25 ЯНВАРЯ – УТРЕННЕЕ ЗАСЕДАНИЕ

 

Неправлено

СТЕНОГРАММА

Утреннего заседания Военной Коллегии Верховного Суда

Союза ССР по делу “Параллельного центра”

25-го января 1937 года.

 

КОМЕНДАНТ СУДА: Суд идет, прошу встать.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Садитесь, пожалуйста. Заседание суда продолжается. Приступаем к допросу свидетеля Логинова. (Комендант вводит свидетеля Логинова).

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Ваша фамилия Логинов?

ЛОГИНОВ: Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Владимир Федорович?

ЛОГИНОВ: Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Последнее время вы были управляющим Треста “Кокс” в Харькове?

ЛОГИНОВ: Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы вызваны свидетелем по делу РадекаПятакова и других.

ПРОКУРОР: Вы вызваны свидетелем по делу ПятаковаРадекаЛившица и ряда других лиц. Я вызвал вас в качестве свидетеля, так как имел основания полагать, что вы этих лиц знаете и связаны с ними по троцкистской деятельности. Если это так, то что вам известно о троцкистской подпольной деятельности Пятакова?

ЛОГИНОВ: Я могу изложить все по порядку.

ВЫШИНСКИЙ: Конечно, по порядку, без порядка не надо излагать.

ЛОГИНОВ: С Пятаковым я встречался в начале 1928 года. Я был исключен в это время из партии и направлен был в Верхне-Удинск. Я ехал вместе с Лившицем и Голубенко. В Москве мы остановились и зашли к Пятакову для того, чтобы получить указания, как нам быть. Пятаков дал нам директиву о том, что, очевидно, в ближайшее время нужно будет подать двурушническое заявление об отходе от оппозиции с тем, чтобы иметь возможность снова вернуться в партию и тем самым получить возможность снова начать группировать вокруг себя кадры и продолжать борьбу против партии.

ВЫШИНСКИЙ: Это было в каком году?

ЛОГИНОВ: Это было в начале 1928 года.

ВЫШИНСКИЙ: А до этого вы Пятакова знали?

ЛОГИНОВ: До этого я Пятакова знал с момента его возвращения из эмиграции, т.е. примерно с апреля 1917 года.

ВЫШИНСКИЙ: В каких общественно-политических условиях и обстановке знали в 1917 году?

ЛОГИНОВ: В 1917 году знал его как руководителя киевской организации.

ВЫШИНСКИЙ: Что вам известно о позиции Пятакова по отношению к захвату власти в Октябре и по отношению к Учредительному Собранию?

ЛОГИНОВ: Я знаю позицию Пятакова с момента возвращения его из эмиграции. Пятаков в это время активно выступал против тезиса Ленина по вопросу о лозунге “Власть Советам”.

ВЫШИНСКИЙ: А вам известно, до этого он не выступал против Ленина по вопросу о праве наций на самоопределение?

ЛОГИНОВ: Мне известно, что в 1915-16 г.г. Пятаков неоднократно выступал против Ленина по вопросу о праве наций на самоопределение.

ВЫШИНСКИЙ: Продолжайте дальше, с какого периода?

ЛОГИНОВ: С какого периода, я знал Пятакова в период борьбы против немецкой оккупации в 1918-19 г.г., был направлен Пятаковым на подпольную работу в Харьков, а затем в 1918 г. – на подпольную работу в Одессу. В последующие годы я Пятакова встречал очень мало и столкнулся с ним лишь в 1926 году.

ВЫШИНСКИЙ: Вы последовали его совету относительно подачи двурушнического заявления?

ЛОГИНОВ: Да, Пятаков дал прогноз, что, очевидно, в результате репрессий против оппозиции она может быстро прийти снова к победе, но если этот срок будет отодвинут, тогда надо будет поступать в таком порядке, как я только что изложил здесь на суде, т.е. подавать заявления.

Пятаков указал, что об этом окончательно он может сказать только лишь через некоторое время, но так как мы в это время должны были находиться на Дальнем Востоке, то было условлено с Пятаковым, что если события отодвинутся, и борьба примет более затяжной характер, то он сам подаст заявление об отходе от оппозиции, и это должно послужить сигналом нам для подачи соответствующих заявлений на местах. Мы так и поступили в соответствии с директивой Пятакова, т.е. когда Пятаковым было опубликовало такого рода заявление, мы на местах – я, Голубенко и Лившиц, – подали заявление о присоединения к заявлению Пятакова и были восстановлены в партии.

ВЫШИНСКИЙ: Разрешите задать вопрос Пятакову. Вы подтверждаете эти показания свидетеля в части, касающейся вас?

ПЯТАКОВ: В части фактов подтверждаю, а интерпретация это 1936 года.

ВЫШИНСКИЙ: Меня интересует фактическая сторона изложенных свидетелем Логиновым фактов. Вы подтверждаете?

ПЯТАКОВ: В январе 1927 года ЛогиновГолубенко и Лившиц у меня были, речь шла о подаче заявления. Это соответствует действительности. Так как это был январь, для меня вопрос не был решен, я тогда им говорил, что надо с подачей заявления подождать и обсудить. Относительно сознательной двурушнической политики я тогда не говорил.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, Логинов излагает субъективную точку зрения? 

ПЯТАКОВ: Это интерпретация моих слов под углом зрения последующих лет. Я пришел к выводу о подаче заявления в январе 1928 года.

ВЫШИНСКИЙ: Вы подавали заявление с двурушническими целями?

ПЯТАКОВ: Двурушнических целей у меня не было, но поскольку я партии не выдал своих сообщников, скрытых троцкистов, – раз, и поскольку у меня еще оставалось по внутрипартийным вопросам, в частности, по вопросу относительно репрессий в отношении оппозиции…

ВЫШИНСКИЙ: Это вы говорили.

ПЯТАКОВ: В этом смысле я не договорил до конца.

ВЫШИНСКИЙ: И в этом смысле ваше поведение было двурушническим?

ПЯТАКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Так что свидетель Логинов говорит объективно правильно, но вы отрицаете, что вы сами ему говорили об этом двурушничестве?

ПЯТАКОВ: Он показывает правильно, но в отношении интерпретации я не соглашаюсь.

ВЫШИНСКИЙ: Свидетель Логинов, вы не сообщите более точно, в какой обстановке Пятаков говорил об этих двурушнических задачах. Может быть, напомните?

ПЯТАКОВ: Это правильно было…

ВЫШИНСКИЙ: О двурушничестве разговор был?

ПЯТАКОВ: Нет, не был.

ВЫШИНСКИЙ: Меня это сейчас интересует. Мне это важно для политической ориентации в вашем поведении. Это само по себе не представляет предмета обсуждения уголовного процесса, так что можно было бы отбросить, но поскольку речь идет о достоверности показаний свидетеля, это приобретает процессуальное значение. Поэтому я хочу выяснить, был ли разговор о двурушничестве в это время или не был. А это его субъективная интерпретация. Логинов, вы подтверждаете?

ЛОГИНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Пятаков, вы отрицаете?

ПЯТАКОВ: Я говорил под углом зрения государственной измены, эти преступления, которые я делал, какой смысл мне отрицать то, что было в действительности.

ВЫШИНСКИЙ: Я не навязываю это мнение, а хочу только установить факт. Дальше.

ЛОГИНОВ: После этого я встретился с Пятаковым в 1931 г. в Берлине, куда выехал для заказов коксового оборудования.

ВЫШИНСКИЙ: По чьему предложению туда выехали? 

ЛОГИНОВ: По предложению Объединения “Союзкокс”.

ВЫШИНСКИЙ: Кто стоял во главе этого объединения?

ЛОГИНОВ: РАТАЙЧАК.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, по предложению Ратайчака.

ЛОГИНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Ратайчак был связан с вами по троцкистской подпольной деятельности?

ЛОГИНОВ: Не был связан, но целый ряд разговоров с ним мы уже имели, и по целому ряду вопросов антипартийного порядка он в это время полностью солидаризировался со мной.

ВЫШИНСКИЙ: И антисоветских?

ЛОГИНОВ: И антисоветских.

ВЫШИНСКИЙ: Считал вас Ратайчак своим человеком?

ЛОГИНОВ: На Ратайчака я смотрел как на будущие надежные кадры в нашей антипартийной деятельности.

ВЫШИНСКИЙ: Когда вы были за границей, что вы имели в это время там? Были ли у вас встречи?

ЛОГИНОВ: Там я имел целый ряд встреч и разговоров с ПЯТАКОВЫМ. В одну из наших встреч Пятакова интересовал вопрос, каково настроение у тех лиц, бывших троцкистов, <о> которых Пятаков знал, что они находятся в близких отношениях – приятельских – со мной, и которых знал ПЯТАКОВ хорошо, и указал таких лиц, как КОЦЮБИНСКИЙ и ЛИВШИЦ.

ВЫШИНСКИЙ: Какого ЛИВШИЦА он назвал? 

ЛОГИНОВ: ЛИВШИЦА Якова. Было сказано, что не согласны с политикой, какая проводится нашим государством. Не согласны как в части коллективизации, так и с целым рядом других основных политических направлений государственной деятельности. ПЯТАКОВ тогда поставил передо мною вопрос о том, что нужно снова воссоздавать троцкистскую организацию. ПЯТАКОВ сказал, что те мнения и то отношение, какого придерживался я и другие лица, известные ему по Украине, что мы совершенно правы, и что единственный путь – это воссоздать троцкистскую организацию и активизировать ее деятельность. В последующую встречу ПЯТАКОВ поставил передо мною вопрос о террористической деятельности. ПЯТАКОВ сказал, что единственной формой нашей борьбы, как основная форма, должна быть отныне террористическая деятельность. ПЯТАКОВ сказал, что это не его личная точка зрения, а это точка зрения ТРОЦКОГО.

ВЫШИНСКИЙ: Говорил вам ПЯТАКОВ, против кого направлены террористические акты?

ЛОГИНОВ: Да, ПЯТАКОВ указывал, что террористический акт должен быть направлен в первую очередь против СТАЛИНА. Я спросил ПЯТАКОВА, почему он излагает в этом вопросе точку зрения ТРОЦКОГО и имел ли он встречу с ТРОЦКИМ, и каким порядком ТРОЦКИЙ аргументировал это. ПЯТАКОВ мне заявил, что ТРОЦКОГО не видал, но у него существует связь с Троцким через СЕДОВА. В это время эта фамилия СЕДОВ мне была неизвестна. Когда я спросил у ПЯТАКОВА, кто это СЕДОВ, то ПЯТАКОВ сказал, что это сын ТРОЦКОГО, который руководит налаживанием и воссозданием подпольной организации. ПЯТАКОВ от имени ТРОЦКОГО аргументировал проведения такого порядка террористического акта против СТАЛИНА и указал, что никогда марксисты не стояли на террористических позициях, но что своеобразное развитие революции несомненно, и то, что вся власть сконцентрирована в настоящий момент в руках СТАЛИНА, и фактическим руководителем является СТАЛИН. Исходя из этого должен быть выдвинут вопрос об активной террористической деятельности. 

ВЫШИНСКИЙ: Что же последовало после этого вашего разговора?

ЛОГИНОВ: Я директиву Пятакова принял к исполнению.

ВЫШИНСКИЙ: И сделали какие-нибудь практические выводы из этого?

ЛОГИНОВ: В последующие встречи, особенно перед моим отъездом, я имел опять беседу с Пятаковым, и Пятаков сказал мне, что исходя из всех тех указаний, которые им мне даны от имени Троцкого, нужно внести во всю эту борьбу определенные моменты организованности, и Пятаков предложил на Украине создать троцкистский центр. Пятаков сказал, что нужно, чтобы в состав троцкистского центра вошли КоцюбинскийГолубенкоЛившиц и я. Он предложил, вернувшись на Украину, информировать всех этих указанных мною лиц, введенных в состав троцкистского центра, о всех деталях тех указаний, которые были получены мною в Берлине, и приступить к организации троцкистского подполья на Украине.

ВЫШИНСКИЙ: Это все было в какой году?

ЛОГИНОВ: Это все было в 1931 году, примерно детом 1931 г.

ВЫШИНСКИЙ: Встречались ли вы после 1931 г. с Пятаковым, где, когда и каковы были предметы встреч и предметы бесед?

ЛОГИНОВ: Да, я после 1931 г. имел еще целый ряд встреч с Пятаковым. После 1931 г. моя встреча с Пятаковым произошла в декабре 1932 г., т.е. в конце 1932 г. Я считал нужным информировать Пятакова и информировал его о положении на Украине. Я указал Пятакову, что центр в соответствии с указаниями, полученными мною в Берлине, создан в том составе, какой был намечен Пятаковым, и что мы приступили уже к подпольной работе на Украине. Пятаков мне тогда сказал, что в соответствии с директивами Троцкого, о чем он, правда, мне говорил еще предположительно в 1931 г., – произошло объединение, уже фактически осуществилось объединение троцкистов и зиновьевцев. Объединение произошло в основном на почве террористической деятельности, и что в Москве работа уже развернута достаточно широко. Предлагал и на Украине от разговоров о терроре переходить уже к более практическим действиям.

ВЫШИНСКИЙ: Кто вам предлагал это?

ЛОГИНОВ: Пятаков.

ВЫШИНСКИЙ: Когда он вам это предлагал?

ЛОГИНОВ: Он мне это предлагал в конце 1932 г.

ВЫШИНСКИЙ: В конце 1932 г. Ссылался ли он при этом на получение каких-нибудь новых указаний от Троцкого или он это делал на основе прежних указаний? 

ЛОГИНОВ: В тот период он никаких новых указаний от Троцкого не получал. Они были переданы уже в следующие встречи. В 1933 г. я Пятакова не видел. В 1932 г., когда я начал информировать Пятакова о положении на Украине, он сказал, что в этот период времени он видел и Коцюбинского, и Лившица, и Голубенко, и ему положение на Украине более или менее известно.

ВЫШИНСКИЙ: Он сам их видел?

ЛОГИНОВ: Да, он их видел уже на протяжении 1932 г.

ВЫШИНСКИЙ: Не ограничиваясь связью с вами, он расширял эти связи?

ЛОГИНОВ: Эта связь не ограничивалась со мной, а он также был связан с ЛившицемКоцюбинским и Голубенко, о чем я также знал.

ВЫШИНСКИЙ: Это было в 1933 году?

ЛОГИНОВ: В 1933 году я не виделся с Пятаковым, ибо в Москве не был и не имел возможности встретиться ни разу с Пятаковым.

ВЫШИНСКИЙ: А вам было известно, что Пятаков в 1932 году вновь был за границей?

ЛОГИНОВ: Да, это стало мне известным в последующее время, когда я имел случайную встречу с Пятаковым в 1934 году.

ВЫШИНСКИЙ: И что было во время этой встречи в 1934 году?

ЛОГИНОВ: Во время этой встречи Пятаков передал мне целый ряд совершенно новых установок от имени Троцкого.

ВЫШИНСКИЙ: Откуда вам было известно, что Пятаков был за границей? 

ЛОГИНОВ: Он же сам и сказал, что он был вторично за границей и имеет целый ряд директив от Троцкого.

ВЫШИНСКИЙ: Расскажите вкратце, в чем заключались эти новые директивы, т.е., иначе, чем дополнялись старые директивы новыми?

ЛОГИНОВ. Во-первых, в 1934 году еще более четко был поставлен Пятаковым вопрос о террористической деятельности. Когда я осветил положение Пятакову о нашей подпольной работе на Украине, Пятаков сказал, что все же еще к практическом работе еще не подошли, что все еще вопрос террористической борьбы по-прежнему ограничивается у нас общими фразами. Пятаков сделал это заключение, исходя из того, что в тот период мы не могли еще назвать ни одного подготовленного и организованного исполнителя для террористической деятельности. Пятаков сказал, что именно сегодня основное внимание должно быть уделено именно террору, что сегодня нам один исполнитель значительно дороже целого ряда широких организаций. Кроме того, Пятаков сказал тогда, что положение несколько изменилось, что в результате той политики, какая проводится партией и советским государством, сейчас авторитет и доверие к политике, к Центральному Комитету в стране исключительно выросли, что сейчас от террористической деятельности нам не добиться тех результатов, каких мы в состоянии были добиться в 1931-32 г.г. Сейчас Пятаков сказал, что необходимо от этого ставить именно вопрос, Троцкий очень настойчиво требует, – что сейчас необходимо пополнить нашу работу работой но дискредитации политики, проводимой Сталиным.

Особенно Пятаков ставил вопрос и подчеркивал, что в этом отношении особенно большая роль должна принадлежат нам – лицам, работающим в промышленности. Именно в промышленности мы должны всеми мерами дискредитировать политику Сталина. Мы должны всеми мерами затормозить тот бурный рост, развитие индустрии, какое уже в 1934 году было очевидным для каждого гражданина советской страны. В тот же период Пятаков ставил вопрос о…

ВЫШИНСКИЙ: В ту же беседу или в тот же период?

ЛОГИНОВ: Именно в ту же беседу. Это было весной 1934 года. Это не были еще в полной степени те совершенно ясные и совершенно точные указания, какие я получил во время встречи с Пятаковым в 1935 году по вредительской и диверсионной деятельности, но это было, так сказать, начало вступления на этот путь.

В тот же период Пятаков указал, что нам в борьбе против советского государства необходимо опереться не только на свои внутренние силы, что этих сил вряд ли будет достаточно. Я помню, что Пятаков так ставил вопрос, указывая, что так именно считает Троцкий, что мы не можем, нет возможности опереться внутри страны на рабочие и пролетарские массы, что мы должны поэтому попытаться вовлечь в свою работу широкие круги инженерных кадров. Я тогда указывал, что вряд ли мы в состоянии будем привлечь молодежные кадры, уже воспитанные при советской власти. Основное внимание должно быть уделено не молодым инженерным кадрам, а более старым, особенно принимавшим участие в борьбе против советской власти в период 1930-31 года. Пятаков указывал, что так как мы не имеем особо широкой базы, не получим возможности говорить перед широкими кругами из-за своих нелегальных условий, мы должны поэтому опереться на помощь со стороны иностранных держав, и тут он мне сказал, что в этом отношении мы можем рассчитывать на помощь и поддержку со стороны Германии и Японии.

ВЫШИНСКИЙ: Этот разговор был в 1934 году?

ЛОГИНОВ: Да. Эти разговоры были повторены Пятаковым в 1935 г. уже в значительно более четкой и ясной форме. В начале лета 1935 года, когда я встречался с Пятаковым, первый вопрос, который Пятаков поставил мне, это – насчет террористической деятельности. Пятаков спросил, подготовлены ли мы всерьез для террористической борьбы. Я в этот период указал, что да, нами, украинским центром, отобран целый ряд лиц, которые дали свое согласие и которые по нашему решению будут поставлены в качестве исполнителей для совершения террористических актов.

ВЫШИНСКИЙ: Это тоже относится к 1934 году?

ЛОГИНОВ: Нет, это уже 1935 год, это было в начале лета. Я указал тогда Пятакову: что же касается нас, то мы полностью сейчас подготовлены. Эти лица подготовлены и ждут только директивы со стороны центра, ждут сигнала со стороны центра. Пятаков сказал, что они должны быть готовы, что сейчас троцкистский параллельный центр подготавливает единовременный террористический удар. Я спросил, что это означает – “единовременный террористический удар”. Он указал тогда, что надо совершенно твердо готовить террористические акты на Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича, а на Украине – на Косиора и Постышева, что в соответствии с этими заданиями должны быть соответственно распределены наши силы. Я указал, что основные наши исполнители предназначены для террористических актов на Украине, кроме ряда отдельных лиц, какие предназначались для вызова в Москву.

ВЫШИНСКИЙ: А были у вас такие?

ЛОГИНОВ: Да, были.

ВЫШИНСКИЙ: Много их было?

ЛОГИНОВ: Нет, немного. В Одессе под руководством Голубенко была организована группа лиц, которую возглавлял Калашников и которая подготовляла террористический акт над Сталиным; в Днепропетровске возглавлял группу Жуков, подготавливавший террористический акт над Ворошиловым.

ВЫШИНСКИЙ: И они должны были быть в нужную минуту переброшены в Москву?

ЛОГИНОВ: Да, Пятаков условился со мною о форме, о технике, – я должен буду быть вызван сюда в Москву и получить от него указания.

ВЫШИНСКИЙ: А вы называли Пятакову Жукова и Калашникова?

ЛОГИНОВ: Да, я называл Пятакову Жукова и Калашникова и кроме того фамилии других лиц, которые должны были участвовать в террористических актах против украинских руководителей.

ВЫШИНСКИЙ: А вам не поручал Пятаков подготовить какие-нибудь другие группы на Украине для покушении против кого-нибудь еще?

ЛОГИНОВ: Больше Пятаков никаких задач в этой области перед нами на ставил.

ВЫШИНСКИЙ: Он ставил задачу только в отношении тех лиц, которых вы сейчас назвали?

ЛОГИНОВ: Да. Помимо этого, я указал сейчас тех, которые должны были действовать на Украине.

ВЫШИНСКИЙ: Это относится к лету 1935 года?

ЛОГИНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Еще летом в 1935 году вы встречались с Пятаковым

ЛОГИНОВ: Нет, но во время этой же встречи Пятаков поставил вопрос не только о дискредитации политики Партии, а об определенной вредительской и диверсионной нашей деятельности, дав по этому вопросу совершенно ясные указания.

ВЫШИНСКИЙ: Какого рода указания?

ЛОГИНОВ: Указания, что нужно, не только ожидать момента основной диверсионной деятельности, какая должна быть в момент вооруженного столкновения как один из вариантов, но и сейчас нужно встать на путь широкой деятельности в области разрушения успехов в тяжелой промышленности там, где мы работаем. Тут я получил от него указание приступить к этой деятельности вплотную в области той промышленности, в какой я работал, в области коксохимии.

ВЫШИНСКИЙ: Вы получили от него специальное указание?

ЛОГИНОВ: Да, специальное указание.

ВЫШИНСКИЙ: Что же вам указал делать в этой области Пятаков?

ЛОГИНОВ: Он указал, что основное внимание должно было быть уделено химии, химической части коксохимической промышленности, ибо она имеет оборонное значение. Поэтому Пятаков сказал, что химию надо сорвать всеми путями.

ВЫШИНСКИЙ: Он указал вам пути или это предоставил вашей инициативе?

ЛОГИНОВ: Я его уже частично информировал, по каким путям мы намечали идти; имея предыдущие указания о торможении наших успехов, мы встали на путь задержки строительства и пуска новых цехов в области новой химической промышленности. Пятаков подтвердил эти указания, и эта директива нами – украинским центром – была осуществлена.

Я хочу сказать, что нами сделано в соответствии с указаниями Пятакова в области коксохимической промышленности. Вместе с управляющим трестом Коксохиммонтаж Яновским мы построили работу по новому строительству таким путем, что химические цеха у нас вступали в эксплуатацию на год, на два года позже коксовых печей, и благодаря этому в течение 2-х лет с этих вновь пущенных заводов совершенно не получалось новых химических продуктов. Это нами было сделано в отношении Мариупольского завода. На Мариупольском заводе были пущены только коксовые печи в эксплуатацию без единого химического цеха. Химические цеха должны были вступить минимум через год, через 1½ после этого в строй.

ВЫШИНСКИЙ: Это сознательно было сделано?

ЛОГИНОВ: Это было сделано совершенно сознательно, спланировано и так осуществлено это строительство.

Помимо этого, на том же Мариупольском заводе были пущены коксовые печи без единого обслуживающего цеха, т.е. без угольного склада, без которого совершенно невозможно давать доброкачественный кокс. А основное для доменных ничей – это равномерность качественных показателей кокса. Так как правильно без угольного склада шихтовать нельзя было, правильного кокса, доброкачественного кокса не получалось, и это приводило к частому и систематическому горению туры и завалу в печах. Не было построено склада, не было построено подсобных мастерских, хим<ических> лабораторий и т.д. Завод был пущен в ход, на заводе работало 200-300 лиц инженерно-технического персонала, а квартир было выстроено только для 15 человек. И учитывая, что было пущено только небольшое количество цехов и ни одного служебного цеха, завод был пущен с 642 недоделками, что привело, естественно, к быстрому износу всего оборудования. Такое положение было проведено нами не только на Мариупольском заводе. Эта система вредительских мероприятий была осуществлена на Криворожском заводе. Председатель приемной комиссии, назначенной наркоматом, обратил на это дело внимание и предполагал шире поставить вопрос. Это было за несколько дней до моего ареста, и чем окончилось это дело, мне неизвестно. Такая система была проведена на Мариупольском заводе, на Ново-Енакиевском коксохимическом заводе и на Криворожском заводе. То есть пускались заводы без цехов с большим количеством недоделок и без служебных цехов, которые крайне необходимы для эксплуатации.

Дальше, по Криворожскому заводу была осуществлена такая система мероприятий: завод построен на плывунах. Когда закладывались фундаменты второй очереди печей, это было уже известно. Они были заложены в 1932 году, потом законсервированы, и к строительству приступили в 1935 году. Несмотря на то, что нужно было перепроектировать фундамент, учитывая плывуны, этого сделано не было. Печи дали неравномерную усадку, и в конце концов коксовые печи превратились в нечто, напоминающее гармонь, углы образовались в 300 м/м, по другим около 60. Это, естественно, должно было привести к очень быстрому разрушению коксовых печей, потому что из-за этого излома не получалось правильного сообщения между каналами, при помощи которых отапливаются и обогреваются коксовые печи.

ВЫШИНСКИЙ: Это явилось результатом умысла или технической неопытности?

ЛОГИНОВ: Если первая очередь явилась результатом недостаточной изученности грунтов, то строительство без перепроектировки второй очереди явилось результатом злого вредительства.

ВЫШИНСКИЙ: Недостаток опыта в прошлом потом использовался как сознательное вредительство?

ЛОГИНОВ: На том же Запорожском заводе было, по моему указанию вместе с директором завода Халявко и техническим директором завода Сейтулиным…

ВЫШИНСКИЙ: Они имели отношение?

ЛОГИНОВ: Халявко входил в состав подпольной троцкистской организации. Сейтулин был привлечен мною к вредительской деятельности. Он привлекался в 1931-32 году по делу Промпартии.

ВЫШИНСКИЙ: Вы его привлекли к вредительской деятельности? 

ЛОГИНОВ: Я его привлек к вредительской деятельности.

ВЫШИНСКИЙ: В соответствии с установкой?   

ЛОГИНОВ: В соответствии с установкой, полученной от центра.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше.

ЛОГИНОВ: Там был разработан такого порядка вредительский акт: температура регенераторов коксовых печей не должна быть выше 1380-1400°, ибо огнеупорный материал, из которого сделан регенератор, при большей температуре расплавляется.

Там была поднята температура значительно выше 1400 градусов, и таким образом были оплавлены регенераторы коксовых печей. Это привело к тому, что на протяжении почти 3-х месяцев завод давал выжиг кокса, не превышающий 70%, в то время как перед этим завод работал хорошо. В соответствии с этим терялась и химия, конечно. И, кроме того, пришлось на ремонт и восстановление затратить 200-300 тысяч рублей для того, чтобы восстановить регенераторы коксовых печей. Этот вредительский акт был осуществлен Сейтулиным и директором завода Халявко, а также был привлечен зам<еститель> директора цеха по обогреву коксовых печей. Были еще аналогичные акты по Горловскому заводу.

ВЫШИНСКИЙ: А Горловский завод входит в вашу систему?

ЛОГИНОВ: В системе треста “Кокс”, которым я руководил, Горловский коксовый завод снабжал газом завод синтез<а> аммиака. Завод этот играл большую оборонную роль.

ВЫШИНСКИЙ: Ограничимся тем, что вы только подтвердите наличие там фактов вредительства или будете отрицать, а о подробностях можете не рассказывать сейчас. На Горловском коксовом заводе вами также была организована вредительская работа?

ЛОГИНОВ: Да, мы срывали систематически снабжение газом завода синтез<а> аммиака, зависящего от работы этого завода.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше.

ЛОГИНОВ: Задержано было строительство мойки на Старо-Енакиевском строительстве углеобогатительной фабрики. Имелась возможность закончить в 1935 году путем правильного планирования, но было задержано строительство этой мойки, и даже на день моего ареста в середине 1936 года она еще не была закончена.

ВЫШИНСКИЙ: Диверсионные акты какие-нибудь были проведены вашей организацией?

ЛОГИНОВ: Запорожский – оплавливание регенераторов коксовых печей.

ВЫШИНСКИЙ: В каком году это было?

ЛОГИНОВ: Это 1935-1936 год. Запорожье было осуществлено в конце лета 1935 г.

ВЫШИНСКИЙ: Вредительская диверсионная работа?

ЛОГИНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Встречались вы в конце 1935 или начале 1936 года с Пятаковым?

ЛОГИНОВ: Встречался в начале 1936 года.

ВЫШИНСКИЙ: Узнали от него что-нибудь новое?

ПЯТАКОВ: Да. Пятаков снова проверил состояние наших исполнителей и сказал, что этот вопрос не только не снимается, но именно сейчас приобретает свою актуальность.

ВЫШИНСКИЙ: Не было ли у вас разговора с ПЯТАКОВЫМ о его новой поездке за границу?

ЛОГИНОВ: ПЯТАКОВ указывал, что он в 1935 г. вновь был за границей.

ВЫШИНСКИЙ: Кого он там видел?

ЛОГИНОВ: Он мне не говорил подробно, кого видел, но говорил, что получил подтверждение директивы от ТРОЦКОГО о том, чтобы установить связь здесь с фашистскими организациями, находящимися внутри Союза, более решительно, чем это проводилось до этого времени. Ибо так ставил вопрос ПЯТАКОВ, что, очевидно, этот год 1936 должен быть решающим годом нашей борьбы против Советской власти.

ВЫШИНСКИЙ: А не говорил ли он вам о каких-нибудь программах или указаниях, которые он получил за границей? 

ЛОГИНОВ: ПЯТАКОВ мне указывал, что имеется совершенно твердая договоренность ТРОЦКОГО, но не указывал, с кем персонально, а указывал, что с фашистскими организациями в Германии, и договоренность с руководящими, правящими кругами в Японии о совместной борьбе против Советской власти.

ВЫШИНСКИЙ: На каких условиях? 

ЛОГИНОВ: Я спрашивал подробно ПЯТАКОВА, что это будет означать и к чему приведет вся эта политика, что мы фактически перестанем существовать как страна. Мне казалось смешным ставить вопрос таким порядком, что такая огромнейшая страна будет уничтожена как государство. Он сказал, что вопрос идет не об этом, а о больших территориальных уступках, как на Востоке, так и на Украине, и что такая договоренность у Троцкого имеется. Да, ПЯТАКОВ говорил еще насчет той политики, которую мы должны занять в случае вооруженного столкновения между Советским Союзом и фашистскими странами Германией и Японией.

ВЫШИНСКИЙ: Позицию, вы говорите? 

ЛОГИНОВ: Да, позицию. Я бы сказал, позицию, напоминающую позицию нашей партии в период империалистической войны – политику пораженчества, хотя это и не совсем будет точно.

ВЫШИНСКИЙ: Далеко не точно.

ЛОГИНОВ: Мы сейчас должны будет всеми мерами содействовать успеху этого поражения, что именно основная деятельность – это разрушения и диверсии, которые именно должны быть осуществлены в этот период.

ВЫШИНСКИЙ: Когда он вам говорил это? 

ЛОГИНОВ: Он говорил мне об этом в начале 1936 г. после возвращения, что это является директивой, которая им получена от ТРОЦКОГО.

ВЫШИНСКИЙ: А не говорил ли он вам о том, что эта директива столь чудовищна, что даже его, ПЯТАКОВА, приводит в смущение, и не было ли у ПЯТАКОВА каких-либо колебаний принять или не принять?

ЛОГИНОВ: Она поколебала меня.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, и ПЯТАКОВА поколебала?

ЛОГИНОВ: Я вспоминаю разговор, я ссылался на аналогию 1917 г.

ВЫШИНСКИЙ: Меня не интересует ваша аналогия, а меня интересует получить ответ на вопрос следующего характера. Когда с вами говорил на эту тему ПЯТАКОВ, то эта тема и эта чудовищная позиция не смущала ПЯТАКОВА? <…> [1] мне казалось, что для самого Пятакова здесь вопросов нет. Было видно, что он колеблется в этом вопросе, или, наоборот, на этот раз вам это не казалось? Вы говорите, что вас самого ошеломило это. А как Пятакова, который передавал вам об этом, как, по вашему мнению, это тоже его поколебало и ошеломило или нет? Я прошу вас объективно сказать?

ЛОГИНОВ: На меня произвело впечатление такое, что этот вопрос ошеломил Пятакова не меньше, чем меня, но он это передал все же как четкую директиву, которую придется выполнять.

ВЫШИНСКИЙ: Директиву придется выполнять, но он смущен? 

ЛОГИНОВ: Да. Мы в конце концов поставили на карту все. Сегодня отступить от этого уже нельзя, – говорил Пятаков, – потому что это все равно уничтожение, полное физическое уничтожение, полное поражение всех наших позиций. Но в то же самое время чувствовался в нем известный в постановке этого вопроса, особенно, когда я ставил вопрос об аналогии с центральной радой, – у него чувствовался, несомненно, надрыв.

ВЫШИНСКИЙ: Не говорил ли вам Пятаков тогда о том, что необходимо было бы узкому кругу актива троцкистов собраться, поговорить, обсудить эту директиву, как дальше быть, как дальше повести линию?

ЛОГИНОВ: Пятаков мне говорил другое. Когда я сам начал, если так можно выразиться, несколько сжиматься во всем этом деле, Пятаков заявил, что “я понимаю, не один ты смущен такой постановкой вопроса, я говорил с рядом лиц и я видел у них такое же самое отношение к этому вопросу”. Он говорил, что ему пришлось говорить с целым рядом людей по этому вопросу, так что, возможно, имело место обсуждение, но я не знаю.

ВЫШИНСКИЙ: О совещании в этот период Пятаков вам не говорил?

ЛОГИНОВ: Не говорил.

ВЫШИНСКИЙ: А вам известно, что предполагалось созвать узкое совещание?

ЛОГИНОВ: Нет, мне это неизвестно,

ВЫШИНСКИЙ (Председателю): Позвольте мне вопрос к Пятакову?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

ВЫШИНСКИЙ: Гр<аждани>н Пятаков, вы говорили, что вы рассчитывали созвать совещание и в более узком кругу обдумать эту директиву. Вы имели в виду привлечь Логинова к этому совещанию или предполагали созвать еще более узкий круг?

ПЯТАКОВ: Логинов должен был входить. Я дисциплинированный человек, и я мог Логинову это передать только после решения центра. Центр нам так и не удалось собрать. Мы решили сначала в центре обсудить эти вопросы, а Логинову отсебятину я не считал возможным сообщить.

ВЫШИНСКИЙ (Пятакову): Вы не имеете никаких замечаний по существу интерпретации этого разговора с ним?

ПЯТАКОВ: За последний 1936 г.?

ВЫШИНСКИЙ: Да.

ПЯТАКОВ: Я второстепенного характера имею некоторые замечания, но они имеют некоторое значение.

ВЫШИНСКИЙ: Тогда я вас попрошу об этом сказать в конце допроса, а сейчас еще один вопрос, который в связи с показаниями Логинова мне необходимо выяснить. Это совещание, которое вы предполагали собрать, вы лично решили собрать такое совещание? Вы говорили все-таки о том, что нужно собрать, – с РадекомСокольниковым иди с Серебряковым?

ПЯТАКОВ: Я не понял, какое совещание.

ВЫШИНСКИЙ: После получения директивы от Троцкого, вы говорили, что хотели собраться и обдумать, как дальше быть. Вы говорили с кем-нибудь из членов центра?

ПЯТАКОВ: Я говорил об этом с Радеком и Сокольниковым.

ВЫШИНСКИЙ: Какой вы примерно круг людей рассчитывали собрать?

ПЯТАКОВ: Мы предполагали собрать вначале самый центр, причем имелось в виду, что центр должен одновременно, с привлечением Томского, поговорить об этом. Это первое.

А второй этап после центра – собрать круг людей, примерно людей, которые были руководителями, если можно так выразиться, областными организаторами.

ВЫШИНСКИЙ: Узкий круг людей, не широкий?

ПЯТАКОВ: Узкий, причем предполагалось, что каждый член нашего центра должен был собрать соответствующих людей и должен был с ними переговорить, т.е. я имею в виду таких людей, как Дробнис, таких, как Муралов, таких как Радек, как Сокольников.

ВЫШИНСКИЙ: Решая вопрос о том, что это должен быть узкий круг людей, вы исходили из остроты вопроса?

ПЯТАКОВ: Видите ли, мы не решили ничего. Это был разговор между Радеком, мной и Сокольниковым, а исходили мы из двух соображений. Во-первых, это исключительно острый вопрос, так как и я, и Радек понимали, что постановка такого вопроса перед активом контрреволюционной троцкистской организации неминуемо повлечет за собой и обсуждение, и дискуссии, и, по всей вероятности, раскол, то поэтому речь шла об очень узком круге людей.

ВЫШИНСКИЙ: Словом, вы не хотели широко ставить этот вопрос, вы опасались его сообщить более или менее широкому кругу его членов?

ПЯТАКОВ: Мы хотели сначала посовещаться с более узким кругом людей.

ВЫШИНСКИЙ: К Пятакову у меня больше вопросов нет. У меня есть вопрос к Логинову. В 1936 году это была ваша встреча с Пятаковым в каком месяце?

ЛОГИНОВ: В конце феврале или в начале марта.

ВЫШИНСКИЙ: Больше этого вы не встречались?

ЛОГИНОВ: С Пятаковым я виделся, но никаких разговоров не было. 

ВЫШИНСКИЙ: Это все, что вы можете сказать о Пятакове?

ЛОГИНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Теперь о Ратайчаке. Скажите, пожалуйста, коротко, как вы были с ним связаны по вашей преступной контрреволюционной деятельности. Сообщите наиболее яркие факты этой деятельности по делу Ратайчака.

ЛОГИНОВ: Ратайчака я узнал в конце 1928 года, когда я был направлен на работу в трест, называвшийся тогда “Коксобензол”. Там я с ним познакомился, и на протяжении ряда лет мы сблизились. С ним я и начал вести целый ряд антисоветских разговоров. Мне удалось выяснить…

ВЫШИНСКИЙ: Меня больше интересуют не разговоры, а дела.

ЛОГИНОВ: Дела. В 1934 году, когда я видел Пятакова, мы неоднократно говорили о настроениях Ратайчака с Пятаковым, я ему об этом говорил. В 1933 году я Ратайчака не видел. Когда я встретил Пятакова в 1934 году, Пятаков сказал, что Ратайчак вовлечен в состав троцкистской контрреволюционной организации. Я тогда встретился о Ратайчаком, где обсуждали целый ряд вопросов с ним. Это были вопросы дискредитация политики…

ВЫШИНСКИЙ: Вы обсуждали вопросы, но меня больше интересует, какие деловые преступные отношения у вас были с Ратайчаком. Ограничивались ли они только разговорами или были какие-нибудь действия?

ЛОГИНОВ. Меня связало с Ратайчаком знакомство на протяжении ряда лет. Определенных соприкосновений, связей с точки зрения нашей совместной контрреволюционной деятельности с Ратайчаком особых у меня не было, ибо я был связан с Пятаковым, от него получал директивы, а с Ратайчаком мы именно обсуждали целый ряд этих позиций.

ВЫШИНСКИЙ: Вы были в служебном отношении как-нибудь связаны с Ратайчаком?

ЛОГИНОВ: Нет. Наш трест входил в систему не Главхимпрома, который возглавлял Ратайчак, а входил в систему ГУМПа – Главное Управление Металлургической промышленности.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, вы по служебной, по производственной линии непосредственно с Ратайчаком связаны не были?

ЛОГИНОВ: Не был.

ВЫШИНСКИЙ: И нужды особенной не было?

ЛОГИНОВ: Нет, не было.

ВЫШИНСКИЙ: А на какой же почве вы соприкасались?

ЛОГИНОВ: На почве наших личных отношений.

ВЫШИНСКИЙ: И вот на почве этих ваших личных отношений и выявилось ваше единодушие, единомыслие в области политической?

ЛОГИНОВ: Да. Так как Ратайчак хорошо знал коксохимическую промышленность, я рассказывал ему, какие мероприятия мы намечали.

ВЫШИНСКИЙ: Именно какие же?

ЛОГИНОВ: То, что я излагал здесь суду.

ВЫШИНСКИЙ: Мероприятия преступного порядка?

ЛОГИНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И Ратайчак был о них осведомлен?

ЛОГИНОВ: Ратайчак с моих слов был о них осведомлен.

ВЫШИНСКИЙ: А зачем вы говорили Ратайчаку о своих преступных намерениях?

ЛОГИНОВ: Я знал ту большую роль, которую он выполняет по линии химической.

ВЫШИНСКИЙ: Что же из этого, может быть, еще кто-нибудь такую роль выполняет, – зачем же расконспирировать это дело? Вы советов у него просили?

ЛОГИНОВ: Если не советов, то я хотел с ним целый ряд вопросов совместно обсудить.

ВЫШИНСКИЙ: Вопросов, относящихся к химической промышленности?

ЛОГИНОВ: Да. А затем у нас был ряд точек соприкосновения. 

ВЫШИНСКИЙ: Значит, хотя отрасль промышленности – коксохимическая, которой вы ведали, не входила в его систему, а имела самостоятельное, параллельное отношение к центру, у вас с химической промышленностью были точки, которые сближали вас с Ратайчаком по работе?

ЛОГИНОВ: Да, были общие точки соприкосновения в преступной деятельности.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше.

ЛОГИНОВ: Когда стал вопрос об установлении связи с фашистскими организациями, я также Ратайчаку говорил как человеку, знающему коксохимические кадры, я указывал, что Пятаков предложил мне связаться с немецкими инженерами, работающими в коксохимической промышленности, что сейчас этих инженеров нет, они были в 1931-32 г.г. и в начале 1933 года почти все ушли из коксохимической промышленности; я ему назвал фамилию одного немецкого техника, с которым я предлагал установить связь.

ВЫШИНСКИЙ: Он работал в вашей системе?

ЛОГИНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше.

ЛОГИНОВ: Я тут же Ратайчаку сказал, что ему надо было бы поговорить с человеком, которого я не знал лично…

ВЫШИНСКИЙ: А как вы его знали?

ЛОГИНОВ: Я слыхал о нем от Москалева, говорившего, что Граше имеет хорошие связи среди немецких специалистов, а Ратайчака в этот период также этот вопрос занимал.

ВЫШИНСКИЙ: Итак, вырисовывается совершенно конкретный факт: Вы с Ратайчаком обсуждаете вопрос о привлечении к вредительской работе кого?

ЛОГИНОВ: В отношении себя – я ставлю вопрос о немецких специалистах, работающих на Горловском заводе, и знаю, что Граше связан… 

ВЫШИНСКИЙ: От кого вы знаете?

ЛОГИНОВ: От Москалева.

ВЫШИНСКИЙ: А говорите по поводу Граше с кем?

ЛОГИНОВ: С Ратайчаком.

ВЫШИНСКИЙ: А Ратайчак, оказывается, знает или не знает Граше

ЛОГИНОВ: Знает, потому что он работал в одной системе. 

ВЫШИНСКИЙ: Что же вам говорил относительно Граше Ратайчак

ЛОГИНОВ: Ничего не сказал, потому что я в дальнейшем к этому не возвращался, а как он установил связь – мне неизвестно.

ВЫШИНСКИЙ: Он вам сказал, что у него есть такие связи?

ЛОГИНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Легального или нелегального порядка?

ЛОГИНОВ: Нелегального.

ВЫШИНСКИЙ: Нелегальная связь – с кем?

ЛОГИНОВ: Граше – это работник химической промышленности, у него есть связи и знание целого ряда немецких инженеров. Я говорил, что я слыхал от Москалева, что этот человек может быть полезен с точки зрения установления связей Ратайчака с отдельными немецкими агентами контрразведки. Об этом я и говорил с Ратайчаком. Но впоследствии установил ли он связи через Граше с немецкими агентами контрразведки, я не знаю.

ВЫШИНСКИЙ: Сформулируйте, что вы говорили с Ратайчаком в связи с Граше и агентами иностранной разведки.

ЛОГИНОВ: Я говорил, что перед нами стоит задача установления связей с иностранными разведками.

ВЫШИНСКИЙ: Это вы говорили кому?

ЛОГИНОВ: Ратайчаку.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше, Ратайчак как отнесся к вашему сообщению?

ЛОГИНОВ: Ратайчак в этот момент как раз искал, через кого можно было бы установить эти связи, и я ему подсказал и указал на Граше

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, вы указали на Граше как на человека, через которого можно установить что?

ЛОГИНОВ: Связи с агентами контрразведки в СССР.

ВЫШИНСКИЙ: Тов. Председатель, можно Ратайчака спросить? 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

ВЫШИНСКИЙ: Ратайчак, будьте любезны ответить: был у вас такой разговор с Логиновым? 

РАТАЙЧАК: Да, такой разговор имел место.

ВЫШИНСКИЙ: И именно так, как рассказывает Логинов?

РАТАЙЧАК: Да, примерно так.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, Логинов Вам говорил о том, через кого можете связаться с немецкой разведкой?

РАТАЙЧАК: Я помню, что в разговоре встал вопрос о том, через кого можно связаться с немецкой контрразведкой. Он сказал, что это можно сделать через человека, работавшего у нас недавно – Граше, который знал многих немецких инженеров.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, Вас интересовал вопрос найти человека, через которого можно связаться с немецкой контрразведкой?

РАТАЙЧАК: Да.

ВЫШИНСКИЙ: А почему с немецкой?

РАТАЙЧАК: Потому что на этот счет у нас был разговор с Логиновым, что он имеет соответствующую директиву от Пятакова, и он сказал, что, очевидно, такое же указание и я получу от Пятакова. И, действительно, скоро я от Пятакова такую директиву получил.

ВЫШИНСКИЙ: Позвольте Пятакова спросить.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемый Пятаков, вы подтверждаете это показание?

ПЯТАКОВ: В основном подтверждаю.

ВЫШИНСКИЙ: Основное заключается в чем? В том, что вы дали указание Ратайчаку связаться с агентами немецкой контрразведки? 

ПЯТАКОВ: Я не помню, был ли разговор о немецкой контрразведке, но, поскольку и Логинову, и Ратайчаку я передавал показания [2] и Троцкого, и свои относительно необходимости увязки их троцкистской организации со всякого рода враждебными силами, имеющимися в советской стране, то, следовательно, имелась в виду и эта связь. 

ВЫШИНСКИЙ: То вы имели в виду и ту связь, о которой говорит Ратайчак

ПЯТАКОВ: Я давал установку в более алгебраической форме, в общей форме, не конкретизируя, потому что тут имелись в виду и остатки бывших вредительских групп среди специалистов, и другие…

ВЫШИНСКИЙ: Не это меня интересует. Алгебра у вас я знаю, что означает, но мне сейчас нужно заниматься не алгеброй, а фактами.

ПЯТАКОВ: Я же не могу в каждом отдельном случае все конкретизировать. Но я подтверждаю, что это правильно.

ВЫШИНСКИЙ: Но вы поймите также и меня, не могу же я только слушать, я должен также и проверять.

ПЯТАКОВ: Я поэтому с этого и начал, что эти показания правильны. 

ВЫШИНСКИЙ: Логинов говорил, что с ним Ратайчак советовался, как ему найти человека, через которого установить связи с агентами немецкой контрразведки, ссылается при этом на Пятакова. Я теперь спрашиваю: правильна ссылка Ратайчака на вас?

ПЯТАКОВ: Правильна.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, я могу думать, что вы давали указание Ратайчаку искать связь с немецкой контрразведкой?

ПЯТАКОВ: Специально “ищи связь с немецкой разведкой” я не говорил, такого указания я не давал, но имел в виду и такие связи.

ВЫШИНСКИЙ: Имелось в виду, что он будет искать связей с немецкой разведкой?

ПЯТАКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Давайте продолжать с Ратайчаком теперь дальше. 

Я прошу свидетеля Логинова дальше рассказать о Ратайчаке, что он знает о его преступной деятельности.

ЛОГИНОВ: Вот и все, собственно говоря.

ВЫШИНСКИЙ: Вот с Граше так и кончилось? Кроме этого разговора конкретного с Ратайчаком у вас были еще беседы по поводу таких конкретных преступных действий?

ЛОГИНОВ: С Ратайчаком у меня был еще разговор относительно форм вредительской работы в коксохимии. 

ВЫШИНСКИЙ: Форм?

ЛОГИНОВ: Форм. 

ВЫШИНСКИЙ: Методов?

ЛОГИНОВ: Методов.

ВЫШИНСКИЙ: Способов?

ЛОГИНОВ: Способов.

ВЫШИНСКИЙ: Средств?

ЛОГИНОВ Средств.

ВЫШИНСКИЙ: Это вы называете формой? 

ЛОГИНОВ: Да. Я указывал ему в 1935 году, каким путем мы пошли по линии вредительства в коксохимии. Основное – это задержка и срыв путем задержки строительства этих заводов.

ВЫШИНСКИЙ: О путях не будем сейчас разговаривать.

ЛОГИНОВ: Указывал конкретно, по каким стройкам и заводам намечаем проводить эти мероприятия. Возражений со стороны Ратайчака я не встречал.

ВЫШИНСКИЙ: Дал ли вам Ратайчак какие нибудь советы по этой вашей преступной деятельности, или вы в этом не нуждались?

ЛОГИНОВ: Особых советов не вспомню.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше, о Ратайчаке все?

ЛОГИНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Говорили вы с Ратайчаком по поводу террористических задач?

ЛОГИНОВ: Я говорил с Ратайчаком в отношении террористических задач, указывая, что эти задачи поставлены перед нами, перед Украинским центром. Указывал, что мы ведем в этом отношении соответствующую работу.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, Ратайчак был в курсе и осведомлен о чем?

ЛОГИНОВ: О моей террористической деятельности на Украине. 

ВЫШИНСКИЙ: Еще что вы знаете про Ратайчака?

ЛОГИНОВ: Вот и все.

ВЫШИНСКИЙ: Не припомните ли вы разговора с Ратайчаком относительно того, что поставлена перед ним, РатайчакомПятаковым вредительская задача задерживать развитие азотной промышленности?

ЛОГИНОВ: Да, это мне говорили и Ратайчак, и Пятаков.

ВЫШИНСКИЙ: Что говорил сначала Ратайчак, потом Пятаков по этому поводу?

ЛОГИНОВ: Пятаков говорил со мной по этому вопросу, указывал, что в отношении вредительской работы намечается большая вредительская работа в области срыва программы по азоту. Я по этому вопросу говорил с Ратайчаком, интересовался формами, которыми проводится эта работа, для того чтобы почерпнуть для себя эти формы для применения в коксохимической промышленности, и помню, что Ратайчак мне указывал, что формы такие применяются в области срыва программы по азоту, – это срыв строительства путем расконцентрирования средств, отпускаемых на азот.

ВЫШИНСКИЙ: Так что, это вы тоже подтверждаете?

ЛОГИНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Теперь перейдем к Лившицу, известно ли Вам что-либо о преступной деятельности Лившица, если известно, то что?

ЛОГИНОВ: Вернувшись из Берлина в 1931 году в конце лета или начале осени, я встретился с Лившицем и передал полученные мною от Пятакова в Берлине директивы. Я сообщил Лившицу, что я получил санкцию от Пятакова сказать ему, что эти директивы не являются личными директивами Пятакова, а непосредственно исходят от Троцкого через Седова. Рассказал ему подробно все содержание моих разговоров с Пятаковым и все те директивы, которые были получены мною от Пятакова. Указал о создании Пятаковым украинской троцкистской организации, куда входил также и Лившиц.

Затем в 1932 и 1933 г. нам пришлось с Лившицем проводить совместную работу на Украине в троцкистском подполье. Мне было известно о той работе, какую Лившиц начал проводить в Харькове на жел<езной> дороге. Это был период создания и сплочения вокруг себя троцкистских кадров. Известны были те лица, какие были вовлечены Лившицем в состав троцкистской подпольной организации. Когда мы говорили с Лившицем о терроре, Лившиц разделял позиции террористические, но уехал он с Украины тогда, когда к практической деятельности по террору мы еще не приступили. Он уехал в 1933 году. После этого с Лившицем я не встречался примерно около 2½-3 лет и встретился в начале 1936 г. Имел с ним очень непродолжительный разговор, рассказывал Лившицу о положении на Украине, о том, что с его отъездом и в связи с арестом Коцюбинского нам с Голубенко стало значительно труднее руководить троцкистским подпольем, рассказывал ему, как развивается у нас вредительская работа в самых общих чертах, что она налаживается, и узнал от него, что он довольно успешно работает на жел<езной> дороге, что он связан не только с теми лицами, каких я знал по Украине, но что у него есть целый ряд связей с другими лицами, но конкретно с кем, какие формы работы и какая диверсионная работа проводится, мне об этом не было известно.

ВЫШИНСКИЙ: Известно было Лившицу о вашей террористической работе? 

ЛОГИНОВ: О террористических установках, полученных в Берлине от Пятакова, было известно.

ВЫШИНСКИЙ: О вашей конкретной работе?

ЛОГИНОВ: О конкретной работе 1933-34 и 35 года не было известно, потому что эти три года я его не видел.

ВЫШИНСКИЙ: Разрешите спросить Лившица. Обвиняемый Лившиц, вы не имеете никаких замечаний по поводу показаний свидетеля Логинова

ЛИВШИЦ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Поправок никаких нет?

ЛИВШИЦ: Незначительные, это роли не играет. Разговор был не в 1931 г., а в начале 1932 года.

ВЫШИНСКИЙ: Но разговор такой был?

ЛИВШИЦ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И содержание подтверждаете?

ЛИВШИЦ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Больше у меня вопросов нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: У защиты есть вопросы к свидетелю?

КОММОДОВ: К какому году относится ваш разговор с Ратайчаком относительно Граше?

ЛОГИНОВ: Ко второй половине 1934 года.

КОММОДОВ: Вредительские акты, о которых вы говорили, в частности, на Горловском заводе, предшествовали этому разговору?

ЛОГИНОВ: Это было в 1935 году.

КОММОДОВ: Москалев кроме Граше называл какие другие фамилии?

ЛОГИНОВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Вам известно о том, что ГРАШЕ был замешан во вредительских актах в 1935 году?

ЛОГИНОВ: Нет, мне неизвестно, мне известно только то, о чем я говорил здесь.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, вам известно только то, что вы здесь показали?

ЛОГИНОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: То есть вы на ГРАШЕ указали как на человека, с которым можно связаться?

ЛОГИНОВ: Да, с отдельными немецкими инженерами, которые играют здесь несомненно роль агентов разведки.

ВЫШИНСКИЙ: Об этом вы только знаете со слов МОСКАЛЕВА?

ЛОГИНОВ: Да, со слов МОСКАЛЕВА.

ВЫШИНСКИЙ: Позвольте спросить подсудимого РАТАЙЧАКА

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

ВЫШИНСКИЙ: Вы потом связались с ГРАШЕ?

РАТАЙЧАК: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, оправдалось то, что ГРАШЕ может связаться с агентами германской разведки?

РАТАЙЧАК:  Оправдалось. 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: У подсудимых нет вопросов?

ПОДСУДИМЫЕ: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Объявляю перерыв на 20 минут.

 

* * *

 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Заседание продолжается. Приступаем к допросу подсудимого БОГУСЛАВСКОГО. (К БОГУСЛАВСКОМУ) Показания, которые вы давали на предварительном следствии, вы подтверждаете?

БОГУСЛАВСКИЙ: Да, подтверждаю.

ВЫШИНСКИЙ: Гр<аждани>н Богуславский, расскажите, пожалуйста, в чем выражалась ваша подпольная преступная деятельность в последний период вашей троцкистской деятельности в Сибири.

БОГУСЛАВСКИЙ: В Сибири моя деятельность началась с начала 1928 г., с февраля, когда я приехал туда после исключения меня XV съездом из партии. К этому времени в Сибири собралось довольно значительное количество ссыльных троцкистов. В самом Новосибирске, куда я приехал для работы, находилось несколько активных, видных в прошлом, троцкистов. Там кроме меня были: Муралов, Кроль, Сумецкий, Сурнов. Это в самом Новосибирске. Кроме того, в Барнауле был Сосновский, в Минусинске был Смилга, и скоро в Томск приехал Радек. Кроме того, в отдельных районах Сибири было то или иное количество ссыльных троцкистов.

В конце февраля м<еся>ца…

ВЫШИНСКИЙ: Года?

БОГУСЛАВСКИЙ: …1928 г. я получил через Сосновского директиву Троцкого о создании Сибирского троцкистского подпольного центра. Задачи, которые ставились тогда этому центру, сводились, во-первых, к тому, чтобы максимально сохранить в Сибири те кадры троцкистов, которые не были подвергнуты государственным репрессиям или репрессиям партийного порядка, – исключению и т.д.

Во-вторых, объединять и направлять подпольную деятельность находящихся в разных местах районов Сибири троцкистов. В-третьих, распространять в Сибири, в первую очередь, по районам сосредоточения ссыльных троцкистов, документы и, наконец, последнее – это организовать материальную помощь троцкистам, которые находились и Сибири в ссылке.

Эту, повторяю, директиву я получил через Сосновского от Троцкого. Я письменной директивы Троцкого не имел, но для меня было достаточным письмо Сосновского, переданное мне через оказию. Со своей стороны, Сосновский высказал свою точку зрения об абсолютной необходимости создания такого центра, и этот центр был организован в конце февраля 1928 года в следующем составе: руководителем центра Муралов Николай Иванович, я – Богуславский, Сумецкий, Кроль, Сурнов, Сосновский, несмотря на то что он не был в Новосибирске, а был в Барнауле, Белобородов, который находился в Бийске, и затем по приезде РадекСосновский сообщил о том, что следует в этот сибирский центр ввести также и Радека.

ВЫШИНСКИЙ: Радеку объявили об этом?

БОГУСЛАВСКИЙ: Да, объявили. Причем вопросы текущего непринципиального характера разрешались тем составом центра, который постоянно находился в Новосибирске, а вопросы принципиального характере разрешались, согласовывая их тем или иным способом с теми членами центра, которые находились вне Новосибирска, в других районах Сибири. Я говорю о тех или иных способах согласования. Тут были и командировки членов центра, постоянно находившихся в Новосибирске, в те места, где находились СосновскийБелобородов и Радек. Это наиболее близкая и наиболее удобная для нас связь. Минусинск, где находился Смилга, он не был введен. И затем приезд этих лиц – СосновскогоБелобородова и Радека, – в Новосибирск, который имел место, и, скажем, приезд Сосновского в Новосибирск, были довольно частыми. Несколько раз в Новосибирск приезжал и Радек, приезжал и Белобородов. Пользуясь этими приездами или другими способами, мы и решали этот вопрос.

ВЫШИНСКИЙ: Вы перечислили членов вашего сибирского центра 1928 года. Вы всех перечислили, а Дробнис не входил?

БОГУСЛАВСКИЙ: Дробнис не был в центре тогда. Для того, чтобы покончить с центром, надо сказать, что он был в центре в 1934 году, когда был в Сибири. 

ВЫШИНСКИЙ: С кем вы были связали в Москве?

БОГУСЛАВСКИЙ: В Москве этот центр был связан со стариком Эльциным вплоть до его ареста.

ВЫШИНСКИЙ: А 29-й год?

БОГУСЛАВСКИЙ: В 29-м году мы связи с Москвой не имели, ибо              был арестован, и другой связи у нас не было.

ВЫШИНСКИЙ: 30-й год?

БОГУСЛАВСКИЙ: Должен сказать, что тут был перерыв в работе центра, потому что…

ВЫШИНСКИЙ: Должен разъяснить следующее: процессуальный порядок заключается в том, что идет допрос; допрос заключается в вопросах и ответах на них и объяснениях, а потом уже могут сказать все то, что хотят, подсудимые. Сейчас я вас попрошу отвечать на вопросы, которые меня интересуют, а потом вы можете поставить кому угодно свои вопросы, которые вас интересуют. Вот я вас спрашиваю: в 29-м году имели вы связи в Москве?

БОГУСЛАВСКИЙ: Нет, связи не было.

ВЫШИНСКИЙ: В 30-м году?

БОГУСЛАВСКИЙ: Была связь с Иваном Никитичем Смирновым.

ВЫШИНСКИЙ: В качестве кого выступал перед вами Смирнов?

БОГУСЛАВСКИЙ: В 30-м году он выступал как человек, который пользуется нашим доверием, имеет у нас авторитет.

ВЫШИНСКИЙ: Персонально?

БОГУСЛАВСКИЙ: Персонально.

ВЫШИНСКИЙ: В 31-м году?

БОГУСЛАВСКИЙ: В 31-м году мы также были связаны с ним и тоже персонально.

ВЫШИНСКИЙ: В 32-м году?

БОГУСЛАВСКИЙ: В 32-м году я лично и другие члены центра осуществляем связь со Смирновым как членом нового центра,

ВЫШИНСКИЙ: Какого центра?

БОГУСЛАВСКИЙ: Объединенного троцкистско-зиновьевского центра в Москве.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, когда организовался троцкистско-зиновьевский центр, то в качестве его представителя с вами связался Смирнов?

БОГУСЛАВСКИЙ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Вы от кого узнали, что организовался такой центр?

БОГУСЛАВСКИЙ: Сначала я узнал от Смирнова

ВЫШИНСКИЙ: А впоследствии о том, что делал центр, вам было известно?

БОГУСЛАВСКИЙ: Было.

ВЫШИНСКИЙ: От кого вы узнали?

БОГУСЛАВСКИЙ: Отчасти от того же Смирнова, отчасти от Пятакова.

ВЫШИНСКИЙ: От Пятакова когда стало известно?

БОГУСЛАВСКИЙ: В начале 32-го года.

ВЫШИНСКИЙ: Какое отношение имел Пятаков к объединенному центру? 

БОГУСЛАВСКИЙ: Он не входил в объединенный центр, но он был (так я считал) в курсе работы объединенного центра.

ВЫШИНСКИЙ: Когда и где вы встречались с Пятаковым?

БОГУСЛАВСКИЙ: В начале 1932 года, месяца не помню, видимо, в феврале, в Наркомтяжпроме, в кабинете Пятакова.

ВЫШИНСКИЙ: В 32-м году у вас только один раз была встреча?

БОГУСЛАВСКИЙ: Один раз.

ВЫШИНСКИЙ: В последующие годы встречи были?

БОГУСЛАВСКИЙ: Были.

ВЫШИНСКИЙ: Когда и где?

БОГУСЛАВСКИЙ: В 1933 году – там же, в Наркомтяжпроме, в 1934 году – на квартире у Пятакова.

ВЫШИНСКИЙ: В 35-м году?

БОГУСЛАВСКИЙ: В 35-м году встречи не было. В 1934 году у меня была последняя встреча с Пятаковым.

ВЫШИНСКИЙ: Не можете ли вы припомнить, о чем вы с ним говорили в 1932-м, 33-м и 34-м г.г.? 

БОГУСЛАВСКИЙ: В 1932 году Пятаков информировал меня о свидании, которое имело место в Берлине между <н>им, ПятаковымСмирновым и Шестовым – с одной стороны, и Седовым – с другой. Он сказал мне о том, что во время этой встречи была получена директива Троцкого, которая ставит на иные рельсы работу троцкистов, а именно: основным методом работы становится террор, т.е. осуществление террористических актов против руководителей партии и правительства, а затем, как он тогда мне сказал, задача заключается в том, чтобы чинить всяческие затруднения в хозяйственной работе Советского Союза.

До этого в самом конце 1931 года меня это указание Пятакова в отношении террора не очень удивило, ибо я об этом знал, знал со слов Ивана Никитича Смирнова, который мне об этом сказал в конце 1931 года. Но Иван Никитич Смирнов мне не говорил о второй части директивы, поэтому это у меня вызвало недоумение. Был поставлен вопрос: так ли это? Он подтвердил, что это так и есть. Это было в 1932 году. На мой прямой вопрос: каким образом осуществлять это, что вкладывается в это понятие, Пятаков мне сказал, что детали незачем мне говорить, ибо подробно об этом указания имеет руководитель Сибирского центра Муралов.

Я на ваш вопрос ответил.

ВЫШИНСКИЙ: Так. Дальше.

БОГУСЛАВСКИЙ: Тут я должен сказать о создании нового сибирского центра. Это совпадало с 1932 годом.

ВЫШИНСКИЙ: Перестройка его? 

БОГУСЛАВСКИЙ: Да. Произошло это вот в связи с чем. В 1929 году Смирнов опять-таки оказией передал нам директиву… (когда я говорю – нам, я имею в виду старый сибирский троцкистский центр в старом его составе) …директиву Троцкого о том, чтобы всеми путями и способами возвращаться в партию. Не складывая оружия, не

разоружаясь идейно, разоружаться организационно, заявлять о прекращении фракционной работы, возвращаться в партию, причем, насколько можно, в своих заявлениях задержать(?) кое-какой идейный багаж из старого троцкистского арсенала, насколько это удастся. В связи с этим в 1929 году я вместе с Иваном Никитичем Смирновым подал заявление в Центральную Контрольную Комиссию, в ЦК Партии, о нашем отходе от троцкистской оппозиции. Это было в середине 1929 года. В конце апреля 1929 года был арестован Сосновский. В 1929 г. подал заявление и уехал из Сибири Радек. В 1929 же году подал заявление и уехал из Сибири Белобородов. Из Новосибирска в Красноярск был переведен Кроль, и в этом же году был арестован член центра Сурнов. Остался один Муралов. Подача заявления с моей стороны с двурушнической, с маневренной целью требовала от меня хотя бы временно прекратить всякие связи и всякую работу. Вот почему в течение второй половины 1929 года, всего 1930 года и, надо оказать, 1931 года фактически Сибирский центр не существовал.

В связи с новой директивой Троцкого, о которой я говорю, которую мне передал в одной части – в части террора – Смирнов Иван Никитич, в другой части – Пятаков, встал вопрос о создании, вернее, был поставлен перед нами, передо мной лично и, как я потом узнал, и перед Мураловым Смирновым вопрос о воссоздании в том или ином виде троцкистского сибирского центра. Причем, когда говорилось в том или ином виде, имелось в виду возможное дальнейшее пополнение, потому что при разговоре Смирнов прямо сказал, что этот центр должен состоять из руководителя Муралова Н.И., меня – Богуславского и Сумецкого, который находился тогда в Новосибирске. Это тем более, говорил он, будет удобнее, потому что все вы трое члены старого троцкистского центра, и поэтому будет некоторая преемственность в работе, что мы и сделали. Этот центр в новом составе трех человек был организован в начале 1932 года.

Позднее, чтобы покончить с организацией центра, – в 1934 году приехал в Сибирь Дробнис. Он по предложению Смирнова, который находился тогда в изоляторе, но переданному нам из изолятора через члена организации троцкиста Карлсберга, получил указание ввести в состав Сибирского центра также и Дробниса, который и был введен.

Работа 1932 года главным образом почти исключительно сводилась к налаживанию растерянных связей, к нахождению людей, частью таких, которых мы знали, других, которых мы не знали, которые приехали потом, во время перерыва в деятельности троцкистского центра. Одновременно, получив директиву относительно начала подготовки к организации террористических актов, сибирский центр приступил к этой работе. Причем непосредственное руководство этой работой принял на себя руководитель центра Николай Иванович Муралов.

Одновременно мы нащупывали, и я лично, ибо на меня было возложено, нащупывал возможность проведения в жизнь второй части директивы, так называемых затруднений в проведении хозяйственной политики советского правительства и партии. Я тогда работал в Крайплане, был заместителем председателя Сибирского Крайплана. Я был связан по своей работе с хозяйственными кругами Сибири, и эта работа была возложена на меня. Повторяю, 1932 год является годом этой организации. Во время разговора моего в начале 1932 года, о котором я говорил, с Пятаковым, хотя конкретных директив он мне не дал, сославшись на то, что эти директивы уже имеет руководитель центра Муралов, с которым он виделся раньше, тем не менее, он мне сказал, что в Сибири какая промышленность. Вся промышленность сосредоточена в Кузбассе. Там и угольная промышленность, там строится очень мощная химическая промышленность. Тогда в разгаре было строительство Кузнецкого металлургического завода. Поэтому в промышленности работа должна проводиться по линии Кузбасса, и затем, одновременно с этим, эта работа должна начать проводиться на транспорте, который имеет огромное значение, в особенности в условиях Сибири и в особенности в условиях 1932 года Сибири, когда вся сибирская магистраль железных дорог висела на одной ниточке, на одноколейном пути, почти на всем ее протяжении.

В этой связи, между прочим, Пятаков сказал, что в Кузбассе имеется Шестов, человек ему известный. Это имя я слышал от Смирнова как одного из участников этого берлинского совещания в 1931 г. с Седовым, и что этот Шестов имеет директиву приступить к осуществлениям (будем называть вещи своими именами), к осуществлению вредительских действий в Кузбассе в угольной промышленности и на этих двух важнейших стройках.

По возвращении в Новосибирск я о своем разговоре рассказал Муралову, он подтвердил, что действительно директивы имеет.

ВЫШИНСКИЙ: Когда вы возвратились в Новосибирск?

БОГУСЛАВСКИЙ: В том же 1932 г. в марте месяце. Он подтвердил, что директиву имеет, причем сказал, что поскольку Шестов работает в Кузбассе, отзывы о нем такие, что Шестов с работой сумеет справиться, он найдет людей еще себе в помощь, тебе, Богуславский, придется заняться проведением этих вредительских работ на транспорте. Ну, я был очень удивлен, потому что я транспорта совсем не знал, во всяком случае, меньше знал, чем промышленность. Я высказал это недоумение, и мне, как показалось, очень резонно Муралов ответил: ты занимался очень большой работой по составлению плана сибирской части Урало-Кузбасского комбината, где транспортная проблема играла решающее значение. Действительно, так. Поэтому ты с транспортом знаком, знаешь положение транспорта и т.д. Я тогда же приступил к этой работе. В том же 1932 году мне стало известно от Муралова о том, что в Новосибирске организована террористическая группа под руководством Ходорозе, причем эта террористическая группа имеет задание от него, Муралова, подготовить и, когда ему будет указано, совершить покушение на секретаря Сибирского краевого комитета партии Эйхе.

Я хотел упомянуть, что одновременно с этим на члена центра Сумецкого была возложена работа по установлению связи и созданию организации в ВУЗах Сибири. Причем я должен оказать, что этой работе мы придавали огромное значение, молодежь ВУЗов и т.д.

ВЫШИНСКИЙ: Это понятно. Меня интересуют больше те, кто привлекается по настоящему делу.

В 1932 г., таким образом, сосредоточено наше внимание на организации террористических актов против Эйхе.

БОГУСЛАВСКИЙ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: 1933 год?

БОГУСЛАВСКИЙ: 1933 г. является годом, когда начинается некоторое осуществление в одной части работы и дальнейшее продвижение подготовки другой части. Другая часть, вторая, которую я назвал по порядку, это работа по подготовке террористических актов. Кроме той террористической группы, о которой я упоминал, группа Ходорозе, в 1933 г. Муралов сообщил о том, что создана террористическая группа в Кузбассе, причем группа эта организована таким образом, что, если бы понадобилось подготовить покушение на руководителей партии, которые бывают в любом месте Кузбасса, чтобы эта группа могла быть туда быстро переброшена и могла бы совершить этот акт. Что касается другой части вредительской работы, то тоже в 1933 г. МУРАЛОВ сообщил мне, что он имел встречу с ШЕСТОВЫМ, и ШЕСТОВ его информировал о работе, которую он развернул в Кузбассе. Видимо, если бы я был в Новосибирске, то ШЕСТОВ встретился бы со мной, но меня там не было, я был в командировке, и поэтому свой приезд в Новосибирск ШЕСТОВ использовал и передал эту информацию МУРАЛОВУ. Одновременно МУРАЛОВ сообщил, что руководитель первой группы ХОДОРОЗЕ командировал одного из участников этой группы, Николая ИВАНОВА, в Москву для совершения убийства СТАЛИНА. Это сообщение было до того диким по своей легкомысленности, что оно вызвало с моей стороны резкий протест. Он сообщил также, что ХОДОРОЗЕ не спрашивал у него и не согласовал вопрос об этом. Он сказал о ХОДОРОЗЕ так: что это старый партизан и по-партизански хочет действовать, но что я ему запретил, и он, говорит, этого делать не будет. В 1933 г. мною были созданы ячейки на Омской дороге. 

ВЫШИНСКИЙ: Конкретно для каких целей – противодействие и вредительство?

БОГУСЛАВСКИЙ: По проведению всех мероприятий, намеченных по транспорту.

ВЫШИНСКИЙ: Организация такая была создана в конце 1933 г.? 

БОГУСЛАВСКИЙ: В конце 1933 г. я имел разговор с руководителем этой организации на Омской дороге ФИНАШЕВЫМ, которой мне сообщил, что работа поставлена в нескольких депо Омской дороги, главным образом, направлено внимание на паровозное хозяйство. Я затрудняюсь сейчас передать, как он технически объяснял организацию эту, но, во всяком случае, он мне так сказал, что паровозы, которые останавливаются очень быстро после того, как они проходят контрольную будку, с этими паровозами наши ребята знакомы. Мне была ясна, конечно, эта характеристика, и перевода не понадобилось, ясно было, что это дело рук троцкистской организации. Что же касается томской организации, то была организована группа в 1933 г. – руководитель ОБЕРТАЛЛЕР, ЖИТКОВ – руководитель локомотивного отдела паровозной службы Томской дороги, и ЭЙДМАН – главный инженер, сначала он был заведующим производственным отделом Сибстройпути. ОБЕРТАЛЛЕР сообщил, что на Томской дороге поставлено также дело.  

ВЫШИНСКИЙ: Кто такой ОБЕРТАЛЛЕР?

БОГУСЛАВСКИЙ: Он был начальником строительства дороги, я об этом дальше скажу. Он назвал мне уже депо, где созданы были низовые ячейки троцкистов и где, опять-таки, работа главным образом направлена исключительно, можно оказать, в 1933 г. на паровозное хозяйство, осуществлялось в той или иной мере. На этом я 1933 г. заканчиваю. Теперь 1934 г.

ВЫШИНСКИЙ: А вот Оберталлер говорил вам о том, кого он привлекал к участию во вредительской работе? 

БОГУСЛАВСКИЙ: В 1933 г. я с Оберталлером по строительству не имел связи, а в 1934 году. Вот об этом я и хочу сказать.

ВЫШИНСКИЙ: Пожалуйста.

БОГУСЛАВСКИЙ: В 1934 г. работа Сибирского центра и, в частности, моя работа переходит на новые рельсы. В 1934 г. я имею вторую встречу с Пятаковым, причем эта встреча была на квартире у Пятакова.

В 1934 г. в разговоре со мной, после информации, которую выслушал от меня Пятаков, найдя работу нашу совершенно неудовлетворительной, он поставил уже задачи, которые, хотя были не новы, но звучали по-новому. В 1931 г. впервые в лексиконе появляется громко высказанное слово – “вредительство”.

Затем в разговоре там же тогда на мои жалобы о том, что у нас мало народа, Пятаков сообщил мне, во-первых, о том, что кроме Шестова в Кузбассе уже 2 года работает и проводит вредительскую работу член нашей организации Норкин, начальник строительства Кемеровского комбината, один из обвиняемых по этому делу. Кроме Шестова у Норкина имеется своя группа специалистов и неспециалистов, которая эту работу проводит. Но, имея в виду важность и значение Кузбасса и необходимость усиления там работы, Пятаков тогда же мне сообщил, что он в ближайшее время направит туда, в Кузнецкий бассейн, Дробниса, также обвиняемого по этому делу, который должен будет заняться уже больше работой по Кузнецкому бассейну, связавшись, с одной стороны, с Норкиным, с другой стороны, с Шестовым.

В том же разговоре мне стало ясно о том, что в Кузбассе вредительскую работу осуществляет главный инженер угольного треста “Кузбассуголь” Строилов, также обвиняемый по этому делу. “Таким образом, – сказал мне Пятаков в ответ на мои якобы некоторые упад<оч>нические настроения, которые были вызваны арестом Смирнова И.Н. и целого ряда лиц в 1933 г. (а этот разговор был в начале 1934 г.), – таким образом, видишь, мы эту потерю возмещаем, пошлем людей, надо развернуть работу, тем более что от Троцкого имеются письма, директивы, который, как ты знаешь, со свойственной ему напористостью наседает на нас, обвиняет нас в ничегонеделании, граничащем, – как он тогда говорил, – с саботажем его, Троцкого, директив”.

ВЫШИНСКИЙ: Вы делали что-нибудь по этим директивам?

БОГУСЛАВСКИЙ: Я сказал уже, что в 1933 г. мы сделали.

ВЫШИНСКИЙ: А в 1934 г.?

БОГУСЛАВСКИЙ: Это было получено в 1933 г., в начале. В 1934 г. действительно через пару месяцев я узнал от Муралова, что Дробнис приехал (я сам не видел Дробниса) и что он эту работу начал осуществлять.

Что делалось в Кузнецком бассейне в 1934 г., я вам сказать не могу, ибо ни Шестова, ни Дробниса я в 1934 г. не видел, но по отдельным встречам, которые у меня были с членами центра и Мураловым, и Сумецким, я знал о том, что Дробнис осуществил связь

с Норкиным, что привлечена довольно значительная группа инженерно-технического персонала и что там работа эта развернута.

Что касается работы на транспорте, которой руководил я сам, то в 1934 году значительно увеличивается количество аварий на железной дороге, которые осуществлял Житков. В 1934 году значительно увеличивается количество и процент выхода из строя паровозов. И, наконец, в 1934 году осуществляется особенно значительно вредительская работа на строительстве новых железных дорог, в частности, на дороге Эйхе-Сокол, которая имеет чрезвычайно важное значение для работы всего новосибирского узла и не только для узла, но и для станции Эйхе, так как эта станция соединяет два узла. Конкретно как информировал меня Б<…>[3] вместе с главным инженером Койхтом, которого он привлек к этой работе, насколько я сейчас могу припомнить, эта вредительская работа конкретно сводилась к тому, что работы велись с нарушением технических норм и правил, в особенности, по земляным работам, где насыпался мерзлый грунт, в водоотливных сооружениях, бетонирование которых делалось так, что, когда они ссыхались, мерзли, они быстро портились, и это приводило к тому, что весной, когда они оттаивали, то, с одной стороны, насыпи, которые были довольно высокими и были насыпаны мерзлым грунтом, давали довольно значительную осадку, рассыпались и распылялись, а в то же время водоотливные сооружения по той причине, о которой я говорил, не могли функционировать, за зиму отваливались, – это в результате приводило к значительной порче и разрушению тех сооружений, которые были сделаны. Кстати, это – причина основная, которая задерживала окончание строительства этой дороги на целый год.

В 1934 году мне стало известным, что круг тех террористических групп, о которых я говорил, группы Ходорозе и ШестоваМуралова, который руководил работой по террору, поручили директору одного из совхозов Кудряшеву (я, к сожалению, не могу сейчас припомнить название этого совхоза), поручили ему, если в совхоз приедет кто-нибудь из руководителей, а ожидался приезд туда, и мы знали о том, что в Сибирь должен приехать Председатель Совнаркома Молотов, – готовить и совершить над ним террористический акт. Об этом мне сказал Муралов. Кстати говоря, в Новосибирске я встретился с этим Кудряшевым, который в камере подтвердил мне этот разговор.

ВЫШИНСКИЙ: Организовал этот террористический акт кто?

БОГУСЛАВСКИЙ: Кудряшев по поручению Муралова.

ВЫШИНСКИЙ (обращаясь к председателю): Позвольте мне сразу Муралова спросить. (Обращаясь к Муралову) Обвиняемый Муралов, было такое дело?

МУРАЛОВ: Вы по какой части доклада Богуславского спрашиваете? (Общее движение в зале).

ВЫШИНСКИЙ: Нет, меня интересует это последнее показание Богуславского, что вы – Муралов готовили террористический акт на тов. Молотова.

МУРАЛОВ: Но только было поручение не Кудряшеву, а Шестову и Ходорозе.

ВЫШИНСКИЙ: Разрешите тогда Шестова спросить? (Обращаясь к Шестову) Вы подтверждаете показание Муралова, что он вам поручил организовать покушение на товарища Молотова?

ШЕСТОВ: Да, подтверждаю.

ВЫШИНСКИЙ: (обращаясь к Богуславскому): Обвиняемый Богуславский, разъясните.

БОГУСЛАВСКИЙ: Подготовка террористических актов велась таким образом, чтобы они не были сосредоточены в одном месте. Я имел в виду рассказать суду еще об одной подготовке террористического акта, тоже над Молотовым. Как уже говорилось, Шестову поручено было организовать террористический акт над Молотовым, если он приедет в Кузбасс, что и были сделано, что должен был осуществить обвиняемый Арнольд, но одновременно с этим, параллельно с этим было поручено Кудряшеву, – я это утверждаю, об этом мне сказал сам Кудряшев, – что организация Шестовым террористических групп таким образом, чтобы они могли осуществить теракт в любом месте Кузбасса, – не исключает подготовки этого акта в совхозе…

ВЫШИНСКИЙ: От кого Кудряшов получил такое задание?

БОГУСЛАВСКИЙ: От Муралова.

ВЫШИНСКИЙ: Подсудимой Муралов, вам Кудряшев известен?

МУРАЛОВ: Известен как директор совхоза, который я организовал. Но категорически заявляю, что Кудряшеву никаких поручений не было дано.

ВЫШИНСКИЙ: Кудряшев был членом вашей троцкистской организации?

МУРАЛОВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: А Богуславский говорит: да?

БОГУСЛАВСКИЙ: Да.

МУРАЛОВ: Я не знал, что Кудряшев был членом организации.

ВЫШИНСКИЙ: А Богуславский имел непосредственную связь с Кудряшевым?

БОГУСЛАВСКИЙ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ (обращаясь к Богуславскому): Так что, вы знаете это от самого Кудряшева?

БОГУСЛАВСКИЙ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Еще раз подчеркиваю, что вы передаете сейчас эпизод с Кудряшевым только со слов самого Кудряшева?

БОГУСЛАВСКИЙ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И других доказательств у вас пока нет?

БОГУСЛАВСКИЙ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: О подготовке покушения на Молотова Шестовым вам было известно от кого?

БОГУСЛАВСКИЙ: От Муралова.

ВЫШИНСКИЙ: А от Шестова было это известно?

БОГУСЛАВСКИЙ: Нет, с ним у меня связи не было.

ВЫШИНСКИЙ: Это – не по вашему департаменту?

БОГУСЛАВСКИЙ: Разделения на департаменты у нас не было.

ВЫШИНСКИЙ: Как же не было? Вы ведали вредительскими делами, Муралов ведал террористическими дедами. В вашем ведении было что: террор или вредительство?

БОГУСЛАВСКИЙ: Вредительство.

ВЫШИНСКИЙ: А Муралов ведал террором?

БОГУСЛАВСКИЙ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И вредительством Муралов ведал?

БОГУСЛАВСКИЙ: Отчасти.

ВЫШИНСКИЙ: Главной обязанностью Муралова было что?

БОГУСЛАВСКИЙ: Он был руководителем всего центра и, кроме того, он руководил этой частью работы.

ВЫШИНСКИЙ: Террором?

БОГУСЛАВСКИЙ: Да.

ВЫШИНСКИЙ (к Муралову): Вы это тоже подтверждаете?

МУРАЛОВ: Подтверждаю.

ВЫШИНСКИЙ: Я об этом и говорю. (К Богуславскому) Продолжайте.

БОГУСЛАВСКИЙ: Я хочу в связи со спором, который возник, указать еще на одни террористический акт, который подготовлялся в отношении Молотова, а именно – со стороны Житкова, упомянутого мною раньше в связи с вредительской работой.

ВЫШИНСКИЙ: Откуда Вам известно об этой подготовке акта Житковым?

БОГУСЛАВСКИЙ: Он мне сам об этом сказал. 

ВЫШИНСКИЙ: Где он сказал вам, когда? 

БОГУСЛАВСКИЙ: В Новосибирске. 

ВЫШИНСКИЙ: Когда?

БОГУСЛАВСКИЙ: Это было в 1934 году, когда Молотов… Я извиняюсь, я тут неправильные показания дал. Я ошибся, больше покушения на Молотова не готовилось.

ВЫШИНСКИЙ: На кого готовил покушение Житков?

БОГУСЛАВСКИЙ: Это было покушение, которое подготавливал Житков против Кагановича, но это было позже, это было в 1935 году. 

ВЫШИНСКИЙ: А против тов. Кагановича еще кто-нибудь готовил покушение кроме Житкова?

БОГУСЛАВСКИЙ: Да, Шестов, который готовил группы, которые должны были действовать, если кто-нибудь из членов Правительства, в том числе и Каганович, приехали бы в Сибирь.

ВЫШИНСКИЙ: А насчет Берманта известно вам, что Бермант готовил покушение?

БОГУСЛАВСКИЙ: Да. Но Бермант был здесь, в Москве. 

ВЫШИНСКИЙ: Все равно. Вы знали еще о каких-нибудь еще подготавливающихся террористических актах против членов Правительства и членов руководящих органов нашей Партии?

БОГУСЛАВСКИЙ: Да. Шестов готовил покушение против Молотова.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, Шестов против Молотова.

БОГУСЛАВСКИЙ: Житков против Кагановича, Ходорозе против Эйхе.

ВЫШИНСКИЙ: А Бермант?

БОГУСЛАВСКИЙ: Бермант мне сказал…

ВЫШИНСКИЙ: Готовил или не готовил?

БОГУСЛАВСКИЙ: Готовил.

ВЫШИНСКИЙ: Это вам известно было от кого?

БОГУСЛАВСКИЙ: От самого Берманта.

ВЫШИНСКИЙ: Вы какое-нибудь отношение имели к этой подготовке?

БОГУСЛАВСКИЙ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Кто руководил этой подготовкой?

БОГУСЛАВСКИЙ: Не знаю. Дело в том, что Бермант был не в Западной Сибири, а в Москве.

ВЫШИНСКИЙ: Почему он вам сказал?

БОГУСЛАВСКИЙ: Потому что он со мной был связан и он знал меня с 1928 года.

ВЫШИНСКИЙ: Но, очевидно, он не только с вами был связан, и не обязательно он должен был всем троцкистам об этом рассказывать.

БОГУСЛАВСКИЙ: Он знал, что я член центра, знал о существующих директивах Троцкого.

ВЫШИНСКИЙ: А вы давно его знали и он вас? 

БОГУСЛАВСКИЙ: С 1928 года.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, в течение ряда лет вы были с ним связаны?

БОГУСЛАВСКИЙ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше.

БОГУСЛАВСКИЙ: В 1935 году работа в обеих частях продолжается. Причем, как я уже говорил, у меня встреч больше с руководителями Московского центра не было. Я забыл упомянуть, что в 1934 г. в разговоре с Пятаковым у него на квартире он мне рассказал о существовании этого параллельного или запасного центра в том составе, в каком это фигурирует здесь на процессе. Он сказал, что это вызвало арестом Смирнова и других членов основного центра. Вот он мне рассказал об организации этого центра, но после 1934 г. я ни с кем лично не встречался, и эта моя встреча с Пятаковым в 1934 году была последней.

ВЫШИНСКИЙ: Вы продолжали вести работу как член Сибирского центра?

БОГУСЛАВСКИЙ: Да, продолжал.

ВЫШИНСКИЙ: В чем это выражалось?

БОГУСЛАВСКИЙ: В том же, что и в 1935 году: исключительно по руководству вредительской работой по транспорту.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, специализировались в этой части?

БОГУСЛАВСКИЙ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И до?

БОГУСЛАВСКИЙ: До ареста.

ВЫШИНСКИЙ: До самого ареста?

БОГУСЛАВСКИЙ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Все?

БОГУСЛАВСКИЙ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Я о Берманте хочу поговорить. Вам Бермант был известен с 1928 года как член троцкистской подпольной организации. Вам известно было, что у Берманта хранилось оружие?

БОГУСЛАВСКИЙ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Что же у него хранилось?

БОГУСЛАВСКИЙ: Три револьвера.

ВЫШИНСКИЙ: Были патроны у него?

БОГУСЛАВСКИЙ: Были и патроны.

ВЫШИНСКИЙ: Сколько?

БОГУСЛАВСКИЙ: Не то 50, не то 80 или 100.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, достаточно солидное количество для частного человека?

БОГУСЛАВСКИЙ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, нечто вроде маленького оружейного склада у него было. А откуда вы знали об этом?

БОГУСЛАВСКИЙ: Он мне сообщил.

ВЫШИНСКИЙ: А не было ли разговора, чтобы он переправил это оружие к вам в Сибирь?

БОГУСЛАВСКИЙ: Не только разговор, но было специальное указание о том, чтобы он переправил это оружие в Западную Сибирь. И он повез это оружие…

ВЫШИНСКИЙ: Куда переправить?

БОГУСЛАВСКИЙ: Он был арестован и оружие было отобрано в августе 1936 г., а это предложение я ему сделал в июле 1936 года.

ВЫШИНСКИЙ: Ему не удалось провезти это оружие благодаря НКВД?

БОГУСЛАВСКИЙ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Почему вы на допросе об этом скрывали и не говорили?

БОГУСЛАВСКИЙ: Я не скрывал. Это в моих показаниях имеется.

ВЫШИНСКИЙ: Позвольте мне проверить. Вы были арестованы…

БОГУСЛАВСКИЙ: 5-го августа 1936 года.

ВЫШИНСКИЙ: Вы сразу стали давать откровенные показания?

БОГУСЛАВСКИЙ: Нет, не сразу, но скоро.

ВЫШИНСКИЙ: Некоторое время запирались, меньше, чем Радек.

БОГУСЛАВСКИЙ: Я первые показания дал 14 августа.

ВЫШИНСКИЙ: Вы давали показание 6 сентября 1936 г. и в этом показании я нахожу, прошу суд разрешить это огласить – том 34, л.д. 30, вы как раз касались вопроса об этом Берманте. Вам был поставлен такой вопрос: “Для какой цели вы обязали участника вашей организации Берманта доставить вам из Москвы имевшееся у него оружие”. Ваш ответ: “Бермант действительно являлся участником нашей троцкистской организации. До последнего времени он организационно был связан лично со мной, однако Берманту я никогда не давал поручения доставить из Москвы имевшееся у него оружие”. Вопрос: “Вы говорите неправду, 10 августа с<его> <года> (т.е. 1936 г.) при обыске у Берманта изъято 3 револьвера и 80 шт<ук> боевых патронов. Бермант показал, что это оружие он привез из Москвы по вашему поручению”. Ответ: “Признаю, что мне очень тяжело было сразу выдать Берманта, что он являлся моим лучшим другом”. Было?

БОГУСЛАВСКИЙ: Было. Но что это означает – я дал показания.

ВЫШИНСКИЙ: Это означает, что вы отрицали. 

БОГУСЛАВСКИЙ: Отрицал.

ВЫШИНСКИЙ: Это означает, что потом, будучи изобличены, вы признались.

БОГУСЛАВСКИЙ: Признал.

ВЫШИНСКИЙ: Я спрашиваю, почему вы сначала отрицали? 

БОГУСЛАВСКИЙ: Я не отрицал.

ВЫШИНСКИЙ: Теперь вы сказали, что сначала отрицали, и мотивировали это тем, что вы не хотели выдавать своего лучшего друга, правильно?

БОГУСЛАВСКИЙ: Правильно. 

ВЫШИНСКИЙ: Скажите, у вас в последнее время, в последние месяцы перед арестом была такая же уверенность в правоте своего дела, какая была и раньше, или вы уже колебались, вас охватили некоторые сомнения, смущения?

БОГУСЛАВСКИЙ: Я бы сказал, что это было – колебания и смущения.

ВЫШИНСКИЙ: Но работу вы все-таки вели.

БОГУСЛАВСКИЙ: Вел.

ВЫШИНСКИЙ: Сначала вы не давали никаких показаний, потом стали давать. Может быть, это объясняется какими-нибудь специфическими условиями вашего содержания под стражей, может быть, на вас было оказано какое-нибудь давление?

БОГУСЛАВСКИЙ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Может быть, вам было просто предложено давать показания те, какие вы дали дальше, обусловив это облегчением вашей участи?

БОГУСЛАВСКИЙ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, вы совершенно добровольно, честно, искренне стали давать эти показания по своим внутренним личным убеждениям?

БОГУСЛАВСКИЙ: Совершенно верно, если мне будет разрешено судом, я хочу сказать мотивы.

ВЫШИНСКИЙ: Мне интересно, я хотел бы этот вопрос выяснить, какие мотивы вас, Богуславского, старого троцкиста, который, вероятно, десяток и полтора десятка лет, во всяком случае, отдал борьбе на троцкистских позициях против партии, против Советской власти, который продолжал до последней минуты, до самого дня ареста эту свою антисоветскую деятельность троцкистскую, какие мотивы, меня интересует этот вопрос, заставили вас, Богуславского, старого кадрового троцкиста, одного из руководителей троцкистской организации, говорить то, что вы говорите, разоблачать людей, разоружаться и т.д. Что внутренне вас к этому привело?

БОГУСЛАВСКИЙ: В связи с вопросом гр<аждани>на Прокурора я должен сказать, что те 9 дней, которые отделяют момент ареста, даже 8 дней, потому что это, скорее, было 6-го, чем 5-го, до 14-го, это является временем, если можно так выразиться, в течение которого я пришел в себя арестом и приведением в порядок своих, в значительной мере,

если не полностью, преступных мыслей. Этим объясняются эти 8 дней незапирательства. [4]

Что меня привело к тому? Я здесь перед судом должен сказать прямо, что в особенности в последние годы, я хочу сказать, 1934, 35, 36 г.г., не только смущение, но очень тяготило меня это преступное положение, в котором я находился. Несмотря на много лет моей борьбы я прошу поверить суд, что не все было вытравлено во мне того, что мне класс, из которого я вышел, дал и который меня из беспризорного мальчика сделал политическим деятелем и руководителем в тех местах, на которые меня партия ставила.

В связи с этим я хочу указать на всю совершенно нетерпимую и невероятную гниль внутри троцкистской организация, которой я не мог не чувствовать на каждом шагу. Ну, я признаюсь, что очень многое для меня стало ясным на самом даже процессе в течение этих двух дней что для меня было совершенно неизвестно. Я не могу не признаться перед судом, что гадливое, омерзительное чувство мною овладело, когда Радек рассказывал о том, что еще не успев сколотить этот блок с зиновьевцами, уже занимались тем, что как бы кто-то кого-то не объегорил в этом блоке… (шум в зале). Я признаю, что такое искреннее чувство омерзения было.

Второе. То обстоятельство, что мы ведем на месте работу, абсолютно не зная о том, что за нашими спинами проводится распродажа иностранному капиталу нашей страны. Ведь факт же все-таки, что я об этом узнал здесь на процессе. Отчасти я узнал из обвинительного заключения, которое мне было вручено до процесса. Но больше я узнал здесь от Пятакова и Радека.

ВЫШИНСКИЙ: От вас Пятаков и Радек не скрывали?

БОГУСЛАВСКИЙ: Они здесь показали, что в особенности последняя директива Троцкого, которая была в конце 1935 года <…>[5] они никому не говорили, в том числе и мне. 

Да и без этого, вообще говоря, было ясно, я обязан был понимать хотя бы то, что понимает каждый рабочий и колхозник в нашей стране, куда это ведет. Разве то обстоятельство, что мы, стоя на точке зрения невозможности построения социализма в одной стране, вступаем на путь террора и вредительства, то что же мы собираемся строить, если не социализм.

ВЫШИНСКИЙ: Но это вы тогда поняли?

БОГУСЛАВСКИЙ: Да, правильно, я об этом и говорю. И когда произошел арест, в последнее время и не только я, по всей вероятности, чувствовал себя в положении человека, который ходит у глубокой пропасти и знает, что он должен в нее упасть. И когда состоялся этот арест, то в течение 8-ми дней, до моих первых показаний для меня уже было совершенно ясно, что пора кончать, лучше поздно, чем рано. Я сказал и себе, и следователю, что все это я знаю и чем могу помочь разоблачить до конца троцкизм, я буду делать это. Ведь на самом деле отвратительно все, начиная от этой отвратительной диверсантской бесчисленной [6] игры. Говорят: “рыба воняет с головы”, и эту голову надо отсечь, но тут голова продолжала быть хвостом. Там происходит эта самая распродажа, а мы здесь производим вредительские действия, подготовляясь к диверсионным актам в целях обеспечения поражения нашего Союза. Я прошу верить, что это не есть защитительная речь с моей стороны. Не защищаться я должен, так как я очутился перед тем фактом, я совершил преступление. Только это руководило мной, о чем я уже сказал независимо от того, что судьба моя в настоящий момент передана в руки суда Советского государства. Я прошу <у> суда верить мне, что только это и это руководило мною.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (к Прокурору): Есть вопросы?

ВЫШИНСКИЙ: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: У подсудимых нет вопросов к БОГУСЛАВСКОМУ?

ПОДСУДИМЫЕ: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Приступаем к допросу обвиняемого ДРОБНИСА.

Обвиняемый ДРОБНИС, те показания, которые вы давали на предварительном следствии и Военной Коллегии Верховного Суда Союза ССР в Новосибирске, вы подтверждаете?

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Вы подтверждаете показания БОГУСЛАВСКОГО о том, что вы были членом Западно-Сибирского троцкистского центра? 

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: В троцкистском центре и в подпольной западносибирской организации вы занимали там активную позицию?

ДРОБНИС: Да, на меня было возложено руководство всей вредительской и диверсионной работой по всему Кузбассу.

ВЫШИНСКИЙ: По всему Кузбассу?

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: А до этого вы принимали какое-нибудь участие в подпольной троцкистской преступной деятельности после 1927 г.?

ДРОБНИС: После возвращения моего в партию в 1929 г. троцкистская деятельность моя возобновилась в начале 1932 г. Произошло это таким образом. Как и все другие, хотя я отходил не в групповом порядке, в индивидуальном, но у меня был ряд сомнений, которые послужили источником дальнейшей моей преступной деятельности.

В конце 1931 г., зная о моих настроениях, И.Н. Смирнов пригласил меня к себе и имел со мной беседу относительно привлечения к троцкистской контрреволюционной работе. При первой встрече он мне только развивал необходимость возобновления этой работы. Мы разошлись с ним после некоторого обмена мнений по вопросу о положении дел.

В начале 1932 г. я имел с ним еще одну встречу, и при этой встрече он уже мне сообщил относительно новых директив, которые даны Троцким, <п>о переходу на тактику террора. Нужно сказать, что это заявление меня несколько огорошило, и после довольно длительного разговора, который имелся у нас тогда и потом еще повторился раза два, я эту установку Смирнова принял, правда, с некоторым сомнением.

Мне Смирнов сказал о том, что мне нужно связаться с Пятаковым, который несколько подробнее меня информирует. Так как к 1932 г. я уехал в командировку длительную, вернулся только к концу, – с Пятаковым я связался только в феврале м<еся>це 1933 г., имел с ним встречу у него на квартире.

Там с Пятаковым я снова говорил по вопросу об установках Троцкого на тактику террора. Я ему сказал о том, что я имел встречу по этому вопросу с Смирновым, причем Смирнов подчеркнул необходимость моего выезди на место для того, чтобы укрепить места руководителями и активными работниками троцкистской контрреволюционной организации.

Я уехал в Среднюю Азию в 1933 г. Пятаков мне сказал о том, что мне надлежит там связаться со Смилгой, который там находится, и с Сафоновой, которая там тоже находится в ссылке. Я приехал в Среднюю Азию, встретился со СмилгойСмилга имел поручение от центра – причем я должен сказать, что и Смилга, и Пятаков называли мне центр в одной только своей части, в части троцкистской, т.е. состоящей из СмилгиМрачковскогоТер-Ваганяна и Сафоновой. Я связался со Смилгой, который также меня информировал о тех задачах, которые перед ним поставлены центром относительно организации террористических групп, развертывания этих террористических групп, причем Смилга мне сказал, что задача заключается в том, чтобы организовать и развернуть террористические группы не для Средней Азии, а главным образом для того, чтобы можно было их импортировать в Москву в случае, если этого потребует центр.

Нужно сказать, что в Средней Азии характер моей работы был главным образом разъездной по всей Средней Азии, что я никакого участия, по существу, в троцкистской работе в Средней Азии не вел. Но здесь я хочу сказать не в целях умаления всей той подлой работы, которую я вел, не в целях смягчения своей вины, что мои разъезды, которые были в Средней Азии, вызывались не столько соображения<ми> и характером моей работы, сколько теми сомнениями в отношении террора, которые у меня были. Как-то у меня это не укладывалось.

Таким образом, я прожил в Средней Азии весь 1938 год и в мае 1934 года я оттуда уехал. Уехал я оттуда, потому что было решение центра перебросить меня в Западную Сибирь.

ВЫШИНСКИЙ: Насчет решения какого центра вы говорите?

ДРОБНИС: Решения троцкистского центра.

ВЫШИНСКИЙ: Троцкистский центр решал, где вам работать? 

ДРОБНИС: То есть троцкистский центр не решал, где мне работать, где вести полезную работу, а он решал, где мне вести вредительскую работу.

ВЫШИНСКИЙ: Полезную с точки зрения троцкистского центра?

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Так вот, троцкистский центр решал, куда вас перебросить на вредительскую троцкистскую деятельность.

ДРОБНИС: Я приехал…

ВЫШИНСКИЙ: Но позвольте, вы же работали в советском учреждении. Следовательно, одного решения троцкистского центра перебросить вас на другую работу недостаточно?

ДРОБНИС: Этого недостаточно, но, судя по тому, что активным участником центра был Пятаков, который располагал возможностью перебросить меня по линии промышленности, – эта задача, как видите, разрешалась вполне легко.

ВЫШИНСКИЙ: Тогда понять надо таким образом, что Пятаков использовал свое служебное положение и перебрасывал вас, куда это надо было?

ДРОБНИС: Ну, конечно, само собой понятно. В 1934 году, перед тем как отправиться в Западную Сибирь, я имел беседу с Пятаковым у него в кабинете. Пятаков мне подчеркнул и подтвердил необходимость моей поездки в Западную Сибирь для того, чтобы укрепить там троцкистскую контрреволюционную деятельность, и вместе с тем выдвинул совершенно новую задачу: не только террор, но и диверсии, и вредительство. Как мотивировал Пятаков эту задачу? Он говорил: террор – это сильное средство, но оно далеко не достаточно. Его необходимо дополнить вредительской, диверсионной деятельностью в целях подрыва тех достижений, которые имеет советская власть, в целях подрыва авторитета руководства Сталина, в целях дезорганизации хозяйства, ибо успехи поднимают авторитет руководства, укрепляют его влияние среди трудящихся масс, и если мы теперь не переключим нашу энергию на то, чтобы дезорганизовать хозяйственную жизнь нашей страны, то само собой понятно, что при одном терроре мы не сможем прийти к          власти. Вот почему необходимо самым энергичным образом развернуть работу в Кузбассе, причем он подчеркнул, что здесь надо действовать самым решительным образом. Он повторял известно уже выражало о том, что “чем хуже – тем лучше”, что надо действовать энергично и настойчиво, не останавливаясь ни перед какими средствами. Все средства необходимы и хороши. Я поставил перед Пятаковым вопрос: чья это директива? Он мне заявил, что это есть директива Троцкого, которую разделяет троцкистский центр, причем мне Пятаков сказал о том, что необходимо будет привлечь к этой работе и специалистов из числа ли бывших вредителей, или из тех, которые контрреволюционно настроены, и что необходимо будет мне там, в Западной Сибири, связаться с Шестовым, который там уже ведет работу, необходимо будет связаться с Леоновым и Владимиром Косиором, которые находятся там. Я здесь должен, если мне будет позволено гражданином прокурором, обратить внимание на то, что Пятаков мотивировал необходимость диверсионной и вредительской работы исключительно внутренними соображениями. Он мне ни тогда, ни после этого, при нашей вторичной встрече, ни слова не сказал о тех новых установках, о тех договорах со всякими иностранными государствами, которые ведет Троцкий и на что он получает визу от центра, он мне ни слова не сказал об имеющихся соглашениях и сговорах за счет раздела страны и пр<очего> и т.д. Об этом я узнал только из обвинительного заключения, об этом я узнал из тех показаний, которые здесь давали ПятаковСокольниковРадек и Серебряков. Тогда он приводил мотивы исключительно внутреннего порядка. Я уехал в Западную Сибирь. Мне было указано, что поскольку я являюсь членом Западно-Сибирского центра, мне необходимо связаться с Западно-Сибирским центром, и я по дороге в Кемерово, куда я был назначен заместителем начальника Кемеровокомбинатстроя, я остановился и имел беседу с руководителем Западно-Сибирского центра МураловымМуралов меня информировал о той работе, которую они там развернули, указал мне на то, что он, Муралов, сам непосредственно руководит террористической работой, что созданы группы Ходорозе, Шестова и Ежова, что имеются террористические группы в Томске, главным образом в ВУЗах. Я подробно не расспрашивал об этом, так как это была область непосредственно Муралова. Мне также Муралов сказал, что он непосредственно руководит и вредительской работой в сельском хозяйстве по Западной Сибири, причем одним из его ближайших сотрудников, на которого возложена эта вредительская работа, является Меерченко, что работой по транспорту ведает Богуславский, а мне надо будет обратить внимание на работу в Кузбассе. При этом мне Муралов сказал, что диверсионную и вредительскую работу ведет Шестов, с которым я должен буду связаться, но вместе с тем Шестов является в некоторой степени автономным и в большей мере связывается с Западно-Сибирским центром, чтобы тут не создалась коллизия, надо будет как-то сманеврировать. 

Я сказал, что это особой опасности не представляет. Я задал вопрос Муралову: вот центр западносибирский существует с 1931 года. Каково отношение Раковского к этому центру было? Мне Муралов ответил, что Раковский до момента своего отхода был непосредственно связан с центром. Он не являлся членом западносибирского центра, у него были свои связи непосредственные, но он был прекрасно информирован о новой тактике, о новых директивах Троцкого относительно террора и диверсии. Я спросил Муралова, что вот Раковский подал заявление и в этом заявлении у него ни слова не сказано по этому вопросу. Как это нужно понимать, что ты – Муралов продолжаешь поддерживать связи с Раковским, и Раковский остается на прежних позициях или нет? Муралов мне дал по этому вопросу неопределенный ответ. Вот примерно та беседа, которую я имел с Мураловым. И я уехал в Кемерово. 

ВЫШИНСКИЙ: Когда вы появились в Кемерове?

ДРОБНИС: В Кемерове я появился не то 3-го, не то 4-го августа 1934 г.

ВЫШИНСКИЙ: Вы там связались с местными троцкистами?

ДРОБНИС: Я должен сказать, что я ехал в Кемерово для выполнения директивы по вредительской и диверсионной работе, порученной мне центром как члену западносибирского центра. Я поставил себе задачу создать необходимую обстановку для этого. Т.е. что это значит? Я стремился заслужить доверие партийных и советских организаций для того, чтобы уменьшить подозрительное, недоверчивое отношение к себе. Таким образом, нужно сказать, что значительные мои усилия именно и главным образом были направлены в эту сторону. Я стремился быть активным работником, выполнять все поручения, брал на себя поручения, и надо сказать, что я добился доверия партийных организаций, что в значительной мере облегчило мне в дальнейшем мою работу. Далее, я должен сказать, что при распределении обязанностей между начальником строительства и двумя заместителями мне была отведена исключительно административная работа. Это затрудняло мою деятельность, так как я был ограничен только сферой моей работы, и, таким образом, доступ непосредственно к строительству, монтажу и эксплуатации действующих предприятий мне был затруднен. Этим ведал заместитель начальника Норкин, который привлечен по этому делу, и заместитель главного инженера Карцев, который тоже арестован. Таким образом, это было сосредоточено в их руках, и мне было очень трудно вести какую-либо работу. Таким образом, свои усилия я направил на то, чтобы создать себе необходимую обстановку и потом, ознакомившись с обстановкой и людьми, начать вербовать людей. Эта моя работа такого характера продолжалась до марта 1935 года. В 1935 г. я был вызван к Пятакову для того, чтобы проинформировать его о моей вредительской, диверсионной работе в Кузбассе и особенно на Кемеровском химическом комбинате.

Вызов этот был главном образом связан с тем, что за этот срок мне мало что удалось сделать, что вызвало очень серьезное и резкое неудовольствие со стороны Пятакова. Я приехал в Москву, изложил Пятакову обстановку и условия, указал ему, что я связан с Западно-Сибирским центром, указал ему и на то, что тот участок работы, который я веду на Кемеровском Химкомбинате, лишает меня в значительной мере возможности развернуть какую-либо вредительскую диверсионную работу. Мне Пятаков сообщил о том, что это, конечно, моя ошибка, но ошибка вынужденная, что я тебе не сообщил о том, что начальник строительства Норкин уже с 1933 г. по моему поручению ведет там и развернул там довольно серьезную вредительскую работу, что этой работой занимается главный инженер Карцев.

Я был удивлен, почему мне Пятаков не сообщил, но он мотивировал это тем, что ты новый человек, что ту самостоятельность, которая предоставлена Норкину, мне не хотелось нарушать, чтобы подчинить его тебе, постольку поскольку ты новый человек, это было бы неудобно и нарушило бы ход работы, вот поэтому я и не сообщил.

В этой же беседе Пятаков подчеркнул необходимость более усиленной работы. Он указал, что мы ничего не делаем, что Троцкий требует наиболее энергичной наступательной работы, причем он подчеркнул, что не надо стесняться средствами, не надо быть щепетильными, надо привлечь всемерно к этой работе специалистов, контрреволюционно настроенных.

Нужно сказать, что ничего нового не дополнил Пятаков к тому, что он со мной говорил в 1934 году.

Я вернулся обратно в Кемерово. В Кемерово я в это время начал работать. Мне удалось сколотить довольно серьезную группу, но из числа тех людей, которых я не мог использовать сразу для того, чтобы при помощи их вести какую-либо энергичную контрреволюционную работу.

Я в первую очередь связался с Норкиным, который уже знал о моем разговоре с Пятаковым, знал, зачем я был вызван и т.д. И в разговоре с Норкиным мы установили контакт, развернули работу. Причем Норкин взял на себя вредительство в сборном цехе, по электростанции, а нужно сказать, что Кемерово – район электростанций. Карцев – по азотно-туковому комбинату. Я сохранил за собой вредительскую работу по подсобным предприятиям. В беседе с Норкиным он мне сказал, что у него имеется, хотя и неписанный, план вредительской работы. Я против этого плана не возражал, тем более что этот план в некоторых частях в значительной мере был выполнен.

ВЫШИНСКИЙ: Как вы узнали об этом плане, в чем он заключался, хотя и неписанный был. Расскажите подробно, что за план, кто составлял, в чем заключался, кто должен был проводить? 

ДРОБНИС: План этот был разработан Норкиным, был согласован с Пятаковым, заключался в следующем.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, план, который составил Норкин и предварительно согласовал в Москве с Пятаковым?

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Как согласовал, тоже на словах?

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Путем доклада?

ДРОБНИС: Путем доклада. Норкин часто выезжал в Москву, таким образом, имел возможность чаще информировать его.

ВЫШИНСКИЙ: А вам известно это от кого? От Норкина или от кого-нибудь другого?

ДРОБНИС: От НОРКИНА.

ВЫШИНСКИЙ: Что же вам говорил Норкин конкретно, на основе чего вы утверждаете, что этот план был согласован?

ДРОБНИС: Это мне известно и на основании того, что говорил мне Норкин, и на основании разговоров с Пятаковым.

ВЫШИНСКИЙ: Что говорил Норкин?

ДРОБНИС: Он говорил, что имеется такой план, изложил его и сказал, что этот план одобрен Пятаковым, и в этом направлении мы должны развертывать эту работу. Ты согласен с этим? Я сказал, что этот план принимаю.

ВЫШИНСКИЙ: Разрешите задать вопрос подсудимому Норкину.

Подсудимый Норкин, вы слышали эту часть показаний?

НОРКИН: Слышал.

ВЫШИНСКИЙ: Имеете какие-нибудь поправки?

НОРКИН: Очень незначительные.

ВЫШИНСКИЙ: Меня интересует один вопрос: был ли действительно вами разработан такой план вредительства и был ли этот план согласован или был утвержден Пятаковым?

НОРКИН: Такого плана, разработанного, как это принято, не было.

ВЫШИНСКИЙ: Т.е. не было в письменной форме?

НОРКИН: И не был детально разработан.

ВЫШИНСКИЙ: Дробнис не утверждает, а говорит, что в письменной форме не было, а что в устной беседе с Дробнисом вы наметили основные вопросы, которые ставят содержание…

НОРКИН: Это совершенно правильно. В беседе с Дробнисом и Карцевым, мы беседовали неоднократно, мы рассказывали друг другу о работе, причем все, что предварительно согласовывалось с Пятаковым, я, конечно, говорил.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, правильно, что у вас был неписанный план вредительской работы?

НОРКИН: Я об этом сказал в начале, что кроме небольших поправок у меня нет возражений.

ВЫШИНСКИЙ: Я спрашиваю еще раз, хочу, чтобы вы давали ответ, а не философствовали. Был такой план неписанный или не было?

НОРКИН: Была совершенно ясная картина работы, можно сказать, план.

ВЫШИНСКИЙ: Картина того, что надо делать?

НОРКИН: Можно сказать, что был план.

ВЫШИНСКИЙ: Хотя не был записан на бумаге этот план, он существовал?

НОРКИН: Разве работа могла быть без руля и без ветрил? (Движение в зале, смех)

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вредительская работа требовала плана. Вы стояли за план в работе и этот самый план представляли Пятакову?

НОРКИН: Вы употребляете слово “план”.

ВЫШИНСКИЙ: Я ничего не употребляю того, чего не употребляете вы. Я не говорю ни о каком плане, а только спрашиваю, правильно ли Дробнис говорит о плане? Вы можете сказать: неправильно, никакого плана не было, вредил каждый как бог на душу положит.

НОРКИН: Тут речь идет не о слове, а о существе. Все основные действия согласовывались мною с Пятаковым. Это не означает, что все нам Пятаков говорил.

ВЫШИНСКИЙ: Я не об этом спрашиваю. Вот вы, Норкин, вы были начальником какого строительства?

НОРКИН: Кемеровского химкомбината.

ВЫШИНСКИЙ: Был официальный план строительства, по которому вы должны строить комбинат?

НОРКИН: Был.

ВЫШИНСКИЙ: Меня интересует, рядом с официальным планом, по которому должен быть строиться комбинат, были ли у вас соображении о том, как разрушать комбинат?

НОРКИН: Были.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, два плана?

НОРКИН: Два плана, т.е. давайте не спорить об этом.

ВЫШИНСКИЙ: Это ваше дело, можете спорить. Я вообще не охотник до споров. Под планом мы разумеем наметку о том, что надо делать. Был такой нелегальный план?

НОРКИН: Наметка о том, что надо делать, была, причем все основные пункты этой наметки были согласованы с Пятаковым, а все менее основные пункты были согласованы между нами.

ВЫШИНСКИЙ: ПЯТАКОВА можно спросить?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

ВЫШИНСКИЙ (к ПЯТАКОВУ): Правильно рассказывает здесь НОРКИН о том, что с вами предварительно согласовывался основной вопрос о вредительстве на Кемерово?

ПЯТАКОВ: Я уже в своих показаниях говорил об этом, но характеризовать это как план никак нельзя. 

ВЫШИНСКИЙ: Неудобно.

ПЯТАКОВ: И неудобно, и неправильно.

ВЫШИНСКИЙ: Что же это было?

ПЯТАКОВ: Как вы точно изволили выразиться – это было соображение, на каком направлении именно вести вредительскую работу.

ВЫШИНСКИЙ: Вы подтверждаете, что вами, ПЯТАКОВЫМ, даны основные установки вредительской работы на Кемерово? 

ПЯТАКОВ: Я говорил об этом в своих показаниях. 

ВЫШИНСКИЙ (к ДРОБНИС<У>): Продолжайте.

Следовательно, вам сказал НОРКИН, как вы выразились, о плане, хотя это и не нравится некоторым обвиняемым, но я за словами не гонюсь, а суду важно, что об основном вредительстве вам сообщил НОРКИН.

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ (к Председателю): Мне кажется, что обвиняемый НОРКИН что-то хочет сказать.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

НОРКИН: Я хотел бы пояснить, почему я на этом настаиваю. Я вспоминаю, что у меня в показаниях тоже говорится о плане. Тут были моменты, установленные на нашей собственной инициативе, и это нужно подчеркнуть. В то время как планы, они сверху донизу и полностью централизованы, это я хотел подчеркнуть для того, чтобы сообщить свою собственную разработку этих вещей.

ВЫШИНСКИЙ: Сущность мы выяснили.

НОРКИН: Ясно.

ВЫШИНСКИЙ (к ДРОБНИСУ): Вы как изволили ответить?

ДРОБНИС: Так как я был членом западно-сибирского центра, то я должен был дать не только согласие. 

ВЫШИНСКИЙ: Одно утверждение было в центре Москвы, одно – в центре Западной Сибири. 

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Далее.

ДРОБНИС: В чем заключалась одна из вредительских задач в плане – это распыление средств по второстепенным предприятиям. Нужно сказать, что это уже была не только задача, но эта задача к моменту моего приезда получила в значительной мере свое реальное осуществление. Второе – это торможение строительства в таком направлении, чтобы его вести по очень важным объектам с тем, чтобы эти важные объекты не ввести в эксплуатацию к срокам, которые были указаны Правительством.

ВЫШИНСКИЙ: То есть срывать сроки?

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Главным образом, по таким предприятиям оборонного значения, какое имел азотно-туковый завод.

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше?

ДРОБНИС: Далее частые перепроектировки, которые делались совершенно сознательно и которые тормозили строительство, главным образом, по линии спецхимии. Разрешите мне подробно об этом не распространяться.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Не стоит.

ДРОБНИС: Дальше задержка расчетов, сознательная задержка расчетов с проектирующими организациями, что привело к тому, что проекты задерживались и получались очень поздно. Это, само собой понятно, задерживало темпы и ход строительства. Нужно сказать, что это делалось довольно искусно. Например, по основным, по главным зданиям азотно-тукового комбината были проекты, но по второстепенным якобы, а в то же время имеющим очень важное значение для введения в срок в эксплуатацию, как по газопроводам, по паропроводам и т.д., – проекты своевременно не подготовлялись, и эта постоянная возня в расчетах с проектирующими организациями, само собой, приводила к тому, что проекты поступали с большим опозданием.

Далее, в действующих предприятиях по коксохимическому заводу сознательно был допущен ряд недоделок, которые очень серьезно отражались на работе завода, понижали качество продукции, давали кокс очень высокой влажности и зольности. Так как Кемеровский коксохимический комбинат снабжал уральскую промышленность коксом, то это отражалось, в свою очередь, на качестве металлов. Одно время, в 1935 г., это даже привело к тому, что уральские металлисты выделили делегацию и направили ее в Кемерово с тем, чтобы указать, насколько низкое качество кокса, выпускаемого Кемеровским коксохимическим комбинатом, отражается на качестве металла, лишает их возможности развернуть там стахановское движение, задерживает темпы производства и работы металлургических заводов, и несмотря на то, что рабочие коксохимического завода дали обещание, они не могли его выполнять вследствие той вредительской работы, которая была проведена на коксохимическом заводе.

Районная электростанция была полностью подготовлена к тому, что в необходимых с точки зрения вредительства случаях, если получатся нужные указания, то можно затопить шахты. Кроме того, затруднялось отопление электростанции, так как качество

углей, ленинских углей(?) по техническим условиям было недопустимо, что приводило к взрывам. Это было сделано совершенно сознательно.

Вот примерно я в общих чертах излагаю те мероприятия вредительского характера, которые были намечены и которые проводились в жизнь.

По линии спецхимии также был проведен ряд мероприятий, которые приводили к тому, неправильное проектирование приводило к тому, что временами надо было разбирать уже сооруженные фундаменты. Кроме того, и в смысле разрывов, которые требовались техническими условиями между зданиями, – тут тоже был допущен ряд технических упущений технического характера.

По линии азотно-тукового комбината я уже говорил. Но кроме того там были организованы и аварии. Имели место две аварии очень серьезного характера. Правда, смертных случаев не было, но рабочие получили серьезные повреждения.

По линии подсобных предприятий, т.е. то, к чему я имел непосредственное отношение, вредительская работа велась по автотранспорту. Главным образом, дело сводилось к тому, чтобы увеличивать простой машин, сокращать работу действующего парка, а также по линии жилищного строительства работа велась с такими темпами, что жилищами не были обеспечены инженерно-технические работники и рабочие, и на случай эксплуатации создавалась бы обстановка трудного и тяжелого положения. Вот примерно, так сказать, то, что касается плана и осуществления вредительских мероприятий.

ВЫШИНСКИЙ: Это все?

ДРОБНИС: В этой части все.

Далее, как я уже говорил, мне удалось там сколотить группу, но это были еще недостаточно обработанные люди, и я не умел, за некоторым исключением, использовать их непосредственно для вредительской работы.

По указанию центра мне также надо было связаться с ШестовымШестов ко мне приехал осенью 1935 года в Кемерово. При этой встрече Шестов на мой вопрос о своей работе указал, какие у него намечены мероприятия, главным образом, по срыву шахтостроения, снижению добычи угля и целому ряду других мероприятий. Так как я не угольщик, я сейчас затрудняюсь перечислить по памяти. На мой вопрос к Шестову, как у него обстоит дело со связями в Кузбассе, <он> мне ответил, что он очень связан с главным инженером Кузбассугля Строиловым, а через него – и с целым рядом инженерно-технических работников. И тут же он мне посоветовал, чтобы я использовал на Кемеровском руднике бывшего вредителя Пешехонова, связал бы его с нашей организацией на Кемеровском руднике для ведения вредительской работы. Здесь же мне Шестов сообщил о том, что через Строилова или непосредственно, или через кого-нибудь, я сейчас не помню, вероятно, Шестов меня поправит, если я неточен, – но он мне сказал, что у них имеется связь с иностранными специалистами, которые привлечены…

ВЫШИНСКИЙ: Это вам говорил Шестов?

ДРОБНИС: Да, Шестов, который привлечен за диверсионную вредительскую работу,

ВЫШИНСКИЙ: Называл ли вам Шестов имена?

ДРОБНИС: Нет, он мне имен не называл, он мне назвал Пешехонова, который работает на Кемеровском руднике.

ВЫШИНСКИЙ: А относительно связи с иностранными специалистами он не называл имен?

ДРОБНИС: Нет, имен не называл.

ВЫШИНСКИЙ: Вы и впоследствии не узнали этих имен?

ДРОБНИС: Нет, впоследствии я узнал одно имя, но уже не от Шестова. Нужно сказать, что после того, когда я был у Пятакова, который предъявил мне требование о том, что необходимо более усиленно и энергично развернуть работу, и указал на то, что работа ведется недостаточно, – я об этом говорил с Шестовым, что на Кемерове существует провал, что там не ведется никакой работы. Ну, Шестов, очевидно, не мог охватить Кемеровского рудника. Поэтому мне пришлось непосредственно этим делом заняться. Мне там удалось получить связи с заместителем начальника, а потом с начальником центральной шахты Носковым, Шубиным, Куровым и при помощи их провести там вредительскую работу.

ВЫШИНСКИЙ: Носков, Шубин и Куров, – это все те, которое судились по кемеровскому процессу?

ДРОБНИС: Да, это все те. Я вспомнил еще одно. Нужно сказать, что еще до того, как я сказал об этом Носкову, мне Носков сообщил, что у них имеется связь с Пешехоновым. Строилов дал указание Пешехонову, чтобы он связался с троцкистскими организациями, имеющимися на руднике. У меня Носков спросил, как я смотрю на это дело. Я сказал, что это вполне допустимо и необходимо, ибо установки и Троцкого, и центра таковы, что необходимо мобилизовать все силы для того, чтобы нанести наиболее чувствительный и наиболее сильный удар. Позже, уже в другой беседе, мне Носков заявил о том, что ему сказал Пешехонов, что он связан с немецким инженером Штиклингом, который тоже участвует в организации Пешехонова по вредительской работе.

ВЫШИНСКИЙ: Тот самый Штиклинг, который проходил по Кемеровскому делу?

ДРОБНИС: Да. Я Носкову сказал, что, если Пешехонов привлек Штиклинга к этой работе, – это хорошо. Таким образом, была развернута работа и на Кемеровском руднике. Носковым был там намечен ряд мероприятий, главным образом, мероприятия по срыву стахановского движения. Надо сказать, что и в плане работы по Кемеровокомбинатстрою вопрос срыва стахановского движения тоже занял большое место. На руднике одно время с самого начала развертывалось неплохо стахановское движение, потом темпы развертывания этого движении несколько снизились, и когда партийные организации поставили задачу поднять стахановское движение, то наша контрреволюционная организация сосредоточила свои усилия на том, чтобы этому мешать. Вторая задача – снижение угледобычи и затем – порча вентиляции, загазирование шахт и организация взрывов. Мне докладывал Носков о том, что им подготовлен взрыв шахты “Центральная”, которой он руководил, и просил моего одобрения. Я этот акт одобрил.

ВЫШИНСКИЙ: Когда он говорил, что подготовлен взрыв на шахте “Центральная”?

ДРОБНИС: Эта беседа с ним была в начале или в середине июля 1936 года.

ВЫШИНСКИЙ: А вы обсуждали вопрос о том, в каких условиях этот взрыв должен произойти?

ДРОБНИС: Я Носкову сказал еще в первой беседе и в последующих беседах: “Видишь ли, Носков, я – не угольщик, я плохо знаком со специфическими условиями угледобычи и работы шахт, – в этом отношении я тебе предоставляю полную самостоятельность”. Но мне Носков сказал, что такое вредительское мероприятие, как загазирование шахт, связано со взрывом и влечет за собою человеческие жертвы – как я к этому отношусь. Я сказал: что же, надо и на это пойти. Причем я этому дал резкую формулировку. То, что Пятаков формулировал эластично, – это было понятно мне, но тем людям, которым я давал задания, я должен был сказать это полным голосом.

ВЫШИНСКИЙ: Что же вы сказали полным голосом?

ДРОБНИС: Я им сказал: что же, надо пойти на это, это будет, с одной стороны, хорошо, ибо это вызовет озлобление рабочих, и это даст возможность привлечь симпатии рабочих на нашу сторону.

ВЫШИНСКИЙ: Вы, значит, но только одобрили этот план Носкова – взрывать шахту, но дали также санкцию на то, чтобы это было произведено в условиях прямой гибели рабочих?

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Со всеми последствиями?

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Вы говорили, что рабочие не могут не погибнуть? 

ДРОБНИС: Я спрашивал у Носкова – можно ли произвести такой вредительский акт без жертв? Он мне сказал, что это исключено. Я после этого сказал: что же, на это надо пойти.

ВЫШИНСКИЙ: Вы сейчас тоже немножко эластично излагаете по сравнению с тем, что вы говорили на предварительном следствии.

ДРОБНИС: Я целиком и полностью подтверждаю то, что говорил на предварительном следствии.

ВЫШИНСКИЙ: Но тогда расскажите нам: был разговор о миндальничании?

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Что же говорилось о миндальничании?

ДРОБНИС: Что нужно действовать решительно.

ВЫШИНСКИЙ: Кто сказал?

ДРОБНИС: Я сказал. 

ВЫШИНСКИЙ: Что вы сказали, вы не помните?

ДРОБНИС: Я сказал, что миндальничать нечего. 

ВЫШИНСКИЙ: Как вы объяснили это?

ДРОБНИС: Я говорю, что… что надо… я уже говорил о том, что надо пойти и на это, что это даже… и, если даже это вызовет жертвы, это, в свою очередь, вызовет озлобление рабочих и тут будет польза нам. 

ВЫШИНСКИЙ: Но это же не то, что вы пытались здесь утверждать. Вы здесь говорили, что спрашивали Носкова: нельзя ли без жертв обойтись? По вашим словам выходит, что вы не только не хотели жертв, но, наоборот, вы считали, что чем больше будет жертв, тем больше будет для вас… 

ДРОБНИС: Да, ну так, примерно…

ВЫШИНСКИЙ: Ну, я понимаю, что об этом неловко вам, конечно, говорить здесь перед народом, говорить такие вещи неловко, но надо говорить. Тут ничего не поделаешь.

ДРОБНИС: Я ничего не скрываю, гражданин прокурор.

ВЫШИНСКИЙ: Вы говорили о том, что нужно идти на человеческие жертвы?

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Говорили о том, что смущаться этим нечего?

ДРОБНИС: Говорил.

ВЫШИНСКИЙ: А это означает, что, если погибнут при этом рабочие, пускай погибнут. Вы подбадривали Носкова?

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Насчет убийства подбадривали и даже говорили, что чем больше убийств, то будет лучше, так я понимаю Вас?

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, я тут ничего не преувеличиваю?

ДРОБНИС: Вы несколько преувеличиваете (Смех).

ВЫШИНСКИЙ: Давайте выясним, давайте вспомним. Вы говорили о том, что чем больше будет жертв, тем лучше? 

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Что же я преувеличиваю?

ДРОБНИС: Так я не вкладывал в это понятие, чтобы он больше убивал.

ВЫШИНСКИЙ: Ах, вы думали, что если вы будете говорить “больше”, то он в это будет вкладывать понятие меньше, будет понимать вас так, что вы хотели преуменьшить?

ДРОБНИС: Хотел преуменьшить…

ВЫШИНСКИЙ: А говорили, пусть будет больше, и мотивировали даже, почему нужно, чтобы было больше жертв. Вы говорили, что пусть даже будет больше жертв, так как это вызовет озлобление рабочих. Чем больше жертв, тем меньше озлобления?

ДРОБНИС: Нет, наоборот.

ВЫШИНСКИЙ: Чем больше жертв, тем больше озлобления?

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Вы этого хотели?

ДРОБНИС: Да, по сути дела, я этого хотел.

ВЫШИНСКИЙ: По сути или хотели? Не виляйте, говорите прямо. Вы крутите.

ДРОБНИС: Я целиком и полностью подтверждаю те показания, которые я дал на следствии.

ВЫШИНСКИЙ: Что ж подтверждать? Вы стоите перед судом, и вы можете сейчас давать показания, а не подтверждать старые. Вы не увиливайте. 

ДРОБНИС: Я не увиливаю, я целиком и полностью подтверждаю свои прежние показания.

ВЫШИНСКИЙ: Вы говорили с Носковым о подготовке взрыва шахты “Центральная”? 

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Носков ставил перед вами вопрос, или вы перед ним, по поводу того, как быть с людьми? Кто поставил вопрос?

ДРОБНИС: Носков.

ВЫШИНСКИЙ: Он спрашивал вас, как быть с рабочими? Верно?

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: А вы сначала говорили, что вы спросили, нельзя ли без жертв, вы что ответили?

ДРОБНИС: Я сказал, что надо пойти на это.

ВЫШИНСКИЙ: На что “на это”?

ДРОБНИС: На жертвы рабочих. 

ВЫШИНСКИЙ: Что значит “жертвы”?

ДРОБНИС: Это значит убийства.

ВЫШИНСКИЙ: И мотивировали чем?

ДРОБНИС: Чем больше жертв, тем лучше. 

ВЫШИНСКИЙ: Для кого?

ДРОБНИС: Для вредительской работы.

ВЫШИНСКИЙ: Для троцкистов?

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Почему?

ДРОБНИС: Потому что это могло бы вызвать озлобление рабочих против советской власти.

ВЫШИНСКИЙ: Вызвать озлобление рабочих против советской власти, в этом заключалась ваша задача?

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И для этого вы хотели пойти на всякие средства вплоть до убийства рабочих?

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Что же я преувеличиваю?

ДРОБНИС: Ничего.

ВЫШИНСКИЙ: Потом этот взрыв был произведен?

ДРОБНИС: Я был арестован 6-го августа, а взрыв был 23-го сентября.

ВЫШИНСКИЙ: Прекрасно, вы были арестованы 6 августа, а санкцию на взрыв вы дали?

ДРОБНИС: А санкцию я дал в конце или средине июля.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, ваш арест не помешал осуществлению взрыва, потому что оставался на заводе Носков?

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: А можно было помещать?

ДРОБНИС: Помешать? Конечно, можно было.

ВЫШИНСКИЙ: Кто мог помешать?

ДРОБНИС: Я мог помешать. 

ВЫШИНСКИЙ: Не помешали?

ДРОБНИС: Не помешал.

ВЫШИНСКИЙ: Взорвали?

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Хотя сидели, но взрыв произошел?

ДРОБНИС: Да.

ВЫШИНСКИЙ: У меня нет больше вопросов.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимый Дробнис, а какие вы давали советы Носкову относительно вопросов, если бы все выяснилось, на кого нужно было свалить эти диверсионные вредительские акты, на беспартийных специалистов?

ДРОБНИС: Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Какие вы дали указания Носкову в случае ответственности?

ДРОБНИС: Свалить всю вину на беспартийных специалистов.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Хотя бы ни к чему не причастных?

ДРОБНИС: Ну, само собой понятно.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Перерыв до 6-ти часов.

 

 

РГАСПИ Ф. 671, Оп. 1, Д. 233. Л. 1-100.


[1] Пропуск в тексте стенограммы.

[2] Так в тексте. Скорее всего имеется в виду слово “указания”.

[3] Пропуск в тексте стенограммы.

[4] Так в тексте.

[5] Пропуск в тексте стенограммы.

[6] Так в тексте. Вероятно, имелось в виду “бессмысленной” или “бесчестной”.