Секретарю ЦК ВКП(б) и

Председателю Комиссии Партийного Контроля

тов. Ежову Н.И.

 

Уважаемый Николай Иванович,

 

В связи с постановкой на предстоящем Пленуме ЦК ВКП(б) вопроса “Об аппарате ЦИК Союза ССР и о т. Енукидзе” и в результате Вашей беседы со мной по делам, обнаружившимся в аппарате ЦИКа и моей роли в этих делах, – в соответствии с устными моими объяснениями Вам, – сообщаю следующее.

За годы моей работы в аппарате ЦИКа Союза структура, состав и размеры этого аппарата подвергались неоднократным изменениям, как в отношении процента партийной прослойки в нем, так и в отношении качества его работников. Сохранилась лишь небольшая группа старых работников, которые работают много лет. Порядок приема работников аппарата ЦИК и особенно той части аппарата, которая находилась в Кремле, всегда был такой, что всякий вновь поступивший работник проходил некоторый срок проверки (от месяца и более) и после отсутствия возражений в приеме того или иного сотрудника со стороны органов НКВД работник получал установленный пропуск в Кремль. Во время съездов, сессий или больших совещаний те из сотрудников нашего аппарата или приглашенные извне лица для обслуживания этих съездов вновь особо проверялись. Само собою разумеется, что во всех вопросах, касающихся проверки надежности сотрудников и вопросах охраны заседаний съездов, сессий и проч<его>, ближайшее участие принимали органы НКВД. За все годы моей работы в аппарате ЦИКа я не помню ни одного конфликта с органами НКВД за исключением (и то очень редко) мелких несогласий, которые всегда улаживались. К счастью, можно констатировать, что все наши съезды, конференции, сессии, как советские, так и партийные, имевшие место за все годы, в смысле охраны прошли благополучно. Главная заслуга в этом, конечно, принадлежит органам НКВД и Комендатуре Кремля, и той согласованной работе, которую они вели. 

Благодаря этим обстоятельствам я откровенно заявляю Вам, что аппарат ЦИКа, Комендатуру Кремля и порядок охраны в Кремле я считал вполне надежным и не принимал достаточно решительных мер в тех случаях, когда до меня доходили сведения в форме обычных аппаратных склок и сплетен в той или иной части аппарата ЦИКа. Случай с уборщицей, о которой Комендант Кремля доложил мне, что, по сведениям, она ведет контрреволюционные разговоры, и о которой я, вместо того, чтобы приказать ее немедленно ее арестовать и передать органам НКВД, – поручил Коменданту “проверить эти сведения” (бывали наговоры), ярко характеризует мою веру и мое отношение к порядкам охраны в Кремле и в их прочность в то время.

В настоящее же время, после того, что было обнаружено в аппарате ЦИКа (библиотеке) и Комендатуре Кремля, после того, как и Вы правильно подчеркнули в беседе со мною, что т. Сталин давно и неоднократно заострял внимание всей партии о бдительности и особенно после письма ЦК по поводу убийства т. Кирова, я столь же откровенно заявляю, что считаю преступным попустительством с моей стороны как вышеприведенное мое распоряжение относительно уборщицы, так и следующие факты:

1. Своевременно не обратил должного и серьезного внимания на доходившие до меня сведения, что в библиотеке Кремля ведется склока, что там аппарат засорен чуждыми по своему социальному происхождению людьми. (При моих разговорах с заведующей библиотекой т. Соколовой о склоках в библиотеке и о лицах <с> социально-чуждым происхождением, работающих в библиотеке, она не считала нужным увольнения этих лиц как квалифицированных и дисциплинированных работников. О том, что среди работников библиотеки велись контрреволюционные разговоры и что некоторыми сотрудниками иностранные газеты брались на дом, – я тогда не знал);    

2. Я дал распоряжение о зачислении Раевской в сотрудницы библиотеки, где она уже работала несколько месяцев, проходя стаж проверки, добавив: “если против приема Раевской других данных, кроме ее социального происхождения не имеется”.

3. Вопросы перевода из Кремля некоторых отделов аппарата ЦИКа и изменения порядка охраны и пропусков в Кремль проводились очень медленно, а затем были отложены до окончания съездов советов (на март-апрель);

4. Хотя не помню, чтобы я когда-нибудь поручал Минервиной обслуживание библиотек руководящих товарищей, но я знал, что она библиотеки двух товарищей обслуживает и водит туда в помощь себе различных сотрудниц из аппарата ЦИКа, и я не вмешивался в это дело. Минервина много лет работала у меня секретарем по приему приходящих ко мне лиц и по разбору общей корреспонденции (кроме партийной) и пользовалась полным моим доверием. (Что касается библиотеки т. Сталина, то т. Сталин действительно отказался от услуг библиотекарш, но там речь шла о другой библиотекарше.) 

Кремлевская библиотека числилась за ЦИКом, но она другие учреждения Кремля обслуживала больше, чем ЦИК. Из арестованных в библиотеке сотрудников я знаю только Розенфельд, работавшую у нас еще с 1917 года, и Раевскую. Остальных: Муханову, Буркову, Давыдову и арестованную сотрудницу Оружейной Палаты не знал лично [1]. 

В разговоре со мной Вы упомянули Презента. Михаил Презент поступил к нам работать еще во ВЦИКе, кажется, в 1920 г. Он то уходил от нас, то снова поступал в одно из наших учреждений. Мне известно было, что он “всезнайка” – всех и все знал, терся везде и всюду, но я, признаюсь, не считал его таким, чтобы решительно не допускать его к работе в наших учреждениях. 

Что касается очень серьезного вопроса о том, что якобы органы НКВД мне предъявляли требования об удалении из аппарата ЦИКа тех или иных ненадежных или вредных лиц, а я отклонял эти требования, то таких случаев я не помню. Может быть, было один-два случая за все многие годы моей работы в ЦИКе и то лишь в тех случаях, когда органы НКВД мотивировали свое требование только происхождением работающего.

Вы коснулись вопроса о системе зарплаты в нашем аппарате и сказали, что сотрудники ЦИКа Союза ССР, работавшие в Кремле, получали меньше, чем наши же сотрудники вне Кремля или сотрудники других учреждений, и не создавало ли это озлобления среди них. Правда, что сотрудники ЦИКа получали ниже ставки, чем во многих других учреждениях, но наши сотрудники в Кремле пользовались более налаженным питанием, во время съездов, сессий, совещаний, кроме еще более улучшенного питания, хорошо прирабатывали сверх нормальной зарплаты, легче получали путевки в дома отдыха и проч<ее>, так что недовольство или тем более озлобление на это почве не имели места.

Вот все об аппарате ЦИКа, что имеет политическое значение при обсуждении данного вопроса на пленуме ЦК.

Далее Вы мне сказали, что я посылал деньги ссыльным меньшевикам или помогал арестованным и их семьям.

Это тяжелое обвинение для всякого коммуниста и в особенности для коммуниста, занимающего ответственный государственный пост. Но как могло случиться, если отдельные факты такой помощи действительно имели место с моей стороны? Не могу допустить, чтобы я мог помогать нашим противникам, если я знал, о ком идет речь или кому помощь оказывается.

Вы мне назвали две фамилии – Рамишвили и жену Кондратьева. Рамишвили Исидора я знаю хорошо. Помню, что он за время советской власти много раз обращался в ЦИК с различного рода ходатайствами о переводе из одного города в другой, о возвращении ему взятых у него рукописей, о поездке в Грузию, о выезде за границу и т.д. Денег, кажется, он не просил. Вы сказали, что мною ему было послано в Ташкент 1500 руб. Уходя от Вас, я припоминал, как и на что я мог послать ему такую сумму, и не мог вспомнить. Не ошибка ли здесь? [2] Прошу выяснить это дело. Я Вам говорил, что дочери Рамишвили я помог на проезд из Москвы, кажется, в Астрахань или Баку, так же как дочери Вл. Думбадзе выдал билет на проезд к нему. Других фактов сейчас не припомню. Возможно, что они были. Как и при каких обстоятельствах жена Кондратьева получала помощь, совершенно не помню, точно так же как <ни> Кондратьева, ни его жену я не знал [3]. Если бы я смог даже вспомнить те мотивы, которыми я руководился в каждом данном случае оказания такой помощи и если бы эти мотивы тогда могли бы до некоторой степени оправдать такую помощь, то в настоящее время ни формально, ни, тем более, по существу ни в какой степени нельзя оправдать приведенные факты помощи лицам, которые являлись нашими врагами.

За все годы ко мне как секретарю ЦИКа обращались тысячи и десятки тысяч людей, своих и чуждых, за всякого рода помощью: продуктами, деньгами, обслуживанием, билетом на проезд, путевкой в дома отдыха, за квартирой и т.д. и т.п. Такая широкая система помощи и пособий, как отдельным лицам, так и различным учреждениям и обществам, которая существовала при ЦИКе, не могла избегнуть отдельных ошибок, неправильных выдач, целого ряда нареканий, обид, жалоб и т.д. Я знаю хорошо, что много ошибок мною было допущено в этих делах, но в каждый данный момент я этих ошибок не сознавал. Были, наверно, допущены ошибки и при оказании помощи учреждениям. Вы спрашивали меня относительно помощи “Комсомольскому музею” в Ленинграде. Я сейчас не помню обстоятельств этого дела, но помню хорошо, что в случаях обращения к нам за помощью со стороны общественных, партийных или комсомольских организаций мы, прежде чем решить вопрос, запрашивали ЦК. Кроме того, такие вопросы решались Президиумом ЦИКа. За помощь “Комсомольскому музею” я также отвечаю как один из членов Президиума ЦИКа.

Товарищ Ежов, я осуждаю себя как руководителя учреждения и коммуниста за излишнее заступничество, помощь и личное знакомство с сотрудниками, что, с одной стороны, способствовало к распространению по моему адресу неверных и нелестных для меня разговоров, а с другой стороны, и это особенно важно, вселяло надежду враждебным нам элементам через меня легче укрепиться в аппарате и проникнуть в то или иное учреждение.

Кончаю мое письмо и заявляю: за все вышеприведенные ошибки я считаю себя ответственным как непосредственный руководитель аппарата ЦИКа, и те меры взыскания, которые примет ЦК в отношении меня, буду считать правильными.

Я не могу не сказать Вам, что все это мне очень тяжело. Эта тяжесть еще более усугубляется тем, что партия в лице своих руководящих органов оказывала мне большое доверие. 

С комм<унистическим> приветом

 

А. Енукидзе

 

Москва

 

29 мая 1935 г.

 

 

РГАСПИ Ф. 671, Оп. 1, Д. 105, Л. 127-134. Автограф.

---