ПРОТОКОЛ ОЧНОЙ СТАВКИ
Между ЕВДОКИМОВЫМ Григорием Еремеевичем и ЗИНОВЬЕВЫМ Григорием Евсеевичем.
От 12 января 1935 года.
Вопрос ЕВДОКИМОВУ: Вы показали, что до последнего времени существовала организация зиновьевцев. Подтверждаете ли Вы это?
Ответ: Подтверждаю, что до последнего времени существовала организация зиновьевцев.
Вопрос ЕВДОКИМОВУ: Вы показали следствию, что антипартийная организация зиновьевцев стояла на контрреволюционных позициях. Подтверждаете ли Вы это?
Ответ: Подтверждаю. Поскольку мы оставались на прежней платформе 1925-27 г.г., которая съездом партии была призвана контрреволюционной, поскольку в основных вопросах – как коллективизация, индустриализация, внешняя политика, внутрипартийный режим, – у нас были точки зрения, противопоставлявшие себя генеральной линии Центрального Комитета, поскольку по всем этим вопросам мы критиковали линию партии, как это сказано в моих показаниях, постольку, не говоря уже о самом факте существования контрреволюционной организации, позиция организации являлась контрреволюционной.
Вопрос ЕВДОКИМОВУ: Вы показали, что до последнего времени существовал московский центр организации, в состав которого входили и Вы. Подтверждаете ли Вы это?
Ответ: Да, подтверждаю.
Вопрос ЕВДОКИМОВУ: Назовите участников московском центра?
Ответ: В Московский центр входили ЗИНОВЬЕВ, КАМЕНЕВ, ЕВДОКИМОВ, БАКАЕВ, КУКЛИН, ШАРОВ, ГЕРТИК, ГЕССЕН Сергей, ГОРШЕНИН, ХАРИТОНОВ (пока он не отошел), ЗАЛУЦКИЙ (тоже пока он не отошел), ФЕДОРОВ.
ХАРИТОНОВ начал отходить от участия в центре незадолго до своего отъезда за границу. Это относится к периоду 1931-32 г.г. Это не был открытый разрыв со стороны ХАРИТОНОВА с заявлением кому-нибудь из нас, что он порывает с нами. Потом из разговоров об его отношении к исключению Зиновьева из партии за связь с РЮТИНЫМ и компанией у меня создалось такое впечатление, что с этого момента он отмежевывается от нас. Правда, говорилось это в связи с его выступлением, имевшим место на ячейке во время его работы за границей, где он в крайне резких формах заклеймил поведение ЗИНОВЬЕВА.
После этого я с ним не встречался. Но, имея такие отзывы о его настроениях, я с ним не пытался затрагивать общеполитических вопросов, и он, со своей стороны, тоже этих вопросов не поднимал.
Относительно ФЕДОРОВА должен сказать, что и он в последнее время как-то мало с нами был связан, кроме того, он с ЗИНОВЬЕВЫМ также не встречался в последнее время. Во время встреч со мной он на политические темы не говорил. Хотя во время нашей последней встречи в Сочи была обстановка, которая располагала к таким разговорам. Я говорю о 1934 годе, с его стороны таких попыток уже не было.
Вопрос ЕВДОКИМОВУ: Назовите известных Вам участников к.-р. группы зиновьевцев в Ленинграде, существовавшей до последнего времени.
Ответ: Из участников к.-р. группы зиновьевцев в Ленинграде мне известны: РУМЯНЦЕВ, ЛЕВИН, КОТОЛЫНОВ, РЭМ, МИРОНОВ, ШИРЯЕВ Дм., МАНДЕЛЬШТАМ, МЯСНИКОВ, КОСТРИЦКИЙ, НАЛИВАЙКО, ТОЛМАЗОВ.
Я должен сказать относительно КОСТРИЦКОГО и НАЛИВАЙКО, что при моих последних встречах с ними в 1933-34 г.г. у меня с ними разговоров на политические темы не было. Из их поведения мне казалось, что если даже они не изжили своих контрреволюционных убеждений, то они, по крайней мере, хотят легализоваться в том смысле, чтобы не связывать себя политическими разговорами со мной, так как они знали, что я остаюсь на прежних враждебных партии позициях.
Вопрос ЕВДОКИМОВУ: В своих показаниях от 12 января 1935 года Вы сообщили следствию, что ЗИНОВЬЕВ неоднократно говорил Вам, что между московским центром и ленинградской контрреволюционной организацией существует налаженная связь. Подтверждаете ли Вы это?
Ответ: Связь с ленинградской группой зиновьевцев у нас была все время. Она носила такой характер, что или ленинградцы-зиновьевцы, приезжая в Москву, заходили к кому-нибудь из членов московского центра, или члены московского центра, бывая в Ленинграде, виделись с кем-нибудь из ленинградской зиновьевской группы.
Вопрос ЕВДОКИМОВУ: Кто конкретно из московского центра приезжал в Ленинград, и кто из ленинградской группы приезжал в Москву?
Ответ: Я начну со следующих, несколько отдаленных, примеров. В 1928 году во время похорон ЛАШЕВИЧА, организация которых была рассчитана на возможность вызова демонстрации сочувствия со стороны наших единомышленников в Ленинграде, после похорон у меня на квартире в Ленинграде, где были ЗИНОВЬЕВ, БАКАЕВ и я, не помню, был ли кто-нибудь еще из москвичей, собралась группа ленинградцев-зиновьевцев. Были: РУМЯНЦЕВ, НАЛИВАЙКО, КОСТРИЦКИЙ. Кто еще был – я не помню, но было, конечно, больше, чем трое, у меня слабая память на фамилии. У БАКАЕВА память лучше. Может быть, Григорий Евсеевич вспомнит, кто еще был.
Эти встречи членов московского центра с ленинградцами-зиновьевцами вылились в разговоры о необходимости сохранения наших кадров в Ленинграде и связей с москвичами-зиновьевцами.
В 1929 году, когда я поехал в Ленинград лечиться, Григорий Евсеевич предлагал мне попробовать установить связи хотя бы с несколькими десятками рабочих партийцев из зиновьевцев, оставшихся в Ленинграде на производстве. Я от этого отказался. Григорий Евсеевич должен это подтвердить. Я заявил, что эта затея может повести только к тому, что не успею я связаться не только с несколькими десятками рабочих, а и с несколькими рабочими, как это станет известно кому это ведать надлежит, и нас выметут не только из Ленинграда и Москвы, но и из партии.
Я указывал ЗИНОВЬЕВУ также на то, что это не вяжется с нашей установкой на врастание в партию, а это было одной из наших задач.
Задачу врастания в партию мы понимали своеобразно не в смысле разрыва с нашим прошлым, а в смысле обмана партии, заявляя одно, а делая другое.
В начале 1929 года, когда я лечился в Ленинграде и в связи с этим проживал в Ленинграде с января по май месяц, ко мне на квартиру пришел С. ГЕССЕН с КОТОЛЫНОВЫМ, РУМЯНЦЕВЫМ и еще не помню, кто именно, но кто-то еще был – не помню. Они подняли вопрос об образовании в Ленинграде подпольного центра зиновьевцев, впечатление было такое, что они еще до прихода ко мне говорили на эту тему. Я отнесся тогда к этому крайне отрицательно, и впоследствии во время моего пребывания в Ленинграде ленинградские зиновьевцы этого вопроса передо мной уже не ставали.
Считаю нужным сказать, что, отказываясь от поручения ЗИНОВЬЕВА и отвечая ГЕССЕНУ и др<угим> по вопросу об организация центра в Ленинграде отрицательно, я проявлял не больше лояльности по отношению к партии, чем другие члены московского центра, а только большую осторожность, т.е. я хочу сказать, что я принципиально не был бы против этих предложений, если бы проведение их в жизнь не несло опасности нашего разгрома.
Теперь, переходя к отдельным поездкам в Ленинград, я должен начать о себе.
До 1931 года в Ленинграде жил мой зять ТАРАСОВ Петр, который в это время и позднее оставался на прежних контрреволюционных позициях зиновьевско-троцкистского блока.
Я не знаю его настроений теперь, потому что не видел его уже больше года, но знаю, что по чистке партии исключен из партии как не изживший своих прежних зиновьевско-троцкистских настроений. Он прислал мне по этому поводу письмо, к сожалению, у меня самого нет привычки хранить писем, и оно у меня не сохранилось. В этом письме он свое исключение рассматривал как неправильное, кончая письмо заверением, что он приложит все усилия к тому, чтобы вернуться в ряды партии. Насколько это искренне, мне трудно судить, потому что посылка письма именно такого содержания, может быть, с его стороны была простой осторожностью.
В 1930 году или в 1931 году я у него встретил (ТАРАСОВ жил в Ленинграде) РУМЯНЦЕВА. Разговор во время встречи носил характер антипартийный. Конкретно о чем говорили, я сейчас припомнить не могу, помню только, что РУМЯНЦЕВ говорил о том, что “у меня и моих ребят настроения твердо остаются прежними”.
Я знаю, что Петр ТАРАСОВ, проживая в Ленинграде, с некоторыми из ленинградцев-зиновьевцев, которых я выше перечислил, довольно часто встречался и, конечно, во время этих встреч он говорил с ними о моих настроениях и, возможно, и об оценках, которые я давал. Так что мои связи с ленинградскими зиновьевцами не исчерпываются, конечно, только моими личными встречами с отдельными зиновьевцами в Ленинграде.
Вопрос ЕВДОКИМОВУ: Объясните точно, что Вы подразумеваете под личными встречами?
Ответ: Под личными встречами я имею в виду такие, когда я сам встречался с зиновьевцами. Из ленинградцев-зиновьевцев я в Москве встречался с КОСТРИЦКИМ, НАЛИВАЙКО, МАНДЕЛЬШТАМОМ, МИРОНОВЫМ, РЭМ<ОМ>, ЦЕЙТЛИНЫМ Яковом и ЛЕВИНЫМ Вл. Причем сейчас трудно конкретно припомнить, велись ли во время всех этих встреч с каждым из них разговоры на общеполитические темы в антипартийном духе, но независимо от того, имели ли место или не имели место эти разговоры, эти встречи были встречами людей с общим антипартийным прошлым, от этого прошлого и от тех к.-р. позиций, на которых они стояли, не отказавшихся и расценивавших всю политическую внутреннюю и внешнюю обстановку с прежних своих к.-р. позиций.
Исключение из этого составляют только мои встречи в 1933-34 г. с НАЛИВАЙКО и КОСТРИЦКИМ и последняя встреча в июле или августе мес<яце> 1934 г. с РЭМОМ. О первых двух я говорил уже выше. О РЭМЕ должен сказать только то, что в эту последнюю встречу мы с ним на общеполитические темы не говорили.
Мне известно также, что ГЕССЕН во время своих поездок и после 1929 года встречался в Ленинграде с участниками ленинградской подпольной организации. То же самое и ГЕРТИК. По-моему, ГЕРТИК специально ездил в Ленинград, например, по поводу исключения ЗИНОВЬЕВА из партии по рютинскому делу с тем, чтобы довести до сведения ленинградцев о решении московского центра, как нужно вести себя на партийных собраниях при обсуждении этого вопроса. Ездил ГЕРТИК и в другие моменты в Ленинград. Точно сейчас указать даты и цели таких поездок я затрудняюсь.
Вопрос ЕВДОКИМОВУ: Носили ли эти поездки ГЕРТИКА организационный характер?
Ответ: ГЕРТИК во время этих поездок встречался с ленинградцами-зиновьевцами и несомненно эти встречи носили антипартийный характер.
Бывал в Ленинграде и встречался с участниками подпольной зиновьевской организации также БАКАЕВ. Бывали в Ленинграде также ШАРОВ и КУКЛИН. Они тоже встречались с лицами, входившими в ленинградскую подпольную организацию зиновьевцев. Конкретно об этих поездках мне сейчас трудно сказать.
Вопрос ЕВДОКИМОВУ: Относительно приезда ЛЕВИНА в Москву Вы знаете что-нибудь?
Ответ: Во время одной из своих поездок в Москву в 1932 г. ЛЕВИН был не только у меня, но и у Григория Евсеевича ЗИНОВЬЕВА в Ильинском. ЗИНОВЬЕВ потом мне говорил, что ЛЕВИН передавал ему относительно ухудшившегося снабжения рабочих в Ленинграде и роста в связи с этим недовольства, а также о росте недовольства среди студенчества в связи с их якобы тяжелым материальным положением.
В заключение хочу сказать, что все эти связи были такого порядка, что они давали нам возможность в любой момент при нашем желании осведомить о чем мы находим нужным наших сторонников, входивших в ленинградскую подпольную организацию.
Вопрос ЕВДОКИМОВУ: В своих показаниях Вы сообщили, что члены московского центра, особенно ЗИНОВЬЕВ, на сборищах и при встречах с отдельными членами центра систематически обсуждали до последнего времени вопросы политики партии во враждебном духе, допуская при этом контрреволюционные злобные и клеветнические выпады против руководства партии и советского правительства. Подтверждаете ли Вы это?
Ответ: Да, подтверждаю. Я уже говорил выше, что мы оставались на наших прежних к.-р. позициях 1925-27 г.г. Поэтому критика наша была контрреволюционной. Кроме того, мы в силу своих политических убеждений и решений съезда партии, объявивших эти убеждения несовместимыми с принадлежностью к партии, поставлены были в невозможность это свое отношение к внутренней и международной политической обстановке выявить открыто, и это обстоятельство приводило к тому, что критика, конечно, носила очень острый характер.
Вопрос ЕВДОКИМОВУ: До последнего времени?
Ответ: Я потом скажу. Причем действительно против руководства партии и, собственно, против т. СТАЛИНА допускались к.-р. злобные клеветнические выпады.
Например, по вопросы коллективизации и индустриализации мы говорили, что коллективизация проводится в таких формах и такими темпами, которые вызывают излишние громадные накладные расходы (накладные расходы и в смысле экономическом, и в смысле политическом), что индустриализация проводится без достаточного учета ресурсов страны, без достаточного сосредоточения внимания и средств на действительно руководящих звеньях и объектах, что, во-первых, приводит к перенапряженности планов и, во-вторых, – к отсутствию увязки отдельных элементов народного хозяйства. Как пример приводили затруднения с транспортом.
Отсюда утверждение ЗИНОВЬЕВА, которое он неоднократно высказывал, что “СТАЛИН дорого обойдется стране”. Это была его формула, но оценка эта была не только его одного, но и других членов центра.
Внутрипартийный режим мы расценивали как режим небывалого аппаратного насилия.
Вопрос ЕВДОКИМОВУ: Подтверждаете ли Вы, что враждебные, антипартийные оценки всех мероприятий партии и советского правительства имели место до последнего времени?
Ответ: За последнее время, как я уже показывал раньше, у нас разговоры на эти темы становились все реже, и наша критика сосредотачивалась по преимуществу на коминтерновских вопросах. Мы обвиняли Центральный Комитет (и руководство Коминтерна) в том, что Центральный Комитет, неправильно понимая идею победы социализма в одной стране, не принимает в ответственнейшие для международного рабочего движения моменты должных мер к активизации международного рабочего движения в соответствии с представляющимися возможностями. Таким образом, по существу, в этом основном вопросе большевизма (победа социализма в одной стране) мы выдвигали прежние наши обвинения против Центрального Комитета и руководства Коминтерна в национальной ограниченности. Ограничение за последнее время антипартийной критики генеральной линии партии по преимуществу коминтерновскими вопросами я объясняю тем, что громадные хозяйственные достижения внутри страны, громадный культурный подъем, рост благосостояния трудящихся масс не представлял возможности для критики в целом и оставлял очень мало простора для антипартийной критики по отдельным вопросам, особенно после XVII съезда партии.
Должен сказать, в частности, по отношению к ЗИНОВЬЕВУ, что за последнее время у него кроме меня и ГОРШЕНИНА едва ли кто бывал. Разговоров на хозяйственные темы у меня с ЗИНОВЬЕВЫМ за последнее время не было.
Вопрос ЕВДОКИМОВУ: Что Вы называете последним временем?
Ответ: Если взять 1934 год, но это не значит, что изменились настроения у меня или у ЗИНОВЬЕВА или других членов центра. В этом смысле показательной является моя последняя беседа с ЗИНОВЬЕВЫМ в ноябре 1934 года. Во время этой беседы он говорил о том, что работа по установлению единого фронта в принципе ведется неправильно в том смысле, что, как, например, во Франции, Коминтерн идет на установление единого фронта с социалистической партией, не предъявляя никаких условий II Интернационалу, т.е. фактически отдавая инициативу в деле создания единого фронта в руки II Интернационала.
Вопрос ЗИНОВЬЕВУ: Подтверждаете ли Вы все эти показания ЕВДОКИМОВА?
Ответ: Пока ЕВДОКИМОВ говорит о 1928-29 г.г. – почти все верно. Я тоже припоминаю нашу антипартийную работу в этих же чертах. Похороны ЛАШЕВИЧА, разговоры, которые тогда были вокруг этих похорон о попытках тогда договариваться с безвожденцами, – все это совпадает.
Дальше для меня совершенно неясна масса вещей. По делу московского центра. В 1928 году он действительно существовал, и мы работали в нем. Официальный роспуск этого центра произошел, по-моему, в 1929 году по предложению, кажется, КАМЕНЕВА и того же ЕВДОКИМОВА. С тех пор каких-нибудь собраний состава центра не было с той оговоркой, что в 1932 году происходило оживление среди людей центра, хотя и в 1932 году я тоже не помню какого-нибудь собрания оформленного центра. Так что говорить о центре, скажем, после 1932 г., в особенности в 1933-34 г.г., мне казалось совершенно неправильно. Никто не сможет назвать ни одного собрания, ни одного вопроса, которые сколько-нибудь организованно обсуждались бы. Не было этого, не было и не могло быть потому, что все же мы перестали верить во многое из своей платформы. Надо также сказать, что пятилетка для нас не прошла даром и излечивала нас от многих антипартийных установок.
ШАРОВА я не видал (т.е. не разговаривал с ним) несколько лет, ГЕРТИКА не видал с 1932 года, БАКАЕВА также не видал с 1932 года, если не считать мимолетной встречи при других в Кисловодске, на улице в 1932 году. КУКЛИНА я не видел с 1932 года и виделся с ним только раз в конце 1934 года, причем беседа была совсем не прежнего характера. Так что центра в том понимании, в каком он у нас был в 1927-28-29 г.г., нет и не было.
Вообще говоря, антипартийные фракции или остатки каких-нибудь антипартийных групп в Москве и Ленинграде смотрели на эти несколько человек, как я, КАМЕНЕВ, ЕВДОКИМОВ и др<угие>, как на “центр”. Я не могу сказать, чтобы я в последние годы смотрел так, но они смотрели на нас как на центр.
Вопрос ЗИНОВЬЕВУ: Вы отвечайте прямо на вопрос. Следствием устанавливается, что центр существовал и до последнего времени, стало быть, речь идет не о том, как на Вас кто-то смотрел, а как Вы сами рассматривали группу лиц, названную ЕВДОКИМОВЫМ в составе московского центра.
Ответ: Конечно, можно сказать: Вы не собирались в полном составе, и вопросы не обсуждались 9 человеками из осторожности. Конечно, могли собираться в разных местах по два-три человека и т.п. Но ведь и этого не было. По крайней мере, я об этом не знаю. Т.е. я знал, что эти люди встречаются, что у них остаются антипартийные настроения, но центром в строгом смысле я этого не считал.
Вопрос ЗИНОВЬЕВУ: Вы не хотите признать очевидных фактов?
Ответ: Не было организованного существования.
Вопрос ЗИНОВЬЕВУ: Все материалы говорят об этом организованном существовании. Подтверждаете ли Вы наличие центра?
Ответ: Я говорил, что эти люди несомненно рассматривали друг друга, и их внешний мир рассматривал, как остатки “Ленинградской оппозиции”, но не собирались они вместе на сборы, ни один вопрос за последние годы организованно не обсуждали. 1932 год я уже описывал следствию подробно. 1932 год был последним годом трудностей, как теперь выяснилось для нас, и годом величайших трудностей. Тогда замечались очень крупные колебания во многих оппозиционных группировках в Москве и, в частности, у нас. И опять-таки я не скажу, что я помню какие-нибудь специальное собрание центра как центра в 1932 году.
Вопрос ЗИНОВЬЕВУ: Это отговорки. Отвечайте по существу поставленного Вам вопроса о центре.
Ответ: излагаю факты, как они в моей памяти запечатлелись. В 1932 году, конечно, было большое “оживление” у нас, но и тогда не было ни одного полного собрания. Собирались по нескольку человек, хотели выработать общее мнение, была мысль о том, что, может быть, надо выступить, может быть, сказать. Так или иначе, действительно напрашивался вопрос о том, что надо как-нибудь сказать. Это было в 1932 г.
В 1933-34 г.г. ничего подобного не было, так же как и не было никаких встреч. Я встречался с ЕВДОКИМОВЫМ очень редко, и то мы много говорили о пустяках, но говорили, конечно, и о политике.
Вопрос ЗИНОВЬЕВУ: Признаете ли Вы, что после Вашего провала по рютинскому делу и после вашего возвращения из ссылки работа центра не приостанавливалась?
Ответ: В последнее время у меня с ЕВДОКИМОВЫМ были разговоры о заграничных делах, о международной прессе и т.д. В 1933-34 г.г. я считал, что никакого центра нет и, повторяю, не виделся почти ни с кем. С КАМЕНЕВЫМ виделись и говорили более или менее изо дня в день. С другими не виделись.
Опять-таки мы подходим во всех смыслах к финалу, и надо говорить ясно, что все группа, которая здесь перечислена, долгое время себя рассматривала как моральное представительство ленинградской оппозиции. Это так. И я это признаю.
Вам кажется, что я увиливаю, когда я говорю о подлинном центре только по 1928-29 г.г., но это было действительно так, как я говорю.
Колебания и враждебность к партии по одним вопросам, по другим, в общем, конечно, у нас оставались и гораздо позже. Разговоры, что нас “не оценили”, что “мы во многом были правы”, – также оставались, но все это не то, что было раньше.
Слушали мы охотно каждую из антипартийных групп, но все-таки на какой-нибудь конкретный шаг мы не шли и в 1932 году. Конечно, это объяснялось, в некотором смысле, предосторожностью. Но отчасти и внутренними сомнениями. Многие “устои” нашей платформы заколебались. И в своих антипартийных установках мы тоже были не железные. От многих антиморальных установок мы начали и внутренне отказываться, и на партруководство ввиду явных и крупных успехов смотрели уже иными глазами. Это не “заслуга”, конечно, но это факт.
Вопрос ЗИНОВЬЕВУ: То, что Вы не пошли на какой-нибудь конкретный шаг в 1932 г., объясняется не столько предосторожностью, сколько провалом рютинской группы и Вашей и КАМЕНЕВА высылкой.
Ответ: Нет, полной правдой будет сказать, что было воздействие и пятилетки, и всего ходя развития.
Вопрос ЗИНОВЬЕВУ: И тем не менее Вы продолжали оставаться на прежних контрреволюционных позициях.
Ответ: Да. Вот, например, в 1929-30 г. вышел сборник документов о борьбе партии с ленинградской оппозицией, составленный ЯРОСЛАВСКИМ. Мы все ухватились за эти материалы, по документам, собранным в ней, мы уверяли себя, что мы по многим вопросам “оказались правы”, что в этом наша “историческая заслуга”. Конечно, я признаю теперь, что это было рецидивами контрреволюционных настроений.
Если бы Вы меня спросили до ареста о московском центре, я бы искренно сказал, что такого нет.
Конечно, у всех у нас оставалось недовольство Центральным Комитетом, оставался камень за пазухой, это я не отрицаю, но факт остается фактом, что мы последние годы не собирались, занимались каждый своим делом. У ЕВДОКИМОВА, БАКАЕВА и пр<очих> больше встреч на квартирах было семейного порядка. Что же касается ленинградской организации, то я о ней не знал.
Конечно, ЕВДОКИМОВ может об этом говорить, но я понятия не имел, что в Ленинграде существует какой-то центр в последние годы.
Вопрос ЗИНОВЬЕВУ: РУМЯНЦЕВА, МАНДЕЛЬШТАМА, КОТОЛЫНОВА Вы знали?
Ответ: Я был уверен, что эта “безвожденская” молодежь давным-давно показала нам спину, я понятия не имел, что они ведут какую-то работу, я был уверен, что в последние годы они втянуты в работу и более или менее честно работают для партии.
В 1932 году во время известного возрождения центра, даже и тогда, когда я не помню, чтобы в Ленинграде была какая-нибудь организация.
Вопрос ЗИНОВЬЕВУ: ЛЕВИН к Вам приезжал?
Ответ: Верно, приезжал, но не было никаких подобных разговоров, и ни о какой организации я не слышал. Может быть, дело было сделано так, что без меня создали организацию. ЕВДОКИМОВ скажет, говорил ли, например, он мне в последние годы об организации в Ленинграде или нет. Я знаю, что этого не было, и, что касается этой “безвожденческой” публики, я ничего о них не знал.
Вопрос ЗИНОВЬЕВУ: Вы несомненно знали, что быв<шие> участники зиновьевской оппозиции укрепились в Ленинграде. Вы также знали, что они остаются на своих старых контрреволюционных позициях. Подтверждаете ли Вы это?
Ответ: О ЛЕВИНЕ я знал, что он также думает, что, де, во многом мы “были правы”, но не было разговоров об организации. Я знаю, что я в очень невыгодном положении перед следствием, но, если бы Вы меня спросили месяц тому назад, я бы искренно сказал – не знал и не знаю.
Вопрос ЗИНОВЬЕВУ: То, что Вы не даете показаний правдивых, видно хотя бы из того, что на каждом допросе Вы под давлением фактов вносите немного нового против прошлых показаний. ВЫ сегодня кое-что, правда, в незначительной дозе, подтвердили. Следствие Вам предлагает дать правдивые показания на поставленные Вам вопросы.
Ответ: То, что я вспоминаю, я готов подтвердить и подтверждаю. Сказал то, что действительно помню. Я тут правду хочу сказать. Меня огорошило, как и всех, убийство т. КИРОВА.
Я не отрицаю, что подтверждение мною фактов на следствии и рассказ в дальнейшем всего известного мне был эволюцией от тех позиций, на которых я находился в начале следствия.
Я должен признать, что, когда я был арестован, я, конечно, не пришел сюда с желанием все рассказать. Но я уже давно пришел к тому мнению, что я должен теперь сказать и о себе, и о других все.
Я до сих пор говорю, что не понимаю истории с ленинградской организацией. Я должен был знать об этой работе, я не мог не знать о ней, но не знал.
Среди связанных со мной людей я был, может, и плохим, но все же каким-то организатором, и не могло все это пройти мимо меня. Но я говорю честно, что я не понимаю, о чем и о какой организации идет разговор. Я до сих пор не могу понять этой тайны.
Что ЕВДОКИМОВ ездил в Ленинград, что он говорил со своим зятем, об это частично была речь, но чтобы я знал, что ЛЕВИН сошелся с РУМЯНЦЕВЫМ, что они организовали какой-то ленинградский центр, – я не знал.
Вопрос ЗИНОВЬЕВУ: Все материалы следствия говорят о противоположном. Наиболее ярким выражением деятельности организации в Ленинграде является выстрел в т. КИРОВА и его гибель.
Ответ: Я говорю сейчас про Москву. Для нас это было новостью и неожиданностью, и я не могу допустить, чтобы Вы меня действительно подозревали в соучастии в совершении террористического акта или в поощрении, или в сочувствии фашистскому убийству С.М. КИРОВА.
Вопрос ЗИНОВЬЕВУ: Следствием установлено, что Вы и Ваши единомышленники воспитывали своих сторонников в духе ненависти к руководству партии и особенно т. СТАЛИНУ. Резкими выпадами Вы обостряли настроения, разжигали Ваших сторонников против руководителей партии. Что среди Ваших сторонников есть люди решительные, активные, – это Вы знали. Вы разжигали террористические настроения у своих членов организации, и Вы не могли не понимать, что это ведет к террору.
Ответ: О моем принципиальном отношении к террору я думаю, что могу не распространяться. Я всегда был далек от этого, как небо от земли. Я этих людей много лет не видел и не слышал, и не могло мне в голову прийти, что они могут стать террористами. Что касается ленинградской организации, то я ее не знал и ни от кого не слышал о ней за последние годы.
Вопрос ЗИНОВЬЕВУ: Это голословное отрицание. Следствие предлагает Вам дать правдивый ответ.
Ответ: Я действительно не знал этого. С ЛЕВИНЫМ я беседовал, но никакой организационной встречи это обстоятельство не имело. Я знал только, что ЛЕВИН более или менее настроен антипартийно, как и я.
Вопрос ЗИНОВЬЕВУ: В 1932 году Вы говорили ГЕРТИКУ, чтобы он привез к Вам ЛЕВИНА. Признаете ли Вы это?
Ответ: ЛЕВИНА действительно привез ко мне ГЕРТИК. Чтобы я просил его об этом – не помню.
Вопрос ЗИНОВЬЕВУ: Подтверждаете ли Вы, что ЛЕВИН возглавлял ленинградскую организацию?
Ответ: Ничего не знаю по этому поводу два последних года. Что ГЕРТИК ездил в Ленинград в 1932 году по поводу моего исключения – я не помню. С ГЕРТИКОМ я прощался перед отъездом в ссылку, это верно. КОСТРИЦКОГО я в прошлом году встретил в Кисловодске, он еле-еле со мной поздоровался. Я даже удивился.
Говорят о сборищах в 1932-33 г.г., я не знаю никаких сборищ в 1933 году, про 1932 год я сказал следствию подробно. Не было сборищ этих, т.е. с моим участием в 1933-34 г.г. Их не было и не могло быть. Я и сейчас говорю, что я говорил с трибуны XVII съезда совершенно искренне.
Относительно единого фронта во Франции. Верно, что в последнее время у меня был об этом разговор с ЕВДОКИМОВЫМ, я этим вопросом очень интересовался. Обсуждение этого вопроса не было в каком-либо злостном тоне, а в тоне критики. Что Коминтерн “беспризорен”, об это было у меня много разговоров с тем же ЕВДОКИМОВЫМ, с КАМЕНЕВЫМ, но сейчас об этом говорить не время и не место.
Ликвидация кулачества как класса относится к 1930 г. ЕВДОКИМОВ говорит, что мы в это время говорили о том, что “руководители партии дорого обойдутся стране”, это верно, я тогда тоже говорил это.
Вопрос ЗИНОВЬЕВУ: Такие разговоры были и позже в 1931-1932, 1933 и 1934 г.г., подтверждаете ли Вы это?
Ответ: Не скрываю, что и в 1933, и в 1934 г.г. с каким-нибудь близким человеком из числа названных у меня могли быть разговоры, но они далеко не носили характера разжигания. Была мечта, чтобы нам поверили, и чтобы т. СТАЛИН дал нам работать “по-настоящему”, в частности, мы все останавливались на этой линии оттого, что понемногу все-таки втягивались в работу.
Поскольку затронут вопрос, я должен сказать, что часто мы думали, <что> если бы нам дали “должную работу”, то эти разногласия, которые у нас оставались, очень быстро пошли бы на рассасывание. Было бы ли это так на деле – конечно, вопрос другой.
Я искренне прошу ЕВДОКИМОВА, чтобы он объяснил, как было дело с ленинградской организацией. Я не знал про ленинградскую организацию, и самое большое, что я здесь в ДПЗ допустил, самое большое, до чего я мог додуматься, – это что, вероятно, у них были какие-нибудь личные встречи, как у нас были в Москве, и что к этим связям примкнул убийца С.М. КИРОВА – НИКОЛАЕВ. Вот все, что я могу показать.
Вопрос ЕВДОКИМОВУ: Хотите ли Вы что-либо добавить к вашим показаниям на очной ставке?
Ответ: Относительно наших настроений в 1933-34 г.г. я уже говорил в своих показаниях и считаю необходимым подтвердить здесь, что в 1933-34 г.г. наши встречи состоялись все реже и реже. Повторяю то, что сегодня уже сказал. Что во время этих встреч наша критика сосредоточивалась по преимуществу на вопросах Коминтерна.
В отношении характеристики наших настроений в 1933-34 г.г. я с ЗИНОВЬЕВЫМ согласен, но считаю необходимым тут же добавить, и я в своих показаниях уже об этом говорил, что это все-таки не были настроения людей, понявших преступность тех контрреволюционных позиций, на которых они стояли в свое время. 1934 г. был одним из тех моментов, во время которого мы говорили, что проводится в жизнь наша линия.
ЗИНОВЬЕВ говорил не раз, что наша историческая заслуга заключается в том, что мы толкали партию и подтолкнули ее на правильный путь. В такие моменты мы говорили, что генеральная линия партии в основном правильна, только проводится она углубленно, что приводит к большим накладным расходам и т.д.
Это было настроением людей, которые оставались на своих прежних позициях и которые, судя по всему прошлому, если бы представилась возможность или появилась бы причина, подталкивающая к активизации, то они снова стали бы активизироваться.
Вопрос ЕВДОКИМОВУ: Против партии?
Ответ: Да. Теперь относительно ленинградской организации. ЗИНОВЬЕВ говорит, что если бы его спросили некоторое время тому назад об этой ленинградской организации, он сказал бы, что ничего о ней не знает.
Как известно следствию, я в первое время отвечал так же на этот вопрос, потому что и я, и ЗИНОВЬЕВ тут упускали из виду то обстоятельство, что дело не в форме, не в названии, а в существе того, что происходило в Ленинграде и что нам было известно.
А нам было известно, что в Ленинграде есть определенный круг лиц из быв<ших> зиновьевцев, остающихся на прежних контрреволюционных позициях зиновьевского контрреволюционного блока 1925-1927 г.г., что эти лица связаны между собой на почве этих антипартийных настроений.
Я уже говорил в своих показаниях и здесь повторяю примеры, которые в своих показаниях приводил. Когда мы решали вопрос в Москве, на московском центре, о том, как нам реагировать на партийных собраниях на исключение из партии ЗИНОВЬЕВА по рютинскому делу, мы это ранение принимали не только для Москвы, но и для Ленинграда. Мы рассчитывали, что это решение более или менее организованно будет проведено в жизнь в Ленинграде нашими сторонниками.
Мне тоже нелегко далось осознание этого самого существования организации. Когда я первое время говорил, что относительно ленинградской подпольной организации зиновьевцев как о такой я не знаю, и когда в протоколе очной ставки с тем же ШАРОВЫМ я просил исправить прямой вопрос следствия о том, что мне известно о деятельности организации в Ленинграде, на такую формулировку: “Что Вам известно об отдельных участниках организации в Ленинграде”, – я был неправ.
Я тогда допустил ошибку ту же, которую допустил сейчас ЗИНОВЬЕВ, т.е. упустил из вида существо дела, что основное не в том, какую форму носила организация, а в факте существования в Ленинграде определенной группы лиц – наших единомышленников, связь их между собой и их связь с Москвой в тех формах, о которых я говорил.
Что касается террористического акта, жертвой которого пал тов. КИРОВ, я уже говорил в своих показаниях и здесь повторяю, – да, политическую и моральную ответственность за этот акт мы должны нести. Потому что едва ли сложилась бы подпольная организация “зиновьевцев” в Ленинграде, если бы не наша политика многолетнего обмана партии, если бы не то обстоятельство, что в Москве существовала наша группа, которую все оппозиционные группировки, так сказать, внешний мир, как выразился ЗИНОВЬЕВ, и ленинградские зиновьевцы, считали моральным центром бывш<ей> оппозиции.
Я повторяю, что это был не моральный центр оппозиции, это был центр, который в различные моменты, вне зависимости от положения в стране и в партии, оставался все время на контрреволюционных позициях и возглавлял группу лиц, антипартийно настроенных, готовых активно выступить со своими политическими взглядами в противоположность взглядам партии.
Если бы не наличие этого обстоятельства, то в Ленинграде, по всей вероятности, не могла бы сложиться подпольная контрреволюционная организация зиновьевцев, которая здесь сложилась.
Считаю необходимым добавить, что, сознавая нашу политическую и моральную ответственность в том смысле, как я сказал выше, за террористический акт против тов. КИРОВА, я заявляю, что этот акт противоречит всем моим политическим убеждениям, всему моему политическому прошлому.
На поставленные мне вопросы ответы записаны правильно:
На поставленные мне вопросы ответы записаны правильно –
Г. ЗИНОВЬЕВ.
ОЧНУЮ СТАВКУ ПРОИЗВОДИЛИ:
ЗАМ НАРКОМА ВД – АГРАНОВ.
НАЧ. ЭКО ГУГБ НКВД – МИРОНОВ.
ЗАМНАЧ СПО ГУГБ НКВД – ЛЮШКОВ.
ПОМНАЧ СПО ГУГБ НКВД – РУТКОВСКИЙ.
верно:
РГАСПИ Ф. 671, Оп. 1, Д. 134, Л. 166-188.