СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б)

тов. СТАЛИНУ.

 

Направляю Вам заявление арестованного нами участни­ка троцкистско-зиновьевской террористической организации ШАЦКИНА Л.А. от 22-го октября 1936 г.

Изложенный в заявлении ШАЦКИНА Л.А. факт неправиль­ного ведения следствия и угроз со стороны следователей не соответствует действительности. –

 

НАРОДНЫЙ КОМИССАР

ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СОЮЗА ССР:

 

(ЕЖОВ)

 

4 {октября} ноября 1936 г.

№ 58482

---

ПРОКУРОРУ СССР, ВЫШИНСКОМУ

Копия: ЦК ВКП(б), СТАЛИНУ и ЕЖОВУ

 

Хотя я с 2-го октября требую предоставления мне воз­можности вручить прокурору подробное письменное заявление о неправильном ведении следствия по моему делу, мне лишь сегодня дали этот клочок бумаги, на котором я могу лишь в совершенно недостаточной степени обосновать свою жалобу.

Мне предъявлено тягчайшее обвинение в причастности к троцкистско-зиновьевскому террористическому заговору, в чем я неповинен. Не оспаривая законности подозрений след­ствия и понимая, что следствие не может мне верить на сло­во, я все же считаю, что следствие должно тщательно и объективно проверить имеющиеся – по словам следствия – соответствующие показания. Тем более, что этим показаниям противоречит ряд фактов, которых не отрицает и следствие, а именно: троцкисты и зиновьевцы не информировали нас “леваков” о летних переговорах между ними (ЕВДОКИМОВЫМ, МРАЧКОВСКИМ и др<угими>) о терроре, мы не участвовали в заседа­нии, на котором обсуждались практические планы террора, равно как не принимали участия в органах, созданных для его практического осуществления, мы в октябре 1932 г. (буквально через несколько недель после того, как якобы приняли в сентябрьских переговорах с КАМЕНЕВЫМ террор как базу блока) внесли предложение о совместной подаче в ЦК открытого протеста против его политики, после чего не имели уже никакого отношения к троцкистско-зиновьевскому центру и т.д.

Фактически следствие лишило меня элементарнейших возможностей опровержения ложных показаний. Лейтмотив следствия: “Мы вас заставим признаться в терроре, а опро­вергать будете на том свете!” Я до сих пор не могу добить­ся ознакомления с решающими для выяснения моих отношении с блоком показаниями КАМЕНЕВА и ЕВДОКИМОВА о переговорах, которые они якобы вели со мной о терроре. Я десятки раз про­сил очной ставки с КАМЕНЕВЫМ, ЕВДОКИМОВЫМ, ТЕРОМ [1], САФОНОВОЙ, ЗИНОВЬЕВЫМ и СМИРНОВЫМ и не получил ни одной (за недостатком места я не могу здесь мотивировать этой просьбы).

Наконец, 26 сентября меня ознакомили с двумя отрыв­ками показаний СТЭНА от 20 сентября по вопросу о терроре, по поводу которых я категорически заявляю: либо соответ­ствующие следователи знают, что эти показания представляют фантастические измышления, либо они при сколько-нибудь нормальных условиях следствия легко могут это установить, но не де­лают этого. В том и другом случае они фактически вводят в заблуждение ЦК, под непосредственным наблюдением которого, по словам следствия, ведется мое дело. До сих пор записа­ны лишь, и к тому же неполно, мои показания по поводу од­ного из этих отрывков. 26 сентября я просил очной ставки со всеми лицами, упоминаемыми СТЭНОМ в связи с вопросом о терроре, в первую очередь со СТЭНОМ, ЧАПЛИНЫМ и РЕЗНИКОМ, однако до сих пор не получил ни одной. Я не могу здесь подробно касаться существа показании СТЭНА, но нетрудно доказать (не моими голословными заявлениями, а фактами, которые могут быть проверены), что я, РЕЗНИК и ЛОМИНАДЗЕ организационно порвали со СТЭНОМ еще до решающих перегово­ров с ТЕРОМ и КАМЕНЕВЫМ, что о переговорах с КАМЕНЕВЫМ (о чем он упоминает в своих показаниях) СТЭН вообще ни при каких условиях не мог знать, что собраний в таком составе, о котором он рассказывает, вообще никогда не происходило и т.д., короче говоря, что все показания СТЭНА о терроризме “левацкой” группы ложны от первого до последнего слова.

Все дело, однако, заключается в неправильных методах следствия, которые привели к появлению ложных показаний и невозможности их опровергать. Я не знаю, как допраши­вали СТЭНА. Но вот как допрашивали меня: главный мой следователь ГЕНДИН составил текст моего признания в тер­роре на четырех страницах (причем включил в него разго­воры между мной и Ломинадзе, о которых у него никаких, в том числе и ложных, данных быть не может). В случае отказа подписать это признание мне угрожали: расстрелом без суда или после пятнадцатиминутной формальной проце­дуры заседания Военной Коллегии в кабинете следователя, во время которой я должен буду ограничиваться только односложными ответами “да” и “нет”; организованным избиением в уголовной камере Бутырской тюрьмы; применением пыток; ссылкой матери и сестры в Колымский край. Два раза мне не давали спать по ночам “пока не подпишешь”, причем во время одного сплошного двенадцатичасового допроса (ночью) следователь УЛЬРИХ [2] командовал: “встать! очки снять!” и размахивал кулаками перед моим лицом, “встать! ручку взять! подписать!” и т.д. Я отнюдь не для того привожу эти факты, чтобы протестовать против них с точки зрения абстрактного гуманизма, а хочу лишь сказать, что такие приемы после нескольких десятков допросов, большая часть которых посвящена ругательствам, человека могут довести до такого состояния, при котором могут возникнуть ложные показания.

Важнее, однако, другое: следователь требует подписа­ния признания именем партии и в интересах партии. Причем если в одних случаях он утверждал, что все в этом тексте правда, то в других случаях, в ответ на мои заявления, что мне все это неизвестно, отвечал: “Поймите, что никому не интересно, знали ли вы это или нет”. На мой прямой вопрос: “Должен ли я подписывать эти показания, если я действительно ниче­го не знал о терроре?” ‒ я получил прямой ответ: “Да, в интересах партии вы должны это сделать”.

Возможно, что со СТЭНОМ дело обстояло несколько иначе, возможно, что решающее значение для него имел тот факт, что он действительно, как утверждает следователь, имел какой-то разговор с ЗИНОВЬЕВЫМ о терроре и, чувствуя свою виновность, надеется своими “разоблачениями” спасти свою жизнь и сделать возможным свое примирение с партией. Ясно одно: ложные показания возникли в результате неправильного ведения следствия.

Поэтому я настоятельно прошу назначить авторитетную и беспристрастную проверку следствия по моему делу (и вообще по делу об обвинении “левацкой” группы в терроре). Прошу также (по причинам, для обоснования которых у меня уже не хватает места) перед судом передопросить меня по всем моим показаниям в прокуратуре (особенно о роли кавказцев в 1930 г.) и вызвать на суд в качестве свидетелей всех троцкистов, зиновьевцев и “леваков”, которых я упоминал выше.

Если моя настоящая просьба о проверке следствия покажется вам недостаточно убедительной, прошу предоставить мне возможность письменно или устно мотивировать ее более подробно.

 

22 октября 1936 г.

 

Л. ШАЦКИН.

 

Верно:

 

 

РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 251, Л. 42-47 машинописная копия.

---