ПОКАЗАНИЯ
АЛЕКСАНДРОВА, Александра Ивановича –
от 10 января 1935 года.
На поставленные мне следствием вопросы показываю:
Как случилось, что, с одной стороны, я после восстановления меня в партии, будучи искренне убежден уже к концу 1929 г., что никаких разногласий у меня с партией нет, искренне со всеми ликуя и восхищаясь теми, поистине, грандиозными успехами и победами, которые в кратчайшие сроки одерживала и одерживает большевистская партия под руководством своего величайшего гения и вождя мирового пролетариата – т. СТАЛИНА, а с другой стороны, вопреки всему этому я, тем не менее, стал участником контрреволюционной организации б<ывших> приверженцев зиновьевско-троцкистского блока, подлым членом которой 1/XII-34 г. был произведен предательский выстрел в сердце партии, прекратив жизнь величайшего революционера и большевика С.М. КИРОВА, ближайшего друга и соратника тов. СТАЛИНА.
Серьезно, внимательно и честно продумав все до конца, я заявляю, что ответ на этот вопрос может и должен быть прямой и определенный.
Причина этого превращения – перехода от партийности к контрреволюционности лежит в раздвоении, двойственности и двурушничестве.
Было два АЛЕКСАНДРОВЫХ. Один член партии, пролетарий, большевик, искренне как будто бы делавший все усилия, чтобы раствориться в общепартийной массе, войти органически всем существом своим обратно в партию, принимавший как будто энергичные меры к ревностной и стойкой защите своей большевистской партийности от антипартийных элементов и покушений.
Другой АЛЕКСАНДРОВ – вернее, тот же, но с обратной стороны, это – АЛЕКСАНДРОВ, б<ывший> активный оппозиционер, два с лишним года активно боровшийся против партии и ее руководства. АЛЕКСАНДРОВ, в котором остались значительные следы и отпечатки школы и воспитания под руководством б<ывших> “вождей” и “лидеров” зиновьевско-троцкистского блока. АЛЕКСАНДРОВ – продукт среды этого блока.
В 1928 г. в Калуге ЗИНОВЬЕВ и КАМЕНЕВ отсиживаются в ожидании конца срока получения партбилетов. В Калуге АЛЕКСАНДРОВ, “безвожденец” АЛЕКСАНДРОВ, раза три заходит к “вождям”. Вожди усиленно рекомендуют скорей вернуться в партию с целью сохранения оппозиционных кадров. Я требовал от них, весьма робко, правда, хотя бы “некоторой” критики своих ошибок. К сожалению, членораздельных звуков на этот счет я от них не получил.
После подачи заявления в июле 1928 г. я выехал в Ленинград. Настроение там весьма плохое. Сумбур в головах отчаянный. Начались разговоры и “уламывания”. Сравнительно легко пошла в партию рабочая группа с фабрик и заводов, Помню, что остались при своем мнении (не возвращаться) СУРОВ, ЦАРЬКОВ, ЛУКИН, СОБОЛЬ и др<угие>. Всю технику по подаче заявлений, форму их и содержание проводил РУМЯНЦЕВ. Я уехал обратно в Москву.
1929 г. В январе получил партбилет. Работаю в Резинотресте. Связан с ЗИЛЬБЕРМАНОМ, БЛИНКОВЫМ, БАРАНОВЫМ. Первый как-то стал центром по группе “безвожденцев”. Последние двое ориентированы на т. САРКИСА, который отрицал тогда всякие группы и “вождей”. Подчеркивал, что гвоздь вопроса в руководстве – надо идти именно в партию и всеми мерами поддерживать партийное руководство. Среди нас обсуждалась генеральная линия партии, отдельные установки и статьи в печати. Не снимался, а в той или иной форме стоял в повестке дня вопрос об отношении к “вождям” и последних к генеральной линии партии.
Весной 1929 г. (уже пошли разговоры о разногласиях с партией “правых”) я зашел на Калошин пер. к ЗИНОВЬЕВУ, там было несколько человек (кто точно, не помню). Спросил, как “вожди” отнесутся к борьбе партии с правыми, членораздельных ответов я опять не получил. Больше того, через некоторое время мне передали, кажется, ЗИЛЬБЕРМАН, что ЗИНОВЬЕВ заявил: “Не хочу я видеть АЛЕКСАНДРОВА. Уберите его от меня. От беды подальше”. Больше я с ним не виделся.
1930 год. Работаю на заводе “Каучук” в качестве директора завода. Директор крупнейшего предприятия в районе, на партконференции из списков членов Райкома отводят. Проглатываю эту горькую пилюлю. Понимаю причину. Продолжаю упорно работать. Получаю от местной парторганизации хороший отзыв – “твердо дрался за генеральную линию партии” и т.д.
Как будто все в порядке. Мне казалось, что уже органически врос в партию, растворился в ней, изжил свои ошибки. Но это только “как будто бы”. Это только казалось. А на самом деле это не так было, как – я укажу ниже. Ибо даже и в это время нет-нет – и войдет что-нибудь, того-то перебросили, этого проработали, этого отшили и т.п.
1931-1934 г.г. В марте-мае Резинообъединение по договоренности с Ленобкомом перебрасывает меня в Ленинград на завод “Красный треугольник” в качестве зам<естителя> директора всего Комбината. Уже из этого видно, что ленинградская парторганизация приняла меня весьма хорошо, облачив меня колоссальнейшим доверием.
Работаю больше года. Затем назначаюсь последовательно зам<естителем> упр<авляющего> Облкомхозом, управляющим трестом, начальником управления ленинградской пищевой промышленности и, наконец, зам<естителем> управляющего Ленкожтрестом. На всех этих работах, по оценкам организаций, справляюсь неплохо. Опять как будто бы все хорошо. Стопроцентный большевик, партиец. А на деле? Далеко не так. Совсем не так.
За все величайшее доверие партии ко мне я “отплатил” ей “фальшивой оппозиционной монетой”.
На сцену выходит АЛЕКСАНДРОВ – активный оппозиционер, продукт оппозиционной среды. Началось это с обыкновенных встреч с бывш<ими> участниками зиновьевско-троцкистского блока по моем приезде в Ленинград в 1931 г. Причем, говоря откровенно, я не искал этих встреч, но они происходили сами собой. “Рыбак рыбака видит издалека”. Я почти ни у кого из оппозиционеров не бывал на квартирах за исключением одного случая, о котором скажу ниже, не бывал я у них и на работе. И тем не менее эти сами собой проходившие встречи связали меня со всей средой б<ывших> активных участников зиновьевско-троцкистского блока.
С кем я виделся в Ленинграде и в Москве за это время? РЭМ, РУМЯНЦЕВ, ХАНИК, ЦЕЙТЛИН, СЕРЕДОХИН, ТОЛМАЗОВ, ЛУКИН, СОБОЛЬ, СУРОВ, ВАСИЛЬЕВА, ПОПОВ, НОВИКОВ, ДЕМИДОВА, МИНАЕВ, ЛЕВИН, СОСИЦКИЙ, НАЛИВАЙКО, ЛЕОШКО, КОСТРИЦКИЙ, АНДРЕЕВ, РЕПНИКОВ, БЛИНКОВ, БАРАНОВ, ЗИЛЬБЕРМАН, МАНДЕЛЬШТАМ, ДМИТРИЕВ, БРОДСКИЙ, СОКОЛОВ, АБРАМСОН, БОГРАЧЕВ, ГРИГОРЬЕВ, ЕВДОКИМОВ, БАКАЕВ, КОСТИНА и, наверное, встречал других, трудно вспомнить сейчас.
Рады ли были этим встречам? Да. Встречали, как “своего”, “родного”. Какие вопросы ставили, что интересовало? Конечно, уже в 1931-34 г.г. такие вопросы, как “правильна<я> или неправильная генеральная линия партии” или “кто к кому пришел”, уже не ставились, а ставились такие вопросы: 1) где, что делают и как поживают ЗИНОВЬЕВ, КАМЕНЕВ и др<угие>? 2) Почему их не привлекают к руководству? 3) Как твои посещения? 4) Кого видишь из “старых”? 5) Заходи “побалакать”. 6) Надо бы как-нибудь собраться. 7) Иногда сетовали, что “оттирают, не дают ходу” и т.п.
Что это, случайные невинные вопросы? Нет. Такие вопросы просто большевику-партийцу не задашь. Их можно задать лишь человеку своей среды.
От ХАНИКА, ЦЕЙТЛИНА, РУМЯНЦЕВА и др<угих> я часто слышал жалобы на “оттирание” и “недопуск” их к комсомольской организации, а иногда и добавление к этому “кусочек” дискредитации руководства комсомола, “кто, мол, пишет историю комсомола”, такой-то, имярек, тоже вождем комсомола стал” и т.д.
Как-то в хозчасти Обкома (у Балтрамовича и Орлова) в присутствии еще кого-то ХАНИК рассказывал, несколько заискивая, что на собрании, правда, с участием официальных представителей Губкома, обсуждался вопрос о кандидатах для представления к награде в связи с годовщиной Красной армии, что в числе других кандидатур была выдвинута и моя – АЛЕКСАНДРОВА – кандидатура как одного из первых организаторов и военкомов комсомольских боевых отрядов 17-19 г.г. и несмотря на защиту моей кандидатуры ХАНИКОМ она была снята ввиду “одиозности фигуры”. Конечно, все это говорилось в духе недовольства.
Там же, но в другой встрече в 1933 г. в присутствии ПАВЛОВА, ЖЕСТЯННИКОВА и еще кого-то тот же ХАНИК рассказал, что на юбилейном собрании комсомола в Москве, когда вручались ордена отдельным руководителям комсомола, в ответ чуть ли не на речь представителя ЦК партии – СМОРОДИН П. заявил: “Что же, мы свои ордена не здесь получали, а в боях под Кронштадтом завоевывали”, и тут же следовало добавление: “Ну, а о нас, конечно, даже не вспомнили”. Дух информации, конечно, понятен.
Попутно одно замечание: Хозотдел Обкома Партии в бытность там БАЛТРАМОВИЧА, а потом ОРЛОВА (который, если не ошибаюсь, точно не знаю, был секретарем бюро боевых землячеств комсомола) превратился в своеобразную явку, во всяком случае, редко бывало, чтобы во время моего захода туда я не заставал там того или иного комсомольца-оппозиционера.
Еще один штрих “родства” и “групповщины”. Я, правда, ни на одном собрании Боевого землячества не был несмотря на неоднократные приглашения. Не знаю, когда и как оно организовалось. Получал я свой партизанский билет в общем порядке в Нарвском р<айо>не, имея справки от П. СМОРОДИНА, с которым вместе был в отряде 17/18 г.г., от Истомола и, кажется, от покойного т. ГАЗА.
Тем не менее однажды меня туда ПАНОВ затащил, убедив меня, что надо обязательно заполнить анкету для Центр<альной> Комиссии, а также помочь им определить, нет ли примазавшихся. Меня, конечно, пропустили вне всякой очереди: “Да чего спрашивать, ведь это “наш”, “свой”, “знаем”, а через несколько времени, кажется, ХАНИК передает мне услужливо выписку из постановления ЦК по восстановлению в правах б<ывших> красных партизан и красногвардейцев.
Иногда я высказывался резко отрицательно против “разговорчиков” и “шепотков” отдельных оппозиционеров. Может, это служит хоть в какой-нибудь мере мне оправданием? Нет, не может. Наоборот, усиливает вину. Легче партии и рабочему классу выявлять ему враждебный элемент, когда он всегда определенно за или против, и хуже, когда этот элемент двойственен, это с одной стороны, а с другой стороны, что значит “иногда”? Разве так должен подходить к разрешению этих вопросов, возникавших в определенной оппозиционной среде, действительно подлинный и истинный большевик-партиец? Конечно, нет. Он всегда резко отрицательно относился бы к этим антипартийным и враждебным разговорам. Он бичевал, он разоблачал бы эту среду. Он вытащил бы конкретных носителей зла на свежую воду, потащил бы их в соответствующие органы и т.п.
П теперь, если сравнить АЛЕКСАНДРОВА первого и второго. Что он сделал с оказанным ему партийным доверием? Он его растранжирил. Вместо усиления революционной классовой бдительности он ее потерял.
Я не бичевал все эти разговорчики, не сказал, что: “Вы, как и я, совершили тягчайшее преступление перед партией, она вам простила, оказала доверие, а вы занимаетесь тем, что вредите ей и ее руководству”. Я вместо этого примиренчески к этому относился.
О собрании на квартире у СУРОВА в 1932 г. (о котором я уже давал показания) я сообщил парторганизациям, что ни в какой мере не ослабляет моей вины.
Каков итог, каков вывод? Мне кажется, из всего вышесказанного ясно напрашивается вывод. Я не порвал с этой вредной средой. Пусть не я, она меня нашла. Но нашла. Я оказался в ее власти, у нее в плену. Я не только не разоблачил ее, а ясно во многом способствовал консолидации этих сил. Помогал культивировать вышеприведенные настроения, и тем самым я оказался или стал сотрудником контрреволюционной организации бывших участников зиновьевско-троцкистского блока, член которой совершил неслыханное преступление – вырвав из среды партии и рабочего класса любимого вождя-руководителя, несгибаемого, твердого большевика, ближайшего друга и соратника тов. СТАЛИНА.
О чем я могу просить партию и ее руководство? Лишь о привлечении меня к строжайшей ответственности. Ведь, черт возьми, наконец, я все же плоть от плоти и кровь от крови рабочего класса и его партии. О чем же я еще могу просить. Меня только жуть берет, как я мог докатиться “до жизни такой”, до такой низкой точки. Но от фактов не уйдешь. Любое наказание, как бы оно сурово ни было, я должен принять и приму без малейшего ропота.
Я не могу, не смею ни о чем больше просить, но если партия найдет возможным или нужным когда-нибудь вновь поставить меня в ряды своих бойцов, то, вырывая с корнем змеиное контрреволюционное жало из своего существа, – я уверен, что на деле докажу, что могу быть не последним и верным ее солдатом.
Писано собственноручно:
ДОПРОСИЛ: КОГАН.
Верно: Хватов
РГАСПИ Ф. 671, Оп. 1, Д. 134, Л. 60-68.
