Дорогой Иосиф Виссарионович!
Я Вам давно хотела написать о Ник. Ив. Его здоровье меня настолько беспокоило, что я уже несколько раз собиралась Вам сообщить, но все не решалась, ждала со дня на день, что все разрешится к хорошему. Не потому, что не раскроют, а именно потому, что все раскроется, раскроется гнусная отвратительная клевета мерзавцев, самых подлых из подлецов.
Вчерашние радековские показания [1] меня буквально ошеломили, поэтому я и решилась все-таки Вам написать.
Я почти всегда бывала у Радека вместе с Н.И. и хочу рассказать Вам, как этот негодяй себя вел.
Иосиф Виссарионович, Вы меня не знаете, видели когда-то совсем девочкой, наверно, и не помните, может, мои слова будут иметь мало значения.
Но верьте, я Вам пишу от чистого, молодого комсомольского сердца одну лишь правду, что я сама слышала и видела.
В разговорах Радека не было и намека даже на какую-нибудь оппозиционность. Он все время (как теперь выяснилось) разыгрывал человека, преданного партии, очень любящего нашу страну, часто вспоминал Ваше имя в связи с победами в нашей стране. Особенно часто говорил о внешней политике, а в связи с этим о Ваших больших заслугах. Помню дословно, как Радек в прошлом году говорил: “если еще года два войны не будет, то нам тогда ничего не страшно” (а на самом деле хотел поражения в войне). Вел себя так, что никто ничего не мог бы подумать.
Я откровенно скажу, что он вел себя так, что, если бы я не видела его показаний, то мне бы и не верилось, что Радек оказался в лагере врагов, я бы думала, что и его так же оболгали мерзавцы, как они это сделали с Ник. Ив.
После приезда Н.И. из отпуска (этим летом), после объявления Прокуратуры о начале следствия я также присутствовала при единственных двух встречах Радека с Ник. Ив.
Радек первый раз пришел к нам сам, просидел час, полтора. Я все время присутствовала при разговоре и хочу Вам его передать, как помню. Радек пришел со словами: ну что ты лежишь, Николай, я совсем веду себя не так, всюду хожу, вот только что от Селиха (замест<итель> Н.И. по редакции) пришел, хожу на ячейку, ты очень плохо делаешь, что на ячейку не ходишь. На это Н.И. ответил, что нет сил на ячейку ходить, да и к Селиху он ходить не может, так как вовсе не уверен, хочет ли он его видеть после происшедшего. Радек говорил о том, что положение серьезное, что будет плохо, если будет найден какой-нибудь средний выход, не будет прямо сказано, что его и Н. Ив. оклеветали. Радек также говорил, что единственный, кто сможет освободиться от всех обвинений, это Ник. Ив. Он расценивал свое положение более тяжелым потому, что он бывший троцкист. Он также говорил: “Сталин разберется во всем, на него надежда”.
Говорил о том, что он еще раньше Вам писал о каких-то подозрительных лицах (он называл какие-то фамилии, или одну фамилии, не помню), а что в последних письмах Вам об этом напоминает.
Он напомнил Ник. Ив. о случае с Блюмкиным, когда он (Радек) его выдал.
Он говорил о Сокольникове как о подлеце, с которым он уже несколько лет не разговаривает. Он сообщил, что был у тов. Ежова, который его очень подбадривал, просил беречь здоровье. Он сообщил, что ему в ЦК даже поручили писать статью, но из-за изменившейся внешнеполитической конъюнктуры ее не напечатали.
Он сообщил, что на партсобрании в “Известиях” его защищал Селих и даже сказал, что если бы Радек оказался врагом, то и его (Селиха) надо бы было расстрелять из-за того, что он не раскусил врага.
Дней через 10 мы (я и Ник. Ив.) встретились с Селихом, тут выяснилось, что Радек просто наврал, что Селих выступал на ячейке против Радека, что он ему перестал верить после первого парт<ийного> собрания.
Для чего же все это Радек делал? Неужели бы он называл Сокольникова подлецом своему сообщнику, зачем тогда Радеку понадобилось вранье о выступлении Селиха, если не для желанья замаскироваться перед Ник. Ив., а ведь это можно проверить, можно проверить выступление Селиха на партячейке, да и он человек исключительно честный, и я думаю, сразу скажет, что Ник. Ив. и я ему говорили о том, что Радек сообщал о его выступлении на парт<ийном> собрании.
Это вранье сразу навело на подозрение, но, к сожалению, оно обнаружилось после того, как Н.И. послал Вам письмо о Радеке.
В этом заключался первый разговор. Я ручаюсь за его точность, может, что-нибудь и упустила, забыла, но то, что написала, очень точно.
О втором разговоре. Вторая встреча произошла после объявления Прокуратуры о прекращении следствия. Радек очень просил Н. Ив. зайти, сообщил, что болен и что, если он хочет, пусть зайдет хоть на минутку. После вторичной просьбы (в обиженном тоне) мы пошли вместе к Радеку. Были всего около 1/2 часа. Радек был в очень удрученном настроении. Ник. Ив., думая, что и Радека так же оболгали мерзавцы, его утешал, говорил, что его следствие идет по другой линии, что все выяснится и с ним. Радек действительно обратил внимание Ник. Ив. на “юридические данные”. На что Ник. Ив. ему ответил, что он сам не знает, что это такое, может быть, за этим кроются какие-нибудь подозрения, а может быть это специфический прокурорский язык.
Разговор прервался входом в комнату знакомой Радека Барской, после чего Радек попросил нас – меня, жену Радека и Барскую выйти, осталось впечатление, что он при Барской разговора продолжать не хотел.
Когда мы вышли, я почти сразу, минут через пять (а за эти минуты жена Радека Роза ругала Зиновьева, Каменова и др<угих> как подлецов и клеветников) вошла опять в комнату и потащила Ник. Ив. домой. По дороге он мне рассказал, что ему Радек сказал в несколько минут, об этом он писал Вам.
Таким образом Радек врет, когда говорит, что он был с Ник. наедине, он был с ним наедине такое короткое время, что просто нельзя успеть за это время наговорить все, о чем врет Радек. Разговор происходил при мне и Розе Радек.
Радек врет также, когда говорит, что Н.И. не был обеспокоен, потому что его “выдал” только Каменев, он этого не говорил, я сама это слышала, тем более что это неверно по существу. Н.И. и меня предупреждал, чтобы я не проговорилась об очной ставке с Сокольниковым.
Откровенно скажу, для меня есть в этой клевете что-то непонятное, люди врут, не зная меры, что их и выдает. Разве не кажется странным, когда Ефим Цетлин говорит о терроре в 1926-27 г.
Неужели тов. Сталин Вам не кажется это одно нелепым? Вы же в то время были очень близки с Ник. Ив. Но ведь всякие отдельные провалы, на которых можно ловить, опрокидывают все, а их много.
Иосиф Виссарионович, я очень прошу меня вызвать на очную ставку с Радеком. Может, этот мерзавец хоть меня постесняется, хотя они все уже потеряли всякую совесть.
Ник. Ив. в состоянии ужасном, он не спит, не ест, уже 2 дня совсем ничего не ел. Ждет звонка из Вашего Секретариата. Если бы Вы его вызвали, было бы хоть маленькое облегчение, он этого ждет с нетерпением. Я очень боюсь за его голову, по существу, его и теперь уж надо отправить в больницу, надо лечить, но разве при таком положении это можно сделать?
Я сама еле хожу, не отхожу от Ник. Ив. ни на минутку, стараюсь всячески облегчить муки, замучилась окончательно, только развлекает маленький сынок.
Ну, до свиданья, Иосиф Виссарионович, Вы все-таки, посмотрите внимательно, как я описываю последние встречи Радека с Ник. Ив., может, Вам многое станет понятным.
Р.С. Роза Радек также при мне приходила и передала последние, Вам известные, слова Радека перед арестом: “Николай, ничему не верь, я чист перед партией как слеза”.
РГАСПИ Ф. 17, Оп. 171, Д. 270, Л. 122-127.
[1] Можно предположить, что речь идет о показаниях Радека от 27-29 декабря 1936 г., полученных Н. Бухариным 11 января 1936 г. По этому поводу он в тот же день писал И. Сталину “Прошу об очной ставке с Радеком в присутствии членов ПБ – и с вызовом на эту очную ставку моей жены, А. Лариной (она была при всех разговорах моих с Радеком после моего приезда из Азии: пусть Радек и ее видит), а также с Е. Цетлиным, если он вменяем”.
