25 ЯНВАРЯ – ВЕЧЕРНЕЕ ЗАСЕДАНИЕ

 

Неправлено

СТЕНОГРАММА

ВЕЧЕРНЕГО ЗАСЕДАНИЯ ВОЕННОЙ КОЛЛЕГИИ ВЕРХОВНОГО СУДА СССР

ПО ДЕЛУ ПАРАЛЛЕЛЬНОГО ЦЕНТРА

25 января 1937 года.

 

КОМЕНДАНТ: Прошу встать, суд идет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Садитесь, пожалуйста. Заседание продолжается. У вас к Дробнису вопросов нет? 

ВЫШИНСКИЙ: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимый Муралов, пожалуйста. Показания, которые вы давали в декабре месяце и январе, подтверждаете?

МУРАЛОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Будьте добры, скажите о своем участии в западносибирском подпольном троцкистском центре.

МУРАЛОВ: С какого года?

ВЫШИНСКИЙ: С какого хотите. Кратенько.

МУРАЛОВ: С 1928 года. Я приехал в Новосибирск в ноябре 1928 г. Тут маленькая поправка в дату подсудимого Богуславского. Он говорил о том, что застал меня в январе месяце в Новосибирске. Я приехал только в конце ноября месяца в Новосибирск. Все остальное, что он докладывал, совершенно правильно, я подтверждаю.

Что касается указания относительно дальнейшей деятельности, когда был восстановлен Сибирский центр, то тут у Богуславского есть некоторая неточность даты. Он сказал, что директива были получена в 1932 г. Центр восстановлен был вновь в конце 1931 г. Но это тоже, пожалуй, не имеет большого значения. Когда первый Новосибирский центр остался, и я остался, в единственном числе…

ВЫШИНСКИЙ: Когда это было?

МУРАЛОВ: В 1929 году. Значит, до конца 1932 г. такого троцкистского центра не существовало, а в начале 1931 г. я увиделся в Москве, будучи здесь в командировке, с Иван<ом> Никитичем Смирновым, который мне рассказал, что был за границей и виделся там с сыном Троцкого, с Седовым, и рассказал, что теперь новые установки Троцкого относительно применения острых средств террора в отношении к руководству коммунистической партии и правительству. Сначала расспрашивал, как КАМЕНЕВ, и посоветовал урегулировать и восстановить центр в составе известных ему и мне лиц – те, которые в 1929 г. отошли от троцкистской позиции и вошли в партию. Эти имена были указаны – СУМЕЦКИЙ и БОГУСЛАВСКИЙ.

ВЫШИНСКИЙ: Кто указал эти имена?

МУРАЛОВ: Указал Иван Никитич СМИРНОВ.

ВЫШИНСКИЙ: Он прямо назвал?

МУРАЛОВ: Да, он хорошо их знал, и я их знал. Первая задача состояла в том, чтобы собрать распыленные троцкистские кадры, т.е. задачей этого центра было собирание троцкистских сил, восстановление организации и организация крупных террористических актов. Приехав в Новосибирск, я постарался повидаться с СУМЕЦКИМ и БОГУСЛАВСКИМ и предложил им то, что предложил Иван Никитич СМИРНОВ, и то, что я воспринял как должное. Они тоже согласились со мной, и в таком составе начал функционировать троцкистский контрреволюционный центр в Сибири. Приблизительно, верно сказал БОГУСЛАВСКИЙ, мы распределили обязанности: я руководителем, СУМЕЦКИЙ должен был собирать кадры, главным образом, среди молодежи высших учебных заведений. Тогда вопрос о вредительстве не был поставлен. Этот вопрос был поставлен в 1932 г. Да, я поручил троцкисту ХОДОРОЗЕ организовать террористическую группу. Он сформировал ее тогда же в 1932 г., объект – секретарь краевого комитета ВКП(б) ЭЙХЕ. Это первый объект. Да, в этом же 1932 г. в Новосибирск приехал ШЕСТОВ, он был за границей.

ВЫШИНСКИЙ: Вы не помните, в каком месяце приехал ШЕСТОВ

МУРАЛОВ: Во всяком случае, это было не в начале года, не то в середине, не то в конце, точно не помню. И ШЕСТОВ привез письмо от СЕДОВА, с которым он повидался в Берлине.

ВЫШИНСКИЙ: Это тот случай, о котором вы говорили раньше на следствии?

МУРАЛОВ: Да. Я подтвердил письмо, которое содержало в себе много беллетристики, написанное обыкновенным способом, простым пером, но то, что было не беллетристика, то было зашифровано антипирином. В этой части было указано о том, что ТРОЦКИЙ дает директиву о переходе к террористическим действиям. Это было подтверждением того, что сказал Иван Никитич СМИРНОВ. Так как я усомнился и усомнился в этом, когда сказал СМИРНОВ, то стал расспрашивать ШЕСТОВА с пристрастием о СЕДОВЕ и просил обрисовать фигуру СЕДОВА. Он мне указал, я действительно убедился, что письмо СЕДОВА – это директива высшего авторитета ТРОЦКОГО.  

ВЫШИНСКИЙ: А вы Седова до этого долго знали, в течение продолжительного времени знали?

МУРАЛОВ: Я Седова знал – сына Троцкого, Льва Львовича Седова. В первый раз я его увидел в Москве не то в 1919, не то в 1920 г., и, так как я знал, что он является исполнителем и, как бы сказать, управляющим делами Троцкого, то я с ним часто сталкивался во время нашей организации – Московской. Я его прекрасно знал, часто с ним встречался на квартире у Троцкого и знал его детально. В том числе его физический недостаток, который мне Шестов подтвердил [i]. Значит, я убедился, что это не поддельное письмо, и по почерку узнал.

ВЫШИНСКИЙ: Вы его почерк знали?

МУРАЛОВ: Да,

ВЫШИНСКИЙ: Почерк похож был?

МУРАЛОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Так что у вас сомнений не стало?

МУРАЛОВ: Тогда уже не стало никаких сомнений. В следующем году, когда я повидался с Иваном Никитичем Смирновым в Москве, Иван Никитич, после того как расспросил, что мы сделали, – я его информировал, я его спросил, что же дальше, что нового. Он мне сказал, что сейчас новое – это установка экономического террора. Этот термин для меня был непонятен, что такое экономический террор. Он мне объяснил. По существу, это есть вредительство. Чья это установка? Это установка тоже Троцкого.

Вернувшись в Новосибирск, я это передал своему центру, и мы тогда распределили так, что этим делом будет заниматься Богуславский, а в Кузбассе – Шестов.

ВЫШИНСКИЙ: Слышно плохо. Что – Шестов?

МУРАЛОВ: Шестов будет заниматься вредительской работой и террористической. В 1932 г. я получил письмо тоже от Седова, которое мне привез троцкист-инженер, состоящий в партии – Зайдман. Это письмо тоже имело содержание внешнего формального порядка – беллетристическое, о том, как живете вы, как мы, и т.д. В зашифрованной части была деловая часть, которая была предназначена, собственно, не для меня, а была предназначена для И.Н. Смирнова. Эту записку, ее содержание я буквально не могу передать, но смысл заключается в том, чтобы передать И.Н. Смирнову о том, чтобы ускорить террористические акты по отношению к Сталину, Ворошилову, Кагановичу и Кирову. Я эту записку, такое распоряжение постарался передать И.Н. Смирнову. Это в 1932 г. (пауза). Продолжать?

ВЫШИНСКИЙ: Пожалуйста.

МУРАЛОВ: В 1933 г. я получил письмо от Седова, в котором говорилось, что “старик доволен нашей деятельностью” и что есть у них тем за границей кадры троцкистов, и у Троцкого есть сторонники даже во французской коммунистической партии.

После 1933 г. я уже писем не получал, и после ареста И.Н. Смирнова я, узнав еще раньше от Смирнова, что организован параллельный центр, запасный, – постарался по приезде в Москву в 1934 г. связаться с Пятаковым

Это было в 1934 году. Пятакова я информировал о нашей деятельности, а, кстати, в это время, даже еще раньше этого года, явился в Новосибирск Дробнис, назначенный в Кемеровский Химкомбинат заместителем директора строительства, который со мной повидался и указал, что он тоже прислан из Москвы от Пятакова и что он может и должен выполнять вредительские задания. Значит, и эта часть промышленности была охвачена нами – сибирским центром в лице Дробниса.

Когда я повидался с Пятаковым, я ему сказал, что Дробнис приехал, что я с ним виделся, и что он приступил там к этой работе. Пятаков же осведомил меня о том, что вошел в соглашение с правыми, что меня сначала удивило, и что правые, он говорил, встали на наши позиции и в смысле террора, и в смысле вредительства, и что у них есть свой центр в составе: Томского, Рыкова и Бухарина. Эта новость меня удивила, во-первых, потому что я считал их оппортунистами, а, во-вторых, трусливыми людьми, не способными на острые действия (в зале движение). Пятаков мне заявил, что они изменились, и тут же <я> узнал о составе запасного центра, в котором состояли ПятаковРадекСокольниковСеребряков

С Пятаковым я повидался еще в 1935 году, по-моему, в начале или середине октября 1935 года. Он мне нового ничего не сказал, но сказал о том, чтобы в смысле террористических актов не очень горячиться. У нас был разговор на эту тему, упреки. Я упрекал их в том, что они здесь ничего не делали в этом отношении после убийства Кирова…

ВЫШИНСКИЙ: В каком смысле ничего не делали?

МУРАЛОВ: То есть ничего не произвели, никаких больше актов. 

ВЫШИНСКИЙ: Никого не убили?

МУРАЛОВ: Да. Мы – тоже. Я рассказывал о неудачном покушении на председателя Совнаркома Молотова, но он сказал, что ты по-солдатски не так горячись…

ВЫШИНСКИЙ: Кто сказал, что ты по-солдатски не так горячись? 

МУРАЛОВ: Пятаков (в зале общее движение). После этого случая встречи с Пятаковым у меня с ним свиданий больше не было, я его больше не видел. Это было в начале или середине октября месяца. Никаких новых установок я от него и весь наш новосибирский центр не получали, правда, он указывал на то, что нужно нажать на Дробниса, так как он не очень действует, и я Дробнису при встрече в Новосибирске сказал о том, что центр не очень доволен, что нужно немножко нажать. Это – по части вредительской работы.

Что касается организации террористических групп и действий, то, как я уже указал, первая группа была организована Ходорозе под моим непосредственном руководством в составе 3-4 лиц в Новосибирске; затем – группа в Томске из Кашкина (директор индустриального института) и Николаева (его ассистент), с которыми я повидался, дал указания, одобрил их план покушения на случай приезда туда тов. Эйхе. Группы были организованы Шестовым в Прокопьевске и в Анжерке. В Прокопьевске пытались в 1934 году совершить террористический акт по отношению к Молотову, но акт оказался неудачным, так что фактически никаких террористических актов в Западной Сибири совершено не было.

ВЫШИНСКИЙ: Не удались?

МУРАЛОВ: Да, не удались. 

ВЫШИНСКИЙ: А подготовлялись?

МУРАЛОВ: Подготовлялись.

ВЫШИНСКИЙ: Не удались, потому что вы отказались от этого, или это от вас не зависело?

МУРАЛОВ: Нет, тогда просто не удалось.

ВЫШИНСКИЙ: А была попытка?

МУРАДОВ: Была попытка на Молотова, но намеченная катастрофа не удалась.

ВЫШИНСКИЙ: Расскажите, пожалуйста, подробно, как была организована попытка совершить покушение на жизнь товарища Молотова, кому вы дали такое поручение, кто это организовал?

МУРАЛОВ: Я поручал это дело Шестову. В одно из свиданий с Шестовым в Кузбассугле у меня в кабинете я ему сказал, что приедет Молотов, надо совершить террористический акт. Он сказал мне, что у него есть уже подготовленная группа, во главе которой стоял – сейчас не помню – кажется, Черепухин и что подготовлен шофер (имени его я или не помню, или я просто не поинтересовался, и он мне не сказал его), который готов пожертвовать своей жизнью для того, чтобы лишить жизни Молотова. Но в последний момент шофер сдрейфил – как я потом узнал от Шестова, – не рискнул пожертвовать своей жизнью, и таким образом сохранилась жизнь Молотова.

ВЫШИНСКИЙ: В чем выражалась самая попытка покушения?

МУРАЛОВ: Он должен был, кажется, свернуть в канаву автомобиль на полном ходу. При таком условии автомобиль переворачивается по инерции вверх ногами, машина ломается, люди… Это я сам испытал три раза.

ВЫШИНСКИЙ: Была сделана попытка в канаву автомобиль перевернуть?

МУРАЛОВ: Попытка была, но потом шофер сдрейфил, так что в канаве машина не оказалась.

ВЫШИНСКИЙ: А кто был этот шофер?   

МУРАЛОВ: Кажется, Арнольд.

ВЫШИНСКИЙ: Вы поручили организацию этого дела Шестову?

МУРАЛОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Позвольте спросить Шестова. Подсудимый Шестов, в этой части вы подтверждаете показания Муралова?

ШЕСТОВ: Да, в этой части подтверждаю.

ВЫШИНСКИЙ: Расскажите, что вы помните – как произошло это поручение вам организовать покушение на товарища Молотова, что сделали по этому поручению и так далее.

ШЕСТОВ: У меня с Мураловым несколько раз были разговоры относительно совершения и организации террористических актов. Первый разговор относится к ноябрю месяцу 1931 года. Тогда Мураловым передо мной была поставлена задача совершения террористического акта только по отношению к секретарю Западносибирского Крайкома Эйхе. Позже, когда я ему уже докладывал о том, что Прокопьевская террористическая группа готова к совершению террористических актов, Муралов дал мне более расширенную формулировку на террористические акты. Он сказал мне, что нужно подготовить прокопьевскую террористическую группу к совершению террористических актов не только против одного Эйхе, но, если будут приезжать в Кузбасс и другие члены правительства, это нужно сделать и по отношению к ним. Это было в мае 1933 года.

Летом 1934 года я имел разговор с Мураловым в Новосибирске. Муралов мне тогда говорил, что нужно ожидать, что по примеру прошлых лет приедет кто-либо из членов правительства, в частности, он говорил, что ожидается (я не знаю, откуда ему это было известно) приезд Молотова, поэтому нужно совершить террористический акт над Молотовым.

Вот три разговора, имевшие место у меня с Мураловым. Припоминаю еще, что в начале июня 1933 года я говорил Муралову, что ожидается приезд в Кузбасс (а я тогда об этом знал) Орджоникидзе, и получил от Муралова установку на совершение террористического акта над Орджоникидзе.

ВЫШИНСКИЙ: От Муралова получили?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше, по поводу организации покушения на жизнь тов. Молотова. Получив эту установку и прямое поручение от Муралова, что вы сделали практически, предприняли ли вы какие-нибудь практические шаги?

ШЕСТОВ: Да, предпринял.

ВЫШИНСКИЙ: Расскажите коротко.

ШЕСТОВ: Подробно или коротко?

ВЫШИНСКИЙ: Я прошу коротко, потому что когда вас будут допрашивать, тогда вы сделаете нужные подробности.

ШЕСТОВ: У меня к тому моменту уже была террористическая группа в Прокопьевске.

ВЫШИНСКИЙ: Вы об этом уже говорили.

ШЕСТОВ: Я работал в Анжерке, Черепухин работал у меня под руками. Он был в небольшой командировке на Анжерских рудниках, в то время как его постоянная работа была в Прокопьевске.

Когда я узнал о приезде Молотова, я тогда же сделал распоряжение Черепухину о немедленном выезде в Прокопьевск для личного руководства террористическим актом над Молотовым. Он так и поступил. Как потом он мне об этом сообщил, он поручил Арнольду террористический акт путем устройства автомобильной катастрофы. В плане подготовительном теракта предусматривалось именно совершение теракта путем автомобильной катастрофы и было выбрано два очень удобных для совершения теракта места. Это, кто знает Прокопьевск, от шахты № 5 по направлению к Рудоуправлению и второе место – от рабочего городка по направлению к шахте № 3. Там не канавка, как говорил Муралов, а овраг метров 15.

ВЫШИНСКИЙ: Канавка 15 метров! Кто выбирал это место?

ШЕСТОВ: Я лично с Черепухиным. Когда мы обсуждали совершение террористического акта при помощи автомобильной катастрофы, то мы выбрали не канавку, а настоящий овраг около клуба Артема и второе место около пожарной команды, там тоже канавка метров 15.

ВЫШИНСКИЙ: Вы лично выбрали место?

ШЕСТОВ: Я в это время работал в Прокопьевске и рельеф местности знал очень хорошо.

ВЫШИНСКИЙ: Вы выбрали два места, такую установку вы дали и исполнителям – либо там, либо здесь?

ШЕСТОВ: Только в этих местах, в других местах не могло быть и речи.

ВЫШИНСКИЙ: Кто говорил исполнителям об этих местах?

ШЕСТОВ: Исполнителям об этих местах говорил руководитель террористической группы, в частности, шофер Черепухин. Он говорил, что ему удалось посадить за руль машины Арнольда. Это было сделано при помощи других членов нашей организации в Прокопьевске. 

ВЫШИНСКИЙ: А Арнольд кем был тогда? 

ШЕСТОВ: Арнольд был заведующим гаражом.

ВЫШИНСКИЙ: И шофером?

ШЕСТОВ: Он опытный шофер. Причем, как мне говорил Черепухин, он даже предусмотрел дополнительную перестраховку. Эта дополнительная перестраховка заключалось в том и на тот случай, если почему-либо Арнольд сдрейфит, тогда должна вторая машина была дополнить эту работу путем удара в бок легковой машины, и навстречу должна была быть пущена грузовая тяжелая машина,

ВЫШИНСКИЙ: Значит, три машины?

ШЕСТОВ: Нет, две – одна легковая, в которой должен ехать Молотов, и за рулем этой машины должен был сидеть Арнольд. Вторая машина, идущая навстречу, – грузовая машина.

ВЫШИНСКИЙ: А в бок кто бьет?

ШЕСТОВ: Это грузовая, если шофер увидит, что Арнольд сдрейфил, тогда вторая машина должна была ударить легковую, и обе машины должны были пойти в овраг.

Действительно, Арнольд вез Молотова и при проходе машины повернул руль в этот овраг, но повернул руль недостаточно, тем самым он дезорганизовал тяжелую машину, которая прошла в надежде, что Арнольд пошел в овраг, потому что он повернул руль в овраг, но повернул с недостаточной решительностью, и сзади ехавшая охрана сумела буквально на руках подхватить эту машину.

И Молотов, и сидящие другие, в том числе и Арнольд, они вылезли из уже опрокинутой машины. Вот что мне тогда докладывал об этом Черепухин.

ВЫШИНСКИЙ: А почему вышло сравнительно так благополучно, технически как это возможно?

ШЕСТОВ: Анализируя это положение вместе с Черепухиным, мы пришли к заключению, что Арнольд дал недостаточное количество газов и сделал недостаточно крутой поворот.

ВЫШИНСКИЙ: На какой скорости должен был сделать поворот? 

ШЕСТОВ: На большой, а сделал на малой.

ВЫШИНСКИЙ: И потихоньку съехал? 

ШЕСТОВ: Нет, не потихоньку, а благодаря тому, что повернул руль недостаточно решительно, благодаря этому задержался, и машина стала падать не с той быстротой, которая полагалось бы, если бы он сделал решительный поворот, и тогда идущая сзади машина не в состоянии была бы подхватить эту машину.

ВЫШИНСКИЙ: Те успели помочь этой машине. Так рассказывал кто?

ШЕСТОВ: Черепухин.

ВЫШИНСКИЙ: А Арнольд?

ШЕСТОВ: Арнольд в том же духе рассказывал позже.

ВЫШИНСКИЙ: И это совпадало?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Позвольте спросить Арнольда.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемый Арнольд, вы слышали показания Шестова?

АРНОЛЬД: Да, слышал.

ВЫШИНСКИЙ: Правильно он показывал? 

АРНОЛЬД: Техническое оформление недостаточное.

ВЫШИНСКИЙ: А по существу факт такой был?

АРНОЛЬД: Да, был.

ВЫШИНСКИЙ: Это вы подтверждаете?

АРНОЛЬД: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Может быть, отложить остальное до допроса Шестова и Арнольда?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

ВЫШИНСКИЙ: Мне важно знать, подтверждает он млн нет, а все технические поправки – позже.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Возвращаемся к допросу обвиняемого Муралова.

МУРАЛОВ: Разрешите по поводу объяснения Шестова – канавка, не канавка. Я не буду вступать в дискуссию с Шестовым – канавка или овраг, – так как это значения не имеет, потому что мы знаем, каждый, кто едет на автомобиле со скоростью 70 километров, достаточно иметь метровую глубину или ширину полметра, чтобы сделать катастрофу с человеческими жертвами.

ВЫШИНСКИЙ: Вы лично были на месте, где эта канавка?

МУРАЛОВ: Нет, не был.

ВЫШИНСКИЙ: Так что вы не видели?

МУРАЛОВ: Нет, но оврагов в Прокопьевском много, овраг на овраге, холм на холме.

ВЫШИНСКИЙ: Но если вы не видели места, не можете оспаривать.

МУРАЛОВ: В дискуссию я не буду вступать и, думаю, вам неинтересно.

Второе – относительно 1932 г. и указания Шестова о покушении на Серго Орджоникидзе. Категорически заявляю, что это относится к области фантастики Шестова. Таких указаний я никогда не давал. Я имел право дать. [1]

Я забыл сказать, что во втором письме, полученном мною от Седова, было точно указано количество людей и сказано, что без указания Ивана Никитича в этом отношении ничего не предпринимать. Так что я не мог добавлять лиц – Серго Орджоникидзе. Поэтому и по другом причине, так что повторяю, что это относится к области фантастики Шестова.

ВЫШИНСКИЙ: Он путает?

МУРАЛОВ: Я не знаю, путает или просто фантазирует.

ВЫШИНСКИЙ: Разрешите спросить Шестова. Подсудимый Шестов, вы слышали, что Муралов отрицает ваше показание, он говорит, что вы это фантазируете.

ШЕСТОВ: Я самым решительным образом настаиваю на своих показаниях, тем паче я это утверждаю и на основании того, что я получил точное указание от Седова, от Пятакова и Смирнова, что моя деятельность должна исключительно быть под контролем Муралова и от него получать практические указания, над кем совершать террористические акты.

ВЫШИНСКИЙ (к ШЕСТОВУ): Вы подтверждаете, что в отношении МОЛОТОВА МУРАЛОВ дал вам прямое указание?

ШЕСТОВ: Да, он дал прямое указание в июне 1933 г. о совершении террористического акта и над ОРДЖОНИКИДЗЕ.

ВЫШИНСКИЙ: Это указание было дано раньше, чем было дано указание на МОЛОТОВА?

ШЕСТОВ: Это было ровно на год раньше.

ВЫШИНСКИЙ: А вы после <того>, как получили указание от МУРАЛОВА, говорили вы с ним об этом, что вы сделали?

ШЕСТОВ: Я ему сказал, что у меня террористическая группа в Прокопьевске готова, но тут получился маленький дефект в моем организме. Я заболел и был вынужден выехать для лечения на юг России, а установку МУРАЛОВА в точности передал ЧЕРЕПУХИНУ, который точно принял ее к руководству. И потом, когда я приехал с юга России, он мне докладывал, что он не совершил этот террористический акт лишь потому, что группа эта должна была стрелять из револьвера в шахте Коксовой, дрогнула, а машиной в то время ОРДЖОНИКИДЗЕ не воспользовался. 

ВЫШИНСКИЙ: Это было два варианта – или стрелять, или машиной? 

ШЕСТОВ: Да. 

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, вы на категорическое заявление МУРАЛОВА заявляете, что это было?

ШЕСТОВ: Да, это было, и это может подтвердить ЧЕРЕПУХИН.

ВЫШИНСКИЙ: А из подсудимых вы ни с кем не говорили? 

ШЕСТОВ: Нет. Я имел дело по части дачи распоряжений только ЧЕРЕПУХИНУ.

ВЫШИНСКИЙ: Подсудимый МУРАЛОВ, в отношении первого случая о чем шла речь, об организации покушения на МОЛОТОВА? 

МУРАЛОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И в этой части у вас с ШЕСТОВЫМ разногласий нет, вы это подтверждаете?

МУРАЛОВ: Да, да.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше расскажите, еще что желаете рассказать. 

МУРАЛОВ: Вас что интересует, прошу задать вопрос.

ВЫШИНСКИЙ: После того, как покушение на МОЛОТОВА окончилось неудачей, вам об этом сообщил кто-нибудь, отчитался в причинах этой неудачи, и что вы дальше делали?

МУРАЛОВ: ШЕСТОВ отчитался, неудача произошла, ну что же, неудача так неудача. Дальше я организовал группу в Томске. В этот промежуток времени не то ЭЙХЕ не ездил, не то они не были подготовлены, одним словом, это осталось в стадии подготовки.

ВЫШИНСКИЙ: Тоже в стадии подготовки?

МУРАЛОВ: Да, Кашкина и Николаева. Что касается тех групп, которые вел Шестов, то я, признаться, не знаю. Я знал персональный состав частично Ходорозе в Новосибирске, но эта группа не совершила ни одного террористического акта.

ВЫШИНСКИЙ: А готовила?

МУРАЛОВ: Готовила по отношению к Эйхе.

ВЫШИНСКИЙ: Известно вам было, что в это время в других городах, в частности, в Москве, подготовлялись и другие террористические акты?

МУРАЛОВ: Я знал об общей установке. Если мы получили такую директиву, и подтверждение было из центра, объединенного центра, то очевидно и параллельный центр делал, но персональный состав и что делается в других городах, я не знал. Не знаю, знали ли члены сибирского центра. Я об этих группах не знал ни персонально, ни организационно.

ВЫШИНСКИЙ: Вы встречались с Пятаковым в какие годы?

МУРАЛОВ: В конце 1927 г., когда нас исключили на съезде, я с ним расстался и встретился после этого в первый раз в 1934 г. и потом в 1935 г. Больше я с ним не встречался и не виделся.

ВЫШИНСКИЙ: Когда вы встречались с Пятаковым, то он вам сообщал о своей террористической деятельности что-нибудь?

МУРАЛОВ: Подробности не сообщал.

ВЫШИНСКИЙ: Не подробности, а вообще.

МУРАЛОВ: Вообще он говорил, что есть такое подтверждение и организуются группы. Но я еще знал от Ивана Никитича о том, что этим специальным вопросом занимается Дрейцер.

ВЫШИНСКИЙ: Это вы знали?

МУРАЛОВ: Это я знал. 

ВЫШИНСКИЙ: А кто такой Дрейцер, вы тоже знали?

МУРАЛОВ: Я Дрейцера тоже знал. Он теперь военный человек.

ВЫШИНСКИЙ: Расскажите, пожалуйста, после убийства Сергея Мироновича Кирова вы с Пятаковым не встречались?

МУРАЛОВ: Встречался. 

ВЫШИНСКИЙ: В Москве?

МУРАЛОВ: В Москве,

ВЫШИНСКИЙ: А не было у вас разговора по поводу убийства Сергея Мироновича Кирова?

МУРАЛОВ: Нет, был разговор.

ВЫШИНСКИЙ: Скажите, пожалуйста, какой разговор у вас был по этому поводу?

МУРАЛОВ: Мы делились впечатлением, какое этот акт произвел на всех, и о том, что все-таки директива приводится в исполнение, одного человеке уже убрали. Вот такой приблизительно разговор был с Пятаковым, что одного все-таки убрали.

ВЫШИНСКИЙ: Одного убрали, а теперь?

МУРАЛОВ: Так, приблизительно.

ВЫШИНСКИЙ: А не говорил он, что теперь очередь за остальными?

МУРАЛОВ: По отношению очереди остальных, этого он не говорил, а, наоборот, говорил, что это нужно сделать организованно. Вообще-то мы не говорили, что должна быть очередь или сразу, но, во всяком случае, говорили, что нужно подготовиться хорошо, и он меня укорял в этом отношении, говорил, что нельзя действовать прямиком по-солдатски, а нужно действовать осторожно, организованно и т.д.

ВЫШИНСКИЙ: Осторожно, организованно, но нужно действовать?

МУРАЛОВ: Да, да.

ВЫШИНСКИЙ: На предварительном следствии вы показывали, когда вас допрашивали в Прокуратуре Союза, следующее. Позвольте мне огласить том 25, л.д. 109:

“В 1934 г. после убийства Сергея Мироновича Кирова я в Москве встретился с Пятаковым, который в беседе со мной заявил: “С одним, который был намечен по плану, уже расправились, а теперь очередь за остальными, но горячится не надо”.

Правильно?

МУРАЛОВ: Подтверждаю.

ВЫШИНСКИЙ: Так и было сказано? 

МУРАЛОВ: По-моему, противоречий нет в том, что я сказал. 

ВЫШИНСКИЙ: Противоречий нет, но это только для уточнения.

МУРАЛОВ: Там только есть слово “план”. Но он же плановик (смех в зале).

ВЫШИНСКИЙ: Это играет некоторую роль. Это вы подтверждаете? 

МУРАЛОВ: Да, подтверждаю.

ВЫШИНСКИЙ: У меня есть вопрос к Пятакову. Обвиняемый Пятаков, что вы скажете по этому поводу?

ПЯТАКОВ: Вообще показания Муралова очень точны. Слова, ну это его своеобразная терминология, это его фразеология, и, по существу, передано правильно. Речь шла именно о том, о чем я показывал, что здесь речь идет не об единичных фактах, а о подготовке.

ВЫШИНСКИЙ: Это не слова, а уже содержание другое. Тут было сказано, что с одним, который был намечен по плану, уже расправились. Речь шла о злодейском убийстве Сергея Мироновича Кирова. Обвиняемый Муралов, так?

МУРАЛОВ: Я не ручаюсь точно за слова, но смысл таков.

ВЫШИНСКИЙ: Если не цепляться за слова, то в чем заключался смысл?

МУРАЛОВ: Киров был в числе тех четырех, о которых дал указания Троцкий, и что организация одного убийства из этой программы выполнена. Может быть, это не точно я говорю… 

ВЫШИНСКИЙ: Такова была мысль? (Обращается к Пятакову).

ПЯТАКОВ: По существу это передано правильно. 

ВЫШИНСКИЙ: Дело не в фразе. Смысл заключается в том, что были намечены лица, из числа намеченных одного уже убили.

ПЯТАКОВ: Я передаю совершенно точно о том, что говорил с Мураловым, о чем говорил с Радеком, – о необходимости отказаться от индивидуальных актов, а перейти к подготовке организованных актов, так что самостоятельно ты не действуй.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вы отрицаете то, что приписывает вам Муралов?

ПЯТАКОВ: Я, по существу, подтверждаю то, что говорил Муралов. Относительно тех или иных фраз – я эти фразы отрицаю.

ВЫШИНСКИЙ: Я не настаиваю на отдельных словах. Мне важна мысль, которая была вами высказана. Сегодня 1937 год, а это было в 1934 году…

ПЯТАКОВ: В 1935 году.

ВЫШИНСКИЙ: Прошло достаточно времени, и слова могли выветриться из памяти. Когда это было?

ПЯТАКОВ: Это было в 1935 году.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Это было в конце 1934 года. 

ВЫШИНСКИЙ: 1 декабря 1934 года было совершено злодейское убийство товарища Кирова. Следовательно, это было либо в декабре, т.е. в конце 1934 года, либо в январе 1935 года. Он говорил, что с одним уже расправились, одного по плану намеченного уже убрали, а теперь очередь остается за остальными, и добавил – не нужно горячиться. Так, обвиняемый Муралов?

МУРАЛОВ: Да, так. То, что он говорил, что не нужно горячиться, что нужно организованно вести большой террор, это верно (в зале движение).

ВЫШИНСКИЙ: У меня нет больше вопросов к Пятакову. Обвиняемый Муралов, относительно того, что нужно действовать организованно, тоже говорилось?

МУРАЛОВ: Так точно.

ВЫШИНСКИЙ: Говорилось, что, может быть, вообще террор не дает результатов или он говорил, что террор не дает результатов, когда одного убьют, а остальные остаются, и что поэтому надо подготовить так, чтобы сразу?

МУРАЛОВ: Генерально так вопрос не ставился, но, во всяком случае, и Пятаков, и мы чувствовали, что эсеровскими партизанскими методами действовать нельзя.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, эсеровскими, партизанскими методами действовать нельзя, а нужно какими же методами действовать?

МУРАЛОВ: Надо организовать так, чтобы сразу произвести панику. Мы все, бывшие большевики, не привыкли к единичному террору, никогда не признавали его. Это нам претило, но мы это выполняли. Так что рождалась мысль у каждого из нас: ведь в чем эффект? В том, что создастся паника, растерянность в партийных верхах, а это – один из способов прийти нам к руководству партией, прийти к власти. Но ввиду обширности страны, многочисленности ответственных работников, если действовать организованно и одновременно, как Радек говорил, то, конечно, вставал такой вопрос: или оставить партизанщину, или действовать более организованно. 

ВЫШИНСКИЙ: Что же вам рекомендовал Радек?

МУРАЛОВ: Он меня спросил: “Как у вас дело обстоит?” Я сказал, что так-то и так-то обстоит. Спрашиваю: “А у вас что же?” – “Ничего”. Я говорю: “Если у вас ничего, так и у нас ничего”. Вот тогда он мне сказал, что нельзя действовать по-солдатски, а это дело надо организовать. Нам нельзя провалиться сразу, конспирация требуется, не Пятаков же должен совершать террористические акты, а какие-то лица, которые должны как-то концы в воду спрятать. Беседа была короткая на эту тему.

ВЫШИНСКИЙ: Короткая, но смысл ее достаточно большой.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Каким образом осуществлялась у вас, подсудимой Муралов, письменная связь с Седовым?

МУРАЛОВ: Письменная связь с Седовым осуществлялась через ШестоваШестов, будучи в Берлине, повидался с Седовым и привез от него письмо. Второе письмо привез один инженер – член партии Зайдман [2], скрытый троцкист, который тоже был за границей и виделся с Седовым. Третье письмо я тоже получил при содействии Шестова,

который поручал какому-то специалисту-немцу. 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Какому специалисту?

МУРАЛОВ: Не знаю.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Какая роль была этого немецкого специалиста?

МУРАЛОВ: Я этого не знаю. Я посылал письма зашифрованные, информировал…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я не спрашиваю о содержании. Меня интересует техника посылки писем из Новосибирска в Берлин и обратно?

МУРАЛОВ: Я передавал письма Шестову. Третье письмо, которое я получил, привез один специалист.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: По какой специальности – специалист? 

МУРАЛОВ: Горняк, который работал в Кузбассе.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы говорите, что Шестов был связан с немецкими специалистами, часто выезжавшими в Берлин. Я хочу выяснить, о каких немецких специалистах идет речь и какова их роль в осуществлении связи между Вами и Седовым?

МУРАЛОВ: Я всю переписку направлял через Шестова

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: И вы не интересовались, как Шестов обеспечивает доставку писем, дойдут ли эти письма?

МУРАЛОВ: Судя по ответам, которые я получал, письма мои доходили.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Но кто же перевозил эти письма за границу обратно: Шестов или другие лица?

МУРАЛОВ: Другие лица.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Шестов был только передаточной инстанцией? 

МУРАЛОВ: Да, он только передавал.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: А кто же ездил в Берлин с этими письмами и кто привозил Вам письма из Берлина? Были промежуточные лица?

МУРАЛОВ: Промежуточных лиц не было. Это – командированные.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: По какому поводу командированные? 

МУРАЛОВ: Командированные в Кузбасс.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: По какому поводу они ездили туда?

МУРАЛОВ: Я не знаю.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: А когда вы узнали об этих немецких специалистах, вы не интересовались, какое отношение имеют немецкие специалисты к троцкистской организации в Кузбассе?

МУРАЛОВ: Я смотрел на это, как на простую оказию. Шестов ручался, что сделает все для того, чтобы эти письма доходили по адресу.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Шестов ручался, что все эти письма немецкие специалисты передадут по назначению?

МУРАЛОВ: Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: А почему эти немецкие специалисты взяли на себя функцию почтальонов?

МУРАЛОВ: Этого я не знаю. Зайдман это не немецкий специалист, а русский.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимый Шестов, скажите вкратце, о каких немецких специалистах вы говорили Муралову?

ШЕСТОВ: Я говорил о шпионах-диверсантах.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Почему эти немецкие специалисты перевозили письма Муралова Седову и наоборот?

ШЕСТОВ: Муралову хорошо было известно, когда я первый раз делал ему доклад о моих переговорах с Седовым и из последующих неоднократных моих сообщений, что я вошел в соглашение с немецкой фирмой “Дейльман Фрейлих Клюпфель”, вошел в соглашение с директором этой фирмы, и одним из пунктов этого соглашения была безукоризненная доставка почты из Западной Сибири моему хозяину – Льву Седову и обратно ко мне по моей кличке “Алеша”.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Каким образом вы связалась с немецкими специалистами, которые работали в Кузбассе, по какой явке, почему они выполняли ваши поручения?

ШЕСТОВ: Они выполняли мои поручения в силу того, что, как я уже показал, я вошел в соглашение с этой фирмой. Во-вторых, представителем этой фирмы еще до моего возвращения из Берлина был инженер Строилов. По приезде я связался с инженером Строиловым и привлек его к диверсионной, подрывной, разрушительной работе.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Фамилии этих иностранных специалистов, которые занимались переправкой писем, вы знаете?

ШЕСТОВ: Да. 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Хорошо. Об этом вы скажете более подробно, когда вас будут допрашивать. Сейчас меня интересует следующее: Муралову известно было, что некоторые немецкие специалисты занимаются отправкой его писем Седову и наоборот?

ШЕСТОВ: Безусловно.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Фамилии этих специалистов вы называли Муралову?

ШЕСТОВ: Я ему говорил о том, что предстоит приезд одного шпиона-диверсанта.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Но фамилии не называли? 

ШЕСТОВ: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Так что он их не знал и лично с ними не встречался?

ШЕСТОВ: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: И ни разу эти немецкие специалисты вас не подвели? Все поручения ваши выполняли?

ШЕСТОВ: Да, аккуратно выполняли.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Еще один вопрос, подсудимый Муралов, вам известно, какую работу проводили Дробнис и Норкин на Кемеровском Химкомбинате и Угольных рудниках? В чем состояла их диверсионная работа?

МУРАЛОВ: Поскольку Дробнис входил в состав Западно-Сибирского Центра, он, конечно, информировал центр, в том числе и меня. Он сегодня, по-моему, рассказал это на судебном заседании.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Он-то рассказал, но меня интересует, вам была известна его работа? Не зря же вы сидели там в качестве руководителя западносибирского троцкистского центра?

МУРАЛОВ: Известна.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вам известно, что на Кемеровских рудниках троцкисты загазовали шахты и создавали совершенно невыносимые условия для работы?

МУРАЛОВ: Дробнис сидел на Химкомбинате – это один трест, а рудники в другом тресте.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я понимаю, я говорю о Кемеровском руднике.

МУРАЛОВ: Относительно того, что там был взят курс на загазование центральной шахты, мне не было известно, и Дробнис об этом не докладывал. Это произошло в то время, когда я уже сидел в тюрьме.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: В одном из ваших показаний имеется фраза: “На Кемеровском руднике троцкисты загазовали шахты и создавали для рабочих невыносимые условия”.

МУРАЛОВ: Об этом я узнал, сидя в тюрьме, как о результате всей подрывной троцкистской работы.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: “…Под руководством Дробниса и Норкина троцкисты, работающие в Кемеровском Химкомбинате, развернули активную вредительскую работу”. Правильно? 

МУРАЛОВ: Правильно.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Это под руководством Дробниса?

МУРАЛОВ: Да. Меня так информировали.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Они, т.е. Дробнис и Норкин, задерживали строительство основных цехов. Об этом вас информировал Дробнис и Норкин?

МУРАЛОВ: Только Норкин.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Но то, что вредительская организация в Кемерово работала, это было вам известно?

МУРАЛОВ: Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Основные вредительские действия троцкистов в Кемеровском руднике были вам известны в тот момент, когда вы руководили западносибирским центром?

МУРАЛОВ: Относительно этого не знаю. 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Но то, что в Кемеровском руднике есть группа, ведущая вредительскую работу, было известно?

МУРАЛОВ: От Дробниса.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Значит, Дробнис рассказывал, но вы не знали личного состава этой группы?

МУРАЛОВ: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Конкретно что они там сделали?

МУРАЛОВ: В то время, когда был Норкин, не знаю.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Что вам известно о вредительстве на Омской и Томской дорогах в тот период, когда вы были в Западносибирском крае?

МУРАЛОВ: Тольке то, что говорил Богуславский, он докладывал, что старается устраивать пробки на станциях.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: На каких?

МУРАЛОВ: На ст<анции> Эйхе в Новосибирском узле, затем раньше времени выводили из строя паровозы.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: В ваших показаниях записано: Богуславский, связанный с троцкисткой организацией на железнодорожном транспорте, информировал меня о том, что троцкисты-железнодорожники, исходившие из директив нашего Сибирского центра, выводили из строя паровозы, срывали график движения поездов, создавали на станциях пробки, задерживая тем самым движение срочных грузов. Правильно?

МУРАЛОВ: Правильно.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: А в последнее время Богуславский проводил вредительскую работу на строительстве линии Эйхе-Сокол?

МУРАЛОВ: Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: И в результате сорвали строительство?

МУРАЛОВ: Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Больше вопросов нет. (К прокурору) У вас есть вопросы?

ВЫШИНСКИЙ: Вы когда были арестованы?

МУРАЛОВ: 17 апреля 1936 года.

ВЫШИНСКИЙ: До 17 апреля 1936 года, с момента своего пребывания, прибытия, вернее, в Новосибирск, вы не бывали арестованы?

МУРАЛОВ: Нет, ни разу.

ВЫШИНСКИЙ: Но вы в течение этого времени вели троцкистскую работу?

МУРАЛОВ: Я сказал, что она прерывалась с 1929 года, когда часть была арестована, часть капитулировала, как РадекБогуславский, Сумецкий, и работы никакой не велось.

ВЫШИНСКИЙ: А потом?

МУРАЛОВ: Потом в 1931 году.

ВЫШИНСКИЙ: Что вас привело вновь к борьбе против советской власти в таких острых формах, как организация террористических актов? Почему вы стали в результате на этот путь?

МУРАЛОВ: Начало грехопадения нужно считать с того момента, когда я подписал первый документ против партии, это в 1923 году заявление 46-ти. С этого началось грехопадение, а потом втянулся я в троцкистскую организацию в борьбе с партией, вплоть до исключения меня и посылки в Западную Сибирь. Тут, конечно, обида за себя и за других, за расправу с Троцким, за то, что жестоко расправились с ним и, так сказать, озлобление.

ВЫШИНСКИЙ: И это была основная причина вашей дальнейшей работы?

МУРАЛОВ: Нет, я бы не сказал. Мое несогласие как политического работника, я все-таки с 1903 г. в большевистской партии был, не отходя от партии до 15-го съезда, поэтому для меня политические расхождения были на первом месте, а не личные. Я же не буду рассказывать здесь содержание нашей платформы борьбы, если хотите, могу изложить.

ВЫШИНСКИЙ: Ваши политический взгляды определяются вашей принадлежностью к троцкизму.

МУРАЛОВ: Да, которые были изложены в известной платформе 15-му съезду.

ВЫШИНСКИЙ: И на этой основе вы продолжали оставаться до самого последнего времени и, оставаясь на этих политических позициях, вы вели борьбу? 

МУРАЛОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Но меня интересует, почему вы решили дать показания правдивые. Я, изучая следственное производство, вижу, что на протяжении целого ряда допросов вы отрицаете свою подпольную работу. Правильно?

МУРАЛОВ: Да. До 5-го декабря, 8 месяцев.

ВЫШИНСКИЙ: Втрое больше, чем Радек. Почему вы в результате решили дать правдивые показания и дали их, хотя и с некоторыми расхождениями, но в основном как будто бы вы не скрываете своей преступной деятельности. Изложите кратко мотивы, по которым вы решили выложить все на стол, если все выложили.

МУРАЛОВ: Тут, по-моему, три причины, которые меня сдерживали и заставляли все отрицать.

ВЫШИНСКИЙ: Почему молчали, почему отрицали? 

МУРАЛОВ: {Не мог молчать.} Потом сказал – не могу молчать.

ВЫШИНСКИЙ: И не могу отрицать?

МУРАЛОВ: Да. Одна причина политическая, глубоко серьезная, две исключительно личного характера. Какие причины личного характера? Начну с наименее важной, с моего характера. Я очень горячий, обидчивый человек и не переношу никаких насилий, т.е. я сразу реагировал на насилие насилием же, и для меня самое высшее насилие не то, что оскорбляют словами, а лишают свободы. Я озлоблялся. Это первая причина, что, когда меня посадили, я страшно озлобился, обиделся. У меня такой характер, что со мной нельзя грубо поступать.

ВЫШИНСКИЙ: Какая же грубость была?

МУРАЛОВ: Лишение свободы.

ВЫШИНСКИЙ: А может быть были какие-нибудь грубые методы по отношению к вам?

МУРАЛОВ: Нет, таких приемов не было. Я должен заявить, что в Новосибирске и здесь со мной обращались вежливо и не вызывали озлобления, очень воспитанно, культурно (шум, смех в зале).

ВЫШИНСКИЙ: Но самый факт ареста?

МУРАЛОВ: Вместо других приемов меня взяли и посадили. У меня такой характер.

ВЫШИНСКИЙ: Когда вас сажают, вы не любите?

МУРАЛОВ: Не люблю. Вторая причина тоже личного характера, по-моему, эта моя привязанность к Троцкому. С Троцким я познакомился только в 1917 г. До 1917 г. я его не признавал как вождя. С 1899 г. я работал как социал-демократ, а после второго съезда партии перешел в партию большевиков и не отходил. Познакомился с ним в 1917 г. Он меня поразил своей способностью, это мне импонировало, его деловая способность, и затем то, что старые большевики в октябрьские дни сдрейфили.

ВЫШИНСКИЙ: Кто?

МУРАЛОВ: КАМЕНЕВ, ЗИНОВЬЕВ, РЫКОВ, НОГИН.

ВЫШИНСКИЙ: Вы о них говорите?

МУРАЛОВ: Они ушли, а должны были быть с партией, а ТРОЦКИЙ пошел с нами. Это мне импонировало. На этой почве, когда он был наркомом, а я был командующим войсками Московского военного округа, то была масса жалоб, которые я писал на него. Конечно, это, может быть, происходило потому, что он не знал моего характера и поступал со мною довольно грубовато, а я в ответ тоже не стеснялся; ну а потом – политические дела: целая плеяда старых большевиков стояла в оппозиции партии, большинство таких авторитетных товарищей, которых я очень хорошо знал, как И.Н. СМИРНОВ, которого я очень уважал, и ЯКОВЛЕВУ В.Н., которую я считал умнейшей женщиной, ну и целый ряд людей, которые солидаризировались с ТРОЦКИМ. Конечно, и я втянулся в эту историю, ну, и личность его импонировал<а>, сталкивался с ним и в процессе работы и сходился не только политически, но были и дружеские отношения. Вот это второе обстоятельство, которое сдерживало меня, и, так сказать, я морально считал недопустимым изменить ТРОЦКОМУ, хотя и не считал директиву террора, разрушений, – правильной. У меня все время скребло сердце, я считал, что это неправильно.

ВЫШИНСКИЙ: Вы были загипнотизированы?

МУРАЛОВ: Не то, что загипнотизирован, тут были и дружеские отношения, и политические соображения, что ТРОЦКИЙ не может ошибаться, так как его поддерживают наши старые большевики. Это для меня было тяжелым моментом. Третий момент – как вы знаете, в каждом деле есть перегибы. И я думал так, что, если я дальше останусь троцкистом, тем более, остальные отходили – одни честно, другие бесчестно, как вы слышали об этом и знаете уже, во всяком случае, они не являлись знаменем контрреволюции. А я нашелся герой, к которому партия относилась хорошо, меня ни разу не арестовывали и вообще отношение было хорошее, почему же СМИРНОВА арестовали, а меня нет. Если я останусь дальше так, то я могу быть знаменем контрреволюции, что меня страшно испугало, т.к. я считал, что перспективы – терроризм и борьба с партией – ни к черту не годятся. В то время, как на моих глазах росли кадры, промышленность, народное хозяйство… Я не слепец и не такой фанатик. Правда, старая закваска пребывания в партии у меня осталась, она оставила отпечаток. 

И я сказал себе тогда, после чуть ли не 8-ми м<еся>цев, что да подчинится мой личный интерес интересам того государства, за которое я боролся в течение 23-х лет, за которое сражался активно в трех революциях, когда десятки раз моя жизнь висела на волоске.

Как же останусь и буду дальше продолжать и углублять это дело? Предположим, меня даже запрут или расстреляют, то мое имя будет служить собирателем и для тех, кто еще есть в контрреволюции, и для тех, кто будет из молодежи воспитываться. Для меня это решающее, и я сказал: ладно, иду и показываю всю правду. Не знаю, удовлетворил ли мой ответ вас или нет.

ВЫШИНСКИЙ: Нет перспективы в борьбе – и решимость в конце концов…

МУРАЛОВ: Опасность оставаться на этих позициях, опасность для государства, для партии, для революции, потому что я – не простой рядовой член партии и, хотя не был вождем, никогда на высоких постах не был, но все же я не простой рядовой большевик…

(пауза).

ВЫШИНСКИЙ: Все. Понятно. У меня больше вопросов нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: У защиты вопросов нет?

ГОЛОСА ЗАЩИТНИКОВ: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Перерыв на 20 минут. 

 

* * * 

 

КОМЕНДАНТ: Прошу встать, суд идет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Садитесь, пожалуйста.

Переходим к допросу подсудимого Шестова.

ВЫШИНСКИЙ: Подсудимой Шестов, по возможности, не повторяя то, что было выяснено на допросе других подсудимых, вы должны сообщить, со своей стороны, что вы можете сказать про вашу преступную деятельность?         

ШЕСТОВ: Моя контрреволюционная преступная деятельность началась в конце 1923 года, когда я впервые примкнул к троцкистской платформе. Будучи студентом рабфака Московской Горной Академии, я тогда активно защищал троцкистскую платформу.

В 1924 году я впервые обманул партию, когда осенью 1924 года на одном из партийных собраний заявил, что я отхожу от троцкизма.

Но это было неверно, это была ложь, Я своего троцкистского багажа не сдал, я своих связей по 1923 году с Гаевским, Васютой, Штыкгольдом, Чередниченко [3] и рядом других активистов Замоскворечья не порывал. В конце 1925 года я снова начал активно драться с партией. Мне тогда было поручено заведывать кустарной подпольной типографией. Я печатал и размножал преступную троцкистскую литературу для снабжения троцкистских организации, в первую очередь, для Замоскворечья, потом для остальных районов. Помню, что летом 1926 г. была отправлена достаточно большая партия троцкистской литературы на Урал и Украину.

В 1926 году я был связан дополнительно с Маном Невельсоном, я был хорошо известен по этому году, да и раньше, Ивану Никитичу Смирнову. От Невельсона я получал рукопись Троцкого для печатания и размножения. Помню, такая рукопись была у меня: “Письмо к товарищам”.

В начале 1927 года, несмотря на личное настояние Ивана Никитича Смирнова, чтобы я взял на себя заведование кассой взаимопомощи троцкистов, я был вынужден выехать из Москвы в Подмосковный бассейн на родину в силу резко пошатнувшегося моего здоровья.

В Подмосковном бассейне в средине 1927 года я вошел в троцкистскую организацию и работал в ней по конец 1928 года. Потом я был переброшен в Восточную Сибирь. В силу этих обстоятельств потерял организационную связь и встречался в Сибири только с отдельными единомышленниками.

В 1930 году я уже работал в Новосибирске, а в 1931 году попал в командировку в Москву. У меня тогда были, я бы не сказал, сомнения, но много было неясных вопросов. Я полагал, что в Москве свяжусь с товарищами по моей преступной троцкистской деятельности и получу от них авторитетный ответ, – что же делать дальше. В феврале, примерно в конце, я узнал, что за границу в Германию должна поехать большая группа директоров для размещения оборудования для вновь строящихся фабрик, заводов и шахт. Я был членом правления Востокугля, связался с председателем правления и просил его помочь мне выехать в Германию, тем паче что я тогда уже слышал, что руководить этой делегацией будет Пятаков. Действительно, Абрамов обратился с ходатайством, затруднений моя кандидатура не вызвала, выезд мне был разрешен. В начале мая я уже был в Германии.

Я должен немного вернуться назад и сказать, что в 1926 году я имел несколько личных встреч с Троцким. Учась, я одновременно работал по постройке научно-исследовательского Нефтяного Института; это входило в ведомство, которым в то время управлял Троцкий – НТУ ВСНХ. При помощи работавшего там троцкиста – начальника административно-хозяйственного управления Черниченко, мне через него были устроены три или четыре встречи. Я также в 1926 году встречал Юрия Леонидовича Пятакова. Помню хорошо одну встречу, которая была на очень узком подпольном собрании на Петровке.

ВЫШИНСКИЙ: В каком году?

ШЕСТОВ: В 1926. Тогда Юрий Леонидович Пятаков впервые выступал и ходил по районам. Он высказал даже мысль о том, что его Троцкий обрек или отдал на съедение. В начале мая я был в Берлине.

ВЫШИНСКИЙ: В 1931 году?

ШЕСТОВ: Да. Я решил поговорить с Юрием Леонидовичем Пятаковым на волнующие меня темы. В середине мая по деловому вопросу, связанному с размещением заказов, я был у Пятакова в кабинете один на один и после деловых разговоров задал ему такой вопрос: как понимать ваше заявление, опубликованное в печати. Есть ли это результат действительного отхода от Троцкого и троцкизма, или это есть вынужденный шаг? Коли это есть действительный отход от Троцкого и троцкизма, тогда, спрашивается, на кого же Троцкий надеется? Его ближайшие соратники один за одним от него отходят. Опоры среди рабочих и крестьян мы не имеем. Не лучше ли посоветовать ему прекратить борьбу против Сталина, против сталинского руководства и Правительства? И тогда для меня не будет никакого сомнения в том, что в конце концов ему разрешат въезд в Советский Союз, и он сможет принять активное участие в строительстве социализма в нашей стране.

Тогда Юрий Леонидович спросил меня: читал ли ты последнюю литературу, которая свободно продается в Берлине? Я сказал, что я еще не имел возможности, но надеюсь с нею познакомиться. А что касается поднятого Вами вопроса, то я советую поговорить на эту тему с Иваном Никитичем Смирновым.

Я так и поступил. Дня через два связался со Смирновым, он мне тогда назначил свидание в ресторане “Николай” по приезде из Берлина в Потсдам. Свидание это состоялось. Смирнов прежде всего интересовался тем, что я делаю в последнее время, с кем имею организационные и другие связи.

Я ему подробно все рассказал и задал тот же вопрос, какой задал и Пятакову

Смирнов тогда начал свою речь так: сейчас резко изменилась обстановка в Советском Союзе, и вы сами понимаете, что борьба с открытым забралом невозможна. Сторонники наши постепенно отходят, некоторые гниют на корню, а момент открытого выступления против Сталина и сталинского руководства упущен. По его словам, этим моментом была коллективизация сельского хозяйства, когда мы не смогли использовать недовольство среди крестьян. Он говорил, что сейчас задача троцкистов заключается в том, чтобы войти во что бы то ни стало в доверие партии и тогда снова, с удвоенной и утроенной силой пойти в атаку.

Он мне говорил, что в Берлине идут переговоры, и нет никакого сомнения, что к нашему отъезду в Советский Союз будут разработаны новые программные и тактические вопросы, как он тогда выразился, последний новейший курс.

Он меня спросил, помню ли я Седова? Я сказал, что с Седовым в организационной связи не был, но припоминаю, что в 1926 году я был на некоторых конспиративных собраниях в Бауманском районе, в которых Седов участвовал, и я его в лицо помню. Он сказал мне, что Седов также имеет о тебе представление, я тебе советую поговорить подробно о новом последнем курсе с Седовым. Я охотно выразил согласие. Тогда же со Смирновым мы условились, что я с ним встречусь в том же ресторане. Мы условились встретиться в ближайший вторник в те же самые часы. Я пришел, вернее, приехал из Берлина на такси, туда, через некоторое время в этот ресторан приехал и Седов. Седова также очень интересовала обстановка в Сибири, в Кузбассе. Я ему также подробно обо всем рассказал, в частности, рассказал о наличии достаточно большой прослойки хвостов инженеров-вредителей на рудниках Кузнецкого бассейна.

Я задал вопрос, что же думает наш вождь, Троцкий, какие конкретные задачи ставит перед нами, троцкистами Советского Союза. Седов начал с того, что сейчас разработана Пятаковым экономическая платформа, которая обосновывает старый лозунг: чем хуже, тем лучше, что этот лозунг нужно активно проводить в жизнь, нужно отойти от созерцательной позиции, нечего сидеть у моря и ждать погоды, нужно всеми силами и средствами приступить к активной политике дискредитации сталинского руководства и сталинской политики. Это в области экономики.

Что касается политической части, он сказал так, что думать, что Сталин уступит нам место добровольно или демократическим путем, это иллюзия. Поэтому, как советует отец, единственно правильный путь, путь трудный, путь тернистый, но путь верный, – путь насильственного удаления Сталина и сталинского правительства путем террора. 

Я тогда ему заметил, что отчасти это верно, ибо действительно мы зашли в тупик. Поэтому надо или разоружиться, или наметить новые пути борьбы. Видя, что я в этом направлении поддаюсь на его слова, он перевел разговор на новую тему. Спросил меня, не знаю ли я кого из директоров немецких фирм. Я сказал, что я ряд директоров знаю, с рядом директоров встречался. Он спросил, не припомните, с Дейльманом вам приходилось встречаться? Я сказал, что такую фамилию помню, это директор фирмы Дейльман-Фрейлих-Клюпфель. Эта фирма ведет по договору техническую помощь, проходку в Кузнецком бассейне. Ну вот, я вам и советую с этой фирмой связаться, советую познакомиться с г-ном Дейльманом.

Я задал вопрос, как и для чего связаться. Он сказал: поймите, что сейчас чрезвычайно трудно осуществлять связь в Советском Союзе с троцкистскими организациями, поэтому эта фирма помогает в этой связи по отправке корреспонденции, тем паче если мы принимаем новый курс, то эта связь должна быть более живая.

Я тогда ему сказал, вы что же мне советуете, чтобы я в данном случае вошел с этой фирмой в какую-то сделку? Он говорит, что же тут такого страшного. Вы же понимаете, что раз они нам оказывают услугу, почему мы не можем оказать услуги. Какую услугу? Некоторую информацию. Все равно они эту информацию легко достанут, и для вас это большой трудности не представит.

Я говорю, вы мне предлагаете просто-напросто быть шпионом. Он пожал плечами и говорит: напрасно вы бравируете и бросаетесь словами. Ты же понимаешь, наша задача свалить сталинское руководство и свалить всеми силами и средствами, мобилизуя все враждебное в Советском Союзе и все, что против Сталина, это должно быть за нас, а поэтому в этой борьбе ставить вопрос так щепетильно, как вы ставите этот вопрос, это для меня непонятно. Если вы принимаете террор, если принимаете подрывную разрушительную работу в промышленности, то я совершенно не могу понять, почему вы с этим не можете согласиться. Я говорю, что для меня тяжело этот вопрос разрешить, я на эту тему поговорю со Смирновым И.Н. и тогда вам дам тот или иной ответ. После этого был разговор с Седовым на тему, что, вероятно, мне еще придется встретиться с Седовым. Он спросил меня, когда я еду в Советский Союз? Я сказал, что это намечается осенью. Он говорит, это хорошо, я могу отправить некоторые письма, в особенности, Муралову, старику будет очень приятно получить весточку от Льва Давыдовича. Я говорю, а как я могу найти вас? Я, говорит, свяжу с верным человеком и через него всегда можете меня найти. На этот раз беседа с Седовым в ресторане “Николай” прекратилась, и мы уехали в Берлин. Недалеко от Вюртенбергпляц слезли с машины и пошли в ресторан “Балтимор”, заняли столик. Седов на некоторое время отлучился, потом пришел с человеком, одетым в форму кельнера, и представил мне его как господина Шварцмана. Меня отрекомендовал Алешей. Мы посмотрели друг на друга, и он сказал, когда нужно будет найти меня, то господин Шварцман может выполнить мое поручение. На этом разговор кончился, потому что Седов сказал, что в этом месте нельзя долго задерживаться.

В начале июня 1931 г., после того, когда я переваривал все слышанное от Смирнова и Седова, я пришел к такому заключению, что отступать было поздно. Меня Смирнов и другие знали как убежденного троцкиста, тем паче личное общение с Седовым, Смирновым и Пятаковым еще больше сблизило, и я решил для себя вопрос, что буду вместе с моими вождями. Это примерно было в десятых числах июля. Встретились мы тогда со Смирновым в Торгпредстве. Я сказал на ходу, что хочу встретиться, он мне сказал – тот же ресторан “Николай”, те же часы, и я с ним имел вторую беседу, более конкретизированную. Смирнов прямо задал мне вопрос: ну, как ты думаешь, и какие у вас настроения? Я сказал, что у меня нет личных настроений и, как учил наш вождь, –   руки по швам, солдат революции, жду приказаний. Смирнов тогда сказал, что переговоры закончены, приняты окончательные решения, и эти решения сводятся к следующему: во-первых, что ПЯТАКОВ доказал, что проводимая сталинским правительством индустриализация – не что иное, как плюха, что эти предприятия нерентабельны, что без государственных крупных дотаций они жить не могут, что эти большие накладные расходы лягут непосильным бременем на плечи рабочего класса, что мы имеем полное моральное право вести подрывную разрушительную работу, привлекая все враждебные силы, в частности, ту прослойку контрреволюционно настроенную части инженерства. Дальше он перешел к вопросу террора. Он говорил, что принято решение прийти к власти путем организации убийств, путем насильственных актов над СТАЛИНЫМ, его Политбюро и его Правительством. Получив от меня утвердительный ответ, что я даю свое полное согласие на проведение этой работы, он сказал, что практические указания в области террора и в области подрывной работы ты получишь от ПЯТАКОВА. Он собирался уйти, но я его тогда задержал и сказал, что, Иван Никитич, позвольте, мне Седов сказал связаться с фирмой “Фрейлих Клюпфель”. Он мне прямо сказал связаться с фирмой <по поводу> шпионской диверсионной работы, ведущей<ся> в бассейне. Ну и что же страшного здесь, он сказал. Я сказал, что я буду шпионом и диверсантом, а он мне на это ответил: “Бросьте бравировать словами такими громкими, как шпион и диверсант”. Тогда же он сказал, что для каждого убежденного троцкиста понятно слово террор, и тут особых дискуссий наши люди не разведут, но когда поставишь перед ними вопрос о разрушительной подрывной работе, то не всякий на это пойдет, поднимутся дискуссии, а время идет, и нужно действовать быстрее. Что же здесь удивительного для тебя, если мы считаем возможным свалить сталинское руководство и мобилизовать все контрреволюционные силы Кузбасса. Он говорит: “Что ты находишь в этом страшного, если к этой работе привлечь немецких диверсантов, тем паче что у нас в Советском Союзе за немецкими специалистами ухаживают и буквально смотрят им в рот”. В разговоре со мной он применил по отношению ко мне ряд других слов, убеждая, что другого пути нет. Связь нам нужна очень крепкая с ТРОЦКИМ и его бюро, поэтому хочешь или не хочешь, мы должны на это пойти. После этой убедительной речи Ивана Никитича я сказал, что раз нет другого пути, то я свяжусь с этим. На этом наша беседа и закончилась.

ВЫШИНСКИЙ: В каком году это было?

ШЕСТОВ: Это было в десятых числах июня 1931 г.

ВЫШИНСКИЙ: Обе встречи были в 1931 г.?

ШЕСТОВ: Да, весною.

ВЫШИНСКИЙ: Вы еще оставались после в Берлине?

ШЕСТОВ: Я еще оставался до первых чисел ноября за границей вообще, я в Лондон ездил.

ВЫШИНСКИЙ: А потом вы встречались до отъезда сюда с Седовым? Вы вообще искали встреч с Седовым?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И во время этих встреч вели с ним аналогичные разговоры или о чем-нибудь другом говорили?

ШЕСТОВ: Как я с ним тогда и условился…

ВЫШИНСКИЙ: Нужно, чтобы вы ответили коротко на такой вопрос. Вы очень много говорите подробностей, которые в данный момент, мне кажется, нас не особенно интересуют. Я вас спрашиваю: вы, оставаясь в Берлине, до ноября 1931 г. встречались еще с Седовым или нет?

ШЕСТОВ: Да, у меня с ним были еще две встречи.

ВЫШИНСКИЙ: Первая встреча была посвящена какому вопросу?

ШЕСТОВ: Первая встреча была посвящена тому, что я вкратце рассказал ему о всех разговорах, имевших место после с Смирновым и Пятаковым, вкратце рассказал ему, как я думаю практически начать развертывать террористическую и подрывную работу, кого привлечь к этой работе. И он мне тогда сказал, что он даст поручение провезти письмо для Муралова и Пятакова.

ВЫШИНСКИЙ: А во второй встрече после этого?

ШЕСТОВ: Мы тогда условились, что я эти письма получу от него заделанными в подошвах ботинок…

ВЫШИНСКИЙ: То, что вы говорили уже, вы получили два ботинка, где были заделаны письма, и отвезли их в Москву. Это вы уже говорили здесь. Вот вы уже в Москве.

ШЕСТОВ: Нет, я еще вам не показал вот чего: у меня была одна встреча с Пятаковым в середине июня 1931 г., когда Пятаков конкретизировал задачи, которые стоят передо мной в Кузнецком бассейне. 

ВЫШИНСКИЙ: Эта встреча была где?

ШЕСТОВ: В Берлине.

ВЫШИНСКИЙ: В Берлине?

ШЕСТОВ: Да, Вторая встреча…

ВЫШИНСКИЙ: Что он вам конкретизировал?

ШЕСТОВ: Он также мне говорил о необходимости проведении мероприятий, которые могли бы прекратить индустриализацию страны, именно прекратить. Также он мне сказал, что “на тебя лично возлагается террористический акт над Эйхе”.

ВЫШИНСКИЙ: Это вам он еще в Берлине сказал?

ШЕСТОВ: Да, это задание на террористический акт и террористическую работу я получил от Пятакова в Берлине. Там же он говорил о необходимости привлечения всех враждебных сил и, в частности, инженерно-технический персонал. Он прямо говорил, что людского материала там найдется в Кузбассе достаточно и в том числе контрреволюционно настроенных элементов.

ВЫШИНСКИЙ: Хорошо, дальше. Вторая встреча потом еще была или, может быть, десятая с Седовым после встречи с Пятаковым?

ШЕСТОВ: Я не понял вопроса.

ВЫШИНСКИЙ: После этой встречи с Пятаковым у вас была еще встреча с Седовым?

ШЕСТОВ: Я уже о ней говорил. Именно в октябре была эта встреча.

ВЫШИНСКИЙ: Хорошо. И все?

ШЕСТОВ: На этом мои похождения и разговоры…

ВЫШИНСКИЙ: 1931 г.

ШЕСТОВ: …1931 г. Похождения и разговоры с руководством троцкистской организации были закончены.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, теперь вы уже отправились в Кузбасс через Москву?

ШЕСТОВ: Да, я в ноябре м<еся>це выехал в Кузбасс, но я имел переговоры, выполнял поручения Седова и Смирнова, с фирмой “Фрейлих Клюпфель”.

ВЫШИНСКИЙ: С кем же вы и о чем там говорили, какие вы имели поручения и как вы их выполняли?

ШЕСТОВ: Я помню, это дело было в конце июня, в начале июля, может быть. Я имел свидание с директором Де<й>льман<ом> и его помощником Кохом.

Было свидание в рабочем помещении, в котором находилось техническое бюро “Союзуголь”. Мы условились, что я приеду к ним в Эссен. Условились насчет гостиницы, и мне был дан адрес их технической конторы. Я приехал в Эссен, остановился в гостинице неподалеку от вокзала. Техническая контора фирмы “Дейльман Фрейлих Клюпфель” помещалась как раз напротив этой гостиницы, буквально надо было перейти только через дорогу. Де<й>льман с Кохом меня встретили, и мы условились, что я в тот же день или через день заеду к ним в контору от 6 до 8 часов вечера. Я в Эссене в то время был продолжительно, дней 6-7.

Разговор состоялся в присутствии переводчика Коха. Начался разговор с того, что я спросил директора Де<й>льмана, знает ли он Седова…

ВЫШИНСКИЙ: Коротко, в чем заключалась сущность этого разговора?

ШЕСТОВ: Сущность этого разговора была такова. Во-первых, что немецкая фирма “Дейльман Фрейлих Клюпфель” организует диверсионно-шпионскую работу в Кузбассе и по требованию троцкистской организации может увеличить количественно и качественно состав этих диверсантов. Это – первое положение.

ВЫШИНСКИЙ: Кто выдвинул это положение?

ШЕСТОВ: Это положение выдвинул в разговоре директор фирмы – Де<й>льман, друг Седова. 

ВЫШИНСКИЙ: Что, вы говорили с ним о диверсионно-преступной работе в Кузбассе?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Говорил ли вам Де<й>льман, какими средствами они окажут поддержку?

ШЕСТОВ: Он говорил о том, что они имеют уже своих людей…

ВЫШИНСКИЙ: Где?

ШЕСТОВ: В Кузбассе, и что могут еще подбросить людей по требованию нашей организации, что троцкистская организация окажет всемерную помощь этим диверсантам в Кузбассе. В свою очередь эта фирма берется осуществить связь между троцкистской организацией в Советском Союзе, в том числе и со мной…

ВЫШИНСКИЙ: С одной стороны, а с другой?

ШЕСТОВ: А с другой стороны – с Седовым. Что эта фирма обязуется безукоризненно доставлять идущие в мой адрес письма с пометкой “Алеша”, а также идущие в адрес его хозяина, что они окажут всемерную помощь приходу к власти троцкистов и для связей заключим договор на проектирование проходки шахт и на достаточно большое размещение заказов на оборудование.

ВЫШИНСКИЙ: Меня интересует, зачем эта фирма, которая обещала поддержку в приходе к власти, заключила договор на проходку шахт? 

ШЕСТОВ: К этому времени договор с ней был расторгнут. 

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вы обещали содействие?

ШЕСТОВ: Да, я обещал содействие в заключении нового договора.

ВЫШИНСКИЙ: От чьего имени обещали?

ШЕСТОВ: От имени троцкистской организации.

ВЫШИНСКИЙ: Это неофициально, а официально вы могли оказать какое содействие?

ШЕСТОВ: Я в то время занимал положение члена правления “Востокугля”, поэтому я мог оказать соответствующее содействие, безусловно.

ВЫШИНСКИЙ: Официально как член правления “Востокугля”, и вы это обещали?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Потому что договор был в то время расторгнут?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Хорошо, продолжайте.

ШЕСТОВ: В то же время было обусловлено и мне сказано, что у них имеется там, в Кузбассе, их агент Строилов, что по приезде я свяжусь с этим Строиловым.

ВЫШИНСКИЙ: Это вам Де<й>льман сказал?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Что Строилов находится в Кузбассе?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И что он является агентом Де<й>льмана?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: А вас не заинтересовало, каким образом Строилов, находящийся в Кузбассе, стал агентом Де<й>льмана?

ШЕСТОВ: Перед этим Строилов жил достаточное время в Германии.

ВЫШИНСКИЙ: Вы знали об этом?

ШЕСТОВ: Да, знал.

ВЫШИНСКИЙ: Знали. Во всяком случае, специального разговора об этом у вас не было?

ШЕСТОВ: Нет, я принял как правдоподобное.

ВЫШИНСКИЙ: Специального разговора в этот раз у вас с Дейльманом не было?

ШЕСТОВ: Нет. Указывалось, что люди, которые поедут из Германии, пойдут в адрес Строилова и по его указаниям будут распределяться по рудникам.

ВЫШИНСКИЙ: В качестве кого работал Строилов?

ШЕСТОВ: В качестве начальника одного из управлений.

ВЫШИНСКИЙ: Почему люди, которых должен был посылать Дейльман к вам в Кузбасс, должны были попадать к Строилову, а не прямо к вам?

ШЕСТОВ: Во-первых, я в разговоре с Дейльманом сказал, что я не знаю немецкого языка. Во-вторых, для Строилова будет удобнее как специалисту со специалистами вести дело. В-третьих, я уже тогда наметил себе путь для проведения подрывной работы – поехать в один из главнейших рудников Кузбасса – в Прокопьевск.

ВЫШИНСКИЙ: А Строилов работал где?

ШЕСТОВ: Строилов – в центральном аппарате треста Кузбассуголь в Новосибирске. Я говорил Дейльману, что именно надо будет организовать это через Строилова, через Новосибирск.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вы считали, что через Новосибирск удобней проводить эту операцию, чем, скажем, через Прокопьевск?

ШЕСТОВ: Безусловно.

ВЫШИНСКИЙ: Еще раз потом вы встречались с этой фирмой?

ШЕСТОВ: Встречался, но разговоров диверсионно-шпионского характера не было.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, разговор был откровенный? 

ШЕСТОВ: Да, разговор был прямой.

ВЫШИНСКИЙ: На каком языке шел разговор?

ШЕСТОВ: Он говорил на немецком, я – на русском. Переводчиком был Кох, который перед этим жил достаточное время в Советском Союзе и объяснялся довольно свободно.

ВЫШИНСКИЙ: Кох хорошо был в курсе этого дела?

ШЕСТОВ: Да, он был ближайшим помощником и в Донбассе был представителем этой фирмы.

ВЫШИНСКИЙ: И по фирменным, производственным делам и по всем остальным?

ШЕСТОВ: Безусловно.

ВЫШИНСКИЙ: Больше у вас разговора на эту тему диверсионно-шпионского характера не было с Дейльманом?

ШЕСТОВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: После этого вы уехали в СССР?

ШЕСТОВ: Нет, я уехал в начале ноября 1931 года.

ВЫШИНСКИЙ: А в Англию вы в этот период времени уехали?

ШЕСТОВ: В средине ноября 1931 года.

ВЫШИНСКИЙ: До разговора с этой фирмой Дейльмана или после?

ШЕСТОВ: Покончил разговор с фирмой, а потом уехал в Англию.

ВЫШИНСКИЙ: Потом вернулись из Англии и отправились в СССР?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Сколько времени вы были в Берлине?

ШЕСТОВ: Недели три.

ВЫШИНСКИЙ: И за эти три недели вы уже с Дейльманом больше не встречались?

ШЕСТОВ: Возможная вещь, я и встречался. Но еще раз повторяю, что больше с ним разговоров на тему диверсионно-шпионскую не вел.

ВЫШИНСКИЙ: Встречались ли вы, вернувшись из Англии и пробыв в течение 3-х недель в Берлине, с Пятаковым, с Седовым, с Смирновым?

ШЕСТОВ: Нет, к этому времени Пятакова там не было, Смирнова не было.

ВЫШИНСКИЙ: А Седов был?

ШЕСТОВ: Я в последних числах октября имел два свидания с Седовым.

ВЫШИНСКИЙ: Теперь все это понятно. И после этого вы направились с этими ботинками и с письмами в СССР.

ШЕСТОВ: Совершенно правильно. Я благополучно провез ботинки и вручил письма.

ВЫШИНСКИЙ: Это мы уже слышали. Засим отправились куда?

ШЕСТОВ: В Кузбасс, в Новосибирск.

ВЫШИНСКИЙ: После того разговора с Пятаковым, о котором вы раньше тоже показывали?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Кратко, в чем заключался этот разговор с Пятаковым? Мы это уже слышали, это нужно только для связи вашего изложения.

ШЕСТОВ: Разговор был очень краткий. Я передал письмо, он пожелал мне успеха, и на этом разговор кончился.

ВЫШИНСКИЙ: А насчет “Дейльман” [4] был разговор?

ШЕСТОВ: Я  этого ему не говорил. И во вторую встречу я тоже об этом не говорил.

ВЫШИНСКИЙ: Из каких соображений?

ШЕСТОВ: Для меня был вопрос ясен, что Смирнов поручил… 

ВЫШИНСКИЙ: Просто не считали необходимым?

ШЕСТОВ: Совершенно справедливо.

ВЫШИНСКИЙ: А Смирнов был в это время в Москве?

ШЕСТОВ: Я этого не помню. Смирнов мне не советовал с ним связываться и говорил, что, если будут письма, даже на его имя, передать Пятакову.

ВЫШИНСКИЙ: Я понимаю, меня интересует такой вопрос: с фирмой “Дейльман” вы связались по поручению Смирнова и Седова?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Договорились с этой фирмой?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Смирнова к моменту вашей окончательной договоренности с фирмой в Берлине не было? С Седовым вы не видались кроме октября? Вы говорили ему о “Дейльман”?

ШЕСТОВ: Да, говорил.

ВЫШИНСКИЙ: А Смирнов, который вам давал поручение, не знал, как вы выполнили поручение?

ШЕСТОВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Когда вы приехали в Москву, вы не считали необходимым разыскать Смирнова и рассказать о том, как вы выполнили поручение?

ШЕСТОВ: Нет. В этом не было необходимости. Я помнил слова Смирнова о том, чтобы без нужды с ним не связываться, а нужды в этом не было.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, из конспиративных соображений.

ШЕСТОВ: Исключительно.

ВЫШИНСКИЙ: И потом уехали в Кузбасс?

ШЕСТОВ: Да. 

ВЫШИНСКИЙ: Продолжайте.

ШЕСТОВ: Приехав в Новосибирск, я связался с Мураловым

ВЫШИНСКИЙ: Об этом вы тоже говорили.

ШЕСТОВ: Да, но я хочу внести одну существенную поправку в показания Муралова. Когда я вручал письма, я сделал ему обстоятельный доклад, в частности, о связи с Пятаковым, Седовым и Смирновым и в том числе с этой шпионской фирмой. Когда я ему передал это сообщение, Муралов сказал, что, возможно, потребуется моя помощь в расшифровке этого письма, поэтому он попросил меня на другой день прийти на Обскую улицу. Я пришел на эту улицу 10 час<ов> вечера. Муралов там уже был.

ВЫШИНСКИЙ: А что помещалось на этой Обской улице?

ШЕСТОВ: Это береговая улица… 

ВЫШИНСКИЙ: Это место было условлено, там была чья-нибудь квартира?

ШЕСТОВ: Нет, мы просто встретились на углу улицы. В одну из первых встреч мы встретились там же в переулке и на этот раз договорились прийти на это же место.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вы условились?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: О дне и часе?

ШЕСТОВ: Я ему сегодня передал, он сказал: завтра приходи.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, время было условлено?

ШЕСТОВ: Да, я уже сказал, в 10 часов вечера.

ВЫШИНСКИЙ: В 10 час<ов> вечера вы явились на Обскую улицу, и туда явился Муралов?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Продолжайте.

ШЕСТОВ: Муралов мне сказал, что личное письмишко от старика Льва Давидовича он расшифровал, справился, а от длиннющего письма у него глаза заболели, от этой арифметики. Он просил меня расшифровать это письмо. Тогда же передал мне это письмо и ключ к этому шифру. Я в течение 3-х суток расшифровывал письмо.

Так что прежде всего были получены тогда два письма, одно письмо от Троцкого и письмо от заграничного бюро, которое я лично расшифровывал. Суть этого письма такова. Это постановление заграничного бюро членов союзного центра. Письмо состояло из 3-х частей: первая часть – вводная, в которой в очень черных и мрачных тонах обрисовывалось внутреннее положение в Советском Союзе, говорилось, <что> на железнодорожном транспорте разруха, сельское хозяйство деградирует и т.д. и т.п. Вывод из этого какой, говорилось о том, что надо будет развернуть сейчас в широком масштабе разрушительно-подрывную работу, обосновывались теми же соображениями, о которых я показывал, что мне говорив Седов, что мне говорил Пятаков, что мне говорил Смирнов.

Во второй части говорилось о том, что нужно насильственным путем устранить существующее руководство – Сталина и сталинское политбюро. Там же, в этом письме рекомендовалось совершение групповых террористических актов.

ВЫШИНСКИЙ: Вы это расшифровали и сообщили Муралову

ШЕСТОВ: Я передал Муралову.

ВЫШИНСКИЙ: Когда?

ШЕСТОВ: Через трое суток встретился с Мураловым и передал ему письмо.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше что случилось?

ШЕСТОВ: Дальше я приступил к конкретной оперативной работе. Будучи за границей, я отдавал себе отчет в подрывной террористической работе.

ВЫШИНСКИЙ: С чего начали?

ШЕСТОВ: Я начал с вербовки инженера Строилова. Когда я приехал, я полагал, что у Строилова могла измениться идеология, что он мог, вернувшись в Советский Союз, не выполнять шпионские поручения этой фирмы. Явившись на квартиру Строилова, я вопрос поставил прямо. Сказал, что мне известно о вашей связи с фирмой “Дейльман-Фрейлих-Клюпфель”. Мне известно, что вы хотели быть невозвращенцем. Мне известно, что вы были в близких, дружеских отношениях с руководителем подрывной вредительской организации Охрименко, и нет никаких оснований полагать, что вы не участвовали активно во вредительской работе на Анжеро-Судженском руднике. Поэтому я прямо сказал, что нечего вам складывать оружие, а нужно снова начать активно работать по линии разрушительной и подрывной. Я ему сказал, что ваш провал объясняется тем, что у вас не было надлежащего руководства и что вы недостаточно были знакомы с конспирацией. Я ему тогда же сказал, что при наличии объединения мы можем эту работу так законспирировать и при наличии контакта нашей организации с вашей организацией (я именно так говорил, мне не важно было завербовать одного Строилова, но важно было завербовать его единомышленников. Я знал, что он пользуется большим доверием у ряда инженеров. У меня не было сомнений, что они связаны и по контрреволюционной работе). Я предупредил его, что вы не подумайте обо мне сообщить в ГПУ, я достаточно авторитетен в Западно-Сибирском крае, вам никто не поверит. А если я скажу о вашей работе что знаю, то, безусловно, вы будете немедленно арестованы.

Строилов тогда растерялся и сказал, что я вам ответ на это дам завтра. На другой день Строилов сказал, что он согласен принять участие в нашей организации, поскольку наши пути на сегодня сходятся с вашими путями и наши задачи сходятся с вашими задачами. Я тогда информировал Строилова об основных вехах разрушительной и подрывной работы и сказал, что на основе этого вы должны мне составить пообъектный план в рудничном разрезе.

Я ему говорил, что нужно не разбрасываться в нашей подрывной разрушительной работе и нужно будет всю работу нашу сконцентрировать в трех основных рудниках – Анжеро-Судженском, Ленинском и Прокопьевском. Что касается Кемеровского рудника, мы тогда говорили с ним так, что этот рудник будем держать в черном теле и при наличии людей в аппарате Кузбассугля будем стремиться не развивать этот рудник с целью, чтобы лишить химическую промышленность местной топливной базы, что нам там люди не потребуются, что эту работу проведем в аппарате треста Кузбассуголь. Основные вехи тогда были такие, что разрушительную подрывную работу будет вести с одной стороны Строилов и с другой стороны – троцкистская организация, которую я создам.

Строилов должен был составить план в направлении:

1) Срывать новое шахтное строительство и проводимую реконструкцию старых шахт.

2) стремиться организовать строительные работы на новых шахтах и на шахтах, где происходит реконструкция, таким образом, чтобы новые объекты входили в эксплуатацию по частям. Мы имели в виду таким образом оттянуть освоение проектных мощностей.

3) Введение таких систем выемок угля, при которых достигались бы максимальные потери с расчетом возникновения подземных пожаров. Я потом расскажу, что это значит.

4) Умышленный срыв подготовки новых горизонтов и новых шахтных полей с целью, чтобы нанести сокрушительный удар в 1936-37 и 38 г.г. не столько по рудничному хозяйству шахт и рудников Кузбасса, но мы ставили своей задачей нанести удар металлургии Урала и Западной Сибири.

Дальше умышленный срыв такой же подготовительной работы с целью создать разрыв между очистными и подготовительными работами, чтобы срывать текущую добычу угля.

Дальше усилить более эффективными мерами разрушение механизмов, в особенности занятых непосредственно на доставке, транспортировке, и откидке угля. Этими актами мы имели в виду не только направление к срыву плана угледобычи, но имели в виду вызвать озлобление рабочих, поскольку били по производительности труда и, как следствие отсюда, по зарплате рабочих.

И, наконец, последнее – саботаж ударничества, а в последующее время – саботаж стахановского движения.

Как мы условились со Строиловым, он должен был этот пообъектный план составить к январю-февралю месяцу. Я приехал к этому времени в Новосибирск. План Строиловым был мне показан. Я его рассмотрел. Этот план был мною должен Муралову, а потом возвращен обратно в том отношении, что весь план у меня сидел хорошо в голове, так же как и у Строилова. Мы старые угольщики, для нас все дыры в Кузбассе знакомы, и сказали, что план утвержден и нужно действовать, и мы наметили исполнителей этого плана. По Анжеро-Судженскому руднику должен был Строилов привлечь главного инженера Андреева и по <…>[5] Пашкова. Затем там был мой друг, старый троцкист Олешко, который должен был обеспечить подрывную работу. 

Что касается Прокопьевска, то по новому шахтному строительству подрывную работу я взял на себя. Что касается эксплуатации, то мы пришли к заключению, что к этому делу нужно привлечь ОВСЯННИКОВА. Мы так рассуждали, потому что ОВСЯННИКОВ, хотя пока что и не был в нашей организации, но он такой тип управляющего, который все передоверяет инженерам, а сам делом не занимается, и его можно быстро сделать троцкистом. Я и СТРОИЛОВ приняли все меры к тому, чтобы ОВСЯННИКОВ был переброшен оттуда. В это время я говорил об ОВСЯННИКОВЕ с руководством, с КОТИНЫМ[6] и с Моисеем Львовичем, он мне помогал. В то время мы вели такие разговоры, что ШЕВЧЕНКО не справился с таким развивающимся рудником, как Прокопьевский. Правда, ШЕВЧЕНКО был недостаточно способный к тому человек, и поэтому в мае мес<яце> 1932 г. ОВСЯННИКОВ оказался в Прокопьевске. Теперь я перейду к тому, что мы сделали по этому плану, начиная с Прокопьевского рудника.

ВЫШИНСКИЙ: Что же вам СТРОИЛОВ дал положительного? 

ШЕСТОВ: Как я уже сказал, он составил план, и этот разработанный план был утвержден, договорились и всякая такая штука. 

ВЫШИНСКИЙ: Вы сказали, что он даст на следующий день.

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И сейчас же принялись за дело.

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ (к СТРОИЛОВУ): Обвиняемый СТРОИЛОВ, я хотел бы проверить эту часть показания обвиняемого ШЕСТОВА. Раньше всего, вы были долгое время в Германии?

СТРОИЛОВ: Больше года.

ВЫШИНСКИЙ: Что, вы там были завербованы?

СТРОИЛОВ: Только не фирмой “Дей<ль>ман”, а инженером ВЮСТЕРОМ [7]. Это был видный инженер, занимавший большое общественное положение и консультировавший несколько раз по техническим вопросам в техническом бюро, в котором я работал. В то же время он был редактором журнала “Глюкау<ф>”. Это лицо, которое потом мне сказало, что он имеет связь с определенными политическими и промышленными кругами, и это лицо меня завербовало.

ВЫШИНСКИЙ: В качестве кого? 

СТРОИЛОВ: В качестве лица, которое должно в пользу Германии выполнять вредительские разрушения.

ВЫШИНСКИЙ: В пользу какого учреждения?

СТРОИЛОВ: Это было в разные этапы. В конце концов он мне говорил об отдельных промышленных и политических кругах. Как это претворялось дальше, я не могу сказать, но ясно, что в пользу германского государства.

ВЫШИНСКИЙ: Государство-то государство<м>, а у государства есть разные органы.

СТРОИЛОВ: Мне не совсем понятно. 

ВЫШИНСКИЙ: Попросту говоря вы были связаны с германской разведкой?

СТРОИЛОВ: Непосредственно?

ВЫШИНСКИЙ: Нет, через этого инженера Вюстера.

СТРОИЛОВ: С помощью других?

ВЫШИНСКИЙ: Хотя бы с помощью других.

СТРОИЛОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Причем же здесь была фирма “Дей<ль>ман”?

СТРОИЛОВ: Фирма “Дей<ль>ман” меня тоже знала.

ВЫШИНСКИЙ: То есть тоже знала или тоже завербовала?

СТРОИЛОВ: Нет, меня эта фирма не вербовала, вербовал меня Вюстер. И, очевидно, фирме “Дей<ль>ман” было известно о вербовке меня инженером Вюстером.

ВЫШИНСКИЙ: И поэтому фирма “Дей<ль>ман” имела право рассматривать вас как своего человека. Так понимать надо?

СТРОИЛОВ: Также могла и другая фирма, если Вюстер уведомил их о моей фамилии. 

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, то, что говорил здесь Шестов, правильно или нет?

СТРОИЛОВ: По сути дела, завербовал меня не “Дей<ль>ман”, а Вюстер, но по существу правильно.

ВЫШИНСКИЙ: И второй вопрос: когда в Кузбасс явился из-за границы Шестов, он вас нашел и говорил о том, что вам он рассказал?

СТРОИЛОВ: Да, он был у меня на квартире два раза, но только характер вербовки несколько в других выражениях.

ВЫШИНСКИЙ: Выражения разные?

СТРОИЛОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Выражения у вас одни, у него другие, но смысл какой?

СТРОИЛОВ: Смысл такой, как он говорит. 

ВЫШИНСКИЙ: А в чем разница в выражениях?

СТРОИЛОВ: Разница в выражениях состояла в том, что он на мой недоуменный вопрос, что я далек от их троцкистской внутрипартийной работы…

ВЫШИНСКИЙ: Вы когда-нибудь были в партии?

СТРОИЛОВ: Нет, никогда не был.

ВЫШИНСКИЙ: Ни в какой партии?

СТРОИЛОВ: Ни в какой.

ВЫШИНСКИЙ: Ни в какой?

СТРОИЛОВ: Нет. Поэтому мне представляется непонятным, о каком контакте может идти речь между мной, беспартийным инженером, и троцкистской организацией. Он ответил, что этот вопрос, вопрос внутрипартийной работы, является пережитком исторического этапа, а что сейчас перед ними оставлены такие же задачи троцкистами и немцами, как и передо мной. Поэтому разницы никакой нет.

ВЫШИНСКИЙ: Вы с этим согласились?

СТРОИЛОВ: Да, я убедился. То, о чем говорил Шестов, это есть вредительская диверсионная работа, которая, по сути дела, ничего общего с какими-то идеями, о чем он тоже мне говорил, в частности, ссылался на процесс Рамзина, – ничего общего не имеет, что он такой же вредитель, как и я (смех и движение в зале).

ВЫШИНСКИЙ: Вас это убедило?

СТРОИЛОВ: Нет, меня не это убедило. В конце концов он сказал, от кого ему известно о том, что я предался на сторону немцев, и убедило меня не только, а убедило меня то, что, зная его такой характер…

ВЫШИНСКИЙ: Какой характер?

СТРОИЛОВ: Что он предал бы меня ГПУ. Просто я боялся. 

ВЫШИНСКИЙ: Просто он взял вас террором (смех в зале).

СТРОИЛОВ: Он так и передал. В этом отношении он прав. 

ВЫШИНСКИЙ: Значит, что же вам он рассказал, чем он вас взял?

СТРОИЛОВ: Нахрапом, так сказать (взрыв смеха в зале). 

ВЫШИНСКИЙ: Он нахрапом взял вас, на основе фактов?

СТРОИЛОВ: Да, на основе фактов.

ВЫШИНСКИЙ: Факты заключались в чем?

СТРОИЛОВ: Факты заключались в том, что он указывал на ту фирму, которой я некоторые содействия оказывал до приезда Шестова.

ВЫШИНСКИЙ: В чем содействие?

СТРОИЛОВ: Содействие состояло в том, что эта фирма, проводя некоторые работы в СССР в Соликамске и в Кузбассе, должна была перезаключать договор и, в частности, приступать к новым работам. Поэтому технические консультации, которые я давал в отношении проходки шахт Щегловской и Пловуны, – я эту консультацию сделал с большим преимуществом для фирмы “Дей<ль>ман” по сравнению с фирмой Тиссена. 

ВЫШИНСКИЙ: Вы за это получили что-нибудь?

СТРОИЛОВ: Нет, абсолютно ничего.

ВЫШИНСКИЙ: Почему же вы так делали, ради хороших глаз?

СТРОИЛОВ: Нет, не ради хороших глаз. До этого момента был ряд обстоятельств, которые заставили меня это сделать.

ВЫШИНСКИЙ: Расскажите о наиболее важных существенных моментах? Что это были за моменты?

СТРОИЛОВ: Это был ряд важных существенных моментов. 

ВЫШИНСКИЙ: Почему вы оказали такое преимущество бесплатно?

СТРОИЛОВ: Гражданин Прокурор. Это будет уже ответом по существу, много надо рассказывать.

ВЫШИНСКИЙ: А вы расскажите коротко основное. Вы были в руках у этой фирмы?

СТРОИЛОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Как вы попали к ней в лапы?

СТРОИЛОВ: В лапы к ней я попал не через нее… 

ВЫШИНСКИЙ: А через себя?

СТРОИЛОВ: А через рекомендацию двух немцев: фон Берга и Д<…> [8]. Это лица, которые, ну как бы сказать, обхаживали меня. 

ВЫШИНСКИЙ: И тоже взяли нахрапом?

СТРОИЛОВ: Не совсем. Но метод, который они применили, состоял в том, что фон Берг предъявил мне обвинение, будто при приеме иностранных специалистов я занимался коммунистической агитацией при посещении шахт, т.е., когда бывал в германских шахтах и при посещении заводов, я занимался коммунистическом агитацией. Не скрою, я вообще говорил о хороших сторонах жизни у нас в Союзе по вопросам бытовым, профдвижения и т.д. Мне указал Берг, что ему известно о случае моего разговора с рабочими. Были случаи разговора с рабочими, но в присутствии технического персонала без проведения коммунистической агитации.

ВЫШИНСКИЙ: Вы в действительности проводили коммунистическую агитацию?

СТРОИЛОВ: Нет. Нам категорически было запрещено не лезть ни в какую политическую работу за границей.

ВЫШИНСКИЙ: И вы это исполняли?

СТРОИЛОВ: Исполнял в точности и не проводил коммунистической агитации, но я рассказывал об условиях труда и производства у нас в СССР, когда я приглашал иностранных специалистов для работы в Союзе.

ВЫШИНСКИЙ: В связи с этим вас обвиняли в агитации?

СТРОИЛОВ: Берг сказал, что было два случая, когда во время приема специалистов я это говорил. Я помню, что во время одного такого приема специалистов явились двое штатских из уголовной немецкой полиции “<Ге>хайм…” [9]

ВЫШИНСКИЙ: То есть тайной полиции?

СТРОИЛОВ: Они были в штатском, черт их знает (в зале смех). Это было в присутствии одного из товарищей – коммуниста Фридча, и он вел с ними переговоры. А во второй случай, как я уже здесь говорил, было небывалое для немцев дело, чтобы они проверяли паспорта. У них на этот счет очень легко. И в Дортмунде, в вестибюле гостиницы <…>[10] подошел некий господин, также в штатском и потребовал от меня паспорт. Поэтому я на основании слов Берга и этих двух случаев – одного до разговора с Бергом, а другого – после, понял, что здесь какая-то слежка,       устрашение меня имеется. Но, главным образом, на чем я споткнулся, это было то, что при одном разговоре в сентябре месяце при посещении одной фирмы, изготовляющей твердые сплавы и находящейся в определенных деловых взаимоотношениях с Круппом, фирмы “Дейль<…>” [11] за обычно устраиваемом завтраком (что принято и ничего плохого в этом не было), был плохой разговор с Бергом. С моей стороны и с его стороны контрреволюционных вещей сказано не было. Но, видя мое полное согласие с пятилеткой и со всем, что у нас проводится, он указал: “Вы это говорите потому, что молоды, а я, живший в России лет 15, прекрасно знаю настроения и положения, и вот если бы вы господина Троцкого почитали, то вы бы по-другому заговорили”.

ВЫШИНСКИЙ: А до этого вы читали господина Троцкого?

СТРОИЛОВ: Нет, я его видел вывешенным в витринах, но не читал. Признаться, тогда я прочитал и при одном посещении фон Бергом, который был частым посетителем торгпредства, обычно в сопровождении какого-то человека, он внезапно спросил: “Прочитали ли вы книгу?” Я говорю, что прочитал. 

ВЫШИНСКИЙ: Какую книгу?

СТРОИЛОВ: “Майн лебен” – “Моя жизнь”.

ВЫШИНСКИЙ: А откуда он знал, что вы эту книгу должны были прочитать?

СТРОИЛОВ: Он мне порекомендовал. Это – книга “Моя жизнь” (период, начиная с 17-го года).

ВЫШИНСКИЙ: Дальше.

СТРОИЛОВ: Я сказал, что прочитал. Он спросил, понравилось ли. Я сказал, что с точки зрения литературной он как журналист написал хорошо, а с точки зрения бесконечного “якания” – мне не понравилось. В одну из моих поездок в Рурский бассейн, когда я был в Фор<…> [12] Дейльман-старик и сын Дейльмана и инженер Бек<…> [13] от фирмы “Эйкгоф” [14] без предупреждения явились ко мне в гостиницу. Разговор состоял в том, что мы, русские вообще, и, в частности, я, господин Строилов, совершенно не ценим гостеприимства немцев, которые предоставляют нам везде бывать, все изучать и так далее, а мы платим черной неблагодарностью, в частности, я, господин Строилов. Разговор был на немецком языке, так как к этому времени я им уже владел, правда, не так изящно, но все понимал и меня понимали.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Да, акцент у вас не совсем хороший. [15]

СТРОИЛОВ: Да, не особенно. Фирма “Эйкгоф” указывает, что мы переносим заказы в Англию и Америку, сказал, что я должен всячески популяризировать в технической печати и перед торгпредством их продукцию. Я говорил, что я делаю, но не от меня зависит – валютные соображения. В конце концов перешли просто к угрозам – мол, нам известно, что вы приняли в СССР некоторое количество людей, которые являются нашими представителями. Я говорю, что я об этом не знаю. Перечисляют каких-то людей. Я как факт принял. Они говорят: известно, что вы ведете коммунистическую агитацию. Я говорю, что это совершенно неверно. Мне говорят: так как шахта министра Штейн, которая подчинялась германскому сталелитейному объединению <…> [16] действительно была <…> [17] и поставили дилемму: одно из двух, или мы запретим всяческие посещения, мы этого добьемся. А к этому времени посещения стали очень трудны по тем причинам, о которых я скажу в моих показаниях. Или же будет больше, что при очередной какой-нибудь поездке дело кончится тем, что мы посадим вас в нашу тюрьму. Пусть похлопочут о вас ваши торгпредства, но из-за вас конфликта не затеют.

А потом снова перешли к вопросу о том, что в конце концов мы хорошая фирма. Если вы будете нас рекомендовать, то ничего подозрительно здесь нет. И я помощь оказывал. 

ВЫШИНСКИЙ: Хорошо, оказывали помощь. Т.е. плохо, конечно, но я говорю о ваших показаниях. Все-таки это недостаточные основания для того, чтобы сделаться агентом разведки.

СТРОИЛОВ: Конечно, этого недостаточно. Агентом разведки я сделался в апреле 1931 года. А этот разговор, о котором я сейчас передаю, относится к началу ноября или к концу октября…

ВЫШИНСКИЙ: 1930 года?

СТРОИЛОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, не последний этап?

СТРОИЛОВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: А я говорил о последнем этапе.

СТРОИЛОВ: Рассказать о последнем этапе?

ВЫШИНСКИЙ: Коротко. Мне важно это в связи с показаниями Шестова. Как вы сделались агентом разведки?

СТРОИЛОВ: Видите ли…

ВЫШИНСКИЙ: То, что вы сказали, это подготовляет ответ на этот вопрос, но это еще не ответ.

СТРОИЛОВ: Я в конце ноября 1930 года был здесь, приезжал на сессию ВЦИКа как кандидат в члены ВЦИКа.

ВЫШИНСКИЙ: Вы были кандидат в члены ВЦИКа?

СТРОИЛОВ: Да. Я был у себя в колхозе, где живут мои родителя. Я увидел так, как мне тогда представлялось, что там творятся невероятные безобразия с отбором хлеба, с порядками в колхозах, с засевом, с потерями зерна. И я видел нищету в деревне, в частности, моих родных.

ВЫШИНСКИЙ: Ну и что же?

СТРОИЛОВ: Мне представлялось тогда, что то, что предпринято с коллективизацией, – это неверное дело. Во всяком случае, в отношении тех темпов, которые приняты. Мне представлялось, что с мужика слишком много берут и на счет его спины живут.

ВЫШИНСКИЙ: Так вы тогда рассуждали?

СТРОИЛОВ: Так я тогда рассуждал. Я не вдумывался, является ли это результатом искажения на месте организационных периодов или действительно это лежало в самой основе. Так я тогда рассуждал.

За время пребывания в Москве, за время поездки в Кузнецкий бассейн я видел на каждом шагу нищету, неупорядоченность бытовых отношений, материальные невзгоды. Мне тогда представлялось, что и объемы индустриализации, которые взяты у нас в Союзе, слишком велики.

Может быть, мне это представлялось таким по отношению ко внешней помпезности, которую я видел в Германии. Поэтому вторым толчком, помимо тех слежек и провокаций, которые делались в Германии, была моя поездка в СССР, где я пошатнулся в своих убеждениях.

Я не скажу, чтобы я окончательно ничему не верил, но у меня были колебания, трещины, и уверенности в быстрой индустриализации у меня не стало. Я стал сомневаться…

ВЫШИНСКИЙ: Это было поело того, как вы прочитали Троцкого?

СТРОИЛОВ: Это было после (смех в зале). Трудно сказать, что тут больше повлияло?

ВЫШИНСКИЙ: Все вместе.

СТРОИЛОВ: Или действительно прочтение Троцкого, или разговоры с немцами.

ВЫШИНСКИЙ: И разговоры с немцами, и Троцкий, – повлияли на вас?

СТРОИЛОВ: Повлияли.

ВЫШИНСКИЙ: Вы опять поехали в Германию?

СТРОИЛОВ: Да, после того, как побывал в бассейне и на сессии, я вернулся в Германию.

ВЫШИНСКИЙ: О том, что у вас есть колебания по вине Троцкого, после встречи с немцами, об этом вы никому, ничего?

СТРОИЛОВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: И проходили кандидатом во ВЦИК?

СТРОИЛОВ: Да, я уже был им.

ВЫШИНСКИЙ: И это совмещали? И член ВЦИК, и член Российского Исполнительного Комитета Советов, и одновременно шушукаться с немецкой агентурой и читать Троцкого, совмещали? 

СТРОИЛОВ: Совмещал.

ВЫШИНСКИЙ: Вернулись в Берлин?

СТРОИЛОВ: Да, вернулся в Берлин.

ВЫШИНСКИЙ: Не было ли у вас желания остаться в Германии, не возвращаться в СССР?

ВЫШИНСКИЙ: Тотчас же?

ВЫШИНСКИЙ: Я не говорю хронометрически, было или не было?

СТРОИЛОВ: Было, возникло желание…

ВЫШИНСКИЙ: Возникло желание остаться в Германии, и вы об этом кому-нибудь сообщили?

СТРОИЛОВ: Из советских граждан?

ВЫШИНСКИЙ: Все равно кому.

СТРОИЛОВ: Я не только сообщил, но дал записочку.

ВЫШИНСКИЙ: Какую, кому?

СТРОИЛОВ: Вюстеру.

ВЫШИНСКИЙ: О чем?

СТРОИЛОВ: О том, что началось…

ВЫШИНСКИЙ: Что началось, об этом будете после объяснения давать.

СТРОИЛОВ: Передал записку, что я решился отказаться от возвращения в Союз и выражаю желание остаться в Германии работать вместе с ними энергично и выполнить их задания.

ВЫШИНСКИЙ: Как это можно назвать?

СТРОИЛОВ: Изменой… родине.

ВЫШИНСКИЙ: Измена родине! Русский человек! Советский гражданин! Записочка эта у кого оказалась и руках, у Вюстера? 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вот с этого можно было и начать, это было бы проще.

ВЫШИНСКИЙ: Я не знаю, что проще с точки зрения Строилова, ему в этом вопросе принадлежит главное слово.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я его слышал два месяца тому назад в Новосибирске, так же тянул.

ВЫШИНСКИЙ: Это не может определять порядок ведения процесса. (К Строилову) Дальше, с запиской вашей что Вюстер делал?

СТРОИЛОВ: Потом произошло, что после этой записки, через 8-10 дней я получил телеграмму из Москвы о выезде в СССР. Я в течение двух дней собрался и выехал. Для меня непонятно было, почему меня вызывают в Москву, т.к. я недавно там был и мог сделать всяческие служебные доклады, все что мог, я сделал. Поэтому мне представлялось непонятным…

ВЫШИНСКИЙ: Почему вас вызвали в Москву?

СТРОИЛОВ: С другой стороны я думал, что, может быть, в связи с какими-либо другими обстоятельствами в Новосибирске, но этого, когда я приехал, не оказалось.

ВЫШИНСКИЙ: Кратко, в чем дело?

СТРОИЛОВ: Мне представляется, что немцы, получив эту записку, меня использовали и выбросили.

ВЫШИНСКИЙ: Что значит выбросили? Вас вызвали из Москвы?

СТРОИЛОВ: Из Москвы,

ВЫШИНСКИЙ: Кто.

СТРОИЛОВ: Шестов.

ВЫШИНСКИЙ: Может быть, по согласованию с Вюстером?

СТРОИЛОВ: Этого я не знаю, возможно.

ВЫШИНСКИЙ: Но как вы все-таки сделались агентом разведки?

СТРОИЛОВ: Когда эта записка оказалась в руках Вюстера, я не буду передавать всех разговоров, которые были, это было часов пять.

ВЫШИНСКИЙ: Это потом.

СТРОИЛОВ: Вюстер заявил, что я теперь в их руках, и если я не буду выполнять отдельных их поручений и заданий, то я буду предан в руки советских властей, которым будет предъявлена эта моя личная записка.

ВЫШИНСКИЙ: Что вы решили?

СТРОИЛОВ: У меня был три часа по этому поводу разговор, но я боялся попасть…

ВЫШИНСКИЙ: На скамью подсудимых, на которую попали.

СТРОИЛОВ: В органы ГПУ боялся попасть, боялся наказания.

ВЫШИНСКИЙ: И поэтому?

СТРОИЛОВ: Поэтому согласился с Вюстером, т.е. сделался изменником.

ВЫШИНСКИЙ: Таков конец. Садитесь.

Можно продолжать вопросы Шестову?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

ВЫШИНСКИЙ: Таким образом, вы, ШЕСТОВ, обращались к СТРОИЛОВУ, уже зная о том, что он завербован германской разведкой?

ШЕСТОВ: Да, но я не согласен с некоторыми моментами, о которых говорил Строилов.

ВЫШИНСКИЙ: Т.е.? Что же, вы принимали участие в вербовке его?

ШЕСТОВ: Нет. Он показал, что получил телеграмму за моей подписью на выезд в Союз. Это неправильно. Я еще тогда не был изменником родине.

ВЫШИНСКИЙ: Кто вас теперь разберет (смех).

ШЕСТОВ: Я получил телеграмму из Новосибирска о необходимости отозвать Строилова из Германии.

ВЫШИНСКИЙ: Прошу извинения. Вы помните, кто вызвал Строилова из Германии?

ШЕСТОВ: Помню.

ВЫШИНСКИЙ: Помните, как это происходило?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Расскажите.

ШЕСТОВ: Происходило так, что была получена телеграмма от председателя Правления Абрамова с предложением отозвать Строилова из Германии. В тот момент пошли аресты инженеров в Кузбассе. Я об этом знал, поэтому пришел к заведующему ИНО ВСНХ и сказал свои соображения, что, вероятно, Абрамов вызывает Строилова по двум моментам: или для того, чтобы восполнить пробел и поставить на практическую работу, или по подозрению, что он принимал участие, поэтому нужно отозвать, дайте телеграмму за вашей подписью.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, при вашем участии?

ШЕСТОВ: При моем, но я не за своей подписью посылал.

ВЫШИНСКИЙ: Дело не в подписи. Значит, правильно говорит Строилов, что участие в отзыве его имел Шестов?

ШЕСТОВ: Нет, неправильно. Я хорошо помню, что, когда Строилов вернулся, он добивался, чтобы вновь поехать в Германию.

ВЫШИНСКИЙ: Это другой разговор, что он добивался, а вы добивались, чтобы он приехал из Германии. Об этом идет речь.

ШЕСТОВ: Правильно.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, договорились. Дальше что скажете? Давайте так поставим вопрос: в чем заключалась ваша шпионская работа?

ШЕСТОВ: Шпионская работа заключалась в том, что в конце 1932 г. …

ВЫШИНСКИЙ: Кратко и с соблюдением тех требований, которые поставил Председательствующий здесь в отношении определенных государственных требований и государственных учреждений.

ШЕСТОВ: У меня с чиновниками не было дела, а было дело с агентами. В конце 1932 г. в Новосибирске я встретился с СТРОИЛОВЫМ, и он мне сказал, что прибыла новая достаточно большая группа немецких специалистов – шпионов-диверсантов.

ВЫШИНСКИЙ: То есть они под видом специалистов прибыли?

ШЕСТОВ: Да. Тогда в Кузбасс было приглашено большое количество инженеров, и они тоже приехали.

ВЫШИНСКИЙ: Все это мы знаем, вы назовите фамилии.

ШЕСТОВ: Пока дело не дошло до фамилий. 

ВЫШИНСКИЙ: Нет, дело дошло уже до фамилий.

ШЕСТОВ: Нет, позвольте, был составлен план по Кузбассу…

ВЫШИНСКИЙ: Я спрашиваю, были ли вы с кем-нибудь связаны из шпионов-диверсантов?

ШЕСТОВ: Я в Прокопьевске был связан с ШЕБЕСТО [18], ФЛОРЕНОМ и КАН<ОМ>. Это Прокопьевск. И в 1934 г. я работал уже управляющим другого рудника, и там я связался с ШТЕЙНОМ. Я узнал еще от СТРОИЛОВА, что он является связистом между ним и неким официальным учреждением, находящемся в городе Новосибирске, – немецкие националисты (смех в зале).

ШЕСТОВ: Я оговорился. У него служит для этой цели БАУМГАРТНЕР.

ВЫШИНСКИЙ: Это вы узнали от СТРОИЛОВА?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: А вот ШЕБЕСТО от кого получили?

ШЕСТОВ: Мне СТРОИЛОВ сказал, что приехал инженер ШЕБЕСТО.

ВЫШИНСКИЙ: А ФЛОРЕНА? 

ШЕСТОВ: ФЛОРЕН раньше работал в Прокопьевске, и он пришел в кабинет как переводчик. Я узнал его через ШЕБЕСТО.

ВЫШИНСКИЙ: С КАНОМ как связались?

ШЕСТОВ: Мне ШЕБЕСТО говорил о том, что у него в работе принимает участие КАН.

ВЫШИНСКИЙ: С ШТЕЙНОМ?

ШЕСТОВ: С ШТЕЙНОМ я познакомился через ФЛОРЕНА.

ВЫШИНСКИЙ: С БАУМГАРТНЕР<ОМ> через кого?

ШЕСТОВ: Я узнал об этом человеке от СТРОИЛОВА.

ВЫШИНСКИЙ: Итак, в конечном итоге, источником является один СТРОИЛОВ. СТРОИЛОВ – ШЕБЕСТО, ШЕБЕСТО – СТРОИЛОВ, КАН – СТРОИЛОВ, БАУМГАРТНЕР – СТРОИЛОВ и т.д. Все СТРОИЛОВ.

ШЕСТОВ: Правильно.

ВЫШИНСКИЙ: Разрешите вопрос к СТРОИЛОВУ. Обвиняемый Строилов, правильно это? 

СТРОИЛОВ: Он спутал. Не Баумгартнер, а Зоммерэйхе (?) [19] (смех).

ВЫШИНСКИЙ: Значит, еще новый. А остальные? Шебесто он правильно назвал?

СТРОИЛОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Флорена он правильно назвал?

СТРОИЛОВ: (молчит).

ВЫШИНСКИЙ: Кана правильно назвал?

СТРОИЛОВ: Такой специалист был.

ВЫШИНСКИЙ: Вы называли их?

СТРОИЛОВ: Я ему назвал Шебесто только.

ВЫШИНСКИЙ: А Штейна?

СТРОИЛОВ: О Штейне я упоминал, чтобы он имел о нем в виду, когда я был на Анже(?) [20].

ВЫШИНСКИЙ? Упомянули, чтобы он имел в виду. А больше ничего не имели? Шебесто привел к Штейну, Флорен привел к Кану, Флорен привел к Шебесто. А как насчет Баумгартнера?

СТРОИЛОВ: Я припоминаю, такой разговор был. 

ВЫШИНСКИЙ: Их столько, что вы фамилии все перепутали. 

ШЕСТОВ: Я хорошо помню, что Строилов говорил о Баумгартнере. 

ВЫШИНСКИЙ (Шестову): Строилов вам о Баумгартнере говорил?

ШЕСТОВ: Я знал от Строилова. На мой прямой вопрос, как он осуществляет связь, он мне сказал: через инженера Баумгартнера.

ВЫШИНСКИЙ (Строилову): Был такой разговор?

СТРОИЛОВ: Разговор о связи через… 

ВЫШИНСКИЙ: Баумгартнер в природе существовал?

СТРОИЛОВ: Существовал.

ВЫШИНСКИЙ: Разговор у вас с ним был? 

СТРОИЛОВ: Вообще я знаю Шестова, но для связи служили и Баумгартнер, и другие.

ВЫШИНСКИЙ: И Зоммерэйхе [21]?

СТРОИЛОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: А вы о Баумгартнере говорили с Шестовым?

СТРОИЛОВ: Говорил, но не как о связисте.

ВЫШИНСКИЙ: А как о ком?

СТРОИЛОВ: Как об одном…

ВЫШИНСКИЙ: Об одном из многих.

СТРОИЛОВ: Да, из многих…

ВЫШИНСКИЙ: Агентов?

СТРОИЛОВ: Агентов (в зале смех).

ВЫШИНСКИЙ: Дальше. Значат у вас довольно солидная получается компания.

ШЕСТОВ: Шебесто попросил дать ему план для нанесения на нем ответственных сооружений для того, чтобы начать кампанию по диверсионной работе. Я ему этот план, насколько помню, в декабре дал. Связь с ним была с первых чисел ноября… 

ВЫШИНСКИЙ: Подробности без нужды не привлекайте. Дали план. Что он с этим пленом сделал?

ШЕСТОВ: Он его использовал для диверсии в Прокопьевском районе. Это выразилось в том, что он делал попытку взорвать ствол и копер шахты № 5.

ВЫШИНСКИЙ: Взорвать ствол и копер шахты № 5. Как он это делал?

ШЕСТОВ: Он заложил снаряд из динамита. Был вложен капсюль, был подведен шнур, оставалось только поджечь шнур.

ВЫШИНСКИЙ: За малым дело осталось.

ШЕСТОВ: Но взрыв не состоялся лишь только потому что, когда закладывался снаряд под копер и под ствол, им кто-то помешал. В следующую ночь рабочий, убиравший мусор около копра, обнаружил снаряд и вызвал представителей ГПУ, и снаряд был убран.

ВЫШИНСКИЙ: Убран. А Шебесто убран не был?

ШЕСТОВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Почему?

ШЕСТОВ: Я его не выдал.

ВЫШИНСКИЙ: Вы его не выдали?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше что после еще было?

ШЕСТОВ: По моему указанию в одном месте, где было хранилище динамита на шахте К<…>ской (?) [22], при помощи техника Кана воровался динамит.

ВЫШИНСКИЙ: При вашей помощи воровал динамит?

ШЕСТОВ: Нет, я в этом участие не принимал. Он советовался со мной.

ВЫШИНСКИЙ: Хранилище для ворованного вы ему подготовили? 

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Участвовали в краже?

ШЕСТОВ: Да, участвовал.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вместе с вами он воровал?

ШЕСТОВ: Я об этом знал.

ВЫШИНСКИЙ: Нет, извините, не знали, а помогали.

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Помощником были?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вместе воровали?

ШЕСТОВ: Вместе.

ВЫШИНСКИЙ: Я про это и говорю (смех в зале).

< ШЕСТОВ:> Он мне говорил уже тогда, в 1934 году, что этот склад взорвался по той причине, что летом 1932 года и летом 1933 года по направлению к хранилищу этого динамита шло индивидуальное жилищное строительство, и дети шахтеров играли неподалеку от этого места в какую-то игру, шахты, что ли, они рыли, шахтерские дети. Вероятно, так и было, что копали шахту и наткнулись на этот динамит, не зная, в чем дело, они играли с ним, и получился адский взрыв.

ВЫШИНСКИЙ: А с детьми что было?

ШЕСТОВ: Погибли.

ВЫШИНСКИЙ: Много?

ШЕСТОВ: Несколько человек. По Прокопьевску дело Шебесто на этом и кончается.

ВЫШИНСКИЙ: А для чего воровали динамит, вы не сказали?

ШЕСТОВ: Для совершения диверсионных актов. 

ВЫШИНСКИЙ: Для совершения таких же самых взрывов?

ШЕСТОВ: (Молчит)

ВЫШИНСКИЙ: Значит, для того, чтобы подготовить взрыв шахт? 

ШЕСТОВ: Совершенно правильно.

ВЫШИНСКИЙ: И только по такой случайности ваш динамитный склад исчез?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Но вы не копали нового динамитного склада?

ШЕСТОВ: Мне об этом неизвестно, но Шебесто имел все возможности к тому, чтобы накапливать динамит.

ВЫШИНСКИЙ: Вас он больше не спрашивал?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Сам мог?

ШЕСТОВ: Да. 

ВЫШИНСКИЙ: Из каких источников вы об этом знали?

ШЕСТОВ: Я из двух источников знал, что в мае 1933 года была попытка сжечь Кузнецкую электростанцию.

ВЫШИНСКИЙ: Кто эти попытки сделал?

ШЕСТОВ: Шебесто.

ВЫШИНСКИЙ: Тоже Шебесто. По чьему поручению?

ШЕСТОВ: По поручению германской разведки и по моему поручению, поскольку он был со мной связан.

ВЫШИНСКИЙ: Кто предложил взорвать эту станцию?

ШЕСТОВ: По моему предложению.

ВЫШИНСКИЙ: Вы об этом Шебесто говорили?

ШЕСТОВ: Нет. Он просто мне сказал, что я принимал меры к тому, чтобы поджечь. Об этом факте я знал.

ВЫШИНСКИЙ: Чтобы поджечь, и ничего тоже не сделали. В чем выразилась попытка поджечь?

ШЕСТОВ: Мне хорошо было известно от Шебесто, что станцию подожгли.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, была не попытка, а поджог, какая же это попытка, когда это настоящий поджог?

ШЕСТОВ: Да, не попытка, а настоящий поджог.

ВЫШИНСКИЙ: Не дали отстоять?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Какое отношение имела к вам станция по вашей работе? Что она, входила в вашу систему?

ШЕСТОВ: Она находилась в системе Кузстроя.

ВЫШИНСКИЙ: А в служебном отношении?

ШЕСТОВ: Никак.

ВЫШИНСКИЙ: А находились вы где в то время, когда это было?

ШЕСТОВ: Это было в 1933 году, я тогда находился в Прокопьевске.

ВЫШИНСКИЙ: Там же станция горела?

ШЕСТОВ: Нет, в 30 километрах.

ВЫШИНСКИЙ: А где находился Шебесто?

ШЕСТОВ: Он работал в Прокопьевске.

ВЫШИНСКИЙ: Что же, из Прокопьевска он организовал этот поджог станции?

ШЕСТОВ: Конкретно я этого не знаю.

ВЫШИНСКИЙ: Тогда откуда вы знаете, что он был организован?

ШЕСТОВ: Потому что сам Шебесто мне об этом говорил.

ВЫШИНСКИЙ: До этого или после того, как подожгли?

ШЕСТОВ: После того, как подожгли.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, говорили, как о факте? Дальше.

ШЕСТОВ: Дальше диверсионно-шпионская работа переходит к Штейну

ВЫШИНСКИЙ: Нет, подождите, а Флорен, а Баумгартнер, а Кан? Какое участие принимал Флорен?

ШЕСТОВ: Какое участие принимал Флорен на Прокопьевском руднике, я этого не могу показать, потому что он работал непосредственно с Шебесто.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, его знал Шебесто, он распределял своих людей?

ШЕСТОВ: Да, я этого не знал.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, это было его внутреннее дело?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Продолжайте.

ШЕСТОВ: В июле 1934 года мне Строилов говорил, что Штейн очень неактивно работает в Анжерке, что они намерены перебросить Флорена, и просил меня помочь устроить его на работу, чтобы он явился, таким образом, руководителем диверсионно-шпионской группы в Анжерке.

Тогда же была названа фамилия Штейна. В скором времени приехал и Флорен. Я имел тогда разговор со Штейном. Он действительно мне жаловался на то, что ему очень трудно было проводить диверсионные акты благодаря большой бдительности со стороны рабочих, которые буквально не дают шагу шагнуть, что с приездом Флорена, может быть, ему будет легче работать. Флорена я устроил монтером на шахту № 5-7 в Анжерке. Я его устроил для работы в качестве руководителя диверсионной группы на Анжерском руднике.

ВЫШИНСКИЙ: Вы устроили его, чтобы помогать кому?

ШЕСТОВ: Не только помогать, а руководить Штейном, потому что я имел информацию, что Флорен – более энергичный человек, чем Штейн

ВЫШИНСКИЙ: И назначили его на какую должность?

ШЕСТОВ: На должность монтера шахты № 5-7. 

ВЫШИНСКИЙ: А какую должность исполнял Штейн?

ШЕСТОВ: Насколько я помню, должность производителя работ по монтажу электроподстанции.

ВЫШИНСКИЙ: Кто кому подчинен?

ШЕСТОВ: Они в служебной зависимости не были.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вы Штейна поставили в зависимость от Флорена исключительно из соображений диверсионного порядка?

ШЕСТОВ: Исключительно.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше.

ШЕСТОВ: От Флорена я знаю, что он поджег осенью 1934 года бункера шахты 9-й. Это грозило пожаром не только бункерам, но и копру, таким образом, могла выйти из строя крупная производственная единица. Пожар был локализирован благодаря приезду в скором времени пожарной команды и вмешательству воинской охраны. Пожар был, убытки были небольшие.

ВЫШИНСКИЙ: Но попытка была?

ШЕСТОВ: Да. Точно так же была попытка поджечь горные выработки шахты № 5-7.

ВЫШИНСКИЙ: Когда?

ШЕСТОВ: Осенью 1934 года. И тоже благодаря быстрому появлению на шахте управляющего шахтой, который не был участником троцкистской организации, и быстрому приезду пожарной команды пожар был локализирован.

ВЫШИНСКИЙ: Об этой деятельности Шебесто, Флорена и других вы со Строиловым разговаривали?

ШЕСТОВ: Да, разговаривал.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, он тоже был в курсе дела?

ШЕСТОВ: Да, был.

ВЫШИНСКИЙ: Подсудимый Строилов, вы слышали показания Шестова в этой последней части?

СТРОИЛОВ: Слышал.

ВЫШИНСКИЙ: Вы подтверждаете свою осведомленность о диверсионной работе Шебесто, Флорена и других? 

СТРОИЛОВ: Подтверждаю.

ВЫШИНСКИЙ: Вам приходилось об этом разговаривать с Шестовым?

СТРОИЛОВ: Несколько раз.

ВЫШИНСКИЙ: В какой связи у вас эти разговоры были? Осведомлял он вас или вы его?

СТРОИЛОВ: Было взаимное осведомление, поскольку планы вредительской работы составлялись совместно с ним.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, были разговоры в порядке проверки выполнения планов?

СТРОИЛОВ: В порядке информации о проделанной работе.

ВЫШИНСКИЙ: Взаимно проделанных преступлений?

СТРОИЛОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Садитесь, пожалуйста. (Шестову) Дальше.

ШЕСТОВ: Других фактов я сейчас не помню. По Ленинскому руднику мне говорил Строилов, но там диверсионная работа, насколько я помню, проводилась не руками немецких шпионов, а диверсионную работу проводил Андреев – главный механик этого рудника, причем была попытка с его стороны поджечь шахту Емельяновскую.

ВЫШИНСКИЙ: А вот ваша подрывная работа? Вредительский монтаж шахт и другое?

ШЕСТОВ: Я сейчас к этому перейду. Это очень большой раздел в моей преступной деятельности. По Прокопьевскому руднику была проведена не только разрушительная подрывная работа. Нужно называть вещи своем именем – была сделана адская работа.

ВЫШИНСКИЙ: Тут дело не в словах, какими вы сейчас назовете эти преступления. Коротко перечислите факты, какие были в вашей преступной практике, факты ваших преступных действий. Факты без литературы.

ШЕСТОВ: Была проведена камерно-столбовая система без закладки выработанной поверхности.

ВЫШИНСКИЙ: Где происходили эти акты?

ШЕСТОВ: В Прокопьевском руднике.

ВЫШИНСКИЙ: Сколько их было?

ШЕСТОВ: Мы на всех шахтах провели эту систему. Благодаря этой системе мы имели потерю угля вместо обычных 15-20% 50 с лишним процентов. Это первое. Второе: благодаря этому факту мы имели на Прокопьевском руднике к концу 1935 года около 60 подземных пожаров.

ВЫШИНСКИЙ: Это в результате…

ШЕСТОВ: Проведенной подрывной вредительской работы.

ВЫШИНСКИЙ: Вы организовывали эти подземные пожары?

ШЕСТОВ: Мы их не организовывали, но мы ввели такую систему выемки угля, которая давала подземные пожары.

ВЫШИНСКИЙ: Вызывала?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Я и говорю, организовывали в этом смысле, т.е. вы проводили такую систему, которая должна была неминуемо повлечь за собою возникновение пожаров.

ШЕСТОВ: Совершенно правильно.

ВЫШИНСКИЙ: И вы для этого и применяли эту систему?

ШЕСТОВ: Исключительно для этого.

ВЫШИНСКИЙ: Для того, чтобы возникали пожары?

ШЕСТОВ: Да, для того, чтобы были крупные потери угля.

ВЫШИНСКИЙ: Это понятно. Кто Вам помогал в этой преступной работе? 

ШЕСТОВ: В этой преступной работе мне помогал Строилов, Управляющий Прокопьевским рудником Овсянников и Главный инженер этого же рудника – Майер

ВЫШИНСКИЙ: Вы при их содействии и организовали эту работу?

ШЕСТОВ: При их содействии. При содействии Овсянникова, МайераСтроилова была несвоевременно начата углубка шахт, в частности, шахты Молотова, сознательно законсервировали с 1933 года сотый горизонт шахты Коксовой, своевременно не начали углубку шахты Манеиха и шахты 5-6, задержали до 2-х лет.

Дальше, по Прокопьевскому руднику лично мной были заложены две крупные шахты, семь-восемь, на таком угольном месторождении, где (я это заранее знал) будут крупные нарушения, крупные неприятности при эксплуатации. Я знал, что там будет очень много породных работ. Все это делалось сознательно, чтобы получить меньший эффект от этих шахт.

<…> [23] по Прокопьевскому руднику была проведена крупная подрывная работа. На шахте Коксовой, на шахте 5-6 при монтаже оборудования и при монтаже подземной электростанции и других механизмов. Это проделал завербованный мною инженер Шнейдер с группой своих помощников, которых я не могу назвать.

ВЫШИНСКИЙ: Все? 

ШЕСТОВ: По Прокопьевскому руднику в основном все. По Анжерке, по шахте 5-7 на два года был оттянут ввод в действие. Была проведена крупная вредительская работа, заключающаяся в том, что был своевременно разрушен еще до введения в эксплуатацию электровоз, и коэффициент полезного действия был сведен примерно на 40 процентов. Такая же крупная вредительская работа была сделана по шахте 9-15. Там дело заключалось в том, что горизонт 270 сознательно тормозился. Если некоторый сдвиг произошел в постройке поверхностных сооружений, то сознательно тормозились подземные работы. Благодаря этому строительство оттянулось примерно на два года. Там же, на Анжерке, сознательно не сносилось старое котельное здание, к которому вплотную подходило новое сооружение. Делалось это для того, чтобы вызвать пожар и поджечь новое сооружение. Там же была попытка вывести из строя генератор на ЦЭС. Это сделал заведующий паровым хозяйством инженер Мо<в>шович.

ВЫШИНСКИЙ: Тоже член организации?

ШЕСТОВ: Тоже член организации. 

ВЫШИНСКИЙ: По вашему поручению?

ШЕСТОВ: Да, по моему поручению. Дальше проводили крупные мероприятия вредительского и разрушительного порядка на механизмах наших, находящихся в эксплуатации как по Ленинскому, так и по Анжеро-Судженскому руднику, благодаря которым эти рудники в течение пяти лет сидели в прорыве, выполняя программу примерно на 80 процентов,

И последнее, что мне известно: на всех рудниках, Прокопьевском, Анжерском и Ленинском, – проводился саботаж стахановского движения. Была дана директива вымотать нервы у рабочих. Прежде чем он дойдет на работу, чтобы он двести матов пустил по адресу руководства шахты. Выматывались нервы на раскомандировке, не подготовлялся к началу работы инструмент и т.д. Словом, создавали невозможные условия работы; не только стахановскими методами, но и обычными методами невозможно было нормально работать.

Вот в основном моя преступная подрывная работа. 

ВЫШИНСКИЙ: О террористической вы уже говорили. 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Около десяти часов. 

ВЫШИНСКИЙ: Я прошу еще два вопроса, чтобы исчерпать вопрос Шестова и завтра к нему не возвращаться. (К Шестову) Такова ваша преступная деятельность. У меня два вопроса. Во-первых, наряду с теми преступлениями, о которых вы сейчас говорили, нет ли в вашем активе или пассиве преступлений чисто уголовного порядка, хотя то, что вы говорили здесь, все подходит под действие уголовного кодекса. Я просто скажу – бандитских преступлений в прямом смысле этого слова. Например, грабежей, убийств.

ШЕСТОВ: Убийства были.

ВЫШИНСКИЙ: Не террор, а именно убийства.

ШЕСТОВ: Я припоминаю, что в Прокопьевске был убит террористической группой инженер Бояршин<ов>.

ВЫШИНСКИЙ: Почему он был убит?

ШЕСТОВ: Он был убит по моему заданию.

ВЫШИНСКИЙ: Почему убили инженера Бояршин<ов>а?

ШЕСТОВ: Он мне раскрылся, заявил, что видит, что на работах Шахтстроя что-то неладное. Он обратил на это мое внимание. Я тогда пользовался доверием в кругу инженерно-технических работников. Сам Бояршин<ов> бывший вредитель Донбасса, но он честно работал на этом руднике.

ВЫШИНСКИЙ: Как он к вам обратился, как к авторитетному партийцу? 

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Что делается какое-то вредительство?

ШЕСТОВ: Он хотел раскрыть мне глаза на это. Я ему сказал, что принимаю это к сведению, поблагодарил его и сказал, что кому нужно я сообщу, а вы пока молчите, и затем вызвал Черепухина и дал задание убить его, и это было сделано. (Движение в зале).

ВЫШИНСКИЙ: И его убили?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Честного инженера?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: А кто убил?

ШЕСТОВ: Так как это дело происходило без меня, Черепухин мне не назвал исполнителя.

ВЫШИНСКИЙ: Вы действовали через Черепухина? 

ШЕСТОВ: Да. Черепухин докладывал.

ВЫШИНСКИЙ: Скажите, Арнольд входил в черепухинскую группу?

ШЕСТОВ: Входил.

ВЫШИНСКИЙ: А эта группа была предназначена для террора и таких убийств?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Кто был физическим исполнителем?

ШЕСТОВ: Фамилии не назову. Это было в 1933 г. Я всех троцкистов Прокопьевска не знал.

ВЫШИНСКИЙ: Словом, вы были организатором убийства?

ШЕСТОВ: Совершенно правильно.

ВЫШИНСКИЙ: Через ту группу, которая действовала под вашим руководством?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: А с грабежами как дело обстояло?

ШЕСТОВ: Было ограбление Анжерского банка.

ВЫШИНСКИЙ: Тоже при вашем организаторском участии?

ШЕСТОВ: При моем участии, по моему зданию.

ВЫШИНСКИЙ: Расскажите, как это дело случилось?

ШЕСТОВ: Дело было в 1934 году. Мною был завербован управляющий отделением Государственного банка Анжеро-Судженского района Фигурин, он привлек в организацию старшего кассира Соломина, и они для целей нашей организации изъяли из кассы 164 тыс. рублей.

ВЫШИНСКИЙ: И передали?

ШЕСТОВ: Мне.

ВЫШИНСКИЙ: А вы что сделали?

ШЕСТОВ: Я их так распределил: часть денег, около 30 тыс. рублей, оставил для Анжерской организации, для террористической группы, которая была там, группа Шумахера [24] и Федотова, и для других целей. 40 тысяч рублей я передал Муралову для других организаций, лично ему подведомственных и подчиненных, и 30 тысяч он еще просил меня для Кемерова. Муралов получил 70 тысяч рублей. Остальные деньги я отдал для прокопьевской организации. Черепухину дал около 15 тысяч рублей и около 30 тысяч рублей отдал Овсянникову.

ВЫШИНСКИЙ: Кто-нибудь контролировал расходование денег?

ШЕСТОВ: Я доверял людям.

ВЫШИНСКИЙ: Тем более, что деньги казенные. Вопросов больше у меня нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Объявляется перерыв до 11 часов утра.

(Заседание закрывается).

 

 

РГАСПИ Ф. 671, Оп. 1, Д. 233, Л. 101-200.


[1] Так в тексте. Возможно, “не имел права дать”.

[2] В тексте ошибочно – “Зайдеман”.

[3] В тексте ошибочно – “Васюткой, Штиглитом, Черниченко”.

[4] Здесь и далее в тексте стенограммы эта фирма ошибочно обозначается как “Деймаль”.

[5] Пропуск в тексте стенограммы.

[6] В тексте ошибочно – “Кокиным”.

[7] Здесь и далее в тексте стенограммы данная фамилия иногда пишется как “Вьюстер”. В официально изданной стенограмме используется написание данной фамилии “Вюстер”.

[8] Пропуск в тексте стенограммы. В официально изданной стенограмме указано имя “Дейльман”. 

[9] Так в тексте. Geheime – “тайный”. 

[10] Название гостиницы пропущено в тексте стенограммы.

[11] Пропуск в тексте стенограммы. В официально изданной стенограмме указано название фирмы “Вальрам”.

[12] Пропуск в тексте стенограммы. Речь идет о г. Дортмунде.

[13] Пропуск в тексте стенограммы. В официально изданной стенограмме указана фамилия “Бегеман”.

[14] Здесь и далее в тексте ошибочно – “Антгоф”. В официально изданной стенограмме указано название фирмы “Эйкгоф”.

[15] В протоколе допроса М.С. Строилова от 8 октября 1936 г. зафиксировано: “Разговор начал Бегеман. Он хорошо говорил по-русски, так как во время русско-германской войны был в плену в России, долго жил на Волге”. Далее указано, что весь разговор шел на русском языке, причем при необходимости Бегеман исполнял роль переводчика.

[16] Пропуск в тексте стенограммы.

[17] Пропуск в тексте стенограммы.

[18] Здесь и далее эта фамилия в тексте стенограммы пишется по-разному: “Шабесто”, “Шабест”, и в конце концов русифицируется и превращается в “Шабестов”. Принимается написание, используемое в официально изданном тексте стенограммы – “Шебесто”.

[19] Правильно – “Зоммерэггер”.

[20] Знак вопроса выставлен в тексте стенограммы. Имеется в виду Анжеро-Судженский рудник или, как его называют подсудимые, Анжерка. 

[21] Правильно – Зоммерэггер.

[22] Пропуск и знак вопроса в тексте стенограммы. Очевидно, речь идет о шахте “Коксовой”, на которой работал Кан, как зафиксировано в протоколе допроса А. Шестова от 14 октября 1936 г.

[23] Пропуск в тексте стенограммы.

[24] В тексте ошибочно – “Шумахина”.

[i] М. Богуславский был горбат.