Иосифу Виссарионовичу Сталину
Кремль
Прошу никого другого не вскрывать.
от Н. Бухарина
29-IX-37
Здравствуйте, Иосиф Виссарионович!
Прежде всего, убедительно прошу не рассматривать самого факта данного письма как-нибудь вроде того: ишь, мол, еще письма пишет! Я тысячу раз брался за перо и снова клал его назад. Но душевная потребность так велика, что я не могу в конце концов ей противостоять. Свое положение, всю дистанцию, я знаю и сознаю. Ни на секунду от этого не отхожу. И моя горячая просьба не подумать, что я этого не понимаю. В галлюцинаторном состоянии (у меня были такие периоды) я говорил с Вами часами – ты сидел на койке, рукой подать. К сожалению, это был только мой бред…
{Я хотел Вам сказать} Повторяю, я вполне понимаю свое положение и, если я делаю бестактность тем, что пишу, прошу мне эту бестактность простить. Что я хотел сказать Вам? (Я пишу в тысячу раз суше, чем думаю, и Вы поймете, почему.)
1) Я хотел сказать Вам, что хотел бы объясниться с Вами хоть последний раз в жизни, но только с Вами. Я знаю, что это – неслыханно. Я не питаю ни малейшей надежды, что это будет. Но пусть Вы знаете, что я этого жаждал, как израильтянин манны небесной. Я ничего не хочу брать назад, ни на кого не хочу жаловаться. Я хотел кое-что объяснить в интересах дела, которому {ты} Вы {служишь} служите. {Но надежды у меня нет ни малейшей.}
2) Я хотел сказать Вам, что теперь у меня нет ни малейшей враждебности или желания хоть в чем-нибудь противопоставить себя или дать хоть какой-либо повод к этому.
3) Я хотел Вам сказать, что был бы готов выполнить любое Ваше требование без всяких резервных мыслей и без всяких колебаний.
Пишу это вовсе не потому, что сижу в тюрьме и хочу себе что-то выторговать. Я смотрю на себя как на человека, политически погибшего. Если я буду физически жить, то не мне, зачумленному {и про<каженному>}, лезть в политику. Я это знаю и понимаю. Я здесь сижу уже больше 7 месяцев и болтаюсь между жизнью и смертью. На случай жизни (физической) готовил то, о чем я Вам писал раньше. Я никогда не мог жить, не работая (другой вопрос, как) сяжками своего ума. И здесь я просто не мог бы выжить, если бы не было мне, в конце концов, разрешено пользоваться бумагой и пером. И вот, в связи с этим, у меня к Вам (независимо от моей личной судьбы, которая тоже в Ваших руках) есть просьба:
Я написал уже кроме научной книги большой том (страниц 250-300 печатных будет) стихов. В целом это – апофеоз СССР, соввласти, партии, на очень широком фоне. [Опять должен оговориться: я этой вещью и этим вопросом не ухожу {ни сам} от других проблем и от сознания своего положения: ради бога, не поймите меня так. Я теперь всего стал бояться и боюсь, что Вы меня здесь неверно поймете].
Не мне судить, как это вышло. Скажу лишь, что за семь месяцев я здесь многому в этом ремесле обучился. Байрон в одном месте говорит: “Чтобы сделаться поэтом, нужно или влюбиться, или жить в бедствии” (у меня есть и то, и другое). Первые мои вещи кажутся мне теперь детскими (но я их переделаю), за исключением “Поэмы о Ст<алин>е” [1], которую я Вам переслал еще до ареста. Но по содержанию я могу сказать, что в нашей литературе такой попытки не было (с точки зрения охвата). Общий план книги (загл<авие> “Преображение мира”) такой:
1) Предисл<овие>
2) Поэма о Стал<ин>е (как Введение)
3)
I. Концы и начала ({общее} Основные этапы всем<ирной> истории, 14 стих<отворений>)
II. Предтечи (борьба в Египте, Иране, Спартак, Крестьянская война, левеллеры, etc., утописты, 1789, Фурье, 1848, Чернышевский, Коммуна, 1905 и т.д.)
III. Гражданская война (последнее – “Перекоп”).
IV. Праматерь-Природа (природа, звери, птицы, камни, цветы, бабочки, электроны, биосфера, стихии, естеств<енные> богатства и т.д.)
V. Наследство (художественно-поэтические характеристики Европы и Азии, Китая, инков и ацтеков, Индии, Эллады, Готики, Возрождения и т.д. и стихотв<орные> характеристики великих людей – машиностроителей, философов, художников и т.д., в том числе Винчи, Бэкона, Спинозы, энциклопедистов, Дарвина, Шекспира, Ньютона, Гегеля, Ницше, Гейне, Гете, Пушкина, Бетховена, Толстого и ряд общих по эпохам).
VI. Борьба миров (капит<али>зм и СССР) с резким антифашистским уклоном (есть характеристики столиц мира, капит<алистических> страстей, Испании, Сов. Китая и т.д., а также песни: Красноармейские, -флотские, -авиаторов и проч.)
VII. Лирическое интермеццо (лирические стихи, т.н. “чистая лирика”).
VIII. Эпоха Великих Работ (тут и работа, и борьба, и культурные проблемы, и новый человек, и женщины, и дети, о обобщающе-апофеозно-производственно-культурные)
IX. Грядущее (Коммунизм).
Таким образом, охват универсальный. Все это – уже есть. Я писал, гл<авным> обр<азом>, ночами и буквально кровью сердца.
Я Вас горячо прошу, чтоб эта работа не пропала (опять-таки совершенно независимо от моей личности). Одна книга, здесь законченная, неизвестно где – она тоже устареет, и будет жаль, если она без всякой пользы пропадет: ведь она 1) объективно полезна (антифашистская книга), 2) написана на большом материале. Но вот эта вторая работа – он не знает прецедента вообще. Может, он по выполнению и плоха – не знаю. Но {я} самая попытка, мне кажется, представляет известный интерес. Иосиф Виссарионович, Вы – такой знаток стиля и так любите литературу. Не дайте погибнуть этой работе. Повторяю и подчеркиваю: независимо от моей личности. Не дайте ей затеряться! Все у меня написано, конечно, от руки – весь большой том. Нельзя ли, чтоб {мне} я смог его передиктовать? Или это сверх всякой меры? Может, я с ума уже спятил? Но бесконечно жаль, если все это пропадет. Сжальтесь! Не надо мной, над работой! Это – первая моя просьба.
Вторая. Я за 7 месяцев не видал ни жены, ни ребенка. Несколько раз просил. Без результата. Между тем, я перенес 3 гриппа, 2 раза на нервной почве на время лишался зрения и раза 2-3 подвергался припадкам галлюцинаторного бреда. Сейчас я в более приличном состоянии и могу делать веселое лицо, хотя мозг – сплошная окровавленная губка, а на сердце – черные кошки скребут. Иосиф Виссарионович! Разрешите свидание! Ведь я ни одного слова не полагающегося не скажу, ни слова о деле, ничего. Дайте повидать Анюту и мальчика! Мало ли что будет – так дайте увидеть мне своих милых! Ведь силы мои – и физические, и душевные – слабеют, в моем-то положении и при такой и физической, и моральной нагрузке! Но если уж это никак нельзя, разрешите, чтобы Аннушка хоть свою с ребенком карточку принесла. Это – не сантиментальность, а потребность сердца. Никому от этого никакого вреда не будет, тем более делу.
Прости за это письмо. Вам не до того – знаю, хотя я сейчас абсолютно оторван: ведь газет не дают, и что делается – не вем, не знаю, тупею. Полагаю, как все растет, и сколько у Вас на шее работы, и не о тюремном сидельце Вам думать. Ну так простите. Вам покажутся чудовищными мои слова, может быть, {это} {а я Вас} но факт, что я Вас люблю всей душой. Как хотите, так судите!
Много Вам хотелось бы написать, да не могу и, боюсь, и без того надоел Вам. И еще боюсь, что опять подумаете: “Ишь ты!” Но я знаю. Я понимаю. Я чувствую.
Будьте счастливы.
Николай Бухарин
29-IX.
P.S. Позвольте горячо поблагодарить Вас за то, что моя семья устроена была на кв<артир>е, как мне об этом здесь сказали.
РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 457, Л. 1-3об. Автограф.
[1] У меня ее здесь нет. Есть ли у Анюты – не знаю. М.б. забрана была при обыске – тоже не знаю. (Примечание Н. Бухарина)
