СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. ЛИЧНО.
СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б)
тов. СТАЛИНУ.
Направляю протокол допроса МОЛЧАНОВА от 27 марта 1937 года.
МОЛЧАНОВ в течение долгого времени не давал никаких показаний о своей предательской и антисоветской деятельности и только после длительного запирательства, будучи уличен целым рядом документальных данных, он вынужден был признать ряд фактов предательства.
Протокол далеко не полный и не исчерпывающий. Объясняется он все еще продолжающимся упорством МОЛЧАНОВА в даче показаний.
Следствие продолжается.
НАРОДНЫЙ КОМИССАР ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР
ГЕНЕРАЛЬНЫЙ КОМИССАР ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ: Ежов (ЕЖОВ)
11 апреля 1937 г.
№ 56705
[Резолюция И. Сталина: Мой арх<ив>. Ст.]
РГАСПИ Ф. 588, Оп. 11, Д. 174, Л. 116.
Копия
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
ОБВИНЯЕМОГО МОЛЧАНОВА Г.А.
От 27 марта 1937 года.
ВОПРОС: Вы заявили, что желаете дать откровенные показания о своем участии в контрреволюционной организации правых. Расскажите, когда и при каких обстоятельствах Вы примкнули к этой организации?
ОТВЕТ: Прежде чем давать показания по существу Вашего вопроса, я хочу рассказать о своем прошлом.
Родился я в 1901 или в 1902 г. в гор. Харькове. Во всех анкетах я писал, что родился в 1897 г. Почему я увеличил свой возраст, будет ясно из дальнейших моих показаний.
Мой отец был официантом, а впоследствии, в артели с другими официантами, содержал в гор. Харькове гостиницу с рестораном. Я учился в Харьковской торговой школе и ушел из 3-го класса.
В конце 1917 года я вступил в городскую самооборону. Перед эвакуацией Харькова я был зачислен в отряд, охранявший штаб Антонова-Овсеенко, с которым эвакуировался в Москву. Летом 1918 г. в Москве формировался, для отправки на восточный фронт, отряд ТРОФИМОВСКОГО, куда я и поступил.
Отряд Трофимовского отличался исключительной недисциплинированностью и разнузданностью. Среди бойцов, наряду с преданными делу товарищами, был и просто бандитский элемент; это привело к тому, что отряд разложился и был расформирован, а Трофимовский впоследствии расстрелян. Это было уже после моего ухода из отряда.
Из отряда Трофимовского я перешел в том же 1918 году на работу в военный контроль Востфронта, который возглавлял ФАЙЕРМАН. Файерман так же, как и Трофимовский, был человеком разложившимся, впоследствии, как я узнал, он также был расстрелян.
В конце 1918 или начале 1919 г. я совместно с работниками военного контроля – ВОСКИНЫМ, БРИГАДЗЕ и др<угими>, – выехал в Туркестан. Работал в Особом Отделе, а впоследствии БРИГАДЗЕ был назначен командующим войск Туркестана, а я к нему адъютантом.
В Ташкенте в 1919 году, при помощи БРИГАДЗЕ и ВОСКИНА, я получил в украинской секции Туркестанского Комитета РКП(б) партийный билет с заведомо неправильным стажем – 1915 года. Для того, чтобы мой возраст не противоречил партийному стажу, я написал что родился в 1897 году.
Весь 1919-1920 г.г. я состоял в должности адъютанта БРИГАДЗЕ, с которым в 1920 г. переехал из Туркестана в Баку, с ним же я ездил в Персию. БРИГАДЗЕ как разложившийся человек, имевший связь с преступным элементом, был позже судим и сейчас отбывает наказание в лагерях.
В конце 1920 года я вернулся в Баку, откуда уехал на Северный Кавказ, где работал в органах ВЧК в качестве зав<едующего> полит<ическим> бюро в Нальчике, пред<седателя> Грозненской ЧК, заместителем и врид. председателя Горской ЧК во Владикавказе. В Нальчике привлекался к уголовной ответственности за присвоение конфискованного имущества. Во Владикавказе – за связь с преступным элементом – фальшивомонетчиками; за взяточничество я был арестован, но был реабилитирован и по распоряжению ПП ОГПУ в Ростове был освобожден и откомандирован в распоряжение ОГПУ. ОГПУ перебросило меня на работу в ПП ОГПУ по Сибири, где я проработал около трех лет. В 1925 году я был назначен начальником Губотдела ОГПУ в Иваново.
В конце 1926 года, или в начале 1927 года, (я работал уже в Иванове) – был вызван ЯГОДОЙ в Москву. ЯГОДА сообщил мне, что на меня прибыли с Северного Кавказа компрометирующие материалы. Содержания материалов он мне не сказал, но предложил мне рассказать о всех совершенных мною когда бы то ни было преступлениях. Я все изложил, в том числе и о фиктивности своего партийного стажа, который я в 1924 году исправил на 17 год вместо 15 года.
ЯГОДА меня внимательно выслушал и сказал, что все будет зависеть от того, как я буду работать дальше. Если я буду ему лично предан, буду безоговорочно выполнять все его распоряжения, ничего от него не буду утаивать, он не даст хода имеющимся на меня компрометирующим материалам. При этом он добавил, что в разведку нужны такие люди, которые безоговорочно исполняют все, что от них не потребовали бы руководители. Я выразил ЯГОДЕ свою благодарность и заявил, что буду ему бесконечно предан. Другого выхода у меня не было. Я боялся, что меня могут исключить из партии и удалить из ГПУ.
По существу, это был, конечно, сговор, так как ЯГОДА определенно дал мне понять, что отныне я становлюсь зависящим от него человеком и должен безоговорочно выполнять все, что бы он от меня ни потребовал.
Вернувшись в Иваново, я своей жене ЦИММЕРЛИНГ сказал, что был вызван в Москву в связи с поступившими на меня компрометирующими материалами, но что дело это ликвидировано, все кончилось хорошо, и я буду продолжать работать в органах ОГПУ.
Хотя вопрос о моем прошлом ЯГОДА знал, тем не менее я опасался, что все мои прошлые “грехи”, в особенности история с парт<ийным> стажем, может быть вскрыта по партийной линии. Для того, чтобы перестраховать себя в этом отношении, я решил установить близкие отношения с секретарем Губкома КОЛОТИЛОВЫМ. Мне это удалось, и через некоторое время я добился полного с его стороны доверия.
В 1929 г. в Ивановской области были весьма сильны так называемые “текстильные” настроения, т.е., по существу, правые настроения применительно к условиям Ивановской области.
Как близкий человек КОЛОТИЛОВУ, желающий попасть к нему в тон, я эти настроения также поддерживал.
Первый откровенный разговор с КОЛОТИЛОВЫМ, в котором КОЛОТИЛОВ прямо заявил мне о своем несогласии с политикой партии и солидарности с платформой правых, имел место в 1930 г. Это было у него в служебном кабинете Обкома. Разговор начался в связи с вопросами о переключении кредитов текстильной промышленности на тяжелую и отменой для ивановской текстильной промышленности заказов на армию. КОЛОТИЛОВ, ссылаясь на тяжелое положение в стране, на особые затруднения у нас в Ивановской области и в нашей текстильной промышленности, резко критиковал политику партии и полностью солидаризировался с платформой правых. Я с ним соглашался.
Вскоре после этого разговора я приехал в командировку в Москву и при личном докладе рассказал ЯГОДЕ о настроениях КОЛОТИЛОВА и его контрреволюц<ионном> разговоре со мной. ЯГОДА интересовался всеми подробностями этого разговора и в конце заявил, что я должен КОЛОТИЛОВА как руководителя областной организации партии и как члена ЦК всемерно поддерживать. Он мне почти буквально заявил следующее: “Раз КОЛОТИЛОВ облечен доверием партии и является членом ее ЦК, Вы как начальник Губотдела ОГПУ и член бюро Обкома должны полностью поддерживать его политическую линию”.
Из разговора с ЯГОДОЙ мне стало совершенно ясно, что ЯГОДА полностью разделяет правые установки КОЛОТИЛОВА и сам несомненно сочувствует правым.
Это убеждение окончательно укрепилось у меня в 1931 г. после второго разговора с ЯГОДОЙ. В 1931 г. в связи с продовольственными затруднениями в Ивановской области КОЛОТИЛОВ снова имел со мной откровенный разговор о своих политических настроениях. В этой беседе он еще резче сформулировал свое отношение к политике партии. В развернутой форме обосновал и защищал платформу правых по вопросу индустриализации и коллективизации сельского хозяйства. При этом он допустил целый ряд выпадов в отношении СТАЛИНА.
В первую же поездку в Москву я всю беседу с КОЛОТИЛОВЫМ передал весьма пространно ЯГОДЕ. ЯГОДА снова меня внимательно выслушал и предложил мне по-прежнему поддерживать линию КОЛОТИЛОВА, заявив, что это единственно правильная линия.
ВОПРОС: В чем выражалась работа правых в Иванове в бытность Вашу начальником ОГПУ?
ОТВЕТ: Работа правых в Иванове за время моего пребывания там, т.е. до осени 1931 года, заключалась в том, что КОЛОТИЛОВ объединил вокруг себя группу преданных ему людей, с помощью которой стремился овладеть парторганизациями как в самом Иванове, так и в основных текстильных районах области. Среди своих людей пропагандировалась платформа правых и, где было возможно, правые взгляды протаскивались в документах, предназначенных для более широкого пользования. КОЛОТИЛОВ и его люди противодействовали развитию в Ивановской области сельского хозяйства, считая, что области должна оставаться потребляющей.
ОТВЕТ: В чем выражалась Ваша личная контрреволюционная работа в Иванове после того, как Вы примкнули к правым?
ВОПРОС: Я как ПП ОГПУ и как член бюро Обкома ВКП(б) знал о всей контрреволюционной деятельности правых и, в частности, КОЛОТИЛОВА. Знал о том, что КОЛОТИЛОВ подбирает и расставляет к.-р. кадры, получал об этом ряд сигналов как руководитель ГПУ и тем не менее не только официально не сообщил об этом руководству ОГПУ или в ЦК ВКП(б), но и сам содействовал этой контрреволюционной деятельности КОЛОТИЛОВА.
Конечно, как руководитель органа ОГПУ я мог таким образом действовать, только будучи уверен в том, что ЯГОДА сам разделял платформу правых.
ВОПРОС: Следствие располагает материалами о том, что контрреволюционная работа правых в Иванове носила гораздо более активные формы, чем Вы об этом показываете.
ОТВЕТ: Более активная к.-р. работа правых в Иванове развернулась уже после снятия оттуда КОЛОТИЛОВА и моего отъезда из Иваново.
Когда в Иваново прибыл НОСОВ, группа правых под руководством участника нашей организации, бывшего заворга Ивановского Обкома ВАСИЛЬЕВА, пыталась организовать сопротивление избранию НОСОВА секретарем областного комитета ВКП(б); НОСОВА называли ставленником СТАЛИНА, который должен разогнать сколоченный КОЛОТИЛОВЫМ актив. На конференции хотели демонстративно провести КОЛОТИЛОВА в почетный президиум.
О всем этом мне рассказывал ВАСИЛЬЕВ, с которым я продолжал поддерживать связь и после моего переезда в Москву.
Мне со слов ВАСИЛЬЕВА также известно, что Вичугское выступление в апреле 1932 г. было организовано правыми с целью дискредитировать линию ЦК и проводившего ее НОСОВА.
ВОПРОС: Что ВАСИЛЬЕВ Вам рассказал о Вичугском выступлении?
ОТВЕТ: В апреле или мае 1932 года в Москву приехал ВАСИЛЬЕВ и, будучи у меня, рассказал мне, что положение рабочих в Ивановской области резко ухудшилось, что в этом виноват ЦК и его ставленник НОСОВ. ВАСИЛЬЕВ говорил, что обстановка в Ивановской области целиком подтверждает правильность позиции правых. Далее ВАСИЛЬЕВ рассказывал, что выступления рабочих в Вичуге и Тейкове в апреле организовали правые с тем, чтобы показать неправильность линии ЦК ВКП(б).
Вичугские выступления, по мнению ВАСИЛЬЕВА, должны были в то же время вынудить ЦК ВКП(б) снять НОСОВА.
ВОПРОС: Ведь расследование Вичугских выступлений показало тогда, что они были организованы меньшевиками?
ОТВЕТ: ВАСИЛЬЕВ мне прямо говорил, что фактически выступления рабочих в Вичуге и Тейкове организовали правые, но они использовали меньшевиков и некоторых из лиц, исключенных из партии, а сами сумели остаться в тени.
ВОПРОС: Скажите конкретно, кто именно из правых организовывал выступления в Вичуге?
ОТВЕТ: Я не знаю. ВАСИЛЬЕВ фамилии организаторов мне не называл.
ВОПРОС: Вы кому-нибудь передавали Ваш разговор с ВАСИЛЬЕВЫМ о Вичугских выступлениях?
ОТВЕТ: Нет, я о нем никому не говорил, но ВАСИЛЬЕВ в моем присутствии на квартире КОЛОТИЛОВА повторил ему свою информацию о Вичуге в таком же духе, как излагал ее мне.
ВОПРОС: О чем Вы говорили с КОЛОТИЛОВЫМ, когда Вы были у него с ВАСИЛЬЕВЫМ?
ОТВЕТ: Последовательно восстановить весь разговор я сейчас не могу; вспоминаю только, что ВАСИЛЬЕВ информировал о положении в Иванове и рассказал, что Вичугские выступления были организованы правыми. Я также хорошо помню, что говорилось об объединении правых с троцкистами и зиновьевцами. КОЛОТИЛОВ считал, что ивановские правые в этом вопросе опередили всех, так как он – КОЛОТИЛОВ еще в Иванове считал необходимым такое объединение всех сил, ведущих борьбу против ЦК.
ВОПРОС: Назовите группу правых, возглавляемую КОЛОТИЛОВЫМ?
ОТВЕТ: Лично я был связан только с КОЛОТИЛОВЫМ и ВАСИЛЬЕВЫМ и только с ними имел откровенные разговоры. От ВАСИЛЬЕВА я знал, что в группу входят БУТОРОВ Константин и СОКОЛОВ Александр. В Иванове также работали правые – АСТРОВ, ЛОДОХА и БАШЕНКОВ, которых КОЛОТИЛОВ приблизил к себе. Фамилии других правых сейчас не помню.
ВОПРОС: Когда Вы были на квартире КОЛОТИЛОВА вместе с ВАСИЛЬЕВЫМ?
ОТВЕТ: В этот же приезд ВАСИЛЬЕВА, т.е. в апреле-мае 1932 года.
ВОПРОС: Вы часто встречались с КОЛОТИЛОВЫМ в Москве?
ОТВЕТ: КОЛОТИЛОВ по приезде в Москву жил некоторое время у меня на квартире, я же у него был единственный раз вместе с ВАСИЛЬЕВЫМ. После этого я больше у КОЛОТИЛОВА не бывал, так как арестованный в 1932 г. ЭЙСМОНТ показал, что правые имели в виду использовать КОЛОТИЛОВА. В связи с этим показанием, я считал небезопасным для себя встречаться с КОЛОТИЛОВЫМ.
ВОПРОС: Почему Вы не опасались того, что у Вас останавливались и жили приезжавшие в Москву правые – ВАСИЛЬЕВ и БУТОРОВ?
ОТВЕТ: Разрешение останавливаться у меня ВАСИЛЬЕВУ и БУТОРОВУ я давал, безусловно, опрометчиво. Из-за остановки у меня БУТОРОВА я попал в очень неловкое положение. В марте 1935 г., приехав из Сибири в Москву в командировку, БУТОРОВ остановился у меня. Из Новосибирска от КАРУЦКОГО ко мне одновременно поступила телеграмма о том, что БУТОРОВ входит в троцкистскую группу и что необходимо проработать его связи.
ВОПРОС: Вы БУТОРОВУ рассказали о том, что есть материал о его связях с троцкистами?
ОТВЕТ: Да, БУТОРОВУ я рассказал, что имеется материал о его связях с троцкистской группой в Барнауле.
ВОПРОС: Вы не даете исчерпывающих показаний о своей связи с правыми в Иванове и об их контрреволюционной деятельности и не называете всех известных Вам участников организации правых.
ОТВЕТ: Так как прошло уже несколько лет, мне сейчас трудно вспомнить как целый ряд деталей, так и целый ряд лиц. По мере того, как я вспомню, я дам следствию об этом дополнительные показания.
ВОПРОС: При каких обстоятельствах Вы были назначены начальником Секретно-Политического Отдела в Москву?
ОТВЕТ: Своим назначением на этот пост я был весьма удивлен, так как считал себя не подготовленным для руководства Секретно-Политическим Отделом ОГПУ. Вместе с тем, я считал, что кандидатура моя выдвинута ЯГОДОЙ, что впоследствии и подтвердилось. ЯГОДА в беседе со мной вскоре после приезда моего в Москву сказал, что о назначении меня начальником СПО именно он поставил вопрос перед МЕНЖИНСКИМ. В последующих беседах со мной, он неоднократно подчеркивал, что этим назначением я должен быть обязан только ему.
ВОПРОС: Какие установки Вы получили от ЯГОДЫ, когда вступили в должность начальника Секретно-Политического Отдела?
ОТВЕТ: В одной из бесед тотчас по прибытии в Москву ЯГОДА сказал мне, что пока в ОГПУ находятся на руководящей работе АКУЛОВ и БАЛИЦКИЙ, мне не следует подчеркивать свое близкое отношение к нему – ЯГОДЕ. И действительно: все необходимые директивы я получал от МЕНЖИНСКОГО, который, как всем известно, был с ЯГОДОЙ чрезвычайно близок. Их линия работы в тот период, по-моему, была совершенно одинакова. Заключалась она в том, чтобы работу саботировать.
ВОПРОС: Как это понять, саботировать работу? МЕНЖИНСКИЙ так Вам и сказал, что надо саботировать борьбу с контрреволюцией?
ОТВЕТ: Нет, МЕНЖИНСКИЙ так не говорил. Все разговоры с МЕНЖИНСКИМ сводились к тому, что при существующих в ОГПУ условиях работать нельзя, что АКУЛОВ и БУЛАТОВ не чекисты, что нужно доказать ЦК, что в отсутствии оперативной работы виноват<ы> АКУЛОВ и БАЛИЦКИЙ. При моих докладах МЕНЖИНСКОМУ по конкретным делам он всячески оттягивал реализацию дел и расхолаживал всякое начинание с моей стороны. Делалось это под всяким предлогом, но конечные результаты были одни: агентурные дела не реализовались. Я особенно хорошо помню мой разговор с МЕНЖИНСКИМ, когда я ему докладывал о необходимости реализации серьезного агентурного дела на большую группу троцкистов во главе со СМИРНОВЫМ, которые вели активную контрреволюционную работу. МЕНЖИНСКИЙ прямо сказал мне, чтобы этого дела я не разворачивал, и вообще чтобы при АКУЛОВЕ и БАЛИЦКОМ я не вздумал разворачивать серьезных дел.
ВОПРОС: И Вы выполняли эти установки МЕНЖИНСКОГО?
ОТВЕТ: Выполнял. В течение конца 1931 года и всего 1932 года поступало большое количество агентурных материалов, свидетельствовавших о чрезвычайной активизации троцкистов и зиновьевцев, о создании подпольного троцкистского центра, о блоке между троцкистами, зиновьевцами и правыми, об организации ими террора против руководства ВКП(б) и правительства. Несмотря на явную необходимость быстрейшей реализации агентурных материалов – это сделано не было.
ВОПРОС: А дела РЮТИНА и ЭЙСМОНТА?
ОТВЕТ: Дела РЮТИНА и ЭЙСМОНТА возникли помимо ОГПУ. Нам было предложено вести расследование по этим делам Центральным Комитетом Партии.
ВОПРОС: В чем заключалась Ваша предательская деятельность в ОГПУ после ухода АКУЛОВА и БАЛИЦКОГО?
ОТВЕТ: После их ухода из ОГПУ ЯГОДА предложил мне приступить к ликвидации имевшейся разработки по троцкистам под названием “Жулики”, по которой, как я сказал выше, разрабатывалась активная контрреволюционная организация троцкистов во главе со СМИРНОВЫМ. Из агентурных материалов было ясно, что троцкисты в СССР имеют подпольный центр во главе со СМИРНОВЫМ, что СМИРНОВ, будучи в Берлине, установил связь с СЕДОВЫМ и через него с ТРОЦКИМ, что троцкисты встали на путь террора и блокируются с зиновьевцами и правыми.
Давая указание о ликвидации этого дела, ЯГОДА заявил, что теперь, после того, как АКУЛОВА и БАЛИЦКОГО убрали, надо показать что именно они служили препятствием для разворота оперативной работы, и что теперь нам придется разворачивать агентурно-следственную работу. “Кстати, – добавил он, – дело это настолько созрело, что оно может быть вскрыто помимо нас, со стороны, и тогда нам может не поздоровиться”. Из его же слов в беседе со мной в этот раз я понял, что удар по троцкистам должен был отвлечь внимание от правых, которые провалились с так называемой Рютинской платформой и делом ЭЙСМОНТА.
В соответствии с указаниями ЯГОДЫ я в январе 1933 вода произвел аресты троцкистов во главе со СМИРНОВЫМ и приступил к следствию. Наличие больших агентурных материалов о контрреволюционной террористической деятельности троцкистов, давало возможность широко развернуть следствие. Но этого, по прямому указанию МЕНЖИНСКОГО и ЯГОДЫ, сделано не было. Дело, по существу, без расследования было закончено и рассмотрено на Особом Совещании ОГПУ.
Я хорошо помню следующий разговор с ЯГОДОЙ, который был у него в кабинете в марте 1933 года:
ЯГОДА говорил, что дело нужно закончить, не углубляя и не расширяя его: “Ударили по троцкистам и довольно, углублять не следует”. Я заявил, что нас могут побить за то, что мы комкаем такое дело. ЯГОДА объяснил мне, что я не понимаю роли и значения разведки, что разведка во всех государствах занимает совершенно особое положение. “Разведка, – сказал он, – не обычный государственный аппарат, не обычное ведомство. Разведка должна иметь свою собственную линию, линию чрезвычайно гибкую. Разведка должна всегда учитывать различные возможности развития внутренней жизни государства. Поэтому вся работа разведки должна быть крайне эластична. Особенно это относится к центральному, руководящему аппарату разведки”. ЯГОДА прямо не говорил, что эта особая линия разведки может противоречить и директивам партии и правительства, но я понял, что разведка может и должна вносить поправки и в такие директивы.
МЕНЖИНСКИЙ, которому я также докладывал дело СМИРНОВА, развивал мне эту же мысль, но в более туманных, не совсем понятиях выражениях. Я, например, помню такое его выражение, что разведчику надо быть “веерным”.
ВОПРОС: Вы показали, что ЯГОДА был правым, между тем, из Вашего ответа выходит, что ЯГОДА выгораживал троцкистов?
ОТВЕТ: Я правильно показал, что ЯГОДА – правый. Это я знаю не только потому, что он дал указания мне укрывать КОЛОТИЛОВА и проводить вместе с ним линию правых, но и по целому ряду других разговоров с ним.
Я знаю, что ЯГОДА был лично связан с вождями правых – РЫКОВЫМ, УГЛАНОВЫМ и ТОМСКИМ. Я знаю, что его лучшим другом являлся правый УХАНОВ. С ЯГОДОЙ была также тесно связана – ближайший к РЫКОВУ человек – АРТЕМЕНКО.
ВОПРОС: Откуда Вам известно о связи ЯГОДЫ с ТОМСКИМ?
ОТВЕТ: О связях ЯГОДЫ с ТОМСКИМ я знаю из двух источников.
1. После самоубийства ТОМСКОГО я совместно с ВУЛЕМ был направлен ЯГОДОЙ к ТОМСКОМУ на квартиру для производства осмотра. За мной вскоре приехал и ВОЛОВИЧ. После возвращения с квартиры ТОМСКОГО меня вызвал ЯГОДА и стал меня спрашивать, что я обнаружил на квартире, и не говорила ли мне что-либо жена ТОМСКОГО. Я ответил, что она отказалась со мной говорить по поводу записки, оставленной ТОМСКИМ. Тогда ЯГОДА мне сказал, чтобы я не стеснялся и, если жена ТОМСКОГО мне что-либо сказала о нем – ЯГОДЕ, то чтобы я это ему передал.
Этот факт показывает, что ЯГОДА был связан с ТОМСКИМ и боялся разоблачения ТОМСКОГО перед самоубийством.
2. Осенью 1936 года в СПО ОГПУ поступил протокол допроса МАКАРЬЕВА, арестованного УНКВД по Сталинградскому краю.
В этом протоколе было сказано о том, что Леопольд АВЕРБАХ является членом контрреволюционной организации. Из материалов следствия по этому же делу было видно, что Леопольд АВЕРБАХ был связан с ТОМСКИМ. Учитывая исключительную близость АВЕРБАХ<А> к ЯГОДЕ, я рассматриваю связь ЯГОДА – АВЕРБАХ – ТОМСКИЙ как единую цепь.
ВОПРОС: Вы не ответили – почему Вы и ЯГОДА, будучи правыми, выгораживали в 1933 году троцкистов?
ОТВЕТ: По политически убеждениям ЯГОДА был безусловно правым, однако, как и все правые, он в контрреволюционных целях, поддерживал и троцкистов, и зиновьевцев. Мне, например, известно, что ЯГОДА был лично связан с КАМЕНЕВЫМ, с которым он встречался у ГОРЬКОГО, о чем сам ЯГОДА мне говорил в 1934 г. ЯГОДА был против активной борьбы даже с меньшевиками. Я прекрасно помню, что когда я дал ему ценный материал по меньшевикам, полученный от агента “Двадцатый”, ЯГОДА бросил мне этот материал и сказал: “Что Вы дерьмом занимаетесь, все это чушь”.
Общая установка ЯГОДЫ заключалась в том, что бороться нужно только с такой контрреволюцией, которая в случае ее прихода к власти всех нас, чекистов, перевешает; правых же, троцкистов, зиновьевцев и даже меньшевиков нужно арестовывать лишь тогда, когда работа их выпирает наружу.
Основная, если можно так выразиться, “политическая” линия ЯГОДЫ заключалась именно в том, что мы как разведчики должны суметь удержаться при любой власти. К особой роли разведки он в беседах со мной возвращался неоднократно; даже в 1935-36 г. уже после убийства КИРОВА ЯГОДА продолжал говорить об особой роли разведки, о несменяемости разведки, о том, что разведка должна “влиять на министров” и быть закулисным руководителем политической жизни страны.
ВОПРОС: Значит, и Вы, и ЯГОДА являетесь политическими авантюристами?
ОТВЕТ: У нас была ориентация на правых, но исходили мы из того, что надо уметь остаться у власти, какова бы эта власть ни была.
ВОПРОС: Вернитесь к показаниям о конкретных актах Вашего предательства в 1933 году.
ОТВЕТ: Я уже показал, что в начале 1933 г. нами было скомкано и сорвано дело троцкистского центра во главе со СМИРНОВЫМ. В том же 1933 г. нами было сорвано другое крупное дело на правых, так называемое дело “Школки”. Сорвано оно было следующим образом:
В 1933 г. ПП ОГПУ по Западно-Сибирскому краю были получены показания арестованного КУЗЬМИНА, члена контрреволюционной организации правых, о том, что в Москве существует всесоюзный центр правых, что в Москве же была в 1932 году конференция правых и на этой конференции, среди других вопросов, рассматривался вопрос о совершении террористического акта над СТАЛИНЫМ. ЯГОДА после доклада ему этих материалов приказал немедленно затребовать дело из ПП ОГПУ по Западно-Сибирскому краю и вести его в СПО ОГПУ.
Когда мы в Москве начали следствие по этому делу, ЯГОДА дал мне установку не брать показаний от арестованных на вождей правых и дело не расширять. Я с этим был совершенно согласен, и мне удалось дело провести таким образом, что все основные показания КУЗЬМИНА, полученные ПП ОГПУ по Западно-Сибирскому краю, были смазаны.
Таким образом, из крупнейшего дела на правых получилось заурядное следственное дело, в котором нельзя было разобраться, так как показания КУЗЬМИНА, данные им ПП ОГПУ по Западно-Сибирскому краю, были опорочены показаниями других обвиняемых по делу, допрошенных в СПО ОГПУ.
Таким ведением следствия по делу “Школки” я дал возможность ЯГОДЕ в итоговой записке в ЦК ВКП(б) скрыть все основные моменты контрреволюционной деятельности правых, в том числе и террор, что ЯГОДЕ и надо было.
ВОПРОС: Как же Вам удалось смазать это дело в аппарате СПО ОГПУ?
ОТВЕТ: О том, чтобы не брали показаний на вождей правых, – я дал прямые указания, сославшись на ЯГОДУ. Для опорачивания же показаний КУЗЬМИНА я поручил допрашивать террориста АРЕФЬЕВА мягкотелому следователю, который, как я знал, ничего от него не добьется. Наконец, путем бесед со следователями я давал понять, что я и руководство не верим в это дело.
Так и получилось – выступление АРЕФЬЕВА на конференции правых о теракте над СТАЛИНЫМ было сведено следствием к пьяной болтовне.
ВОПРОС: Какие еще предательские акты Вы совершили в 1933 году?
ОТВЕТ: В 1933 году крупных предательских действий я больше не совершал.
ВОПРОС: А дело ЗАФРАНА?
ОТВЕТ: Прямое предательство в деле Зафрана имело место после убийства КИРОВА. До убийства КИРОВА с делом ЗАФРАНА обстояло так:
Материалам, которые давал ЗАФРАН в СПО ПП Московской области в конце 1933 года и начале 1934 г. по делу “Новая Консолидация”, я не верил. Я не верил им по двум причинам: во-первых, ЯГОДА мне, так же как и начальникам других оперативных отделов ОГПУ-ГУГБ, постоянно твердил, что материалам ПП Московской области вообще верить нельзя и их надо брать под сомнение, так как ПП Московской области “занимается липачеством”. Эту свою точку зрения ЯГОДА выражал неоднократно в очень резкой форме до самого своего ухода из НКВД. В соответствии с такой установкой ЯГОДЫ и я в аппарате СПО систематически опорачивал перед своими работниками материалы ПП Московской области.
Во-вторых, ЗАФРАН, по характеристике РУТКОВСКОГО, как агент не заслуживал доверия.
Мое предательство в деле ЗАФРАНА, как я уже сказал, начинается после убийства КИРОВА.
Совершенно естественно, что тотчас же после убийства КИРОВА я должен был поднять материалы ЗАФРАНА. Я понимал всю серьезность сообщений ЗАФРАНА по агентурному делу “Новая Консолидация” и очевидную их правдивость. Однако я этого не сделал.
Должен сказать, что ЯГОДА постоянно давал установку: старых дел не поднимать. Он говорил, что всякий пересмотр старых дел и возобновление по ним следствия – нас дискредитирует, показывая изнанку нашей работы как в агентуре, так и в следствии. Я и сам боялся поднимать старые дела после убийства КИРОВА, так как мне пришлось бы нести ответственность за то, что я не реализовал своевременно материалы, освещающие террористическую деятельность троцкистов и зиновьевцев.
В деле же “Новая Консолидация” были, как я уже показывал выше, прямые данные о наличии троцкистского центра и о подготовке террористических актов против руководителей партии и правительства. Это обстоятельство и указания, которые я получал от ЯГОДЫ в течение всего времени о непересмотре старых дел, укрепили во мне решение не поднимать агентурных материалов, которые давал ЗАФРАН.
ВОПРОС: Почему Вы в 1936 году снова арестовали ЗАФРАНА и включили его в списки подлежащих передаче на Военную Коллегию?
ОТВЕТ: В 1936 году ЗАФРАН был арестован Транспортным Отделом ГУГБ. Когда я узнал от АГРАНОВА об аресте ЗАФРАНА, я доложил об этом ЯГОДЕ. ЯГОДА приказал дело ЗАФРАНА передать в СПО ПП Московской области с тем, чтобы ЗАФРАНА как двурушника включить в списки подлежащих преданию Военной Коллегии. Этим, как выразился ЯГОДА, будет поставлена точка на самом ЗАФРАНЕ и на всех его делах. В отношении других арестованных ЯГОДА предложил следствие вести в Транспортном Отделе.
Выполняя это задание, перед своим отъездом в отпуск я дал распоряжение включить ЗАФРАНА в списки предаваемых суду Военной Коллегии.
ВОПРОС: Значит, включением ЗАФРАНА в списки передаваемых на рассмотрение Военной Коллегии Вы хотели убрать неудобного свидетеля?
ОТВЕТ: Да, ЗАФРАН писал бесконечное количество заявлений, и мы – т.е. ЯГОДА и я – считали необходимым убрать его.
ВОПРОС: Какие акты предательства Вы совершили в 1934 году?
ОТВЕТ: 1934 год нужно делить на две части: до убийства КИРОВА и после убийства КИРОВА.
Первый период, т.е. до убийства КИРОВА, в центре никаких дел вообще не было – ни агентурных, ни следственных, ни по троцкистам, ни по зиновьевцам, ни по правым.
ВОПРОС: Чем Вы объясняете, что в это время не было никаких дел?
ОТВЕТ: Это являлось непосредственным результатом моего руководства аппаратом СПО и руководства мною ЯГОДОЙ.
Я помню, например, что на Украине велась разработка по ВУАМЛИНу. Дело это было очень перспективное и давало возможность агентурно-следственным путем вскрыть активную контрреволюционную работу троцкистского подполья не только на Украине, но и в центре. Однако основные фигуры, проходившие по делу, вроде КОЦЮБИНСКОГО и ЛОГИНОВА и других членов всеукраинского центра и областных центров, которые были известны по данным агентуры, арестованы не были.
В 1934 году работники СПО ГУГБ заготовили мне для подписи резкое письмо на имя Начальника СПО Украины КОЗЕЛЬСКОГО. В письме давались конкретные указания о развороте работы по троцкистам, о необходимости более активной агентурно-следственной работы в этом направлении и т.д. Когда я показал это письмо ЯГОДЕ, он велел вычеркнуть все острые места, сославшись на то, что нажимать сейчас на развертывание троцкистских дел не следует. Распоряжение это мною было выполнено. Письмо сохранилось в аппарате СПО, Вы на следствии мне его предъявляли.
Должен сказать, что в 1934 году ЯГОДА, неоднократно указывал мне на необходимость проведения более либерального курса в нашей карательной политике. Мне, например, запомнился разговор, который мы имели летом 1934 года на водной станции “Динамо”. В этом разговоре ЯГОДА прямо мне сказал, что пора, пожалуй, прекратить расстреливать людей.
ВОПРОС: Что имел в виду ЯГОДА, сделав такое заявление?
ОТВЕТ: Я понял, что это прямое указание о сворачивании оперативной работы.
Я хотел бы особо остановиться на периоде после убийства КИРОВА.
И я, и ЯГОДА были весьма напуганы тем обстоятельством, что за следствием по убийству КИРОВА стал наблюдать ЕЖОВ. Опасения наши основывались на том, что, если вскроют старые дела, то будет ясно, что мы срывали дела на троцкистов, зиновьевцев и правых и этим сознательно привели к убийству КИРОВА.
На протяжении всего 1935-1936 г.г. ЯГОДА особенно ревностно наблюдал за тем, чтобы я чего-либо не разболтал перед ЕЖОВЫМ. Он мне прямо заявил, что я по делам не должен без его ведома с ЕЖОВЫМ говорить. Когда я однажды поставил перед ЕЖОВЫМ вопрос об аресте одного троцкиста, не согласовав это предварительно с ЯГОДОЙ, он с криком набросился на меня, требуя объяснений, на каком основании я не согласовал этого вопроса предварительно с ним. При этом он мне заявил, что ЕЖОВ – это еще не ЦК, что его указание – это еще не директива, мало ли, что скажет ЕЖОВ, – и, наконец, что только ему – ЯГОДЕ дано право ставить вопрос о работе НКВД в ЦК.
Уже после снятия ЯГОДЫ с должности Народного Комиссара Внутренних Дел он меня снова предупреждал о том, чтобы я не говорил лишнего. Я хорошо запомнил разговор, или, вернее, реплику ЯГОДЫ на VIII-м Чрезвычайном Съезде Советов. ЯГОДА три раза делал попытки со мной поговорить наедине. Но этому все время мешали то РЕДЕНС, то БАЛИЦКИЙ. Когда я перед уходом со съезда направился к гардеробной, ко мне подошел ЯГОДА и, глядя на меня, совершенно неожиданно и вне всякой связи сказал мне: “Смотрите, не наговаривайте на себя, МОЛЧАНОВ“. Тут же он отошел. Ясно, что он предупреждал меня на случай, если при новом руководстве вскроются какие-либо прорывы, явившиеся результатом нашей предательской работы.
ВОПРОС: После убийства т. КИРОВА Вы активизировали борьбу с контрреволюцией?
ОТВЕТ: Предательская установка ЯГОДЫ, которую я проводил после убийства КИРОВА, заключалась в том, чтобы дело об убийстве КИРОВА не выходило за пределы Ленинграда. По этой причине мы скрыли агентурное дело “Жулики”, о котором я уже показывал, следственное дело “Школки”, материалы ЗАФРАНА, т.е. все те дела, которые вывели бы следствие на широкую контрреволюционную террористическую организацию троцкистов, зиновьевцев и правых, подготовившую и совершившую убийство КИРОВА.
Я уже показал, что после убийства КИРОВА я основательно боялся за себя, я думал о необходимости изменить линию и дать несколько дел по троцкистам и зиновьевцам, спасая этим себя. Я полагал, что такую же позицию займет и ЯГОДА, но очень скоро я понял, что все остается по-старому.
Так, в декабре 1934 года поступил агентурный материал о том, что близкий к РЫКОВУ человек, жена сосланного нами правого террориста Нестерова, некая АРТЕМЕНКО, следит за путями следования СТАЛИНА и распространяет клевету на руководство ВКП(б). Эту сводку я передал ЯГОДЕ с просьбой дать указания, так как было совершенно ясно, что АРТЕМЕНКО нужно арестовать. Однако ЯГОДА не дал такого распоряжения, а забрал сводку. Потом мне стало известно, что ЯГОДА или БУЛАНОВ вызывали в НКВД АРТЕМЕНКО и предупреждали ее, чтобы она прекратила наблюдение за путями следования СТАЛИНА и распространение провокационных слухов. 28 декабря 1934 года помощник начальника I отделения СПО – ГРИГОРЬЕВ подал мне рапорт о том, что АРТЕМЕНКО продолжает наблюдение за путями следования СТАЛИНА и по-прежнему ведет клеветнические разговоры, несмотря на полученное ею предупреждение. Этот рапорт я доложил ЯГОДЕ и просил санкции на арест. Он приказал мне вызвать АРТЕМЕНКО и предупредить ее еще раз. Рапорт ГРИГОРЬЕВА с моей революцией Вы мне предъявили.
ВОПРОС: Вы вызывали АРТЕМЕНКО?
ОТВЕТ: АРТЕМЕНКО я вызвал и предупредил ее, чтобы она больше не занималась этими делами.
ВОПРОС: АРТЕМЕНКО, жена террориста, ближайший человек РЫКОВА, наблюдала за маршрутом поездок тов. СТАЛИНА, а Вы вместо ареста ее стали на путь предупреждений. Ведь такого рода предупреждения есть не что иное, как предупреждения о том, чтобы лучше следить и не попадаться агентуре ГПУ.
ОТВЕТ: По существу, это конечно так, но предупреждение это мною было сделано по прямому распоряжению ЯГОДЫ. Мне известно, что АРТЕМЕНКО – близкий человек не только РЫКОВУ, но и ЯГОДЕ, так как я ее часто встречал у ЯГОДЫ в приемной.
ВОПРОС: Какие же выводы Вы сделали из дела АРТЕМЕНКО?
ОТВЕТ: Из дела АРТЕМЕНКО я понял, что линия в отношении правых остается прежней, а из поступившего материала на РАДЕКА, также не реализованного по указанию ЯГОДЫ, я понял, что и в отношения троцкистов остается старый курс – отношений с ними не обострять.
ВОПРОС: О каком нереализованном материале на РАДЕКА в 1935 г. Вы говорите?
ОТВЕТ: В январе 1935 года агентура донесла о том, что в квартире РАДЕКА имеется тайник, в котором спрятана переписка РАДЕКА с ТРОЦКИМ и шифры для этой переписки. Эту сводку я передал ЯГОДЕ и поставил перед ним вопрос об обыске у РАДЕКА, но ЯГОДА в этом отказал. У нас были все возможности изъять эти важнейшие документы из тайника, но ЯГОДА не пошел и на это, а я не использовал этот агентурный материал вплоть до осени 1936 года, т.е. до ареста РАДЕКА. При аресте РАДЕКА тайник действительно был обнаружен, но шифров уже, конечно, там не было.
ВОПРОС: Выходит, что после злодейского убийства т. КИРОВА ничего не изменилось, Вы продолжали выгораживать и укрывать активную к.-р. работу террористов – троцкистов и правых.
ОТВЕТ: После убийства КИРОВА для того, чтобы не бросилась в глаза наша бездеятельность в борьбе с троцкистами и зиновьевцами, мы развернули работу по так называемой “массовой контрреволюции”, т.е. по террористическим и антисоветским высказываниям. Поэтому цифры арестованных были весьма велики, и за этими цифрами мы скрывали нашу бездеятельность против настоящих контрреволюционеров-террористов.
Правда, в конце 1935 года мы под нажимом ЦК развернули работу по троцкистам, произвели аресты в Москве, Горьком – ОЛЬБЕРГА, ШЕМЕЛЕВА, ТРУСОВА, ФЕДОТОВА и других, но и тогда ЯГОДА и я по его установке вели дело так, чтобы ограничить круг арестованных троцкистов, а главное, чтобы не задеть старых испытанных кадров Троцкого. Так, я помню, весной 1936 года ЯГОДА прямо приказал мне свернуть дело троцкистов, и я хотел было закончить дело, но тут вмешался ЕЖОВ и доказал, что мы к настоящим троцкистским кадрам и к настоящему троцкистскому центру еще не подошли, и заставил развертывать дело.
ВОПРОС: Какие еще акты предательства Вы совершили?
ОТВЕТ: В 1932 году мною были получены из Особого Отдела ОГПУ материалы о довереннейшем человеке Троцкого – ОЛЬБЕРГЕ. Проверив в СПО эти данные, которые полностью подтвердились, так как в СПО была разработка на этих лиц, я направил рапорт своего сотрудника БОГЕНА руководству ОГПУ. В рапорте было сказано, что все лица упомянутые в сводке Особого Отдела, известны СПО, разрабатываются, и что разработка активизируется и усиливается введением новой агентуры. Фактически я никакой новой агентуры в разработку не ввел, и материалы продолжали лежать без всякого движения. В 1935 г. от НКВД Белорусской ССР было получено сообщение о том, что ОЛЬБЕРГ находится в Минске и связался там с троцкистами. Этот материал я не реализовал, не желая поднимать старых дел.
ОЛЬБЕРГ был арестован лишь в Горьком, после того, как он там провалился.
ВОПРОС: Вы не сказали о всех предательских актах, совершенных Вами в ОГПУ?
ОТВЕТ: Я все сказал. Возможно, что я упустил мелкие факты, о которых не помню.
ВОПРОС: Почему Вы умалчиваете о том специальном режиме, который Вы установили в тюрьмах особого назначения?
Этот режим давал возможность злейшим врагам народа иметь связь с волей и руководить оттуда своей антисоветской работой.
ОТВЕТ: Я был назначен начальником СПО ОГПУ в конце 1931 года, когда ЯГОДОЙ уже был установлен такой режим в изоляторах, при котором заключенные троцкисты, зиновьевцы и правые имели полную возможность свободно общаться друг с другом, устанавливать, путем получения книг, посылок и писем, связь с лицами находящимися на свободе и пользоваться большой свободой в стенах самого изолятора. Внутри изолятора был установлен такой порядок, что заключенные имели возможность даже жениться и жить со своими женами. Я, в целях облегчения положения находящихся в политизоляторах политических арестованных, этого порядка не менял.
После убийства КИРОВА порядок в изоляторах пересматривался. Решающее слово в пересмотре режима содержания заключенных было за СПО, так как подавляющее число содержащихся в политизоляторах – троцкисты, зиновьевцы и правые, – числились за СПО. Желая по возможности облегчить положение заключенных, я при выработке новой инструкции максимально обеспечил интересы осужденных троцкистов, зиновьевцев и правых. Этот новый распорядок был утвержден в 1935 году ПРОКОФЬЕВЫМ.
ВОПРОС: Следствие располагает данными о том, что после убийства КИРОВА не только сохранился смягченный режим в политизоляторах, но что был пересмотрен целый ряд дел осужденных троцкистов, зиновьевцев и правых и что в результате этого пересмотра целый ряд террористов был освобожден. Так ли это?
ОТВЕТ: Да. Целый ряд дел в отношении осужденных действительно был Особым Совещанием пересмотрен по моему представлению, и целый ряд заключенных был освобожден. Формально я при этом руководствовался распоряжением ЯГОДЫ, данным мне в 1933 году после инструкции от 8 мая о том, что все осужденные после отбытия ими срока заключения, если против них не возбуждено нового следственного дела, освобождаются. Мне, конечно, было совершенно ясно, что обстановка после убийства КИРОВА резко изменилась, и что это распоряжение ЯГОДЫ должно быть пересмотрено, но я этого вопроса не ставил, а продолжал практику освобождения троцкистов, зиновьевцев и правых, окончивших сроки заключения. ЯГОДА знал об этом и тоже не ставил вопроса о пересмотре своего распоряжения. Между нами хотя и не было разговоров на эту тему, но мы друг друга понимали, и я освобождал этих контрреволюционеров с его ведома.
ВОПРОС: Таким образом, Вы с одной стороны под нажимом т. ЕЖОВА арестовывали троцкистов и предателей, а с другой – потихоньку от ЦК и тов. ЕЖОВА освобождали террористов.
ОТВЕТ: Да, именно так мы и делали.
ВОПРОС: Назовите членов контрреволюционной организации с которыми Вы были связаны в Москве?
ОТВЕТ: В Москве я был связан с ЯГОДОЙ, КОЛОТИЛОВЫМ (до 1933 г.), с приезжавшими ко мне ВАСИЛЬЕВЫМ и БУТОРОВЫМ, а также ФУРЕРОМ.
ВОПРОС: Дайте показания о Ваших связях с ФУРЕРОМ?
ОТВЕТ: С ФУРЕРОМ я познакомился в 1926 г. или в 1927 г. в санатории в Севастополе, куда я приехал из Иванова. В тот период времени у меня не было никаких политических колебаний; у ФУРЕРА я их также не замечал, хотя неоднократно вел с ним беседы на политические темы. После этой встречи и совместной жизни в санатории до приезда ФУРЕРА в 1935 году в Москву я встречался с ФУРЕРОМ на партийных съездах, конференциях и съездах Советов в Москве. Однажды, кажется это было во время XVI-го Съезда Партии, я встретился с ФУРЕРОМ у ВОЛОВИЧА. В этот период времени, т.е. до переезда ФУРЕРА на постоянную работу в Москву, у меня с ним не было той особой близости, которая установилась между нами в Москве.
ВОПРОС: Если у Вас в это время не было особой близости с ФУРЕРОМ, то почему же Вы давали ему телеграммы в Горловку, чтобы он Вас встречал при Ваших проездах мимо Горловки?
ОТВЕТ: Действительно, я дважды давал ФУРЕРУ телеграммы о том, чтобы он меня встречал в Горловке. Я хотел заехать в Горловку для того, чтобы познакомиться с реконструкцией города.
ВОПРОС: В 1934 году Вам было известно, что ФУРЕР троцкист?
ОТВЕТ: Нет, я узнал, что ФУРЕР троцкист значительно позже.
ВОПРОС: Когда и при каких обстоятельствах Вы это узнали?
ОТВЕТ: В конце 1935 года я получил агентурную сводку о том, что ФУРЕР имеет связь с украинскими троцкистами. В сводке было указано, что ФУРЕР встречается с ними в Москве, и что эти связи у ФУРЕРА были установлены уже давно. В сводке упоминалась фамилия ЛОГИНОВА – украинского троцкиста, принимавшего активное участие в борьбе против партии еще в 1926-1927 годах. Из сообщения видно было, что и ФУРЕР является троцкистом.
ВОПРОС: Какое направление Вы дали этому материалу?
ОТВЕТ: Агентурную сводку о ФУРЕРЕ я передал ЯГОДЕ. ЯГОДА, зная, что я близок лично с ФУРЕРОМ, сказал мне, чтобы я прощупал ФУРЕРА, выяснил, какое он имеет отношение к троцкистам и сообщил бы ему о результате этого выяснения. Он при этом подчеркнул, что ФУРЕР “нам может понадобиться”.
ВОПРОС: Что значит “может нам понадобиться”?
ОТВЕТ: Я понял это так, что ФУРЕР может нам понадобиться как человек, находящийся на ответственной работе и пользующийся большим доверием в Московской организации. ЯГОДА везде хотел иметь своих людей.
ВОПРОС: Что же Вы сделали по этому поручению?
ОТВЕТ: В первую же встречу с ФУРЕРОМ у меня на даче в Серебряном бору в конце 1935 года я имел с ним с глазу на глаз на эту тему беседу. В этой беседе он мне признался, что является троцкистом, что связан с контрреволюционной троцкистской организацией и что связь с организацией он поддерживает через Зам<естителя> Наркомпути ЛИВШИЦА.
ВОПРОС: Как же он Вам об этом рассказал, зная, что Вы начальник Секретно-Политического отдела ГУГБ НКВД?
ОТВЕТ: Я уже показал, что у меня установились с ФУРЕРОМ очень близкие отношения. Во время пребывания в Москве я с ним встречался очень часто, он бывал у меня на квартире, на даче.
Еще до этой беседы с ФУРЕРОМ я говорил ему о работе СПО ГУГБ НКВД по троцкистам и зиновьевцам в связи с делом об убийстве КИРОВА. Между нами были прямые разговоры о проводимых СПО ГУГБ арестах, о чем я говорить не имел права. Наконец, в этой беседе я сам рассказал ему об агентурных материалах, уличающих его в связях с троцкистами. Он понимал, что после таких откровенных разговоров я не могу быть ему опасен.
ВОПРОС: Вы рассказали о своем разговоре с ФУРЕРОМ ЯГОДЕ?
ОТВЕТ: Да, рассказал. ЯГОДА внимательно выслушал и сказал: “Очень хорошо, он нам пригодится”. Больше разговоров о ФУРЕРЕ у меня с ЯГОДОЙ не было.
ВОПРОС: О каких агентурных материалах Вы рассказывали ФУРЕРУ?
ОТВЕТ: Сейчас обо всем мне трудно вспомнить. Помню, что я ему рассказывал о ходе следствия по делу убийства КИРОВА, о произведенных в связи с этим арестах, говорил ему неоднократно о разработках ряда троцкистов и зиновьевцев. Рассказал ему о вскрытом в Горьком деле ОЛЬБЕРГА, ФУРТИЧЕВА и других. Говорил, что в связи с этим производятся широкие аресты по всему Союзу.
ВОПРОС: Вы показали, что ФУРЕР в беседе с Вами сказал, что связан с троцкистской организацией через ЛИВШИЦА. Как Вы на это реагировали?
ОТВЕТ: Я заявил ФУРЕРУ, что ЛИВШИЦ известен как активней троцкист в прошлом, и что эта связь может его, ФУРЕРА, провалить, и поэтому надо быть исключительно осторожным. ФУРЕР мне возражал. Он ссылался на исключительное доверие, которым пользуется ЛИВШИЦ как заместитель Народного Комиссара Путей Сообщения, на широкий круг ответственнейших работников, которые встречаются с ЛИВШИЦЕМ и в служебной, и в частной обстановке. ФУРЕР считал, что поэтому он может без всяких опасений встречаться с ЛИВШИЦЕМ.
ВОПРОС: А Вы говорили ФУРЕРУ о том, что состоите в контрреволюционной организации правых?
ОТВЕТ: Нет, этого я ему не говорил, не говорил ему и о своих связях с правыми по Иванову и Москве.
ВОПРОС: Кого из сотрудников ОГПУ Вы привлекли к контрреволюционной организации?
ОТВЕТ: Я никого из сотрудников ОГПУ в контрреволюционную организацию не вовлекал.
ВОПРОС: Какой разговор был у Вас с сотрудницей СПО ГУГБ ШАМОВСКОЙ о Вашем авторитете среди сотрудников СПО в 1936 году?
ОТВЕТ: У меня с ШАМОВСКОЙ был разговор о парторге коллектива ТИМОФЕЕВЕ и об его авторитетности среди работников СПО в связи с предполагаемой его сменой, ШАМОВСКАЯ говорила, что ТИМОФЕЕВ в коллективе не авторитетен, а действительным авторитетом в СПО пользуюсь я. Желая проверить мой авторитет среди сотрудников и узнать, нет ли с их стороны недоверия ко мне как к политическому руководителю, я спросил у ШАМОВСКОЙ – всякое ли мое распоряжение будет выполнено. ШАМОВСКАЯ ответила утвердительно. На этом разговор закончился.
ВОПРОС: Это неверно, Вы поставили перед ШАМОВСКОЙ вопрос по-другому.
ОТВЕТ: Я ее еще спросил – будет ли выполнено мое распоряжение в том случае, если оно будет преступным. ШАМОВСКАЯ не ответила мне на этот вопрос, и я перевел разговор на другую тему.
ВОПРОС: Для чего Вам нужно было перед ШАМОВСКОЙ так ставить вопрос?
ОТВЕТ: Я уже сказал, что хотел проверить свой авторитет.
ВОПРОС; Вы даете объяснение, которому нельзя поверить. Вы перед ШАМОВСКОЙ прямо ставили вопрос – выполнит ли она Ваше преступное распоряжение. Что Вы имели этим в виду? О каком поручении шла речь?
ОТВЕТ: Никакого поручения я не хотел ей давать, я хотел проверить свой авторитет.
ВОПРОС: Вы скрываете от следствия своих соучастников в предательской деятельности внутри ОГПУ.
ОТВЕТ: Я никого не скрываю. Внутри ОГПУ я был связан только с ЯГОДОЙ.
ВОПРОС: Какие еще предательские акты совершили Вы, будучи начальником Секретно-Политического Отдела ОГПУ-ГУГБ?
ОТВЕТ: Обо всех предательских актах, совершенных мною в бытность мою начальником СПО ОГПУ-ГУГБ, которые я сейчас помню, я уже дал показания.
ВОПРОС: Это неверно. Следствие располагает материалами, доказывающими, что Вы, помимо тех предательских актов, о которых дали показания, совершали и другие предательские действия, забыть которых Вы не могли,
ОТВЕТ: К своим показаниям я добавить по этому вопросу ничего не могу, так как не помню. Все что вспомню, дополнительно покажу.
ВОПРОС: В 1932 году СПО ОГПУ вел дело бывших партизан, организовывавших в Сибири восстание против советской власти. Возглавлял организацию восстания ЯКОВЕНКО. Вы знали, что ЯКОВЕНКО правый, Вы знали, что он организатор восстания, и несмотря на это не только не арестовали ЯКОВЕНКО, но в личном рапорте поставили перед руководством ОГПУ вопрос о направлении ЯКОВЕНКО на курсы марксизма. Почему Вы так поступили?
ОТВЕТ: Я действительно знал о том, что ЯКОВЕНКО правый и является организатором восстания против советской власти. Я хотел его спасти как правого. Для этой цели я и написал рапорт, который Вы мне предъявили, и в котором я все дело изобразил таким образом, чтобы выгородить ЯКОВЕНКО.
ВОПРОС: Таким образом следствие констатирует, что Вы, являясь с 1929-30 г. участником организации правых, находясь в должности начальника Губотдела ОГПУ в Иванове, а впоследствии Начальника Секретно-Политического Отдела ОГПУ-НКВД, в сговоре с бывшим Наркомом Внутренних Дел ЯГОДОЙ в течение ряда лет вели антисоветскую и предательскую работу, покрывая все действия антисоветских троцкистских, зиновьевских и правых организаций, направленных к подготовке террористических актов против руководителей партии и советского правительства, к подрыву и дезорганизации народного хозяйства путем вредительства и диверсии и, наконец, к свержению Советского строя.
Вы не даете следствию исчерпывающих показаний о своей антисоветской и предательской деятельности, а признаетесь только в тех фактах предательства, в которых Вы изобличены документально.
ОТВЕТ: Да, я полностью признаю свою антисоветскую и предательскую деятельность. Постараюсь вспомнить все факты предательства и дам следствию дополнительные показания.
Записано с моих слов верно мною прочитано –
ДОПРОСИЛ:
ЗАМ. НАРКОМА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР
КОМИССАР ГОСБЕЗОПАСНОСТИ 2 РАНГА (БЕЛЬСКИЙ)
верно: В. Астафьев (АСТАФЬЕВ)
РГАСПИ Ф. 588, Оп. 11, Д. 174, Л. 117-150.
