О СЛУЖЕБНОМ АППАРАТЕ СЕКРЕТАРИАТА ЦИК СОЮЗА ССР

И ТОВАРИЩЕ А. ЕНУКИДЗЕ [1]

 

ЕЖОВ: Прежде, чем перейти к непосредственной теме моего доклада об аппарате ЦИК СССР и т. Енукидзе, как это значится в повестке дня Пленума ЦК, я вынужден коснуться ряда связанных с этим вопросом событий, имеющих прямое отношение к обсуждаемой теме [2].

1 декабря 1934 года был предательски убит последышами зиновьевско-каменевско-троцкистской группы один из лучших руководителей нашей партии, один из наиболее стойких и непримиримых большевиков, обаятельнейший человек, любимец партии – Сергей Миронович КИРОВ.

Убийство товарища Кирова для партии и страны является наиболее острым политическим событием последнего десятка лет. Политическая острота и значимость этого события важны как потому, что партия понесла тягчайшую утрату, что мы потеряли одного из лучших большевиков, так и потому, что это событие наглядно вскрыло тактику до конца озлобленного, идущего на крайние меры борьбы с советской властью нашего классового врага.

Политическая оценка этого события и задачи, вытекающие из этого для партийных организаций, даны в известном письме ЦК ВКП(б) по поводу убийства товарища Кирова.

То, что я хочу сообщить, не меняет по существу этой оценки, а лишь дополняет ее новыми фактами. Эти факты показывают, что при расследовании обстоятельств убийства товарища Кирова в Ленинграде до конца еще не была вскрыта роль Зиновьева, Каменева и Троцкого в подготовке террористических актов против руководителей партии и Советского государства. Последние события показывают, что они являлись не только вдохновителями, но и прямыми организаторами как убийства товарища Кирова, так и подготовлявшегося в Кремле покушения на товарища Сталина.

Уже после убийства товарища Кирова вскрыта новая сеть зиновьевско-каменевских и троцкистских белогвардейских террористических ячеек.

Самое серьезное заключается в том, что несколько террористических групп вскрыты в самом Кремле.

Вся страна, все мы считали, что Кремль является наиболее защищенной, неприступной и неприкосновенной территорией, где обеспечена должная охрана наших вождей. На деле оказалось обратное. Благодаря полнейшему притуплению политической и классовой бдительности ряда ответственных коммунистов ЦИКа СССР и в первую очередь товарища Енукидзе классовому врагу удалось организовать террористические ячейки в непосредственной близости к штабу нашей революции. Как вы увидите из сообщаемых фактов, это притупление политической и классовой бдительности едва не стоило жизни товарища Сталина и граничит с прямым предательством интересов партии и страны.

Какова же фактическая сторона дела?

В начале текущего года было обнаружено, что ряд служащих Секретариата ЦИК СССР и комендатуры Кремля систематически распространяет контрреволюционную клевету с целью дискредитации руководителей партии – Сталина, Молотова, Калинина, Ворошилова. Острие этой клеветы было направлено прежде всего против товарища Сталина. Характер распространяемой клеветы не вызывал сомнений в том, что она исходит из среды наиболее политически враждебных нам элементов и имеет своей целью создать обстановку озлобленности вокруг товарища Сталина. Комендант Кремля тов. Петерсон, который получил сведения о лицах, распространявших эту клевету, доложил о них тов. Енукидзе. Вам известно, что тов. Енукидзе фактически отвечал за весь порядок в Кремле, в том числе и за охрану. Сообщениям Петерсона он не придал никакого серьезного значения и отнесся к ним самым преступным, недопустимым для коммуниста, легкомысленным образом.

Совершенно случайно [3] все эти сведения дошли до Политбюро ЦК. ЦК предложил тщательно расследовать все эти факты, совершенно правильно считая, что за ними кроются более серьезные вещи.

Проведенным органами Наркомвнудела расследованием вскрыто пять связанных между собою, но действующих каждая самостоятельно, – террористических групп.

Две группы были организованы в Кремле и три вне Кремля. Все они ставили главной своей целью убийство товарища Сталина.

Вскрыты следующие террористические группы. 

1. Террористическая группа в Правительственной библиотеке Кремля.

Группа организовалась в составе служащих библиотеки, имевших доступ к личным библиотекам членов Политбюро: бывшей жены брата Л.Б. Каменева – Н.А. Розенфельд, урожденной княжны Бебутовой; активной белогвардейки – дворянки, дочери колчаковского офицера Мухановой; Раевской – урожденной княжны Урусовой; дворянок: Бураго, Давыдовой и других. 

Участники группы сознались в том, что готовили покушение на товарища Сталина. Для более успешного осуществления своих замыслов эта группа привлекла к организации покушения бывшего библиотекаря Правительственной библиотеки Барута. Барут, работая в Оружейной палате Кремля, пытался организовать подсобную террористическую группу.

Из показаний арестованных участников этой группы выяснилось, что они систематически получали указания о подготовке убийства товарища Сталина от Каменева Л.Б. через его брата Н.Б. Розенфельд<а>. Сам Н.Б. Розенфельд, будучи убежденным террористом, тоже готовил покушение на товарища Сталина и был связан с двумя вскрытыми террористическими группами. 

2. Террористическая троцкистская группа в комендатуре Кремля.

Эта группа организовалась в составе части сотрудников комендатуры Кремля – помощников коменданта Кремля Дорошина, Полякова, Павлова и служащих при комендатуре Синелобова, Лукьянова и других. Группой руководил Дорошин, который в свою очередь был связан с группой Розенфельд‒Мухановой и террористической группой военных работников вне Кремля.

Участники группы сознались в том, что они готовили покушение на товарища Сталина.

3. Террористическая троцкистская группа военных работников.

В состав этой группы входили троцкисты, состоявшие до их ареста в рядах нашей партии, – начальник отделения разведупра Чернявский, слушатели Военно-химической академии Козырев и Иванов, старший инженер ЦАГИ Новожилов, помощник начальника Военно-химического управления РККА – Рохинсон, сотрудница Разведупра Беннет и преподаватель Военно-химической академии Либерман. 

Участники группы сознались в том, что активно готовили покушение на тов. Сталина.

Из их показаний явно обнаруживается связь группы с заграничным троцкистским центром и нити ведут к Троцкому.

Руководивший этой группой Чернявский показал, что, будучи в 1933 году за границей, он связался с активным троцкистом неким Ряскиным, от которого принял задание об организации террористической группы и получил явку к находившейся в СССР троцкистке Беннет. 

4. Террористическая группа троцкистской молодежи.

Эта группа организовалась в составе сына Н.Б. и Н.А. Розенфельд<ов> – троцкиста Бориса Розенфельда, сына Троцкого – Седова и троцкистов Нехамкина, Азбеля, Белова и других.

Группа активно готовила покушение на товарища Сталина вне Кремля.

По показаниям участников, группа была организована Н.Б. и Н.А. Розенфельдами по прямому указанию Л.Б. Каменева, который был осведомлен и о деятельности этой группы.

5. Контрреволюционная террористическая группа бывших активных участников белогвардейского движения.

Группу возглавлял Синани-Скалов, обманным путем пролезший в ВКП(б), бывший поручик, меньшевик, активно боровшийся против большевиков в Октябрьские дни в Ленинграде и руководивший Ижевским восстанием.

В группу входили: сестра Скалова, бывшие белогвардейские офицеры: Гардин-Гейер [4] и Сидоров, и бывшие активные участники белогвардейского движения Перельштейн, Чернозубов В. и другие.

Группа была связана с Мухановой и строила свои террористические планы на ее кремлевских связях. 

Участники группы сознались в том, что вели подготовку убийства товарища Сталина, а руководитель группы Синани-Скалов показал, что был связан с зиновьевско-каменевским контрреволюционным центром. 

Таковы пять вскрытых террористических групп, которые ставили своей главной целью убийство товарища Сталина.

По составу участников этих террористических групп вы видите, что все они представляли собой единый контрреволюционный блок белогвардейцев, шпионов, троцкистов и зиновьевско-каменевских подонков. Все эти озлобленные и выкинутые за борт революции враги народа объединились единой целью, единым стремлением во что бы то ни стало уничтожить товарища Сталина.

Следствие показало, что для достижения этой своей цели они шли на прямую связь с иностранной контрразведкой. Группа Розенфельд‒Мухановой была связана с сотрудницей английского посольства, шпионкой – Х [5], от которой она получала указания по подготовке убийства товарища Сталина.

Контактируя свою деятельность, каждая группа имела свой план организации покушения на товарища Сталина. Часть все свои планы строит на организации покушения вне Кремля, для чего собирает сведения и ведет наблюдение за маршрутами поездок товарища Сталина, узнает, где он живет вне Кремля, в какие часы больше всего выезжает, и, наконец, ищет удобного случая для организации покушения на Красной площади во время демонстрации.

Другая часть главную ставку ставит на организацию покушения в самом Кремле, в особенности рассчитывая и добиваясь проникнуть на квартиру к товарищу Сталину. Такой план был, например, у группы Розенфельд‒Мухановой. Они как работники библиотеки имели доступ на квартиры членов Политбюро, часто привлекаясь для работы в личных их библиотеках. Каменев особенно рассчитывал на эту группу, так как он сам жил в Кремле, знал кремлевские порядки и поэтому считал, что этим путем легче всего добиться намеченной цели. Свой план проникновения на квартиру товарища Сталина они строят на использовании личных связей с т. Енукидзе и с его приближенными, наиболее доверенными сотрудниками.

Розенфельд и Муханова, неоднократно работавшие по поручению личного секретаря т. Енукидзе – беспартийной Минервиной, – в библиотеках членов Политбюро ЦК, всячески через нее же добиваются поступления на работу в личную библиотеку товарища Сталина. 

Если бы товарищ Сталин положился на “бдительность” Енукидзе и допустил к себе на квартиру библиотекарш, то террористы имели бы все условия для осуществления своего злодейского замысла.

Только потому, что товарищ Сталин категорически и наотрез отказался от подобных “услуг”, он помешал осуществлению этих преступных планов.

По поводу конкретных планов осуществления убийства товарища Сталина террористы дают подробнейшие показания. Приводим некоторые, наиболее характерные из них.

Террористка Бураго показывает следующее:

“Я знаю от Розенфельд и Мухановой, что они делали следующие попытки для совершения убийства Сталина: 

1) через Давыдову Розенфельд пыталась устроить Муханову на работу в библиотеку Молотова. Предполагалось, что она этим путем укрепит свое положение в Кремле; 

2) через Давыдову и Минервину Муханова и Розенфельд пытались устроиться на работу в библиотеку Сталина. Когда это им не удалось, они были крайне опечалены, и в беседе со мной Муханова говорила: “Неужели сорвались все наши планы убийства Сталина?”; 

3) Розенфельд и Муханова пытались получить билеты на Красную площадь в ноябре месяце 1933 г.”.

Н.А. Розенфельд по этому поводу говорит следующее:

“Мы предполагали проникнуть в личную библиотеку Сталина и подсыпать яд в пищу или питье самим или используя кого-либо. Но должна при этом отметить, что как-то при подобном разговоре Муханова выразила опасение, что цианистый калий имеет серьезные недочеты: во-первых, у этого яда резко выраженные вкусовые ощущения; во-вторых, его (яд) легко обнаружить после отравления со всеми вытекающими отсюда для нас последствиями… Я должна признать, что действительно обсуждала с Мухановой вопрос о необходимости отыскания таких ядов, которые не имели бы вкуса, запаха и которые не оставляли бы после себя никаких следов”.

Террорист Чернявский по поводу конкретных планов осуществления убийства товарища Сталина на следствии заявил:

“В отношении подготовки террористического акта мною и Новожиловым были намечены исполнители. Исполнителями должны были явиться Новожилов и Иванов. Выполнение террористического акта предполагалось совершить при помощи револьвера. Оружие у каждого из нас было…

Для подготовки террористического акта мы должны были разрешить четыре вопроса: во-первых, как проникнуть в Кремль; второй вопрос, который перед нами стоял, – это был вопрос о том, какими средствами осуществить акт. Мы единодушно [6] остановились на револьвере – оружии, находившемся в нашем распоряжении. Третий вопрос – вопрос [7] об исполнителях акта был нами разрешен еще в самом [8] начале подготовки акта. Четвертый вопрос – был вопрос об установлении наблюдения за Сталиным, изучении его привычек, времени выхода и т.д. с тем, чтобы выбрать наиболее удачный момент для совершения акта. Подготовка террористического акта прервана в связи с моим арестом”.

Входивший в состав террористической группы военных работников – Новожилов на следствии показал следующее:

“После смерти Кирова я узнал из газет, что его труп был привезен из Ленинграда в Москву, и Политбюро в полном составе провожало его от вокзала до Красной площади через Мясницкую улицу. Я с Чернявским были дома у Иванова, я сказал моим товарищам: “Мясницкая – узкая улица, хорошо было бы бросить бомбу, точно нацеленную, можно было бы уничтожить Сталина и все Политбюро”. Чернявский и Иванов одобрительно отозвались на это мое заявление” [9].

Для того, чтобы покончить с вопросом об организации террористической деятельности зиновьевско-каменевской группы и троцкистов и, в частности, с вопросом об организации покушения на тов. Сталина, необходимо остановиться на роли, которую в этом деле играли Зиновьев, Каменев и Троцкий.

Зиновьев и Каменев, пользуясь испытанной тактикой двурушничества, принимали [во время следствия] все меры к тому, чтобы уйти от ответственности [10] за убийство товарища Кирова и за подготовку покушения на товарища Сталина.

Только под давлением совершенно неоспоримых фактов, выражающихся в показаниях десятков их ближайших сторонников [11], они были вынуждены признать свою “политическую и моральную” ответственность за все это дело. Однако они продолжали упорно отрицать свое непосредственное участие в организации террористических групп. 

Например, припертый к стене показаниями своего брата Н.Б. Розенфельд<а>, бывшей жены брата Н.А. Розенфельд, их сына Бориса Розенфельда и показаниями других активных участников террористических групп, как Муханова, Бураго, Азбель, Белов, Синани-Скалов и т.д., Каменев на следствии показал следующее:

“Мои контрреволюционные разговоры с Зиновьевым содействовали созданию атмосферы озлобления против Сталина. Следовательно, это могло создавать обстановку, оправдывающую террор в отношении Сталина подобно тому, как Керенский создавал обстановку для расправы над Лениным. Я признаю, что совершил тягчайшее преступление перед партией и советским государством.

Мои и Зиновьева контрреволюционные действия привели не только к созданию обстановки злобы и ненависти в отношении Сталина, но явились стимулом к террористическим действиям контрреволюционеров. Для меня сейчас не подлежит сомнению, что Н.Б. Розенфельд воспринимал наши нападки и клевету на Сталина как установку на террор. На мне лежит ответственность за то, что в результате созданной мною и Зиновьевым обстановки и наших контрреволюционных действий и возникла контрреволюционная организация, участники которой намеревались совершить гнуснейшее злодеяние – убийство Сталина”.

 Я думаю, что в положении Каменева от него трудно ожидать больших признаний. Да и нужды в этом никакой нет. Следствие располагает абсолютно достаточным количеством фактов, доказывающих непосредственное участие Каменева и Зиновьева в организации террористических групп, фактов, полностью вытекающих из их же собственных [12] программных установок, которые они давали своим сторонникам в борьбе против партии и правительства.

Не уйти от ответственности за организацию террора и Троцкому. Он достаточно разоблачен показаниями своих сторонников и своими собственными программными выступлениями в издаваемом им бюллетене. 

По поводу организации террористической работы и руководства ею со стороны Каменева и Зиновьева активная белогвардейка Муханова, участница террористической группы в правительственной библиотеке, 8.III.35 г. показала следующее:

“Я еще в 1932 г. пришла к убеждению о необходимости борьбы с Соввластью путем террора. По этому поводу я имела подробный разговор с Н.А. Розенфельд, которая также была террористически настроена и откровенно высказала мне свое стремление убить Сталина.

Для нас, однако, было очевидно, что с задачей убийства СТАЛИНА мы вдвоем не справимся. В связи с этим возник вопрос о необходимости создания законспирированной организации для подготовки и совершения убийства Сталина. Разговор этот [13] между мной и Розенфельд происходил, насколько помню, летом 1933 года на квартире Н.А. Розенфельд. Это было, по-моему, после возвращения из ссылки Л.Б. Каменева. Розенфельд мне заявила, что нужно приступить к подбору надежных и проверенных людей, в первую очередь по нашим связям в Кремле. Она сказала, что участие в подготовке убийства Сталина принимает ряд других лиц, в том числе троцкисты и зиновьевцы. Тогда же она дала мне понять, что террористический акт над Сталиным готовится по прямому поручению Каменева…

Тогда же было решено, что организация будет состоять из отдельных групп.

По нашему мнению, это обеспечивало успех намеченного террористического акта с двух сторон: во-первых, с точки зрения возможного провала; провал одной или двух групп не влечет провала всей организации; во-вторых, с точки зрения выполнения самого акта; из нескольких групп одна или две безусловно достигнут намеченной цели… О группе, возглавлявшейся Н. Розенфельд, могу показать только, что она была непосредственно связана с Л.Б. Каменевым, который, как мне сказала Нина Розенфельд, был полностью в курсе подготовки террористического акта над Сталиным”.

Или вот что говорит в своих показаниях бывшая жена брата Каменева, участница этой же группы Н.А. Розенфельд:

“Как я уже показывала, от Розенфельд<а> Н.Б. мне было известно, что подготовка террористического акта против Сталина ведется по указанию Каменева Л.Б.

В результате этих моих переговоров с Розенфельд<ом> Н.Б. мы договорились, что будем контактировать всю работу по подготовке террористического акта против Сталина…

Я еще вспоминаю, что впоследствии в одном из разговоров с Розенфельд<ом> он мне дал понять, что Каменевым Л.Б. ему поручено поддерживать связь между зиновьевско-каменевской организацией и ее террористической группой и теми террористическими группами, которые были связаны с Мухановой и со мной”.

О том, что Каменев был главным организатором террористической работы, направленной против товарища Сталина, показывает и участник троцкистской террористической группы молодежи Борис Розенфельд. Рассказывая о начале организации группы, он говорит: 

“Весь разговор отца со мной отражал настроения Каменева, с которым отец имел по этому поводу беседу. В заключение мне отцом было заявлено, что он и Каменев пришли к выводу о необходимости устранения Сталина”.

И дальше:

“Специальный разговор с отцом по этому вопросу [14] был в начале 1934 года у меня на квартире. Разговор возник по моей инициативе. Я напомнил [15] Н.Б. Розенфельд<у> о первом разговоре и спросил его, придерживается ли он по-прежнему своего мнения о необходимости совершения террористического акта над Сталиным. Отец мне заявил, что ничего не изменилось и работу в этом направлении надо вести”. 

Все другие активные участники террористических групп, в том числе и брат Л.Б. Каменева – Розенфельд, также показывают, что организация террористической работы принадлежала центру зиновьевско-каменевской группы и что сам Каменев непосредственно направлял всю деятельность групп, давал им указания и был в курсе всей подготовки убийства товарища Сталина.

О прямой причастности заграничного центра троцкистов к организации террористической работы в СССР говорят показания руководителя троцкистской террористической группы военных работников Чернявского. Чернявский, который, как мы говорили выше, во время своей заграничной поездки установил там связь с активными троцкистами, на следствии показал о следующем задании, которое он получил от троцкиста Ряскина [16]:

“Ряскин заявил, что в СССР троцкисты имеют ценные кадры, что в стране имеется благоприятная обстановка для развития троцкистской деятельности. В 1933 г. Ряскин говорил мне, что для России перед троцкистами стоит задача возможно большего развития отдельных групп сочувствующих.

Наряду с указанной работой надо создать кадры людей, способных на самые решительные и крайние формы борьбы с ВКП(б). Он объяснил мне, что считает необходимым создание террористических групп для убийства Сталина и других руководителей ВКП(б), что эта деятельность может явиться наиболее действительным средством к возврату Троцкого в СССР к кормилу правления. Все эти разговоры имели своей целью склонить меня на подготовку убийства в первую очередь Сталина. Я ответил согласием”.

Все эти показания арестованных говорят о том, что не имеющие никакого влияния в массах, до конца разоблаченные партией предатели революции – Зиновьев, Каменев и Троцкий, – по мере роста наших успехов все больше и больше скатывались в болото белогвардейщины. Не имея никакой приемлемой для рабочего класса программы, в своем стремлении захватить во что бы то ни стало руководство партией и страной они не гнушаются никакими средствами. Завязывая связи с жалкими [17] остатками разгромленных партией капиталистических классов, с прямыми белогвардейцами и шпионами, они основную свою ставку ставили на трудности внутри страны, которые могли бы создать благоприятную обстановку для их контрреволюционных выступлений; они ставили ставку на интервенцию и, наконец, отчаявшись [перед лицом победоносного преодоления СССР всех трудностей], перешли к террору против лучших людей нашей страны, руководителей партии и государства.

Непосредственная причастность к организации террора Зиновьевым, Каменевым и Троцким [18] вытекает и из их политических позиций и установок[19], которые они заняли в последние годы.

Эти позиции – ставка на интервенцию и террор – были вскрыты еще при расследовании дела об убийстве товарища Кирова. Теперь это подтверждается новыми фактами и документами.

Вот как, например, характеризует директивы Зиновьева и Каменева активнейший член зиновьевско-каменевской группы Виноградов:

“Включиться в практическую работу партийного, советского и хозяйственного аппарата с целью протаскивания наших установок, с целью сохранения себя в партии как самостоятельной силы, способной выступить, как только сложится хоть сколько-нибудь благоприятная внутренняя или внешняя ситуация. На эту ситуацию мы и держали курс. Мы исходили из того, что война с империалистическими государствами, которая раньше или позднее наступит, и обстановка внутри страны, которую породит война, – создаст благоприятные условия для широких выступлений с требованиями возвращения к руководству Зиновьева, Каменева и других лидеров зиновьевщины”.

[СТАЛИН: Кто это показывает?

ЕЖОВ: Это Виноградов показывает.]

Другой активный член зиновьевской организации Царьков дает по этому поводу следующие показания:

“Директивы, исходящие значительно позже от центра, толковали, что возможность возвращения вождей зиновьевской организации [20] – Зиновьева, Каменева и других к руководству обуславливается только нападением империалистических стран на СССР. Вызванная таким образом война неизбежно, как мы думали, должна будет [21] привести к приходу наших вождей к руководству партией”.

Таких показаний можно привести десятки. Они неопровержимо доказывают, что Зиновьев и Каменев в своем стремлении пробраться к власти поставили ставку на внутренние и, главным образом, внешние осложнения. Эти предатели революции поставили ставку на империалистов, готовящих войну против СССР.

Аналогичную позицию занимают и троцкисты.

Однако эти надежды Зиновьева, Каменева и Троцкого разбились о растущую мощь Советского Союза и успехи его мирной политики. Отчаявшись этим путем добиться каких-либо успехов, зиновьевцы и троцкисты становятся на путь организации террора против руководителей партии и государства. Они предполагали, что убийством руководителей партии и правительства они смогут резко ухудшить международное положение СССР, дезорганизовать руководство партией, ускорить нажим интервентов и таким образом прийти к власти.

О непосредственном переходе зиновьевцев и троцкистов к методам террора мы привели выше достаточное количество фактов. К ним можно прибавить еще несколько характерных для этого показаний. Например, троцкист Азбель следующим образом характеризует “идейные” установки своей организации: 

“Всякие недовольные элементы в стране – запуганы. Пробудить эти недовольные элементы к активной борьбе с руководством ВКП(б) можно только путем применения террора. Все зло мы видели в Сталине и поэтому считали, что путем убийства его как наиболее влиятельной, решающей фигуры в партии и стране можно будет вызвать замешательство в среде нынешнего руководства партии и поднять на борьбу все недовольные существующим режимом элементы”.

Троцкист Новожилов, [входивший в террористическую группу военных работников,] рассказывая на следствии об установках [22] приехавшего из-за границы Чернявского, который, как известно, получил эти установки [23] от троцкиста Ряскина, дает следующие показания: 

“Приезд Чернявского в июне 1933 г. активизировал нашу троцкистскую деятельность. В ряде бесед, имевших место с участием Чернявского, Иванова и меня, Чернявский поставил вопрос о необходимости убийства Сталина, видя в этой мере единственное остающееся средство для того, чтобы разрядить тот невыносимый режим, который, по нашему мнению, имелся в стране”.

И далее:

“Характеризуя положение дел в стране, Чернявский при моей поддержке и поддержке Иванова указывал, что настоятельно необходимо изменение политики партии и советской власти… Чернявский поставил вопрос – при каких обстоятельствах может произойти изменение этой политики партии и соввласти? … Чернявский указал, что возможен один путь – это путь физического истребления Сталина, путь его убийства”.

Таковы неопровержимые факты террористической деятельности зиновьевско-каменевских групп и троцкистов в СССР.

Эту их террористическую деятельность Троцкий взял под прямую защиту. В ряде своих статей в связи с процессом над убийцами товарища Кирова, опубликованных в издаваемом им “Бюллетене”, Троцкий мечет гром и молнии по поводу ареста Зиновьева и Каменева и целиком берет их под свою защиту.

Больше того, в своей последней статье “Рабочее государство, термидор и бонапартизм”, напечатанной в № 43 “Бюллетеня оппозиции” в 1935 г.,[24] он прямо и недвусмысленно выдвигает программу террора. В этой своей статье, даваемой в виде историко-теоретической справки, Троцкий занялся “самокритикой”. Он задним числом считает нужным сейчас внести поправку в свои [былые] утверждения о “термидорианском” перерождении руководства ВКП(б). Поправка эта заключается в следующем. Если раньше во время дискуссии в партии и в последующие годы он утверждал только об опасности и тенденциях термидорианского перерождения руководства партии и советской власти, то сейчас, возвращаясь к этому этапу, он утверждает, что термидор уже давно свершившийся факт. В своей статье он пишет:

“Термидор великой российской революции не впереди, а уже давно позади. Термидорианцы могут праздновать, примерно, десятую годовщину своей победы. Нынешний политический режим СССР есть режим “советского” (или антисоветского) бонапартизма, по типу своему ближе к империи, чем к консульству”.

Такова “поправочка” Троцкого. Однако этого недостаточно. В другом месте той же статьи он пишет, что “элементы бонапартизма в советском режиме были до Сталина”. Таким образом, по утверждению Троцкого, [– этого наглого глашатая передовых отрядов контрреволюции – ]термидор начался при Ленине и окончательно утвердился при Сталине.

Для чего понадобилось это “теоретическое” изыскание Троцкому? [Как вы дальше увидите,] Оно ему понадобилось для того, чтобы целиком оправдать идею террора и необходимость его практической организации [25].

В этой же статье он пишет дальше:  

“По своим социальным основам и хозяйственным тенденциям СССР продолжает оставаться рабочим государством. Противоречие между политическим режимом бонапартизма и потребностями социалистического развития представляет важнейший источник внутренних кризисов и непосредственную опасность самого существования СССР как рабочего государства. Существование пролетарской диктатуры является и в дальнейшем необходимым условием социалистического развития хозяйства и культуры СССР. Бонапартистское вырождение диктатуры представляет поэтому прямую и непосредственную угрозу всем социальным завоеваниям пролетариата”.

[Товарищи,] Из всех [26] этих положений Троцкого выводы сами по себе напрашиваются. Если действительной угрозой для существования рабочего государства, его завоеваний и успехов является только бонапартистская верхушка, то [чего же проще,] надо ее снять насильственным путем. Т.е. Троцкий дает совершенно законченную и развернутую программу террора, обосновывая ее “идейно” интересами российского и международного пролетариата.

Однако этого еще недостаточно. Цинизм Троцкого доходит до того, что он хочет заранее [не только] политически [, но ]и морально оправдать террор в отношении руководителей ВКП(б).

В этой же своей статье он пишет:

“Политическая и моральная ответственность за самое возникновение терроризма в рядах коммунистической молодежи лежит на могильщике партии [27], Сталине. Террористические тенденции в рядах коммунистической молодежи являются одним из наиболее болезненных симптомов того, что бонапартизм исчерпал свои политические возможности и вступил в период самой ожесточенной борьбы за существование”. 

Так Троцкий бросает призыв всем заклятым врагам советской власти становиться на путь террора. Он стал теперь главным вдохновителем и организатором террора против вождей партии и правительства, мобилизуя вокруг себя все террористические элементы внутри и вне СССР.

Такова фактическая сторона организации террористической деятельности зиновьевско-каменевской группы и троцкистов, вскрытая при расследовании убийства товарища Кирова и подготовки покушения на товарища Сталина.

Таковы идейные [28] установки этих предателей революции, полностью совпадающие с позицией самых озлобленных и отъявленных врагов советского государства, контрреволюционных белогвардейцев.

Эти факты и идейные установки[29] показывают, что, озлобленные успехами революции, Зиновьев, Каменев и Троцкий в своей безнадежной попытке пробраться к руководству партией и страной окончательно скатились в болото белоэмигрантщины и перешли к наиболее обостренным формам борьбы – террору. 

Эти факты теперь показывают, что убийство товарища Кирова было организовано Зиновьевым и Каменевым, и оно является лишь одним звеном в цепи террористических планов зиновьевско-каменевской и троцкистских групп.

Эти факты и идейные установки показывают, что организатором террора в Ленинграде был Зиновьев, все время поддерживавший личные связи с ленинградскими троцкистами, и в Москве организатором террора был Каменев. 

Эти факты показывают, что главным вдохновителем и организатором террора против руководителей нашей партии теперь является Троцкий, [не только] открыто взявший под защиту Каменева и Зиновьева[, но] и выдвинувший свою собственную программу террора.

Эти факты, наконец, показывают, что для достижения этих своих гнусных целей Зиновьев, Каменев и Троцкий привлекают на свою сторону самых заклятых врагов рабочего класса, белогвардейских бандитов, шпионов и завязывают прямые связи с иностранной контрразведкой.

II. [30]

Позвольте теперь перейти к объяснению того, как могло случиться, что террористы и белогвардейцы безнаказанно могли действовать в Кремле[, в непосредственной близости к штабу нашей революции]. На этот вопрос мы должны дать ясный и исчерпывающий ответ.

Партия и рабочий класс страны вправе потребовать от нас ответа, как могли случиться все обнаруженные в Кремле и сообщенные мною пленуму факты, каким образом классовый враг мог пробраться в Кремль, и кто этому делу способствовал.

Партия не может пройти мимо этих фактов, не может не потребовать к ответу людей, способствующих классовому врагу в осуществлении его контрреволюционных замыслов.

Партия не может оставить безнаказанными тех, кто поставил вождя нашей партии под удар контрреволюционных последышей зиновьевско-каменевской и троцкистской банды.

Подводя итоги первой пятилетки в 1933 г. на январском пленуме ЦК и ЦКК [31], товарищ Сталин говорил: 

“Надо иметь в виду, что рост мощи Советского государства будет усиливать сопротивление последних остатков умирающих классов. Именно потому, что они умирают и доживают последние дни, они будут переходить от одних форм наскоков к другим, боле резким формам наскоков, апеллируя к отсталым слоям населения и мобилизуя их против Советской власти. Нет такой пакости и клеветы, которую бы эти бывшие люди не возвели на Советскую власть и вокруг которых не попытались бы мобилизовать отсталые элементы. На этой почве могут ожить и зашевелиться разбитые группы старых контрреволюционных партий эсеров, меньшевиков, буржуазных националистов центра и окраин, могут ожить и зашевелиться осколки контрреволюционных оппозиционных элементов из троцкистов и правых уклонистов. Это, конечно, не страшно. Но все это надо иметь в виду, если мы хотим покончить с этими элементами быстро и без особых жертв. Вот почему революционная бдительность является тем самым качеством, которое особенно необходимо теперь большевикам”.

Важнейшим организационно-политическим выводом письма ЦК ВКП(б) по делу об убийстве тов. Кирова также является вопрос о повышении революционной бдительности коммунистов. Несмотря на предупреждения товарища Сталина, несмотря на самый факт убийства тов. Кирова и письмо ЦК ВКП(б), – еще не все коммунисты сделали из этого [соответствующие практические] выводы в своей повседневной работе. Именно таких коммунистов классовый враг, не пользующийся никаким влиянием в массах, часто использует в своих контрреволюционных целях. Его подрывная работа против партии и государства часто облегчается потерей классовой бдительности, преступным ротозейством, благодушием и разложением именно таких коммунистов.

Ярким примером [политической] слепоты и полной потери классовой бдительности, примером такого преступного благодушия является член ЦК ВКП(б) тов. Енукидзе. Партия оказала ему огромнейшее доверие. В течение полутора десятков лет он состоял секретарем ЦИК. Ему фактически была доверена охрана Кремля. Только благодаря его преступному благодушию, полной потере классового чутья и политической бдительности контрреволюционным зиновьевско-каменевским и троцкистским элементам удалось пробраться в Кремль и организовать там террористические группы.

Своим непартийным поведением, своей небольшевистской работой Енукидзе создал такую обстановку, при которой любой белогвардеец легко мог проникнуть и проникал на работу в Кремль, часто пользуясь прямой поддержкой и высоким покровительством Енукидзе. Установленная т. Енукидзе в аппарате ЦИК СССР система подбора работников ничего общего не имела с принципами советской системы. При подборе работников меньше всего руководствовались соображениями дела и интересами государства. Результатом такой “системы” подбора работников явилось то, что аппарат ЦИКа оказался крайне засоренным чуждыми и враждебными советской власти элементами, которые, легко и свободно проникая в аппарат ЦИКа СССР, свили там свое контрреволюционное гнездо, вели там свою подрывную работу, прикрываясь званием сотрудников ЦИК Союза.

О системе приема на работу в Кремль дают яркое представление показания самих арестованных.

Арестованный Презент, которому особенно покровительствовал т. Енукидзе, показывает следующее:

“Подбор людей в аппарат ЦИКа в значительной степени происходил благодаря личным связям тех, кто поступал. Люди, работавшие в Кремле, тянули за собой своих знакомых, родных, близких и т.д. Достаточно критического подхода к приему в Кремль людей не было. Понятно, что такой порядок [32] открывал возможность широкого проникновения чуждых элементов в Кремль”.

Об этом же говорит в своих показаниях арестованный помощник коменданта Кремля Поляков:

“Система комплектования учреждений Кремля, существовавшая до последнего [33] времени, в которой большую роль играли личные и родственные отношения, – притупила [34] бдительность при подборе работников аппарата. У нас считали, что раз в Кремле уже работает мать или сестра, то при приеме их родственников предполагалось, что все в порядке. … Миндель была принята на работу мною в 1931 году. Мне позвонил по телефону комендант Кремля Петерсон, предложил дать пропуск через Никольские ворота женщине по фамилии Миндель, сестра которой работает в ЦИК Союза. Такой порядок приема без предварительной, а с последующей проверкой, – был обычным“. 

В результате такого приема работников [35] аппарат ЦИК СССР оказался [36] крайне засоренным чуждыми людьми.

Из проверенных комиссией ЦК 107 сотрудников ЦИКа СССР оказалось возможным оставить на работе в Кремле только 9 человек. Остальные подлежали увольнению или переводу в некремлевские учреждения.

О степени засоренности аппарата ЦИК СССР можно судить по следующим взятым на выборку работникам: 

1. Котляревский – консультант бюджетной комиссии ЦИК, бывший царский министр [37].

2. Игнатьев – редактор-консультант при секретариате ЦИК, бывший министр Северного белогвардейского правительства.

3. Понтович [38]– консультант секретариата ЦИК, меньшевик.

4. Розенфельд Н.А. – работник библиотеки, урожденная княжна Бебутова, быв<шая> жена брата Каменева.

5. Раевская – работник библиотеки, бывшая княжна Урусова.

6. Гамильтон – машинистка, дочь бывшего царского прокурора.

7. Рогачева – секретарь секретной части секретариата ЦИК, дочь фабриканта. [39]

8. Ирина Гогуа – технический секретарь бюджетной комиссии, дочь меньшевика, неоднократно арестовывавшегося при Советской власти.

9. Муханова – работник библиотеки, быв<шая> дворянка, дочь колчаковского офицера. Работала в чешской контрразведке.

[КАЛИНИН: Муханова была уволена в 1933 году.

ЕЖОВ: Ничего подобного, она была уволена значительно позже.] 

10. Бураго – работник библиотеки, бывшая дворянка, до работы в ЦИКе СССР неоднократно увольнялась из советского аппарата как чуждый элемент.

Особенно была засорена правительственная библиотека. Так или иначе соприкасавшиеся с библиотекой сотрудники прямо и открыто, даже на собраниях, называли ее “дворянским гнездом”.

Эти контрреволюционные элементы чувствовали себя в библиотеке хозяевами. Им доверялось пользование секретными материалами, которыми они распоряжались по своему усмотрению. [У нас не каждый даже ответственный работник может пользоваться заграничными газетами, а эти дворянки из правительственной библиотеки брали беспрепятственно на дом все белогвардейские газеты.

СТАЛИН: И троцкистские тоже?

ЕЖОВ: И троцкистские газеты.] Они же устраивали на работу в библиотеку своих “друзей”, встречая в штыки и всячески добиваясь увольнения из библиотеки всех тех, кто не связывался с ними или в ком они видели враждебно настроенного по отношению к себе человека. Так это было с сотрудницей Журавлевой, которую стали травить после того, как она стала резко враждебно относиться к арестованной ныне террористке Мухановой. Белогвардейская компания добилась своего, и Журавлева была уволена из аппарата.

Знал ли о таком состоянии аппарата ЦИК СССР тов. Енукидзе? Несомненно знал. Его не однажды сотрудники Кремля, коммунисты об этом предупреждали. Однако он неизменно игнорировал все сигналы и заявления о засоренности, подозрительном поведении и даже об антисоветских настроениях и выступлениях отдельных сотрудников аппарата, расценивая все это как склоку.

[КАЛИНИН: На чистке говорили.

ЕЖОВ: И до чистки говорили, Михаил Иванович.]

Например, еще в конце 1933 г. посторонний для аппарата ЦИК работник т. Цыбульник подал заявление о засоренности аппарата библиотеки чуждыми элементами. В этом своем заявлении, основываясь на своих наблюдениях за работниками библиотеки во время его прихода туда, он прямо ставил вопрос о том, что там засели явно контрреволюционные элементы, использующие секретные материалы библиотеки в каких-то контрреволюционных целях. Среди этих людей он уже упоминал арестованных впоследствии террористов Муханову, Розенфельд, Бураго, Барута и др<угих>, указывая на то, что они наиболее активно контрреволюционно настроены и ведут себя особо подозрительно. На это заявление т. Цыбульника т. Енукидзе не обратил никакого внимания. [Больше того, один из близких работников Енукидзе, как сообщил мне т. Цыбульник, даже выразил возмущение, каким это образом он (т. Цыбульник) мог узнать секреты о засорении библиотеки.]

Во время чистки партийной организации ЦИК СССР на имя председателя комиссии по чистке была подана записка о засоренности аппарата и антисоветских настроениях части работников ЦИК СССР и в особенности работников правительственной библиотеки.    

Председатель комиссии по чистке т. Васильев поставил этот вопрос перед Енукидзе. Енукидзе опять никаких мер не принял. Таких предупреждений т. Енукидзе было [40] много. Кроме заявлений Енукидзе систематически получал агентурные данные НКВД об антисоветских настроениях и высказываниях отдельных сотрудников ЦИК СССР. Однако он и по этим данным никаких мер не предпринимал. На все эти заявления и сигналы т. Енукидзе отвечал: “Работники работают в аппарате ЦИК много лет, люди проверенные, заменять их некем и незачем”.

Сейчас, когда расследованы все обстоятельства проникновения в Кремль чуждых элементов, становится совершенно понятным, почему Енукидзе не предпринимал никаких мер по оздоровлению обстановки в аппарате ЦИК СССР.

Со многими работниками ЦИК СССР, в том числе и о теми, на которых подавали заявления, т. Енукидзе был связан личными дружественными отношениями, бывал у них на квартире, переписывался, оказывая ряд услуг, помогал материально, давал им квартиры и т.д. Так, например, он поддерживал арестованных сейчас террористок – бывшую княжну Урусову – Раевскую, бывш<ую> княжну Бебутову – Розенфельд, Никитинскую и многих других. Сложившиеся отношения т. Енукидзе с этой наиболее засоренной частью аппарата ЦИК СССР давали право всем им афишировать свои связи с тов. Енукидзе, игнорировать непосредственных своих руководителей по работе, нарушать дисциплину и т.п. Люди эти себя настолько прочно чувствовали в аппарате ЦИК СССР, настолько были уверены, что их всегда защитит Енукидзе, что не опасались никакой критики. На самом деле так и было. Когда отдельные коммунисты особо настойчиво добивались увольнения этих людей, они оказывались сами уволенными. Так, например, была уволена библиотекарша Журавлева, резко выступившая против Мухановой, сотрудник секретариата Мащенко и др<угие>. Некоторых более податливых людей подкупали всяческими подачками: выдавали высокие пособия, иногда в 1000 и больше рублей, предоставляли квартиры, путевки на курорт и т.п.

Всей этой обстановке гнили и разложения способствовали бездеятельность партийной организации, отсутствие самокритики, семейственность, слабая партийная и общественная работа.

Такова была созданная, культивировавшаяся и защищавшаяся т. Енукидзе обстановка в аппарате ЦИК СССР.

Зная эту несвойственную коммунисту тягу т. Енукидзе к чуждым людям, его сердобольное отношение даже к самым заклятым врагам рабочего класса, многие контрреволюционеры, не имея никакого отношения к аппарату ЦИК СССР, обращались за помощью к т. Енукидзе. Отказа в их просьбах почти никогда не было.

Следующие, например, факты характеризуют отношение Енукидзе к чуждым людям.

За счет государственных средств из секретного фонда ЦИКа в течение только 1934 г. [(отчетность за другие годы мы не проверяли)] было выдано: сосланному меньшевику Рамишвили 1.500 р., одной из жен сосланного за пасквили против Советской власти писателя Эрдмана Степановой – 600 рублей, жене вредителя [41] контрреволюционера Кондратьевой – 500 рублей и т.д. [Это проверено по документам, а в разговоре со мной Енукидзе сообщил, что он помогал и Думбадзе.

СТАЛИН: Тоже ссыльный?

ЕЖОВ: Тоже ссыльный.

“Сердобольность” Енукидзе доходит до политической демонстрации – иначе это нельзя назвать – против ЦК партии.] Уже после ареста и увольнения из аппарата ЦИК СССР ряда чуждых людей т. Енукидзе выдает [42] им пособие: бывшему министру [43] Котляревскому – 1.000 рублей, Элинер – 1.000 рублей, бывшему меньшевику Понтовичу – 1.500 рублей, Минервиной – 300 рублей и т.д.

Таковы факты, характеризующие политическую близорукость и потерю классовой бдительности товарища Енукидзе. Вряд ли это является случайным. Все знают, что Енукидзе никогда не отличался большевистской стойкостью. История знает ряд его колебаний полуменьшевистского порядка. Все эти факты способствовали созданию в Кремле обстановки, при которой террористы могли безнаказанно готовить покушение на товарища Сталина. Партия не может оставить это дело безнаказанным. Товарищ Енукидзе должен быть наказан самым суровым образом, потому что он несет политическую ответственность за факты, происходившие в Кремле. Тов. Енукидзе является наиболее типичным представителем разлагающихся и благодушествующих коммунистов[, разыгрывающих из себя, за счет партии и государства, “либеральных” бар], которые не только не видят классового врага, но фактически смыкаются с ним, становятся невольно его пособниками, открывая ворота врагу для его контрреволюционных террористических действий.

ЦК вносит на рассмотрение пленума вопрос о выводе т. Енукидзе из состава членов ЦК ВКП(б).

ЕЖОВ.

Верно: Сухова

---

БЕРИЯ: Товарищи, факты, которые привел в своем докладе тов. Ежов об аппарате ЦИК СССР, об аппарате верховного нашего органа в Советском Союзе и о преступном поведении тов. Енукидзе, вызывают чувство крайнего возмущения и вызывают среди всех нас большое беспокойство.

Здесь, товарищи, мы имеем редкий случай в истории нашей партии – пример потери бдительности самой элементарной, граничащей с изменой партии и нашей Советской родине со стороны человека, который облечен был большим доверием партии и Советской власти.

Для товарищей должно быть понятно особое беспокойство, особое возмущение по поводу этих оглашенных фактов нашей Закавказской партийной организации, членом которой он в свое время был и работал. 

Здесь, товарищи, после того, когда ЦК ВКП(б) прислал письмо насчет ряда фактов, которые потом следствием были установлены, и тогда Закавказская организация возмущалась и хотела в какой-нибудь мере реагировать на это. Но постольку, поскольку вопрос с Енукидзе, как в этом же письме было сказано, будет стоять на пленуме ЦК, это нас ограничило не принимать каких-либо решений или просьб перед ЦК в отношении поведения Енукидзе в смысле его осуждения самого крепкого, какое только можно представить. 

Можно ли, товарищи, считать все, что было с тов. Енукидзе, все эти факты, которые были здесь оглашены, случайными?

Я думаю, товарищи, что нет.

Всем известны большие колебания Енукидзе в борьбе нашей партии с врагами, с меньшевиками, явное его заигрывание с этими же меньшевиками в ответственные периоды истории нашей революции, если взять период Баку и период Ленинграда. Обманывая, товарищи, в отношении своей роли партию, Енукидзе считал возможным сознательно скрывать эти позорные ошибки, позорные заигрывания с врагами рабочего класса. Больше того, он умудрился и обнаглел до такой степени, что в своих произведениях, т<ак> н<азываемых> “Подпольные типографии на Кавказе”, выявил себя чуть ли не основоположником Бакинской организации, что он первым заложил и организовал социал-демократическую организацию в Баку, что он первым организовал нелегальную типографию, которая печатала нелегальную прессу юга и даже в целом России в то время. Все это он приписал себе, тогда как документы, не просто отдельные воспоминания, а документы, которые существуют, и товарищи, которые тогда работали, разоблачили его, и он вынужден был ввиду явно очевидной фальсификации этих фактов признать свои ошибки на страницах “Правды”, хотя, товарищи, признание этих ошибок тоже не шло так, как у другого большевика, который ошибается и признает, а чуть ли нехотя, как будто бы делал какую-то уступку.

Товарищи, этот момент я подчеркнул здесь потому, что при рассмотрении дела т. Енукидзе надо все это учесть, изолированно не следует это рассматривать. Тов. Енукидзе был облечен, как я уже сказал, высоким доверием. Он был долгие годы секретарем ВЦИКа, затем Союзного Центрального Исполнительного Комитета, членом Президиума, наконец, членом Центрального Комитета ВКП(б). Еще больше, товарищи, ему персонально доверена была охрана штаба нашей революции, охрана вождя и учителя, за которого бьются миллионов десятки и сотни сердец пролетариев и трудящихся, тов. Сталина. И что в итоге, товарищи, оказалось? Надо, товарищи, прямо сказать, что т. Енукидзе оказался в положении изменника нашей партии, изменника нашей родины. Товарищи пусть не думают, что это будет очень строго. Я уверен, что иной оценки такому поступку, таким деяниям, которые были совершены Енукидзе, не может и не должен дать ни один большевик. Вина т. Енукидзе еще более усугубляется тем, что его неоднократно предупреждали, как видно и из сообщения. Предупреждал его и Центральный Комитет партии, но ко всем этим предупреждениям т. Енукидзе оставался глухим.

Вместе с тем, мы в лице Енукидзе имеем вопиющий пример двурушничества. То, что т. Ежов здесь докладывал, говорит о том, что он покровительствовал врагам, разведчикам классового врага, покровительствовал бывшим, вышибленным, которым не должно бы быть места не только в верховном советском органе, но вообще в обращении в Советском Союзе – бывшим министрам, князьям и всяким царским чиновникам.

И все это делалось, товарищи, за счет советского государства, все это покровительство. Все это нельзя не квалифицировать как сознательное заигрывание с врагами правительства и государства.

Взять хотя бы пример с Исидором Рамишвили, о котором здесь упоминалось. Это старейший меньшевик, активный враг рабочих и пролетарской революции, он имеет в своем активе большую борьбу против большевиков в районах Закавказья, в Баку, в Тифлисе и в очень многих других промышленных пунктах Закавказья. Этот Рамишвили, высланный Советской Грузией и заключенный в концентрационные лагеря, получает от Енукидзе полторы и больше тысячи рублей.

Или же другой, Калистрат Гогуа, который является тоже одним из активнейших меньшевиков, член центрального комитета меньшевиков. Гогуа активный враг большевик<ов>, и он тоже находится под известным покровительством Енукидзе. А его дочь, дочь этого высланного, видите ли, оказалась наиболее надежной и работала, по милости Енукидзе, в аппарате ЦИК Советского Союза.

Или, наконец, Ладо Думбадзе. Думбадзе в прошлом являлся уклонистом и затем очень активным троцкистом. И этот Думбадзе, видите ли, тоже находится под покровительством Енукидзе, пользуется его вниманием.

Вообще, товарищи, эти грешки были у тов. Енукидзе. Многие хорошо знают, что, если находится тот или иной меньшевик покрупнее, активный член антисоветской партии, он всегда находит в какой-то мере известный отклик, поддержку и заботы у т. Енукидзе.

Не знаю, что скажет Енукидзе, он, кажется, присутствовал и сейчас присутствует на заседании. Но недавно, когда он находился в Кисловодске, он написал письмо т. Тодрия, секретарю Закавказского Центрального исполнительного комитета. В этом письме на имя т. Тодрия Енукидзе объясняет все, что произошло, и говорит, что, собственно говоря, ничего особенного не произошло, и вы там ничего не думайте. В таком духе было письмо. О чем это говорит? Или т. Енукидзе на самом деле не понимает все то, что произошло, или же он понимает, и у него все это получается злостно. Не сказать, что он настолько глуп, что не понимает все, что произошло, лично я отказываюсь это сказать.

Предложения товарища Ежова совершенно правильны. Но, по-моему, они недостаточны.

ГОЛОСА: Правильно, правильно! (Движение в зале).

БЕРИЯ: Товарища Енукидзе надо не только вывести из состава Центрального Комитета, надо вывести и из состава президиума ЦИК и вообще из ЦИКа.

ГОЛОСА: Правильно.

ГОЛОС: Из партии исключить.

БЕРИЯ: Товарищи, надо учесть этот урок. К нашему стыду, через Енукидзе в аппарат ЦИКа, в Кремль входили, вошли, присосались враги, и какие, товарищи, еще враги! Враги, у которых острие было направлено в самое сердце нашей партии и нашего Советского Союза. Товарищи, это еще больше говорит о правильности тех предупреждений, которые делались товарищем Сталиным и Центральным Комитетом партии, о необходимости чрезвычайной бдительности.

Товарищи, я понимаю бдительность не просто так: узнал, выявил, промолчал, согласился или что-то вроде этого. Бдительность наша, товарищи, должна быть бдительностью наступательной, бдительностью, которая выявляет, и бдительностью, которая тех кого надо вышибает. Иначе, товарищи, иную бдительность мы не должны себе представлять. 

Я думаю, что выражу волю Центрального Комитета партии, если скажу, что этот случай будет последним, и все, что связано со штабом нашей партии, все, что связано с именем товарища Сталина, все мы крепко будем держать и не позволим никому, будь он с партбилетом или без партбилета, чтобы какое-нибудь малейшее поползновение или царапину эти товарищи получили.

ГОЛОСА: Правильно.

ЧУБАРЬ: Слово имеет товарищ Коссиор.

КОССИОР: Товарищи, мы потеряли Кирова благодаря расхлябанности и, собственно говоря, перерождению целого ряда людей, которые у нас, к сожалению, стояли на весьма боевых и ответственных постах, на таких постах, где должны были стоять твердые и выдержанные большевики и где оказались люди, которые уже не были большевиками, люди, которые уже совершенно не умели различать классового врага, люди, которые совершенно явных оголтелых врагов-зиновьевцев не различали и которые вели себя совершенно безответственно, совершенно не по-партийному, а как люди, как будто бы им сочувствующие.

Благодаря этому, благодаря тому, что мы держали, к сожалению, таких людей на таких боевых постах, не сумели их распознать, что они собой представляли, случилось, товарищи, это потрясающее несчастье для нашей партии: мы потеряли Кирова. Но, товарищи, это ленинградское дело, смерть Кирова выявила нам многое. К сожалению, дорогой ценой мы узнали, что настоящие и организующие центры всех этих деяний, всей этой террористической работы находятся в Москве, находятся в руках Каменева и Зиновьева. Товарищи, я должен вам сказать, что мы были в еще большей степени буквально как громом поражены, когда вскрылись все те контрреволюционные террористические группировки здесь, в Кремле, когда оказалось, что врагам, контрреволюционерам, террористам удалось опутать сетью своих людей, сетью своих ячеек Кремль, центр нашей партии, где бьется сердце всей нашей партии, всей нашей революции, когда эти люди сумели проникнуть сюда и здесь очень серьезно, изо всех сил организовывали покушение на товарища Сталина.

К великому сожалению, проводником этих классовых врагов контрреволюционеров, их пособником (для нас теперь это второстепенное значение имеет – сознательно или бессознательно), к нашему сожалению, оказался один из людей, один из товарищей, которому мы очень доверяли все, верили ему, держали его на <в> высшей степени ответственном посту. Товарищи, мы здесь все должны сказать, что, к счастью, ставка врагов оказалась битой, здесь, на руках у нас оказалась достаточная бдительность нашего Центрального Комитета, чтобы разоблачить все это контрреволюционное гнездо, которое, к сожалению, было свито, организовано в аппарате ЦИК Союза.

Но, товарищи, мне кажется, мы тут должны подходить не столько с точки зрения оценки всего этого дела, сколько с точки зрения тех возможностей, тех неисчислимых последствий, которые могли бы быть. Это то же самое, что происходило в Ленинграде, только в расширенном масштабе. Товарищи, для нас совершенно ясно – тут задавали вопрос: как это могло быть, – для нас совершенно ясно, я не знаю, не работал с Енукидзе в прежнее время, не знаю, что он собою представлял как большевик, но для каждого из нас совершенно ясно, что это долговременное разложение всяческое – и бытовое, и какое угодно, – которое было допущено Енукидзе, собственно говоря, перерождение самого Енукидзе.  

Разве может человек, у которого осталось хоть немножко большевизма, вести себя так преступно, вести себя таким образом, как вел себя Енукидзе во всем этом деле, в аппарате ЦИКа, когда он аппарат ЦИКа передал в руки классовых врагов: троцкистов, белогвардейцев и всякой сволочи, когда он открыл двери всякого рода шпионам, террористам и кому угодно? Если он очень хорошо знал людей, с которыми он работал, – а он их очень хорошо знал, – то это значит, что наступило полное перерождение, когда он перестал уже быть большевиком. Очевидно, это довольно давно с ним случилось, но мы, к сожалению, недостаточно быстро спохватились, и потребовалось чрезвычайное обстоятельство для того, чтобы копнуть это дело. Это тем более налагает на нас ответственность, это тем более заставляет нас потребовать к ответу Енукидзе и спросить с него полностью: чем больше было доверия, чем больше был пост, который партия ему доверила, – а партия ему доверяла все, что у нее есть самого лучшего, все, что у нее есть самого ценного, – тем больше мы должны спросить сейчас с Енукидзе и спросить сейчас сурово и беспощадно.

Из того, что здесь докладывал т. Ежов, совершенно ясна линия Зиновьева, Каменева и Троцкого. Совершенно ясно, что все эти люди делали ставку на наши трудности, на то, что мы сломим себе шею на целом ряде мероприятий крупных и мелких, которые проводились под руководством ЦК и товарища Сталина нашей партией и нашей страной. Их ставка оказалась битой. На что эти люди могут надеяться? Это их последняя ставка, это их последняя надежда – террор, это совершенно ясно. То, что здесь читал т. Ежов, не требует никаких комментарий, никаких добавлений. Этот лозунг дает Троцкий организаторам террористической борьбы здесь – Зиновьеву и Каменеву. Это значит, что мы должны рассматривать каждого, кто в малейшей степени не только троцкист, не только зиновьевец, но кто бы он ни был – хотя бы в малейшей степени кто ведет себя двусмысленно, должен рассматриваться нами как прямой враг. Это самый опаснейший враг – контрреволюционер. Тут мы должны его изолировать, ибо это самый опасный враг. Тут мы не можем никакой разницы делать <между> белогвардейцем и всякого рода офицерской террористической организацией делать не можем, эта разница исчезла. Мы должны с ним расправиться[44].

Товарищи, еще большая опасность троцкиста и террориста заключается в том, что он опасен не сам по себе, сколь он опасен постольку, поскольку в нашей партии, в наших собственных рядах находятся люди, через которых он проникает в нашу партию, которые открывают ему двери, которые под ручку его проводят к нам, в нашу собственную квартиру для того, чтобы они смогли организовать убийство из-за угла.

Товарищи, совершенно правильно об этом было сказано в письме Центрального Комитета в связи с убийством т. Кирова. Но мне кажется, что дело Енукидзе, все то, что вскрыто Кремлевской контрреволюционной организацией, оно должно еще раз подчеркнуть, насколько беспощадно, насколько заостренно в отношении бдительности мы должны воспитывать наших коммунистов, и насколько мы должны на примере, в частности, Енукидзе, который является более типичным, – занимало человек очень высокое положение, – показать, как перерождается на этом примере человек, который стал орудием врагов в нашей среде. Без таких людей, как Енукидзе и другие, без таких людей враг не может делать десятой доли того, что он делал у нас до сих пор. Мы, товарищи, должны к этому делу подойти так, чтобы еще раз перед партией поставить вопрос во весь рост, потому что от партии нельзя скрыть той контрреволюционной линии и работы, которую ведут сейчас троцкисты и зиновьевцы. Это их основная ставка.

Товарищи, если мы вынуждены говорить об этом, мы должны одновременно показать, благодаря чему эти классовые враги, контрреволюционеры приобретают возможность работать в нашей собственной среде, почему они получают возможность направлять удар нам в спину. Мы должны показать Енукидзе таким, каков он есть. У нас тут не может быть никакого сочувствия, никакого человеческого отношения.

Несомненно, что у нас есть коммунисты, которые на деле являются предателями рабочего класса, – совершенно прав т. Берия, иначе квалифицировать поведение и работу Енукидзе никак нельзя. Мы все глубочайшим образом потрясены всем, что здесь имело место, буквально потрясены. Самым суровым образом относясь к себе, иначе как предательством объективным на деле нельзя назвать того, что здесь происходило. 

Товарищи, несомненно, что здесь мы имели дело не только с одними троцкистами и зиновьевцами. В деле Кирова и здесь сейчас же протягивается рука иностранной контрразведки, шпионов, – это один общий клубок. Значит, бдительность совершенно исключительная здесь требуется от коммунистов. На примере Енукидзе мы должны показать партии тип человека, людей, которые являются самым слабым нашим местом, которые являются основной опорой, ставкой классовых врагов. Людей, которые в Ленинграде допустили убийство тов. Кирова, мы судили и сурово их наказали по советским законам. Здесь мы имеем дело нисколько не меньшей значимости, наоборот – большее, с фактами большей значимости. 

Мне кажется, для того чтобы партия поняла все это, чтобы еще раз поставить ребром, самым острейшим образом основной вопрос – о бдительности, нам необходимо действительно самым суровым образом наказать Енукидзе. Мне кажется, что здесь того, о чем говорили товарищи, – вывод из Центрального Комитета, – недостаточно. Несомненно, что своим поступком Енукидзе поставил себя вне рядов партии.

ВОЗГЛАСЫ В ЗАЛЕ: Правильно.

КОССИОР: Мне кажется, только так можно поставить вопрос.

ЧУБАРЬ: Слово имеет тов. ШКИРЯТОВ.

<ШКИРЯТОВ:> Товарищи! К сообщенным т. Ежовым в его докладе фактам он мог бы добавить еще очень многое в подтверждение того, что вскрыто в аппарате Секретариата ЦИК, возглавлявшемся т. Енукидзе, в результате проверки следствия.

Мы прекрасно знаем, что наши классовые враги – внешние и внутренние – каждодневно оттачивают оружие против нашей советской родины, против нашей партии и ее вождей, против руководителей советской власти. Это для нас ясно, и мы боремся с этими происками классового врага.

Но всех нас, членов ЦК, членов нашей партии как гром среди ясного неба поразило, когда мы узнали о том, что враг ходил по Кремлю, вокруг вождей нашей партии, подбирался с ножом, с револьвером, выбирал подходящий момент, чтобы выстрелить в мозг нашей партии, мозг мировой революции, – в т. Сталина.

Товарищи, для нас большое счастье, и свободно вздыхается от сознания того, что врагу не удалось совершить его гнусный замысел, и к.-р. террористическая организация была своевременно вскрыта.

Можем ли мы пройти мимо этого? Как могло случиться то, о чем сообщил нам т. Ежов? Мы знаем, что там, где нет большевистской настороженности и бдительности, врагу иногда удается совершить свое контрреволюционное дело. Это особенно ясно стало после того, когда из наших рядов был вырван тов. Киров, смерть которого так горестна была для всех нас. Я очень тяжело переживал потерю Кирова, и когда я находился в Ленинграде, у меня было такое состояние, что я готов был задушить этого негодяя.

Но, товарищи, трудно представить себе, что было бы, если бы врагу удалось совершить то, к чему он готовился. Поймите это! Ведь одно сознание грозившей нам опасности заставляет нас теперь так переживать.

А тов. Енукидзе, о чем думал он, представлял ли он себе, что могло случиться, что подготовлял враг. А ведь ему было доверено самое ценное – охрана т. Сталина, штаба нашей революции, охрана Кремля.

Как же т. Енукидзе выполнял возложенные на него задачи, оправдал ли он доверие партии? Факты, приведенные т. Ежовым, говорят против него. Я могу привести ряд дополнений к тому, что сказал тов. Ежов.

Мы проверили аппарат ЦИКа Союза и ВЦИК, проверили каждого, находящегося в этом аппарате, говорили с каждым человеком кроме тех, которые были уже арестованы нашими органами. И когда перед тобой проходят эти люди, то становится ясным, что только при таком подборе людей могли свободно пробраться в кремль наши враги, чтобы потом взяться за оружие и готовить террористические акты против вождя нашей партии.

Из всего аппарата, проверенного нами, оставлено только 9 чел<овек>, остальные не внушают доверия для работы в кремле. А ведь все эти люди подбирались годами, и за них ответственен Енукидзе. Некоторые из них подбирались им не по деловым признакам, а исходя из чисто личных, семейственных отношений. А враг умело использовал эту созданную Енукидзе обстановку, подбирался к этим семейным отношениям и делал свое вражеское дело.

Надо иметь в виду, что у нас в Кремль не каждый имеет право входа, и это правильно, – зачем ходить туда, если тебе не нужно. А вот все эти люди, которые так безответственно подбирались, они не только имели сами свободный доступ в Кремль, но им было дано право давать другим лицам разрешение на выдачу пропусков для входа в Кремль.

Среди этих людей были и такие, которые если не в состоянии сами выстрелить, то они были готовы всегда помочь активному контрреволюционеру в осуществлении этого. Например, в качестве консультанта сидел там старый судья из судебной палаты, который раньше судил нас. Разве это не враг, если у него рука задрожит, то он несомненно поможет врагу это сделать. 

Классовый враг очень хитер, и чтобы пробраться в Кремль, некоторые начинали со знакомства с работниками его аппарата. Вот, например, одна из сотрудниц, она действовала очень хитро. Чтобы пробраться в библиотеку т. Молотова, в библиотеку т. Сталина, она начала со знакомства с женой красного командира из охраны, которая работала уже в кремлевской библиотеке. Она начинает ходить к ним в гости, заводит дружеские отношения и таким путем проникает в Кремль.

Нам нужно быть очень бдительными. Мы должны противопоставить хитрости классового врага нашу большевистскую бдительность. А у нас, к сожалению, не все члены партии обладают этой большевистской настороженностью, не всегда они проявляют классовое чутье. Полагают, раз есть у человека партийный билет, значит, он настоящий большевик. Классовый же враг, он свое классовое чутье имеет, он знает, как при помощи таких беспечных членов партии проникать к самому сердцу, к мозгу нашей партии. 

Все это говорит за то, что у Енукидзе нет необходимых качеств, которым должен обладать большевик, поставленный на ответственный пост. За такую беспечность и безответственность в подборе людей он должен ответить перед партией.

Но ведь там была и партийная организация, о ней я хочу сказать несколько слов. Что из себя представляла эта организация? У находящихся в ней членов партии не было бдительности, не было классового чутья.

Врагу свободно удается проникнуть туда, где находятся такие коммунисты. Мы имеем организации, во главе их коммунисты, и считаем нередко, раз там член нашей партии, все спокойно, враг не пройдет, там его быстро заметят. А это не всегда так, подобные настроения только усыпляют нашу бдительность. Враг иногда прикрывается коммунистом, не умеющим разглядеть его, это подтверждается целиком еще раз фактами, сообщенными здесь т. Ежовым в отношении Енукидзе и парторганизации Кремля.

Во главе этой парторганизации был секретарь парткома т. Зайцев. Знали ли товарищи из парторганизации, какое было там положение? Они знали и не могли не знать, что враг ходит по Кремлю, вокруг наших вождей. Когда мы во время проверки говорили с т. Зайцевым, мы спрашивали его, как же это случилось, что парторганизация не обратила свое внимание на то, что в аппарате находятся чуждые элементы. Ты ведь об этом знаешь, тебе писали, сообщали во время чистки партии, как же ты не мобилизовал вокруг этого партийную организацию, не говорил об этом там где надо большевистским голосом. 

В библиотеке, где собралось ядро к.-р. элементов, была партийная и комсомольская организации. И что же эти организации делали? Ничего. Они знали, что чуждые элементы кругом, а борьбы никакой не вели. Зайцев получал заявления относительно этих контрреволюционеров и считал, что он выполнил свой долг тем, что сообщил об этом Енукидзе, – раз Енукидзе знает, значит, все сделано. А между тем, эти люди сидят и делают свое к.-р. дело, а Зайцев дальше никуда не идет, не кричит об этом. Разве так борются коммунисты? Раз тебя не слушают в одном месте, ты крикни так, чтобы тебя услышали в другом месте. А этого не было. Вот Вам и партийная организация.

Товарищи, знаете, у нас иногда бывает так: партийная организация считает, раз во главе учреждения стоит человек, имеющий авторитет, иногда созданный годами, и этому авторитету доверяют, то если довести до его сведения о тех или иных непорядках, то этим дело кончается, даже тогда, когда ему говорят, что в его аппарате есть люди, ведущие к.-р. работу. Это есть полная потеря классового чутья. Когда партийная организация видит, что в Кремле сидят чуждые элементы, а с ними никакой борьбы не ведется. Когда мы в своей проверочной работе видим, что в каком-нибудь хозяйственном аппарате имеются чуждые люди, то мы начинаем кричать, требуем их немедленного удаления. Тут же, в Кремле, где имелась целая группа к.-р. элементов, – о чем парторганизация обязана была кричать, – этого не делается.

А Енукидзе, которого парторганизация ставила об этом в известность, не обращал на это никакого внимания. Разве это не есть факт прямого разложения, когда коммунисту говорят – у тебя сидят настоящие контрреволюционеры, а он ничего не предпринимает, ну и пускай себе сидят. Факты, приведенные т. Ежовым, могли иметь место только потому, что мы слишком много доверяли Енукидзе, Енукидзе <же> этим доверием злоупотреблял, и из-за его ничем не оправданного, не достойного члена партии поведения мог случиться непоправимый удар для всей нашей партии, для всей нашей страны.

Может быть Енукидзе нам расскажет, как все это могло случиться, может быть он объяснит, как все это с ним произошло. Ведь ему сигнализировали и до чистки, и во время чистки. Я считаю, что председатель комиссии по чистке тоже не довел дела до конца. Я не считаю его заслугой, что он пришел к Енукидзе и рассказал о заявлениях и фактах, которые ему стали известны, и этим ограничился. Разве обо всех этих фактах кроме Енукидзе некому было рассказать. А ведь в заявлениях, поданных до и во время чистки, прямо говорилось о том, что в аппарате сидят чуждые люди и они распространяют всякие клеветнические слухи о нашей партии, ведут активную контрреволюционную работу.

Если бы какой-нибудь другой член партии допустил такой позорнейший факт, как это было с Енукидзе, никакого оправдания и пощады ему не было бы. Все, о чем докладывал здесь т. Ежов, говорит о том, что Енукидзе целиком и полностью потерял классовое чутье, партийную бдительность, он не оправдал того большого доверия, которое оказывала ему партия и ее Центральный Комитет.

Вот почему мы несомненно должны присоединиться к выводу, сделанному т. Ежовым, и наказать Енукидзе по заслугам.

Мы должны из этого дела сделать свой вывод – не только в отношении одного человека, а и в отношении всей нашей партийной организации.

Этот вывод должен прежде всего заключаться в том, чтобы еще больше повысить бдительность партийных организаций и каждого члена партии. Вера в коммуниста у нас большая. И это правильно. Каждый из нас готов по призыву партии отдать жизнь за дело социализма. Но от каждого из нас требуется, чтобы на том участке, куда поставила нас партия, в своей повседневной работе уметь обнаружить, отличить врага и вовремя обезвредить его. 

Вот почему мы не можем относиться без проверки к каждому, обладающему партийным билетом. Раз имеешь партбилет, значит, вход тебе всюду открыт и доступен. Мы обязаны проверять людей, которым принадлежит этот партбилет, а у нас этого часто не было. Факты, которые прошли перед нами, учат нас тому, что мы должны проверять каждое звено нашей партийной организации и посмотреть, что за партийцы сидят там, как они на деле проводят линию и решения нашей партии.

По отношению к Енукидзе Пленум ЦК сделает свои выводы. Надо, чтобы эти выводы стали достоянием всех наших партийных организаций, чтобы на основе этих отрицательных явлений еще больше мобилизовать членов партии на борьбу за выполнение лозунга тов. СТАЛИНА о революционной бдительности во всей нашей работе.

АКУЛОВ: Товарищи, два с половиной года тому назад скоро, как тов. Сталин предупреждал нас о том, что на нынешнем этапе нашей революции, когда мы добиваем остатки капиталистических классов и разгромленных политических партий, эти враги выдвигают против нас наиболее острое оружие борьбы.

Нужно сказать, что мы все, во всяком случае, многие из нас за все эти два с половиной года были большими чудаками, не придав этому предупреждению всего того значения, какое оно заслуживало. Если бы мы отнеслись к этому предупреждению иначе, мы бы не пережили той трагедии, которую мы переживали в Ленинграде. Во всяком случае, у нас в Кремле, будем прямо говорить, в некоторых учреждениях не было бы той клоаки, какая и была, и существование которой, если бы оно своевременно не было вскрыто, угрожало нам бедствием, горем, неизмеримо большим, чем потеря товарища Кирова.

Враги оказались в Кремле, причем враги организованные, не просто враги, не просто болтуны, а враги организованные, и несмотря на это к этим врагам было самое снисходительное отношение.

Люди, которым была доверена охрана нашего революционного Штаба, люди эти в своей слепоте не считали их врагами, а считали их приличными советскими людьми.

То, что доложил тов. Ежов, сегодня показывает нам, насколько должна быть остра наша бдительность, причем из этого доклада тов. Ежова мы должны будем сделать такой вывод: чем ответственнее положение коммуниста, чем больше ему доверен пост, тем острее должен быть революционный взгляд этого коммуниста и тем больше требований мы должны предъявлять к этому коммунисту.

Мягкотелость, о которой говорилось здесь, когда говорилось о тов. Енукидзе, склонность к гнилым компромиссам, – она могла привести к большому бедствию для всех нас, для партии, для рабочего класса, для революции.

Вот с этой точки зрения достаточны ли тем меры, которые были предложены тов. Ежовым? У меня лично и деловые, и личные отношения с тов. Енукидзе были самые хорошие. Но, по совести говоря, товарищи, я и каждый из нас не можем рассуждать, как люди. Мы не только люди, мы политики, пролетарские политики, пролетарские революционеры. Мы большевики.

ВОРОШИЛОВ: А потому и не люди.

АКУЛОВ: Не только люди.

СТАЛИН: Он хочет сказать, не просто люди.

АКУЛОВ: Мы не можем рассуждать только по-человечески, как иногда любят выражаться.

МИКОЯН: Не по-человечески, а по-обывательски.

АКУЛОВ: Я считаю, что я сказал правильно. Я думаю, что весь пленум меня понял.

ГОЛОСА: Понял, понял.

АКУЛОВ: А если моя формулировка не совсем точная, это не беда, тов. Ворошилов. Каждый из нас иногда допускает неточные формулировки, в том числе и Климентий Ефремович допускает. Случается. Так вот, рассуждая, как пролетарские революционеры, как большевики, можем мы согласиться с выводами, которые предлагает тов. Ежов? По-моему, преобладающее большинство здесь присутствующих уже ответили на этот вопрос, когда целиком и полностью поддерживали выступавшего здесь тов. Косиора, что надо идти на следующий вывод, дальнейший вывод – исключение т. Енукидзе из партии.

ГОЛОСА: Правильно.

АКУЛОВ: Для чего это нужно сделать, товарищи? Это нужно сделать не столько, или, вернее, не только, Климентий Ефремович, для того, чтобы покарать, а это нужно сделать для того, чтобы тем самым предупредить всех наших товарищей, как бы они ответственны ни были, к чему обязывает их высокое звание большевика, а тем более высокое звание работника, которое очень многим доверено.

Я хотел бы здесь, товарищи, сказать несколько слов еще вот о чем. Центральным Комитетом нашей партии после того, как было вскрыто все то, что существовало в Кремле, был принят целый ряд мер, гарантирующих или способных, во всяком случае, гарантировать безопасность Центральному Комитету партии и Политбюро Центрального Комитета партии. Какие это меры – об этом не все знают. Поэтому я считаю необходимым здесь пленуму доложить.

Проведена была чистка всего аппарата. Об этом говорил уже т. Шкирятов. Чистка не только аппарата ЦИКа, но и аппарата ВЦИКа. Чистка проводилась особой комиссией, выделенной ЦК партии. Причем эта чистка негласная. Эта чистка проводилась по материалам, которые имелись не только в руках партийной организации как таковой, в руках ЦК партии, но весь материал перепроверялся при этом через органы НКВД.

О засорении аппарата здесь уже говорилось. Я хотел сказать еще два слова об этом аппарате.

СТАЛИН: Выведены некоторые учреждения.

АКУЛОВ: Это я скажу. Я должен сказать о самом аппарате, существовавшем здесь. Аппарат оказался даже в той части, которая не может быть квалифицирована как преступления врагов и т.д. Во-первых, политически совершенно индифферентный аппарат. При проверке каждого из аппарата на комиссии, которая проверяла этот аппарат, выяснилось, что очень многие, очень ответственные или, во всяком случае, занимавшие ответственные места в этом аппарате, политически совершенно если не чуждые, то, во всяком случае, не наши люди.

СТАЛИН: Безличные.

АКУЛОВ: Безличные люди. Это качество выявилось особенно. Затем еще какое качество. Аппарат был мало квалифицирован, даже как деловой аппарат. Это точно так же с несомненностью выявилось при проверке этого аппарата. Здесь уже говорилось, что осталось из этого аппарата в результате проверки только 9 человек. Я должен здесь сказать следующее, что в порядке чистки, проведенной органами НКВД, и в порядке проверки, проводившейся особой комиссией, из аппарата было уволено 59 человек.

41 человек были признаны людьми, которым нельзя работать в Кремле, которые могут быть оставлены в аппарате ЦИК Союза, но не могут быть оставлены для работы в Кремле. И эта часть, большая часть аппарата, была выведена из Кремля. Сейчас в аппарате ЦИК Союза, работающем в Кремле, всего осталось 29 человек, считая в том числе и обслуживающий персонал. Все эти 29 человек, не только те, которые остались по проверке, но и те, которые вновь приняты в аппарат, все прошли специальную проверку ЦК партии и точно так же специальную проверку через органы НКВД. В составе 29 человек 4 человека беспартийных, это только те, которых признала возможным оставить комиссия по проверке, назначенная ЦК партии. А до этого работавших в аппарате ЦИК Союза в Кремле было партийцев, я точно сейчас сказать не могу, примерно процентов 60. Около 40 процентов людей, работавших непосредственно по соседству с Политбюро, было беспартийных.

ЕЖОВ: Больше. Наоборот – 40 и 60.

АКУЛОВ: Я здесь не считаю библиотеку. Я говорю о секретариате ЦИК как таковом.

Что это были за беспартийные люди, Николай Иванович уже сейчас докладывал. Это были махровые контрреволюционеры или люди близкие, родня этих махровых контрреволюционеров.

Значит, остальной аппарат ЦИК Союза выведен и работает вне Кремля в доме правительства на набережной. 

Аппарат библиотеки сокращен в 3 раза почти. Сейчас там работает 8 человек. Все точно так же прошли проверку, и из аппарата библиотеки осталось 2 человека из 20 с лишним. Остальные точно так же прошли проверку – и партийную, и НКВД, <все они> коммунисты.  

Иначе поставлена охрана Кремля. Сейчас комендант Кремля имеет специального заместителя, который ведает только охраной Кремля, который в этой части подчинен НКВД.

Кроме того, комендатура Кремля разгружена от целого ряда хозяйственных функций, которыми она занималась. Так что комендатура Кремля следит главным образом за охраной. За ней остались небольшие хозяйственные функции, связанные с эксплуатацией зданий, находящихся в Кремле. Все остальное передано в хозяйственный отдел ЦИК.

ВОРОШИЛОВ: Секретариат ЦИК не имеет никакого отношения к охране. Ты забыл об этом сказать.

АКУЛОВ: Да. Секретариат ЦИК к охране не имеет никакого отношения. Правильно, правильно.

Затем проведена была работа по пересмотру пропусков. Значительно ограничено количество так называемых постоянных пропусков. На очереди стоит вопрос о введении единого пропуска. До сих пор действовали разные документы, в том числе и документы ЦИК.

Я считаю, что нужно было бы ввести единый пропуск в Кремль, который служил бы документом на право входя в Кремль. Единственный документ должен быть – это документ членов ЦК партии. Я считаю, что и всем членам ЦИК нет необходимости иметь право свободного доступа в Кремль по своим документам.

ПОСТЫШЕВ: Надо здание и ЦИК, и ВЦИК вывести отсюда.

АКУЛОВ: Я говорю о том, что сейчас сделано. Ты знаешь прекрасно, что здание не строится в несколько месяцев.

Товарищи, можно вот эти мероприятия, которые сейчас проведены, считать гарантией, что, скажем, в Кремль не просочится наш враг? Положа руку на сердце, я должен сказать, что мы не можем утверждать, что враг в Кремль не просочится. Я считаю, что обязанность всех коммунистов – об этом говорили и Ежов, и Шкирятов, – обязанность всех коммунистов, работают ли они в Совнаркоме, работают ли они в комендатуре, обслуживающей Кремль, обязанность всех коммунистов, работающих в Кремле, – быть особенно бдительными и по-иному поставить партийную работу. Когда мы проверяли людей, которых мы допускаем сейчас работать в Кремле, мы проверяли не только их самих, мы проверяли их родственные связи. Это еще не дает гарантии, что классовый враг не использует как-нибудь коммунистов, работающих в Кремле…

СТАЛИН: …Если будем спать. Главное не спать. 

АКУЛОВ: Да, главное не спать. Поэтому задача партийных организаций всех учреждений, которые работают в Кремле, каждодневно проверять каждого коммуниста, который работает в Кремле, знать, что он думает, чем живет этот самый коммунист. Вот при такой постановке партийной работы, когда мы действительно заострим нашу бдительность в отношении всех тех, которые несмотря на всяческие проверки остались еще работать в Кремле, мы сумеем дать гарантию, что ничего подобного не повторится.

СТАЛИН: Особенно иметь в виду, когда так называемые маленькие люди, неизвестные коммунисты и беспартийные, сигнализируют, что дело плохо, чтобы обращали на это дело внимание. Они больше видят.

ГОЛОСА: Правильно, правильно.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ тов. ЧУБАРЬ: Слово имеет тов. Енукидзе.

ЕНУКИДЗЕ: Чувствуя тяжесть своего выступления, я даже просил т. Ежова изложить по существу то письмо, которое в результате беседы с ним я написал. Но, к сожалению, он этого не сделал, не успел, и мне придется самому здесь изложить суть некоторых вопросов.

Положение, товарищи, чрезвычайно серьезное, и не только это касается моей судьбы, но гораздо серьезнее. Поэтому следует отнестись к этому вопросу так же серьезно и выяснить все обстоятельства дела, ибо на будущее время надо создать полную гарантию того, чтобы охранять ту или иную группу наших руководящих товарищей. Тут было много неправильного сказано в отношении аппарата ЦИКа. Во-первых, аппарат этот многократно менялся за все время своего существования. И в смысле качественного состава, и в смысле партийной прослойки он подвергался изменениям. Но каков был неизменный порядок приема работников в Кремль? Это можно проверить по документам, не только просто по рассказам. Всякий, поступающий в Кремль работать, проходил определенный стаж проверки и лишь после этого зачислялся в штат. Проверка проходила с участием органов Наркомвнудела. Никто не принимался в Кремль без их отзыва. Это относится решительно ко всем сотрудникам.

ЯГОДА: Это неверно.

ЕНУКИДЗЕ: Верно.

ЯГОДА: Отзыв мы давали, но ты все же принимал. Мы говорили, что принять нельзя, а ты принимал.

ЕНУКИДЗЕ: Товарищ Ягода, зачем вы так говорите? Мне здесь предоставляется последний раз говорить, и я говорю то, что есть, и то, что я пишу в своем письме Ежову. Я повторяю, что за все время моей работы в Кремле как руководителя аппарата у меня никаких серьезных конфликтов на этой почве с органами Наркомвнудела не было. Были мелкие споры, но они всегда улаживались.

Каждый раз, кроме этого, на каждом съезде, сессии или когда устраивались партийные съезды и конференции, та часть сотрудников, которая привлекалась к этой работе, она всегда вновь проверялась и вновь согласовывалась с органами Наркомвнудела. Я хочу сказать, товарищи, что за все эти годы, когда наш аппарат проводил все съезды, все сессии, также очень деятельное участие мы принимали в организации партийных съездов, конференций и пленумов, к счастью, не было ничего. Все это в смысле охраны проходило благополучно, и главная заслуга, как я пишу об этом в записке товарищу Ежову, принадлежит в этом деле органам Наркомвнудела и комендатуре Кремля, которые вполне согласованно в этом отношении работали. Всегда во всех вопросах охраны органы Наркомвнудела привлекались, и без них, конечно, ничего не делалось. 

Вот так обстояло дело по существу в Кремле в отношении решительно всех сотрудников. Если эта гарантия, товарищи, недостаточна, – и оказалось, что она недостаточна, – то надо принять еще другие меры в интересах дальнейшего существования и спокойной работы всех аппаратов – как партийных, так и советских. 

Я возглавлял аппарат с самого начала, и возможно, что это благополучие создало во мне такую психологию, что, безусловно, если бы меня спросили до этих событий, надежен ли наш аппарат в смысле политической благонадежности, я совершенно откровенно ответил бы, что аппарат надежный. Но после того, что обнаружилось в библиотеке, в комендатуре, и после того, как это стало мне известно, я немедленно же заявил товарищам, что снятие меня с поста совершенно правильно. Я своим отношением и своим доверием к аппарату не обеспечивал безопасность в Кремле, и поэтому меня надо было снять.

Я очень сожалею, что тут были притянуты вопросы личного разложения, сожительства с некоторыми и т.д. Я здесь, товарищи, совершенно откровенно вам говорю, что ни с кем из арестованных, какие бы ни были письма и показания, ни с кем из арестованных я не сожительствовал. Абсолютно. И, по-моему, раз это было повторено здесь, то это заставляет меня еще раз перед вами это сказать.

Что наиболее преступно с моей стороны? Исходя из такой уверенности, я, например, не сделал немедленного соответствующего вывода тогда, когда мне комендант Кремля сообщил, что вот такая-то уборщица ведет контрреволюционные разговоры, в частности, против товарища Сталина. Я вместо того, чтобы немедленно арестовать и передать эту уборщицу в руки Наркомвнудела, сказал Петерсону – проверьте еще раз, потому что было очень много случаев оговора, зря доносили про того или другого. Конечно, нельзя было терпеть такое положение и нужно было немедленно же принять меры. Это мое распоряжение попало в руки Наркомвнудела и затем товарищу Сталину. Товарищ Сталин первый обратил на это внимание, что это не просто болтовня, что за этим кроется очень серьезная контрреволюционная работа. Так и оказалось на самом деле.

Второе, то, что мне на память приходит, – характерный конфликт с Наркомвнуделом, вот это Раевская. Она работала несколько месяцев в библиотеке, причем она была принята не мною, – документально известно, кто рекомендовал, кто принял. Я просто обратил внимание, что она много месяцев ходила по разовым пропускам и заходила в мой секретариат, чтобы штемпель ставили на эти пропуска. Я поинтересовался, почему так долго ее не утверждают, и мне сказали, что есть возражения Наркомвнудела против ее принятия. Тогда я вызвал заведующую библиотекой коммунистку и спросил: “Годится ли она к работе?” Она дала положительный отзыв. Тогда я сказал коменданту, что если у Наркомвнудела никаких возражений против ее принятия кроме ее социального происхождения нет, то надо ее зачислить. И ее зачислили. (Движение в зале). Этого не следовало делать, и совершенно правильно это было здесь квалифицировано и совершенно правильный вывод сделан, что я не обратил на это достаточного внимания.

Третье обстоятельство, что я со своей стороны считаю преступным попустительством, – что мы с реорганизацией охраны Кремля тянули. Вот те вопросы, о которых сейчас говорил тов. Акулов, это нами было еще поднято: относительно реорганизации пропусков, вывода ряда организаций из Кремля и т.д. Но мы были в большом затруднении из-за помещения. Потом съезд наступил советский, и мы решили все это проделать после съезда. А это как раз во время съезда разразилось. И я это говорю не для того, чтобы оправдать себя или смягчить свою вину, а я излагаю перед вами все эти факты так, как это было.

Теперь – известно ли было мне, что в аппарате ЦИК были бывшие люди, такие как Котляревский, Понтович, Игнатьев и т.д.? Известно. Они работали много лет. Но они работали кроме ЦИКа во многих других учреждениях по совместительству, они перешли к нам из других учреждений. Конечно, с точки зрения бдительности эти вопросы заострены сейчас, и, безусловно, их надо заострить, в особенности после того, что произошло в Ленинграде, и этих людей в Кремле не следовало бы держать. Но об этих лицах известно было также и органам Наркомвнудела, о Котляревском, Понтовиче, Игнатьеве они знали, это безусловно. Я не хочу ответственность разделять с ними, я должен был, если я находил этих лиц опасными, я мог поднять вопрос о том, чтобы их уволить, но я их не считал опасными с точки зрения охраны в Кремле. Игнатьев был раньше уволен, а эти были перед съездом уволены, и как раз, когда были уволены, они получили выходное пособие. Я не знаю, почему они получили такое вспомоществование.

Что касается квалификации аппарата, – это трудно мне защищать, фактов я никаких не могу привести кроме того, что аппарат всегда, по-моему, был у всех на виду, и он работал четко и внутри, и во время всех организационных работ, – во время съездов, конференций, сессий и т.д. Аппарат ЦИКа всем товарищам хорошо знаком в этом отношении, и все вы сталкивались, и в этом дворце, и в других местах, где вам приходилось иметь дело с аппаратом ЦИКа.

Товарищ Шкирятов и тов. Беленький проверяли аппарат, проверяли они его с точки зрения социального состава. Тут я ничего не могу сказать. Но проверить его в такой короткий срок – два-три дня, с точки зрения квалификации аппарата, – это невозможно: масса квалификаций, в которых не компетентны ни т. Шкирятов, ни т. Беленький. (Движение в зале).

ШКИРЯТОВ: Конечно, мы никуда не годимся.

ЕНУКИДЗЕ: Когда Акулов говорит об этом, не знаю, из чего он исходит.

Вот в отношении аппарата как обстоит дело. 

Теперь дальше. Предъявляется мне, я и не скрывал, и т. Ежов сказал здесь, что я сам назвал несколько имен, которым я оказывал помощь и которых он не знал, помощь бывшим людям, нашим бывшим врагам, может быть, и настоящим врагам. Но вы должны знать, что вся система помощи, выдача пособий, начиная с первых годов революции, она так была поставлена в ЦИКе и такие широкие размеры принимала, что, безусловно, оглядываясь назад, я больше и лучше любого, кто попытается это сделать, могу найти целый ряд промахов и ошибок, неправильных выдач, – таких, которые можно с возмущением квалифицировать, как Берия здесь говорил, и изменой, и двурушничеством.

БЕРИЯ: Но все же почему вы давали ссуды, помощь и т.д.?

ЕНУКИДЗЕ: Подожди, все скажу.

Тут говорили, что помощь оказывал я некоторым. Бывали такие обстоятельства и случаи, что просто я не в состоянии был отказать, когда меня просили. (Движение в зале).

Как хотите это назовите. Другого названия не может быть, кроме как измена и двурушничество, но я сам откровенно говорю. Вот, Думбадзе – уклонист. Я лучше, чем Берия, знаю его настоящее и прошлое.

БЕРИЯ: Настоящее мы теперь не меньше вашего знаем.

ЕНУКИДЗЕ: Я ему лично помогал? [45]

БЕРИЯ: Он очень активный троцкист.

СТАЛИН: Он выслан советской властью.

ГОЛОС: Он находится в ссылке 7 лет.

ЕНУКИДЗЕ: Верно, верно. Но я не ему помогал: его дочь приходила, просила помочь ей доехать до Верхнеуральска, когда ей было разрешено поехать к отцу.

Что касается жены Кондратьева, я совершенно откровенно говорю: я не помню, не знаю, каким образом действительно Кондратьевой записано, что выдано 500 рублей. Присылала ли она заявление, сама ли она приходила, я не могу проверить, потому что документов я не имею, потому что они изъяты т. Беленьким. Я не знаю ее, не помню. Конечно, если есть мое распоряжение, я целиком отвечаю.

Что касается помощи Рамишвили. Я знаю Рамишвили, кто он такой есть, знаю его отношение, знаю, какое он отношение к нашей партии имеет. Когда мне в первый раз сказали, я думал, что это давнишнее дело, но, оказывается, это было сделано в прошлом году.

МИКОЯН: Зря сделали.

ЕНУКИДЗЕ: Документов у меня нет, я не знаю, для чего я ему выдал.

ЕЖОВ: Как же нет документов? Телеграмма Исидора Рамишвили, который писал направить по такому-то адресу 1.500 рублей.

ЕНУКИДЗЕ: Надо слушать, тов. Ежов, я не говорил, что их нет, но я их не видел, распоряжений, чтобы проверить, как это было, я забыл, забыл обстоятельства. Многое я припомнил, я еще больше скажу. Я Рязанову послал 600 рублей, я сказал об этом Ежову, я не скрываю: приходила его жена неоднократно, говорила, что бедствует, голодает, а тут пришел Иван Никитич Смирнов…

ОРДЖОНИКИДЗЕ: Пускай голодает, пускай подыхает, какое тебе дело?

ГОЛОС С МЕСТА: Пусть работает.

ЕНУКИДЗЕ: Все это верно, теперь я больше вас возмущен. Было это, товарищи. Много я выдал денег, может быть, были жулики, обманщики.

ВОРОШИЛОВ: Рязанов не жулик, а ты что – мальчик что ли, мог бы спросить кого-либо из нас, если душа болит.

СТАЛИН: Чего спросить? Человек выслан Советской властью. Из своих денег пусть платит, если хочет, из своего кармана, а не государственные.

ЕНУКИДЗЕ: Верно, верно.

Теперь очень серьезное – в отношении библиотеки. Библиотека была на отлете от нас, она была извне принесена со всеми своими сотрудниками. Это правительственная библиотека, тот же Рязанов был директором этой библиотеки, и все сотрудники пришли оттуда. Самое главное лицо там – Розенфельд, которую я знаю, потому что она с 1917 года работает в Кремлевских учреждениях, то уходила, то приходила, и я должен сказать, что никаких подозрений в отношении Розенфельд я не имел. После то, что я узнал о ней, было совершеннейшей неожиданностью. Конечно, я должен был быть настороже, видя ее родственную связь с Каменевым, но я это во внимание не принял. Знал из этой компании Раевскую, я ей помог, посодействовал в зачислении в постоянный штат – я уже сказал, при каких обстоятельствах, – помог ей квартирой, когда ее выгнали, и она обратилась ко мне. Но такую помощь, которая сейчас квалифицируется высоким моим покровительством в отношении некоторых, я оказывал решительно и очень многим, и нашим, и не из нашего аппарата. К сожалению, так сложились обстоятельства, что за всем обращались ко мне: нужна ли квартира, материальная помощь, вещи или посылка куда-нибудь в дом отдыха. И наши, и чужие получали через меня эту помощь, эта помощь распространялась и на этих. Остальных лиц ни в библиотеке, ни в Оружейной палате я лично не знал – из арестованных, которые оказались контрреволюционерами.

Что касается обслуживания библиотекой членов политбюро, я знал, что Минервина обслуживает две библиотеки, но я здесь говорил товарищам, что Минервину я не посылал, не назначал, и на себя не брал обслуживание библиотекой этих товарищей. Но я знал, что она там работает, что она водит туда попеременно различных сотрудниц в помощь себе во время уборки библиотеки. Никаких мер я не принял, потому что я Минервиной целиком верил. А что касается внутри, кого пропускают в квартиру или кто присутствует во время работы, – я знал, что специальная охрана существует, и мер со своей стороны не принимал.

Что касается библиотеки товарища Сталина, то совершенно верно, он в беседе со мною отказался от услуг библиотекарей, но речи о посылке к нему Минервиной и др<угих> не было. Я никогда не посылал ее к товарищу Сталину, и товарищ Сталин этого не предлагал. [46]

Теперь, товарищи, все это в свете задач, которые стоят перед нами, конечно, приводит к тому выводу, что я оказался тем человеком, который своим отношением к аппарату, к отдельным элементам этого аппарата, стал, очевидно, тем человеком, через которого легко было проникнуть, обособиться в аппарате и совершить то или другое злодеяние. Это верно. Поэтому на данной ступени работы я, безусловно, едва ли мог бы исправиться, нести даже не столь ответственную работу.

И это относится, конечно, к той помощи, которую я оказывал очень многим и даже не нашим людям. За все это, безусловно, я в партии должен понести такое наказание, которое нужно применить к человеку, который, как здесь уже было сказано, был облечен большим доверием, кроме того, стоял на очень видном советском посту, а также соответствующее партийное положение занимал.

Мне кажется, что в дальнейшем ни годы мои, ни здоровье не позволят мне подняться на ту высоту доверия, которую я занимал. Несмотря на это я ни в малейшей степени не прошу у партии снисхождения, потому что не хочу, чтобы было неверно истолковано это. По отношению ко мне нужно применить именно ту меру, которая может послужить уроком в дальнейшем для всякого коммуниста, стоящего на том или другом посту, чтобы действительно усилить бдительность и поставить работу нашей партии и наших советских органов так, чтобы они могли спокойно и плодотворно работать. [47]

ЧУБАРЬ (Председательствующий): Слово имеет тов. Кабаков.

КАБАКОВ: Товарищи, тот материал, который был доложен тов. Ежовым, говорит о том, что готовилась катастрофа несмотря на то, что бдительность, активность и защита партии со стороны трудящихся масс за последнее время неизмеримо выросли. В каждом углу Союза каждый честный пролетарий, честный советский служащий осматривается, проверяет, кто и как выполняет свои обязанности. Во ВЦИКе, в органе пролетарской диктатуры, где сконцентрирован организационный аппарат советской власти, здесь нашлись товарищи, которые, прикрываясь партийным стажем, званием члена ЦК, считали для них необязательной проверку, кто окружает их в повседневной работе. Мне кажется, та постановка, которая здесь сделана т. Шкирятовым о том, что чрезвычайно большая сердобольность, возникает вопрос, к кому сердобольность, к бывшему министру, сердобольность к Раевской, к Розенфельд и т.д. и т.п. Это одно.

Здесь философия насчет человечности совершенно неуместна. И применять так просто, когда речь идет о штабе руководства коммунистической партией, когда каждый рабочий стремится беречь машину, проверяет, кто идет в проходную на завод, когда каждый смотрит за тем, с кем имеет дело тот или другой советский представитель, и в это время говорить о том, что можно по-человечески относиться к графине, к княжне, позаботиться о квартирке и прийти сюда на пленум ЦК и доложить: а все-таки это был квалифицированный аппарат, великолепно обслуживал конференции, съезды, своевременно регистрировал, писал протоколы, переписывал, рассылал и т.п. Почему это нужно было взять обязательно под защиту квалификацию аппарата, когда здесь стоит вопрос о политической измене партии. Так стоит вопрос. Ведь нельзя просто ставить вопросы, что это был случайный поступок. Надо же поставить, кто же стоит за этим поступком, в интересах каких классов, кто позаботился о том, чтобы враги проникли в Кремль, – это же программа классовых врагов, Енукидзе честно ее выполнил. Создались две террористические группировки внутри Кремля. Программа врагов выполнена, группы создались. Так обстоял вопрос.

Ведь руками Енукидзе выполнена организационная воля врагов. Мне кажется, на такой вопрос нужно дать политический ответ не по форме, а по существу. Как отвечает Енукидзе? Каждый служащий принимался с ведома Наркомвнудела, Наркомвнудел всех проверял. Стало быть, ответственность с Енукидзе снимается, и виновным является аппарат т. Ягоды. Так ведь был поставлен вопрос? Мне кажется, здесь Енукидзе продолжает свою линию, я бы сказал, либерала. (ПОЗЕРН: Обывателя, а не либерала), либерала-обывателя, который не просто относится к линии партии нейтрально, а считает – вы разговариваете о бдительности, поднимаете трудящиеся массы, а здесь мое феодальное царство, я набираю того, кого хочу, ставлю таких людей, которые мне нравятся. И вот оставил себе букет, который готовил нам величайшие осложнения, величайшую катастрофу.

Мне кажется, товарищи, что постановка вопроса тов. Ежовым будет непонятна, так же непонятна, как и постановка вопроса тов. Берия. Вывести из состава президиума ЦИКа – вот наказание. 

БЕРИЯ: Я за исключение из партии. 

КАБАКОВ: На Уралмаше сожгли кузнечный цех, человек <десять> [48] было расстреляно, и рабочие массы сказали – это правильно. Но ведь здесь дело шло о более серьезном. Ведь была создана организационная группировка, и я не знаю, как можно будет поставить перед широчайшими массами вопрос и сказать им – вот, оформилась террористическая контрреволюционная организация в Кремле, которая ставила своей целью погубить вождя рабочего класса всего мира, они проникли в правительственную библиотеку, были уже на квартире у тов. Молотова, в его библиотеку пролезли. И вот человек, руками которого создана была эта группировка, в виде наказания выведен из президиума ЦИКа. Вот наказание! Мне кажется, товарищи, коммунист обязан отвечать не по форме, а по существу и должен нести не только партийное наказание, но и судебное. А почему нет? Ведь здесь вопрос идет не только о текущем строительстве, но вопрос идет о судьбах международной революции, вопрос идет о жизни вождя международного коммунистического движения. Мы обязаны сохранить эту жизнь. Но как это получается? мы подымаем трудящиеся массы на бдительность, подымаем их сознание до интересов своей пролетарской страны и в то же время говорим – а для членов ЦК ответственности по закону не существует. Верно, здесь может возникнуть такой вопрос. Тов. Енукидзе работал с нами вместе 17 лет, был секретарем ВЦИКа, все его знают, и на глазах многих может быть скатился человек до обывательского болота. Это одна часть, но, с другой стороны, есть обязанности, и за тем, как выполняют обязанности члены ЦК, члены правительства, смотрят трудящиеся массы. Если у нас человек крадет, – стреляем, правильно. Если хулиганит – сажаем в колонию, правильно. А вот разве то, что член ЦК, которому доверили Кремль и который допустил такие вещи, разве это не хулиганство? Разве не хулиганство, когда здесь собирали княжон, колчаковских министров, <…>. [49] Здесь выставляют марку Наркомвнудела, заявляя, что тот или другой человек из Наркомвнудела проштемпелевал, а я, член ЦК, принял к руководству.

Мне кажется, было бы правильным и целесообразным в дополнение к предложению тов. Ежова принять постановление об исключении из партии и внести вопрос в наши судебные органы, чтобы судить не по форме, а по существу.

ЧУБАРЬ (председатель): Слово имеет товарищ Каганович.

КАГАНОВИЧ: Вопрос, обсуждаемый нами, имеет прямую связь с уроками событий, связанных с убийством товарища Кирова, о которых писал Центральный Комитет в своем письме ко всем организациям партии.

Тов. Енукидзе вместе с нами оплакивал тяжелую потерю, которую понесла партия полгода тому назад, вместе с нами оплакивал тов. Кирова. Но он совершенно не подозревал даже, что сам своей работой здесь в Кремле, своим поведением облегчил подготовку такого же ужаснейшего для нас и гнусного преступления в самом сердце нашей партии – в Кремле.

Тов. Енукидзе своей речью обнаружил, что он и сейчас, после доклада Ежова и постановки вопроса на пленуме Центрального Комитета не хочет понять политической сути вопроса.

ГОЛОСА С МЕСТ: Правильно!

КАГАНОВИЧ: Он и здесь в своем выступлении показал себя обывателем.

ГОЛОСА С МЕСТ: Правильно!

КАГАНОВИЧ: Никогда, товарищи, и это самое серьезное и волнующее нас во всем этом деле, никогда мы не стояли перед такой опасностью для жизни самого дорогого для нас человека, для жизни товарища Сталина, как мы стояли в недавнем прошлом в связи с существованием открытой сейчас банды белогвардейцев, террористов, зиновьевцев, каменевцев, которые свили себе гнездо в Кремле.

Что может быть более опасного, если бывшие княжны, офицерье, троцкисты получают совершенно легальные возможности работать, ходить и даже пропускать других своих знакомых в Кремль. Это не то, что пробрался один враг нелегально, подпольно, каким-то образом достал билет и пробрался в Кремль. Это несколько организаций, которые пользовались легальностью и даже привилегиями. И эту легальность, т. Енукидзе, эти привилегии для белогвардейцев-бандитов, как ни хотите, создали вы.

ГОЛОСА: Правильно! 

КАГАНОВИЧ: Конечно, на первый взгляд странным может показаться сама постановка вопроса – т. Енукидзе и террористы. Тов. Енукидзе не являлся оппозиционером. Тов. Енукидзе по своему личному характеру, конечно, не может сочувствовать террористам, которые готовят покушение на жизнь лучших людей партии.

Однако, на примере т. Енукидзе видно, насколько потерявший облик и внутреннее существо большевик дискредитирует и срывает основы большевистской партии и содействует врагам не только этой дискредитацией, но и созданием для них благоприятной обстановки для их гнусной, враждебной деятельности.

В письме ЦК об уроках событий, связанных с злодейским убийством тов. Кирова, подчеркивалось, что “надо покончить с оппортунистическим благодушием, исходящим из ошибочного положения о том, что по мере роста наших сил, враг становится будто бы все более ручным и безобидным”.

Коммунисты, так начинающие относиться к врагу, а такие у нас есть, теряют свое основное большевистское качество. Настоящий большевик-ленинец, сталинец должен помнить, что именно потому, что мы сейчас добились величайших побед, и враг разбит, остатки врагов в своей предсмертной агонии пускаются на всякие самые гнусные способы борьбы. Это и есть основной урок событий, связанных с убийством товарища Кирова. Особенностью нынешнего этапа борьбы как раз является то, что сейчас объединяются все остатки контрреволюции, начиная от белогвардейского офицерья и кончая зиновьевцами, каменевцами и троцкистами. Все эти враги нами разбиты, политически они потерпели поражение, линия нашей партии победила в практике социалистического строительства. Они объединяются под разными флагами. Если белогвардейцы выступают как реставраторы, то троцкисты, зиновьевцы, каменевцы прикрывают свою контрреволюционность рассуждениями о термидорианстве, в то время как они сами своим объединением с открытыми белогвардейцами, колчаковцам дают наиболее яркое доказательство своей термидорианской, контрреволюционной сущности.

Так как все эти враги скрываются под разными личинами и не действуют открыто и не прямо, от коммуниста требуется особая настороженность, особая острота по раскрытию настоящего врага партии. От коммуниста требуется стойкость победителя, не поддающегося никаким соблазнам, ни дружбе с этими элементами, ни их лести, ни бытовому сращиванию с ними, а тем более политическому примиренчеству к ним.

Это не раз подчеркивал товарищ Сталин на протяжения последних лет. И именно на последнем съезде партии, когда больше, чем когда бы то ни было, демонстрировалась величайшая сила и победа нашей партии, товарищ Сталин предостерегал всех коммунистов – не зазнаваться, не убаюкивать себя хвастливыми песнями, не демобилизовываться. Товарищ Сталин требовал усиления бдительности, подчеркивал, что надо держать партию в боевой готовности, в состоянии мобилизации для осуществления второй пятилетки.

Преступление Енукидзе состоит именно в тем, что он нарушил основные требования, которым должен сейчас удовлетворять каждый коммунист, а тем более член Центрального Комитета партии.

В Кремле в течение довольно длительного времени работало несколько групп людей; в особенности надо подчеркнуть работу опасной группы военных троцкистских элементов, которые сидели в Кремле. Эти люди – с оружием, люди, которые при исполнении своих служебных обязанностей могут наделать очень много бед. И вот эта каменевско-зиновьевская группа прямым обрывом соприкасалась с троцкистской группой, с белогвардейцами, с участниками колчаковско-каппелевского движения в лице Скалова и всех тех групп, о которых здесь докладывал тов. Ежов.

Тов. Енукидзе потерял, мало сказать, революционную бдительность, он потерял элементарное чутье коммуниста-большевика, потерял те качества, которые должны быть присущи любому рядовому большевику, не говоря уже о члене Центрального Комитета.

ГОЛОСА: Правильно.

КАГАНОВИЧ: Он вначале показал себя здесь в Кремле “добродушным папашей”, обывателем, а потом погряз в болоте обывательского разложения и меньшевистско-либерального отношения к врагам рабочего класса и колхозников. Его подкупала лесть, его подкупала слава о нем среди врагов как о самом “добром” человеке. И я скажу, в его наступлении здесь было даже бравирование, хвастовство, подчеркнутое заявление: “Да, я помогал, я добрый человек”. И здесь сказывается демонстративность: пострадал за доброту. Нет, вы не за доброту свою пострадали, вы, Енукидзе, пострадали за то, что проявили доброту к классовому врагу за счет партии и государства, вы сжились с ними, вы злоупотребили доверием партии и государства.

ГОЛОСА: Правильно.

КАГАНОВИЧ: Откуда, спросит рабочий, ты берешь эти деньги. У нас в аппарате ЦК, даже если нужно кому-нибудь выдать пособие 500 рублей, товарищ Сталин всегда ставит вопрос в секретариате.

СТАЛИН: Даже если 50 или 100 рублей. Обязательно. Я не имею право сам это сделать.

КАГАНОВИЧ: Товарищ Сталин ставит вопрос на решение. Откуда у вас, т. Енукидзе, такая касса взялась, что вы можете десятки тысяч рублей транжирить и расходовать? Это разве не разложение, не злоупотребление доверием партии и государства? А вы здесь выступаете и говорите – я по доброте своей помогал меньшевикам, кондратьевцам и прочей сволочи. Нет, здесь дело не в доброте, а в том, что Енукидзе потерял чутье, долг государственного человека, которого поставили одним из руководителей высшего законодательного органа в стране, его подпись стояла на всех законах. Вам, Енукидзе, доверили хозяйство, огромное хозяйство в Кремле. Вам доверили курорты, санатории. Вам доверили охрану Кремля, и коменданта Вам подчинили.

И вы думаете, что партия может оставить безнаказанным такого ответственного коммуниста. Енукидзе здесь ссылался на то, что при приеме в аппарат ЦИКа он получал визу от органов ГПУ. Во-первых, работники ГПУ заявляют, что он с их визами не считался. [50] Но ведь Енукидзе член ЦК партии. Он не может ссылаться, что работники ГПУ дали визу, разве это достойно секретаря ЦИК. Нет, т. Енукидзе, вы отвечаете за аппарат ЦИКа. В подборе людей вы подходили не по-деловому, не по-партийному, не по-коммунистически. И для нас, прежде всего, важна эта сторона.

Если вы искренне, т. Енукидзе, заявляете, что готовы понести наказание для того, чтобы другие извлекли урок, тогда вы должны были свой урок разобрать честнее, как в аппарат пробрались враги, как вы покровительствовали негодным людям, а не замазывать и не доказывать, что де ничего особенного не случилось.

ГОЛОСА: Правильно.

КАГАНОВИЧ: Нам нужно разоблачить, вскрыть до конца это дело, чтобы это было уроком для тех коммунистов, которые страдают оппортунистическим благодушием, о чем говорилось в письме ЦК ВКП(б) в связи с убийством т. Кирова.

Наша партия сильна тем, что она одинаково применяет свое наказание ко всем членам партии, и внизу, и вверху. И как только получились первые данные об аппарате ЦИК, товарищ Сталин собрал нас, поставил вопрос, что надо Енукидзе снять с поста секретаря ЦИКа. Должен сказать, что не все сразу ориентировались в этом деле, но товарищ Сталин сразу увидел и почувствовал, что здесь гнилью пахнет, и надо остро поставить вопрос – о снятии Енукидзе с должности секретаря ЦИК. Было вынесено решение – снять т. Енукидзе с поста секретаря ЦИК, послали его в Закавказье.

Затем по ходу следствия, когда выяснились еще другие факты, товарищ Сталин поставил вопрос, что нельзя держать Енукидзе на таком посту, как пост председателя Закавказского ЦИК. Сняли его с поста председателя Закавказского ЦИК и дали ему работу уполномоченного по курортам в Кисловодске. Сейчас, когда выявились все материалы, о которых доложил т. Ежов, совершенно ясно, что Енукидзе должен понести серьезное наказание. Енукидзе оскандалил себя, опозорил себя не только как член ЦК, а как коммунист. Это факт. Этот вопрос, конечно, важен не только как вопрос об Енукидзе, а и потому, что мы безусловно имеем в нашей партии людей, которые считают, что сейчас можно работать “поспокойнее”, так как победа у нас большая, страна растет, можно уже отдохнуть, поспать…

СТАЛИН: На боковую.

КАГАНОВИЧ: Да, на боковую. Есть еще люди, которые ищут обывательского спокойствия, люди, которым неприятно малейшее нарушение их спокойствия. Пример с т. Енукидзе – это яркое доказательство, яркое предостережение благодушествующим коммунистам, о которых товарищ Сталин говорил не только 2 года тому назад, но в течение всех лет из года в год подчеркивал это на съездах партии, особенно в связи с успехами, которые могут привести к головокружению. Особенно это подчеркнуто в письме ЦК об уроках злодейского убийства Кирова. Оппортунистическое благодушие может, между прочим, проявиться и в позволении себе распоряжаться своим учреждением как ему заблагорассудится и в потере партийного отношения к низовым коммунистам. Такие люди забывают, что если низовой коммунист ставит тот или иной вопрос, чтобы его заявления были бы обсуждены и учтены в практической работе. Мы должны усилить работу [51] с зазнайством вельмож, с злоупотреблениями своим положением и в материально-бытовых вопросах. Сейчас наша партия победила, линия нашей партии сейчас совершенно бесспорна и для страны внутри, и вовне страны. Не только линия партии победила, победила наша практика. В самом деле, товарищи, последний год – это же триумфальное победное шествие нашей партии. Промышленность поднимается. Лозунг, который был дан товарищем Сталиным, – дополнить пафос строительства пафосом освоения – начинает уже воплощаться в жизнь. Теперь уже ясно всем значение отмены карточной системы как результат подъема экономической мощи нашей страны. Мы укрепили колхозы. Ведь последний съезд колхозников-ударников – это же была демонстрация на весь мир величайшей победы нашей партии, нашей политики. (Г о л о с а. Правильно) Мы имеем еще огромные недостатки, однако ясно, что победила не только политика, но и сама практика нашего социалистического строительства. Но это не значит, что мы можем распоясаться, пойти, как говорит т. Сталин, на боковую, успокоиться, допускать распущенность. И в особенности нельзя демобилизовываться в отношении врага. Врага надо уметь видеть. Енукидзе не только не видел врага, он своей “добротой” искал их одобрения и лести. И чем безобиднее выглядит здесь речь т. Енукидзе, тем больше он выглядит как-то…

ГОЛОС: Как завхоз.

СТАЛИН: Там говорят – речь завхоза.

ГОЛОС: Плохого завхоза.

КАГАНОВИЧ: Правильно, плохого завхоза. Так вот, чем безобиднее выглядит речь т. Енукидзе, тем опаснее нам такого рода люди. Потому что врага сразу видим. Как ни двурушничали зиновьевцы, как ни прятались троцкисты, правые уклонисты, мы раскрыли их, разоблачили. Мы должны и впредь вскрывать и разоблачать двурушничество, ведущее к прямому союзу с белогвардейцами. Но особенно опасны в нашей среде, среде людей, которые боролись за линию партии, но которые своей практикой, своим благодушием, своим поведением, всеми своими характерными чертами облегчают действия врагов. Они делят людей не на врагов и друзей, а стараются видеть всюду “хороших” людей, которым почему не помочь. 

Вот почему урок дела Енукидзе и аппарата ЦИК, выходящий за рамки собственно этого дела, он должен послужить для нас серьезнейшим фактором общего поднятия бдительности в первую очередь среди актива, потому что т. Енукидзе не рядовой член партии. В лице Енукидзе мы имеем персонифицированное проявление отсутствия не только бдительности, а потерю основных коммунистических черт, коммунистического характера, потерю того, чем должен обладать большевик.   

Товарищи, мы победили. Активные массовые действия врагов разбиты, разоблачены. Им некуда деваться. К массам им идти нельзя. Они видят, что сейчас даже самый малосознательный человек убежден в нашей правоте. И ослабленные остатки врагов сейчас, они стараются обезглавить революцию, обезглавить страну и партию.

СТАЛИН: Не только это. Что тут партию обезглавить. А разве вы не знаете, что имеется целый ряд фактов, когда рабочих отравили на заводе?

ГОЛОСА: Правильно.

СТАЛИН: Воду отравили и пищу отравили. Какое тут обезглавить. Вообще напакостить, так как все потеряно, ничего не удается. Только напакостить – идет ли речь о главе или о рядовых людях, об отравлении рабочих. 

КАГАНОВИЧ: Правильно. Они стремятся напакостить, где угодно применить самые гнусные методы борьбы и по отношению к рабочим, колхозникам. Недавно Политбюро обсуждало вопрос, как в школе мерзавцы пакостили наиболее старательным ученикам.

Конечно, верхушка контрреволюционеров, верхушка троцкистов, возглавляемая Троцким, – этим настоящим термидорианцем, этим мерзавцем, который вот уже 10 лет является настоящим термидорианцем, эта верхушка, возглавляемая Троцким, Зиновьевым и Каменевым вкупе с белогвардейскими эмигрантами, объединилась с настоящими офицерами Каппелевской армии для того, чтобы здесь в Кремле нанести нам самый тягчайший удар. А часть наших коммунистов не видит этого, бдительность теряют.

Вот почему, товарищи, наша задача заключается сейчас в том, чтобы вместе с этим делом, вместе с наказанием т. Енукидзе, усилить, по существу, бдительность коммунистов. Мы должны поднять всю свою работу на большую высоту, мы должны усилить идейное наступление против самоуспокоенности, против обывательщины, против оппортунизма на практике, который будет тащить нас назад, за большевистскую бдительность и стойкость. 

Стойкость победителей, сплачивающая их дисциплина победителей, сохранение их боеспособности, – это есть решающий вопрос обеспечения нашей окончательной победы. Коммунисты должны быть верными партии не только линией, но и всей практикой, своей неустанной напряженной работой и личным поведением в борьбе за победу социализма. Мы должны добиться того, чтобы все большевики усваивали, прививали себе те черты настоящего ленинца, какими отличается наш СТАЛИН, обеспечивший нам полную победу нашего дела. (Аплодисменты всего зала).

ЧУБАРЬ: Слово имеет товарищ Калинин.

КАЛИНИН: Вопрос освещен всесторонне в докладе и прениях.

Доклад совершенно правильно указывает на основную опасность в аппарате ЦИКа – это благодушие, либеральное успокоение руководителей-коммунистов, что дело идет хорошо, враг смирился и как вывод – отсутствие остроты бдительности. 

Это политическое обвинение совершенно справедливо и подкреплено соответствующими мероприятиями. Оно (благодушие, обывательский либерализм), как видите, привело к очень скверным последствиям, враг мог нам нанести сильнейший удар.

Ярким выразителем обывательского подхода к людям в своей практической деятельности является т. Енукидзе, которые и привели его на край пропасти. Мне нечего прибавлять о нем. Здесь перед пленумом полностью развернута картина. Я взял слово, ибо имею непосредственное касательство к ЦИКу, к его аппарату.

Непосредственных виновников я не знал персонально, не знал их роли в аппарате, поскольку они были далеко от аппарата Президиума. Но оппортунизм в политике отношений в аппарате я видел. Приведу маленький незначительный пример. Бригада ВЦИК обследовала столовую для сотрудников всех кремлевских учреждений, на основании ее обследования Партком ВЦИК вынес резолюцию с критикой порядков и руководителей столовой. Эта революция верхушкой аппарата и Парткомом ЦИКа была встречена в штыки, и лишь под моим нажимом признали ее правильность.

Итак, под руководством Енукидзе эта политика тихой сапой при ежедневной работе срезала все острые углы внутри аппаратных отношений, вносила терпимость к проступкам, ослабляла бдительность к врагу. Вот тем, что я мирился с этим, исправлял, если так можно выразиться, случайными налетами, что, разумеется, нисколько не изменяло существа повседневной жизни, есть громадная ошибка, она тем более обидна, что не раз т. Сталин предупреждал – смотри, аппарат тебя подведет.

Такая политика и сделала возможным факт, что Розенфельд, работая 18 лет в аппарате, которая была лично знакома т. Енукидзе, могла от него скрыть свою ненависть к советской власти. Целый ряд низовых работников относились к ней враждебно, не доверяли ей, а наверху на это смотрели как на простую склоку.

СТАЛИН: Вам что-либо было известно, что народные деньги посылались высланным?

КАЛИНИН: Нет.

СТАЛИН: Одному человеку было предоставлено это право?

КАЛИНИН: Раньше, поскольку я помню, трое, кажется, было: от Совнаркома один, от ЦК и Енукидзе. С течением времени остался он один. Фонд этот считается секретным, хотя ничего в нем секретного нет, из него, например, платят добавочные таким пенсионерам, как семьи 26-ти народных комиссаров, погибших в Баку, и т.д.

Товарищи, урок дан жестокий, разумеется, этот урок особенно назидателен мне. Я, товарищи, не хотел говорить. Я думал, тов. Енукидзе даст политическую оценку этого события…

ВОРОШИЛОВ: Тебе-то неудобно не говорить.

КАЛИНИН: Не только мне, но и тебе, и другим.

ВОРОШИЛОВ: Я, конечно, тоже имею отношение, но ты больше моего причастен к этому делу.

КАЛИНИН: В чем тут главное? В чем тут главная преступность состоит руководителей Центрального Исполнительного Комитета? Это все-таки оппортунизм был на практике и в ячейке, и везде. И тут в известной степени я тоже себя виновным считаю. Конечно, я с аппаратом не так уж близок…

ОРДЖОНИКИДЗЕ: Тебе-то полагается…

КАЛИНИН: Но все-таки я несу за аппарат ответственность. Я помню, что когда товарищ Сталин говорил: “Там у тебя есть дребедени много…” (смех) …я защищал. Я и сейчас должен оказать, что ведь значительное количество людей арестованных – это жертвы трех чел<овек> мерзавцев. И вот за это я тоже несу ответственность, как Енукидзе и как другие несут ответственность.

В чем главная ошибка, и было ли это оппортунистическое отношение, наблюдал ли я его? Конечно наблюдал. Вот недавно было, месяца 4 тому назад или 5, вынесли резолюцию о самокритике. ВЦИК вынес ЦИКу Союза аппаратную резолюцию против ЦИКа Союза, о столовой…

ВОРОШИЛОВ: Против аппарата ЦИКа?

ОРДЖОНИКИДЗЕ: А ты председатель Центрального Исполнительного Комитета (смех).

КАЛИНИН: Где говорится, что здесь у вас в столовой невнимательно относятся, и целый ряд показателей. (Смех). Я вам, товарищи, на этой иллюстрации хочу показать, в чем суть и что было в ячейке ЦИКа Союза. Они не согласились с этой резолюцией: они говорят, что у нас этого нет, что у нас все спокойно и пр<очее> и пр<очее>. И только после моего большого настояния они изменили это положение. Я им сказал: если вашу циковскую резолюцию снести в район, то вас бы всех обвинили в оппортунизме и правильно бы обвинили. Тут показывают на плохие стороны аппарата, вы должны особенно внимательно к этому отнестись, а они отнеслись к этому не внимательно, а по-оппортунистически. Они хотели под защиту райкома взять такие факты. Я это привел для того, чтобы показать вот это благодушество, вот эту мягкую политику, которая сначала проводится в резолюциях, а потом получает свое отражение и на практике.

Я должен сказать, что т. Енукидзе должен был бы здесь сказать, что он очень много тушил то возмущение, которое идет снизу против тех или иных персон. Например, самым одиозным человеком была Розенфельд. Она 17 лет у нас работала, я ее не знаю, по совести говоря, всех не узнаешь. Но ведь он-то с ней встречался, она с ним сталкивалась. Ведь не могло быть так, чтобы она когда-нибудь ему не высказала своей мысли. Я в аппарате справлялся после, как аппарат относился к Розенфельд, какой она человек. Беспартийные говорят – сволочь.

СТАЛИН: В том-то и дело.

КАЛИНИН: Мне беспартийный сказал.

ВОРОШИЛОВ: А ты какие выводы отсюда сделал.

КАЛИНИН: Так вот я и говорю, когда Енукидзе говорит, что это простое упущение, то это неверно: это была политика притушения этого общественного возмущения, и мало было работы с Аппаратом. Наши коммунисты мало работали. Ну вот хотя бы этот случай с библиотекой. Была одна там сволочь, она каменевская ставленница, она 17 лет была у нас. Ну, это еще туда-сюда, а как же вот в комендатуре, где уже новые…

ПОСТЫШЕВ: Там старая сволочь (смех).

КАЛИНИН: Да, старая сволочь, она была под воздействием Каменева, а поэтому к ней нужно было сугубо осторожно относиться. Но я считаю более опасным аналогичный факт в комендатуре. Ведь там военные люди. Гражданские люди могут поболтать: но у них одного нет, другого нет, а ведь у этих оружие в руках, как там прозевали. Я считаю, что у нас в комендатуре была слаба партийная работа. Безусловно.

ВОРОШИЛОВ: Никакой работы.

КАЛИНИН: Несомненно, если бы была внутрипартийная работа, это так или иначе открылось бы, если бы на ячейке были обсуждения, высказались бы не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра, один-то из этих людей высказался бы, но в том-то и дело, эта партийная работа была слаба, люди были замкнуты.

Затем Енукидзе очень много на себя брал, всякую ответственность на себя брал. Ведь, по существу говоря, формально не он должен был за Комендатуру отвечать. Все он, куда ни шагни – и назад, и вперед, – все он отвечает.

СТАЛИН: Вам что-либо было известно, что народные деньги посылались высланным? 

КАЛИНИН: Нет.

СТАЛИН: Одному человеку было предоставлено это право?

КАЛИНИН: Это секретный фонд, расходуется по решению ЦК, распоряжался Енукидзе, фонд не оглашается.

СТАЛИН: По распоряжению ЦК?

КАГАНОВИЧ Л.: ЦК не имеет никакого отношения.

ЕЖОВ: Что за секретный фонд был у тебя? Все секретно, нарочно засекретили, чтобы скрывать от партии.

СТАЛИН: А Рамишвили, Думбадзе, Игнатьев?

КАЛИНИН: Беда в том, что у нас есть особый фонд для помощи ответственным товарищам.

СТАЛИН: Ответственным?! (Смех).

КАЛИНИН: Я думаю, что нет ни одного человека из сидящих здесь, который не получил бы от Енукидзе той или иной суммы. (Смех).

КАГАНОВИЧ Л.: Помощь ответственным меньшевикам. (Смех).

КАЛИНИН: Он этим фондом распоряжался самостоятельно, и мы не входили туда. Это было по распоряжению ЦК, Енукидзе оказывал помощь тому иди иному ответственному товарищу.

СТАЛИН: Большевикам, а не меньшевикам?

КАЛИНИН: Да, да, большевикам. Он должен был быть контролирован в партийном же порядке. Ни на секретариате, ни тем более на президиуме вопрос о Рамишвили не ставился, Енукидзе самостоятельно давал деньги. Если когда-нибудь нужно дать, если я считаю, что нужно тому или другому человеку дать, я пишу записку Енукидзе.

МИКОЯН: С просьбой?

КАЛИНИН: С просьбой, прошу выдать такому-то, столько-то.

ВОРОШИЛОВ: Ты не руководил этим никак?

КАЛИНИН: Я не должен руководить. Я считаю, что за то, что он деньги давал, я не отвечаю, – эти деньги по другой линии идут. А за то, что ячейка плохо работает, я отвечаю, я виноват. (Смех). Я считаю, что за то, что была плохая работа ячейки, была плохая работа коммунистов, что могли пробраться дурные люди…

ВОРОШИЛОВ: Ячейка не плохо работала, она вас носом тыкала – начальники!

КАЛИНИН: Но эта ячейка ему говорит, а опять-таки до моего сведения не доводили.

ВОРОШИЛОВ: Это другое дело.

КАЛИНИН: Они как только придут к Енукидзе, если Енукидзе сказал – отставить, значит, вопрос погашен. Я считаю это своим попустительством безусловно. Я считаю, несомненно, я бы мог скандалить против этого, но я, конечно (смех), но я, конечно, тут должен сказать: я, по совести говоря, боялся аппарата: я ведь и ВЦИК, я и ЦИК Союза, у меня еще приемная. Я боялся за приемную, там все-таки людей сам подбирал. Как людей подбирал? Я помню, в 1919 году пришла ко мне на прием с маленькой девочкой одна баба, негде ей ночевать.

Я оставил ее в кабинете ночевать (смех). А теперь она 17 лет живет у меня курьершей, сторожихой. Кто ее проверял? Черт ее проверял (смех).

ВОРОШИЛОВ: С 1917 года? Она ровесница Розенфельд.

КАЛИНИН: Нет, она моложе.

Я, например, сам, конечно, не могу сейчас предъявить ответственности ГПУ. Конечно, оно должно следить, но все-таки без партийной работы, без партийной бдительности, без большого внимания к низовым работникам ничего не сделаешь.

ВОРОШИЛОВ: Партия виновата.

КАЛИНИН: Мы руководим партией. Не думай, что я хотел бы себя отвести. Я хочу серьезно подойти к вопросу. Перед нами 700 человек работников. Ведь работает в Кремле 700 человек.

ОРДЖОНИКИДЗЕ: Оставь их в своем кабинете (смех).

КАЛИНИН: Я ведь как рассуждаю. Я на чистке просидел от первого до последнего человека. Впервые, если можно так выразиться, я ознакомился со всем составом. И какое у меня впечатление? – Что 3 мерзавца, ведь в этом опасность, что 2-3 мерзавца, заведомые белогвардейцы, они ведь очень осторожно работают, они вызывают на болтовню других людей, они их провоцируют и потом постепенно создают оппозиционные настроения. Вот в чем опасность состоит. А как можно с этим бороться? Есть административная мера – выгнать. Это первая мера, а во-вторых, нужна большая партийная работа.

ЧУБАРЬ (Председательствующий): Слово имеет т. Ягода.

ЯГОДА: Я думаю, товарищи, что Енукидзе своим выступлением уже поставил себя вне рядов нашей партии.

То, что он говорил здесь, – это багаж обывателя, который он принес сюда, на Пленум Центрального Комитета.

Енукидзе пытался создать здесь впечатление, что он или ничего не знает, или забыл факты, которые здесь приводились.

Как в действительности обстоит дело?

Случайно ли то, что произошло с Енукидзе?

Нет, не случайно.

Не случайно потому, что Енукидзе с давних пор являлся притягательным центром для враждебных и чуждых нам элементов. 

Я напомню Енукидзе целый ряд фактов, которые показывают, что у него уже в 1928 году шел процесс его перерождения и притупления бдительности в отношении врага.

Если провести нить от этих фактов 1928 года к событиям 1935 года, то нужно сказать, что Енукидзе не только способствовал врагу, но что он объективно был также соучастником контрреволюционных террористов.

Другого вывода сделать нельзя, ибо злейший враг под покровительством именно Енукидзе чувствовал себя в Кремле, как дома.

Пусть Енукидзе вспомнит Мак-Кибена – англичанина, агента английской разведки “Интеллидженс-Сервис”, который был близок к нему, а особенно его жена. Впоследствии мы Мак-Кибена арестовали и расстреляли, а жену его сослали.

Пусть Енукидзе вспомнит дело террориста, который хотел совершить покушение на тов. Калинина, а потом убил военного работника Шапошникова. Сестра этого Любарского [52] работала у Енукидзе, в Секретариате ЦИКа.

Сколько понадобилось трудов, чтобы доказать Енукидзе, что Любарскую надо выгнать из Кремля и арестовать.

ЕНУКИДЗЕ: Никаких разговоров о ней у меня с вами не было.

ЯГОДА: Я могу это доказать. Я, к сожалению, выступаю без документов, но за свои слова отвечаю, так как на каждый факт, о котором я здесь говорю, имею документы.

Пусть Енукидзе также вспомнит и о Мухановой, которая, как вы слышали из сообщения тов. Ежова, арестована нами как активная террористка.

Мы неоднократно требовали у Енукидзе удалить Муханову из Кремля и добились этого лишь через несколько лет. А в 1934 году снова был поднят вопрос об ее обратном принятии в Кремль. Потребовались большие усилия с нашей стороны, чтобы не допустить этого.

Пусть еще вспомнит свой разговор с Паукером о меньшевике Понтовиче, работавшем в ЦИКе. Это было не так давно на съезде Советов. Мы не хотели пускать его на съезд, а Енукидзе настоял на этом, мотивируя свое распоряжение невозможностью вести работу на съезде, если там не будет меньшевика Понтовича. 

А сколько раз мы дрались за то, чтобы Енукидзе уволил Игнатьева, бывшего министра белогвардейского правительства Чайковского в Архангельске?

А Гогуа? Кто, как не Енукидзе, заявлял: “Гогуа я знаю с детства, я ее на руках носил, оставьте ее в покое”.

ГОЛОС: Отец в ссылке был.

ЯГОДА: А Раевская? Разве не Енукидзе своим личным авторитетом гарантировал, что она совершенно безобидный человек, которого он лично знает?

Тут Енукидзе ссылался на то, что никто без проверки в НКВД не допускался на работу в Кремль.

Это неверно, так как, во-первых, Енукидзе сначала допускал людей к работе в Кремль и лишь потом их проверял, а, во-вторых, он всячески игнорировал наши указания об удалении явных классовых врагов.

Я мог бы назвать целый ряд имен, об удалении которых из аппаратов Кремлевских учреждений мы ставили вопрос перед Енукидзе, но не могли добиться нужных результатов. Я мог бы также назвать много имен чуждых нам людей, которых мы с большими усилиями все же заставили Енукидзе выгнать из Кремля.

Но допустим, что НКВД действительно не ставил этих вопросов перед Енукидзе. Где же была хотя бы элементарная бдительность с его стороны?

Ведь он не просто рядовой член партии. А партия, конечно, требует максимальной бдительности от каждого своего члена.

На деле Енукидзе, беря под свою ответственность лиц, удаления которых мы требовали, срывал нашу работу и демобилизовал наших работников, занимавшихся проверкой этих лиц, ибо Енукидзе как секретарь ЦИКа пользовался у нас достаточным авторитетом.

Больше того, Енукидзе не только игнорировал наши сигналы, но завел в Кремле свое параллельное “ГПУ” и как только выявлял нашего агента, он немедленно выгонял его.

Конечно, все это не снимает с меня ответственности.

Я признаю здесь свою вину в том, что я в свое время не взял Енукидзе за горло и не заставил его выгнать всю эту сволочь.

Все, что говорил здесь Енукидзе, это сплошная ложь.

Я остановлюсь лишь на одном факте в связи с Раевской, чтобы еще яснее показать, как Енукидзе запутался и врет.

Енукидзе заявил здесь, что он не встречался с Раевской, а Нина Розенфельд, которая фактически была у Енукидзе сводницей, в своих показаниях говорит, что она передала Раевской о том, что Енукидзе хочет ее видеть у себя на даче, куда она и повезла Раевскую. 

А разве не Енукидзе давал Раевской билеты на Красную площадь, в правительственную ложу и т.д.?

Как же можно выступать здесь, на Пленуме ЦК, таким образом и заявлять, что он не встречался с Раевской?

Вы здесь перед Пленумом столько налгали, Авель, что нужно не только исключить вас из партии, нужно, по-моему, вас арестовать и судить. [53]

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Прения кончились. Слово имеет т. Ежов. [54]

ЕЖОВ: Товарищи, я не хотел брать заключительного слова. Однако непартийное выступление тов. Енукидзе, который не захотел оценить политически все происшедшее и пытался замазать свою собственную вину, вынуждает меня к этому.

Выступление тов. Енукидзе совершенно недостойно не только для члена ЦК, но и для рядового члена партии. Он говорил здесь явную неправду. Тов. Енукидзе утверждает, что большинство из арестованных он не знал, исключая Розенфельд и Раевскую. Это неправда. Тов. Енукидзе знал не только Розенфельд и Раевскую, но и многих других, как Никитинскую, Миндель, Презента и т.п. Со всеми из них он был в близких дружеских отношениях, поддерживал даже письменную связь. Вот письма, которые Енукидзе писал, будучи за границей, Никитинской и Презенту, в которых он в теплых выражениях посылал привет всей этой засевшей в Кремле дворянской своре.

Как же вы, тов. Енукидзе, после этого могли здесь на пленуме отрицать совершенно установленные факты?

ЕНУКИДЗЕ: Огласите эти письма.

ЕЖОВ: Пожалуйста. Ваши это письма? (Показывает).

ЕНУКИДЗЕ: Мои. [ii]

ЕЖОВ: Как же вы отрицаете и говорите, что не знали Никитинскую? 

ЕНУКИДЗЕ: Я не говорил этого.

ЕЖОВ: Вы это говорили.

Далее, тов. Енукидзе несколько раз ссылался на свою слабую память по поводу конкретных фактов его антипартийных поступков. Самое удивительное заключается в том, что у Енукидзе прекрасная память на все факты, которые, по его мнению, в той или иной мере его оправдывают. Такие факты он прекрасно помнит во всех мелочах. Зато, как только дело касается фактов, которые прямо уличают Енукидзе в непартийном поведении, он ничего не помнит. Он, например, забыл, при каких обстоятельствах он посылал деньги Рамишвили, Кондратьевой и другим врагам нашей партии. Он ссылается на то, что не знал и не видел никаких документов о посылке этих денег. В моем распоряжении документы, взятые в секретариате тов. Енукидзе, которые я хочу здесь огласить.

Вот телеграмма, посланная Рамишвили из Ташкента на имя Енукидзе: “Москва, Кремль, Енукидзе. Прошу ускорить. Рамишвили“. На телеграмме резолюция: “Финансовый отдел ЦИК Союза ССР. Тов. Енукидзе просит срочно выслать телеграфом 1.500 (тысячу пятьсот) рублей”. Подпись: секретарь тов. Енукидзе Минервина. [55]

Вот второй документ: “Тов. Никитину, финансовый отдел ЦИК Союза ССР. Тов. Енукидзе А.С. просит выдать пособие 500 руб. (пятьсот рублей) Е. Кондратьевой. Минервина”.

Тов. Енукидзе говорил, что давал деньги не Рамишвили, а только его дочери. Совершенно верно, он выдал сверх 1.500 руб., посланных Рамишвили в Ташкент, пособие еще и его дочери, как он говорит, на дорогу. 

И, наконец, последний факт, о котором умолчал тов. Енукидзе, это выдача 500 рублей поехавшей на свидание к сосланному за пасквили против Советской власти писателю Эрдману – артистке Степановой. Тов. Енукидзе знал, кто такой Эрдман, и знал, что Степанова едет именно к нему, и специально выдает средства для этой поездки.

Таких документов я могу привести десятки. У меня здесь имеются документы, из которых совершенно ясно видно, что Енукидзе помогал не только тем, фамилии которых я здесь оглашал. Он помогал еще целому гряду людей, которые не имели абсолютно никакого отношения к советскому аппарату и были чужды ему.

Теперь несколько замечаний о порядке расходования средств Секретариатом ЦИК. Самой настоящей чепухой является утверждение, что Центральный комитет партии поручил Енукидзе оказывать материальную помощь отдельным работникам, ассигновав для этого специальные средства. В 1934 году было израсходовано на так называемые “расходы особого назначения” 4.882.798 руб. Перерасход против первоначально утвержденной сметы составил – 1.680.000 руб. Я должен сказать, что средства тратились на цели, ничего общего с секретным назначением не имеющие. В секретный фонд так называемого “расхода особого назначения” включались такие “секретные” расходы, как расходы на культурно-просветительную работу, расходы на улучшение быта сотрудников, на оказание помощи ответственным работникам и т.д. и т.п. Эту “секретность” нельзя иначе назвать, как желание прикрыть все незаконные расходы. Вы знаете, что перечисленные мною статьи расхода во всех учреждениях проходят по официальным статьям без всякой секретности. Если эти статьи засекречивались, то это можно объяснить только одним: желанием расходовать их бесконтрольно. Если взять статью расходов “пособия ответственным работникам”, по которой было ассигновано 300.000 рублей, то из этих 300.000 руб. получили пособие действительно ответственные работники только 50.000 руб. Все остальные суммы и сверх этого из других “секретных” статей пособия выдавались людям, ничего общего не имеющим с советским аппаратом. Дело доходит до анекдотов.

Вот у меня письмо какого-то неизвестного человека, который, видимо, хорошо зная “доброту” тов. Енукидзе, прислал ему прочувственное письмо как единственному известному своей добротой человеку. К этому письму он прилагает фотографическую карточку всей своей семьи и просит выдать деньги. Енукидзе на письме пишет: выдать 500 рублей.

СТАЛИН: А кто это такой?

ЕЖОВ: Неизвестно (смех).

Я хотел проверить, никто не знает. Судя по письму, это какой-то окончательно гибнущий последыш старого дворянского рода. [56] Вот таким людям Енукидзе помогал, помогал за счет государства, всячески поддерживая авторитет вот этакого “доброго” человека.

Я хочу еще остановиться на вопросе, правильно ли утверждение т. Енукидзе, что все работники кремля проверялись через НКВД. Формально эта проверка как будто была установлена. На деле обстояло не так. Все работники принимались на работу с так называемой “последующей проверкой”. Это значит, что сперва работника принимают на работу, он работает месяц, два, полгода и больше, а его проверяют. Если за это время путем проверки выясняется, что работник не подходит для работы в Кремле, и на него поступают компрометирующие материалы, его либо увольняют, либо утверждают. Должен сказать, что данные последующей проверки на практике никем во внимание не принимались. Вот у меня список людей, примерно человек на 20, на которых был компрометирующий материал и в отношении которых НКВД ставил вопрос об увольнении [57]. НКВД считал невозможным оставлять этих людей на работе в Кремле. Однако, с этими указаниями Енукидзе не посчитался. Для примера я зачитаю только несколько справок.

Вот данные НКВД о Голубеве В.Д., монтере сектора связи: “По данным с родины сын псаломщика, исключен из ВЛКСМ, поддерживает письменную связь с осужденными, бывшими работниками Кремля Годуновым и Дейкиным”. Об этом дважды сообщено Коменданту Кремля 19.IV.33 г. и 16.VIII.34 г., на справке резолюция: “К сведению. Предложить не переписываться”.

Или следующая: “Умнов И.Т., начальник электросектора. По данным СПО, Умнов распространяет сведения, не подлежащие оглашению, о членах правительства. Тесть его, бывший торговец, арестовывался НКВД”. Сообщено Коменданту 27.IV.34 г., резолюция: “К сведению”.

Таких отводов против отдельных работников со стороны НКВД было немало. Однако все эти сигналы и отводы либо “принимались к сведению”, а люди оставались на работе, либо вообще на них никто не реагировал. Как же вы, тов. Енукидзе, ссылались на НКВД, что он обязан был проверять всех работников Кремля. Чепуха все это. Во-первых, вы сами установили порядок “последующей проверки” и, во-вторых, все указания НКВД вы неизменно игнорировали.

Вину НКВД, когда она есть, никто и никогда не замазывал. Всем известно, какие суровые меры наказания Центральный Комитет партии принял в отношении ленинградских работников НКВД после убийства тов. Кирова. Разве Медведь, начальник Ленинградского отдела НКВД, не был осужден на 5 лет концентрационного лагеря? А я думаю, что Медведь имел не меньше заслуг перед революцией и перед партией, чем Енукидзе. Едва ли он намного моложе Енукидзе и как член партии, а мы его судили и присудили к 5 годам концентрационного лагеря. Судили и других коммунистов, виновных в служебных упущениях, связанных с убийством тов. Кирова.

Некоторые товарищи говорили, что Енукидзе ничего не понял из того, что здесь обсуждалось, не понял политической стороны обсуждаемого здесь вопроса. Я лично думаю, что понял-то Енукидзе все прекрасно. Не такой уж он неграмотный человек. Если бы Енукидзе действительно хотел бы осудить свое прошлое поведение, свою прошлую деятельность, – тогда совершенно непонятно, зачем ему понадобилась такая демонстрация здесь на пленуме и выступление с такой позорной речью.

Тут одно из двух: либо этот член ЦК не вырос выше уровня волостного писаря или завхоза, как здесь говорили, либо член ЦК сознательно не хочет понять тех обвинений, которые здесь ему предъявлялись, сознательно не хочет политически оценить и замазывает факты, которые здесь приводились. Я думаю, что вернее – последнее.

На самом деле, все факты, которые я приводил в своем докладе, показывают, что Енукидзе на всем протяжении своей работы Секретаря ЦИК СССР, с одной стороны, вроде как честно служил партии, а, с другой стороны, – все время задабривал своим “сердечным” отношением и прямой материальной помощью явных врагов Советской власти. Играл, так сказать, на два фронта.

Какие выводы после всего этого можно сделать из выступления на пленуме Енукидзе? Вывод только один. Если Енукидзе в своей речи, по существу, оправдывает все случившееся, а из речи это вытекает, если он не рвет своей связи, свои отношения со всей этой белогвардейской сворой, с которой он был связан и которую поддерживал, – то, видимо, он хочет и решил рвать с партией. В самом деле, товарищи, факты поддержки чуждых людей совершенно неоспоримы, а Енукидзе во всей своей речи ни одного слова не произнес в осуждение этих связей и поддержки чуждых людей. Наоборот, вся его речь была построена на том, чтобы оправдать и себя, и этих людей. Нельзя иначе понять его речь, и никто не поймет ее иначе, как демонстративное выступление поддержки и защиты этой белогвардейской своры.

Енукидзе пытался свести все дело к тому, сожительствовал ли он с отдельными работниками или нет. Не в этом дело, никто об этом, т. Енукидзе, не говорил. Не пытайтесь свести все дело только к этому. Дело заключается не в том, сожительствовали ли вы или нет, а в том, что всю эту белогвардейскую мразь, которая засела в Кремле, вы изо дня в день поддерживали, всячески защищали, оказывали им материальную помощь, создали обстановку, при которой эти отъявленные к<онтр>революционеры, террористы чувствовали себя в Кремле как дома, чувствовали себя хозяевами положения.

Изображать здесь, как это пытался изобразить Енукидзе, что вот, мол, если партия сейчас остро ставит вопрос об усилении бдительности и если для заострения внимания партии к этому вопросу требуется принести жертву, то он, Енукидзе, готов собою пожертвовать. Чепуха это и обывательские разговоры. Не нужна нам “жертва” Енукидзе. Вопреки “жертве” Енукидзе пленум примет такое решение, которое еще больше закалит ряды партии и позволит до конца выкорчевать политическую слепоту, моральное и политическое разложение, гнилой либерализм, которыми, к сожалению, как мы это видели на примере Енукидзе, еще страдают некоторые коммунисты.

Партия из этого сделает свои выводы.

 

 

РГАСПИ Ф. 17, Оп. 2, Д. 542, Л. 55-189.

---

[Стенографическая запись заключительного слова Н.И. Ежова на вечернем заседании пленума ЦК ВКП(б) 6 июня 1935 г.]

 

Я, товарищи, не хотел брать заключительного слова, если бы не такое выступление т. Енукидзе, которое мы здесь все слышали. Совершенно недостойно не только члена ЦК, не только просто члена партии, но недостойно даже самого обыкновенного человека, выходить на трибуну пленума ЦК с объяснениями дел, которые творились в Кремле, и нагло врать при этом в глаза всему пленуму, как это делал Енукидзе.

Тов. Енукидзе здесь утверждал, что он не знал ни Никитинскую, ни Раевскую, ни других. Как же не знал, т. Енукидзе, когда вы с ними поддерживали даже письменную связь. Вот ваши письма, которые вы писали, будучи за границей, Никитинской, Презенту и всей той сволочи, которая вас окружала. Как же вы после этого могли здесь на пленуме отрицать и утверждать, что не знаете Никитинской, Раевской и других.

[В тексте отсутствует обмен репликами между Ежовым и Енукидзе:

ЕНУКИДЗЕ: Огласите эти письма.

ЕЖОВ: Пожалуйста. Ваши это письма? (Показывает).

ЕНУКИДЗЕ: Мои.

ЕЖОВ: Как же вы отрицаете и говорите, что не знали Никитинскую?

ЕНУКИДЗЕ: Я не говорил этого.

ЕЖОВ: Вы это говорили.]

Вообще, Енукидзе старался представить из себя “Ивана Непомнящего”, причем самое удивительное, что у Енукидзе прекрасная память на факты, которые, по его мнению, в той или иной мере могли его оправдать, такие факты он прекрасно помнит во всех мелочах. Но зато, когда дело касается фактов, которые бьют по Енукидзе, тогда он все позабыл, ничего не помнит.

Почему вы, т. Енукидзе, прекрасно помните все те мелочи, ничтожные факты, а не помните таких вещей, как посылка денег Рамишвили, Кондратьевой и другим врагам нашей партии. Вы говорили, что не знали и не видели никаких документов о посылке денег этим людям.

В моем распоряжении документы, взятые в вашем секретариате. Вот телеграмма, адресованная вам Рамишвили из Ташкента: “Москва, Кремль, Енукидзе. Прошу ускорить 3 литера Тифлиса – Рамишвили”. На телеграмме резолюция: “Финансовый отдел ЦИК Союза ССР. т. Енукидзе просит срочно выслать телеграфом тысячу пятьсот (1.500 ) рублей”. Подписано Минервиной – секретарем Енукидзе.

Вот второй документ: “Тов. Никитину – финансовый отдел ЦИК Союза ССР, т. Енукидзе А.С. просит выдать пособие пятьсот (500 рублей) Е. Кондратьевой. Адрес т. Кондратьевой – ул. Горького, д. № 24, кв. № 16. Минервина”. Таких документов я могу привести десятки. Вы говорили, что давали деньги не Кондратьеву [исправлено от руки на “Рамишвили”], а только его дочери. Совершенно верно. Вы выдали сверх 1.500 руб., посланных Рамишвили в Ташкент, еще 600 руб. дочери его.

Тов. Енукидзе в разговоре со мною выражал сомнение, что Кондратьева, получившая пособие из средств ЦИК-а, не жена вредителя Кондратьева, а, по-видимому, какая-то другая Кондратьева, не имеющая отношения к вредителю. Я вначале также не мог представить, чтобы Енукидзе дошел до того, что помогал такой махровой к<онтр>революц<ионерке>, как жене вредителя Кондратьевой, и попросил т. Паукера навести справки относительно этой Кондратьевой, тем более что на документе о выдаче денег был точно указан и ее адрес. Тов. Паукер мне сообщил, что на проверке выяснилось, что деньги получила та именно Кондратьева – жена сосланного, осужденного вредителя.

А в отношении этой артистки, которая поехала на свидание к сосланному Эрдману? Вы же знали, кто такой Эрдман, и тем не менее дали ей на дорогу 500 руб., чтобы она могла поехать к своему сожителю.

У меня здесь имеются документы, из которых совершенно ясно видно, что вы помогали не только тем, фамилии которых я здесь оглашал, вы помогали еще целому ряду людей, которые не имели абсолютно никакого отношения к советскому аппарату и которые были чужды ему.

Теперь несколько замечаний о порядке расходования средств Секретариатом ЦИКа. Самой настоящей чепухой является утверждение, что Центральный Исполнительный Комитет [исправлено от руки на “ЦК партии”] якобы поручил Енукидзе, ассигновав для этого специальные средства, оказывать материальную помощь отдельным работникам. В 1934 году было израсходовано на так называемые расходы особого назначения 4.882.798 руб. Причем перерасход против сметы составил – 1.680.000 руб. Средства тратились на цели, ничего общего с секретным назначением не имеющие.

В секретный фонд так называемых “расходов особого назначения” включались расходы, ничего общего с секретностью не имеющие. Сюда включались расходы, как расходы культурно-просветительного порядка, расходы на улучшение быта сотрудников, расходы по оказанию помощи ответственным работникам и т.д. Это делалось с единственной целью прикрыть все нормальные расходы, которые во всех учреждениях проходят по официальным статьям, – секретностью – с тем чтобы их можно было расходовать бесконтрольно.

Из общей суммы 4.882.798 рублей на пособия ответственным работникам израсходовано не больше ………, зато ……… получили люди, никакого отношения не имеющие к аппарату ЦИКа. Дело доходит прямо до анекдотов. Вот у меня письмо какого-то неизвестного человека, который, видимо, хорошо зная “доброту” т. Енукидзе, прислал ему письмо, в котором расписывает, что я такой-то, у меня такая-то семья, и вы единственный человек, который известен своей добротой. При своем письме посылает и фотографическую карточку всей своей семьи и просит выдать деньги. Енукидзе на письме пишет: выдать 500 рублей.

СТАЛИН: А кто это такой?

ЕЖОВ: Неизвестно (смех).

Я хотел проверить, никто не знает. Судя по письму – это какое-то отребье старого дворянского рода, который окончательно погиб, сгнил на корню. Вот таким людям Енукидзе помогал, помогал, товарищи, за счет государства, чтобы всячески поддерживать авторитет вот этакого “доброго дядюшки”.

Я хочу еще остановиться на вопросе – правильно ли утверждение т. Енукидзе, что все работники Кремля проверялись через ГПУ? Формально такая проверка как будто была установлена, а фактически на деле это обстояло не так. Работников принимали с “последующей проверкой”. Это значит, что сперва они принимают на работу такого работника, месяц, два, полгода, а то и больше он работает, а в это время его проверяют. И это называется “последующей проверкой”, причем данные “последующей проверки” никем во внимание не принимались. Вот у меня список людей, примерно человек на 20, на которых был компрометирующий материал и в отношении которых ГПУ делало отвод. ГПУ считало невозможным оставлять этих людей на работе, однако с указаниями ГПУ не считались.

Я вам зачитаю только пару таких справок. Вот данные ГПУ о Голубеве В.Д. – монтере сектора Связи. “По данным с родины – сын псаломщика, исключен из ВЛКСМ, по агентурным данным поддерживает письменную связь с осужденными по Т-Р бывшими работниками Кремля Годуновым и Дейкиным”. Об этом дважды сообщено коменданту – 19 апреля 1933 г. и 16 августа 1934 г. На этой справке резолюция коменданта: “К сведению. Предложить не переписываться”.

Или следующий – “Умнов И.Т., начальник Электросектора. По данным СПО, Умнов распространяет сведения, не подлежащие оглашению, о членах правительства (время и место приезда, нахождение, работа и т.п.). Тесть его, быв<ший> торговец, арестовывался НКВД”. Сообщено коменданту 27 апреля 1934 г. На этом – резолюция: “К сведению”.

Или дальше – “Голиков… по установленным данным, муж его сестры осужден к 10-ти годам заключения в концлагерь. Кроме того, Голиков высказывает дома разные недовольства, заявляя: “У нас ничего нет и ничего не будет”“. На этой справке резолюция “Оставить”.

Я повторяю, что таких сигналов, таких отводов против отдельных работников со стороны ГПУ было немало. Однако все эти сигналы либо “принимались к сведению”, а люди оставались на работе, либо вообще на них никто не реагировал.

Как же вы, т. Енукидзе, ссылаетесь здесь на ГПУ, что оно обязано было всех работников Кремля проверять. Чепуха это. Во-первых, вы сами установили порядок “последующей проверки”, а, во-вторых, все указания ГПУ вы неизменно игнорировали.

Некоторые товарищи говорили, что Енукидзе ничего не понял из того, что здесь обсуждалось, не понял политической стороны обсуждаемого здесь дела. Я лично думаю, что понял-то Енукидзе все прекрасно. Не такой уж он неграмотный человек. Если Енукидзе действительно хотел порвать, осудить свое прошлое поведение, свою прошлую деятельность, свое поведение, заключавшееся в том –  и с нами был хорош, и, одновременно, “отзывчивый”, “добрый” к врагам нашей партии и страны, – тогда   совершенно непонятно, зачем ему понадобилась такая демонстрация здесь на пленуме, выступление его с такой позорной речью.

Тут одно из двух: либо этот член ЦК не вырос выше уровня волостного писаря или завхоза, как здесь говорили, либо этот член ЦК сознательно не хочет понять тех обвинений, которые здесь ему предъявлялись, сознательно не хочет политически оценить факты, которые здесь приводились.

Енукидзе пытался свести все дело к тому, сожительствовал ли он с отдельными работниками или нет. Не в этом дело, никто об этом, т. Енукидзе, не говорил. Не в этом суть дела. Не пытайтесь свести все дело только к этому. Дело заключается не в том, сожительствовали ли вы или нет, а в том, что всю эту сволочь, которая засела в Кремле, вы изо дня в день поддерживали, всячески защищали, оказывали им материальную помощь, создали обстановку, при которой эти отъявленные к<онтр>революционеры, террористы чувствовали себя в Кремле как дома, чувствовали себя хозяевами положения.

Когда мы ставили здесь вопрос о вине Енукидзе, мы должны были учесть и другое. Вы помните, что, когда при расследовании дела убийства т. Кирова выяснились отдельные упущения Медведя, потеря им бдительности, – мы судили Медведя. Он осужден на 5 лет заключения в концентрационный лагерь. А что, разве меньше заслуг он имел перед партией, чем Енукидзе? Едва ли он намного моложе Енукидзе и как член партии, а мы его судили, судили и других неплохих людей?   

Изображать здесь, как это пытался изобразить Енукидзе, что вот, мол, бдительность сейчас модное дело, партия, мол, сейчас остро ставит вопрос об усилении бдительности, и, если для заострения внимания партии к этому вопросу требуется принести жертву, то он, Енукидзе, готов собою пожертвовать. Чепуха это, обывательские разговоры. Не нужна нам жертва Енукидзе. Пленум примет такое решение, которое еще больше закалит ряды партии и позволит до конца выкорчевать ту политическую слепоту, моральное и политическое разложение и гнилой либерализм, которым, к сожалению, как мы видели на примере Енукидзе, страдают еще очень многие коммунисты.

 

 

РГАСПИ Ф. 671, Оп. 1, Д. 7, Л. 178-186. Машинопись. 

---

Заседание пленума ЦК ВКП(б) 5-7 июня 1935 г.

за 7 июня 1935 г.

(фрагмент стенограммы)

 

ЕЖОВ: Следующая резолюция предлагается:

“О Служебном аппарате Секретариата ЦИК СССР и т. Енукидзе.

1. Одобрить мероприятия контрольных органов по проверке и улучшению служебного аппарата Секретариата ЦИК Союза ССР.

2. За политико-бытовое разложение бывшего секретаря ЦИК СССР А. Енукидзе вывести из состава ЦК ВКП(б) и исключить из рядов ВКП(б)”.

МОЛОТОВ (председательствующий): Я буду голосовать предложение.

Кто за это предложение, прошу поднять руку. Прошу опустить. Кто против этого предложения? Таковых нет.

Принято единогласно.

На этом повестка дня пленума исчерпана. Заседание закрыто. 

 

 

РГАСПИ Ф. 17, Оп. 2, Д. 544, Л. 22.

---