Предсмертные письма И.Н. Смирнова жене М.Г. Короп и дочери О.И. Смирновой

 

23 августа, 8 часов вечера.

Суздаль, политизолятор.

 

Марии Григорьевне КОРОП.

 

Моя дорогая Марусенька, сейчас суд удалился для вынесения приговора, и через 4 часа я буду его знать. Ты уже знаешь, что обвинитель потребовал расстрела, и это, кажется, совпадает с общим настроением рабочих к этому делу. И я не знаю, буду ли я жив или сегодня ночью уйду в небытие. И вот в этом втором случае я хотел бы сказать тебе свое последнее слово. Я пришел к твердому выводу, что вся наша прошлая троцкистская деятельность была огромной ошибкой, идущей вразрез с историческим ходом жизни. Я хотел бы, чтобы ты это поняла и сделала нужный вывод.

Когда я уезжал из Суздаля 7-го мая, ты мне сказала, что если меня не будет, то и ты тоже уйдешь из жизни. Я не хочу этого и не хочу умирать с сознанием, что увлекаю с собою в могилу и тебя. Поэтому я прошу тебя жить, хотя бы во имя моей любви к тебе.

Ужасно тяжело умирать от руки рабочего государства. Еще ужасней это тем, что разрушаешь этим твою жизнь. Я не дал тебе ничего, кроме величайших испытаний и страданий, а мне так много хотелось тебе дать. Но если это не пришлось, то я хотел бы, чтоб ты без меня жила бы полною и, если можно, счастливою жизнью. Нельзя в наше время добровольно уходить из жизни. Смотри, что происходит в мире! Люди, Европа накануне войны – это будет неслыханно кровавое время, из которого в конце концов родится новый мир. Полжизни у тебя ушло на нашу революцию. Но то, что идет на нас, потребует много больше сил, чем наша революция. И вот во имя этих больших целей и надо продолжать жить. Ты найдешь в новой борьбе забвение о моей горькой участи и быть может найдешь и новую личную жизнь, и я бы хотел этого для тебя.

Одно слово о себе. Я относительно спокоен. Я отдал партии все, что мог, и даже больше, чем мог. Если партия найдет нужным взять мою жизнь, то пусть это совершится, ибо это нужно для партии. Оглядываясь на прошлую жизнь, я вижу в ней много ошибок, но стержень всей жизни был и остался – интерес партии. Как ни смотри, а все же выходит, что кроме нашей партии нет никакой действительно серьезной силы для борьбы с фашизмом и капитализмом. Поэтому – назад в партию любой ценой. И ты должна это сделать, и ты это сделаешь, я знаю. Ну, мое солнышко светлое, обнимаю тебя и целую в мои родные глаза крепко-крепко. Пойду умирать с твоей фотографией и твоими локонами, чтобы в последние мгновенья жизни ощущать тебя. Люблю тебя бесконечно. Живи, родная! [1]

 

Твой И.С.

 

24/VIII.


Суд. 9 час. вечера.

 

СМИРНОВОЙ Ольге Ивановне.

 

Моя родненькая Олюся, сейчас кончились “последние слова” и суд ушел совещаться, в 12 час<ов> приговор и б<ыть> м<ожет> сегодня же ночью и исполнение. Поэтому я до приговора спешу набросать тебе несколько прощальных слов.

Мне хочется, чтоб моя смерть (если она будет) не вызвала бы в тебе чувство мести. В конце концов приговаривает партия, а партия для нас с тобой все. Ведь ты знаешь, что я не один раз рисковал жизнью начиная с 5 года для партии. И если сейчас нужно для партии умереть, то это надо сделать, и я смерть приму без энтузиазма, конечно, но и без особых волнений. Чего я хочу тебе?

Я хочу, чтобы ты ликвидировала остатки троцкизма в своем сознании, и чтобы Вы оба с Доней встали на партийные рельсы. Без этого нет жизни, без партии нет творческой работы.

В своем последнем слове я сказал об этом ко всем колеблющимся троцкистам. Надо разоружаться решительно и быстро. В творческой работе ты найдешь забвение своему горю, а общее дело рабочего класса выше судеб отдельных лиц. Это так! Ты должна разоружиться в ближайшие же дни. Имей в виду, что фигурировавшие на процессе гестаповцы были не подставными фигурами, а самыми настоящими ловкими фашистами. Хочет или не хочет ТРОЦКИЙ, а его периферия переплелась с Гестапо.

В одной из статей бюллетеня он таки действительно написал: “Надо СТАЛИНА убрать”. Что это значит? ГОЛЬЦМАНУ он действительно давал поручение для меня об теракте. Он зашел в тупик, а нашей молодежи надо из него выбираться как можно скорей. Ну, чего бы тебе пожелать, моя родная?

Очень хочу, во-первых, чтобы ты скорее включилась в жизнь. Во-вторых, чтобы твоя личная жизнь наладилась. Как только выйдешь на волю, займись своею и моею матерью. Пусть они хоть немного передохнут. Обо мне не думай долго. Все же я ведь прожил большую жизнь и, собственно, уходить из жизни пора. Лучше бы не так, ну, что же делать, когда иначе не получилось.

Будет у тебя сын – назовешь его моим именем. Будет постоянное живое напоминание. У тебя еще много впереди жизни, а жизнь, как видно, будет очень бурная [2]. Я не сомневаюсь, что 37 год будет годом европейской войны. Что это значит, даже представить не могу. Материально человечество откатится лет на 300-400, одичает. Я все же думаю, что вооруженные массы скажут свое последнее слово. Для тебя и Дони будет еще много работы в жизни.

Если сохранится СССР, то вокруг этого стержня быстро свернется вся Европа в соц-федерацию. Сколько работы! Береги свои силы – видишь, как они будут нужны.

Ну, пора кончать, моя дочурка. Когда получишь возможность увидеть Леночку и Юрку, когда они подрастут, расскажи им обо мне, помоги. Галинку Шура вероятно скоро будет иметь с собою. Шуру я видел. Она очень извелась, не знаю, как живет. Очень плоха.

Обнимаю тебя крепко-крепко и целую в мои родные милые глазенки. Поцелуй за меня мать, мою мать и Доню. Ну, вот и все.

 

Твой папа.

 

23/VIII-36 г.

 

 

РГАСПИ Ф. 671, Оп. 1, Д. 185, Л. 20-24. Машинописные копии.


[1] В Суздальском политизоляторе И.Н. Смирнов отбывал срок совместно (в одной камере) со своей женой М. Короп. На февральско-мартовском пленуме Н. Ежов, сетуя в своем выступлении 2 марта 1937 г. на излишне мягкий режим в политических тюрьмах НКВД, говорил: “…Во многих случаях арестованным предоставлялась возможность отбывать наказание вместе со своими женами… Так, И.Н. Смирнов отбывал наказание вместе со своей женой Короп”. Эсерка Екатерина Олицкая, тоже отбывавшая срок в Суздальском политизоляторе одновременно с И. Смирновым, писала в своих воспоминаниях: “В день получения номера газеты о приговоре и приведении его в исполнение начальник изолятора вызвал жену Смирнова к себе. Он молча подал ей газету. Строки об отказе в помиловании и об исполнении приговора были подчеркнуты красным карандашом. Мария лишилась сознания. К ней был вызван тюремный врач. Затем она была водворена в их бывшую камеру. Номер газеты ей оставили на столе. В коридоре к дверям камеры приставили часового, ни на шаг не отходившего от волчка, все время открытого”. Неизвестно, получила ли Мария Григорьевна последнее письмо И. Смирнова.  

 
[2] Ольгу Смирнову расстреляют 4 ноября 1936 г., т.е. через два с небольшим месяца после даты письма.