Неправлено

СТЕНОГРАММА

УТРЕННЕГО ЗАСЕДАНИЯ ВОЕННОЙ КОЛЛЕГИИ ВЕРХОВНОГО СУДА

СОЮЗА ССР

“По делу параллельного центра”

26 января 1937 г.

 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Заседание продолжается. Переходим к допросу подсудимого Строилова.

МУРАЛОВ: Гр<аждани>н Председатель, я прошу…

КАЗНАЧЕЕВ: Я просил бы разрешения задать несколько вопросов обвиняемому Шестову. Защита не запрашивалась.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

КАЗНАЧЕЕВ: Обвиняемый Шестов, вы вчера давали показания, рассказали, как вами вербовался Строилов. Вы сказали, что вы поставили ему вопрос прямо в лоб, вы действовали быстро. Когда вы вербовали Арнольда, вы действовали так же или как-нибудь иначе?

ШЕСТОВ: Нет, с Арнольдом был другой метод вербовки.

КАЗНАЧЕЕВ: А именно?

ШЕСТОВ: Летом 1932 г. Арнольд пришел ко мне в “Шахтстрой” наниматься на одну из шахт в качестве механика. Знакомясь с его автобиографией, я увидел, что он не скрыл тогда от меня, что, работая на Кузнец<к>строе, был уволен за антисоветскую агитацию среди иностранных специалистов. Это дало мне повод к тому, чтобы принять его и вести с ним последующую работу для привлечения его вообще в нашу троцкистскую организацию. Я имел в виду тогда его для подрывной работы. Последующее мое с ним знакомство в течение лета и осени 1938 г. показало, что Арнольд по национальности, насколько я помню, финн, что его фамилия его [1] что-то вроде Кельген или Кильган, – Арнольд скажет, в общем, у него фамилия финна. В царские времена он жил под фамилией Васильева…

ВЫШИНСКИЙ: Я не совсем понимаю, почему Шестов должен рассказывать биографию Арнольда.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: И вопрос не был об этом, вопрос был о том, как вербовал Шестов Арнольда.

ВЫШИНСКИЙ: Пускай рассказывает способ вербовки, но я возражаю против того, чтобы Шестов рассказывал биографию Арнольда, находящегося здесь на скамье подсудимых, до того, как подсудимый Арнольд сам об этом расскажет. Это неправильно.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Товарищ защитник какой вам задал вопрос? Какими методами вы вербовали в свою группу подсудимого Арнольда, а вовсе вас не просили рассказывать его биографию. Отвечайте на поставленный вопрос.

ШЕСТОВ: Я уже сказал, что, когда Арнольд поступил на работу в “Шахтстрой”, он уже был твердых убеждений, как антисоветский элемент.

КАЗНАЧЕЕВ. То есть вы узнали о том, что он является антисоветским элементом, и приступили к вербовке? Знали или не знали?

ШЕСТОВ: Нет, я вел с ним переговоры в течение нескольких месяцев.

КАЗНАЧЕЕВ: В течение нескольких месяцев, скольких?

ШЕСТОВ: В течение 5-6 месяцев.

КАЗНАЧЕЕВ: За это время вы его подготавливали?

ШЕСТОВ: Да, подготавливал. Я ему говорил, что я – троцкист, член троцкистской организации, и убедил его встать на путь террора. Он с этим согласился. А дальше встал вопрос о том, что не возьмет ли он на себя миссию совершить теракт. После некоторого времени и еще дополнительных с ним переговоров он дал мне на это согласие.

КАЗНАЧЕЕВ: Вам приходилось ему угрожать чем-нибудь при вербовке, как со Строиловым?

ШЕСТОВ: Нет, со Строиловым – одно дело, а как я мог угрожать Арнольду, когда я прекрасно понимал, что мне нужен человек, который взялся бы совершить теракт. 

КАЗНАЧЕЕВ: Когда вы вербовали Строилова, то вы угрожали ему возможностью выдачи его соответствующим органам?

ШЕСТОВ: Да.

КАЗНАЧЕЕВ: Какого рода угрозы в отношении Арнольда вам приходилось применять или нет?

ШЕСТОВ: Нет.

КАЗНАЧЕЕВ: Но вы сказали, что знали об его антисоветских настроениях?

ШЕСТОВ: Да.

КАЗНАЧЕЕВ: Знали, что он является антисоветским элементом?

ШЕСТОВ: Да.

КАЗНАЧЕЕВ: Зная эту вещь, вы это использовали или не использовали?

ШЕСТОВ: Использовал. Это дало мне повод для привлечения его в троцкистскую организацию и для привлечения его к совершению террористических актов.

КАЗНАЧЕЕВ: Вы этот вопрос поставили, а вопрос об угрозе не ставили?

ШЕСТОВ: Нет.

КАЗНАЧЕЕВ: Теперь скажите, когда в первый раз вы дали поручение совершить теракт?

ШЕСТОВ: Я сам не давал поручения.

КАЗНАЧЕЕВ: Непосредственно не давали? 

ШЕСТОВ: Нет. Я свел его с человеком, который оперативно руководил терактами.

КАЗНАЧЕЕВ: Фамилия этого человека?

ШЕСТОВ: Черепухин.

КАЗНАЧЕЕВ: Следовательно, непосредственное поручение дал Черепухин.

ШЕСТОВ: Да.

КАЗНАЧЕЕВ: Вам Черепухин не докладывал, что говорил Арнольд?

ШЕСТОВ: Он говорил, что Арнольд дал согласие не только совершить теракт, но в том числе погибнуть и самому.

КАЗНАЧЕЕВ: Теперь вот первое поручение, которое было дано, которое давалось Черепухину, говорил об акте над кем?

ШЕСТОВ: Он говорил, что должен был осуществить теракт над Орджоникидзе. Но это тогда не состоялось ввиду того, что Орджоникидзе не воспользовался машиной.

КАЗНАЧЕЕВ: То есть по причине совершенно непредвиденной?

ШЕСТОВ: Да.

КАЗНАЧЕЕВ: Второе поручение, которое было дано?

ШЕСТОВ: Совершить теракт над Молотовым.

КАЗНАЧЕЕВ: Относительно этого теракта потом Черепухин вам докладывал?

ШЕСТОВ: Да.

КАЗНАЧЕЕВ: Чем объяснял Арнольд то обстоятельство, что этот теракт не удалось совершить? 

ШЕСТОВ: Я говорил с Черепухиным.

КАЗНАЧЕЕВ: Что он вам сказал конкретно по этому вопросу?

ШЕСТОВ: Черепухин сказал, что теракт не удался исключительно в силу того, что Арнольд сдрейфил.

КАЗНАЧЕЕВ: А после этого вы с Арнольдом виделись?

ШЕСТОВ: Да, виделся.

КАЗНАЧЕЕВ: Сразу или через некоторое время?

ШЕСТОВ: Не сразу. Примерно через некоторое время, когда он приехал на работу на Анжеро-Судженский рудник в конце 1934 года.

КАЗНАЧЕЕВ: Тогда, при этой встрече с Арнольдом у вас была беседа по поводу неудавшегося теракта?

ШЕСТОВ: Насколько я припоминаю, была.

КАЗНАЧЕЕВ: Что говорил вам Арнольд: ему не удалось совершить этот террористический акт или он испугался тогда?

ШЕСТОВ: Он объяснил, что ему не удалось.

КАЗНАЧЕЕВ: А вы подозревали, что он испугался?

ШЕСТОВ: Да.

КАЗНАЧЕЕВ: В соответствии с докладом вам Черепухина?

ШЕСТОВ: Да.

КАЗНАЧЕЕВ: Это было последнее задание, которое Арнольд подучил от вас или через Черепухина?

ШЕСТОВ: Не совсем понимаю. Я давал Арнольду через Черепухина задание о теракте над Молотовым.

КАЗНАЧЕЕВ: Кроме этого задания Арнольд имел еще другие задания? 

ШЕСТОВ: Нет.

КАЗНАЧЕЕВ: Относительно вербовки кого-либо в организацию вы давали задание или нет?

ШЕСТОВ: Нет. Всю работу по вербовке террористов в Прокопьевском районе после того, когда я на эту работу завербовал Черепухина, вел Черепухин.

КАЗНАЧЕЕВ: И больше никто?

ШЕСТОВ: За исключением Арнольда, с которым я имел дело и вербовал.

КАЗНАЧЕЕВ: А поручение завербовать кого-либо из работников не было дано Арнольду совершенно?

ШЕСТОВ: Возможно, что было, не помню…

КАЗНАЧЕЕВ: Пока у меня вопросов нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимый Муралов, вы, кажется, хотели сделать вопрос Шестову?

МУРАЛОВ: Я хотел бы сделать замечание по поводу вчерашних показаний Шестова, но я хочу это сделать после перерыва.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста. Переходим к допросу подсудимого Строилова.

Подсудимый Строилов, те показания, которые вы давали на предварительном следствии, а также на выездной сессии Военной Коллеги Верховного Суда в ноябре, вы подтверждаете?

СТРОИЛОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Вчера вы рассказывали о том, как вас завербовали в Германии на службу разведки. Вы хотите и можете ли что-нибудь добавить к тому, о чем вчера говорили?

СТРОИЛОВ: Да, я хотел бы немного добавить.

Я был послан на два года в Германию и занял должность старшего инженера горной секции технического бюро в Торгпредстве. В связи с этой должностью я посещал много предприятий, машиностроительных заводов, шахт, выставок и т.д. Поэтому сравнительно большое количество людей меня знало. Кроме того, в течение полугода на меня была возложена обязанность по техническому найму специалистов для СССР. Работа состояла в проверке их технических знаний и в определении на основании этого того места, где им работать в СССР. Так, через мои руки прошло человек 250, но принято было человек 70. Исходя из этих двух положений, приходится заключить, что меня в Рурском бассейне, в Силезии, в Саксонии некоторые представители предприятий и представители инженерных обществ знали.

Кроме того приходилось, хотя это не входило в функции нашего технического бюро как осуществлявшего техническую помощь Союзу и бывшему в то время базой для повышения квалификации, но к нам обращался импортный отдел торгпредства по даче отдельных технических консультаций по механизмам, которые заказывались в Германии. 

Ряд консультаций я давал и с этой точки зрения ряд<у> фирм, как “Дей<ль>маг”, “Эйкгоф” [2], “Гумбаль”, я не буду их все перечислять, так как их было много, меня знали. Я это говорю к тому, что, очевидно, посещения этих предприятий с моей стороны были таковы, что личность моя была известна как инженера.

Началось дело постепенно с моего знакомства с фон Бергом, о котором я вчера упомянул вскользь; трудно сказать, какую определенную фирму представлял фон Берг, но он говорил, что он все знает в Германии, кроме того, прекрасно говорил по-русски, потому что он в дореволюционное время лет 15-20 жил в России в Петербурге. Этот человек несколько раз был в техническом бюро и имел разговоры со мной по служебным делам. В частности, по вопросу о твердых сплавах, изготовлявшихся фирмой “Вальрам”.

Я вчера упомянул, что при поездке для осмотра в лаборатории и на заводе изготовления этих сплавов и применение их на рудниках, что давало большой эффект, был разговор с Бергом относительно вопросов нашего строительства. Тогда Берг, который сомневался и в нашем строительстве, и во всем другом, указал мне на прочтение книги Троцкого, о чем я также говорил. Очевидно, и Берга знали, потому что при посещении мною фирм, когда мне указывали на то, что я уже кое-что сделал, указывалось также на мои далеко не советские настроения, ибо я читал книгу Троцкого “Моя жизнь”. Из этого я заключил, что Берг был осведомителем для ряда других органов.

Этот Берг, когда я был здесь в СССР в конце ноября и декабря 1930 года, был тоже в Москве. Я даже припоминаю, что он звонил мне по телефону. Разговор произошел между нами очень никчемный, он приветствовал меня, выражал радость по поводу того, что меня видит. Но я до сих пор не могу понять, для чего он мне звонил. Он убедительно просил меня к нему зайти, я не заходил, тогда он просил прислать открытку с указанием, когда я вернусь. Я послал ее с указанием, когда я вернулся в Германию. Насколько я помню, он указывал одну из больших гостиниц здесь в Москве – или “Савой”, или “Метрополь”. Когда я вернулся назад в Германию, то с ним виделся несколько раз, во всяком случае, больше двух-трех раз, и в одной из бесед он сказал, что он был в ВСНХ, не помню, кого он называл, но, во всяком случае, ряд видных представителей от ряда фирм. Он мне сказал, что обо мне кое-что известно в СССР, о некоторой помощи, которую я оказывал специалистам, – помощи, которую я давал той же фирме “Вальрам” и также “Эйкгоф”. Я говорил, что если это известно, то только через вас, а он говорит, не через меня. К этому времени относится предложение СССР о том, чтобы был подготовлен материал относительно разработки мощных пластов. Я посещал разработку мощных пластов в Германии, но это не то, что нужно для нас – для Кузбасса и Челябинска. Судя по литературе – такие разработки имеются в Чехии и во Франции, как будто раньше принадлежавшие Германской Силезии. Я об этом рассказал фон Бергу, и он мне сказал, что он может устроить поездку туда, пользуясь своими связями, и через инженера ВЮСТЕРА. Именно потому он указывал на него, что у нас с ним хорошие взаимоотношения, и он может дать рекомендацию. Затем, при втором разговоре здесь указывал на то, что, очевидно, за мною следят в СССР, и известно уже о моих антисоветских разговорах, и что эти разговоры могут опуститься, а поэтому мне необходимо даже будет остаться в Германии. При одном из посещений ВЮСТЕРОМ технического бюро в самом конце марта 1931 г., ВЮСТЕР и раньше консультировал в техническом бюро и, насколько я знаю, он ездил в Донбасс, я ему сказал, что его мне рекомендовал фон Берг, и не может ли он рекомендовать меня в Чехословакию и во Францию, потому что наша поездка относительно разработки мощных пластов не дала результатов. Он говорит – это можно устроить, но т.к. вы не немец, то нужно иметь какое-то доказательство письменное о том, что вы наш человек и не подведете меня. Я говорю: “В чем это доказательство должно выражаться?” Он говорит: “Нужен какой-нибудь маленький документ”, – и я дал документ, о котором уже говорил, т.е. документ не возвращаться в Союз и остаться работать в Германии вместе с ними и выполнять их поручения. О деталях, он говорил мне, чтобы я приехал поговорить с ним потом. Я ему сообщил дня через три-четыре, т.к. были служебные дела. Я поехал, кажется, 2-го апреля, точно не помню дату. По-моему, все эти события имели основное исходное значение для меня в дальнейшем – это измена родине и моя вредительская работа. Это было в апреле. Я даже помню улицу А-Штрассе, во втором этаже, кажется, 59 номер. В начале разговор ничего значительного не представлял, говорилось даже, что исторически Германия и Россия должны пойти вместе, а когда я подошел ближе к вопросу о том, что мне нужно посетить Францию и об этом приехал поговорить, то он просто рассмеялся и говорит, что никакого разговора ни об оставлении вас в Германии, ни о вашем посещении Франции и Чехословакии быть не может. Я, признаться, как это сказать, опешил от всего этого дела, сказал, что просто бесчестно. Он говорит, никакой бесчестности нет, что ваша личная записка дана вами, и поэтому вы должны выполнять наши поручения, как вы обязались, господин Строилов. Видя мое полное несогласие с этим, он указывал, что он же инженер такой же, как и я и никакого подозрения на связь с ним быть не может, но так как я продолжал отказываться, то он перешел уже и к повышенным тонам и к тому, что он является связанным с рядом промышленных кругов и политических, и, если это сейчас он говорит, то говорит не от себя, дипломированного инженера Вюстера, а он это говорит от тех кругов, которые имеют и большой вес, и значение, и которые могут сделать одно из двух: или же на основании ряда данных о якобы моей агитации, о моем поведении в Германии или засадить меня в германскую тюрьму, или же на основании этой записки – в советскую тюрьму. Разговор был часа четыре или пять. В результате этого разговора, как я указывал вчера, я согласился принять на себя обязательство выполнять указания Вюстера, т.е. попросту говоря сделаться предателем. В том же разговоре он указал, что мои ближайшие задачи состоят в том, чтобы с теми людьми, которые уже находятся в Германии, посланы ими, и те люди, которые были посланы впредь, чтобы я установил связь вообще в отношении немецких специалистов, а в особенности тех, которые по условленному паролю “привет от Вюстера” обратятся ко мне, что я должен оказывать всяческое содействие для размещения их на определенные должности, содействовать их работе, не замечая технических недостатков. В случае их нервности или проявления положений, не свойственных нашему государственному строю, стараться сглаживать эти резкости. Затем я должен популяризировать работу иностранцев в печати, равным образом и в технической печати, популяризировать всячески германскою технику, германскую организацию работы с тем, чтобы на основании этого можно было давить на увеличение заказов для Германии. Он указывал, что именно в этот момент, в момент после Версальского договора они особенно вынуждены всячески сохранять свою промышленность, но он указывал, что по твердому его убеждению это положение временно и им нужно также перебиться.

Я не передаю все детали разговора с Вюстером, причем некоторые моменты были чисто социал-националистического, фашистского порядка, вроде того, что наступит время, когда они расправятся с социал-националистами [3], угнетателями, и политические, и ряд других положений.

Затем указал на вопросы, связанные с заказами, о торможении. Это было его первое мне задание. Я не понял, что значит торможение. Он объяснил, что в каменноугольной промышленности Германия совершенно не заинтересована в развитии промышленности в СССР каменноугольной. В частности, я слышал несколько раз, что опасения немцев были особенно сильны в связи с предположением северного морского пути по Кузбассуглю. Но, с другой стороны, заводы, изготовляющие металл, и машиностроение очень заинтересованы, чтобы были заказы. Поэтому его мысль сводилась к тому, чтобы планы были преувеличены, принимались бы, и давались бы заказы, на которые нужно полтора, два, три года, а когда дело доходит до реального осуществления капитального строительства и претворения в жизнь, а также и освоения предприятий, то должны применяться меры к затормаживанию. Попросту говоря, это была уже директива о вредительстве.

И вот я уехал из Дортмунда, и 11 числа, т.е. дней через 8, была телеграмма, о которой я говорил, с вызовом меня в СССР. Оформив в течение двух дней паспорт, я уехал в Москву, оставив семью там, так как жена была в больнице со старшей дочерью, и младшая хворала. Так как из Москвы было написано туда о содействии моей семье, и она приехала через полтора месяца, то я уехал в Новосибирск. В Москве я был у Гуревича и пытался узнать, почему вызвали. Он сослался на Шестова, но у Шестова я тоже ничего не узнал. Почему я был вызван в Союз, когда должен был пробыть там два года, а был только 14 месяцев, я и до сих пор не знаю.

В Новосибирске я был назначен сначала заместителем начальника управления рационализаторских и исследовательских работ. В 1932 г. – Начальником этого управления. Это управление соответствовало духу моих знаний, потому что на основе практической работы, которую я раньше вел при посещении Германии, закрепил технические знания. Поэтому самая подходящая работа была там. И вот примерно месяца через два ко мне стали являться по условленному паролю некоторые из местных специалистов, т.е. такие, как говорил инженер Вюстер. В разное время, до конца 1934 г. ко мне обратились б человек. Это следующие: Зоммерэггер, Вурм, Баумгартнер, Маас, Хауэр и Флесса [4]. Три первых из них к моему приезду в Союз уже работали там. Три последних приехали вскоре после меня. Так как я для практических целей в достаточной мере владел немецким языком, а с переводчиками работа была очень трудная, то на основе этого, – а мною руководили контрреволюционные соображения, – я постарался через иностранный отдел сделать так, чтобы эти немецкие специалисты, попросту говоря агенты Вьюстера, как я из дальнейшего убедился, агента разведки, были бы распределены на наиболее ведущих местах, в частности, по системе горных работ, которая имела для ряда рудников решающее значение; затем в Управлении капитального строительства, в Управлении проектирования и в Секторе обогащения качества угля. Некоторые из них, два-три, вначале были в Новосибирске, в Томске, поскольку оформление было там, а затем переведены в центральный аппарат, и Хауэер и Маас. В дальнейшем дело не прекратилось. Я забыл сказать, что предупрежден был от Вюстера о том, что никаких письменных директив он давать не будет, и мне писем, информаций посылать не надо, но устные информации и директивы он давать будет, так же как и я обязан информировать его через тех лиц, которые приедут в отпуск. Но этим не ограничилась моя преступная связь с немцами. Еще в августе м<еся>це одни из тех лиц, которые в числе шести были вокруг меня и работали со мной вместе, затеяли разговор об одном официальном лице, говоря, что приятный человек, он часто бывает и проч<ее>. Я не придал этому совсем никакого значения.

В начале 1931 года он сказал, что это официальное лицо знает меня. Я сказал, что этого быть не может, потому что я ни с какими официальными лицами иностранных государств дела не вел. Он говорит, что они ему рассказывали обо мне как о своем начальнике, он обязан знать, с кем они работают, кто кому подчиняется и т.д. Говорил также, что вы были за границей и все прочее. А через полтора месяца, это примерно в апреле 1931 года, было указано, что это официальное лицо передает мне привет и просит не забывать тех обязательств, которые мною взяты. Я удивился и возмутился, указывая, что, очевидно, это было сообщено теми лицами, которые были от Вюстера. Они сказали, что это известно не от них, а помимо их. Таким образом, и вторая петля или затягивание, которое было сделано на родине, получилась вот таким образом. Причем директивы от этого официального лица мало чем отличались от тех директив, которые были от Вюстера. Это было дублирование, как бы подгонка. Задача сводилась к тому, чтобы организовать помощь в расстановке людей, и я это делал, а если потребуется, то давать некоторые сведения.

С Вюстером я имел три устных передачи: одну черев инженера Флесса, вторую через инженера Зоммерэггера. На эти три передачи, мои информации, я получил директиву.

ВЫШИНСКИЙ: Какую директиву вы получили?

СТРОИЛОВ: Контрреволюционную разрушительную директиву. Я хотел сначала, гражданин прокурор, рассказать о связи с немцами, а потом с троцкистами.

ВЫШИНСКИЙ: Хорошо, как вам удобнее.

СТРОИЛОВ: На четвертую информацию по второй половине 1935 года, которая была мною послана, я директивы не получил.

Первая моя информация шла через отъезжавшего в отпуск инженера Флесcа. Это было в январе 1932 года. Эта информация состояла в том, что у нас в Кузбассе намечается огромный план строительства – до 60 млн. тонн в 1937 году. В связи с этим мы предполагаем проходить и оборудовать большое количество шахт и ряд рудников. Поэтому нам потребуется и проходческое оборудование, и оборудование для монтажа и эксплуатации, и специалисты. Поэтому он должен это учесть. Правда, эти сведения фигурировали и в наших официальных документах, и в журналах. Но моя тайная информация без разрешения, конечно, была шпионской, так как она наталкивала Вюстера, а в связи с этим и фирмы, зная действия Вюстера и передачи не через журнал, а через меня, что это обстоит действительно так, – решали действовать в случае договоров и давить на техническую помощь и на заказы оборудования. В августе Флесса вернулся и сказал, что Вюстер очень доволен этим положением вещей – связью и расстановкой этих шести агентов, но все-таки величина заказов очень ничтожна, а ему известно, что Советский Союз заказывает в Англии, во Франции, т.е. я, Строилов, не популяризирую их, хотя я одну статью в журнале “За уголь Востока” относительно всяческого внимания к иностранным специалистам дал и помещал ряд статей в отношении дел с Германией. Он это объясняет тем, что мало доверия к немцам, около меня работающим, что я один. Необходимо, чтобы я приступил к созданию организации из контрреволюционно настроенных специалистов с тем, чтобы это был голос не одного, а многих. Вот была его директива. В 1933 году поездка совпала с постановлением ЦК и СНК о Донбассе. Я просил передать Зоммерэггеру о том, что ввиду постановления ЦК и Совнаркома о переброске специалистов из центрального аппарата на места трудно удержать многих специалистов, в том числе и немцев, в центральном аппарате. Это – раз. Имеется постановление Правительства и распоряжение Наркома Орджоникидзе о всяческом ограничении импорта. Так что я тут бессилен что-нибудь сделать. Затем сказал, что к созданию организации мною приступлено, но одновременно я указал, что некоторые виды электротехнического оборудования (сигнализация, телефоны, электровозы) мною толкались, поэтому фирмы “Сименс-Шуккерт”, “АЭГ” должны это иметь в виду. И действительно, у них это оборудование было заказано. Нельзя сказать, что эти фирмы поставляют плохое оборудование, оборудование у них хорошее, но в коммерческих ценах и в условиях поставки здесь могло быть, конечно, давление, поскольку наши люди хотели получить оборудование у них, поскольку это обосновано было нами, в частности, мною. 

Третья поездка была в 1934 году, – поездка Зоммерэггера в отпуск, примерно в июне м<еся>це, и я тогда передал – сколько привлечено специалистов из числа советских граждан в контрреволюционную организацию, какие рудники охвачены, что прием шахт в эксплуатацию и их освоение становится вредительским, что не дается возможности получить эффект от капиталовложений и приобретенного за границей и сделанного отечественного оборудования. Что же касается диверсионных актов, то об этом должен был информировать сам Зоммерэггер, поскольку он был не меньше, а больше, чем я, в курсе дела. Кроме того, мною указывалось (правда, тогда это не так рельефно было, как в 1935 г.), что на некоторых рудниках, как, например, на Прокопьевском, в связи с применяющейся системой работы с обрушением был создан ряд пожаров, что может угрожать добыче коксующихся углей для металлургии Востока.

На это последовало указание, что та директива, которая была им дана еще в 1933 году, о чем я забыл упомянуть, о том, чтобы перейти к решительным вредительским действиям, к разрушительным действиям, мною не выполнена. Он называл это кабинетным вредительством и указывал на то, что необходимо интенсифицировать дело, но одновременно он указывал на то, что никакого благородства с моей стороны нет в том отношении, что обещания не выполняются, они лишь теряют время, они могли бы воспользоваться Индией или Китаем, (расчет был на нас в оборудовании), а вы, дескать, ведете коммерческие разговоры с Америкой.

Особенное возмущение в нем вызывало то, что диверсионные акты, о которых говорил Шестов, и о которых буду говорить я, не удалось осуществить. Причем Зоммерэггер (это, может быть, деталь), когда передавал указания, говорил не от имени Вюстера, а указывал – мы.

Последняя моя информация, примерно в сентябре 1935 года, состояла в том, что эксплуатационные работы на основном руднике в Прокопьевске находятся в большом затруднении, очень развиты подземные пожары, что лимитирует добычу угля, проектные мощности на ряде шахт не выполнены совершенно.

Что же касается специалистов, ряд из которых к этому времени удалили, то я указал, что я был бессилен, потому что характер поведения некоторых специалистов был таков, что они уж очень ясно и нахально себя вели. На эту мою информацию никаких директив не последовало, Вюстера в Берлине не было, он был в отъезде и сказал, что передал это дело надежному человеку. Но и в дальнейшем я никаких информаций и директив не получал.

Что касается официального лица, то, конечно, подробнее об этом надо говорить в закрытом заседании. [5] Здесь отмечу только некоторые моменты. Они сводились к тому, что все указания в основном делали упор на расстановку людей. В частности, можно упомянуть инженера Штиклинга [6], который при больших настояниях этого официального лица был послан и рекомендован мною для связи с контрреволюционной организацией в Кемерово. Я понял, что настояние о закреплении в Кемерово этого инженера стало не только из соображений того или иного порядка, но из соображений интересов, которые имелись в отношении Кемеровского комбинатстроя как строительства оборонного значения. Затем было предупреждение мне о том, чтобы я не вздумал поднять какой-нибудь бунт в связи с проведением чисто провокационных мероприятий.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Со стороны кого?

СТРОИЛОВ: Со стороны официального лица.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: В Новосибирске он не говорил о действии официального лица.

ВЫШИНСКИЙ (к Председателю): В данном случае мы имеем дело с заявлением подсудимого СТРОИЛОВА о действиях какого-то официального лица. Я полагаю, что в интересах, подчеркнутых вами, можно не называть это лицо, но сообщить, в чем заключались действия этого официального лица, необходимо. Ваши предупреждения, сделанные вами раньше, мне кажется, действуют в отношении подсудимого СТРОИЛОВА.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимый СТРОИЛОВ ставит этот вопрос на открытом заседании.

ВЫШИНСКИЙ: Не называя данное лицо.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (к СТРОИЛОВУ): Вы желаете повторить те показания, которые давали в Новосибирске на заседании Выездной Сессии, или что-нибудь другое?

ВЫШИНСКИЙ (к ПРЕДСЕДАТЕЛЮ): Вы меня простите, процесс устанавливает определенные требования, и спрашивать подсудимого о том, что он желает говорить, это значит стеснять подсудимого.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Совершенно верно.

ВЫШИНСКИЙ: Прошу занести это в протокол как обстоятельство, стесняющее подсудимого.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Позвольте мне отвечать за свои слова. Подсудимый СТРОИЛОВ, вы желаете говорить о действиях официального лица, которое вы называли на заседании Выездной Сессии в Новосибирске? [7]

СТРОИЛОВ: Да, официального лица.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Учтите только, что на заседании Суда вы не должны называть фамилии официальных лиц, государственных учреждений и представителей.

СТРОИЛОВ: Да. Я могу указать такие примеры. Советский Союз имел в виду, приглашая иностранных рабочих, через них принять [8] методы работ с тем, чтобы советские рабочие работали вместе с ними и наладили лучшую организацию производства и техническую культуру труда. Поэтому самым рациональным способом – это было бы объединение иностранных рабочих и советских рабочих с тем, чтобы мы могли подготовлять кадры из наших советских рабочих. Было преднамеренно поставлено так, чтобы агитировать за то, чтобы ни в коем случае не допускать этого объединения. Иностранные рабочие работали не только отдельно, но получали безусловно лучшие условия работы, инструмент, сжатый воздух, электроэнергию, спецодежду и т.д. И после эти рабочие говорили: “вот отношение к вам – к советским рабочим”. Если вы хотите по-настоящему работать, <вы> должны быть в таких условиях, как мы, т.е. это было, попросту говоря, натравливание советских рабочих на советское правительство. А советские рабочие указывали, конечно, как не заработать в тех условиях, в которые ставятся иностранцы, в условиях таких расценок, спецодежды и всего. Выходит, говорили, что мы какие-то подметала, не такие, как приглашенные из-за границы. Такие бригады были повсеместно, в частности, в шахте <…> [9], в шахте 5-6, в шахте 5-7 Анжеро-Судженского рудника, где были сосредоточены эти рабочие.

Второе. Наши партийные и советские организации не могли оставить иностранных рабочих вне того, чтобы не приобщить их к общей рабочей общественной жизни наших рудников, поэтому убеждались, что в ряде случаев очень и очень много иностранных рабочих не прочь работать у нас в пределах Советского Союза, будучи нашими гражданами, и мне известно, что была поведена отъявленная агитация, почти не прикрытая, с лозунгами о возрождающейся Германии и прочее, с лозунгами, одним словом, фашистскими к тому, что оставление здесь в Советском Союзе рабочих, это будет оставление их на порабощение и т.д. Я не буду перечислять всей этой злостной агитации, но она делалась, и мне это известно, по указаниям официальных лиц.

Третье. Создавались преднамеренно бесконечные конфликты. Есть у нас конфликты друг с другом, без этого нельзя, и в расценках, и в спецодежде, и в условиях труда и т.д., но это придирки ни к чему, и создавались такие конфликты, что иностранные рабочие бросали работу, не работали по 5, 10, 15, 20 дней, начинались разговоры неизвестно через кого, что эти люди, саботажники и неисполнители дисциплины, вновь оказывались на работе, и советские рабочие говорят – кому закон, а кому не закон, я один или два дня не выйду, меня увольняют совершенно.

Затем момент относительно требования представить некоторые наши изобретения, которые были у нас. Вот это те моменты, которые я и просил разрешения у суда огласить.

Вот, значит, моя преступная линия связи с иностранцами.

Дальше я прошу разрешения сказать о связи с троцкистами.

ВЫШИНСКИЙ: Подождите, вы сказали, что, когда фон Берг был в Москве, он вам звонил, и вы даже не понимаете почему.

СТРОИЛОВ: Он звонил мне по телефону.

ВЫШИНСКИЙ: И вы говорите, что не понимали, почему он вам звонил.

СТРОИЛОВ: Не понимал. Просто, может быть, показать, что он свой человек. Я до сих пор не могу объяснить, почему он звонил.

ВЫШИНСКИЙ: А вы ему не звонили?

СТРОИЛОВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: И не имели намерения звонить?

СТРОИЛОВ: Открытку я послал.

ВЫШИНСКИЙ: Открытку послали по поводу чего?

СТРОИЛОВ: Я написал: Герман Васильевич, я благодарю вас, что вы меня приветствуете на родине, я через две недели вернусь в Германию.

ВЫШИНСКИЙ: Он вас приветствует, вы его приветствуете, тогда что вам непонятно, если он вас приветствует?

СТРОИЛОВ: Мне непонятно, почему он звонил, никаких поручений не было.

ВЫШИНСКИЙ: Я думаю, ему нужно было.

СТРОИЛОВ: Он бывалый человек, зря не позвонил бы. 

ВЫШИНСКИЙ: А вы зря не написали бы?

СТРОИЛОВ: Я, когда писал ему открытку, ничего худого не имел.

ВЫШИНСКИЙ: Только хорошее?

СТРОИЛОВ: В связи с фон Бергом ничего хорошего нет.

ВЫШИНСКИЙ: Я поэтому и говорю, а вы говорите – ничего худого не имели. Итак, писать и телефонировать не собирались, кроме открытки. А телефон у вас был его?

СТРОИЛОВ: Он сказал мне.

ВЫШИНСКИЙ: Когда?

СТРОИЛОВ: Вот когда по телефону говорил

ВЫШИНСКИЙ: А вы его записали?

СТРОИЛОВ: Я сейчас не помню, в моей записной книжке там есть.

ВЫШИНСКИЙ: Не торопитесь, до вашей записной книжки мы доберемся.

СТРОИЛОВ: Я записал.

ВЫШИНСКИЙ: Зачем записали, если не собирались звонить?

СТРОИЛОВ: Он сказал, если хотите позвонить – запишите.

ВЫШИНСКИЙ: Для чего телефоны записываются?

СТРОИЛОВ: Для того, чтобы звонить.

ВЫШИНСКИЙ: И вы для того записали, чтобы звонить?

СТРОИЛОВ: Я ему не звонил.

ВЫШИНСКИЙ: Я не знаю, звонили вы или не звонили, а вот что телефон Берга записали, это вы признаете? Разрешите предъявить подсудимому книжку, чтобы он посмотрел. На странице 317-319, нумерация тут какая-то странная, значится: фон Берг, 8-50, доб<авочный> 2-23. Правильно?

СТРОИЛОВ: Правильно.

ВЫШИНСКИЙ: Где остановился фон Берг, вы знаете?

СТРОИЛОВ: Или в Гранд-отеле, или в “Савой”.

ВЫШИНСКИЙ: В каком месяце было?

СТРОИЛОВ: В конце ноября или начале декабря.

ВЫШИНСКИЙ: Год?

СТРОИЛОВ: 1930. 

ВЫШИНСКИЙ: Я прошу суд приобщить к делу справку отеля “Савой”: интурист Берг Г.В. 1874 г. <рождения>, уроженец Германии, германский подданный, коммерсант по профессии, гостиница “Савой”, комната 223 (совпадает с телефоном) с 1 декабря 1930 года, прибыл из Берлина. Сколько времени прожил?

СТРОИЛОВ: По-моему, не менее месяца или около месяца. 

ВЫШИНСКИЙ: А потом куда выехал?

СТРОИЛОВ: Туда, назад в Германию.

ВЫШИНСКИЙ: А вы знали, когда он уехал?

СТРОИЛОВ: Тогда не знал, а после…

ВЫШИНСКИЙ: Что было после, будем говорить после, а теперь – когда уехал, вы знали?

СТРОИЛОВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Как же вы утверждаете, что он был месяц?

СТРОИЛОВ: Потому что, когда он вернулся, он говорил, что я был месяц.

ВЫШИНСКИЙ: А, может быть, две недели?

СТРОИЛОВ: Может быть, я точно не знаю.

ВЫШИНСКИЙ: В справке значится: прибыл 1 декабря, и выехал обратно 15 декабря. Возможно это?

СТРОИЛОВ: Возможно.

ВЫШИНСКИЙ: “В комнате, где проживал Берг, находился телефон 8-50, доб<авочный> 223. Директор гостиницы. Печать и номер.”

Правильно все?

СТРОИЛОВ: Правильно.

ВЫШИНСКИЙ: Так что Берг – это живой человек, не мифическая личность?

СТРОИЛОВ: Нет. Так же как я называл и других – это живые люди.

ВЫШИНСКИЙ: Хорошо. Теперь насчет Вюстера. Эта книжечка ваша? Предъявите, пожалуйста. (Строилову предъявляется записная книжка в темно-красном переплете).

СТРОИЛОВ: Да, эта книжка моя.

ВЫШИНСКИЙ: А что написано в книжке, это вашей рукой написано?

СТРОИЛОВ (Читает в записной книжке): “Вюстер, Армштрассе <…> [10]”  

ВЫШИНСКИЙ: Домашний адрес Вюстера?

СТРОИЛОВ: Домашний.

ВЫШИНСКИЙ: Почему у вас домашний адрес Вюстера?

СТРОИЛОВ: Потому что он сказал, когда был…

ВЫШИНСКИЙ: Нет, нет, – “он сказал”, – он мог вам черт знает что сказать.

СТРОИЛОВ: Нет, нет.

ВЫШИНСКИЙ: У него бывали по этому адресу?

СТРОИЛОВ: Я уже показывал, что я 2 апреля говорил с ним у него на квартире.

ВЫШИНСКИЙ: Один раз были у него?

СТРОИЛОВ: Один.

ВЫШИНСКИЙ: После того, как записали этот адрес, или до этого?

СТРОИЛОВ: После. Он мне его в Берлине сказал, и я по этому адресу пошел.

ВЫШИНСКИЙ: Он сказал в Берлине, и вы там же записали? 

СТРОИЛОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Для каких целей, почему ходили на квартиру? Где вы должны были по служебном делам с ним встречаться?

СТРОИЛОВ: По служебным делам на нейтральней почве.

ВЫШИНСКИЙ: Как это на нейтральной почве?

СТРОИЛОВ: Скажем, в конференцзале в гостинице.

ВЫШИНСКИЙ: Вам как командированному за границу советскому инженеру разрешалось разъезжать по частным квартирам иностранных граждан и с ними вести интимные отношения?

СТРОИЛОВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Однако вы были на квартире у Берга?

СТРОИЛОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Я прошу суд приобщить к делу вот этот адрес и телефон вот из этого официального издания (предъявляет суду большую книгу в красном переплете), страница 206, под № 8563 значится Вюстер Армштрассе и адрес этого Вюстера, который обозначен и в записной книжечке Строилова.

Вы подтверждаете это, Строилов?

СТРОИЛОВ: Да, подтверждаю.

ВЫШИНСКИЙ: Официальное издание.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Какой год?

ВЫШИНСКИЙ: Там обозначено.

Дальше, предъявите подсудимому Строилову вот эту черную книгу (Строилову предъявляется книга типа конторской книги в черном переплете). Что это за черная книга?

СТРОИЛОВ: Это мой дневник.

ВЫШИНСКИЙ: Где вы его вели?

СТРОИЛОВ: За границей вел его.

ВЫШИНСКИЙ: В каком году?

СТРОИЛОВ: Все время, пока жил.

ВЫШИНСКИЙ: Вашей рукой записано?

СТРОИЛОВ: Тут все…

ВЫШИНСКИЙ: Вы, пожалуйста, раньше посмотрите, на доверии не основывайтесь. 

СТРОИЛОВ: Здесь все мое, чего там.

ВЫШИНСКИЙ: Ваше?

СТРОИЛОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И там вашей рукой написана встреча с Вюстером и Бергом?

СТРОИЛОВ: Все это записано, когда я был в Германии, и лишь может быть только, когда в СССР приехал, я тут продолжал месяца два. Это уже здесь, в СССР.

ВЫШИНСКИЙ: Когда это все было?

СТРОИЛОВ: В 1930-1931 г.

ВЫШИНСКИЙ: Тогда же и записывалось?

СТРОИЛОВ: Тотчас.

ВЫШИНСКИЙ: Хорошо. Верните мне эту книжку обратно. Эта книга приобщена к делу в качестве одного из вещественных доказательств. Я прошу суд обратить внимание на страницу 23-ю, где содержится встреча с Бергом, на страницу 27-ю, где содержится ссылка на разговор с Бергом, на страницу 27-ю, где содержится ссылка на письмо Вюстера, на страницу 33-ю, где содержится также ссылка на Вюстера, на страницу 35-ю, где содержится ссылка на того же Вюстера, на страницу 43-ю, где содержится ссылка на Зоммерэггера. О том, какого характера были эти встречи и разговоры, вам вчера излагал подсудимый Строилов. Прошу обратить внимание, что эти встречи подтверждаются в дневнике от 1931 года.

СТРОИЛОВ: 1930 и 1931 года.

ВЫШИНСКИЙ: Теперь давайте перейдем к вашей вредительской диверсионной деятельности.

СТРОИЛОВ: С немцами?

ВЫШИНСКИЙ: Без немцев же не обходилось?

СТРОИЛОВ: Нет, тут, видите ли, немцы, троцкисты…

ВЫШИНСКИЙ: И все прочие.

СТРОИЛОВ: Нет, не все прочие, а те специалисты.

ВЫШИНСКИЙ: Меня интересуют преступные действия и, естественно, что, если вы говорите о каком-нибудь преступлении, то говорите, где оно было совершено, когда оно было совершено, кем оно было совершено, почему и для чего. Эти вопросы, пожалуйста, осветите. Возьмите хотя бы основные, наиболее существенные моменты. Если станете перечислять все, то мне представляется, что нам не хватит и двух заседаний.

СТРОИЛОВ: Да, преступных действии было совершено много. Тогда я вам, гражданин прокурор, уже не разграничивая, укажу частично. Об этом уже вчера указывал Шестов, и он не мог не указывать, потому что план вредительской разрушительной работы составлялся вместе с ним как представителем западносибирского центра троцкисткой организации. На деталировке я останавливаться не буду, потому что отчасти делал ее я, отчасти те приглашенные мной специалисты, которые были на местах.

К чему сводилась эта работа? Сначала о диверсионных мероприятиях, о диверсионных актах, хотя я должен сказать, что и некоторые вредительские мероприятия трудноотличимы от диверсионных. Я подтверждаю, что была попытка и подготовка к взрыву копра на шахте 5-6. Это должен был осуществить иностранный специалист Шебесто. О Шебесто в 1932 году меня предупредил Зоммерэггер, который говорил, что его, Шебесто, – нужно связать с Шестовым. Я удивился, почему он нам указывает Шебесто, но особенно спрашивать не стал. Когда был Шестов в Новосибирске, то я ему указал, что к вам явится Шебесто от моего, Строилова, имени и вы помогите ему. Равным образом было предупреждение и Шебесто, не мое лично, а через Зоммерэггера.

ВЫШИНСКИЙ: Боюсь, подсудимый Строилов, что вы опять очень подробно будете рассказывать, так что мы не уложимся ни в какое время. Моя просьба такова: назовите – какой диверсионный акт, как был организован, кем, кто принимал участие, каковы были последствия и так далее. А потом – дополните, если надо будет давать объяснения.

СТРОИЛОВ: Был намечен диверсионный акт – взрыв копра на шахте № 5-6. Почему именно на шахте № 5-6? Потому что в тот момент шахта 5-6 была одной из основных, поставлявших уголь металлургии с Прокопьевского рудника.

ВЫШИНСКИЙ: Это – то, о чем вчера говорил Шестов?

СТРОИЛОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Повторять не следует. Если можете – дополните.

СТРОИЛОВ: Я хочу указать, что в отношении задания на диверсионные акты у немцев в 1932 году была какая-то особая линия, помимо тех заданий, которые я непосредственно получал от Вюстера. На мой вопрос Зоммерэггеру, чем объяснять такую политику, он мне сказал, что у них имеется своя линия. Меня связал Шебесто и Шестов.

Второе: были неоднократные попытки в краже чертежей из центрального управления и зарисовок испытываемых в промышленной обстановке механизмов, являвшихся нашими советскими изобретениями. Это относится к отбойному молотку, имеющему огромное значение и преимущества по сравнению с воздушным, к буровой машине, дающей величайшие преимущества при подготовительных работах, а также к двум моим изобретениям – о машинной посадке и <…>[11] рубке. Ввиду больших притязаний на это дело, пришлось, сославшись на то, что они на учете Совета Труда и Обороны, засекретить. Но я не могу сказать точно, получили немцы это самостоятельно или нет, получили ли они эти изобретения.

Затем намечалось то, что уже упоминалось Шестовым (правда, это уже осуществлялось через немцев, которые работали не в Кузнецком бассейне, а на Сталинском комбинате), поджечь станцию. Как сообщил мне в последующем Зоммерэггер, оказалось, что промежуточная перегородка в машинном зале действительно стала загораться.

Затем, поставлено было прохождение подземных выработок на той же шахте 5-6 таким путем, что это полностью лишало возможности осуществить электровозную откатку из-за того, что подъем выработки был взят не 5/1000, а 4/100, и это оттянуло введение электровозной откатки почти на год.

Затем была предложена так называемая система Шеф-фло – по имени трех немецких авторов: Шебесто, Флесса и Отто. Мне из литературы известно, и поскольку я с мощными пластами соприкасался, что она дает потерю 80% угля и дорогой уголь. Я это отношу к диверсионным актам, потому что был поднят величайший бунт, включая Ворошилова. Поскольку шахта носила его имя, эти три лица решили обратиться прямо к Наркому Обороны, прося его защиты. И так как это было слишком нагло и открыто, то пришлось, при вмешательстве бывшего тогда управляющим Рухимовича, это отклонить.

Затем, были попытки доказать, и внешне, технически это получалось как будто бы правильно, вообще прекратить все работы на верхнем горизонте в Прокопьевске, указывая на то, что этим может быть предохранено дальнейшее возгорание угля, поскольку не будет связи подземных выработок с воздухом.

Это, гражданин прокурор, я перечисляю все акты, которые осуществились немцами.

Затем, заведомо преступно были скорректированы скреперные лебедки для быстрого форсирования разгрузки угольных складов. На шахтах Коксовая и шахте 9-15 в первый же день их установки они рассыпались. Таким образом, шахты из-за лимита в этих погрузочных устройствах не могли давать нужной добычи и своевременно выполнять кондицию по поставкам угля.

Затем на шахте Коксовая, на шахте 7 маркшейдером Отто проводились так неправильно все маркшейдеровские работы, не было предохранительных приспособлений против пожаров, что приводило к переходу пожара с одного участка на другой.

На шахте Коксовая (даже трудно понять, как это было доказано) монтаж компрессоров производился таким образом, что фундамент компрессоров был наглухо связан с фундаментом здания. Это приводило к тому, что все компрессора, установленные так, работать не могли, ибо получалось такое дрожание, что здание вот-вот должно было развалиться. Поэтому вынуждены были пускать только часть компрессоров.

На шахте им. Рухимовича или, как ее попросту зовут, “Манеиха”, проводилась работа инженером Вебером. Несмотря на то, что нужно было очень форсированно проходить наклонную выработку, уклон для вскрытия нижнего горизонта для получения коксующихся углей в течение 4-х месяцев в 1935 и в начале 1936 года прошли только один метр, и это повлекло за собою недопоставку коксующихся углей.

В проектном отделе инженером Маст<…> [12] проектировались погрузочные устройства в виде передвижных платформ и затем грейферные краны не двухстворчатые, а многостворчатые, такие, которые никакого результата дать не могут и лишь затягивали время и средства. Расчет был на то, чтобы эти механизмы, изготовляемые только в Германии, получать оттуда.

В течение 2-х лет инженер Хауэр, совершенно игнорируя достоинства механизмов английских “Детлей” и затем американских по обогащению угля, занимался перепроектировками только тех механизмов, которые изготовляют “Г-Теч”, “Файнгельд” в надежде на то, что эти механизмы впустят оттуда. Причем в результате этих перепроектировок в течение 4-х месяцев не получили даже опытной установки, поднимались неоднократные вопросы с доказательствами и посылкой их даже в центр о том, чтобы всячески содействовали в смысле подачи электроэнергии на руднике. Причем со стороны государственной районной станции кольцеваний. В связи с этим указывали на опыт Германии, на то, что там используют отходы и отбросы для парового хозяйства. И это настояние на паровом хозяйстве, оно лишь размагничивало людей центрального аппарата с тем, чтобы своевременно был поднят разговор об обеспечении электроэнергией рудников, поскольку в этом отношении на Кемерово перспективы были явно недостаточные. В отношении горных работ здесь проводились меры, которые дискредитировали применение простой, могущей быть выполненной закладки. Все настояния были направлены к тому, чтобы и я в этом отношении тоже принимал большое участие. Все было обосновано на полном механизировании закладки, которая технически была правильной, но осуществление ее вызвало бы неизбежный заказ компрессоров, электровоза и других машин за границей – в Германии, потому что только она их изготовляла. Затем, со стороны ФЛЕССА не принималось абсолютно никаких мер, кроме компрометации завода КУЛИКОВА [13], изготовлявшего наши аккумуляторные батареи, и затем всяческое указание на необходимость восполнить оборудование электротехническое из-за границы. Я не могу сказать, и это было бы неправильно совершенно, что из 70 чел<овек>, которые у нас работают немецких граждан, все были вредителям-диверсантами. Вовсе нет. Дело, конечно, не в нас, но эти факты вредительской деятельности, перечисленные мною, относятся к тем лицам, которых я упоминал и которые связаны со мною, – это 6 человек, а также те лица, о которых упоминал еще ШЕСТОВ. Зато можно указать на ШТИКЛИНГ<А>, который работал на шахте “Северной” и вел там работу таким образом, что всячески тормозило работу и не давало возможности выполнять эти работы – это по геологическим трещинам, где давалось большое количество воды, получалась жижа <…> прохождение <…>, которое исключает возможность механизированной откатки. Также можно привести еще пример М<…> [14], не указанный Шестовым, относительно предложения им вскрыть так называемую федоровскую часть отвода, скрыв тем самым утаивание возможностей, которые были недалеко от стволов шахт. В методах этой работы сказывались или ссылки на опыт Германии как большого, непревзойденного авторитета, или, наоборот, некоторые из них делали вид, что воодушевлены очень нашим большим строительством и поэтому давали предложения просто чудовищного порядка, но все это отнимало время и не давало возможности практической работы. Я обо всех этих вещах знал, был в курсе дела.

ВЫШИНСКИЙ: Насчет шахты Центральная.

СТРОИЛОВ: Сейчас та часть, которая относится к так называемой русской части.

ВЫШИНСКИЙ: Это неважно.

СТРОИЛОВ: Прежде всего я должен сказать о нашем планировании. В нем были заложены такие положения, которые неизбежно должны давать себя чувствовать через 3-5 лет. Руководство там проводилось троцкистом Плешковым, а проверка со стороны троцкиста Зайдмана [15], но я был в курсе дела. Это относилось к некомплектности. Это было, скорее, не вредительство, а диверсия, потому что каждая шахта планировалась и проектировалась как таковая, как будто отводы принадлежали отдельным хозяевам и без учета подвижных путей, электроэнергии, дорог, и получалось такое положение, что шахты мы сдавали в эксплуатацию, а работать они не могли, потому что или находились под водопроводом, или под железной дорогой, или под кладбищем и т.д. Затем было такое положение, что были разные марки угля, в особенности в Кузбассе. На одной шахте мы имели 3-4 разных марки угля, имеющих разное назначение, и в результате при сдаче в эксплуатацию мы путались с этими марками и подводили металлургию. А если прибавить сюда и вредительское направление работы, то будет понятно. Затем, базируясь на том, что угли Кузнецкого бассейна вообще очень хороши, а породы будет очень мало, на ряде шахт не предусмотрели пустой породы, и когда в натуре ее отказались выдавать, то это затруднило положение. Нужно было выдавать или в тех плитах и <…> [16] в которых выдают уголь, и это загрязняло, или совершенно не выдавать. В некоторых случаях было не предусмотрено совершенно такой элементарной закладки, переработки пространства, которое было <…> [17] потому что у нас некоторое посты [18] мощные, работать там можно было, но принимая тысячи предосторожных мер. В некоторых условиях предусмотрены деревянные перекрытия в тех местах, где этого нельзя было делать, они подгнивали, или в тех местах, где было деревянное перекрытие, при движении 1-2-тонных вагонов постоянно угрожало опасностью провала или пожара.

Что касается шахты “Центральной”…

ВЫШИНСКИЙ: А в области состояния Кемеровского рудника, как вы находили, до какого состояния довели его?

СТРОИЛОВ: Я там, гражданин Прокурор, был в 1935 году в последний раз. Был вызван туда управляющим рудником, потому что общественные и партийные организации стали косо смотреть на ведение осуществлявшихся там работ, и он просил меня лично приехать как главного инженера треста. Я работы нашел в очень плохом состоянии. Выработка сдавлена, которая не давала возможности открывать забои, вагоны и электровозы не давали возможности нормально доставлять лес. Ухудшили вентиляцию. Вовсе не было выдержано соотношение пластов месторождения. Вопрос вентиляции был запущен как в смысле местного проветривания, также своевременных замеров, недостаточное количество инертно-сланцевой муки и т.д. Те капитальные работы, которые нужно было проводить для второго горизонта, не проводились. Я ездил по ряду рудников, но такого состояния работы нигде не видел. Поэтому я вынужден был признать, что эта работа просто безобразна, и она явилась, главным образом, следствием вредительской работы, которая там осуществлялась группой Пешехонова, заместителя главного инженера, но участника контрреволюционной организации, мною привлеченного. Я был вынужден ему сказать, чтобы он работал с головой и прекратил такую оголтелость и перестал так поступать, как он поступал. Дал ряд указаний ему с тем, чтобы он выправил положение. Ему лично и потом на официальном заседании дал указания о принятии ряда технических правильных мер. Но состояние шахты было безобразно и доведено оно было совместными усилиями контрреволюционных инженеров и троцкистов, которые там работали. Эти мои указания выполнены не были несмотря на то, что были отпущены деньги и был ряд предписаний. Пешехонов мне в Москве в 1936 г., докладывая о состоянии Кемеровского рудника, дал такую картину, из которой я увидел не улучшение положения, а, в лучшем случае, стабилизацию на месте и даже ухудшение.

На вопрос, почему он мер никаких не принял, когда мое личное распоряжение об этом было и как руководителя контрреволюционной организации, и как главного инженера (в зале смех), – он ответил, что он решил сам, потом поговорил с моим заместителем Андреевым, Начальником капитальных работ, и они решили не улучшать, полагая, что я возражать не буду (в зале смех).

ВЫШИНСКИЙ: А вы как? 

СТРОИЛОВ: Я возражал,

ВЫШИНСКИЙ: Почему вы возражали?

СТРОИЛОВ: Да потому что это уже оголтелость форменная. 

ВЫШИНСКИЙ: Чересчур?

СТРОИЛОВ: Чересчур,

ВЫШИНСКИЙ: Опасно?

СТРОИЛОВ: Опасно, потому что кругом люди с головой и понимают, что так нельзя работать.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, перехлестнули?

СТРОИЛОВ: Перехлестнули.

ВЫШИНСКИЙ: А вы хотели…

СТРОИЛОВ: Нет, я того, что там было, не хотел. 

ВЫШИНСКИЙ: А вы чего хотели?

СТРОИЛОВ: Я?

ВЫШИНСКИЙ: Да, вы.

СТРОИЛОВ: Я хотел, чтобы процентов на пять добычи было меньше.

ВЫШИНСКИЙ: Поменьше немножечко?

СТРОИЛОВ: Себестоимость копеек на 50 больше.

ВЫШИНСКИЙ: Почему это вы так рассчитывали, прикидывали, – на 5% добычи меньше, на 50 копеек себестоимость больше и т.д.?

СТРОИЛОВ: Потому что это не так заметно (в зале смех).

ВЫШИНСКИЙ: Для безопасности?

СТРОИЛОВ: Да, если уж так говорить, – правильно, для безопасности.

ВЫШИНСКИЙ: Продолжайте.

СТРОИЛОВ: Так вот, это, собственно, центральное.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Суд удовлетворяет ходатайство Прокурора – приобщить к делу справку директора гостиницы “Савой” о том, что там проживал иностранный гражданин Берг. Справка заверена директором гостиницы и имеет печать.

Равным образом суд удовлетворяет ходатайство Прокурора о приобщении к делу телефонно-адресной книжки германского государства, VII издание, том II.

Объявляется перерыв на 20 минут.

Перерыв.

 

* * * 

 

КОМЕНДАНТ: Прошу встать, суд идет. 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Садитесь, пожалуйста.

Заседание продолжается. Товарищ Вышинский, вы имеете какие-нибудь вопросы?

ВЫШИНСКИЙ: К Строилову у меня вопросов нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: У защиты имеются какие-либо вопросы к Строилову? (У защиты вопросов не имеется).

ВЫШИНСКИЙ: Я хочу просить суд в связи с показаниями подсудимого Строилова относительно его связей в Москве с рядом немецким инженеров, в частности, с Вюстером, Бергом, Флесса и Шебесто, приобщить к делу 4 въездных производства, т.е. производства иностранного отделения Админист<ративного> отдела Президиума Московского Областного Исполнительного Комитета по поводу въезда и места жительства этих инженеров в СССР – это первое.

Второе. Я хочу просить суд предъявить Строилову 20 фотоснимков разных лиц иностранцев и спросить его по этим снимкам, кого каждый снимок изображает из этих инженеров: Вюстера, Берга, Флесса, Шебесто, – для того, чтобы не было никаких сомнений в том, что эти лица действительно существуют, находились в той связи, как это показывает Строилов. Значит, четыре въездных производства, 20 фотоснимков, причем на каждом фотоснимке никаких фамилий не имеется. Я прошу это установить.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Суд считает целесообразным, чтобы Строилов в случае опознания сделал бы собственноручную надпись фамилий на обороте этих снимков.

ВЫШИНСКИЙ: Я прошу, чтобы Строилов на обороте фотоснимков написал фамилии этих лиц. То же самое я прошу предъявить для опознания Шестову.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Те же снимки?

ВЫШИНСКИЙ: Те же снимки.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Суд определяет удовлетворить ходатайство прокурора и приобщить к делу 4 въездных производства иностранного отделения Административного Отдела Президиума Московского Областного Исполнительного Комитета на получение права въезда и проживания в СССР Райнгольда Вюстера, въездное производство на Шебесто, въездное производство для получения вида на жительство для проживания в СССР Германа Берга и четвертое производство того же Иностранного отделения Административного Отдела Моссовета на въезд в СССР Вильгельма Флесса.

Товарищ секретарь, предъявите подсудимому Строилову эти 20 фотоснимков (фотоснимки предъявляются подсудимому).

СЕКРЕТАРЬ КОСТЮШКО предъявляет подсудимому Строилову фотоснимки.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимый Строилов, в отношении лиц вам известных напишите фамилию лица, изображенного на снимке, вашу подпись и дату. 

СТРОИЛОВ (рассматривает снимки): По-моему, это – Шебесто.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы предполагаете или твердо уверены, что это – Шебесто?

СТРОИЛОВ: Да, это Шебесто.

Это – инженер Дейльман – сын предпринимателя Дейльмана.

ВЫШИНСКИЙ: Инициалов предпринимателя Дейльмана не знаете?

СТРОИЛОВ: Нет.

Это – фон Берг. Только я обычно его в сером костюме видел, а здесь он – в черном. 

Это – Вюстер.

Это – Флесса.

ВЫШИНСКИЙ: Таким образом, из этих 25-ти фото-снимков вы только четырех опознаете?

СТРОИЛОВ: Пять: фон Берга, Шебесто, Флесса, сына Дейльмана и Вюстера.

ВЫШИНСКИЙ: Меня интересуют четыре лица. Я прошу удостоверить, соответствуют ли опознанные Строиловым на этих фотоснимках лица, соответствуют ли эти фотокарточки тем, которые имеются в официальных документах въездных производств, или не соответствуют?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Удостоверяется, что фотокарточка, по которой подсудимым Строиловым опознано изображение фон Берга, вполне соответствует карточке, имеющейся в въездном производстве административного отдела Моссовета и наклеенной на вид на жительство для иностранца.

ВЫШИНСКИЙ: Прошу указать номер въездного производства.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Номер вида на жительство – 257199. Вид на жительство выдан германскому гражданину БЕРГУ Герману для временного проживания в СССР на один месяц, считая с 24 октября 1929 года.

ВЫШИНСКИЙ: Год удостоверения на жительство?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Выдано Московским административным отделом 24 октября 1929 года. Карточка, наклеенная на этот вид на жительство, вполне соответствует той карточке, которая была предъявлена Строилову и в которой последний опознал Берга.

Фотокарточка, в которой подсудимый Строилов опознал Вюстера, вполне идентична той карточке, которая имеется в въездном производстве Иностранного отдела Моссовета, содержащем ряд анкет и других документов в отношении германского подданного Вюстера. Производство за № 186929 от июня 1931 года.

Фотокарточка, в которой подсудимый Строилов опознал гражданина Флесса, вполне идентична и соответствует карточке, наклеенной на анкету и подписанной Вильгельмом Флесса. Анкета заполнена Флесса, если я не ошибаюсь, 11 сентября. Год не вполне разборчив, не то 1930, не то 1931 г. Есть другой документ, датированный апрелем 1935 года, в отношении того же гражданина Вильгельма Флесса. Карточка, опознанная Строиловым, вполне соответствует карточке, наклеенной на анкету, подписанную гражданином Флесса.

В деле административного отдела Моссовета при получении въездной визы гражданином Шебесто имеется фотоснимок на анкете, подписанной Шебесто. Этот фотоснимок вполне соответствует тому снимку, который был предъявлен Строилову и в котором он опознал Шебесто.

(К тов. Вышинскому) Вы просите предъявить еще подсудимому Шестову?

ВЫШИНСКИЙ: Я прошу суд удостоверить, что в этом же въездном производстве Берга имеется заявление о регистрации его визы на въезд, датированное 30 ноября 1930 года.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Да, удостоверяю, что в выездном производстве на гражданина БЕРГА имеется заявление от 30 ноября 1930 г., адресованное адмотделу Мосисполкома.

ВЫШИНСКИЙ: ШЕСТОВУ придется предъявить фотоснимки.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Придется предъявить другие экземпляры. (Секретарь предъявляет ШЕСТОВУ снимки).

ШЕСТОВ: На этой фотографии я узнаю ФЛЕССА. На этой фотографии я припоминаю ШЕБЕСТО.

ВЫШИНСКИЙ: Как-то очень скромно – припоминаю. Он это или не он?

ШЕСТОВ: Да, он. Это директор фирмы “Фрейлих-Клюпфель-Дейльман”.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (зачитывает): удостоверяю, что фотоснимок, в котором ШЕСТОВ опознал ФЛЕССА, имеется в производстве адмотдела Моссовета… Фотоснимок, в котором подсудимый ШЕСТОВ признал ШЕБЕСТО, имеется в делопроизводстве адмотдела Моссовета… Что касается снимка директора фирмы “Фрейлих-Клюпфель-Дейльман”, то у меня нет соответствующего документа, который можно сверить.

Какие еще есть вопросы?

ВЫШИНСКИЙ: У меня не вопрос, а просьба к подсудимому обратить внимание на том 55, л.д. 432, я не буду его зачитывать, о чем говорил СТРОИЛОВ в апреле 1933 г. В этом акте говорится о причинах пожара – пожар был умышленный, от соединения электропроводов.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (к СТРОИЛОВУ): Подсудимый СТРОИЛОВ, у вас нет вопросов?

СТРОИЛОВ: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: У защиты нет вопросов?

<ГОЛОСА> ЗАЩИТЫ: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Приступаем к допросу подсудимого НОРКИНА.

Подсудимый НОРКИН, показания, которые вы дали прошлый раз в яваре этого года, вы подтверждаете?

<НОРКИН: Да.>

ВЫШИНСКИЙ: Какую должность вы занимали в Кемерово?

НОРКИН: Начальник Кемеровокомбинатстроя.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, на Кемеровском строительстве вы были главное лицо?

НОРКИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Кто вас направил туда на эту должность?

НОРКИН: Наркомат Тяжелой Промышленности.

ВЫШИНСКИЙ: Нет, Наркомат Тяжелой промышленности – это большое учреждение, а непосредственно?

НОРКИН: Пятаков.

ВЫШИНСКИЙ: С какими целями?

НОРКИН: Тогда еще вопрос так не стоял.

ВЫШИНСКИЙ: Т.е. как так?

НОРКИН: Меня послали туда, потому что химическая промышленность, где я работал до этого, у меня были там некоторые трудности и неполадки, и посылка в Кемерово, очевидно, преследовала известную цель, которая потом стала для меня ясна, но в момент посылки я ее не знал.

ВЫШИНСКИЙ: Когда вам стало ясно и что вам стало ясно?

НОРКИН: В 1933 году стало ясно, что основа моей посылки в Кемерово заключается в том, что я должен выполнять подрывную работу на важнейшем объекте химической промышленности, имеющем огромное оборонное значение. Распространяться об этом, я думаю, нет смысла.

ВЫШИНСКИЙ: Нет нужды, мы уже говорили. Вам было ясно, что вы для этого посланы?

НОРКИН: Стало ясно.

ВЫШИНСКИЙ: Из каких обстоятельств стало ясно?

НОРКИН: Это мне стало ясно из тех заданий, которые я получил как член троцкистской организации от непосредственно руководившего моей работой подсудимого Пятакова.

ВЫШИНСКИЙ: Что же вам сказал Пятаков, кратко, чтобы не повторять того, что было уже сказано.

НОРКИН: В основном это сводилось к тому, чтобы вести работу, сводящуюся к задержке этого строительства в целях подрыва государственной мощи.

ВЫШИНСКИЙ: Это основное?

НОРКИН: Это основное в двух словах.

ВЫШИНСКИЙ: Говорили что-нибудь о капитальных вложениях, и какая позиция у вас должна быть?

НОРКИН: Такая, чтобы при больших капиталовложениях иметь меньше эффекта, причем капиталовложения направлять не на основные объекты, а на менее важные.

ВЫШИНСКИЙ: Т.е. омертвлять эти капиталы, как это называлось по старым процессам вредителей?

НОРКИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Говорилось ли что-нибудь о мобилизационной готовности различных агрегатов, имеющих оборонное значение? 

НОРКИН: То, что я сказал, это подтверждаю. Комбинат этот имеет оборонное значение. Часть средств от этого объекта отвлекается, следовательно, это сводится к ослаблению оборонных объектов.

ВЫШИНСКИЙ: Говорилось ли о том, какую позицию вы должны занять в отношении этих всяких объектов?

НОРКИН: В качестве основного метода выполнения такого рода работы предусматривалось вести частую перепроектировку предприятий, главным образом, под предлогом увеличения мощности или рационализации, и <под> всякими иными благовидными предлогами фактически оттянуть проектные работы и сделать это поводом для задержки строительства.

ВЫШИНСКИЙ: Так прямо и говорилось?

НОРКИН: Я это несколько расшифровываю. Не следовало нам в разговоре это подробно очень оговаривать, ибо это достаточно ясно.

ВЫШИНСКИЙ: Все эти установки были вам даны Пятаковым?

НОРКИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: В каком году?

НОРКИН: В виде установки я получил в 1933 году.

ВЫШИНСКИЙ: Когда вы были назначены на Кемерово?

НОРКИН: В 1932 году.

ВЫШИНСКИЙ: Примерно через сколько времени после вашего назначения?

НОРКИН: Примерно около года или несколько менее, около 10 месяцев.

ВЫШИНСКИЙ: А при вашем назначении с вами вел Пятаков разговоры о преступной организации, в которой он и вы участвовали? 

НОРКИН: Я до этого был вовлечен в организацию.

ВЫШИНСКИЙ: Я спрашиваю вас не об этом, нам известно, когда были вы вовлечены в организацию. Меня интересует, когда вы получили назначение на Кемерово, с вами вел Пятаков разговоры о ваших подпольных преступных действиях или нет?

НОРКИН: Я этого не могу сказать, я этого не помню. 

ВЫШИНСКИЙ: Говорите то, что можете сказать.

НОРКИН: Насколько я помню, я с Пятаковым перед отъездом не разговаривал, а разговаривал с другим работником наркомата, с товарищем Павлуновским.

ВЫШИНСКИЙ: О чем?

НОРКИН: Который фактически был как бы официальным руководителем этого строительства, и он меня отправлял и снаряжал в Кемерово.

ВЫШИНСКИЙ: Снаряжал по официальной линии?

НОРКИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: О чем говорили?

НОРКИН: Он дал указания, как вести работу в соответствии с теми задачами, которые стояли перед строительством.

ВЫШИНСКИЙ: То есть ту вашу работу на Кемерово, на которую вы официально назначались?

НОРКИН: Я подчеркиваю, что перед отъездом я с Пятаковым не разговаривал, а получил указания от Павлуновского, который ничего общего с нашей контрреволюционной деятельностью не имел.

ВЫШИНСКИЙ: Ничего общего Павлуновский с вашей деятельностью не имел?

НОРКИН: Нет, я говорю о служебной.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, вы ехали в Кемерово со старыми установками, которые вы получили от Пятакова еще раньше, когда именно?

НОРКИН: Я исчисляю оформление свое в организацию с 1931 года. В 1931 году и были получены все основные установки троцкистской организации.

ВЫШИНСКИЙ: После возвращения Пятакова из-за границы?

НОРКИН: Когда я слушал показания подсудимого Пятакова, я взвешивал, как это происходило, и я должен сказать, что я не могу оспаривать, что они были после приезда его из-за границы. Хотя я в своих показаниях назвал более ранний период, но я на этом не настаиваю. Причем я тогда оговорился, что точно не помню месяц. Мне казалось, что это было несколько раньше. Сейчас я должен подтвердить, что тут некоторые неточности.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, это было, очевидно, как вы сейчас припоминаете…

НОРКИН: Это было в конце 1931 года, а не в первые месяцы.

ВЫШИНСКИЙ: А в 1932 году у вас было свидание с Пятаковым?

НОРКИН: У меня свиданий с Пятаковым было очень много.

ВЫШИНСКИЙ: А в 1932 году?

НОРКИН: И в 1931 и в 1932 и в 1933…

ВЫШИНСКИЙ: А во время разговоров возвращались к разговору об этой преступней деятельности?

НОРКИН: По-моему, у нас, как правило, ни одна встреча не проходила без разговора о нашей деятельности.

ИНТИНСКИЙ: Что было предметом Вашего разговора?

НОРКИН: В 1932 году никаких особых указаний от Пятакова по Кемерову я не получал, тем более что я уехал в 1932 году в конце года. Я помню, я застал очень большие морозы, которые бывают либо в третьей декаде декабря, либо в первой декаде января.

ВЫШИНСКИЙ: А в последующем?

<НОРКИН:> Наиболее определенный разговор, где были сформулированы для меня конкретные задания по Кемеровскому комбинатстрою, относится к 1933 г., о чем я показывал в своих показаниях, а затем в ряде последующих разговоров, имеющих характер бесед о нашей совместной деятельности, причем я должен напомнить относительно разговора в средине 1935 г., когда были даны более резкие установки на усиление подрывной работы. Должен напомнить разговор недавно, перед моим арестом в июне 1934 г., где я получил то самое задание о проведении взрывов и поджогов во время войны, о чем я давал уже показание на суде,

ВЫШИНСКИЙ: С Ратайчаком у вас была какая-нибудь связь?

НОРКИН: С Ратайчаком у меня прямых связей не было несмотря на то, что Ратайчак был у меня в Кемерове.

ВЫШИНСКИЙ: Почему?

НОРКИН: Я уже в последующем узнал о том, что Ратайчак – свой человек.

ВЫШИНСКИЙ: Когда в последующем?

НОРКИН: Следовательно, после того, как Ратайчак был в Кемерове. Это было в конце 1935 г.

ВЫШИНСКИЙ: Как вы это узнали, почему?

НОРКИН: Я это узнал, потому что я получил одно указание от Ратайчака и это, как оказалось, имело ту же самую цель, какая стояла передо мной, но которая по тактическим соображениям расходилась с теми соображениями, которые я имел. Если потребуется, я могу конкретно сказать, о чем идет речь. Речь идет о строительстве завода Олсула на правом берегу. Мы имели его в виду строить по определенному проекту, обычному, я бы оказал, проекту, по которому многие предприятия в нашей стране уже построены, а задержки этого строительства мы имели в виду добиться обычным путем. Ратайчаком был поставлен вопрос, чтобы обязательно применить новые методы, еще у нас не осуществлявшиеся, базирующиеся на приобретении заграничной технической помощи. Это было довольно благовидным предлогом, но это было связано с обязательным взрывом фундамента, с существенной переделкой. Одним словом, шума было много, но это не давало никакого эффекта. Я пробовал протестовать против этого и считал, что этого не нужно делать, но получил указание, что нужно слушаться Ратайчака, ибо Ратайчак свой человек. Вот что я могу в этой части сказать.

ВЫШИНСКИЙ: Что же вами сдельно в области вредительства конкретно?

НОРКИН: В этой части я хотел… 

ВЫШИНСКИЙ: В порядке итогов. 

НОРКИН: В порядке итогов, основной итог заключается в том, что строительство важнейших объектов, имеющих оборонное значение, притом на Востоке нашей страны, задержано было осуществлением и, следовательно, та польза, которая могла быть получена от этих предприятий, она сегодня отсутствует. Вог главный итог. Все остальное было направление на получение этого итога. Я могу привести несколько примеров, сказать более подробно.

ВЫШИНСКИЙ: Более подробно – это для меня не требуется. Я не знаю, как суд на это посмотрит, но мне нужен итог.

НОРКИН: Основной итог я привел. И еще могу сказать: очень существенным итогом является то, что были факты дезорганизации электроснабжения в Кузбассе, и еще сейчас, хотя я думаю, что все меры приняты к тому, чтобы это исключить и устранить затруднения в электроснабжении в Кузбассе в этом году. Если не будут проведены меры, – а я уверен, конечно, что они будут проведены…

ВЫШИНСКИЙ: Про диверсионные акты что вы скажете?

НОРКИН: В 1935 году в той беседе, о которой я упоминал, я получил указание от Пятакова, что наша деятельность недостаточно эффективна и недостаточно ярко выражена, и от меня потребовалось усиление работы, причем примерно на той основе и по той формулировке, как это было подтверждено здесь подсудимым Пятаковым, т.е. чтобы брать основные звенья, чтобы, не распыляясь, взяв крупные звенья, получить наибольший результат.

В соответствии с этим мной был задуман вывод из строя нашей ГРЭС путем организации взрывов, которые были подготовлены. Про механику, если требуется, я могу рассказать.

ВЫШИНСКИЙ: О механике не рассказывайте.

НОРКИН: Вот, следовательно, это – основные диверсионные акции, которые тут были, которые удались в той части, что в феврале 1936 года таких взрывов было два, вернее, три взрыва имели место.

ВЫШИНСКИЙ: Имели место?

НОРКИН: Да. Мне пришлось после этого отставить эту операцию, ибо был огромный нажим снизу, а кроме того, я получил указание о том, чтобы прекратить использование многолетучих углей, так что пришлось от этого пути отказаться. Наоборот, я считал уже необходимым принять меры к тому, чтобы отвести удар от себя, т.е. чтобы заострить вопросы электроснабжения Кузбасса и провести несколько мероприятий, действительно направленных в интересах этого дела.

ВЫШИНСКИЙ: Для чего вы это делали? 

НОРКИН: После того, как было произведено три взрыва, хотя их считают два, но фактически их было три, так как первый был в первых числах февраля, а второй через несколько дней, и они считается оба за один, – для того, чтобы исключить возможность провала и привлечения внимания, это и понятно, я решил поставить вопрос о том, чтобы заострить вопросы электроснабжения Кузбасса, но это оказалось нереализованными, и эта моя просьба в этой части была не удовлетворена.

ВЫШИНСКИЙ: К вам обращались органы технического надзора с предупреждением, что то, что вы делаете, может повлечь за собой опасные взрывы?

НОРКИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Был, например, такой случай, чтобы к вам обратился Пономарев и Каспорович [19]?

НОРКИН: Каспоровича я не помню, а Пономарева знаю, он начальник цеха.

ВЫШИНСКИЙ: Вам было известно, что Пономаревым 26 января 1936 года была направлена на имя начальника цеха котельной записка, в которой предупреждалось об этом? Я прошу суд разрешить мне огласить лист 1106 из дела № 169.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

ВЫШИНСКИЙ: Эта записка гласит следующее: “Ваше распоряжение о приеме ленинских углей…” (оглашает документ).

В этой записке предупреждалось, что размол ленинских углей опасен и может вызвать большой взрыв с разрушением оборудования и несчастные случаи персонала, что все принимаемые меры предосторожности не дают гарантии, что взрыва не будет. Есть такой документ в деле. Он вам известен? 

НОРКИН: Я должен подтвердить, что этот документ есть, я его видел. Этот документ не совсем правилен, тут есть некоторое преувеличение.

ВЫШИНСКИЙ: Давайте сначала будем говорить о том, что в нем правильно, а уж потом будем выделять – где тут преувеличение, где отступление и т.д. Вот такой факт был?

НОРКИН: Да, да.

ВЫШИНСКИЙ: Предупреждение такое было?

НОРКИН: Было. Есть официальное запрещение употреблять многолетучие угли по комбинату, подписанное главным инженером…

ВЫШИНСКИЙ: Факт, который изложен в этой записке, был? 

НОРКИН: Был.

ВЫШИНСКИЙ: Записка официальная?

НОРКИН: Официальная.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вас предупреждали, что от той системы снабжения углем, какую вы имели, имеется опасность взрывов, и что меры предупреждения, принимаемые вами, недостаточны, не гарантируют?

НОРКИН: Эта записка была написана не мне, а директору ГРЭС, и меры принимались не мною, а Пономаревым.

ВЫШИНСКИЙ: Я знаю. Я так и сказал.

А вот вам была адресована записка – Норкину, начальнику Кемеровского строительства, – такого содержания (л.д. 370): “При этом прилагаю докладную записку на мое имя заведующего котельным цехом Пономарева об опасностях для станции, возникающих при сжигании ленинских углей… Имея ваше устное распоряжение о сжигании углей, на основании которого я, в свою очередь, дал распоряжение заведующему котельным цехом вопреки существующего письменного распоряжения, и, имея в виду, что размол ленинских углей может дать взрывы, опасные для оборудования, прошу вас дать указания о прекращении подачи нам этих углей”. Такой факт тоже был?

НОРКИН: Да, подтверждаю.

ВЫШИНСКИЙ: Известно ли вам, что инспектор труда (подпись здесь в копии не обозначена) 31 января 1936 года сообщил заведующему котельным цехом – тому же Пономареву, с указанием “срок выполнения – немедленно”, что на основании ст. 148 Кодекса Законов о Труде “предлагаю провести в жизнь… Вторично предлагаю выполнить указания, отмеченные в таких-то актах, о прекращении сжигания углей во избежание взрывов…” Это тоже факт?

НОРКИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Что же можно теперь сказать с точки зрения фактической стороны: в течение известного времени с 1936 года вам или подчиненным вам лицам были сделаны предупреждения по поводу взрывов?

НОРКИН: Мне были сделаны всеми этими лицами предупреждения. Этот вопрос проходил при большом сопротивлении низовых работников. Я должен это подтвердить.

ВЫШИНСКИЙ: Факты эти были?

НОРКИН: Были.

ВЫШИНСКИЙ: Предупреждения делались?

НОРКИН: Делались. 

ВЫШИНСКИЙ: Взрывы происходили?

НОРКИН: Я уже это сказал.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше.

НОРКИН: Вот это – основной диверсионный акт, который мною лично был проведен, и я должен сказать, что тут была проявлена некоторая инициатива, к огорчению, с моей стороны. Я имел установку не такую, чтобы обязательно ГРЭС взорвать, Я имел установку “алгебраического выражения”, как выразился тут подсудимый Пятаков.

ВЫШИНСКИЙ: Опять алгебра!

НОРКИН: Но я это перевел на язык конкретных условий в Кемерово и проявил тут некоторую самостоятельность.

ВЫШИНСКИЙ: Арифметически диверсию проще оказалось выполнять, чем алгебраически?

НОРКИН: (Молчит).

ВЫШИНСКИЙ: Вам не было дано указания об этой диверсии Пятаковым?

НОРКИН: Я же говорю, что получил указание в более общей форме, и выбор объекта в данном случае…

ВЫШИНСКИЙ: Зависел от вас?

НОРКИН: Я подчеркиваю, в данном случае зависел от меня, ибо ряд заданий я получал в арифметическом выражении.

ВЫШИНСКИЙ: Это было проще?

НОРКИН: Нет, это одинаково сложно. Я только хочу подчеркнуть, что есть разница…

ВЫШИНСКИЙ: Есть разница в инициативе?

НОРКИН: Да. Я не счел возможным этого не сказать, не подчеркнув этого обстоятельства.

ВЫШИНСКИЙ: Имели ли вы какое-либо отношение к террористической деятельности вашей подпольной организации?

НОРКИН: Прямого отношения не имел.

ВЫШИНСКИЙ: Имели косвенное?

НОРКИН: Я знал, что такая работа проводится.

ВЫШИНСКИЙ: От кого знали?

НОРКИН: Я был непосредственно связан исключительно с Пятаковым. 

ВЫШИНСКИЙ: Я спрашиваю, от кого вы знали?

НОРКИН: Все то, что я мог узнавать из руководящих указаний, я получал от Пятакова.

ВЫШИНСКИЙ: Что же Вам было известно о террористической деятельности?

НОРКИН: Мне было известно, что теракт над Кировым – это осуществленное действие.

ВЫШИНСКИЙ: Как, как?

НОРКИН: Я говорю, мне было известно, что убийство Сергей Мироновича Кирова – это осуществленный акт. Я знал, что троцкистская организация намечает и подготовляет целый ряд других актов над руководителями Партии и Правительства. В такой постановке эти вопросы были мне известны. Причем это старая установка, о которой здесь все уже говорили.

ВЫШИНСКИЙ: Какое вы занимали партийное положение в последнее время?

НОРКИН: Я был членом краевого комитета Партии и членом Бюро городского комитета партии.

ВЫШИНСКИЙ: Член Бюро Городского Комитета и Член Западно-Сибирского Крайкома?

НОРКИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И одновременно были членом подпольной троцкистской, антисоветской, террористической, диверсионной, шпионской и вредительской организации?

НОРКИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Были ли у вас такие случаи, чтобы вы оказывали членам своей подпольной организации некоторые услуги, используя свое положение члена Краевого Комитета партии?

НОРКИН: Я таких фактов не помню. 

ВЫШИНСКИЙ: В отношении Дробниса, например?

НОРКИН: Что в отношении Дробниса?

ВЫШИНСКИЙ: Я вам тогда напомню то, что мне позволяет напомнить материал следственного производства. Вы узнали о Дробнисе что-то…

НОРКИН: А… Вы говорите о материальной помощи Дробнису?

ВЫШИНСКИЙ: Я сказал, оказывали ли вы какое-либо содействие членам вашей подпольной организации, используя свое, Норкина, положение члена Крайкома?

НОРКИН: Я использовал свое положение в Партии и, следовательно, в Крайкоме для того, чтобы скрывать свою преступную деятельность, конечно, я это всячески использовал в интересах своей организации.

ВЫШИНСКИЙ: Конкретно.

НОРКИН: Да все то, что делалось!

ВЫШИНСКИЙ: А у вас был такой случай, когда вы, узнавши о том, что Дробнис разоблачен как троцкист, приняли меры, чтобы предупредить об этом Дробниса? 

НОРКИН: Конечно. Как только я узнавал о сгущающейся обстановке, тогда еще не стоял вопрос об аресте… Одним словом, все то, что я узнавал в Крайкоме о деятельности членов организации, я немедленно передавал…

ВЫШИНСКИЙ: А о мерах против этой деятельности?

НОРКИН: Я говорю: все то, что я узнавал в Крайкоме, угрожавшее троцкистской организации и отдельным ее членам, я, разумеется, немедленно использовал либо в порядке сообщения, либо в порядке учета.

ВЫШИНСКИЙ: Это когда было?

НОРКИН: Я не берусь сейчас утверждать, когда это было точно. 

ВЫШИНСКИЙ: Это было в 1936 г.?

НОРКИН: Да, это было в 1936 г. незадолго до ареста ДРОБНИСА, примерно в июле 1936 г.

ВЫШИНСКИЙ: А вы были когда арестованы?

НОРКИН: 20 сентября.

ВЫШИНСКИЙ: Вы сразу начали давать показания?

НОРКИН: Нет, не сразу.

ВЫШИНСКИЙ: Отказывались?

НОРКИН: Да, отказывался.

ВЫШИНСКИЙ: В течение длительного срока отказывались?

НОРКИН: Да, довольно длительный срок, примерно месяца 2 я не давал показаний.

ВЫШИНСКИЙ: Почему, что вас удерживало?

НОРКИН: Очень многие причины.

ВЫШИНСКИЙ: Назовите основные.

НОРКИН: Я хочу назвать одну из причин. Тут говорили другие обвиняемые, что руководит сопротивлением. Я хочу сказать относительно одного факта, который не учитывается, – это относительно статьи ПЯТАКОВА в “Правде” по поводу его отношения к первому процессу [20].

ВЫШИНСКИЙ: Процессу зиновьевско-каменевского объединенного центра?

НОРКИН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Почему к первому, ведь были и другие процессы еще, так, например, процесс Николаева, ну, не будем уточнять.

НОРКИН: Я имею в виду процесс нашей организации.

ВЫШИНСКИЙ: Вы говорите о статье в “Правде”.

НОРКИН: Я говорю о статье, где было – “Браво, браво чекисты” [21]. Эта статья сыграла большую роль в смысле сопротивления, в смысле моих попыток разоружиться и сделать то, что я сделал в последующем.

ВЫШИНСКИЙ: А именно, в каком смысле?

НОРКИН: По-моему, это ясно. Я не мог истолковывать это иначе, как сигнал к тому, чтобы всячески крепиться, я не мог иначе смотреть, как на директиву “держись”, ибо иначе как можно было понимать “Браво, браво чекисты”, когда идут под расстрел главари организации. Я думал, что у него есть средства продолжать борьбу. Я не мог смотреть на это, как на легкий шаг. Несмотря на то, что у меня были очень тяжелые муки, я не хочу говорить о тех душевных переживаниях, которые были, ибо это не имеет никакого значения. Из показаний других видно, что несмотря на то, что имелся целый ряд расхождений внутри организации, несмотря на сопротивления и все прочее, несмотря на то, что для меня была ясна в момент ареста, даже до этого момента, безнадежность борьбы, я все-таки держался при аресте довольно длительный срок…

ВЫШИНСКИЙ: Под влиянием…

НОРКИН: Я говорил, что в дополнение к обычным причинам, которые затрудняют выход из игры, когда имеешь преступления. Но помимо обычных и сказанных здесь факторов – эта статья для меня была сдерживающим моментом, который заставлял меня держаться, ибо я иначе не мог переварить смысла некоторых фраз этой статьи.

ВЫШИНСКИЙ: Какой статьи?

НОРКИН: Я уже говорил – “Браво, браво…” Такая развязность и игривость этой статьи ничем другим не могла быть объяснена, как вполне понятным указанием, что “держись”, и я держался.

ВЫШИНСКИЙ: А потом почему решили отказаться?

НОРКИН: Потому что есть предел всему. Одним словом, мне гораздо труднее объяснить, почему я не признавался, чем то, что признался. 

ВЫШИНСКИЙ: Может быть, на вас нажали?

НОРКИН: Меня спрашивали, разоблачали, были очные ставки.

ВЫШИНСКИЙ: Предъявляли вам улики, факты?

НОРКИН: Были очные ставки.

ВЫШИНСКИЙ: Как вы вообще содержались, условия камерного содержания? 

НОРКИН: Подавляюще хорошо, т.е. я не мог даже выносить. Я был в старых тюрьмах. Вы спрашиваете о внешнем давлении?

ВЫШИНСКИЙ: Да.

НОРКИН: Никаких давлений такого порядка не было.

ВЫШИНСКИЙ: Можно лишить человека хорошего питания, лишить сна, мы знаем из истории капиталистических тюрем, папирос можно лишить. 

НОРКИН: Если речь идет об этом, то ничего похожего не было. 

ВЫШИНСКИЙ: Кормили вас хорошо?

НОРКИН: Были подавляюще внимательны. Это трудно выносить, зная все это.

ВЫШИНСКИЙ: Улики вам предъявлялись достаточно веские? Сыграли роль вам предъявленные улики?

НОРКИН: Должен сказать, что не улики и не ставки сыграли роль, хотя это тоже играет известную роль. Сыграло роль, конечно, то, что я понял безнадежность борьбы и понял необходимость помочь выявлению всего этого дела.

ВЫШИНСКИЙ: А накануне ареста вы этого не понимали?

НОРКИН: Понимал. Ведь это же процесс, который не делается в один день. Я пришел к тому положению, в котором нахожусь сейчас, не в течение одного дня. Не так было, что сегодня я был членом партии, а назавтра стал диверсантом. Это процесс длительной переделки мозгов и понимания вещей. Процесс возвращения и процесс отказа от борьбы, он, конечно, тоже был длительным, но я ответил на ваш прямой вопрос, почему я крепился. Я привел этот самый момент, который сыграл для меня определенную роль.

ВЫШИНСКИЙ: У меня вопросов нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: У меня два вопроса. Подсудимый Норкин, вы неоднократно беседовали с Пятаковым на тему о методах захвата власти, на какие силы внутренние и внешние вы рассчитывали, по крайней мере, о каких силах был разговор между вами и Пятаковым в 1935-36 г.

НОРКИН: Я уже сказал, что разговоров у меня с Пятаковым было очень много, десятки разговоров, и разнообразных.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я говорю, на какие силы вы рассчитывали? 

НОРКИН: В каждый данный период на различные.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я говорю о 1935-36 г.

НОРКИН: В 1935-36 г. разговоров такого порядка у нас не было. Пожалуй, в начале 1935 года были такие разговоры. Одним словом, не берусь утверждать в хронологическом порядке. Во всяком случае, по крайней мере, я избегал этих разговоров, потому что нельзя их вести без того, чтобы не напираться на очень большие противоречия, но в начале были, в период 1934 года, и, может быть, в 1935 году. Вопрос был совершенно ясен.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я хочу узнать, какие разговоры вы вели с Пятаковым о методах захвата власти не в период 1931-32 г.г., а в последующие?

НОРКИН: Методы такие: террор, раньше сопротивление, препятствование, потом вредительство и диверсия. Раньше привлечение иностранного капитала на тех или иных началах, техническая помощь, концессии, потом были намеки на союз.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Чьи намеки, на какой союз? Намекал Пятаков?

НОРКИН: Да, Пятаков. Пятаков, разумеется, меня ориентировал в этих вопросах, особенно, когда они выходили из рамок внутренних дел. Я никогда не мог претендовать на то, чтобы иметь самостоятельную позицию по международным вопросам.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: На какие силы рассчитывали, на внутренние или на внешние?

НОРКИН: И на внутренние, и на внешние.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: На какие внутренние?

НОРКИН: На внутренние, на массы раньше в большей степени. В последующем массы выклинились и появился расчет на элементы, заинтересованные в изменении политики, т.е. на кулацкие и капиталистические.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Значит, вы рассчитывали на кулацкие элементы внутри страны. Еще на какие? 

НОРКИН: Больше ни на какие.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: В ваших показаниях это немного отчетливее изложено: на сочувствие рабочих масс, крестьянства мы рассчитывать не могли, они были на стороне ЦК. Следовательно, внутри страны в захвате власти мы ни на какую помощь не надеялись. Вы надеялись на кулацкие остатки, хвостики.

НОРКИН: Да, на остатки кулачества.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: На чью помощь вы рассчитывали внутри страны кроме кулачества?

НОРКИН: Больше ни на какую.

ПРЕДСТАТЕЛЬ: А вне?

НОРКИН: В последние годы я об этом не говорил.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я спрашиваю не об этом, в конце 1934 – начале 1935 г. на чьи силы рассчитывали?

НОРКИН: На привлечение помощи извне, на иностранный капитал.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Какой ценой?

НОРКИН: Какой ценой, вопрос не обсуждался. Причем…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Но Пятаков делал намеки, какой ценой помощь могла быть оказана?

НОРКИН: Никаких намеков не было.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: О допуске иностранного капитала был разговор?

НОРКИН: О допуске иностранного капитала было очень много разговоров и даже конкретизированные разговоры.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Какая конкретизация была?

НОРКИН: О концессиях, о привлечении тех<нической> помощи, о расширении отношений с заграницей, об изменении нашей внешней торговли в смысле ее расширения и т.д. Это все было. Кроме того, в одной из последних бесед стал фигурировать союз, для меня это воспринималось абстрактно, но была конкретизация, говорилось о Германии.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Но Пятаков намекал, что ведутся кое-какие переговоры троцкистского центра с кое-какими иностранными лицами?

НОРКИН: Такие переговоры безусловно были, и я давал такие показания.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: В этой части вы подтверждаете свои показания, вам было известно в 1934-35-36 г.г., какие переговоры руководящие троцкисты с какими иностранными деятелями ведут? 

НОРКИН: Это я подтвердил в своих показаниях и подтверждаю сейчас, но конкретно это не было сказано.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы этому не противостояли?

НОРКИН: Я эту форму принял.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Как директиву?

НОРКИН: Я ее принял в ходе тех мыслей, мне казалось, она лезет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Последний вопрос. Когда в июле 1936 года Пятаков давал задание подумать об организации поджога химкомбината…

НОРКИН: Был такой разговор.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: …Вы высказали опасение, что могут погибнуть рабочие.

НОРКИН: Я это показал.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я помню, вы лично высказали свои опасения, что могут погибнуть рабочие?

НОРКИН: Это есть в показаниях, и я не один раз высказал, а многократно высказывал.

ВЫШИНСКИЙ: Пятаков что вам ответил?

НОРКИН: Пятаков ответил о том, что жертвы неизбежны, что нельзя рассчитывать на проведение той работы, которая стоит перед нами, без жертв, что жертвы совершенно необходимы и что щепетильность в этой части совершенно исключена. Как же может не быть жертв? Он привел ту фразу, которую я вчера подтвердил, что “нашел кого жалеть”.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: А потом добавил: “а потом ругать-то будут не нас…”

НОРКИН: Все это я подтверждаю, как это ни тяжело.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: В конце этой фразы у вас имеется следующее: “Если говорить правду, то Пятаков всегда смотреть [22] с пренебрежением на рабочий класс”.

НОРКИН: Видите ли, некоторое такое барство, – я должен это оказать, – я ощущал, я никак не мог считать, что отношение у нас было одинаковое.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: В чем это барство проявлялось?

НОРКИН: Это проявлялось в очень многих фактах. Это трудно передать. Это же делается на основе таких ощущений в значительной мере. Это мое убеждение. Сейчас ясно, и тогда я это чувствовал. Я это объяснял тем, что человек отошел от массы. Я это очень резко почувствовал, особенно в конце 1935, в начале 1936 г. Одним словом, я не считаю, что я преувеличиваю свои показания, я даю достаточно объективные показания. У меня нет нужды сейчас неправильно показывать.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: У защиты есть вопросы к Норкину? 

ГОЛОСА ЗАЩИТЫ: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Остался один подсудимый Сибирской группы – Арнольд и свидетель Штейн. Считаете ли целесообразным допросить подсудимого Арнольда или свидетеля Штейна?

ВЫШИНСКИЙ: Я полагаю необходимым допросить свидетеля Штейна.

Может быть, разрешите перед допросом свидетеля просить суд по ряду вопросов вынести определения, которые мною предъявлены были сегодня в суде, эксперту тов. Лекус в связи с показаниями обвиняемых Шестовым и Строиловым… (не слышно). Я разделяю дело на три группы… Я просил, чтобы суд, если не будет возражений со стороны подсудимых, определил свое отношение к этим вопросам и тем самым дал бы возможность эксперту подготовить ответ на эти вопросы.

И затем то же самое в отношении председателя экспертной комиссии Покровского в связи с преступной деятельностью Норкина, и Дробниса на Кемеровском комбинатстрое. Тут я касаюсь взрывов, аварий в цеху… (не слышно вследствие шума в зале).

Кроме того, моя просьба заключается в том, что, если не будет возражений со стороны подсудимых, чтобы экспертиза могла к сегодняшнему вечеру или к завтрашнему утру дать заключение по поставленным вопросам.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я считаю целесообразным копию ваших вопросов передать подсудимым Шестову, Строилову, Норкину и Дробнису.

ВЫШИНСКИЙ: Я бы даже ходатайствовал в силу того, что могут быть формулировки юридического характера, просить защитников, имеющихся в процессе, хотя и не защищающих именно этих подсудимых, также познакомиться с этими вопросами и помочь в формулировке ответов на эти вопросы.

ГОЛОСА ЗАЩИТНИКОВ: Не возражаем.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Нет возражений.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Гражданин Штейн, как ваше имя и отчество? 

ШТЕЙН: Алекс Михайлович.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы должны дать показания до делу подсудимого Шестова. Как вы желаете подавать показания – на русском или на немецком языке? У вас есть переводчик.

ШТЕЙН (по-русски): На немецком языке.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Прекрасно. Скажите, пожалуйста, вы родились в 1882 году?

ШТЕЙН (по-русски): Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Уроженец города Риги, германский подданный?

ШТЕЙН (по-русски): Подданный германский.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: В последнее время, где вы работали в Советском Союзе?

ШТЕЙН (через переводчика): В Ленинске. 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: В качестве кого?

ШТЕЙН (через переводчика): Я работал прорабом по монтажу. 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Какую должность занимали?

ШТЕЙН (через переводчика): Я был прорабом для монтажа электрических станций в Ленинске.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Передайте ему, что он был вызван на данный допрос по ходатайству товарища прокурора.

ВЫШИНСКИЙ: Будьте любезны спросить гр<аждани>на Штейна, знает ли он Шестова?

ШТЕЙН (через переводчика): Я познакомился с Шестовым в 1934 году.

ВЫШИНСКИЙ: С тех пор он часто с ним встречался?

ШТЕЙН (по-русски): Я встречался с Шестовым [23] несколько раз. (Ответ Штейна на русском языке вызывает в зале общий смех).

ВЫШИНСКИЙ: Может быть, вы будете отвечать по-русски, потому что вы в известной степени владеете русским языком?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Свидетель заявил, что он желает говорить на немецком языке, а ответил невольно по-русски. Нам же безразлично, на каком языке он будет отвечать.

ШТЕЙН (через переводчика): Я понимаю по-русски.

ВЫШИНСКИЙ: Почему же вы тогда ходатайствовали о переводчике?

ШТЕЙН (через переводчика): Для точности.

ВЫШИНСКИЙ: Вполне законное требование. Если он может отвечать по-русски и пожелает отвечать, пусть отвечает по-русски. Если свидетелю угодно ответить по-французски, пусть отвечает по-французски, для нас совершенно безразлично. Ясно, что если человек не вполне знает русский язык, то он будет срываться.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Поскольку свидетель понимает по-русски, если он найдет, что переводчик не совсем правильно переводит, он его поправит.

ВЫШИНСКИЙ: Часто ли вы виделись с Шестовым?

ШТЕЙН (через переводчика): Часто.

ВЫШИНСКИЙ: И в течение нескольких лет?

ШТЕЙН (через переводчика): В 1934, 1935 и один раз в 1936 году.

ВЫШИНСКИЙ: Я прошу свидетеля Штейна подтвердить, этот ли Шестов, которого он знает?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста, свидетель Штейн, посмотрите на сего обвиняемого (указывая на Шестова).

ВЫШИНСКИЙ: Этот Шестов?

ШТЕЙН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: (обращаясь к Шестову): Этот тот самый Штейн, о котором вы упоминали?

ШЕСТОВ: Да, это – Штейн Алексей Михайлович.

ВЫШИНСКИЙ: Почему же Алексей Михайлович?

ШЕСТОВ: А мы его в Анжерке все так называли – “Алексей Михайлович”. ВЫШИНСКИЙ: А действительное имя и отчество Штейна?

ШЕСТОВ: Алекс Михайлович.

ВЫШИНСКИЙ: Что же вам известно о преступных действиях этого Шестова? Известно вам что-нибудь о тех преступлениях, которые Шестов совершал?

ШТЕЙН (через переводчика): Я знаю Шестова, потому что Шестов просил, чтобы я для него работал по линии диверсионной. О другой его деятельности я с ним не разговаривал.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, только по диверсионной работе?

ШТЕЙН: Только.

ВЫШИНСКИЙ: А официально где вы тогда работали?

ШТЕЙН: В Анжерке.

ВЫШИНСКИЙ: В качестве кого?

ШТЕЙН: Руководителем на монтажных работах.

ВЫШИНСКИЙ: Не расскажете ли вы, когда, при каких обстоятельствах, по какому поводу Шестов вам делал такие предложения?

ШТЕЙН: Чтобы об этом рассказать, я должен сначала рассказать о своей работе с немецкими инженерами, которые еще раньше, до Шестова, со мною по этой линии работали.

ВЫШИНСКИЙ: Пожалуйста.

ШТЕЙН: Первый раз я говорил об этой работе с инженером Вурм<ом>.

ВЫШИНСКИЙ: “Об этой работе” – это о чем?

ШТЕЙН: О причастности к диверсионной работе.

ВЫШИНСКИЙ: Что вы понимаете под диверсионной работой? 

ШТЕЙН: Вредительскую работу.

ВЫШИНСКИЙ: Что вы понимаете под вредительской работой?

ШТЕЙН: Простои на заводах, ломки и порчи машин, неправильную прокладку кабеля…

ВЫШИНСКИЙ: Значит, ломку и порчу машин, неправильную прокладку кабеля и т.д., – это вы понимали под работой, которую предлагал Вурм?

ШТЕЙН: Вурм сделал мне еще другие предложения.

ВЫШИНСКИЙ: Какие?

ШТЕЙН: Могу ли я рассказать обо всей истории с Вурмом, о том как меня привели к этой работе?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Поскольку свидетель не был на предыдущих заседаниях суда, я должен заявить, что свидетель не может называть в открытом судебном заседании названий официальных иностранных учреждений, а также фамилий лиц, работающих в этих учреждениях.

ВЫШИНСКИЙ: А я прошу разъяснить, что эти учреждения и лица могут быть названы в закрытом заседании.

ШТЕЙН: Могу ли я начать рассказывать о начале своей работы с инженером Вурмом?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Понятия не имею, кто такой инженер Вурм. Я дал разъяснение, вы его усвоили? По-видимому, в конце у нас будет закрытое заседание, там вы расскажете более подробно.

ШТЕЙН: В 1932 году, в начале 1933 года приехали инженер<ы> Вурм и Зоммерэггер. Инженер Вурм пришел ко мне на квартиру как немец к немцу и под этим предлогом у нас завязалось знакомство. Инженер Вурм сказал, что мы приехали в Советский Союз не для того, чтобы помочь большевикам. Мы приехали сюда для того, чтобы помочь немецкому государству, немецким фирмам.

Дело было в том, что надо было во что бы то ни стало портить машины, которые импортировались из Германии, для того, чтобы иметь возможность импортировать сюда новые машины. Для этого надо было во что бы то ни стало уничтожать малины таким образом, чтобы это не пошло за счет качества машин, а за счет неспособности русских рабочих. Дело должно было начаться с порчи русских машин.

В дальнейшем он мне рассказал, что это является обязанностью каждого немца, и тот, кто не будет этого делать, не имеет права быть немцем. Все это рассказал мне инженер Вурм, с инженером Зоммерэггером я не имел никаких разговоров.

В то же время, в 1932 году, приехал инженер Флесса. Инженер ФЛЕССА обрабатывал его [24] более энергично, чем раньше и ставил вопросы в отношении Германии, что мы должны подать руку большевикам, но должны держаться так, чтобы не держаться очень враждебно и, главным образом, очень высоко держать знамя немцев – Германии. Он меня спросил, где я раньше работал, и сам рассказал, что он сам раньше работал в АЭГ. Он также рассказал мне, что он еще раньше, перед войной, работал несколько лет в России тоже по линии АЭГ. Более серьезные предложения ФЛЕССА делал в 1934 г., когда он пришел в 1934 г. в Анжерку и спросил меня, не сделал ли он уже каких работ. Я сказал ему, что нет. Тогда он назвал меня трусом и изменником Германии.

ВЫШИНСКИЙ: Кто?

ШТЕЙН: Инженер ФЛЕССА, и дал мне прямое указание, чтобы теперь начал работу по его указанию. Я должен был связаться с управляющим рудника ШЕСТОВЫМ и ФЛОРЕНОМ, которые прибудут в ближайшее время в Анжерку.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (к переводчику): О чем вы говорите?

ПЕРЕВОДЧИК: Он хочет назвать фамилии иностранного государства, а я ему говорю, что нельзя, т.к. имеется предупреждение.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я сказал, что нельзя называть фамилий официальных представителей национальных учреждений. Вы меня точно поняли?

ШТЕЙН: Он мне рассказал, что он связан с многими иностранными инженерами, которые за последнее время очень часто бывают в Германии, и ФЛЕССА был связан с этими иностранными инженерами и слышал от своих знакомых, приезжающих из Германии в Советский Союз, о том, что Германия во что бы то ни стало хочет получить свою прежнюю силу, т.е. мы, немцы, жившие здесь в Советском Союзе, должны работать по вредительству для того, чтобы этим помочь Германии.

Таким образом, Германия получит свободные руки. Кроме этого, он приказал мне прямо в советских учреждениях вредить. Что касается Анжерки, я должен был стремиться во что бы то ни стало, чтобы были простои в шахтах, и чтобы уголь не мог добываться наверх. Так как Советский Союз якобы относится враждебно к Германии и чувствует себя очень сильным, мы должны были через эти наши вредительские работы ослабить силу Советского Союза. Как практическую работу он указал, что нужно расстроить энергетическое хозяйство в Советском Союзе там, где я работаю, аккумуляторы, электрические паровозы уничтожать и, таким образом, подземный транспорт будет стоять и шахты будут затоплены. На мой вопрос, так как Флесса не отвечал, на основании чего он дает такие указания, он сказал, что он получает от одной личности указания, которая близко стоит к Германии, и эта же самая личность при неудаче этих вредительских дел и поможет [25].

ВЫШИНСКИЙ: А эта личность находилась тогда в пределах СССР?

ШТЕЙН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Эта личность занимала какое-нибудь официальное положение?

ШТЕЙН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Больше вопросов нет.

ШТЕЙН: Кроме этого, Флесса советовал мне вступить в партию, чтобы я имел большую возможность доступа к разным работам, и кроме этого была бы улучшена вредительская работа.

ВЫШИНСКИЙ: Советовал Флесса?

ШТЕЙН: Я говорю только о Флесса.

ВЫШИНСКИЙ: А вы сделали что-нибудь, чтобы попытаться вступить в коммунистическую партию? Ответьте, да или нет?

<ШТЕЙН: (Не отвечает)>

ВЫШИНСКИЙ: Что же вы не отвечаете? Я прошу ответить на мой вопрос, приняли ли вы какие-нибудь меры, чтобы попытаться вступить в коммунистическою партию?

ШТЕЙН: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Теперь я имею ответ. Теперь вы можете рассказать, кто помог.

ШТЕЙН: Флесса дал мне совет обратиться к Шестову.

ВЫШИНСКИЙ: Вы обратились к Шестову, и что из этого вышло?

ШТЕЙН: Я хочу рассказать о своем знакомстве с Шестовым сначала.

ВЫШИНСКИЙ: Меня это не интересует, но, если вы хотите, вы можете рассказать.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вопрос задан конкретный, чем помог Шестов? 

ВЫШИНСКИЙ: Может быть, ему удобнее сказать это в связи с тем, какие у них были отношения. 

ШТЕЙН: Я был у Шестова, и Шестов дал мне формуляр для того, чтобы я его заполнил.

ВЫШИНСКИЙ: Анкету, что ли?

ШТЕЙН: Анкету, да. 

ВЫШИНСКИЙ: Вы заполнили?

ШТЕЙН: Я заполнил. 

ВЫШИНСКИЙ: Кому ее дали?

ШТЕЙН: Я передал анкету парторгу. 

ВЫШИНСКИЙ: А дальше что вышло?

ШТЕЙН: Я не был принят в партию, потому что в это время началась чистка партии.

ВЫШИНСКИЙ: Шестова можно спросить? Подсудимый Шестов, был такой эпизод со Штейном, что вы его хотели в партию протащить?

ШЕСТОВ: Я припоминаю, на эту тему был разговор…

ВЫШИНСКИЙ: Что там – припоминаю, на эту тему… Было такое дело, что вы хотели протащить Штейна в партию? Вы можете сказать – было или не было.

ШЕСТОВ: Да, Штейну я об этом говорил.

ВЫШИНСКИЙ: О чем?

ШЕСТОВ: Что он желает вступить в партию.

ВЫШИНСКИЙ: Он сам говорил?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: А с Флесса разговор был?

ШЕСТОВ: У меня с Флесса разговора не было. 

ВЫШИНСКИЙ: Вы лично на эту тему не говорили?

ШЕСТОВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: А вообще с Флесса были разговоры на тему, связанную с подпольной деятельностью?

ШЕСТОВ: Я с Флесса связан не был, но помню, что Флорен мне говорил о Флесса как о диверсанте.

ВЫШИНСКИЙ: А вы были с Флореном по этой части связаны?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, Флесса мог знать от кого? 

ШЕСТОВ: От Шебесто, от Строилова, от Флорена. 

ВЫШИНСКИЙ: К вам обратился Штейн, чтобы вы ему помогли пройти в партию?

ШЕСТОВ: Я ему помог.

ВЫШИНСКИЙ (к Штейну): Вы сами обратились к Шестову?

ШТЕЙН: Я пришел на квартиру к Шестову и обратился к нему по этому поводу.

ВЫШИНСКИЙ (к Шестову): Вы обещали свое содействие, Шестов?

ШЕСТОВ: Да, обещал.

ВЫШИНСКИЙ: В чем выразилось?

ШЕСТОВ: Наверное, я принес анкету и, вероятно, поскольку был членом бюро Горкома, я дал бы ему соответствующую аттестацию.

ВЫШИНСКИЙ: А вы знали, что собой представлял Штейн?

ШЕСТОВ: Да, знал.

ВЫШИНСКИЙ: И давали аттестацию?

ШЕСТОВ: Нет, я не давал.

ВЫШИНСКИЙ: Собирались, обещали?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше?

ШТЕЙН: При этой встрече у Шестова Шестов сделал мне предложение.

ВЫШИНСКИЙ: Какое?

ШТЕЙН: Я должен стараться во что бы то ни было, чтобы некоторые шахты затопить и препятствовать в добыче угля. Как это делать – это мне все равно. В мае 1936 г. я был у него на квартире в Новосибирске в то время, когда я ехал в Боровое. Цель моего посещения Шестова была та, что я был инвалидом, был уволен с работы и хотел получить новую работу через Шестова. Шестов предложил мне тогда, чтобы я пошел к нему на шахту в Салаир [26], где он был управляющим рудником. Я на это согласился. Шестов мне сказал, что как раз не хватает людей для организации. Я просил, для какой организации, является ли это такая организация, где немецкие и русские инженеры вместе работают. Он мне ответил, что дело идет, главным образом, о троцкистской организации. При этом он добавил, что он является старым троцкистом и уже раньше в Москве был связан с большими троцкистами.

От инженера Флорена я узнал то же самое, что Шестов ему поможет в его вредительской работе. С Шестовым я больше никаких разговоров не имел. Теперь я хочу сказать о Флорене.

ВЫШИНСКИЙ: Пока еще о Шестове, если позволите. Был ли у вас разговор с Шестовым, что ему нужны люди из иностранцев и что у него не хватает людей советских?

ШТЕЙН: Не только иностранцев. Как раз, когда я был у него, он сказал, что очень хорошо, что я к нему пришел.

ВЫШИНСКИЙ: Не говорил ли он вам о том, что ему трудно вербовать молодых советских инженеров?

ШТЕЙН: Он сказал это совершенно иначе. Он сказал, что у него на руднике имеются инженеры, которые очень тесно работают, которых он для этой цели не может использовать.          

ВЫШИНСКИЙ: И поэтому он очень обрадовался, что вы к нему идете?

ШТЕЙН: Да, я должен был принять эту работу на себя.

ВЫШИНСКИЙ: Встречались ли вы с Шестовым в 1936 г. в Новосибирске?

ШТЕЙН: Как раз этот разговор был в мае 1936 года.

ВЫШИНСКИЙ: Это тот самый разговор, в котором Шестов вас приглашал?

ШТЕЙН: Это тот самый разговор, и Шестов предложил тогда у него работать. Я хочу о Флорене рассказать.

ВЫШИНСКИЙ: Что вы хотите о Флорене рассказать?

ШТЕЙН: Флорен сделал мне то же предложение, что и Флесса, делал мне упреки, почему я недостаточно сделал конкретно. Он, сам Флорен, сделал уже несколько вредительских актов на шахтах и подготовляет большой взрыв на шахте 5-7, где он связан с русскими троцкистами.

ВЫШИНСКИЙ: С какими, он не сказал?

ШТЕЙН: Он фамилии не называл.

ВЫШИНСКИЙ: Вы не спрашивали?

ШТЕЙН: Не спрашивал.

ВЫШИНСКИЙ: И он не указывал?

ШТЕЙН: Нет, не указывал. 

ВЫШИНСКИЙ: Почему?

ШТЕЙН: Причины я не знаю.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше.

ШТЕЙН: Почему не произошел взрыв, который подготовлялся Флореном, я не знаю, но я знаю, что Флорен принимал очень значительное участие во вредительских актах на шахтах.

ВЫШИНСКИЙ: А вам известно, что собой представляют Флорен, Флесса и другие иностранные специалисты на шахтах?

ШТЕЙН: Нет, они мне не сказали об этом открыто, к какой партии они принадлежат, но я убедился в разговоре с ними, что они являются фашистами.

ВЫШИНСКИЙ: А были ли они связаны с каким-нибудь официальным лицом, которое находилось на территории Советского Союза? Только не называйте фамилии?

ШТЕЙН: О Флорене я не знаю, но о Флесса я знаю, что он был связан с официальной личностью, находящейся в Советском Союзе.

ВЫШИНСКИЙ: Как связан, как гражданин одного государства с гражданином другого государства?

ШТЕЙН: Я заявляю, что эта самая официальная личность знала о вредительской работе Флесса, потому что сам Флесса мне об этом рассказывал.

ВЫШИНСКИЙ: А было ли это лицо связано с тайной немецкой разведкой в Германии?

ШТЕЙН: Об этом мне Флесса ничего не говорил.

ВЫШИНСКИЙ: А вы об этом не могли полагать по всем их действиям, по их поведению?

ШТЕЙН: Я все время думал о том, что все те приказания, которые получали Флесса и Флорен, получаются ими из Германии. Только в последнем разговоре он мне сказал о том, что получает эти задания от одной официальной личности, находящейся теперь в Советском Союзе.

ВЫШИНСКИЙ: Эта официальная личность – иностранного происхождения?

ШТЕЙН: Я лично не знаю этой личности.

ВЫШИНСКИЙ: Это советский гражданин?

ШТЕЙН: Я этого не знаю. Во всяком случае, это – человек, который работает для Германии.

ВЫШИНСКИЙ: Официально работает для Германии?

ШТЕЙН: Он является официальным лицом и работает официально.

ВЫШИНСКИЙ: У меня вопросов больше нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: У защиты нет вопросов? (Нет)

У подсудимых к Штейну есть вопросы? (Нет)

Каково мнение защиты по вопросам, предложенным прокурором к экспертизе?

БРАУДЭ: Мы считаем, что вопросы поставлены юридически правильно и по существу отвечают обстоятельствам дела. Но с точки зрения возможности нашей помощи мы полагаем, что если обвиняемые усмотрят необходимость добавить какие-нибудь вопросы, то мы им поможем в юридическом оформлении этих вопросов.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимые ознакомились с вопросами для экспертизы? Пока нет? Во время перерыва ознакомитесь.

Объявляю перерыв до 6 час<ов>.

 

 

РГАСПИ Ф. 671, Оп. 1, Д. 234, Л. 1-95.

---