ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
КУШНЕРА, Бориса Анисимовича, –
от 20-21 сентября 1936 года.
Вопрос: В ходе следствия по Вашему делу в 1935 году Вы скрыли наиболее существенные обстоятельства Вашей контрреволюционной деятельности. Сейчас Вы полностью изобличены, и мы требуем от Вас исчерпывающих показаний о всей Вашей контрреволюционной деятельности?
Ответ: Признаю, что в ходе следствия по моему делу в 1935 году я действительно не дал исчерпывающих показаний, как о своей личной контрреволюционной деятельности, направленной на протяжении ряда лет на борьбу с ВКП(б), так и о ряде лиц, связанных со мной по контрреволюционному подполью.
Сейчас я решил ничего более не скрывать и хочу дополнить мои показания, данные на следствии в 1935 году.
Запрос: Чем именно намерены Вы дополнить свои показания?
Ответ: Во-первых, что я считаю наиболее тяжким своим преступлением, я скрывал до сего времени факт установления мною в 1933 году связи с представителем ТРОЦКОГО в Берлине – Антоном ГРИЛЕВИЧЕМ и передачу ему подробной информации о внутреннем положении СССР.
Во-вторых, я скрыл ряд существенных обстоятельств моей личной связи с троцкистами и зиновьевцами.
В-третьих – я ничего не указывал о своем участии в контрреволюционной деятельности правых, с которыми я был организационно связан на протяжении всего 1929 года и связь с отдельными представителями которых я сохранил и в последующие годы.
Вопрос: По чьей инициативе вами была установлена связь с представителем ТРОЦКОГО в Берлине?
Ответ: Связь с представителем ТРОЦКОГО в Берлине мною была установлена по прямой директиве Бесо ЛОМИНАДЗЕ.
Вопрос: Когда и как возник вопрос об установлении вами связи с заграничным троцкистским центром?
Ответ: Для того, чтобы исчерпывающе разъяснить этот вопрос, я должен вернуться несколько к прошлому.
С 1930 года я являлся активным участником “левацкой” группы ЛОМИНАДЗЕ–ШАЦКИНА. С ШАЦКИНЫМ и в особенности с ЛОМИНАДЗЕ я поддерживал самую близкую связь и пользовался его полным доверием.
С середины апреля 1931 года по октябрь 1932 года я находился в заграничной служебной командировке в Германии и в Англии, заведуя экономическим отделом Лондонского торгпредства.
В ноябре 1932 года, по возвращении в Москву, я встретился с ЛОМИНАДЗЕ у него на квартире. Он сразу же попросил меня прореферировать ему обстоятельно все заграничные печатные выступления ТРОЦКОГО, сказав, что кроме разрозненных номеров “бюллетеня” ТРОЦКОГО ему ничего не удается доставать.
Моей информацией, сделанной на основе ознакомления с периодическими заграничными троцкистскими изданиями, ЛОМИНАДЗЕ остался явно неудовлетворенным. Он упрекал меня в том, что я недостаточно использовал свое пребывание за границей для более углубленного и тщательного изучения троцкистских изданий, и предложил на будущее восполнить этот пробел. ЛОМИНАДЗЕ указывал при этом, что ввозить с собой из-за границы какую бы то ни было нелегальную троцкистскую литературу не следует во избежание возможного провала всей нашей группы.
В конце ноября 1932 г. я заболел и был помещен на излечение в кремлевскую больницу, откуда выписался 7 февраля 1933 года. В середине февраля в связи с предстоящим моим отъездом за границу я имел две встречи с ЛОМИНАДЗЕ, состоявшиеся у него на квартире, в 5-м доме советов. При первой встрече ЛОМИНАДЗЕ поднял вопрос о том, что, судя по “бюллетеням”, ТРОЦКИЙ недостаточно осведомлен о внутреннем положении в стране и в партии, что снижает политическую значимость и актуальность материалов, помещаемых в “бюллетенях”. Он выразил уверенность, что если бы удалось снабдить ТРОЦКОГО совершенно точной, грамотной и “добросовестной” информацией, то, несомненно, можно было бы ожидать от него таких политических лозунгов и установок, которые оказались бы в полной мере приемлемыми для известной части членов ВКП(б), недовольный политикой ЦК, и, в частности, для нас, леваков.
В оценке ЛОМИНАДЗЕ ТРОЦКИЙ являлся единственным человеком, которому по плечу выработка общих лозунгов и правильных политических установок.
При второй нашей встрече, состоявшейся за несколько дней до моего выезда за границу, Ломинадзе вновь вернулся к этому вопросу. На этот раз он прямо заявил, что считает необходимым использовать мое пребывание за границей для того, чтобы снабдить ТРОЦКОГО исчерпывающей и “объективной” информацией о положении дел в Советском Союзе и внутри партии.
Вопрос: Как Вы реагировали на это предложение ЛОМИНАДЗЕ?
Ответ: Я изъявил согласие выполнить его поручение.
Вопрос: Какие указания о характере информации, подлежавшей передаче ТРОЦКОМУ, были получены Вами от ЛОМИНАДЗЕ?
Ответ: Информация должна была состоять из двух разделов: из общего обзора положения в стране и из обзора внутрипартийного положения.
В общем обзоре мне надлежало осветить в отрицательном духе обстановку, создавшуюся в результате неурожая в ряде районов Советского Союза, трудности прохождения хлебозаготовок, перспективы весенней посевной кампании и особо подробно остановиться на организации политотделов и их роли как бюрократической надстройки.
В обзоре внутрипартийного положения я должен был в сгущенных тонах отобразить взгляды нашей группы на якобы отсутствие внутрипартийной демократии, охарактеризовать нарастающую активность всех антипартийных групп – троцкистов, зиновьевцев, правых и леваков. ЛОМИНАДЗЕ предложил мне отдельно выпятить усилившиеся репрессии против участников антипартийных групп с перечислением всех произведенных к тому времени арестов.
Вопрос: Только ли передачей информационного обзора заграничному троцкистскому центру ограничивалось поручение, полученное Вами от ЛОМИНАДЗЕ?
Ответ: Никаких других поручений ЛОМИНАДЗЕ мне не давал.
Вопрос: Выше Вы сами показали, что, давая Вам поручение снабдить ТРОЦКОГО информацией о положении в стране и в партии, ЛОМИНАДЗЕ исходил из стремления “повысить политическую значимость и актуальность материалов, помещаемых в “бюллетенях”.
Стало быть, речь шла не об эпизодической информации ТРОЦКОГО, а об установлении постоянной и прочной связи между Вашей контрреволюционной “левацкой” группой и заграничным троцкистским центром?
Ответ: В разговоре со мной накануне моего отъезда за границу ЛОМИНАДЗЕ указывал, что он считает желательным установление постоянной организационно-политической связи с заграничным троцкистским центром.
Поскольку я выезжал за границу с намерением (и с перспективой) провести не менее трех лет в странах Южной Америки, ЛОМИНАДЗЕ поручил мне только связаться с представителем ТРОЦКОГО в Берлине и передать ему информационный обзор. Он указывал, что будет изыскивать в дальнейшем другие каналы для поддержания двусторонней связи с заграничным троцкистским центром.
ЛОМИНАДЗЕ считал необходимым сохранить факт передачи мною информации ТРОЦКОМУ в строжайшей тайне и заверил меня, что сохранит это в тайне даже от ШАЦКИНА.
Вопрос: Каким путем должны были Вы установить связь с представителем ТРОЦКОГО в Берлине?
Ответ: Первоначально мы обсуждали вариант составления мною информационного обзора на немецком языке и переписку его от имени вымышленного лица в адрес редакции “бюллетеня” по почте. Позднее ЛОМИНАДЗЕ отверг этот вариант, главным образом, из конспиративных соображений и предложил мне лично связаться с представителем редакции “бюллетеня” в Берлине, адрес и телефон которого значился во всех номерах “бюллетеня”.
Вопрос: Когда Вы выехали из Москвы за границу?
Ответ: Из Москвы я выехал в двадцатых числах февраля 1933 г. и в Берлин прибыл за несколько дней до пожара в Рейхстаге. В Берлине я должен был ожидать получения визы для выезда в Южную Америку.
Вопрос: Что Вами было предпринято для установления связи с ГРИЛЕВИЧЕМ?
Ответ: По приезде в Берлин я купил на следующий день очередной, январский номер “бюллетеня оппозиции”, рассчитывая найти там телефон и адрес ГРИЛЕВИЧА.
Однако, как выяснилось, к тому времени редакция “бюллетеня” была уже переведена из Берлина в Париж.
Я оказался в нерешительности, не зная, как мне поступить. Положение усугубилось тем обстоятельством, что я имел транзитную визу с правом пребывания в германии только в течение пяти дней. Благодаря этим обстоятельствам я в этот раз ничего сделать не успел.
По указанию ХИНЧУКА – тогдашнего полпреда в Германии – я выехал в Швецию, где должен был ждать визы для проезда в Южную Америку.
Находясь в течение двух недель в Стокгольме, я использовал это время для составления “обзора”, рассчитывая, что мне удастся изыскать способ установления связи с ГРИЛЕВИЧЕМ и передать ему “обзор”.
Вопрос: Каково было содержание этого “обзора”?
Ответ: Обзор был составлен мною в точном соответствии с директивами, полученными в Москве от ЛОМИНАДЗЕ. В разделе о внутрипартийном положении я указал, что после дела РЮТИНА значительно усилились репрессии в отношении участников антипартийных групп. В частности, я указал на аресты И.Н. СМИРНОВА, УФИМЦЕВА, Якова ОХОТНИКОВА, ГЕРТИКА, СЛЕПКОВА, МАРЕЦКОГО, РАДИНА и НЕСТЕРОВА.
Обзор был мною перепечатан на пишущей машинке в единственном экземпляре, а черновики рукописи я тщательно уничтожил, дабы не оставлять решительно никаких следов. Подписал я его каким-то вымышленным именем, без указания даты.
Вопрос: Где Вы проживали в Стокгольме?
Ответ: Я проживал все время в частной квартире моего близкого друга, корреспондента ТАСС в Швеции Ивана БЕСПАЛОВА.
Вопрос: Кто такой БЕСПАЛОВ и каковы были Ваши с ним отношения?
Ответ: С БЕСПАЛОВЫМ я знаком в течение продолжительного времени. Он являлся в прошлом одним из самых активных лидеров литературной группы “На литературном фронте” и был лично связан со СТЭНОМ. В 1931 году я несколько раз встречал БЕСПАЛОВА на квартире у СТЭНА.
По своим политическим взглядам БЕСПАЛОВ разделял взгляды нашей левацкой группы и считался нашим единомышленником, хотя организационно связан с нами не был.
Вопрос: Где был написан и перепечатан Вами “обзор”, предназначавшийся для ТРОЦКОГО?
Ответ: Обзор этот был написан мною на квартире БЕСПАЛОВА и перепечатан впоследствии на машинке.
Вопрос: Что Вы сообщили БЕСПАЛОВУ о характере и предназначении этого обзора?
Ответ: Об этом я не обмолвился ему ни единым словом, и ни малейшего представления или подозрения о том, что именно и для какой цели я пишу, – БЕСПАЛОВ не имел.
Вопрос: Вы пытаетесь скрыть участие БЕСПАЛОВА в составлении Вами контрреволюционного обзора, предназначавшегося к передаче ТРОЦКОМУ. Вы напрасно это делаете и обязаны безоговорочно назвать следствию всех ваших сообщников?
Ответ: Я не имею ни малейшего намерения кого бы то ни было скрывать. Я сам назвал фамилию БЕСПАЛОВА как нашего политического единомышленника, но прошу мне верить, что никакого отношения к составлению “обзора” он не имел.
Вопрос: Когда и как Вы установили связь с ГРИЛЕВИЧЕМ?
Ответ: Из Стокгольма после получения визы я выехал в Англию, задержавшись проездом на два дня в Берлине.
В одном из газетных киосков вблизи торгпредства я купил старый номер “бюллетеня”, насколько помнится, за сентябрь 1932 г. Там я нашел адрес и номер телефона ГРИЛЕВИЧА. Вызвав его по телефону, я указал, что прибыл недавно из Советского Союза, что в Берлине я нахожусь проездом, и выразил пожелание встретиться с ним для делового разговора.
Вопрос: Как Вы назвались при телефонном разговоре с ГРИЛЕВИЧЕМ?
Ответ: Я никак не назывался, заявив на его вопрос, что не считаю удобным делать это по телефону. Я указал лишь, что имею настоятельную необходимость повидаться с ним по интересующему нас обоих делу.
Вопрос: И на основании этого разговора ГРИЛЕВИЧ согласился встретиться с Вами?
Ответ: Да, это было так.
Вопрос: Где и когда состоялось это свидание?
Ответ: Свидание состоялось 16 марта 1933 года, днем, в одном из кафе на Денгофплац. Названия этого кафе я не помню, т.к. был там всего один единственный раз. Место встречи избрал ГРИЛЕВИЧ.
Вопрос: Встречались ли Вы с ГРИЛЕВИЧЕМ когда-либо до этого случая?
Ответ: Нет, не встречался.
Вопрос: Как же Вы узнали друг друга?
Ответ: В разговоре по телефону я описал ГРИЛЕВИЧУ свои внешние приметы, по которым он должен был найти меня в этом кафе. Мы условились кроме того, что он подойдет ко мне, имея в руках какой-то спортивный журнал, названия которого я сейчас не помню.
Фактически наша встреча состоялась именно так, как это было обусловлено
Вопрос: О чем Вы разговаривали с ГРИЛЕВИЧЕМ?
Ответ: ГРИЛЕВИЧ начал разговор с предъявления мне своей визитной карточки. Вслед за этим он спросил, кто я и зачем его вызывал на встречу. Я ответил, что являюсь представителем “левых политических течений” в рядах ВКП(б), что группа, которую я представляю, по своим взглядам приближается к ТРОЦКОМУ, и что мы считаем необходимым в интересах общей борьбы с руководством ВКП(б) снабдить ТРОЦКОГО информацией о внутреннем положении СССР. Я вынул заготовленный заранее обзор, вложенный в конверт, и вручил его ГРИЛЕВИЧУ, намереваясь тотчас же уйти.
В ответ на это ГРИЛЕВИЧ заявил, что не может принять от меня никаких документов, не зная их содержания и не установив, от кого они исходят. Понимая логичность и убедительность его доводов, я ответил, что готов просидеть с ним, пока он ознакомится с содержанием материала. Давать какие-либо сведения о себе и о представляемой мною группе я наотрез отказался.
Вопрос: Что же было дальше?
Ответ: ГРИЛЕВИЧ стал просматривать переданный ему мною обзор. По мере того, как он его читал, отношение его ко мне становилось более предупредительным. Он настоятельно стал добиваться, чтобы я назвался по фамилии, чего я, однако, не сделал. Прочтя об арестах среди участников антипартийных групп, ГРИЛЕВИЧ стал уточнять обстоятельства ареста Н.И. СМИРНОВА. Я ответил, что никакого отношения к составлению данного “обзора” не имею и давать какие-либо разъяснения по отдельным его пунктам – отказался.
Закончив чтение обзора, ГРИЛЕВИЧ заявил, что он считал бы настоятельно необходимым встречу мою с одним из руководящих деятелей заграничного троцкистского центра в Берлине.
Вопрос: Как Вы реагировали на это предложение?
Ответ: Я ответил, что ни с кем встречаться не намерен, что я и так подвергаю себя значительному риску, явившись на свидание с ним в кафе, и указал в заключение, что я в тот же день уезжаю из Германии.
После этого мы распрощались, и я ушел из кафе.
Вопрос: Как долго продолжалась Ваша встреча с ГРИЛЕВИЧЕМ?
Ответ: Весь мой разговор с ним занял не более часа.
Вопрос: Как Вы обусловили дальнейшую связь с ГРИЛЕВИЧЕМ?
Ответ: Я утверждаю, что мои отношения с ГРИЛЕВИЧЕМ ограничились передачей ему обзора, составленного мною в Стокгольме в точном соответствии с прямыми директивами и указаниями ЛОМИНАДЗЕ. Дальнейшей связи с ГРИЛЕВИЧЕМ я не обуславливал, хотя он на этом и настаивал.
Повторяю еще раз, ни своей фамилии, ни адреса, по которому со мной можно было бы установить связь, я не называл.
Вопрос: Ваши показания в этой части нелогичны и неправдоподобны. Связавшись с ГРИЛЕВИЧЕМ и передав ему “обзор”, Вы не могли не обусловить дальнейшей связи с ним на будущее. Вы обязаны дать исчерпывающие показания по этому поводу?
Ответ: Утверждаю, что от дальнейшей связи с ГРИЛЕВИЧЕМ я отказался.
Вопрос: Когда и при каких обстоятельствах Вы вернулись в Москву из-за границы?
Ответ: В октябре мес<яце> 1933 года я был вызван в Москву из Монтевидео телеграммой РОЗЕНГОЛЬЦА. Формальным мотивом моего вызова в Москву явился мой отчет перед Наркомвнешторгом о деятельности Южамторга (я являлся зам<естителем> председателя Южамторга).
Фактически, как впоследствии оказалось, в Комиссии Партийного Контроля при ЦК ВКП(б) имелись данные о моей антипартийной деятельности, и я был вызван в Москву для разбора моего дела.
В Москву я прибыл из-за границы в ноябре 1933 года.
Вопрос: Кого Вы информировали об установлении связи с ГРИЛЕВИЧЕМ?
Ответ: Об этом я информировал только ЛОМИНАДЗЕ при его приезде в Москву из Магнитогорска в начале 1934 года.
ЛОМИНАДЗЕ молча выслушал меня, и в дальнейшем к вопросу об установлении связи с заграничным троцкистским центром мы никогда больше не возвращались.
Вопрос: Как в дальнейшем складывались Ваши отношения с “леваками”?
Ответ: В течение 1934 года я по нескольку раз встречался в Москве с ШАЦКИНЫМ и РЕЗНИКОМ. Встречался также с ЛИВЯНТОМ. С июля по ноябрь 1934 г. я находился в Магнитогорске в составе писательской бригады. В этот отрезок времени я очень часто виделся с ЛОМИНАДЗЕ. Мы вели по-прежнему политические разговоры, давая отрицательные оценки политике ЦК ВКП(б).
Вопрос: Что Вам известно о контрреволюционном блоке троцкистов, зиновьевцев и “леваков”, созданном в 1932 году?
Ответ: О факте создания этого контрреволюционного блока я узнал только из газетного отчета о судебном процессе, находясь в Челябинском политизоляторе.
До этого мне о блоке ничего известно не было.
Вопрос: Вы являлись одним из руководящих деятелей контрреволюционной “левацкой” группы и не могли не быть осведомлены о заключении Вашей группой блока с троцкистами и зиновьевцами.
Мы требуем от Вас исчерпывающего ответа по этому вопросу?
Ответ: Повторяю еще раз, о создании блока я решительно ничего не знал.
Прошу учесть, что с начала 1931 года и до конца 1933 года я находился за границей и, по существу, был оторван от деятельности нашей группы в СССР.
Вопрос: С кем из участников антипартийных контрреволюционных групп Вы поддерживали отношения, находясь за границей?
Ответ: В Берлине я поддерживал связь с троцкистской Ниной ЛИБЕРМАН.
В Лондоне я довольно тесно был связан с СОКОЛЬНИКОВЫМ и Галиной СЕРЕБРЯКОВОЙ.
Вопрос: Кто такая ЛИБЕРМАН, и какой характер носила Ваша связь с ней?
Ответ: С Ниной ЛИБЕРМАН, сотрудницей Берлинского торгпредства, я познакомился в июле 1931 года в служебной обстановке. Из неоднократных наших разговоров выяснилось, что она является скрытой троцкисткой, что с троцкистами она организационно связана еще по периоду ее работы в комсомоле Украины. Помнится, она называла фамилию некоего ЛЕЙКИНА, с которым она была связана по троцкистской деятельности на Украине. В Берлине я сообщил ЛИБЕРМАН свой московский адрес, условившись при случае встретиться в Москве.
Вопрос: Встречались ли Вы с ЛИБЕРМАН после 1931 года, где и при каких обстоятельствах?
Ответ: В начале ноября 1932 года, вскоре после моего приезда в Москву из-за границы, на квартиру ко мне (Лебяжий пер., 2, кв. 43) неожиданно явилась Нина ЛИБЕРМАН. Оказалось, что она также недавно вернулась из-за границы и устраивается на учебу в международную ленинскую школу.
В разговоре ЛИБЕРМАН сообщила мне, что она привезла с собой из-за границы нелегально брошюру ТРОЦКОГО “О перспективах германской революции” и при этом вручила мне эту брошюру.
Поскольку я торопился уходить из дому, ЛИБЕРМАН вскоре от меня ушла, и с тех пор я никогда с ней более не встречался.
Вопрос: Вы изображаете посещение Вашей квартиры ЛИБЕРМАН как случайный эпизод. Чем объяснить, что по приезде из-за границы ЛИБЕРМАН явилась прямо к Вам и передала нелегально привезенную из-за границы контрреволюционную брошюру ТРОЦКОГО?
Ответ: Посещение моей квартиры ЛИБЕРМАН после ее возвращения из-за границы для меня самого явилось полнейшей неожиданностью. Я расценил это посещение как стремление ЛИБЕРМАН установить со мной организационную связь по троцкистскому подполью.
В 1934 году ЛИБЕРМАН несколько раз звонила мне домой, изъявляя настойчивое желание встретиться со мной, от чего я уклонился.
Вопрос: Где находится брошюра ТРОЦКОГО, переданная Вам ЛИБЕРМАН?
Ответ: Я тогда же в 1932 году передал ее ЛОМИНАДЗЕ, не указывая источников ее происхождения.
Вопрос: В каких взаимоотношениях Вы находились с СОКОЛЬНИКОВЫМ и Галиной СЕРЕБРЯКОВОЙ?
Ответ: С СОКОЛЬНИКОВЫМ и СЕРЕБРЯКОВОЙ я познакомился в Лондоне в 1931 году. Заведуя в то время Экономическим отделом Лондонского торгпредства, я довольно часто бывал дома у СОКОЛЬНИКОВА. С Галиной СЕРЕБРЯКОВОЙ у меня вскоре установились близкие отношения, перешедшие в дружеские.
Мы откровенно высказывали друг перед другом свои антипартийные взгляды, подвергая резкой критике руководство ВКП(б).
СЕРЕБРЯКОВА рассказала мне, что в прошлом она была организационно связана с троцкистским подпольем, что хотя в последующем она формально и капитулировала перед партией, но целиком сохраняет троцкистские позиции.
В свою очередь, я не скрывал от СЕРЕБРЯКОВОЙ и от СОКОЛЬНИКОВА своей связи с левацкой группой ЛОМИНАДЗЕ–ШАЦКИНА.
Должен сказать, что в присутствии СОКОЛЬНИКОВА я был более сдержан, поскольку и сам он держался несколько замкнуто.
С СЕРЕБРЯКОВОЙ мы обсуждали книгу ТРОЦКОГО “Моя жизнь”, которой она давала положительную оценку.
В сентябре 1932 года СОКОЛЬНИКОВ и СЕРЕБРЯКОВА уехали из Лондона в Берлин. Накануне отъезда я высказал перед СЕРЕБРЯКОВОЙ сожаление, что не имел возможности дочитать до конца вышедший к тому времени 1 том “Истории Октябрьской революции” Троцкого, сказав при этом, что хотел бы иметь его у себя в Москве.
В ответ на это СЕРЕБРЯКОВА предложила передать ей книгу ТРОЦКОГО, указав, что, поскольку она возвращается в СССР совместно с СОКОЛЬНИКОВЫМ, ее на границе досматривать не будут, и что она охотно провезет книгу ТРОЦКОГО в Москву, где я смогу всегда ее получить у нее.
Я принял это предложение и отдал СЕРЕБРЯКОВОЙ 1 том “Истории Октябрьской Революции” ТРОЦКОГО.
Вопрос: Знал ли об этом факте СОКОЛЬНИКОВ?
Ответ: Этого я сказать не могу. Во всяком случае, лично я ему об этом не говорил.
Вопрос: С кем из советских работников поддерживал наиболее близкие отношения СОКОЛЬНИКОВ в Лондоне?
Ответ: Наиболее дружен СОКОЛЬНИКОВ был с КАРПОВЫМ – в то время членом президиума ЦКК ВКП(б). КАРПОВ был завсегдатаем в квартире СОКОЛЬНИКОВА в Лондоне.
В одинаковой мере КАРПОВ был близок и с СЕРЕБРЯКОВОЙ.
В присутствии КАРПОВА Галина СЕРЕБРЯКОВА откровенно высказывала свои контрреволюционные троцкистские взгляды и убеждения.
Вопрос: Откуда Вам это известно?
Ответ: Об этом мне лично рассказывала СЕРЕБРЯКОВА при нашей встрече в Берлине в октябре 1932 г. Моя встреча с СЕРЕБРЯКОВОЙ в Берлине совпала по времени с опубликованием в прессе дела РЮТИНА. СЕРЕБРЯКОВА была буквально взбешена репрессиями в отношении КАМЕНЕВА и ЗИНОВЬЕВА в связи с этим делом. Она клеветнически отзывалась о СТАЛИНЕ и очень сочувственно относилась к РЮТИНУ и его группе. Она сама рассказала мне, что, встретившись в Берлине с КАРПОВЫМ, она в резких тонах изложила ему свою оценку дела РЮТИНА и обвиняла ЦК ВКП(б) в создании искусственных обвинений против КАМЕНЕВА и ЗИНОВЬЕВА.
Вопрос: А Вы лично были знакомы с КАРПОВЫМ?
Ответ: С КАРПОВЫМ я познакомился в квартире СОКОЛЬНИКОВА в Лондоне в 1931 г. Я неоднократно встречал его там же и в дальнейшем, но в его присутствии вел себя сдержанно и никаких антипартийных взглядов не высказывал.
Вопрос: Где и когда встречались Вы в дальнейшем с СОКОЛЬНИКОВЫМ и СЕРЕБРЯКОВОЙ?
Ответ: Несколько раз я бывал на квартире СОКОЛЬНИКОВА в Москве в Карманицком пер. после моего возвращения из-за границы в октябре-ноябре 1932 года.
Восстановить сколько-нибудь значительных разговоров по этому периоду времени – я не могу.
В конце 1933 года и особенно в течение всего 1934 года я часто бывал на квартире СОКОЛЬНИКОВА. В большинстве случаев эти мои посещения происходили в отсутствии СОКОЛЬНИКОВА, и я разговаривал с Галиной СЕРЕБРЯКОВОЙ.
В начале 1934 г. в период разбора моего дела в Комиссии Партийного Контроля я высказал СЕРЕБРЯКОВОЙ свои опасения за возможный неблагополучный исход этого дела. СЕРЕБРЯКОВА успокоила меня, обещав выяснить положение моего дела в КПК через КАРПОВА. Некоторое время спустя она заявила мне, что КАРПОВ знакомился с моим делом и заверил ее, что ничего серьезного в моем деле нет.
Вопрос: Когда это было?
Ответ: Это было примерно в феврале 1934 г.
Вопрос: Кого Вы встречали на квартире СОКОЛЬНИКОВА?
Ответ: В различное время я встречал там старика ГАЛКИНА, Якова ЧЕРНЯКА, Евгению КНИПОВИЧ и Корнелия ЗЕЛИНСКОГО.
Кроме того, по одному разу я застал у СОКОЛЬНИКОВА РЕЙНГОЛЬДА и историка ФРИДЛЯНДА.
Вопрос: При каких обстоятельствах Вы встретились у СОКОЛЬНИКОВА с РЕЙНГОЛЬДОМ и ФРИДЛЯНДОМ?
Ответ: С ФРИДЛЯНДОМ я встретился у СОКОЛЬНИКОВА в июне 1934 года на октябринах его младшей дочери. С РЕЙНГОЛЬДОМ я встретился на дне рождения Галины СЕРЕБРЯКОВОЙ. В обоих случаях у СОКОЛЬНИКОВА было много посторонних и неизвестных мне людей и никаких политических разговоров там не велось.
Вопрос: Когда Вы в последний раз виделись с СОКОЛЬНИКОВЫМ и СЕРЕБРЯКОВОЙ?
Ответ: С СОКОЛЬНИКОВЫМ я в последний раз виделся 20 декабря 1934 года у него на квартире. С Галиной СЕРЕБРЯКОВОЙ я виделся после этого еще дважды.
В первый раз это было 21 декабря 1934 года, когда я пришел к ней домой.
Мы оживленно обсуждали события, связанные с убийством КИРОВА, высказывая опасения за возможные репрессии среди участников антипартийных групп.
Как раз в это мое посещение квартиры СОКОЛЬНИКОВА туда позвонил по кремлевской вертушке КАРПОВ.
Будучи свидетелем телефонного разговора КАРПОВА с СЕРЕБРЯКОВОЙ, и из последующего ее рассказа я узнал, что КАРПОВ только что прочел какие-то материалы ЦК ВКП(б), относящиеся к событиям в Ленинграде [1]. Он предупредил СЕРЕБРЯКОВУ, что в этих материалах активно фигурируют СОКОЛЬНИКОВ и я, КУШНЕР, и высказал соображение о необходимости соблюдать на время большую осторожность при поддержании нами связи.
Весь тон и содержание разговора КАРПОВА с СЕРЕБРЯКОВОЙ не оставлял никаких сомнений в том, что он относится к нам сочувственно.
Этот телефонный звонок сильно встревожил меня и СЕРЕБРЯКОВУ, и мы условились впредь встречаться только на улице, и то в случаях крайней необходимости. Мне запомнилось, что Галина СЕРЕБРЯКОВА высказала серьезное опасение за возможные репрессии в отношении ее отца.
Вторая и последняя моя встреча с СЕРЕБРЯКОВОЙ состоялась в первых числах января 1935 года в районе Арбата.
Она явилась на свидание в сопровождении САРАТОВЦЕВА, которого я до этого встречал раза два на квартире СОКОЛЬНИКОВА.
На мой недоуменный взгляд, брошенный в сторону САРАТОВЦЕВА, СЕРЕБРЯКОВА успокоила меня, заявив, что я могу не стесняться его присутствия и говорить обо всем свободно.
Вопрос: Какой характер носила последняя Ваша встреча с СЕРЕБРЯКОВОЙ?
Ответ: Мы обсуждали обстановку, сложившуюся в связи с убийством КИРОВА в Ленинграде. Я лично высказывал опасение за свою судьбу, поскольку тогда уже начались аресты участников антипартийных групп. Галина СЕРЕБРЯКОВА успокоила меня, заявив, что, по словам КАРПОВА, в отношении “леваков” дело ограничится исключением из партии.
Вообще же она рекомендовала быть весьма осторожным и избегать по возможности встреч с малоизвестными людьми.
Вопрос: С кем еще из участников контрреволюционных антипартийных групп Вы встречались в 1935 году?
Ответ: В двадцатых числах января 1935 г., когда в Москве уже стало известно о самоубийстве ЛОМИНАДЗЕ, ко мне на квартиру неожиданно явилась Шура ЛЕПЕШИНСКАЯ, потребовавшая, чтобы я сообщил ей адрес или телефон Лазаря ШАЦКИНА. Я отказался иметь с ней дело и грубо выпроводил от себя.
Через два дня она вновь явилась ко мне домой и настойчиво потребовала сообщения адреса ШАЦКИНА. При этом ЛЕПЕШИНСКАЯ рассказала об аресте МАДЬЯРА, от которого, по ее словам, она незадолго до его ареста имела какое-то весьма важное поручение к ЛОМИНАДЗЕ. Поскольку ЛОМИНАДЗЕ застрелился, ЛЕПЕШИНСКАЯ хотела передать это поручение ШАЦКИНУ, заявляя, что если ей не удастся переговорить с ШАЦКИНЫМ, то это грозит для многих участников антипартийных групп серьезными последствиями.
Я и на этот раз отказался сообщить ЛЕПЕШИНСКОЙ адрес ШАЦКИНА, и она от меня ушла.
Несколько дней спустя я был арестован.
Вопрос: Вы не дали показаний о Вашей контрреволюционной деятельности совместно с правыми, о чем Вы говорили в начале допроса?
Ответ: Об этом я показания дам отдельно. Сейчас прошу допрос прервать.
Протокол мною прочитан. Ответы на вопросы с моих слов записаны верно:
Допросил:
ПОМ. НАЧ. ОО ГУГБ НКВД –
МАЙОР ГОС. БЕЗОПАСНОСТИ: (ГЕНДИН)
Верно:
ОПЕРУПОЛН. СПО ГУГБ –
Ст. Лейтенант Гос. Безопасности: Светлов (СВЕТЛОВ)
РГАСПИ Ф. 671, Оп. 1, Д. 175, Л. 176-195.
[1] Речь идет, скорее всего, о протоколе допроса И.К. Наумова от 17 декабря 1934 г., где упоминаются и Г. Сокольников, и Б. Кушнер. (Целый ряд протоколов допросов по делам “ленинградского центра” и “московского центра” за декабрь 1934 г. был в то время издан отдельной брошюрой для ознакомления высокопоставленных партийных чиновников).
