СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) –
тов. СТАЛИНУ.
Направляю Вам заявления арестованного АРКУСА Г.М.
НАРОДНЫЙ КОМИССАР
ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СОЮЗА ССР: (Г. ЯГОДА)
26 июля 1936 г.
№ 57092
Наркомвнудел
г. Москва
21 июля 1936 г.
ЦК ВКП(б) –
тов. С Т А Л И Н У
Дорогой тов. СТАЛИН!
Я обращаюсь к Вам за помощью и доверием. Я арестован, мне предъявлено чудовищное обвинение, что я, ТУМАНОВ, БИТКЕР – участники контрреволюционной группировки. От меня нити должны повести к ПЯТАКОВУ, хотя этой фамилии мои следователи не упоминали. Я категорически отвергаю это обвинение – это ложь, – это наплел на меня какой-нибудь негодяй, у которого нет совести. Мне не верят. Я совершил бы тягчайшее преступление перед партией, если бы оболгал себя, оболгал товарищей, честно и преданно работающих на ответственной большой работе, и вырвал бы из рядов активных строителей н<ашей> родины крупных организаторов-хозяйственников.
Я представляю себе ход мыслей следователей: 1) АРКУС, кажется, или участвовал в оппозиции – встречался с огромным количеством видных оппозиционеров в 25-29 г. – хотя, как будто, активной оппозиционной работы не вел.
2) АРКУС встречался с КАМЕНЕВЫМ, когда вел переговоры с представителями концессии Лена-Гольдфильдс.
3) АРКУС встречался на курорте в Гаграх в 32-м году с КАМЕНЕВЫМ, СМИЛГОЙ и ЛОМИНАДЗЕ.
4) По возвращении СОКОЛЬНИКОВА из Лондона был в 33-м году 2-3 раза у него на квартире.
Вся эта логическая схема была бы верна только в том случае, когда не видишь или не хочешь видеть живого человека, его работы, его настроений и его другого окружения.
Я действительно колебался, встречался с рядом виднейших оппозиционеров в 25-29 годах, но никогда никакой активной оппозиционной работы не вел. У меня на квартире, в Берлине, несколько времени жил ПЯТАКОВ. Он был тогда исключен из партии и вел активную оппозиционную работу. Спросите у него, почему он меня не привлек к оппозиционной работе и оппозиционным разговорам. Спросите у А.С. СВАНИДЗЕ, который был тогда в Берлине, может быть, он вспомнит наш политический спор с ПЯТАКОВЫМ, когда ПЯТАКОВ сказал, что у нас кулацкие настроения, и он с нами больше разговоров на политические темы вообще вести не будет. Я очень прошу Вас, спросите у тов. ПЯТАКОВА и тов. СВАНИДЗЕ отзыв обо мне за этот период.
В отношении встреч с КАМЕНЕВЫМ в 30-31-х годах (он был тогда председ<ателем> Главконцесскома) категорически заявляю, что эти встречи носили только деловой характер, никаких антипартийных разговоров КАМЕНЕВ со мной не вел. В число этих встреч вошли встречи (кроме помещения ГКК) на квартире – против Александровского сада. Дело было так: было заседание у тов. Молотова, где были КАМЕНЕВ, ПЯТАКОВ, РЫКОВ и я. КАМЕНЕВ забыл захватить с собой проект постановления по переговорам с концессионерами. – Обсуждали без постановления, и по окончании заседания КАМЕНЕВ просил меня зайти на квартиру отредактировать проект постановления, что я и сделал. И вторая встреча, на даче в Быково. Я приехал из Берлина после переговоров с концессионерами, позвонил КАМЕНЕВУ о встрече, он сказал мне, что уезжает на дачу, будет за городом пару дней и очень просит приехать к нему туда и рассказать о ходе переговоров. Если у контрреволюционера КАМЕНЕВА сохранилось хоть немного совести, – он должен подтвердить эти мои объяснения.
О встрече в Гаграх. Я утверждаю, что это была курортная встреча. Жил я в доме отдыха Лакобы, там же жил и СМИЛГА. Я помню, что за завтраком в ответ на какое-то ироническое замечание СМИЛГИ по вопросам политики – я ему сказал, что, если бы он меньше занимался бы критикой, а больше работой, – у него и настроения были бы другие. Я помню, что в парке остановился около КАМЕНЕВА, который читал газету, и на ироническое замечание по вопросам коллективизации я ему сказал, что он не видит нового молодого поколения, которое выросло за эти годы, для которых все трудности нипочем.
Я не исключаю, что могли быть в этой группе контрреволюционеров, при мне, еще какие-либо антипартийные или иронические замечания по вопросам политики, на которые я не реагировал, не желая превращать свой отдых в политическую дискуссию. Вообще свое обывательское отношение к ним, якшание с ними, на основе которых эти люди могли сделать выводы, что я к ним сочувственно отношусь, представляет собой мою основную ошибку (по существу, это беспринципность, недостаточная большевистская закалка).
О посещении СОКОЛЬНИКОВА после приезда из Лондона я помню, что я приходил туда с ИОНОВЫМ, это предрешало характер разговоров – литература, радио, кино, заграница. ИОНОВ в последние годы, по моим впечатлениям, аполитичный человек. Я не помню за эти посещения каких-либо антипартийных разговоров и т.п.
Все эти встречи относятся к 30, 31, 32 и 33 годам, когда я вел ответственнейшую работу по валютным расчетам с заграницей, когда я неоднократно Вам писал, тов. СТАЛИН, по этим вопросам, когда я вел активнейшую работу по мобилизации валютных ресурсов, когда я вел работу по привлечению заграничных кредитов, когда я пользовался исключительным доверием ЦК, – что меня могло толкать тогда к оппозиционной работе? Не было этого – окружение у меня было другое: МАРЬЯСИН, ПЯТАКОВ, КАЦНЕЛЬСОН, БЕЛЕНЬКИЙ из КСК и др<угие>. Прошу опросить этих людей, я убежден, что они меня хорошо охарактеризуют. Тем более, за последующие годы я не заслужил и подозрений.
Тов. СТАЛИН, я все эти годы честно и преданно работал, отдавая все свои силы, неужели после стольких лет работы я заслужил положение государственного преступника. Поверьте мне, я бесконечно предан н<ашей> партии, спросите у МАРЬЯСИНА и ПЯТАКОВА – это мои ближайшие друзья, они Вам дадут верную характеристику обо мне, спросите у тов. СВАНИДЗЕ, – он знает меня много лет.
Окажите мне доверие и дайте мне возможность на любом участке в любом месте преданной работой искупить [1] свое преступление и эти мои прегрешения перед партией. Об этом преступлении [2] (обман-двурушничество) я говорил тов. Н.И. ЕЖОВУ, вызовите его, он Вам расскажет, как это произошло. Я скрыл при обмене партдокументов свои колебания и встречи с оппозиционерами в 25-29-х годах.
У меня есть сила, энергия, знания, преданность партии, я оправдаю В<аше> доверие. –
АРКУС. –
” ” июля 1936 г.
ВЕРНО:
Оперуполномоч<енный> СПО ГУГБ
Ст<арший> Лейтенант Гос<ударственной> Без<опасности> Светлов
РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 230, Л. 17-25. Машинописная копия и автограф.
ЦК ВКП(б) –
тов. ЕЖОВУ Н.И.
Я написал письмо тов. СТАЛИНУ с изложением моего дела – просьба с ним ознакомиться (копия имеется в НКВД). Я вспомнил дополнительные факты, которые считаю необходимым Вам сообщить и дополнить этим свое письмо тов. СТАЛИНУ.
1. По вопросу о связях и участии в оппозиции 25-29 г. В 28-м или 29-м году – меня встретил РЕЙНГОЛЬД на улице (кажется, на Тверском или Никитском бульваре) и просил меня, не могу ли я помочь перевести валюту за границу (кажется, для закупки типографии), я ему ответил, что подумаю, можно ли это сделать, решив для себя, что я этого не сделаю. Я после этого с ним некоторое время не встречался, чтобы показать этим, что я этого не сделаю. Встретившись с ним через некоторое время, РЕЙНГОЛЬД мне сказал, что это дело отпало или урегулировано, я не вдавался в подробности, так как вообще не сочувствовал всему этому делу. Знание этого факта и несообщение его партии считаю своим тяжелым преступлением.
2. Я писал тов. СТАЛИНУ, что не помню антипартийных разговоров во время посещения СОКОЛЬНИКОВА после возвращения его из Лондона. Я не могу вспомнить таких разговоров, так как путаюсь, был ли при моих посещениях РЕЙНГОЛЬД или нет. Если РЕЙНГОЛЬД при моих посещениях был, значит антипартийные разговоры были. Надо проверить это по показаниям РЕЙНГОЛЬДА. Может быть, это относится к 28-29 годам, когда я бывал у СОКОЛЬНИКОВА вместе с РЕЙНГОЛЬДОМ. Во всяком случае, еще раз подтверждаю, что после приезда СОКОЛЬНИКОВА из Лондона я там был 2-3 раза и после этого посещения СОКОЛЬНИКОВА прекратил.
3. Я подтверждаю свои объяснения, данные в письме тов. СТАЛИНУ, о встречах с КАМЕНЕВЫМ по делам Главконцескома и о встрече в Гаграх.
4. Продумывая и вспоминая все свои преступления перед партией, я прихожу к позорным для себя выводам. Я скрывал от партии свои колебания или участие в оппозиции в 25-29 годах, активной оппозиционной работы не вел, но пользовался таким доверием, что РЕЙНГОЛЬД мог говорить со мной о таком преступном деле, как покупка за границей типографии. Об этом преступном факте я тоже партии не сообщил. Так мог поступить только враг (хоть бы он это и объяснял товарищескими чувствами и не сочувствовал этому делу вообще). Решив прекратить оппозиционные встречи, считая, что у меня разногласий с партийной линией нет, я в Гаграх якшаюсь с контрреволюционерами. В 33-м году по приглашению РЕЙНГОЛЬДА прихожу к нему в гости с женой. В 33-м году бывал 2-3 раза у СОКОЛЬНИКОВА. Присутствую или участвую в антипартийных разговорах. Об этих встречах и оппозиционных настроениях партии не сообщаю. В 31 году, а может быть и в 32 году несколько раз был на квартире у ТУМАНОВА, чувствовал его неизжитые оппозиционные настроения, партии об этом тоже не сообщил. Прекратив с 33 года посещения СОКОЛЬНИКОВА, РЕЙНГОЛЬДА, я прекращаю их как обыватель, который прекратил “знакомство домами”.
Все эти факты говорят о том, что я продолжал быть, если это политически расценить, обманщиком и двурушником в партии, уговаривавшим себя, что он разногласий с партией не имеет, что эти встречи – это встречи со старыми товарищами (РЕЙНГОЛЬД, ТУМАНОВ) или долг вежливости (СОКОЛЬНИКОВЫ – во время пребывания в Лондоне я у них часто бывал), что их оппозиционные настроения временные и они вернутся на правильную партийную дорогу, свое поддакивание или нереагирование на их оппозиционные антипартийные разговоры – нежеланием ссориться с товарищами и знакомыми и оправдание себя тем, что я честно и преданно выполняю свою партийную работу, работая в банке на очень напряженной в то время работе, и никакой оппозиционной работы не веду.
Вся эта позорная гниль оппозиционности и обывательщины вросли в меня, и нужен был удар по башке (арест и сидение в камере, когда можешь все продумать), чтобы все это осознать. Был у меня разрыв между уровнем развития моего как крупного хозяйственника и уровнем развития партийца, который не дорос до понимания элементарных истин существа партии большевиков. Нужен был арест, чтобы все это партии рассказать. Мне стыдно и больно об этом писать, но что же делать. Единственное, что говорит в мою пользу, – это то, что, как видно, РЕЙНГОЛЬД, понял, что я порвал с ним. В 35-м году встретив его в столовке, когда его исключали из партии, он мне об этом даже не сказал.
В моей жизни есть одно светлое пятно – это моя честная и преданная работа в банке. Этой работе я отдавал все свои силы, работая так, как должен работать преданный большевик.
Я прошу Вас рассказать тов. СТАЛИНУ сущность этого моего письма. Скажите ему, к нему приходят все с радостью и горем, и я со своим горем иду к нему и прошу его дать мне возможность преданной работой на любом участке, в любом месте искупить свои преступления и вернуть к себе доверие партии и правительства. Я сейчас крепче, чем я был, беспредельно предан и нашей родине.
Верно:
РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 230, Л. 26-28. Машинопись.
[1] В рукописном варианте зачеркнуты слова «свою вину».
[2] В рукописном варианте зачеркнуты слова «об этой вине»