быть с полтора десятка тысяч винтовок, которое осело у местного населения со времени гражданской войны. В 1920 г. ячейкам сочувствующих было роздано значительное количество оружия, которое не удалось впоследствии забрать обратно.
Вопрос: Вы сказали выше, что в 1930 г. к Вам в Москву из Сибири приезжали за инструкциями участники Вашей организации РУЗВЕЛЬТ и НИЖЕГОРОДОВ.
Ответ: Совершенно верно.
Вопрос: Чем был вызван их приезд в Москву? Остановитесь подробнее на этом?
Ответ: Дело с этим обстояло так: в мае 1930 г. ко мне в Москву прибыли представители сибирских групп нашей организации, бывшие партизаны РУЗВЕЛЬТ и НКЖЕГОРОДОВ. Я в это время отсутствовал как раз из Москвы. Я был на курорте в Железноводске. Узнав об этом, НИЖЕГОРОДОВ и РУЗВЕЛЬТ приехали в Железноводск и нашли меня в санатории им. Сталина, где я лечился. Они сделали мне подробный доклад о состоянии наших партизанских групп, о работе, которая среди них ведется, о настроениях в деревне и т.п. Положение в деревне они изобразили мне в самых мрачных красках, уверяя меня, что настроения в деревнях в связи с таким положением таковы, что уже вполне назрели условия для активных выступлений. Если мы действительно хотим, заявили они, оказаться на высоте положения, если мы хотим остаться теми людьми, которых наши люди в Сибири привыкли многие годы рассматривать как своих руководителей, то мы должны, я в частности, взять в свои руки инициативу и руководство выступлениями. Ибо иначе, заявили они, атмосфера в результате нашей работы до такой степени накалена, что все равно неизбежно в отдельных местах это прорвется, мы будем иметь сепаратные, не согласованные между собой выступления, которые, конечно, будут подавлены, а мы, руководители, вызвавшие эти выступления, если мы останемся в стороне, – ответственность возложат на нас. Доводы НИЖЕГОРОДОВА и РУЗВЕЛЬТА мне показались довольно убедительными.
Тем более, что приблизительно в это же время я стал получать из Сибири от знавших меня партизан письма (в том числе анонимные) примерно такого же содержания. Я помню, например, одно такое письмо, подписанное “партизанами Севере-Канского фронта с. Тасеево”, в котором авторы в самых резких тонах требовали моего вмешательства, моей инициативы, что они, мол, “готовы вспыхнуть как бензин”, готовы к борьбе с “советским господством” и т.д. Одним словом, НИЖЕГОРОДОВ и РУЗВЕЛЬТ требовали моего “благословения”. Я тогда не сомневался и сейчас не сомневаюсь, что если бы я тогда дал бы им свое “благословение”, они заварили бы большую кашу. Тем не менее, я, будучи сторонником активной борьбы, я – один из руководителей организации, ставившей себе целью организацию восстаний, – не был в тот момент убежден, назрел ли момент для выступлений, о чем я им и сказал. Желая все-таки посоветоваться с БУХАРИНЫМ и проверить, насколько верна моя оценка общей обстановки в стране, ибо только в зависимости от этой обстановки можно было разрешить вопросы, поставленные передо мной РУЗВЕЛЬТОМ и НИЖЕГОРОДОВЫМ, – я, не дав им окончательного ответа, предложил им на обратном пути из Железноводска заехать ко мне в Москву. Я уехал из Железноводска и до их возвращения в Москву имел свидание с Н.И. БУХАРИНЫМ.
Вопрос: Где это Ваше свидание с БУХАРИНЫМ состоялось?
Ответ: По предварительной договоренности я встретился с БУХАРИНЫМ (это было примерно в июле, я подчеркиваю, примерно) на берегу Москву реки в Серебряном Бору вблизи дачи М.А. ЛАРИНА (БУХАРИН часто навещал ЛАРИНА, он женат на его дочери). Вернувшись к нашим разговорам 1928-1929 г.г., БУХАРИН спросил: “Ну, как Ваши партизаны?” Я ответил ему в том смысле, что советы, которые он мне тогда (в 1928-29 г.г.) дал насчет того, что было бы, “если б мы имели за своей спиной сибирских партизан”, что эти советы пошли нам впрок, что мы и наши сторонники на местах сделали все практические выводы из этих его советов, и что в результате всего этого мы имеем такое положение, когда люди требуют санкции на активные выступления. В дальнейшей беседе я подробно ознакомил БУХАРИНА с содержанием разработанного нашим центром планом восстаний, рассказал ему о приезде РУЗВЕЛЬТА и НИЖЕГОРОДОВА, о том, как, в какой постановке они поставили передо мной вопрос о выступлениях, я изложил ему содержание полученных мною писем, подчеркивающих актуальность выступлений.
Выслушав все это, БУХАРИН в принципе одобрил нашу работу, но заметил, что время для выступлений, в том направлении, как этого требуют НИЖЕГОРОДОВ и РУЗВЕЛЬТ, еще не настудило, что для этого нет еще общей благоприятной конъюнктуры в стране. БУХАРИН подробно мотивировал, почему именно время для выступлений еще не наступило, почему необходимо выждать. Я с точностью не могу воспроизвести эти аргументы БУХАРИНА, отчасти потому, что кое-что у меня стерлось из памяти, а отчасти и потому, что кое-что из его терминологии я несколько с трудом усваивал. Но что я хорошо и твердо помню, что его рассуждения о том, что кризис в стране еще не достиг наивысшей точки, что СТАЛИНУ, мол, рядом удачных маневров удалось отсрочить неизбежный крах, но что этот крах неминуемо наступит, что деревня пока что полностью еще не обобрана, но город все больше и больше пополняется крестьянами, убегающими из деревни, и что промышленность их поглотить не в состоянии будет, что колхозно-совхозная система не сможет компенсировать того, что давали крестьяне-единоличники и что эти процессы, все больше и больше нарастая, приведут к краху. Он подчеркнул, что именно к такой обстановке должны быть приурочены наши выступления, восстания, что они должны быть приурочены, к стыку (я твердо запомнил это его выражение “стык”) процессов, происходящих в деревне и городе. По БУХАРИНУ выходило, что самое напряженное положение в стране будет в 1932 г.
Я в частности поставил вопрос перед БУХАРИНЫМ об ОКДВА в связи с теми неясностями, которые у нас на этот счет были. Я помню, БУХАРИН мне ответил в том смысле, что ОКДВА не обязательно выступит против нас. При этом БУХАРИН дал мне понять, что в ОКДВА имеются какие-то связи (он даже назвал какие-то фамилии, кого именно, я позабыл), на которые можно будет рассчитывать.
Что касается нашего положения в Сибири в случае успеха восстания с точки зрения возможной интервенции японцев, БУХАРИН заметил, что отношения с Японией можно будет наладить дипломатическим путем, путем соглашения, известных уступок и т.д. Вот примерно аргументы, которые мне привел БУХАРИН. Возможно, что они в моем изложении получаются не совсем складно (БУХАРИН, конечно, сказал лучше), но смысл и отдельные его выражения (вроде “стыка”) были именно таковы. Это определенно!
В заключение БУХАРИН подчеркнул, что нашей, работе среди партизан, да и вообще в Сибири, он придает первостепенное значение, но настоятельно советовал не распылять наши силы, предостеречь людей от преждевременных, местных, необдуманных выступлений, использовать остающийся отрезок времени для организации людей вокруг наших лозунгов, использовать все трудности в деревне, неправильные действия местных властей для показа и внушения народу, вот, мол, к чему приводит неправильная политика, которая ведется ЦК партии, а вот что было бы, если бы делалось то, что предлагают РЫКОВ, БУХАРИН и другие. На этом примерно мы с БУХАРИНЫМ расстались.
Вопрос: Вы после этой встречи с БУХАРИНЫМ виделись с НИЖЕГОРОДОВЫМ и РУЗВЕЛЬТОМ? Если виделись, какого характера указания Вы им дали?
Ответ: Вскоре после моего свидания с БУХАРИНЫМ тогда же летом 1930 г. на обратном пути из Железноводска ко мне в Москву заехали НИЖЕГОРОДОВ и РУЗВЕЛЬТ. Я передал им содержание моего разговора с БУХАРИНЫМ и рекомендовал им продолжать интенсивно вести работу, но воздержаться от разрозненных выступлений, при этом я развил им подробно бухаринские аргументы.
Вопрос: Давали ли Вы указания НИЖЕГОРОДОВУ и РУЗВЕЛЬТУ вести вредительскую работу в колхозах и совхозах?
Ответ: Не помню, по-моему нет.
Вопрос: А вот что показал на следствии НИЖЕГОРОДОВ:
“С целью подготовки к вооруженному выступлению к.-р. актив решил связаться с ЯКОВЕНКО для получения инструкций. С этой целью я и РУЗВЕЛЬТ в 1930 г. ездили в Москву, где от ЯКОВЕНКО получили следующую установку: от восстания, ввиду бесполезного кровопролития, – воздержитесь, но разверните вредительскую работу в колхозах и совхозах”.
Ответ: Так ведь в основном НИЖЕГОРОДОВ касательно данных ему мною установок говорит то же самое, что и я. Что же касается вредительства, то я не исключаю, что я мог ему это сказать. Но твердо не помню этого. Я ведь не намерен ничего скрывать от Вас.
Так вот, НИЖЕГОРОДОВ и РУЗВЕЛЬТ уехали от меня с директивой: работу продолжать, порох, что называется, держать сухим, но от сепаратных выступлений воздержаться.
Вопрос: Ну, а в действительности Ваша директива о том, чтобы воздержаться от сепаратных выступлений, выполнялась?
Ответ: Нет, не совсем.
Вопрос: Вы что имеете в виду?
Ответ: Я имею в виду кулацкое восстание, происшедшее в 1931 г. в Дзержинском и Тасеевском районах Восточно-Сибирского края.
Вопрос: Т.е. в том самом Дзержинском районе, который Вы посетили в 1928 г. и где Вам тогда (как Вы показали выше) удалось основательно “подогреть” настроения?
<Ответ:> Да, правильно. Я об этом показывал выше.
Вопрос: И в Тасеевском районе, где, как Вы показали, действовали Ваши единомышленники ЕГОРОВ, МАЛЫШЕВ и другие?
Ответ: Да, это так. Конечно, эти восстания были результатом работы нашей организации, но сами эти выступления произошли вопреки нашим (по крайней мере – центра) указаниям, ибо такие изолированные выступления мы считали ненужной растратой наших сил. Больше того. Это выступление принесло нам известный вред, так как оно насторожило органы власти и внесло некоторую дезорганизацию в наши широкие планы, о которых я говорил выше.
Вопрос: Вам известен кто-либо из непосредственных организаторов этого восстания?
Ответ: Знаю, что одним из вдохновителей этого восстания был КНЯЗЮК. Он тесно был связан с участниками нашей организации БЫСТРОВЫМ, ДАНИЛОВЫМ и другими. Из той информации, которую я получил впоследствии: от Николая БУДА (в 1931 г.) и от БЫСТРОВА (в 1932 г.), я узнал, что КНЯЗЮК, имея задание вести работу среди партизан, немного “перегрел”. КНЯЗЮК, не задаваясь широкой перспективой, действовал по нашему традиционному партизанскому методу: “Ударим, а там, в случае чего, в тайгу уйдем”.
Вопрос: А кроме БЫСТРОВА и НИКОЛАЕВА Вам кто-либо еще рассказывал о тасеевском восстании?
Ответ: Да, рассказывал еще Семен БУДА.
Вопрос: Кто он такой?
Ответ: Он – ответственный работник НКВД, брат одного из видных участников нашей организации Николая БУДА. Дело было так: осенью 1931 г, Семен БУДА проездом, из Сибири на курорт, зашел ко мне и рассказал об имевшем место восстании в Дзержинском и Тасеевском районах и привел мне некоторые подробности, связанные с этим восстанием.
Вопрос: – С какой целью Семен БУДА рассказывал Вам это? Что за отношения были между Вами? Расскажите подробнее.
Ответ: – Чтобы понятнее стало, характер моих, вернее наших отношений с Семеном БУДА, я должен вернуться хронологически несколько назад. Отец Николая и Семена – Мартемян БУДА являлся управляющим золотые прииском и имел торговлю в Сибири, Об активной роли в нашей организации Николая БУДА я уже показывал выше, Семен БУДА был начальником Красноярского отдела ГПУ. В одной из бесед с Николаем в 1929 или 1930 г, я осторожно затронул вопрос о Семене, в результате Николай взялся “прощупать” Семена.
При следующей встрече (это было в 1930 г.) Николай сообщил мне, что Семен “свой” человек, что он знает о нашей к.-р. работе среди партизан, что он относится к нам сочувственно, и что мы вполне можем рассчитывать на его поддержку.
На мой вопрос, в чем практически может выразиться поддержка Семена, – Николай ответил, что в случае выступления Семен берется помочь нам в захвате оружия, имеющегося в Красноярске, освободить арестованных и передать в наше распоряжение тюрьму.
Как я сказал, осенью 1931 г. Семен БУДА посетил меня в Москве и рассказал мне о тасеевском восстании. Его поведение и характер его разговора со мною не оставили у меня сомнения в правоте Николая БУДА о том, что Семен действительно “свой” человек. Семен с оттенком сожаления сказал мне, что партизаны ШАДРИН, БЫСТРОВ, ДАНИЛОВ Семен (все это наши люди) уж слишком откровенно высказывают свои к.-р. взгляды, и что это их поведение дает повод Дзержинскому райотделению ГПУ нажимать на него (Семена) в смысле их репрессирования и даже упрекать его (Семена) в бездействии.
Чтобы не вызвать подозрения в отношении себя, Семен попросил моего согласия поставить вопрос о поведении названных партизан в краевых руководящих органах в том смысле, чтобы их немного одернуть.
По тактическим соображениям я дал согласие Семену БУДА, чтобы их немного, так для виду, “потрясти”.
Для меня совершенно ясно было, что он готов поступить так, как я ему посоветую.
Вопрос: Вы после этого встречались с Семеном БУДА?
Ответ: Да встретился еще один раз осенью 1933 года.
Я зашел к троцкисту ГАЕВСКОМУ. Там я застал несколько человек, в том числе Семена БУДА. ГАЕВСКИЙ работал в Сибири и оттуда приезжал в Москву вместе с Семеном БУДА. Подробно поговорить с Семеном БУДА мне на сей раз не пришлось.
Вопрос: Вы говорили выше о Вашем свидании с БУХАРИНЫМ в 1930 г. А после 1930 года Вы с БУХАРИНЫМ встречались?
Ответ: Да, встречался. На протяжении 1931, 1932, 1933 и 1934 г.г. я имел с БУХАРИНЫМ ряд встреч.
Вопрос: Изложите характер и содержание этих встреч с БУХАРИНЫМ?
Ответ: Что касается 1931 г., то эта моя встреча с БУХАРИНЫМ состоялась, насколько я помню, в ноябре мес<яце> в Кремле. Подробностей моего разговора с ним я с точностью воспроизвести не могу. Однако хорошо помню, что я рассказывал ему об имевших место восстаниях в Тасеевском и Дзержинском районах. Поняв из моей информации, что к этим восстаниям причастны наши люди, БУХАРИН осудил это и примерно повторил на сей счет аргументацию, которую он развернул передо мною при встрече в 1930 г.
Затем я встретился с БУХАРИНЫМ несколько раз в 1932 г. (один раз, кажется, в Серебряном Бору, а другой раз в Кремле),
БУХАРИН в беседе со мною с большой силой и ненавистью обрушивался на руководителей партии, на СТАЛИНА. Частично в этой беседе, а частично в следующей беседе (мне трудно разъединить содержание этих встреч) БУХАРИН довольно подробно и достаточно откровенно посвятил меня в дела правых. Он, помню, начал с того, что обстановка сейчас настолько изменилась, что думать об изменении политики партии и изменения руководства обычными путями – вещь нереальная, и что руководители правых, он в том числе, уже с некоторого времени (с какого времени – он не сказал) пришли к выводу, что главнейший метод борьбы – это насильственное устранение СТАЛИНА и всего руководства ВКП(б). Дальше он подробно обосновал мне, почему исторически и политически целесообразен и закономерен такой способ борьбы. На мой вопрос БУХАРИН дал мне понять, что в этом направлении ведется практическая работа, но о деталях он не говорил, да и я не считал уместным об этом расспрашивать его. Затем он сообщил мне, что идет объединение всех сил, недовольных нынешним положением вещей в партии и в стране, что прежние разногласия, существовавшие, скажем, между троцкистами и правыми, давно себя изжили и что перед лицом главной опасности (какой является сталинское руководство) они, правые, вошли в тесную связь с троцкистами и зиновьевцами, которые также встали на путь террористических методов борьбы.
Вопрос: БУХАРИН так и сказал “террористических методов борьбы”?
Ответ: Утверждать этого не могу. Он говорил о “насильственном устранении”, об “устранении силой”. Что речь шла именно о терроре, у меня не было никаких сомнений, да это видно из всего контекста разговора. Употреблял ли он слово “террор”, я просто не помню. Помню также, что в одном из этих разговоров в 1932 году (относится ли это к встрече в Серебряном бору или к встрече в Кремле, утверждать не могу), БУХАРИН, коснувшись международных дел, рисовал в очень мрачных красках положение СССР в связи с усилившейся опасностью военного нападения со стороны Японии и Германии, причем его высказывания на этот счет не оставили у меня никаких сомнений в том, что он стоит на пораженческих позициях.
БУХАРИН вернулся к нашим прежним разговорам о “моих сибирский партизанах”. Он пояснил мне, что вопрос об активных выступлениях на ближайшее время приобретает особое значение, что было бы непростительно, если б мы не использовали благоприятно складывающуюся обстановку, какую мы имеем на Кубани и <в> Сибири, – для организации массовых выступлений.
Всемерная активизация наших сил, подчеркнул БУХАРИН, важна сейчас (1932 год) не только в силу благоприятных для нас симптомов внутри страны, но и ввиду возросших шансов на интервенцию со стороны Японии.
БУХАРИН подчеркнул, что работа, ведущаяся ими и троцкистам наверху (речь шла об устранении руководителей партии), если она, эта работа, получит подкрепление внизу, ввиду активных выступлений наших людей в Сибири, то это может дать наибольший
Он эту мысль затем проще пояснил, а именно: что к моменту устранения в Москве верхушки партии и правительства и захвата власти троцкистами и правыми, что к этому моменту должны быть приурочены массовые восстания в Сибири, реализация плана захвата Сибири, плана – который я ему в свое время докладывал.
И, наконец, моя последняя встреча с БУХАРИНЫМ. Она состоялась вскоре после убийства КИРОВА, в середине декабря 1934 г. БУХАРИН позвонил мне домой и спросил, не пойду ли в Кремлевскую поликлинику (там мы и прежде встречались). Я согласился. Он встретил меня на Воздвиженке около поликлиники, и мы пошли по направлению к манежу. Разговор естественно зашел об обстоятельствах убийства Кирова. Поскольку БУХАРИН уже в предыдущие встречи был со мною достаточно откровенен, он и на сей раз довольно прозрачно дал мне понять, что он “кое-что знает о том, какие цели зиновьевцы ставили себе террористическим актом над Кировым, – но что эти цели полностью не оправдались. Он что-то далее говорил о других активных действиях, которые должны быть предприняты троцкистами и зиновьевцами одновременно с убийством Кирова, но что именно, я позабыл.
Сказал он еще, что в связи с этим дальнейшая работа, в частности моя работа среди партизан, ни в коем случае не должна быть свернута, но вести ее нужно сейчас архиконспиративно и осторожно в духе тех установок, о которых я говорил выше.
20.ХII.34 года я уехал в Новосибирск и с тех пор БУХАРИНА больше не видел.
В начале 1935 года БУХАРИН мне позвонил по телефону и выразил желание встретиться со мною. Так как в это время пошли репрессии по отношению к зиновьевцам и, учитывая то, что мне рассказал БУХАРИН о причастности зиновьевцев к убийству Кирова, я от встречи с БУХАРИНЫМ уклонился, сказав ему, что я болен и лежу в постели.
Вопрос: А с кем из участников вашей организации вы встречались после 1934 года?
Ответ: Встречался с БУИНЦЕВЫМ в первых числах января 1935 года в гор. Новосибирске, куда я приезжал в командировку.
Вопрос: Вы с БУИНЦЕВЫМ в эту встречу говорили о делах организации?
Ответ: Нет, не говорил. Не говорил, потому что в 1934 году я прекратил контрреволюционную работу.
Вопрос: Прекращение контрреволюционной работы по крайней мере предполагает выдачу органами советской власти всего того, что вы и ваши единомышленники совершили до 1934 года.
Вам это понятно?
Ответ: Да, понятно.
Вопрос: А вы это сделали?
Ответ: Нет не сделал.
Вопрос: Вы не только не выдали работу вашей организации, но, больше того, в конце 1934 года узнали от БУХАРИНА о причастности зиновьевцев к злодейскому убийству тов. Кирова и о дальнейших планах троцкистско-зиновьевского блока.
Так ли это?
Ответ: Да, правильно.
Вопрос: И это вы скрыли?
Ответ: Да.
Вопрос: И в конце 1934 года вы приняли от БУХАРИНА директиву о дальнейшем развертывании антисоветской работы?
Ответ: Я его выслушал и промолчал. Я, следовательно, признаю себя виновным также в том, что знал о существовании блока между троцкистами и зиновьевцами, с одной стороны, и правыми, с другой; знал, что они ведут работу по насильственному устранению руководителей ВКП(б), знал, что зиновьевцы причастны к убийству КИРОВА, и что блок подготовляет ряд других активных действий против советского государства.
Поскольку я, таким образом, знал о преступных замыслах троцкистско-зиновьевского блока и правых и это скрыл, постольку (я это должен признать) есть основание считать меня участником организации до последнего времени.
Вопрос: Вернемся к вашей встрече с БУИНЦЕВЫМ. Мы предъявляем вам показания Н. МАЛЫШЕВА, из которых видно, что в 1935 году вы давали БУИНЦЕВУ, МАЛЫШЕВУ и другим вашим единомышленникам директивы по антисоветской работе.
Ответ: Я это отрицаю.
Вопрос: А с участником вашей организации ЛУБКОВЫМ-ШЕВЕЛЕВЫМ вы после 1934 года встречались?
Ответ: Да, встречался. Осенью 1935 года. ЛУБКОВ-ШЕВЕЛЕВ был в Москве и навестил меня. Но вопросов контрреволюционной работы мы с ним не касались.
Вот, приблизительно, главное, основное, что я имею сообщить следствию.
Я не исключаю, что кое-какие факты, важные для следствия, я мог позабыть. Дайте мне некоторый срок, я подумаю и что вспомню – сообщу дополнительно.
Записано с моих слов правильно, мною прочитано:
ДОПРОСИЛИ:
НАЧ. 5 ОТД. 4 ОТДЕЛА ГУГБ –
СТ. ЛЕЙТЕНАНТ ГОС. БЕЗОПАСНОСТИ: (ГОЛУБЕВ)
ПОМ. НАЧ. 1 ОТД. 4 ОТДЕЛА ГУГБ –
КАПИТАН ГОСУД. БЕЗОПАСНОСТИ: (ЛУЛОВ)
ВЕРНО:
СТАРШИЙ ИНСПЕКТОР 8 ОТДЕЛА ГУГБ –
ЛЕЙТЕНАНТ ГОСУДАРСТВ. БЕЗОПАСНОСТИ: Голанский (ГОЛАНСКИЙ)
РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 299, Л. 2-31.
