Дорогой т. Сталин!

Только что вернулся от т. Ежова, который показал мне клеветнические, мерзкие показания Рейнгольда и Го­лубенко. Я понимаю, что эти люди, потерявшие все, что есть хорошего в человеке, ставшие бандитами-убийцами, пытают­ся забросать грязью и меня. Я понимаю, что Вы, видавший столько предательств не можете не взять меня под подозре­ние, тем более что благодаря своему недопустимому рото­зейству я прозевал врага у себя в доме. Поймите меня: как я могу рассеять в Ваших глазах, в глазах Серго, в глазах ЦК, в глазах Партии эту клевету? Эти мерзавцы так изолгались, так обманывали всех, что и честный человек, каким я был и есть, чувствует, что клевета к нему как-то липнет и его словам нет полной веры.

Именно вследствие того, что я не двурушнически, не политиканствуя, а честно, беcповоротно рассчитался со своим тяжелым прошлым, именно это вселяло и вселяет в этих негодяев ненависть ко мне и им ничего не стоит на меня клеветать и лгать.

Что я могу противопоставить этой клевете? Всю свою жизнь и работу после разрыва с оппозицией. Она ведь на виду у всех. У меня не было скрытой жизни. С утра до глу­бокой ночи в Наркомате я по мере сил и способностей ста­рался на деле, на практике проводить линию партии, Вашу линию, т. Сталин. Не раз мне приходилось выступать публич­но, не с покаянными хитрящими речами, а в защиту той ог­ромной работы, которая ведется в нашей стране. Тысячи разговоров, которые я вел, всегда были проникнуты бодрой уверенностью в правильности того, что все мы, Вы, Полит­бюро, ЦК и я в том числе делаем. По своей собственной инициативе я создал журнал “СССР на стройке”, которым руковожу более 6 лет – ведь весь этот журнал, мое детище, главным редактором которого я состою и сейчас, есть пане­гирик нашему социалистическому строительству, нашей пар­тии, нашему ЦК, нашим вождям и особенно Вам. В день Ваше­го 50-летия, никто мне не предлагал этого делать, я напи­сал о руководстве партией и о Вашем руководстве то, что думал и думаю. Я стал верным сталинцем. Это дало мне вели­чайшую радость в жизни. Никогда, никогда еще я не жил та­кой полной, радостной жизнью именно потому, что у меня ни­какого внутреннего разлада не было. Наоборот, я чувствовал себя участником величайшего исторического дела, и это на­полняло меня радостью и гордостью. Все эти Троцкие, Каменевы, Зиновьевы и прочие негодяи, докатившиеся до роли бело­гвардейско-фашистских убийц, меня интересовали как прошло­годний снег.

И вдруг какой-то лгун и мерзавец говорит, что я не мыслю себе руководство партией без этих бандитов, а другой договорился даже до того, что я чуть ли не давал указание о необходимости убить Вас, Вас, которому я предан до кон­ца, которого я люблю и уважаю, которым я горжусь! Ведь это же чудовищно!

Я за эти тяжелые для меня дни продумал всю свою послеоппозиционную жизнь. Искал – не было ли у меня где-либо какой-либо червоточины, внутренней гнильцы, колебаний, сом­нений. Нет и нет. Я не нашел ни единого пятнышка! Правда, есть не пятнышко, а большое пятно – это дело моей бывшей теперь жены (говорю бывшей, потому что, разумеется, сейчас не считаю ее своей женой). Я виноват в том, что слишком ушел в работу и небрежно, халатно, ротозейски относился к тому, что было у нас в доме. В этом я виноват.

И все же клеветники из этой бандитской шайки могут го­ворить против меня все, что угодно, и я бессилен опроверг­нуть эту клевету. Я говорил сотни, тысячи раз, что счастье для Партии, что контрреволюционный блок Троцкого-Зиновьева разбит, что Партия имеет замечательное руководство, что ге­ний Сталина позволил нам замечательно справляться с рядом трудностей, я говорил, что у нас сейчас замечательный, про­зорливый и крепкий ЦК, что руководство партией и государ­ством у нас впервые образовалось такое сплоченное, крепкое, прозорливое и правильное, а какой-нибудь Рейнгольд утверж­дает, что я ему говорил, что без Каменева, Зиновьева, Троц­кого я себе не мыслю руководство Партией! И опровергнуть я эту клевету ничем не могу. Он лжет и будет лгать, а я могу только сказать, что я этого не говорил! Я готов уме­реть за Партию и за Вас, а какой-нибудь Голубенко утвержда­ет, что я чуть ли не натравлял на Вас лично и высказывался в контрреволюционном духе. Я Голубенко рассказывал, как у нас хорошо идут дела, а он говорит обратное.

Это просто кошмар какой-то!

Что бы ни произошло, т. Сталин, что бы эти мерзавцы ни клеветали, я заявляю Вам, что я сделался твердым, убежденным, преданным сталинцем и таким останусь. Вы знаете мое прош­лое. Я имею за собой тяжелые политические ошибки. Уже 8 лет, как мне удалось сбросить груз этих ошибок, я разделался с ними. Я с полным убеждением говорю, что я сделался ста­линцем и как сталинец честно, твердо, не шатаясь и не ко­леблясь вел свою работу, которая мне была поручена, вся жизнь была проникнута этой идеей. Что бы Вы и ЦК ни решили, я останусь таким же преданным сталинцем, каким я сделался. А мерзавцы, клеветники и бандиты могут говорить все, что им угодно. Вы и те, кого я люблю и уважаю, вправе отнестись к моему заявлению недоверчиво, но я-то сам знаю, что я думаю, что я чувствую, что было и чего не было. Именно поэтому я говорю, что клеветники могут клеветать, а я сталинцем был и останусь.

Г. ПЯТАКОВ. 11.VIII.36 г.

Хочу еще добавить.

У меня есть девочка 14 лет – пионерка. Я ей позавчера объяснял: есть партия и есть враги партии. Эти враги Троц­кий, Каменев, Зиновьев и другие. Твоя мать пошла по пути врагов, поэтому у тебя нет матери. Девочка поняла это и сказала, что будет помогать отцу. Серго спросил меня: го­тов ли я выступить обвинителем против этих бандитов – для меня это было радостью. Из-за клеветы я лишен теперь возможности выступить. Ненависть моя к этим людям столь велика, что если я имею возможность на процессе в лицо бросить все обвинения, то я бы с радостью привел бы лич­но приговор об их уничтожении в исполнение, и не тихонько, а публично.

Я тяжело расплачиваюсь за свои ошибки, бывшие больше 8 лет тому назад. Это не сломит меня и не беспокоит. Не­стерпимо-мучительна одна мысль: что Вы, Серго, Молотов, Ворошилов, Каганович и другие можете подумать, что я кри­вил душой, жил политически нечестно, имел хотя бы что-нибудь общего со всей этой шайкой (если не прямо, то кос­венно). Трудно перед лицом развернувшейся грязной лжи этих негодяев просить Вас поверить мне. Но я надеюсь, что дальнейшей своей жизнью, работой и, если нужно будет, смертью я покажу снова и снова, что мой разговор с Вами в феврале 1928 года был не политической игрой, не “ходом”, а честным разговором человека, который свои ошибки и свою вину перед партией понял, продумал и прочувствовал до конца.

[11.VIII.36 г.]

РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 232, Л. 136-140. Машинописная копия. Л. 141, 141об, 142. Автограф.