СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) –

тов. СТАЛИНУ.

 

Направляю Вам заявления арестованного АРКУСА Г.М.

 

НАРОДНЫЙ КОМИССАР 

ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СОЮЗА ССР: (Г. ЯГОДА)

 

26 июля 1936 г.

№ 57092

---

Наркомвнудел 

г. Москва                                                                                                                                              

21 июля 1936 г.                          

 

ЦК ВКП(б) –

тов. С Т А Л И Н У

 

Дорогой тов. СТАЛИН!

 

Я обращаюсь к Вам за помощью и доверием. Я арестован, мне предъявлено чудовищное обвинение, что я, ТУМАНОВ, БИТКЕР – участники контрреволюционной группировки. От меня нити должны повести к ПЯТАКОВУ, хотя этой фамилии мои следователи не упоминали. Я категорически отвергаю это обвинение – это ложь, – это наплел на меня какой-нибудь негодяй, у которого нет совести. Мне не верят. Я совершил бы тягчайшее преступление перед партией, если бы оболгал себя, оболгал товарищей, честно и пре­данно работающих на ответственной большой работе, и вырвал бы из рядов активных строителей н<ашей> родины крупных организаторов-хозяйственников.

Я представляю себе ход мыслей следователей: 1) АРКУС, кажется, или участвовал в оппозиции – встречался с огромным количеством видных оппозиционеров в 25-29 г. – хотя, как будто, активной оппозиционной работы не вел.

2) АРКУС встречался с КАМЕНЕВЫМ, когда вел переговоры с представителями концессии Лена-Гольдфильдс.

3) АРКУС встречался на курорте в Гаграх в 32-м году с КАМЕНЕВЫМ, СМИЛГОЙ и ЛОМИНАДЗЕ.

4) По возвращении СОКОЛЬНИКОВА из Лондона был в 33-м году 2-3 раза у него на квартире.

Вся эта логическая схема была бы верна только в том случае, когда не видишь или не хочешь видеть живого человека, его ра­боты, его настроений и его другого окружения.

Я действительно колебался, встречался с рядом виднейших оппозиционеров в 25-29 годах, но никогда никакой активной оп­позиционной работы не вел. У меня на квартире, в Берлине, несколько времени жил ПЯТАКОВ. Он был тогда исключен из партии и вел активную оппозиционную работу. Спросите у него, поче­му он меня не привлек к оппозиционной работе и оппозиционным разговорам. Спросите у А.С. СВАНИДЗЕ, который был тогда в Бер­лине, может быть, он вспомнит наш политический спор с ПЯТАКОВЫМ, когда ПЯТАКОВ сказал, что у нас кулацкие настроения, и он с нами больше разговоров на политические темы вообще вести не будет. Я очень прошу Вас, спросите у тов. ПЯТАКОВА и тов. СВА­НИДЗЕ отзыв обо мне за этот период.

В отношении встреч с КАМЕНЕВЫМ в 30-31-х годах (он был тогда председ<ателем> Главконцесскома) категорически заявляю, что эти встречи носили только деловой характер, никаких антипартийных разговоров КАМЕНЕВ со мной не вел. В число этих встреч вошли встречи (кроме помещения ГКК) на квартире – против Александровского сада. Дело было так: было заседание у тов. Молотова, где были КАМЕНЕВ, ПЯТАКОВ, РЫКОВ и я. КАМЕНЕВ за­был захватить с собой проект постановления по переговорам с концессионерами. – Обсуждали без постановления, и по окончании заседания КАМЕНЕВ просил меня зайти на квартиру отредактиро­вать проект постановления, что я и сделал. И вторая встреча, на даче в Быково. Я приехал из Берлина после переговоров с концессионерами, позвонил КАМЕНЕВУ о встрече, он сказал мне, что уезжает на дачу, будет за городом пару дней и очень просит приехать к нему туда и рассказать о ходе переговоров. Если у контрреволюционера КАМЕНЕВА сохранилось хоть немного сове­сти, – он должен подтвердить эти мои объяснения.

О встрече в Гаграх. Я утверждаю, что это была ку­рортная встреча. Жил я в доме отдыха Лакобы, там же жил и СМИЛГА. Я помню, что за завтраком в ответ на какое-то иро­ническое замечание СМИЛГИ по вопросам политики – я ему сказал, что, если бы он меньше занимался бы критикой, а больше работой, – у него и настроения были бы другие. Я помню, что в парке остановился около КАМЕНЕВА, который читал газету, и на ироническое замечание по вопросам коллективизации я ему сказал, что он не видит нового молодого поколения, ко­торое выросло за эти годы, для которых все трудности нипочем.

Я не исключаю, что могли быть в этой группе контр­революционеров, при мне, еще какие-либо антипартийные или иронические замечания по вопросам политики, на которые я не реагировал, не желая превращать свой отдых в политическую дискуссию. Вообще свое обывательское отношение к ним, якшание с ними, на основе которых эти люди могли сде­лать выводы, что я к ним сочувственно отношусь, пред­ставляет собой мою основную ошибку (по существу, это беспринципность, недостаточная большевистская закалка).

О посещении СОКОЛЬНИКОВА после приезда из Лондона я помню, что я приходил туда с ИОНОВЫМ, это предрешало характер разговоров – литература, радио, кино, заграни­ца. ИОНОВ в последние годы, по моим впечатлениям, аполи­тичный человек. Я не помню за эти посещения каких-либо антипартийных разговоров и т.п.

Все эти встречи относятся к 30, 31, 32 и 33 годам, когда я вел ответственнейшую работу по валютным расче­там с заграницей, когда я неоднократно Вам писал, тов. СТАЛИН, по этим вопросам, когда я вел активнейшую ра­боту по мобилизации валютных ресурсов, когда я вел работу по привлечению заграничных кредитов, когда я пользовался исключительным доверием ЦК, – что меня могло толкать тогда к оппозиционной работе? Не было этого – окружение у меня было другое: МАРЬЯСИН, ПЯТА­КОВ, КАЦНЕЛЬСОН, БЕЛЕНЬКИЙ из КСК и др<угие>. Прошу опросить этих людей, я убежден, что они меня хорошо охарактери­зуют. Тем более, за последующие годы я не заслужил и подозрений.

Тов. СТАЛИН, я все эти годы честно и преданно ра­ботал, отдавая все свои силы, неужели после стольких лет работы я заслужил положение государственного преступника. Поверьте мне, я бесконечно предан н<ашей> партии, спросите у МАРЬЯСИНА и ПЯТАКОВА – это мои ближайшие друзья, они Вам дадут верную характеристику обо мне, спросите у тов. СВАНИДЗЕ, – он знает меня много лет.

Окажите мне доверие и дайте мне возможность на любом участке в любом месте преданной работой искупить [1] свое преступление и эти мои прегрешения перед партией. Об этом преступлении [2] (обман-двурушничество) я говорил тов. Н.И. ЕЖОВУ, вызовите его, он Вам расскажет, как это про­изошло. Я скрыл при обмене партдокументов свои колеба­ния и встречи с оппозиционерами в 25-29-х годах.

У меня есть сила, энергия, знания, преданность пар­тии, я оправдаю В<аше> доверие. –

 

АРКУС. –

 

”   ” июля 1936 г.

 

ВЕРНО:  

 

Оперуполномоч<енный> СПО ГУГБ

Ст<арший> Лейтенант Гос<ударственной> Без<опасности> Светлов

 

РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 230, Л. 17-25. Машинописная копия и автограф.

---

ЦК ВКП(б) –

тов. ЕЖОВУ Н.И.

 

Я написал письмо тов. СТАЛИНУ с изложением моего дела – просьба с ним ознакомиться (копия имеется в НКВД). Я вспомнил дополнительные факты, которые считаю необходимым Вам сообщить и дополнить этим свое письмо тов. СТАЛИНУ.

1. По вопросу о связях и участии в оппозиции 25-29 г. В 28-м или 29-м году – меня встретил РЕЙНГОЛЬД на улице (ка­жется, на Тверском или Никитском бульваре) и просил меня, не могу ли я помочь перевести валюту за границу (кажется, для закупки типографии), я ему ответил, что подумаю, можно ли это сделать, решив для себя, что я этого не сделаю. Я после этого с ним неко­торое время не встречался, чтобы показать этим, что я этого не сделаю. Встретившись с ним через некоторое время, РЕЙНГОЛЬД мне сказал, что это дело отпало или урегулировано, я не вдавался в подробности, так как вообще не сочувствовал всему этому делу. Знание этого факта и несообщение его партии считаю своим тяже­лым преступлением.

2. Я писал тов. СТАЛИНУ, что не помню антипартийных разговоров во время посещения СОКОЛЬНИКОВА после возвращения его из Лондона. Я не могу вспомнить таких разговоров, так как путаюсь, был ли при моих посещениях РЕЙНГОЛЬД или нет. Если РЕЙНГОЛЬД при моих посещениях был, значит антипартийные разговоры были. Надо прове­рить это по показаниям РЕЙНГОЛЬДА. Может быть, это относится к 28-29 годам, когда я бывал у СОКОЛЬНИКОВА вместе с РЕЙНГОЛЬДОМ. Во всяком случае, еще раз подтверждаю, что после приезда СОКОЛЬНИКО­ВА из Лондона я там был 2-3 раза и после этого посещения СОКОЛЬНИКОВА прекратил.

3. Я подтверждаю свои объяснения, данные в письме тов. СТАЛИНУ, о встречах с КАМЕНЕВЫМ по делам Главконцескома и о встрече в Гаграх.

4. Продумывая и вспоминая все свои преступления перед пар­тией, я прихожу к позорным для себя выводам. Я скрывал от партии свои колебания или участие в оппозиции в 25-29 годах, активной оппозиционной работы не вел, но пользовался таким доверием, что РЕЙНГОЛЬД мог говорить со мной о таком преступном деле, как по­купка за границей типографии. Об этом преступном факте я тоже пар­тии не сообщил. Так мог поступить только враг (хоть бы он это и объяснял товарищескими чувствами и не сочувствовал этому делу вообще). Решив прекратить оппозиционные встречи, считая, что у меня разногласий с партийной линией нет, я в Гаграх якшаюсь с контрреволюционерами. В 33-м году по приглашению РЕЙНГОЛЬДА прихожу к нему в гости с женой. В 33-м году бывал 2-3 раза у СОКОЛЬНИКОВА. Присутствую или участвую в антипартийных разговорах. Об этих встречах и оппозиционных настроениях партии не сообщаю. В 31 году, а может быть и в 32 году несколько раз был на квартире у ТУМАНОВА, чувствовал его неизжитые оппозиционные настроения, пар­тии об этом тоже не сообщил. Прекратив с 33 года посещения СОКОЛЬНИКОВА, РЕЙНГОЛЬДА, я прекращаю их как обыватель, который прекратил “знакомство домами”.

Все эти факты говорят о том, что я продолжал быть, если это политически расценить, обманщиком и двурушником в пар­тии, уговаривавшим себя, что он разногласий с партией не имеет, что эти встречи – это встречи со старыми товарища­ми (РЕЙНГОЛЬД, ТУМАНОВ) или долг вежливости (СОКОЛЬНИКОВЫ – во время пребывания в Лондоне я у них часто бывал), что их оппозиционные настроения временные и они вернутся на правильную партийную дорогу, свое поддакивание или нереагирование на их оппозиционные антипартийные разговоры – нежеланием ссориться с товарищами и знакомыми и оправ­дание себя тем, что я честно и преданно выполняю свою пар­тийную работу, работая в банке на очень напряженной в то время работе, и никакой оппозиционной работы не веду.

Вся эта позорная гниль оппозиционности и обывательщины вросли в меня, и нужен был удар по башке (арест и сидение в камере, когда можешь все продумать), чтобы все это осознать. Был у меня разрыв между уровнем развития моего как крупного хозяйственника и уровнем развития партийца, кото­рый не дорос до понимания элементарных истин существа партии большевиков. Нужен был арест, чтобы все это партии рассказать. Мне стыдно и больно об этом писать, но что же делать. Единственное, что говорит в мою пользу, – это то, что, как видно, РЕЙНГОЛЬД, понял, что я порвал с ним. В 35-м году встретив его в столовке, когда его исключали из партии, он мне об этом даже не сказал.

В моей жизни есть одно светлое пятно – это моя честная и преданная работа в банке. Этой работе я отдавал все свои силы, работая так, как должен работать преданный большевик.

Я прошу Вас рассказать тов. СТАЛИНУ сущность это­го моего письма. Скажите ему, к нему приходят все с радостью и горем, и я со своим горем иду к нему и прошу его дать мне возможность преданной работой на лю­бом участке, в любом месте искупить свои преступления и вернуть к себе доверие партии и правительства. Я сейчас крепче, чем я был, беспредельно предан и на­шей родине.

 

АРКУС.

 

Верно:

 

 

РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 230, Л. 26-28. Машинопись.

---