ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
ЕВДОКИМОВА Григория Еремеевича от 14 декабря 1934 г.
ВОПРОС: Следствие располагает данными о том, что Вы являетесь членом центра к.-р. организации б<ывшего> зиновьевско-троцкистского блока, поддерживавшего связи с нелегальной к.-р. организацией в Ленинграде. Что Вы можете показать по этому делу?
ОТВЕТ: Я лично не вел работы в направлении поддержания к.-р. антипартийных настроений вне узкого круга лиц, с которыми я встречался, – ЗИНОВЬЕВ, КАМЕНЕВ, БАКАЕВ, ГЕРТИК, ФЕДОРОВ, ШАРОВ, КУКЛИН, КОСТИНА, ГЕССЕН, ГОРШЕНИН, КОЖУРО, САФАРОВ, ШАЦКИН.
С этими лицами у меня были разговоры по тем или иным очередным решениям партии. Оценка решений партии и наше отношение к партруководству находились в прямой зависимости от положения в стране. Наши критические настроения усиливались при хоз<яйственно>-эконом<ических> затруднениях в стране и по мере преодоления партией этих затруднений – сглаживались.
В качестве иллюстрации к изложенному можно привести наши настроения в 1932 г. В то время ко мне обратился САФАРОВ с просьбой свести его с ЗИНОВЬЕВЫМ для переговоров о затруднениях, переживаемых страной. САФАРОВ ставил вопрос о том, как должны реагировать на затруднения, происходящие в стране, члены партии, считающие, что в данной обстановке Центральн<ый> Комит<ет> Партии не принимает необходимых мер для преодоления затруднений.
Говорили мы с САФАРОВЫМ (и это было общим настроением для перечисленных выше лиц) о том, что главным препятствием для преодоления затруднения является недостаточная внутрипартийная демократия, что в партии установлен режим, не дающий возможности поставить на обсуждение всей партии вопросы о положении в стране с полнотой, гарантирующей максимальную мобилизацию сил партии на преодоление затруднений. По существу, мы ставили в вину ЦК Партии то, что он не полностью информирует партию об истинном положении в стране.
В разговорах моих с САФАРОВЫМ, ЗИНОВЬЕВЫМ, БАКАЕВЫМ (не помню, говорил ли с кем-либо еще) ставился вопрос о подаче заявления в Центральный Комитет партии о положении в стране и мероприятиях, которые мы считаем необходимыми. При обсуждении этих “необходимых мероприятий” мы не находили ничего, кроме дискуссии в партии. Высылка ЗИНОВЬЕВА в связи с Рютинским делом положила конец всем этим разговорам.
Вспоминаю, что в 1929 г., когда я был в Ленинграде, Борис КУШНЕР на квартире у М. НАТАНСОН предлагал блок с правыми на основе создания “Ленинского Политбюро”, т.е. возвращения в Политбюро РЫКОВА, БУХАРИНА, ТОМСКОГО, ЗИНОВЬЕВА и КАМЕНЕВА. Этот блок я тогда резко осудил.
К вопросу о “Ленинском Политбюро” мы в разговорах с ЗИНОВЬЕВЫМ, БАКАЕВЫМ и др<угими> возвращались в последующие годы несколько раз по различным поводам. Так, например, в 1932 г. <в> разговоре моем с САФАРОВЫМ последний ставил этот вопрос как один из возможных путей установления соответствующего руководства в партии. После разговора со мной САФАРОВ говорил с ЗИНОВЬЕВЫМ на даче последнего. Не знаю, ставил ли САФАРОВ перед ним вопрос о “Ленинском Политбюро”, но после этого ЗИНОВЬЕВ мне сказал, что отношение к нему САФАРОВА в корне изменилось, что оно сейчас такое же, каким было до расхождения с ним.
В нашей среде подхватывались всякие слухи о малейшем намеке на наличие разногласий в Политбюро ЦК, причем всегда с этим связывались надежды на углубление этих разногласий, на то, что эти разногласия станут предметом партийного более или менее широкого обсуждения, что мы в таком случае сможем активно выступить, добиваясь изменения партруководства. Такие слухи о разногласиях среди членов Политбюро распространялись между нами и в 1934 г., но в этом году это уже не связывалось с какими-то перспективами возможности изменения руководства.
Я лично всегда относился к идее образования “Ленинского Политбюро” – отрицательно, считая, во-первых, беспринципными разговоры о персональном составе Политбюро без учета наших принципиальных разногласий с правыми, которые гораздо более глубоки, чем то, что в тот или иной момент заставляло нас критически относиться к линии партии. Во-вторых, самую надежду на изменение партруководства я считал ни на чем не основанной. К слухам о разногласиях в Политбюро я относился скептически. Самое больше, что я считал для нас возможным, – подачу заявления в ЦК с нашей оценкой положения в стране.
В период наших переговоров с САФАРОВЫМ о подаче заявления в ЦК в 32 г. ко мне обратился с вопросом ШАЦКИН – существует ли у нас центр. В утвердительном случае он предлагал установить взаимную информационную связь. По его словам, у них оформленного центра не было, но он просил сообщить ему, если у нас будет вынесено какое-либо решение по поводу подачи заявления в ЦК. Я ответил ШАЦКИНУ, что центра у нас нет, и заявил, что даже заикаться об этом – вещь весьма опасная. От взаимной информации я категорически отказался. Какую организацию или группу представлял ШАЦКИН, для меня осталось невыясненным и по сегодняшний день. Помню разговоры в нашей среде в начале 33 г. об обезличении таких руководящих функций, как пост председателя ВЦСПС и пост председателя Коминтерна. Это расценивалось нами как стремление предотвратить возможность образований вокруг лиц, возглавляющих эти организации, сильных, влиятельных коллегий, как стремление подчинить все отрасли руководства исключительно Политбюро, в частности, тов. СТАЛИНУ.
По линии Коминтерна ЗИНОВЬЕВ считал, что руководство Коминтерна в лице МАНУИЛЬСКОГО, ПЯТНИЦКОГО и др<угих> не на высоте положения и что благодаря этому – крупнейшие братские компартии Запада, напр<имер>, Германская компартия, в наиболее ответственные моменты не имели твердых директив, соответствовавших положению вещей.
Тезисы т. КАГАНОВИЧА к XVII партсъезду по оргвопросу были оценены положительно ЗИНОВЬЕВЫМ и мною. Отрицательно относились к ним ГЕРТИК и ГОРШЕНИН. Они спорили, что упразднение ЦКК противоречит всему тому, что писал и говорил по этому поводу ЛЕНИН.
ВОПРОС: Что Вы можете сказать о политических настроениях отдельных лиц из перечисленного Вами окружения ЗИНОВЬЕВА?
ОТВЕТ: Наиболее лояльно настроенными по отношению к политике партии и партийному руководству, по моему мнению, были ШАРОВ, КУКЛИН, ФЕДОРОВ. Из этих трех лиц лояльнее всех был ФЕДОРОВ. После исключения КОСТИНОЙ из партии за ан<ти>партийные выступления в 32 г. у нее в настроениях, когда она поработала на производстве и была восстановлена в партии, произошел резкий перелом, она стала отрицательно относиться ко всяким антипартийным разговорам. Настроения остальных лиц характеризуются изложенными выше моими показаниями.
ВОПРОС: Когда и на каких собраниях зиновьевцев Вы принимали участие?
ОТВЕТ: На собрании, которое было намечено организованным порядком по предварительно поставленному вопросу, – я был только один раз на квартире БАКАЕВА в 1932 г. Мы обсуждали вопрос, как реагировать на исключение из партии ЗИНОВЬЕВА. В связи с этим было предварительное совещание на квартире ГОРШЕНИНА. Собрались у ГОРШЕНИНА – я, ГОРШЕНИН, КОЖУРО, БАКАЕВ, – был ли еще кто-либо – не помню. Здесь мы обсуждали вопрос, как вести себя на партийных собраниях, посвященных делу РЮТИНА и комп<ании>, в связи с исключением ЗИНОВЬЕВА из партии. На совещании у БАКАЕВА обсуждался тот же вопрос. Присутствовали БАКАЕВ, КОСТИНА, я, ШАРОВ, ГЕРТИК. Решили не выступать в защиту ЗИНОВЬЕВА, признавая, что он совершил опять большую ошибку, что оправдать это нельзя и что такие наши выступления осложнят положение самого ЗИНОВЬЕВА, т.к. это будет истолковано, что мы выступаем с ведома самого ЗИНОВЬЕВА.
Протокол прочитан. Записано с моих слов верно:
ДОПРОСИЛ – РУТКОВСКИЙ.
Верно: нрзб
РГАСПИ Ф. 671, Оп. 1, Д. 114, Л. 237-241.
