ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
ЕВДОКИМОВА, Григория Еремеевича от 2/1-1935 г.
Вопрос: Кто еще Вам известен из лиц, связанных с ЗИНОВЬЕВЫМ?
Ответ: Начиная с 1931 года я, посещая ЗИНОВЬЕВА, видел у него МАДЬЯРА, работника Коминтерна. Мне не приходилось присутствовать при разговорах МАДЬЯРА с ЗИНОВЬЕВЫМ. Обстоятельства складывались так, что я постоянно приходил к ЗИНОВЬЕВУ к концу их беседы с МАДЬЯРОМ. Мне известно, что МАДЬЯР информировал ЗИНОВЬЕВА о работе Коминтерна и посылал ЗИНОВЬЕВУ в ссылку в Кустанай зарубежную прессу. Встречался МАДЬЯР также и с ГОРШЕНИНЫМ. Я лично говорил с МАДЬЯРОМ всего один раз, во время заседания Исполкома Коминтерна, весной 1934 года, мимоходом, на улице. Он кратко информировал меня о работе германской компартии, и мы условились встретиться у ГОРШЕНИНА для более обстоятельных разговоров.
Встретиться у ГОРШЕНИНА с МАДЬЯРОМ не удалось.
Вопрос: Следствие располагает данными о том, что Вы вместе с другими зиновьевцами 6 ноября 1934 года были на квартире ШАРОВА. Расскажите, кто был у ШАРОВА вместе с Вами и какой характер имело собрание?
Ответ: 6 ноября 1934 года я и другие были у ШАРОВА согласно его приглашения по поводу 50-тилетия ШАРОВА. Собралась самая разношерстная публика. Среди присутствовавших были товарищи ШАРОВА по прошлой его революционной работе – СТРИЖЕВСКИЙ и другие, и его ближайшие друзья-зиновьевцы – я, БАКАЕВ, КОСТИНА, ГОРШЕНИН. Помню, была у ШАРОВА из Ленинграда целая семья: мать, дочь и сын дочери. Я не знаю фамилии этой семьи, приехавшей из Ленинграда, равно не знаю, примыкал ли кто-либо из них в прошлом к зиновьевцам. Вообще, многих из гостей ШАРОВА, бывших у него 6/XI-34 года, я совершенно не знал. О политике в тот вечер никто не говорил, так как обстановка исключала возможность таких разговоров.
Вопрос: Что Вы можете сказать о разговорах зиновьевцев в связи с самоубийством БОГДАНА, б<ывшего> секретаря ЗИНОВЬЕВА, осенью 1933 года?
Ответ: В момент самоубийства БОГДАНА я был в отпуску. Узнал об этом также от ГОРШЕНИНА некоторое время спустя после возвращения из отпуска. Все зиновьевцы, с которыми я говорил по этому поводу, считали, что самоубийство БОГДАНА является результатом его личных качеств и неправильного отношения к нему бюро ячейки. Мы считали, что он совершил глупость. Говорили также о том, что общее положение зиновьевцев в партии воспринималось БОГДАНОМ болезненно. К жене БОГДАНА я после самоубийства ее мужа ходил с ГОРШЕНИНЫМ 2 раза. У нее на руках, насколько помню, был какой-то посмертный документ БОГДАНА, кажется, неоконченное заявление в Бюро ячейки, где он обвинял Бюро в несправедливом отношении к себе. Знаю, что жена БОГДАНА намеревалась сдать этот документ в бюро ячейки и что она ходила к ЗИНОВЬЕВУ и говорила с ним о настроениях БОГДАНА перед самоубийством. Она рассказывала ЗИНОВЬЕВУ, что БОГДАН перед смертью очень хотел видеть ЗИНОВЬЕВА и, возможно, если бы они повидались, у БОГДАНА не было бы такой развязки.
Вопрос: Что Вы можете сказать дополнительно о своих связях с зиновьевцами, проживающими в Ленинграде?
Ответ: Весной 1933 года ко мне заходил Яков ЦЕЙТЛИН, пытавшийся получить у меня специфическую политическую информацию, обычно распространявшуюся в наших кругах. Я предложил ЦЕЙТЛИНУ читать советскую прессу, и он ушел от меня обозленный. После этого я встретил КУКЛИНА, и он мне рассказал, что у него был ЦЕЙТЛИН с кем-то другим и что он, КУКЛИН, информировал ЦЕЙТЛИНА по некоторым вопросам политики партии. Я не помню подробностей разговора с КУКЛИНЫМ о его беседе с ЦЕЙТЛИНЫМ, но помню свое общее впечатление от этого разговора, что беседа КУКЛИНА с ЦЕЙТЛИНЫМ носила антипартийный характер.
ДОПРОСИЛ РУТКОВСКИЙ.
верно: Чурбанова
РГАСПИ Ф. 671, Оп. 1, Д. 126, Л. 245-247.
