ПОКАЗАНИЯ

АЙХЕНВАЛЬДА А.Ю., данные в СПО ОГПУ

13 апреля 1933 года.

В дополнение к моим предыдущим показаниям сообщаю следующее:

В январе c<его> г<ода> ко мне вечером заехал БУХАРИН, получивший из Академии Наук бумажку относительно моей работы. В существенных частях политическая часть нашего разговора сводилась к следующему:

1. Я спросил БУХАРИНА, почему он избегал всякой встречи со мной или с кем-либо из тех, кто был связан с арестованными правыми. По моему мнению, СЛЕПКОВ и другие не были причастны к рютинскому делу. БУХАРИН ответил, что дело не в том, были ли непосредственно СЛЕПКОВ и др<угие> виноваты именно в этом деле. Несомненно, что они без его, БУХАРИНА, ведома попытались вести фракционную работу, якшались с троцкистами и т.д. Поэтому он считает, что он не может и не должен прямо или косвенно поддерживать связь с кем-либо, имеющим отношение к ним. БУХАРИН дал мне понять, что это относится и ко мне, если я причастен к аналогичным вещам. Мой ответ сводился к тому, что я слепковского “окружения” вроде ГОРЕЛОВЫХ и АРЕФЬЕВЫХ не знал и не знаю. Однако, во-первых, меня все же вызывали к ЯРОСЛАВСКОМУ; я рассказал БУХАРИНУ детали этого разговора; во-вторых, я совместно с арестованными основательно обсуждал хозяйственное положение и политические перспективы (речь шла о моих посещениях квартиры АСТРОВА в августе-сентябре 32 года). Я сказал, что, возможно, обо всем этом известно ЦКК и ГПУ, что поэтому меня, как, вероятно, и АСТРОВА, проверяют. Сейчас я никого из бывших правых не видал кроме АЛЕКСАНДРОВА и АСТРОВА. БУХАРИН спросил, как живет последний. Рассказав о делах АСТРОВА, я упомянул, что к нему ходит АРЕФЬЕВ, может быть, как раз для проверки, т.к. вероятно, что он осведомляет ГПУ. БУХАРИН подтвердил эту возможность.

2. Вторая, наиболее длинная часть разговора, вращалась вокруг вопросов пленума ЦК. Я спросил БУХАРИНА, прошел ли пленум с подъемом. БУХАРИН ответил утвердительно. На мой вопрос, предупредил ли БУХАРИН РЫКОВА и ТОМСКОГО о том, что он резко против них выступит (“грубейшая и тяжелейшая дополнительная ошибка”), БУХАРИН ответил, что он этого сделать не мог, хотя вообще с ними во время пленума встречался и разговаривал. Он не мог этого сделать, потому что его, БУХАРИНА, выступление (в котором говорилось о РЫКОВЕ и ТОМСКОМ) было для него неожиданным, он выступать не предполагал. В дальнейшем разговор сводился к тому, что я высказывал БУХАРИНУ ряд моих сомнений, на которые он так или иначе отвечал. Прежде всего, я спросил, было ли необходимым резкое выступление против РЫКОВА и ТОМСКОГО, нужно ли было говорить вещи вроде требования организационной “утрамбовки” колхозного крестьянства, не вышло ли, что БУХАРИН потерял после этой речи всякий оттенок политической самостоятельности. БУХАРИН ответил, что вопрос стоял так: или выполнить все требования ЦК, или неизбежно прийти к возобновлению борьбы, к выводу за это из ЦК и т.д.; или безусловно и окончательно покончить с остатками прежнего положения, или скатиться на положение противников линии партии и ее руководства. БУХАРИН считает, что никакая мысль о борьбе недопустима, т.к. в наших условиях эта борьба может только лишь внести разлад в партию и в рабочий класс, дойти до самых острых форм, перекатиться в армию и т.д. А это будет означать такое же гибельное развитие, какое получилось во времена французской революции.

3. Далее, я высказал опасение, что сейчас получается колоссальное перенапряжение государственной мощи пролетарской диктатуры. Если мы не успеваем подвести под наше выступление экономическую базу (хотя бы, скажем, товарный фонд под колхозную торговлю), то нам приходиться нажимать на государственные рычаги, нам приходиться все в большей мере опираться именно на внеэкономическую силу, компенсируя при ее помощи хозяйственные прорывы и нехватки. А если, говорил я, СТАЛИН доведет до такого напряжения эту “нагрузку” на государственные рычаги, что они откажутся действовать, не выйдет ли тогда, что этот основной, главный ресурс пролетариата будет подорван? БУХАРИН согласился, что дальше нажимать государственно-административными методами опасно, и что надо постепенно “развинчивать гайки”. В качестве доказательства БУХАРИН сослался на постановления пленума насчет темпов и на предполагаемое введение зернового налога.

4. По поводу настроений в стране БУХАРИН сказал, что, по отзывам людей с заводов, рабочие настроены хорошо, что пролетариат наш показывает образец героизма. В деревне есть колхозный актив, преданный партии и ее руководству. Я сказал, что на моем заводе (к которому я прикреплен) рабочие действительно настроены хорошо, но что в деревне создается положение, когда иногда даже хорошие коммунисты, желающие укреплять колхозный строй, не могут этого сделать, т.к. экономический баланс в отношении колхозов с городом слишком неблагоприятен для них.

5. Все то время, которое я не видел его, сказал я БУХАРИНУ, я думал над положением в стране и над его, БУХАРИНА, оценкой этого положения. Я спросил БУХАРИНА правильно ли я понял положение дел и позицию БУХАРИНА, когда я пришел к выводу, что сейчас никто кроме СТАЛИНА не сможет вывести страну из трудностей и внести необходимые изменения в политику партии. БУХАРИН сказал, что это верно и что единственная активная политическая роль его, БУХАРИНА, может сейчас состоять в том, что он будет высказывать руководству партии свои взгляды на политическое положение, давать советы и т.д. Больше до ареста я БУХАРИНА не встречал.

6. Кажется, в июне пр<ошлого> года в столовой ИКП мирового хозяйства я встретил слушателя этого ИКП СНИТКИНА, которого я знал по ИКП и по загранице. СНИТКИН обрисовал мне в очень пессимистических тонах положение в стране, сказал, что в ИКП народ настроен тревожно, что открыто боятся выражать свое

недовольство, но по углам, наедине, говорят о хозяйственных неудачах, провале планов и т.д. СНИТКИН далее сказал мне, что ребята ищут связей, интересуются, нет ли листовок и т.д. Я, согласившись с тем, что хозяйственное положение трудное, заявил, что никаких “связей” ни с кем завязывать не хочу, листовки считаю недопустимой вещью и не представляю себе, с какой платформой можно было бы сейчас выступить в каких-либо листовках. СНИТКИН сказал, что он хочет зайти ко мне, но боится, не следят ли за мной. Я ответил, что за мной, безусловно, не следят. СНИТКИН ко мне не заходил, и я больше его не видал.

Записано собственноручно.

АЙХЕНВАЛЬД.

Допросил: (Г. МОЛЧАНОВ)

ВЕРНО:

ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ 1 ОТД. СПО Ланцевицкий (ЛАНЦЕВИЦКИЙ)

РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 190, Л. 64-68.