ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
АНИШЕВА Анатолия Исаевича, от 31/XII-34 г.
На поставленные мне следствием вопросы дополнительно показываю:
1. Беспринципные блоки зиновьевской организации с кем угодно, лишь бы против руководства партии и Сталина, вытекали как из звериной ненависти руководства к.-р. зиновьевской организации к Сталину, так и из отсутствия какой бы то ни было другой политической линии (особенно у самого ЗИНОВЬЕВА), кроме проглядывавшей всегда из-за всех шатаний ЗИНОВЬЕВА линии капиталистической реставрации.
Насколько левые фразы служили для ЗИНОВЬЕВА лишь тактическим прикрытием политики капиталистической реставрации, видно, например, из следующего:
В период выработки платформы (1927 г.), когда я приехал и Москву, САФАРОВ показал мне проект аграрной части платформы. написанный СМИЛГОЙ и одобренный ЗИНОВЬЕВЫМ. В основе этого проекта лежало требование замены налога дифференциальной рентой. СМИЛГА при встрече со мной (у него на квартире) совершенно четко формулировал свои позиции следующими положениями:
– что в сельском хозяйстве России капитализм далеко еще не исчерпал своих прогрессивных возможностей;
– что всякая попытка задержать развитие капитализма в деревне есть попытка реакционная, задерживающая развитие производительных сил;
– что нашей линией должно быть – капитализм в деревне, социализм в городе.
Именно эти положения и были положены им в основу при выработке платформы.
САФАРОВ тогда мобилизовал меня и БЯЛОГО, и мы с ним втроем спешно стали писать другой вариант аграрной части платформы, исходящий из основного положения, что “капитализм в нашей стране может победить в первую очередь как аграрный капитализм” (смотри черновики к платформе в моих материалах). Не знаю, как это вышло, но ЗИНОВЬЕВ одобрил и наш проект, и в результате платформа, а особенно контртезисы к XV съезду получились компиляцией из этих двух вариантов (т.е. в контртезисы вошла кулацкая теория – требования замены налога дифференциальной рентой).
Поиски блоков с правыми (1929-1932 г.г.) таким образом не случайны.
В вопросах коллективизации позиция зиновьевской организации, по существу, ничем не отличалась от позиции правых, т.е была явно кулацкой позицией.
Уже в 1932 г. и в 1933 году к нам в Ленинград приезжали из московского центра зиновьевской к.-р. организации ГЕРТИК и ЕЛЬКОВИЧ. И тот, и другой говорили, что темпы коллективизации административно навязаны стране, что в колхозы загоняют насильно (даже с применением военной силы, как рассказывал ЕЛЬКОВИЧ про Сев<ерный> Кавказ) что крестьянин идет в колхозы потому, что иначе он не получит ни земли, ни товаров, что это приводит к крестьянским восстаниям, голоду, к разрушению производительных сил деревни, что вслед за нажимом на коллективизации все равно придется делать новый поворот, обратно к индивидуальному хозяйству, и что лучше было бы сделать этот поворот сейчас, чем ждать когда к этому повороту вынудят крестьянские восстания, но что партийное руководство, тов. СТАЛИН этот поворот сделать не в состоянии, т.к. левой политикой СТАЛИН создает себе авторитет победителя.
Эти явно кулацкие, контрреволюционные установки были основными в позиции центра зиновьевской контрреволюционной организации.
ЕЛЬКОВИЧ развивал эти установки вскоре после раскрытия рютинско-зиновьевской группы. Связь ЗИНОВЬЕВА с РЮТИНЫМ не осуждалась.
Точно так же, когда на квартире у БАКАЕВА (1933 г.) в присутствии, если память не изменяет, КУКЛИНА, ГЕССЕНА, ЕЛЬКОВИЧА и меня говорили о выступлении КОСТИНОЙ по делу ЗИНОВЬЕВА–РЮТИНА, никто не осуждал ЗИНОВЬЕВА за его связь с РЮТИНЫМ, а обсуждали только тактические моменты: как нам держаться на собраниях, чтобы без жертв выйти из игры, чтобы скрыть наше сочувствие ЗИНОВЬЕВУ, чтобы не раскрыть нашего двурушничества.
Приезд ЕЛЬКОВИЧА в Ленинград (в начале 1933 г.) имел совершенно ясное назначение – разъяснить членам Ленинградской организации необходимость блоков с правыми.
В вопросах индустриализации также от левых фраз ничего не осталось. Была совершенно ясная правая позиция, позиция контрреволюционных реставраторов.
На том же “чаепитии” у БАКАЕВА (в 1933 г.) программа дать 8 милл<ионов> тонн чугуна расценивалась как очередная демагогия руководства партии, как явно невыполнимая программа. Отношение к принятым партией темпам индустриализации среди членов контрреволюционной зиновьевской организации можно сформулировать примерно так: “Сидеть и ждать, когда руководство, т. Сталин сломает себе голову на невыполнимых темпах, а тогда возобновить борьбу за руководство. Это не говорилось открыто, но это совершенно ясно вытекало из всей оценки обстановки, из намеков, из подхватывания отдельных неудач, раздувания их.
Такие настроения господствовали, ничем не отличаясь от настроений и установок к.-р. вредителей.
Довольно ясно отразил эти настроения в разговоре со мной (в Москве на улице в 1933 году летом) ПЕРИМОВ, работавший тогда где-то на строительстве. Не помню деталей разговора, но помню, что это был разговор человека, вынужденно участвующего в строительстве, но в это строительство не верящего и ожидающего провала строительства.
Такая же оценка строительства давалась и АЛЕКСАНДРОВЫМ, и АНТОНОВЫМ при их посещении НАТАНСОН (конец 1932 г.).
2. Считаю необходимым сообщить следующие известные мне факты:
Когда после ареста НАТАНСОН (февраль 1933 г.) я пришел к РУМЯНЦЕВУ, чтобы он разузнал, в чем дело, и просил РУМЯНЦЕВА прощупать обстановку у СМОРОДИНА. РУМЯНЦЕВ сказал мне, что у СМОРОДИНА ничего не выйдет, что это нужно было бы сделать у КОМАРОВА, но что сейчас ему к КОМАРОВУ идти неудобно и что при случае он это сделает.
Из ленинградских работников нетроцкистов активный интерес к делу НАТАНСОН проявлял МАВРИН, который, как мне рассказывала НАТАНСОН, был у ней на свидании в ДПЗ.
Написано мною собственноручно. – АНИШЕВ.
ДОПРОСИЛ: НАЧ. 1 ОТД. СПО УГБ – ЛУЛОВ.
Верно: В. Стойко
РГАСПИ Ф. 671, Оп. 1, Д. 126, Л. 77-81.
