СКАЛОВ (СИНАНИ) Георгий Борисович. Член ВКП(б) с 1919 г.
Родился в 1898 г. в Москве. Отец по социальному положению помещик Минской губернии. По профессии агроном, ботаник, почвовед. Служил в земстве, в Переселенческом ведомстве, в Крестьянском Банке (руководил с<ельско>х<озяйственными> опытными станциями, ездил в ряд научно-изыскательных экспедиций, подготовлявших изъятие казакских земель для переселения, имел ряд научных работ по почвоведению и ботанике). Вследствие заложенности и перезаложенности имения дедом, единственным источником существования семьи была служба отца.
В 1905-6 г.г. он оказывал содействие рев<олюционному> движению (в Оренбурге), оставаясь, однако, помещиком. В нашей квартире происходили какие-то собрания, в которых бывали, главным образом, меньшевики. После избиения казаками демонстрации некоторое время у нас ночевали также эсеры. (Помню об этом, конечно, смутно. Мне было 9 лет). Будучи к моменту Октябрьской революции на Кубани, во время гражданской войны отец участия в белых движениях не принимал. Умер в 1920 г. на советской службе в качестве чего-то вроде зам<естителя> зав<едующего> Екатеринодарским (теперь Краснодарским) Зем<ельным> Отделом (точно не знаю, связи с ним не имел с лета 1917 г.).
Мать – учительница средней школы. Жива, 64 г., на моем иждевении, в Москве.
Вырос я, таким образом, в интеллигентское среде. Вся семья атеисты, и религиозности я не знал с самого детства, в семье было 6 человек детей, из которых я старший.
Две сестры умерли. Одна работает корректором в Москве. С 1926 была кандидатом ВКП(б), работала в Институте Ленина по расшифровке рукописей тов. Ленина, Болея почти 2 года, механически выбыла из партии. Сейчас, по сути дела, обывательница.
Один брат, активный комсомолец, умер в 1926 г, будучи в Красной Армии. Другой, беспартийный, работает в Узбекистане, заведует Отделом стандартизации мер и весов в Бухаре.
Отец с матерью разошлись в 1906 г., когда мне было 9 лет. Я, как и все дети, остался с матерью. Жили в Петербурге, в Рогачеве, Могилевской губ<ернии>, в Минске на деньги, присылаемые отцом и зарабатываемые матерью в качестве учительницы. Я учился в реальном училище.
С 1910 г. в связи с рядом семейных обстоятельств переехал к отцу, сначала в Оренбург, затем в Самару, где кончил реальное училище в 1914 г. С 1912 г. жил один, т.к. отец служил в 100 верстах от Самары (с<ельско>х<озяйственная> опытная станция Крест<ьянского> банка около Серноводска).
Начиная с 16 лет, т.е. с того времени, как стал жить один, вне семьи (1912 г.) в дополнение к деньгам, присылаемым отцом, давал уроки (репетировал).
Будучи в Реальном училище в Самаре, участвовал в различных ученических кружках, без какой-либо определенной политической окраски, занимавшихся, главным образом, самообразованием (естественные науки, литература). Политические беседы бывали редко.
В 1913 г. об этих кружках узнали директора самарских средних школ, и они были ликвидированы. Я и некоторые другие получили “3” но поведению за полугодие.
Никаких ясных политических взглядов к окончанию средней школы (весна 1914 г.) у меня не было. Во всяком случае, “сочувствовал революции” и считал себя анархистом, имея, однако, об анархизме более чем туманное представление.
Осенью 1914 г. поступил в Петербургский Институт Путей Сообщения и весной 1916 г. добровольно поступил в качестве вольноопределяющегося в армию, в запасную артилл<ерийскую> бригаду в Самаре. Патриотического подъема у меня в этот момент не было, но мне казалось “стыдным” сидеть в тылу, когда на фронте страдает и умирает “народ”. Это настроение было, однако, коротким, и на деле, поступив в армию, я остался в тылу.
Осенью 1916 г. окончил Бригадную учебную команду, затем держал экзамен и был произведен и прапорщики. Сначала заведовал “артельным хозяйством” одной из запасных батарей (продовольственное снабжение), в весной 1916 г. был назначен в Казань старшим адъютантом (т.е. начальником) мобилизационного отделенья Инспектора Артиллерии Округа (руководство новыми артиллерийскими формированиями для отправки на фронт).
В Казани (1916 г.) я жил преимущественно в студенческой среде. Несколько моих товарищей по средней школе были на Медицинском Факультете Казанского Университета. Один из них был членом “Поалей Цион”. Другой был связан с меньшевиками. Так как моя комната не могла вызывать каких-либо подозрений, а я сам пользовался их доверием, то я стал получать для хранения некоторые партийные материалы. (Помню, например, что у меня хранились предназначенное для распространения оттиски – на пиш<ущей> машинке – манифеста Циммервальдской конференции).
В то же время моим сослуживцем по Управлению оказался один прапорщик запаса, Бриллиантов, который после 1905-6 г. был в административной ссылке. Мне до сих дор не ясно, был ли он эсером или большевиком. Во всяком случае, он был настроен пораженчески и ожидал скорой революции. Насколько я знал, он активной работы в то время не вел, но на меня оказал некоторое влияние.
В Казани я много читал и впервые познакомился с марксистской литературой. Пробовал читать “капитал”, но не осилил. Сколько-нибудь ясного представления о различии большевизма и меньшевизма не имел, сводя их только к вопросу об отношении к войне. Был оборонцем.
В январе 1917 г. я был послан в арт<иллерийскую> бригаду, предназначенную для отправки во Францию, и выехал с эшелоном в Петербург, по дороге я вел различные политические беседы с солдатами, например, на темы о царе, о земле, но в вопросе о войне – будучи оборонцем – общего языка найти не мог.
В Петрограде принял в Февральской революции самое активное участие. Так как солдаты меня довольно хорошо знали, то я был выбран членом бригадного комитета, командиром батареи и бригады и членом Петроградского Совета. От командных должностей я скоро освободился и работал в Совете. Там был избран в Бюро солдатской секции, а затем от нее членом президиума Совета. После 1-го съезда Советов стал членом первого (меньшевистско-эсеровского) ВЦИК.
Хотя после февральской революции мне был выдан Петроградской меньшевистской организацией членский билет со стажем “с 1916 г.”, но в действительности сколько-нибудь сознательным с.-д. я стал только после Февральской революции, работая в Петроградском Совете, в Казани же я только оказывал партии (меньш<евиков>) некоторое содействие.
В Совете и первом ВЦИКе я был одним из активных военных работников и всегда назначался в состав “военных комитетов” (в апрельские дни, 3-5 июля, корниловское восстание и, наконец, октябрьская революция). Политически в с.-д. фракции я примыкал к группе Мартова и считал себя “интернационалистом”.
После Демократического Совещания, я вместе с Элиавой, Сурицем и др<угими> был сторонником однородного Соц<иалистического> правительства и сепаратного мира.
В момент октябрьской революции, я, по настоянию “левых” – главным образом Мартова и Элиавы, был назначен пом<ощником> комиссара штаба округа “для того, чтобы предотвратить офицерскую контрреволюцию после поражения большевиков”, как говорил Мартов. На деле, конечно, для борьбы против пролетарской революции.
После октября я, опять-таки по настоянию Мартова, в качестве “левого” был послан от меньшевиков в комитет для руководства контрреволюционным восстанием Инженерного Училища (часть известного юнкерского восстания).
После его поражения я был послан от меньшевиков членом Бюро Защиты Учредительного Собрания и в качестве такового вместе со всем Бюро (кроме Н. Чайковского) был в декабре 1917 г. арестован и вплоть до разгона Учредилки просидел в Петропавловской Крепости. После ликвидации Учредилки все мы были освобождены без суда, и я уехал сначала в Могилев (где в то время в ставке Духонина делались лихорадочные попытки создания какого-либо антисоветского правительства с участием эсеров и меньшевиков), а весной 1918 г. – в Самару, где у меня были личные связи (не политические).
В Самаре у меня начинаются сильнейшие колебания в отношении к антисоветской линии меньшевиков. В момент чехословацкого восстания, я на собрании меньшевистского комитета (расширенного) голосовал против организации антисоветских рабочих дружин, отстаивая мартовскую позицию (в тот момент) о недопустимости вооруженной борьбы с Советами. После этого я не принимал никакого активного участия в событиях и оставался, вплоть до очищения Самары Красной Армией, в качестве зрителя, занятого своими интеллигентскими колебаниями. От призыва в учредиловскую армию я уклонился, а фактически также и от меньшевистской партийной работы.
Тем не менее, накануне занятия осенью 1918 г. Самары Красной Армией, будучи противником Советской власти, я все-таки принимаю предложение меньшевистского комитета и В. Чернова отправиться в Ижевск и еду туда. В Уфе связываюсь с группой эсеров Учредительного Собрания (группа Вольского и Святицкого [1]) и вместе с ними приезжаю в Ижевск примерно за неделю до его занятия Красной Армией.
Определенного “задания” в этой поездке я не имел, но политический смысл ее заключался, конечно, в том, чтобы под прикрытием “левых” фраз организовать рабочих на борьбу с Советской властью. В Ижевске партийный комитет направил меня в армию, где я был назначен в оперативный отдел Штаба.
Только тут, попав на место, где мне нужно было активно и непосредственно участвовать в военной борьбе против Советской власти – я считал ее тогда властью ошибающейся части рабочего класса – я почувствовал, что мое место скорее до ту, советскую, сторону фронта, нежели против нее. (Именно “скорее”, т.к. твердого решения перейти на сторону Красной Армии, чтобы драться за Советскую власть, у меня тогда еще не было).
Примерно дней через 10 после падения Ижевска и отступления армии за Каму я подделал документы и дезертировал в Уфу. Там при помощи эсеровской группы Вольского – которая решила после колчаковского переворота перейти на сторону Советов – я скрывался вплоть до занятия Уфы Красной Армией в январе 1919 г. После этого я уехал в Москву, где происходит, наконец, мой окончательный разрыв с меньшевиками.
Весной 1919 г. я поехал в командировку по Поволжью от Архивного Управления, где я работал (поступив туда через Рязанова). В Самаре во время колчаковского наступления, когда была угроза захвата Самары белыми, поступил в Красную Армию. Как бывшего активного меньшевика, политически еще не проверенного, меня назначили сначала лектором-пропагандистом самарского Губвоенкомата, а затем и политотдела Южгруппы Востфронта. Работал сначала в самарском гарнизоне, а затем в частях уральского направления.
Работа в Красной Армии позволяет мне окончательно и бесповоротно определить свою позицию. Еще до вступления в партию (ноябрь 1919 г.) я уже веду активную, по сути дела, партийную агитацию и пропаганду.
В конце марта 1919 г. я встретил знавшего меня по Петроградскому Совету Элиаву, который предложил мне отправиться на работу в Туркестан. Я согласился и был зачислен в состав сотрудников Турккомиссии ВЦИКа. В это же время я был, как выяснилось позже, по ошибке, арестован Особым Отделом Штаба Южгруппы Востокфронта, разыскивали какого-то Золотницкого и подозревали, что я-то и есть Золотницкий. Просидев примерно 2 недели, я был освобожден и уехал с Турккомиссией в Ташкент.
Этот, хотя и случайный, арест задержал мое вступление в партию, так как непосредственно после него подавать заявление о приеме я считал неудобным.
По приезде в Ташкент я подал заявление о приеме в ВКП(б) и был принят в ноябре 1919 г.
По поручению Турккомиссии я обследовал Наркомвнудел Туркреспублики, а в декабре 1919 г. был послан в качестве Уполномоченного Турккомиссии и Реввоенсовета фронта в низовья Аму-Дарьи для ликвидации бывшего там т.н. “чимбайского фронта” (белые казаки) и для подготовки свержения хивинского хана. Такая посылка только что вступившего в партию меньшевика объяснялась, конечно, только отсутствием в Туркестане достаточного количества людей, которых Турккомиссия могла бы использовать. Фактически в течении 5 мес<яцев> мне пришлось в т.н. “Аму-Дарьинском Отделе” (теперь Кара-Калпакская Республика) сосредоточить в своих руках и военную, и гражданскую власти. К маю 1920 г. обе задачи – ликвидация белых и свержение хивинского хана, – были выполнены успешно, и я был вызван в Ташкент.
В это время происходит восстание в Верном (оно описано в “Мятеже” т. Фурманова), и Реввоенсовет фронта назначает меня в качестве полит<ического> руководителя посылаемого для его ликвидации отряда. После ликвидации восстания Турккомиссия и Реввоенсовет назначают меня председателем Военного Совета Семиреченской области (еще шла ликвидация последних остатков анненковщины) с подчинением Военсовету Областного Исполкома. В то же время я был уполномоченным Совета Интерн<ациональной> Пропаганды по работе в Синцзяне.
Однако уже через 3 месяца моей работы в Семиречье после свержения эмирата в Бухаре меня вновь вызывают в Ташкент и отправляют в Бухару в качестве помощника т. Куйбышева, бывшего нашим Полпредом при Бухарской Республике. Основная задача нашего полпредставительства была в то время, конечно, совсем не похожа на работу обычных дипломатов – это была политическая подготовка советизации Бухары и организации бухарской КП (сначала укрепление левых младобухарцев).
В конце того же 1920 г. в связи с оживлением басмачества в Фергане меня перебрасывают членом Реввоенсовета Ферганской армейской группы.
В начале 1921 г. я участвовал в X съезде ВКП(б), был послан в числе других делегатов съезда для ликвидации кронштадтского восстания и награжден орденом Красного Знамени.
Вскоре после возвращения со съезда я был назначен Председателем ЧК Туркреспублики.
Примерно, через 1-3 месяцев на 5-м съезде КП Туркестана был выбран членом ЦК, на съезде советов – членом Турцика и послан Туркомиссией в качестве секретаря Семиреченского Обкома партии.
Едва я проработал там около 3-х мес<яцев>, как ЦК КП Туркестана предложил мне выехать на съезд Советов в Москву. По дороге я заболел сыпняком, и в Москву меня привезли уже без сознания.
Придя в себя, я узнал, что исключен из партии – чистка 1921 г. – якобы за противодействие в качестве секретаря Обкома одной из уездных комиссий по чистке. Дело мое разбиралось в Центральной Комиссии по чистке под председательством тов. Сольца, и я был восстановлен без каких-либо замечаний.
После возвращения в Туркестан весной 1922 г. я был назначен членом Коллегии Наркомзема, заведыв<ающим> Отделами Землеустройства и Водного Хозяйства. Одновременно с этим я работал зам<естителем> председателя союза нКошчи” (союз безземельных и малоземельных крестьян и батраков) и председателем Совета ЧОН Туркреспублики.
В конце 1922 г., по моей просьбе, я был отпущен из Туркестана в Москву и послан ПК ВКП(б) в качестве ректора Института Востоковедения (теперь Наримановский Институт).
В связи с германскими событиями 1923 г. я был ЦК ВКП(б) вновь мобилизован в армию и послан ПУРом на Западный фронт, где и работал комиссаром 5 дивизии (Полоцк). Осенью 1924 г. я был вновь переброшен в Туркестан членом Реввоенсовета и начальником Политотдела 13 корпуса в Вост<очную> Бухару, где еще шла борьба с басмачеством.
Весной 1925 г., по предложению тов. Фрунзе, я был вызван Реввоенсоветом Республики в Москву, а затем уехал в Китай. Там я был в 1925 г. военным советником и начальником группы при II народной армии, а в 1926 г. послан в Кантон. В Кантоне работал сначала по рабочему движению (инструктирование кантонского Комитета КПК), а затем, после отъезда тов. Бородина в Ханькоу, был назначен Советником Кантонского Правительства.
В 1927 г. уехал в Ханькоу, где был назначен советником фактически так и не начавшего работать Министерства Труда.
После Гоминдановской реакции в Ухане я принимал участие в подготовке Наньчанского восстания, а затем вернулся в СССР.
В СССР я пошел на учебу на Восточный Факультет Военной Академии РККА, который кончил в 1929 г.
После краткой стажировки на командной работе в Твери я в конце 1929 г. был послан в качестве представителя Реввоенсовета в составе правительственной комиссии в Монголию. Там я работал до весны 1930 г., руководя обследованием состояния обороны Монгольской Республики, ЧК, Народного Здравоохранения и Образования и составления 5-тилетки в этих областях.
После возвращения в Москву в августе 1930 г. постановлением Оргбюро ЦК ВКП(б) я был передан в распоряжение ИККИ, назначен сначала инструктором, а затем зам<естителем> заведыв<ающего> Лендер-Секретариата Южной и Центральной Америки.
Кроме того, заведую кабинетом стран Ю<жной> и К<араибской> Америки в Комакадемии, руковожу кафедрой Ю<жной> и К<араибской> Америки в Институте Востоковедения им. Нариманова и читаю там лекции по экономике и ревдвижению этих стран.
* * *
Ни в каких оппозициях участия не принимал и активно с ними боролся в качестве докладчика (в 1925 г. выпустил брошюру против Троцкого).
Систематической парт-полит-учёбы никогда не проходил – это большой минус, который часто ощущаю на работе.
В основном необходимые знания приобрел путем самообразования. Партработу вел очень различную – докладчиком, пропагандистом, литератором, организатором, почти всегда там, где работал, был членом Бюро. Участвовал в различных партконференциях на местах и в Красной Армии.
В настоящее время член бюро ячейки ИККИ, зав<едующий> оргсектором, докладчик МОК.
Партвзысканиям не подвергался.
Знаю английский, читаю по-французски и с трудом (со словарем) по-испански. Китайский, который учил на Востфаке Академии, – забыл, так как не имел практики.
Женат. Жена член КСМ, дочь старого подпольщика-большевика, теперь ответственного работника ГПУ – тов. Фортунатова [2].
Биографию мою могут подтвердить:
а) от Февраля до Октября – т.т. Элиава, Суриц, Карахан.
б) с марта 1919 по конец 1922 г. – т.т. Куйбышев, Рудзутак, Каганович, Элиава, Сафаров, Любимов и др<угие>.
в) с 1925 по 1927 г. – т.т. Карахан, Бородин.
г) поездка в Монголию – т.т. Берзин (начальник IV Управления Штаба РККА) и т. Чуцкаев.
Скалов (Синани)
27/X-33 г.
[Помета красным карандашом: Написано в 1933 г. после чистки. Подпись]
[Помета фиолетовыми чернилами: Чистку проходил <…>-1933 г. [3]]
РГАСПИ Ф. 495, Оп. 65а, Д. 4569, Л. 30-40.
[1] В тексте ошибочно – “Свенцицкого”.
[2] По всей видимости, речь идет о Е.А. Фортунатове (1883-1937), в 20-е годы сотруднике ИНО ОГПУ, находящемся на нелегальной работе в Китае.
[3] Дата зачеркнута.
