Неправлено

ВЕЧЕРНЕЕ ЗАСЕДАНИЕ

СТЕНОГРАММА

Вечернего заседания Военной Коллегии Верховного Суда

Союза ССР по делу “Параллельного центра”.

 

КОМЕНДАНТ СУДА: Суд идет, прошу встать.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Садитесь, пожалуйста. Заседание продолжается. У защиты есть вопросы к Радеку?

ЗАЩИТА: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимый Радек, в одном из ваших показаний имеется следующая фраза, в том показании, где говорится, что у вас появились колебания, и вы собирались созывать совещание: “Зря пытаться гадать, к чему повело бы совещание. Фактом остается то, что центр и после получения директивы Троцкого продолжал вести вредительскую работу так же, как и до получения директивы”. Подтверждаете это?

РАДЕК: Подтверждаю.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Больше вопросов к Радеку нет. У прокурора вопросов нет? 

ВЫШИНСКИЙ: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я думаю, пора вызвать свидетеля Ромма. 

ВЫШИНСКИЙ: Прошу.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Товарищ комендант, свидетеля Ромма. (Комендант вводит свидетеля Ромма).

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Ваша фамилия Ромм?

РОММ: Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Ваше служебное положение?

РОММ: Журналист.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Это профессия, а должностное положение?

РОММ: Я был корреспондентом “Известий” в Соединенных Штатах. 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы вызваны свидетелем по делу Пятакова, Радека и других. Предлагается давать правильные показания. За ложные показания подлежите уголовной ответственности. Поскольку вы вызваны по ходатайству прокурора, вопросы задает прокурор.

ВЫШИНСКИЙ: Свидетель Ромм, вы долгое время были знакомы с подсудимым Радеком?

РОММ: С 1922 года.

ВЫШИНСКИЙ: Что вас связывало с Радеком в прошлом?

РОММ: Сначала я был знаком с ним по литературным делам, затем в 1926-27 г.г. меня с ним связывала совместная фракционная антипартийная работа.

ВЫШИНСКИЙ: Какая это работа?

РОММ: Троцкистская антипартийная работа.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вы были троцкистом?

РОММ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: В течение длительного срока?

РОММ: Со второй половины 1926 года и до своего временного отхода а конце 1927 года.

ВЫШИНСКИЙ: А затем вы вновь вернулись на этот путь?

РОММ: Я вновь вернулся в 1931 году.

ВЫШИНСКИЙ: Под чьим влиянием или самостоятельно?

РОММ: Я не склонен перелагать на других ответственность за свои поступки, но в той мере, в какой чье-либо индивидуальное влияние тут было решающим, то это было влияние Радека.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, вы с ним были достаточно близко знакомы?

РОММ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Вас связывали достаточно интимные политические интересы? 

РОММ: Да, и, кроме того, дружеские отношения.

ВЫШИНСКИЙ: Вы были в Женеве в Швейцарии?

РОММ: В Женеве?

ВЫШИНСКИЙ: Да.

РОММ: Я был корреспондентом ТАСС в Женеве и в Париже. В Женеве с 1930 г. по 1934 г.

ВЫШИНСКИЙ: Вот меня интересует Ваш женевский период. Будучи в Женеве, Вам приходилось встречаться между 1930 г. и 1934 годом с Радеком? 

РОММ: Да, весной 1932 года, когда Радек приехал в Женеву в составе Советской Делегации на конференцию по разоружению, я передал ему письмо Троцкого, которое получил от Седова незадолго перед тем в Париже.

ВЫШИНСКИЙ: Вот расскажите, пожалуйста, насколько вы помните подробно, как вы получили письмо от Троцкого, какое поручение вы имели при этом, как вы выполнили это поручение?

РОММ: Радек при нашей встрече в 1930 или в 1931 году, не давая мне никаких определенных указаний сколько-нибудь конкретного порядка, говорил о том, что бывшим троцкистам надо держаться вместе, и что, в частности, от меня он ждет, чтобы я был готовым оказывать ему услуги по связи, если понадобится, используя мое положение как корреспондента за границей.

ВЫШИНСКИЙ: Это когда был разговор?

РОММ: В 1930 году осенью и весной 1931 года, когда я приезжал в Женеву из Москвы.

ВЫШИНСКИЙ: Что послужило поводом для этого разговора?

РОММ: Общий обмен мнений о положении в партии и в стране.

ВЫШИНСКИЙ: И об отношении к нашей стране троцкистов?

РОММ: Я не слышу.

ВЫШИНСКИЙ: Я спрашиваю вас, что было поводом для такого обращении к Вам Радека, что надо держаться вместе, что вы должны быть готовы, как вы говорите, оказывать услуги политические?

РОММ: Да, если понадобится, услуги по части связи. Это непосредственно вытекло из бесед, из которых выяснилось для меня, что его настроения являются еще более заостренно антипартийными, и когда мои собственные настроения под влиянием трудностей социалистического строительства возвращались в старое русло троцкистских настроений. Он мне давал понять в общей форме, что дело не кончено, что троцкистам еще придется действовать, и именно из этой общей установки и вытекло то, о чем я говорил.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше.

РОММ: В 1931 г. летом при проезде из Москвы в Женеву через Берлин я встретился с Путна, которого знал раньше. Путна мне сообщил, что он незадолго перед тем видел Смирнова, который связался с Троцким через Седова и получил через него директиву об установке на террор и на блок с зиновьевцами. Я ему рассказал, в свою очередь, о настроениях Радека, он счел это очень интересным и сказал, что об этом следует довести до сведения Троцкого, и предложил свести меня с Седовым, который находился тогда в Берлине. Я с Седовым встретился и на его вопрос – готов ли я, если понадобится, взять на себя поручение по связи с Радеком, – ответил согласием и дал ему свои адреса – парижские и женевские.

Из этой встречи и вытекало то поручение, о котором я говорил, а именно, за несколько дней перед моим отъездом в Женеву, будучи в Париже, получил по парижской городской почте письмо, в котором находилась короткая записка от Седова с просьбой передать вложенное в конверт другое письмо Радеку. Я это письмо взял с собой в Женеву и передал Радеку при встрече с ним, Мне стало ясно из последующего разговора с Радеком, потому что письма я не читал…

ВЫШИНСКИЙ: Передавая это письмо, вы сказали, от кого оно?

РОММ: Я не знал, от кого оно.

ВЫШИНСКИЙ: Кто вам его передал?

РОММ: Я получил его по почте с просьбой передать Радеку, получил по моему служебному адресу на отделение ТАССа в Париже.

ВЫШИНСКИЙ: Что было написано на конверте, ваш адрес и фамилия? Откуда вы знали, что нужно передать письмо?

РОММ: В письме была записка от Седова.

ВЫШИНСКИЙ: От Седова, значит вы знаете, что это письмо идет от Седова?

РОММ: И другое письмо, вложенное в конверт, от кого, в тот момент мне не было известно.

ВЫШИНСКИЙ: А в какой момент стало известно?

РОММ: После передачи письма из дальнейших разговоров с Радеком мне стало известно, что письмо от Троцкого.

ВЫШИНСКИЙ: То, что письмо от Троцкого, вам было ясно, когда вы получили его от Седова?

РОММ: Мне было ясно, что Седов просит меня передать Радеку письмо, которое вложено в конверт.

ВЫШИНСКИЙ: Что это письмо от Седова, вам было известно?

РОММ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Я и спрашиваю, что вы, передавая это письмо, которое было вложено, сообщили, что вот вам письмо от Седова?

РОММ: Да, сообщил и рассказал о встрече о Седовым в Берлине. 

ВЫШИНСКИЙ: Он прочел письмо при вас или без вас?

РОММ: Он при мне его быстро прочел и положил его в карман, и из того, что он мне говорил дальше, мне стало ясно, что письмо от Троцкого.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, когда передали письмо Радеку, вам было ясно, что это письмо от Троцкого?

РОММ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Что писал Троцкий в этом письме Радеку, вам было известно?

РОММ: Только в общих чертах.

ВЫШИНСКИЙ: Я спрашиваю, было известно или нет?

РОММ: Было известно общее содержание.

ВЫШИНСКИЙ: Когда это общее содержание стадо известно?

РОММ: Из беседы с Радеком после того, как он прочел письмо.

ВЫШИНСКИЙ: Тут же или на другой день?

РОММ: Нет, в тот же день.

ВЫШИНСКИЙ: Что же вам сообщил Радек о содержании этого письма? 

РОММ: Что оно содержит директиву об объединении с зиновьевцами, о переходе к террористическому методу борьбы против руководства ВКП(б), в первую очередь, против Сталина и Ворошилова.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, здесь, в этом письме говорилось о терроре?

РОММ: Я так понял.

ВЫШИНСКИЙ: До этого вам приходилось на эту тему разговаривать с Радеком или кем-нибудь другим?

РОММ: С Радеком не приходилось, но о существовании таких установок мне было известно летом 1931 г. от Путна и Седова.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, вы встречались с СЕДОВЫМ несколько раз?

РОММ: Как я уже сказал, я встретился о СЕДОВЫМ летом 1933 года в Берлине.

ВЫШИНСКИЙ: Чем объяснить, что, встретившись с вами в первый раз, СЕДОВ сразу сообщает о таком явлении, как переход к террору?

РОММ: Я полагаю, что поскольку меня с ним познакомил ПУТНА [1], он, видимо, считал, что имеет основания мне это говорить. 

ВЫШИНСКИЙ: К какому времени это относится?

РОММ: К этому моменту относится организация связи.

ВЫШИНСКИЙ: Как реагировал РАДЕК на получение им письма от ТРОЦКОГО?

РОММ: Он сказал, что это надо обдумать, что, по-видимому, режим, установленный партией, не оставляет места ни для каких иных средств, кроме самых крайних.

ВЫШИНСКИЙ: Ну, и дальше?

РОММ: Затем РАДЕК уехал в Москву, я тоже уехал и не видел его до сентября 1932 г., нет, не сентября, пожалуй, а было позже – осенью 1932 г. 

ВЫШИНСКИЙ: Что же случилось осенью 1932 года и где вы находились в это время?

РОММ: Я был корреспондентом ТАСС в Женеве и Париже и приехал в Москву в командировку, ну и встретился с Радеком, который сообщил, что во исполнение директивы ТРОЦКОГО троцкистско-зиновьевский блок организовался, но что он и ПЯТАКОВ не вошли в этот центр.

ВЫШИНСКИЙ: Не вошли?

РОММ: Поскольку они пользовались доверием партии, то этим можно было повредить, если они будут связаны с людьми, довольно скомпрометированными в глазах партии. С другой стороны, он сказал, что налицо в силу преобладания зиновьевцев в центральном блоке, и в случае захвата власти троцкисты могут быть вытеснены, и что у него возникла мысль о создании запасного или параллельного центра с преобладанием <наших> людей плюс то преимущество, что в случае провала действующего центра был бы налицо запасный центр, он сказал, что хочет по этому вопросу запросить директиву ТРОЦКОГО и послать со мною письмо.

ВЫШИНСКИЙ: Называл ли он кого-нибудь еще из единомышленников?

РОММ: Он говорил о себе и о ПЯТАКОВЕ, упоминалась фамилия СОКОЛЬНИКОВА и СЕРЕБРЯКОВА.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, он вам говорил о ПЯТАКОВЕ, СЕРЕБРЯКОВЕ и СОКОЛЬНИКОВЕ?

РОММ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: В какой связи были названы эти четыре имени?

РОММ: Я понял таким образом, что все они должны были войти в состав запасного центра, если он будет организован, но мне было ясно из разговора, что запрос будет исходить от него и ПЯТАКОВА.

ВЫШИНСКИЙ: Упоминал ли он фамилии других?

РОММ: По-моему, фамилии СЕРЕБРЯКОВА и СОКОЛЬНИКОВА он упомянул один раз.

ВЫШИНСКИЙ: Во всяком случае, вы говорили, что он упомянул эти фамилии в связи с созданием параллельного центра. 

РОММ: Писать собирались ТРОЦКОМУ только двое – РАДЕК и ПЯТАКОВ.

ВЫШИНСКИЙ: О чем же писать, об этих лицах или о создании этого параллельного центра, – о чем писать?

РОММ: Я понял так, что это должен быть запрос директивы по поводу мысли о создании параллельного центра.

ВЫШИНСКИЙ: То есть, что это значит? Создавать или не создавать?      

РОММ: Создавать или не создавать, очевидно, и создавать в каком составе.

ВЫШИНСКИЙ: Не говорил ли вам тогда Радек о том, чем они мотивировали необходимость создания, или, наоборот, может быть, у них были соображения против создания такого центра, или этого он не касался?

РОММ: Никаких соображений против он не приводил. Он привел мне те соображения, о которых я уже говорил, а именно, во-первых, то, что в действующем центре преобладают зиновьевцы, и, во-вторых, что желательно иметь второй центр, который мог бы быть сохранен в случае провала первого.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, шла речь о том, что у них уже создалось решение организовать такой центр, и они только хотели получить санкцию, или же они еще запрашивали по самому существу вопроса, как решать? Какое у вас было впечатление?

РОММ: Мое впечатление было, что вопрос для них уже решен в положительном смысле, т.е. что сделать это нужно, и что письмо будут писать для получения санкции.

ВЫШИНСКИЙ: Для получения санкции. Что же в этом письме было написано? Вам известно это или нет?

РОММ: Да, потому что мне было {письмо} вручено, затем вложено в корешок немецкой книги перед моим отъездом в Женеву обратно осенью 1932 г.

ВЫШИНСКИЙ: Осенью 1932 г. вы обратно ехали в Женеву и, воспользовавшись вашим отъездом в Женеву, они вам дали это поручение?

РОММ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Кто вам дал это поручение?

РОММ: Радек.

ВЫШИНСКИЙ: А заделывал письмо в корешок книги кто?

РОММ: Не знаю кто, может быть, он сам, может быть кто-нибудь другой.

ВЫШИНСКИЙ: Но не вы?

РОММ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Вам была дана книга и было сказано, что письмо заделано?

РОММ: Мне было сказано, что в корешке книги заделано письмо, и что эту книгу надлежит доставить Седову.

ВЫШИНСКИЙ: Доставить Седову. Дальше?

РОММ: Проездом через Берлин в Женеву я с вокзала послал бандеролью эту книгу на обусловленный адрес, который дал мне Седов, до востребования в один из берлинских почтамтов и одновременно одно небольшое письмо с указанием, что в этой книге и где именно заделано письмо.

ВЫШИНСКИЙ: По условленному адресу?

РОММ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И бандероль по условленному адресу, и письмо?

РОММ: И письмо по условленному адресу.

ВЫШИНСКИЙ: Вы не помните этого адреса?

РОММ: Это адрес до востребования, почтамт на Францезише Штрассе, на номер карточки; номер карточки не помню, но этот адрес до востребования такого типа, какой не требует ни указания фамилии, ни имени, а только номер карточки, по которому приходят и получают.

ВЫШИНСКИЙ: Номер карточки вам был известен?

РОММ: Был известен, но я сейчас его не помню. 

ВЫШИНСКИЙ: Было это письмо получено Седовым иди нет, вам известно?

РОММ: Предполагаю, что да, потому что при следующей моей встрече с ним было ясно, что оно было получено.

ВЫШИНСКИЙ: Когда была ваша следующая встреча?

РОММ: Моя встреча с Седовым была в июле 1933 года.

ВЫШИНСКИЙ: По какому поводу, где и как она была осуществлена?

РОММ: В Париже. Я приехал из Женевы, и через несколько дней мне позволил по телефону Седов.

ВЫШИНСКИЙ: Откуда он знал ваш телефон?

РОММ: Я ему дал свой адрес и служебный парижский телефон ТАССа. Адрес я дал тот, где я останавливался еще при встрече <в> 1931 году.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вы воспользовались служебным телефоном ТАСС?

РОММ: Да. Он назначил мне свидание в кафе … [2] на бульваре Монпарнас. Когда вскоре выяснилось, что через короткий промежуток времени я поеду в Москву, Седов мне сказал, что хочет мне устроить встречу с Троцким. Через несколько дней он мне позвонил и назначил встречу в том же кафе. Оттуда мы отправились в Булонский лес, и в Булонском лесу мы встретились с Троцким.

ВЫШИНСКИЙ: Это было когда?

РОММ: В конце июля 1933 года.

ВЫШИНСКИЙ: Как долго эта встреча с Троцким длилась?

РОММ: Минут 20-25.

ВЫШИНСКИЙ: О чем тогда Троцкий говорил с вами? Инициатором он был?

РОММ: Да. Седов устроил эту встречу, она была по его желанию. 

ВЫШИНСКИЙ: Для чего же он встретился с вами?

РОММ: Я понял, что для того, чтобы подтвердить устно те указания, которые я в письме вез в Москву. Разговор он начал с вопроса об идее создания параллельного центра. Он сказал, что опасность преобладания зиновьевцев налицо, и она будет велика лишь в том случае, если троцкисты не проявят должной активности. С идеей параллельного центра он согласен, но при непременном условии сохранения блока с зиновьевцами, далее при условии, что этот параллельный центр не будет бездействующим, что он будет сам действовать, т.е. активно работать, собирая вокруг себя наиболее стойкие кадры. Затем он перешел к вопросу о том, что в данный момент особое значение приобретает не только террор, но и вредительская деятельность в промышленности и в народном хозяйстве вообще. Он сказал, что в этом вопросе, видно, есть еще колебания, но что надо понять, что революции без жертв не делаются, что человеческие жертвы при вредительских актах неизбежны, и что основная цель – это через ряд вредительских актов подорвать доверие к новой технике и тем самым к партийному руководству. Он даже сказал такую фразу, вроде того, чтобы горняк, спускаясь в шахту, летчик, садясь на самолет, танкист, садясь в танк, артиллерист у своего орудия и красноармеец, надевая противогаз, ощущали бы глубочайшее недоверие к детищу сталинской пятилетки. И, подчеркивая необходимость самых крайних средств, процитировал латинское изречение, которое говорит: “Чего не излечивают лекарством, то излечивают железом, чего не излечивают железом, то излечивает огонь”.

Я помню, что я задал несколько недоуменный вопрос – о том, что это же будет подрывать обороноспособность страны, в то время как сейчас, с приходом Гитлера к власти, опасность войны, в частности, нападения со стороны Германии, становится особенно актуальной. На этот вопрос я развернутого ответа не получил, но была брошена Троцким мысль о том, что именно обострение военной опасности может поставить на очередь вопрос о пораженчестве.

ВЫШИНСКИЙ: Что из этого следовало?

РОММ: Затем он передал мне книгу – роман Новикова-Прибоя “Цусима”, сказал, что в переплет этой книги заделано письмо Радеку с его указаниями. Эту книгу я взял с собой в Москву и по приезде передал ее Радеку у него на квартире. 

ВЫШИНСКИЙ: Это когда было?

РОММ: Это было в августе 1933 года. 

ВЫШИНСКИЙ: Дальше.

РОММ: Я Радеку рассказал о своем разговоре с Троцким. Он оказал, что над этим надо очень серьезно подумать, что он должен кое с кем переговорить, что, очевидно, к моменту моего возвращения из отпуска он даст мне для Троцкого ответ. Я вернулся из отпуска в конце сентября, пробыл в Москве очень недолго, так как меня вызвали из отпуска до срока. Так что в этот приезд с Радеком продолжительных бесед я вести не мог. Он мне вручил для передачи Седову (для Троцкого) письмо, заделанное опять-таки в переплет немецкой книги.

ВЫШИНСКИЙ: Это было когда?

РОММ: Это было в конце сентября 1933 года.

ВЫШИНСКИЙ: Выходит так, что в каждый ваш приезд из-за границы и за границу вы везли с собою…

РОММ: Я привозил пакет не в каждый свой приезд. Если я не привозил, то это происходило либо потому, что не оказывалось ничего для передачи, либо были изысканы какие-либо другие способы передачи.

ВЫШИНСКИЙ: Я спрашиваю вас не о том, чего не было, а о том, что было. Вы, едучи за границу из СССР, встречались там с Седовым или с Троцким, получали пакет и привозили его в СССР, передавали Радеку. Только Радеку?

РОММ: Только Радеку.

ВЫШИНСКИЙ: Едучи обратно за границу, получали пакет от Радека и передавали его Седову для Троцкого, правильно?

РОММ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Это было в 1932 и в 1933 г.г.?

РОММ: И в 1934 г.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше?

РОММ: Как я уже сказал, в этот мой отъезд из Москвы в конце сентября 1933 года я видел Радека очень недолго, т.к. я пробыл в Москве всего полтора дня. Он сказал мне только, что параллельный центр организовался и принял все установки Троцкого.

Письмо это, вернее, книгу с заделанным в нее письмом я передал Седову в Париже в ноябре 1933 года. Затем через очень короткое время я был вызван в Москву, так что Седова больше не видел. В декабре 1933 года я был в Москве, и в этот мой приезд Радек мне не давал никаких поручений, так что на этот раз ничего у него не было.

Затем следующая моя встреча с Седовым была в апреле 1934 года.

ВЫШИНСКИЙ: Где?

РОММ: В Париже.

ВЫШИНСКИЙ: По какому поводу?

РОММ: Он мне позвонил и выразил желание со мной встретиться. Мы встретились с ним в Булонском лесу. Я ему сообщил, что в скором времени буду назначен в Америку, так что связи оказывать не смогу, он об этом пожалел и сказал, что найдутся новые возможности, и затем просил меня, узнав, что я через короткое время еду в Москву, привезти от Радека подробный доклад о положении дел, о работе всей организации.

ВЫШИНСКИЙ: Это было?

РОММ: Эта встреча была в апреле 1934 года.

ВЫШИНСКИЙ: Уже 1934 год. Вы выполнили поручение?

РОММ: Я это поручение выполнил.

ВЫШИНСКИЙ: Получили доклад от Радека?

РОММ: Когда я был в Москве, я передал Радеку это поручение, и в мае 1934 года перед отъездом в Америку он мне вручил письмо, опять-таки заделанное в книгу (насколько помню, это был англо-русский технический словарь), которое, по его словам, содержало подробный отчет как действующего, так и параллельного центра о развертывании политической и диверсионной работы. Это письмо, вернее, книгу с этим письмом, я передал в Париже Седову.

ВЫШИНСКИЙ: Это все ваши передачи?

РОММ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Если посчитать, сколько было этих передач?

РОММ: В Женеве я передал Радеку письмо от Троцкого, это было весной 1932 года. Затем получил от него письмо в сентябре 1932 года, затем получил письмо от Троцкого в июле 1933 года и получил письмо от Радека в сентябре 1934 года.

ВЫШИНСКИЙ: Нет, 1933 года.

РОММ: Да, 1933 года. И еще одно письмо в мае 1934 года. 

ВЫШИНСКИЙ: В апреле?

РОММ: Нет, в мае, потому что я в апреле был в Париже. 

ВЫШИНСКИЙ: А технический словарь?

РОММ: Это было в мае 1934 года.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, таким образом, всего было пять передач?

РОММ: Пять передач.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше. Это кроме устных бесед, которые вы вели с Седовым и о которых сообщали при встречах Радеку?

РОММ: Очевидно, содержание этих устных бесед покрывалось и даже перекрывалось содержанием писем…

ВЫШИНСКИЙ: Это уже вопрос частный. Мне интересно установить факты: ряд пакетов и ряд сведений.

РОММ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Во время свидания вы передаете Седову сообщение, которое передает Радек. Во время свидания с Радеком передаете сообщение Седова, причем ряд документов вы передаете с той и с другой стороны.

РОММ: Центр тяжести бесед стоял в характеристике общей ориентировки.

ВЫШИНСКИЙ: Во всяком случае, ориентировка касалась вашей антисоветской деятельности?

РОММ: В этом смысле, несомненно.

ВЫШИНСКИЙ: С точки зрения характеристики вашей роли и участия в преступной деятельности Радека?

РОММ: Да, несомненно.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше вы получили назначение в Америку?

РОММ: Да, я получил назначение в Америку.

ВЫШИНСКИЙ: В качестве кого?

РОММ: В качестве корреспондента “Известий”.

ВЫШИНСКИЙ: В качестве корреспондента ТАСС или “Известий”?

РОММ: В качестве корреспондента “Известий”.

ВЫШИНСКИЙ: А до этого времени?

РОММ: До этого времени был корреспондентом ТАСС в Японии, Женеве и Париже.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше?

РОММ: Передача письма Радека Седову в мае 1934 года была, в сущности, последним поручением, которое я выполнил. С тех пор я никаких поручений не выполнял.

ВЫШИНСКИЙ: Ваши разговоры к чему сводились с Седовым относительно вашего назначения в Америку?

РОММ: Седов сказал мне, что в связи с моей поездкой в Америку имеется одна просьба Троцкого, именно, в случае, если будет что-либо интересное в области советско-американских отношений, его информировать. Когда я спросил, почему это так интересно, Седов сказал мне: вам известно, что установки наши – это на приход к власти через поражение Советского Союза в войне. Конкретно речь может идти только о войне Германии и Японии против Союза. Поскольку японцы в своих решениях, отсрочках и т.п. будут, естественно, учитывать то или иное состояние советско-американских отношений, они представляют собой интерес.

ВЫШИНСКИЙ: Для кого?

РОММ: Для Троцкого.

ВЫШИНСКИЙ: То есть, иначе говоря, вы получили через Седова предложение информировать Троцкого о положении отношений между Америкой и Советским Союзом с точки зрения ориентации Троцкого в его линии?

РОММ: С точки зрения его пораженческой установки.

ВЫШИНСКИЙ: Пораженческой установки! Так что вы, собственно говоря, получили предложение быть его корреспондентом?

РОММ: Эта просьба не состояла в том, чтобы присылать ему информацию, но проследить, когда будет очень важное специальное, чего нельзя найти, то об этом ему писать.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, не просто корреспондентом, а спецкорреспондентом?

РОММ: Правильно.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вы по совместительству были корреспондентом “Известий” и спецкорреспондентом Троцкого, так?

РОММ: Поскольку я не отказался…

ВЫШИНСКИЙ: Поскольку вам было сделано это предложение, и вы это предложение приняли.

РОММ: Поскольку я это предложение не отклонил, хотя я его и не выполнял.

ВЫШИНСКИЙ: Почему? Не пришлось или принципиально отклонили?

РОММ: Первые месяцы моего пребывания в Америке целиком ушли на освоение незнакомой новой обстановки, и ничего не было, а затем, если и было бы, то я бы сообщать не стал, потому что после убийства КИРОВА я решил активную работу прекратить.

ВЫШИНСКИЙ: Ну хорошо, но вы адрес получили, в какой надо было посылать корреспонденцию?

РОММ: Да, адрес мне дал СЕДОВ: до востребования на Центральный почтамт в Париже – Рю де Лувр. [i]

ВЫШИНСКИЙ: Вы дали обещание?

РОММ: Я согласился. Я сказал, что я предложение не отклонял и согласился присылать интересующую ТРОЦКОГО информацию.

ВЫШИНСКИЙ: Вы ранее на следствии говорили следующее: “Я сказал СЕДОВУ, что если буду располагать информацией, интересующей СЕДОВА, то я ему сообщу”.

РОММ: Да, совершенно правильно.

ВЫШИНСКИЙ: Кроме РАДЕКА вам приходилось с кем-нибудь встречаться из параллельного центра?

РОММ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: С ПЯТАКОВЫМ?

РОММ: Нет, не приходилось.

ВЫШИНСКИЙ: Только с РАДЕКОМ?

РОММ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Имел право РАДЕК на суде говорить о том, что РОММ был его законспирированный связист? Может быть, я неточно передаю слова, но смысл таков.

РОММ: Я думаю, что правильно, поскольку я больше ни с кем не имел дела, и кроме РАДЕКА только ПУТНА еще мог знать. И то только в начальной стадии.

ВЫШИНСКИЙ: Вопросов нет больше к РОММУ. Может быть, имеется вопрос у РАДЕКА?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: А у вас нет к РАДЕКУ вопросов в связи с показаниями свидетеля РОММА?

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемый РАДЕК, вы слышали сейчас объяснения РОММА. Мне кажется, что РОММ показал то же, что и вы показывали.

РАДЕК: Да. В общем, есть неточности, но третьестепенного характера.

ВЫШИНСКИЙ: Фактическая сторона правильно изложена? 

РАДЕК: Фактическая сторона правильно изложена, в общем. Неправильно лишь то, что в первом письме ТРОЦКОГО не было названо фамилий СТАЛИНА и ВОРОШИЛОВА, т.к. в письмах мы никогда не называли фамилий, а если и называли, то иносказательно, пользуясь для этого специальным шифром. А так как ко времени первого письма у нас еще не было этого шифра, то ТРОЦКИЙ никак не мог в первом письме назвать фамилии СТАЛИНА и ВОРОШИЛОВА. 

ВЫШИНСКИЙ: Но в письме этом говорилось о терроре. 

РАДЕК: Да, да, смысл письма я не оспариваю, но раз дело идет о точности, то я должен сказать, что эти две фамилии не упоминались.

ВЫШИНСКИЙ: И правильно РОММ о пяти случаях говорит, о роли книги Новикова-Прибоя, об английском техническом словаре?

РАДЕК: Все правильно передано.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, все правильно?

РАДЕК: Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: У защиты есть вопросы?

БРАУДЕ: Нет вопросов.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: У подсудимых нет вопросов к свидетелю РОММУ? У РАДЕКА нет вопросов?

РАДЕК: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Свидетель РОММ, вы освобождены от дачи дальнейших показаний.

Тов. комендант, уведите свидетеля РОММА.

ВЫШИНСКИЙ: Позвольте один вопрос к обвиняемому РАДЕКУ.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемый РАДЕК, я просматривал стенограмму сегодняшнего утреннего заседания и обратил внимание на следующее место в стенограмме ваших показаний. Вы говорите: “1935 г. …  мы решили созвать совещание, а перед тем в январе, когда я приехал, зашел ко мне по поручению ТУХАЧЕВСКОГО – Виталий ПУТНА…” и т.д. Меня интересует, в какой связи вы здесь называете имя ТУХАЧЕВСКОГО? 

РАДЕК: ТУХАЧЕВСКИЙ имел одно поручение от правительства, материалы по которому он нигде не мог найти, они имелись только у меня. Он позвонил ко мне и спросил, найдутся ли у меня эти материалы. Они у меня нашлись, и поэтому он прислал Путна, с которым совместно это поручение должен был выполнить, ко мне за этим материалом. Понятно, Тухачевский никакого понятия не имел ни о Путна, ни о моей роли, и никакого отношения…

ВЫШИНСКИЙ: А Путна?

РАДЕК: Он был членом организации и пришел не для организационных разговоров, но я использовал его появление для этого разговора.

ВЫШИНСКИЙ: Таким образом, Путна пришел к вам, будучи послан Тухачевским в официальном служебном порядке без какого бы то ни было отношения к вашим делам, ибо он никакого отношения к ним не имел?

РАДЕК: Тухачевский никогда никакого отношения не имел [3].

ВЫШИНСКИЙ: Он послал его по служебному делу?

РАДЕК: Да.

ВЫШИНСКИЙ: А вы воспользовались тем, чтобы заняться своими делами?

РАДЕК: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Правильно я понимаю, что Василий Путна [4] имел отношение к членам вашей троцкистской подпольной организации, а указание на Тухачевского было сделано в связи с тем, что по официальному делу он пришел по поручению Тухачевского?

РАДЕК: Подтверждаю, и говорю, что никогда с Тухачевским никаких дел, связанных с контрреволюционной деятельностью, у меня не было и не могло быть, потому что я знал отношение Тухачевского к партии и правительству как человека абсолютно преданного.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Переходим к допросу подсудимого Сокольникова. Подсудимый Сокольников, пожалуйста.

Подтверждаете вы показания, которые давали за последние месяцы?

СОКОЛЬНИКОВ: Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Тов. Вышинский, пожалуйста.

ВЫШИНСКИЙ: Подсудимый Сокольников, скажите, пожалуйста, о вашем отношении к объединенному троцкистско-зиновьевскому террористическому центру. Конечно, очень кратко скажите, поскольку нас интересует это в той мере, в какой оно связано с нынешним процессом.

СОКОЛЬНИКОВ: Летом 1932 г. я имел ряд встреч с Каменевым, в которых Каменев меня ознакомил с образованием блока, с его установками и сообщил мне также об образовании объединенного центра и о его составе. Также от Каменева я получил сведения более общего порядка относительно деятельности объединенного центра.

ВЫШИНСКИЙ: В какое время эта связь с Каменевым у вас была?

СОКОЛЬНИКОВ: Это было в конце лета 1932 г.

ВЫШИНСКИЙ: Осенью 1932 г. вы встречались с Каменевым или после осени 1932 года?

СОКОЛЬНИКОВ: Я встречался затем с Каменевым в конце 1933 г. и встречался с ним в начале 1934 г. Еще летом 1932 г. он мне говорил относительно проекта создания запасного центра, как тогда это называлось, и после того, как мы установили с ним солидарность мою с установками блока, он мне предложил согласиться на вхождение в такого рода запасный центр.

Я дал согласие. Каменев мне сказал, что по этому вопросу должны идти еще переговоры для того, чтобы окончательно определить состав запасного центра. Затем, в конце 1933 г. он мне сообщил, что этот состав окончательно определился. Несколько месяцев, около года, Каменев был выселен из Москвы, так что это было после его возвращения. Он мне сообщил, что этот запасный параллельный центр определился от троцкистов в составе: Пятакова, Радека, Серебрякова, и сообщил мне в окончательной форме, что они меня делегируют в качестве представителя зиновьевцев в этот параллельный центр.

ВЫШИНСКИЙ: Что вам было известно о деятельности объединенного центра?

СОКОЛЬНИКОВ: Мне был известен состав объединенного центра, были известны террористические установки, было известно, что осенью, еще 1932 г., объединенной центр намечал подготовку террористических актов против Сталина и Кирова. Были известны и некоторые другие лица. Было известно, что Бакаеву поручена работа по сосредоточению всех связей с террористическими группами объединенного центра. Было известно, что московские группы подчинены руководящей организации – Рейнгольда.

ВЫШИНСКИЙ: Рейнгольда?

СОКОЛЬНИКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: От кого это было вам известно?

СОКОЛЬНИКОВ: От Каменева.

ВЫШИНСКИЙ: В каком году?

СОКОЛЬНИКОВ: Это трудно сказать.

ВЫШИНСКИЙ: О подготовке террористических актов вы сообщили суду, что вам было известно, что объединенный террористический центр вел подготовку террористических актов против товарища Сталина и Кирова. Это в каком году было вам известно?

СОКОЛЬНИКОВ: В качестве общего задания это было с 1932 г.

ВЫШИНСКИЙ: А о подготовке? О конкретных шагах?

СОКОЛЬНИКОВ: Я думаю, осенью 1934 г. мне говорил об этом Каменев, не входя в детали. Но он говорил, что центром организовывалось покушение на Сталина в Москве.

ВЫШИНСКИЙ: Но что это покушение окончилось неудачно?

СОКОЛЬНИКОВ: Да. И говорил, что готовится в Ленинграде покушение на Кирова.

ВЫШИНСКИЙ: Против кого?

СОКОЛЬНИКОВ: Против Кирова.

ВЫШИНСКИЙ: После убийства Кирова в Ленинграде вам не приходилось говорить с Каменевым об этом?

СОКОЛЬНИКОВ: Я случайно через несколько дней встретился с ним в книжной лавке, где возле прилавка были еще люди, здесь говорилось о содержании только что опубликованной газеты, других разговоров не было.

ВЫШИНСКИЙ: А о том, что покушение, – вы не помните, когда это было?

СОКОЛЬНИКОВ: Это было ранней осенью 1934 г.

ВЫШИНСКИЙ: В 1932 году?

СОКОЛЬНИКОВ: Нет, в 1934 году.

ВЫШИНСКИЙ: 1934 год. Вы приняли предложение Каменева относительно организации запасного центра и относительно его формирования, или о формировании не шел разговор?

СОКОЛЬНИКОВ: Каменев мне сообщил тогда – это было в конце лета 1932 г. – что он будет вести переговоры об образовании запасного центра.

ВЫШИНСКИЙ: Он будет вести переговоры. С кем – он говорил Вам?

СОКОЛЬНИКОВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: А вы не поинтересовались вопросом о том, кто же еще войдет?

СОКОЛЬНИКОВ: Он мне говорил в общей форме, что он будет говорить с Троцким.

ВЫШИНСКИЙ: Так.

СОКОЛЬНИКОВ: Но персонально с кем еще, он не говорил.

ВЫШИНСКИЙ: А вы как понимали, с кем он мог говорить?

СОКОЛЬНИКОВ: Относительно возможных кандидатов в центр? Это были те же, которые затем были введены в параллельный центр. 

ВЫШИНСКИЙ: Но каких именно из этих кандидатов в эту беседу Каменев Вам называл?

СОКОЛЬНИКОВ: Я не могу припомнить, называл ли он всех.

ВЫШИНСКИЙ: Может быть, он вас называл?

СОКОЛЬНИКОВ: Мне помнится, что Пятакова и Радека он называл. 

ВЫШИНСКИЙ: Пятакова и Радека он называл?

СОКОЛЬНИКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И они вошли впоследствии?

СОКОЛЬНИКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Когда вы говорили с Пятаковым и Радеком по поводу вашей практической работы этого параллельного центра?

СОКОЛЬНИКОВ: Моя работа в этом параллельном центре началась летом 1935 года. До этого она выразилась только в выполнении поручения относительно переговоров с одним дипломатическим представителем, а работа моя как члена параллельного центра, собственно активная работа как члена центра и члена блока, началась летом 1935 года.

ВЫШИНСКИЙ: А когда вы имели разговор с этим представителем иностранного государства?

СОКОЛЬНИКОВ: Это было в середине апреля 1934 года.

ВЫШИНСКИЙ: В середине апреля 1934 года?

СОКОЛЬНИКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: А в 1934 году вам приходилось вести с кем-нибудь разговоры относительно пораженческой установки блока? 

СОКОЛЬНИКОВ: Я уже сказал, что у меня был разговор с Каменевым в начале 1934 года. В этом разговоре с Каменевым он мне сообщил относительно пораженческих установок Троцкого и относительно собственных своих пораженческих взглядов.

ВЫШИНСКИЙ: Что же он Вам сообщил?

СОКОЛЬНИКОВ: Конкретным выводом из этой беседы было, между прочим, предупреждение мне о том, что ко мне могут обратиться с некоторым запросом.

ВЫШИНСКИЙ: Кто может обратиться?

СОКОЛЬНИКОВ: Дипломатический представитель одной страны. 

ВЫШИНСКИЙ: Вас об этом предупредил Каменев?

СОКОЛЬНИКОВ: Да, меня об этом предупредил Каменев. 

ВЫШИНСКИЙ: А говорил ли вам Каменев, что если к вам обратятся с запросом, то вы должны что-то конкретное и определенное ответить? 

СОКОЛЬНИКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, вам говорилось, и с каким запросом обратятся к вам?

СОКОЛЬНИКОВ: Да, мне говорилось, что ко мне обратятся с запросом о подтверждении того, что переговоры, которые будут вестись с Троцким за границей, что эти переговоры ведутся им не от своего собственного имени, но что за Троцким действительно стоит организация, представителем которой он и является.

ВЫШИНСКИЙ: Представителем которой он и является, и вы должны были это подтвердить, если к вам будут в этом смысле обращены запросы?

СОКОЛЬНИКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Был обращен к вам такой запрос?

СОКОЛЬНИКОВ: Да. Вот в середине апреля после окончания одной из официальных бесед, которая у меня была с представителем одной страны, с которым я часто встречался по своим служебным обязанностям.

ВЫШИНСКИЙ: В то время вы какую должность исполняли?

СОКОЛЬНИКОВ: Я был заместителем наркома по иностранным делам.

ВЫШИНСКИЙ: И вам часто приходилось встречаться с представителями иностранных государств?

СОКОЛЬНИКОВ: Да. Была небольшая группа иностранных государств, я могу их перечислить…

ВЫШИНСКИЙ: Этого не надо.

СОКОЛЬНИКОВ: …С которыми я и встречался, и с представителями которых у меня бывали довольно частые встречи. В то время были довольно оживленные переговоры, я не называю по каким вопросам, и, следовательно, он имел возможность при одной из встреч ко мне обратиться…

ВЫШИНСКИЙ: И он это сделал?

СОКОЛЬНИКОВ: Что он и сделал. Но дело в том, что были некоторые условия, которые затрудняли какой-либо свободный или продолжительный разговор, потому что разговор тут оказался очень коротким. Я не знаю, можно ли тут говорить относительно той обстановки, в которой происходил разговор?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Товарищ Вышинский, разрешите ему говорить?

ВЫШИНСКИЙ: Я не знаю о чем он будет говорить. Обстановка разговора – служебный кабинет.

СОКОЛЬНИКОВ: Там присутствовали посторонние лица – переводчики, так что разговор этот произошел только неофициально. Разговор произошел по окончании официальной беседы, когда переводчики, т.е. один – переводчик Наркоминдела, а другой – секретарь, исполнявший функции переводчика в иностранном посольстве. После того, как они вышли в соседнюю комнату, в то время, когда я провожал своего собеседника к выходу, он спросил меня – известно ли мне, что Троцкий обратился с некоторыми предложениями к его правительству? Я это подтвердил, что мне это известно. Он спросил далее – являются ли эти предложения серьезными? Я подтвердил и это. Он спросил, является ли это моим личным мнением? Я сказал, что нет, это – мнение моих друзей. В этой форме и только так я и считал возможным ответить на его заявление, которое я понял как подтверждение того, что правительство этой страны действительно получило предложение Троцкого. В ответ на это его заявление подтвердить, что действительно эти предложения Троцкого известны организации, и что права Троцкого на эти переговоры не оспариваются.

ВЫШИНСКИЙ: Вы передавали кому-нибудь об этой своей беседе с представителем иностранного государства?

СОКОЛЬНИКОВ: Об этой беседе я примерно черев месяц разговаривал с Радеком, а потом с Пятаковым. Меня спрашивал Пятаков осенью, и я ему тоже вкратце говорил об этой беседе. Разговор с Радеком, насколько я припоминаю, был в конце мая, во всяком случае, в мае 1934 года.

ВЫШИНСКИЙ: Или в 1935 году?

СОКОЛЬНИКОВ: Нет, в 1934 году.

ВЫШИНСКИЙ: А в 1935 году – где этот был разговор?

СОКОЛЬНИКОВ: Этот разговор был у меня с ним в редакции. Я зашел к нему в “Известия”.

ВЫШИНСКИЙ: Это было до беседы с представителем иностранного государства?

СОКОЛЬНИКОВ. Нет, это было вскоре после моей беседы с дипломатом, это было в 1934 году. У меня была другая встреча с Радеком в июле 1935 года. Но этот весь инцидент, о котором я сейчас рассказываю, относится к 1934 году. Это было незадолго до моего ухода из Наркоминдела (в первых числах мая я ушел с работы в Наркоминделе). Так что это было в 1934 году. Не могу припомнить, по моей ли инициативе имела место беседа с Радеком. Мне кажется, что по моей инициативе, хотя Радек говорил, что он с Пятаковым об этом беседовал. Мне кажется, что Пятаков ко мне не обратился. Я сам обратился к Радеку. Обратился я к нему по той причине, что я был предупрежден, что такого рода проверка полномочий Троцкого в Москве может быть адресована ко мне или к Радеку, и я хотел ему об этом сообщить, узнать, не обращались ли к нему. Но к нему не обращались. Радек знал уже относительно этого разговора из письма Троцкого, в котором, как мне сообщил Радек, Троцкий выражал неудовольствие тем, что я выполнил это поручение формально, т.е. подтвердил полномочия, но не подтвердил предложения по существу, не защитил их, не агитировал за них и т.д. Об этом рассказывал Пятаков, рассказывал Радек, так что я не знаю, надо ли мне на этом еще останавливаться. Я могу сказать, что я считал, что только мне и поручено было: предложения Троцкого, которые делались в конце 1933 года, к весне 1934 года – сохранили ли свое значение и т.д., – я считал, что тут речь идет о том, чтобы подтвердить его полномочия, о том, чтобы переговоры он мог вести, продолжать. В какой стадии они были – я не знаю.

ВЫШИНСКИЙ: Что произошло после этого?

СОКОЛЬНИКОВ: Об этом меня затем спросил Пятаков значительно позднее – в 1935 году. Я ему тоже подтвердил. Мы с ним не встречались до 1935 года. Но когда в 1933 году мы встретились после начала действия параллельного центра, Пятаков в разговоре, о котором я потом буду говорить, между прочим, этого касался – что там у вас был за разговор. Я ему сказал.

ПЯТАКОВ (Обращаясь к председателю): Разрешите мне дать объяснения по поводу вопроса, затронутого Сокольниковым. 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

ПЯТАКОВ: По собственной ли инициативе СОКОЛЬНИКОВ обратился к Радеку? Сокольников мог запамятовать, потому что особого разговора у нас не было, а я просто коротко ему передал, что Радек ему просит позвонить по телефону.

СОКОЛЬНИКОВ: Возможно.

ВЫШИНСКИЙ (Обращаясь к Сокольникову): Дальше?

СОКОЛЬНИКОВ: Летом 1935 года, после того, как прошло несколько месяцев после арестов зиновьевцев и части троцкистов, я, зная, что я выделен в параллельный центр, считал, что я обязан связаться с членами параллельного центра.

Я обратился первоначально не к Пятакову, а приблизительно недели за три или за месяц я встретился с Радеком. Так что, с чего начать?

ВЫШИНСКИЙ: С чего хотите. С чего удобнее.

СОКОЛЬНИКОВ: Если идти в хронологическом порядке, то первая встреча была с Радеком. Я был у него в “Известиях”, изложил ему эти соображения, что параллельный центр должай был бы приступить к работе, и мы с ним обменялись мнениями по ряду вопросов работы центра и всей организации. [5]

Я должен сказать относительно того, что параллельный центр уже как центр действовал, собственно говоря, даже до 1935 года, но я об этом не был поставлен в известность. Так что для меня деятельность параллельного центра началась в 1935 году.

Вопросы, которые мы обсуждали с Радеком, были вопросы дополнения террористических установок, вопросы организационного порядка в этой связи. Затем мы обсуждали и некоторые программные вопросы. 

ВЫШИНСКИЙ: Какие, например?

СОКОЛЬНИКОВ: Программные вопросы в связи с изменением международной обстановки. Мы обсуждали вопрос о том, как эти изменения отразятся на наших программных установках.

Здесь я должен сказать, что хотя наша программа блока ни в каком документе не записана, но она складывалась в период 1932 г., в известной степени, в переговорах между объединенным центром и правыми и затем в течение 1934 и 1935 г.г. Мне кажется, что осенью 1935 года эта программа в своих основных чертах сложилась. Я думаю, будет неправильно, если я буду останавливаться на отдельных датах.

ВЫШИНСКИЙ: Конечно, надо дать общую характеристику.

СОКОЛЬНИКОВ: Я, между прочим, сейчас упомянул относительно разговоров с правыми и хотел бы дополнить. Вы меня спрашивали относительно того, что мне известно о деятельности объединенного центра.

Я забыл сказать, что мне известно было также относительно переговоров, которые велись членами объединенного центра с правыми. 

ВЫШИНСКИЙ: Персонально с кем?

СОКОЛЬНИКОВ: Я знаю, что велись переговоры Каменевым с Бухариным и Рыковым (это я знаю со слов Каменева), знаю, что Зиновьев и еще кто-то, сейчас не припомню, вели переговоры с Томским и Углановым.

В этих переговорах была установлена общность и в основных программных вопросах, и общность тактических установок, в частности, принятие террористического способа борьбы.

Но правые не вошли в блок. Они заявили, что, будучи согласны, они хотят сохранить свою отдельную организацию, свою центральную группу и поддерживать контакт с объединенным центром.

Что касается программных установок, то еще в 1933 г. мне говорилось, что и троцкисты, и зиновьевцы, и правые сходились в основном на программе, которая раньше характеризовалась как программа правых, что на этой программе объединяются все три группировки и что так называемая рютинская платформа, она в значительной мере выражала именно эти, общие всем трем группам программные установки еще в 1932 г.

Что касается дальнейшего развития, то в этой программе блока, несмотря на то, что за эти годы и в области индустриализации, и в области коллективизации были достигнуты крупнейшие успехи и произошли чрезвычайно существенные перемены в смысле упрочения, кристаллизации колхозной системы, укрепления промышленности, создания новых кадров, тем не менее, я должен сказать, что установки, программные взгляды блока заключались в том, что все эти достижения, все эти успехи, во-первых, покупаются слишком дорогой ценой, во-вторых, в конечном счете, не будут удержаны в таком виде. Вот это, собственно говоря, и было решающим для блока. Они не могут быть удержаны и, следовательно, падение их неизбежно. В том или ином историческом контексте они могут продержаться известное время, могут еще показать успехи, тем не менее, так как это достигается ценою борьбы, ценою огромного напряжения, то в какой-то определенный момент это обнаружится. Это было связано с той основной установкой блока, которую надо характеризовать как отрицание социалистического характера нашей революции.

Руководящие члены центра считали, что в качестве изолированной революции наша революция не может удержаться как революция социалистическая. Это возвращалось к тезису о возможности или невозможности победы социализма в одной стране, строительства социализма в одной стране. И, конечно, чем больше торжествовал в некоторых странах фашизм, тем больше это в глазах руководящей верхушки блока служило свидетельством того, что эта изоляция нашей революции будет идти дальше, будет разрастаться, будет ставить ее все в более, более трудное положение и окончится ее гибелью.

По этому поводу я припоминаю, между прочим, и разговоры о том, что действительно между первой вспышкой, первым периодом революции 1917-20 г.г. и периодом отдаленным и, во всяком случае, периодом, который еще когда-то должен наступить в пролетарских революциях, тут будет пролегать еще определенная историческая полоса, в которой капитализм будет сохраняться, и говорилось, что теория каутскианского ультраимпериализма и теория бухаринского организованного капитализма, родственная ей, что эти теории оказались правильными, что фашизм это есть победа фашизма, его торжество, это есть этот самый организованный капитализм, который побеждает, захватывает Европу и который ставит вопрос ребром о том, что, по мнению нас – руководителей блока, что он нас задушит, он задушит революцию и что лучше с ним сговориться, лучше пойти на какой-то компромисс ценою хотя бы очень больших жертв всякого порядка – и в смысле отступления от социализма к капитализму в той или другой пропорции капиталистических элементов, и в смысле известных потерь государственного порядка.

Все это освещалось этой предпосылкой: лучше пойти на определенным жертвы, хотя бы самые тяжелые, чем потерять все. Я должен объяснить, подчеркнуть эту установку, потому что без нее было бы совершенно непонятно, каким образом блок и центр блока могли войти в фарватер террористической борьбы, вредительской борьбы, диверсионных актов, пораженческих установок. Какой-то смысл должен был бы в этом быть. Смысл этот заключался вот в этой установке, которая тоже была установкой пораженческой, но несколько другого типа, т.е. это было пораженчество по отношению к социалистическому характеру и социалистическим завоеваниям нашей революции. Блок от них отказывался и,  отказавшись от этого, – я не хочу говорить сейчас с других точек зрения, я излагаю ту точку зрения, на которой стояли члены объединенного центра и, насколько я понимаю, члены параллельного центра, – они считали, что этот принцип должен руководить и он оправдывает все, но в действительности, конечно, это привело к политике блока, которую я сейчас не буду характеризовать.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вы сейчас излагали беседу с Радеком? 

СОКОЛЬНИКОВ: Нет. Я суммирую тут все.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, мы ушли немножко от темы.

СОКОЛЬНИКОВ: Да, позвольте вернуться к беседе с Радеком, чтобы закончить этим вопросы программы. В этой беседе мы как раз говорили о передвижках, которые произошли. Мы говорили, что в то время, когда в 193З и в 1934 г.г. главная военная опасность для СССР была на Дальнем Востоке, то в 1935 г. нам главная военная опасность наиболее серьезная представлялась со стороны Германии. Затем в этой беседе мы оценивали фашистские успехи, рост фашизации Европы, те новые моменты, которые это вносит в нашу политику. Вот какой разговор в области программных установок был у нас в июле 1935 г.

ВЫШИНСКИЙ: После июля 1935 г. вы с Радеком беседовали?

СОКОЛЬНИКОВ: Да, это было зимой 1936 г., приблизительно в конце января 1936 года.

ВЫШИНСКИЙ: Вам было известно, что Радек к этому времени получил письмо от Троцкого?

СОКОЛЬНИКОВ: Видите ли, о письме я не знал, потому что тут получилось таким образом, что возвращение Пятакова после его свидания с Троцким, оно как бы перекрывало информацию этого письма, так что я не могу припомнить, чтобы в разговоре Пятакова со мной, когда он рассказывал мне об этой встрече, или в разговоре с Радеком, как-то выделялось это письмо.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, у вас было два разговора по этому поводу с Пятаковым и Радеком?

СОКОЛЬНИКОВ: Да, это было на небольшом протяжении времени.

ВЫШИНСКИЙ: Раньше вы говорили с Пятаковым иди Радеком?

СОКОЛЬНИКОВ: С Пятаковым.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, с Пятаковым говорили после того, как он вернулся из-за границы? Я имею в виду последний ваш разговор?

СОКОЛЬНИКОВ: Это было в январе 1936 года после его возвращения из-за границы.

ВЫШИНСКИЙ: Что он передавал вам во время этого разговора о своих заграничных впечатлениях?

СОКОЛЬНИКОВ: Он мне передавал относительно своей поездки в Осло к Троцкому.

ВЫШИНСКИЙ: Говорил, как он осуществил эту поездку?

СОКОЛЬНИКОВ: Разговор, главным образом, сосредоточивался на содержании. Он упоминал, что он на самолете мог слетать в Осло и вернуться в тот же день обратно, упоминал фамилию Бухарцева, который участвовал в организации этой встречи, но детально не говорил.

ВЫШИНСКИЙ: Во всяком случае, вы подтверждаете, что и от Пятакова слышали о его поездке и о перелете?

СОКОЛЬНИКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Что же он говорил вам по существу беседы с Троцким?

СОКОЛЬНИКОВ: Он мне передавал следующее. Было, собственно говоря, две части его сообщения. Первая часть, более короткая, и вторая часть, более подробная. Первая часть относилась к передаче общих установок Троцкого.

ВЫШИНСКИЙ: А вот в области войны и поражения?

СОКОЛЬНИКОВ: Это была вторая часть.

ВЫШИНСКИЙ: Меня интересует, если можно, эта вторая часть?

СОКОЛЬНИКОВ: В этой второй части Пятаков сообщил мне о том, что Троцкий вел переговоры с одним из видных руководителей национал-социалистической партии Германии. Можно назвать?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Он назван в обвинительном заключении.

СОКОЛЬНИКОВ: Он назвал Гесса, говорил, что Троцкий вел переговоры с Гессом, причем в этих переговорах Гесс был уполномочен выставлять требования, которые касались не только немецких интересов, но также и интересов еще одной страны. Переговоры с Гессом, я не могу сказать, что они закончились выработкой какого-нибудь документа, что существовал писанный документ, но Пятаков передавал мне, что он понял Троцкого таким образом, что это были переговоры по ряду вопросов, по ряду пунктов, по которым и было достигнуто соглашение. Содержание этого соглашения заключалось в двух вариантах. Первый вариант предусматривал установку отношений между Советским Союзом и другими странами, теми странами, которые приняли бы участие в этом соглашении или подтвердили бы его. Конечно, предполагалось, что этот проект соглашения будет направлен в официальные круги и не останется только соглашением этих двух собеседников.

Значит, первый вариант предусматривал тот случай, когда власть перейдет к блоку независимо от возникновения чего-либо до войны. Попросту говоря, в этом случае противоположная сторона обязывалась дружески поддерживать правительство блока. Что касается блока, то он принимал ряд обязательств экономического порядка, который обеспечивал экономические выгоды противоположной стороны,

ВЫШИНСКИЙ: Это то, о чем говорил Радек и Пятаков?

СОКОЛЬНИКОВ: Да. Второй вариант предусматривал, что блок приходит к власти в результате войны и в результате поражения Советского Союза. В этом случае участники соглашения обязывались установить отношения с Правительством блока, обеспечив, собственно говоря, по моему мнению, получение власти, не поддерживая, следовательно, конкретизирующих группировок. Блок обязывался пойти на немедленное заключение мира с признанием территориальных уступок.

ВЫШИНСКИЙ: А именно?

СОКОЛЬНИКОВ: В этом соглашении они назывались в таком виде, что Япония в случае участия в войне получает территориальные уступки на Дальнем Востоке в Приамурье и Приморье; что касается Германии, то предусматривалось удовлетворение национальных интересов Украины. Под этим прозрачным прикрытием понималось установление немецкого контроля на Украине с отделением ее от СССР. Кроме того, предусматривался ряд экономических уступок, идущих несколько дальше, чем экономические уступки первого варианта. Но все-таки я бы не сказал, что второй вариант отличался характером экономических уступок. Основой этих переговоров Троцкого с Гессом было, это надо конечно признать с полной ясностью, обязательство со стороны Троцкого обеспечить пораженческую линию деятельности блока. Это было то, что Троцкий мог со своей стороны дать в этих переговорах от имени блока, иначе, ясно, с ним бы и разговаривать не стали. Пятаков говорил мне, что когда он выслушал в законченном и развернутом виде этот проект соглашения, то у него возникли очень тяжелые сомнения относительно того, нужно ли на такого рода соглашения идти.

Он предупредил Троцкого о том, что он считает необходимым по возвращении в Москву провести совещание тесное, вернее, ряд узких совещаний с наиболее доверенными людьми блока для того, чтобы информировать их относительно этого проекта соглашения и затем, после этого обмена мнений сообщить Троцкому окончательно.

ВЫШИНСКИЙ: Отношение Пятакова к этому предложению и соглашению Троцкого?

СОКОЛЬНИКОВ: Пятаков очень отрицательно относился к целому ряду пунктов этого соглашения, так же как и я, так же как и Радек, но Пятаков, насколько я знаю, не возражал против того, чтобы Троцкий в ожидании этого ответа, который ему должен был дать центр, чтобы он переговоры продолжал, т.е. он был за то, чтобы эти переговоры продолжались. Никакого запрета со стороны центра блока и со стороны Пятакова, насколько я знаю, не было.

ВЫШИНСКИЙ: Какая основа для переговоров?

СОКОЛЬНИКОВ: Продолжались те переговоры, которые вел Троцкий с Гессом, на той же основе. Должны были продолжать уточняться определенные пункты и т.д. Правда, Троцкий говорил, что он рассчитывает, что в дальнейшем в ходе переговоров он думает, что кое-что удастся выторговать или улучшить, но, конечно, дело не в этих отдельных поправках, а дело в основе.

Здесь, когда мы в Москве говорили с Пятаковым по его возвращении, то, как я и говорю (конечно, это, может быть, не имеет значения на судебном следствии, но в порядке изложения наших чувств, что ли, это, может быть, имеет значение), – Пятаков и я, мы, конечно, очень колебались, видя в развернутом и законченном варианте соглашение, которое, собственно говоря, подводило итог всему тому, что мы в течение ряда лет или в течение ряда месяцев делали, куда мы постепенно вползали.

Но я должен все-таки сказать, что, по-моему, наш вывод в этой беседе был тот, что никакого другого пути мы с ним не намечали. 

ВЫШИНСКИЙ: Иного, чем какой путь?

СОКОЛЬНИКОВ: Чем тот путь, на котором уже стоял Троцкий. Дело в том, что все-таки, разбирая по отдельным элементам это соглашение, мы не могли не видеть, что в нем ничего нового не заключается.

ВЫШИНСКИЙ: По сравнению с чем ничего нового в нем не заключалось?

СОКОЛЬНИКОВ: По сравнению с тем, что мы имели, начиная отчасти с 1932 года и, главным образом, с 1934 года, когда пораженческая установка блока окончательно определилась.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, ничего нового по отношению к установкам, которые были раньше определены. С другой стороны…

СОКОЛЬНИКОВ: Видите ли, я должен поправиться. Не то что ничего нового, это неправильно. Новое…

ВЫШИНСКИЙ: Принципиально? 

СОКОЛЬНИКОВ: Принципиально – нет. 

ВЫШИНСКИЙ: Я об этом только и говорю. Количественно – может быть, а качественно?

СОКОЛЬНИКОВ: Конечно, количество переходит в качество. 

ВЫШИНСКИЙ: В известных условиях.

СОКОЛЬНИКОВ: В известной мере. Здесь получилось, как ни печально это сказать, – получился концентрированный букет, и все эти элементы выходили из одной системы, укрепляли один другого, конечно, ставили перед нами вопрос следующего порядка, если оставить в стороне… Мы ведь рассуждали, как политики. Мы понимали, что дело не в наших чувствах – хороших или плохих, <мы> рассуждали, как политики и, следовательно, мы должны были решать политический вопрос, который заключался только в одном: можем ли мы на этом тяжелейшем пути, который по отношению к существующему руководству партийному, по отношению к советской власти, по отношению к Советскому Союзу представлял, как мы понимали это вполне, представлял собой ряд тягчайших преступлений, позорнейших преступлений, представлял собой измену и т.д. Но мы должны были решать вопрос о том, можем ли мы этой ценой рассчитывать на то, что мы используем вот эту враждебную силу, конкретно говоря…

ВЫШИНСКИЙ: Или они используют вас?

СОКОЛЬНИКОВ: …конкретную силу, с которой мы вступаем в соглашение, или они используют нас.

Вот вопрос, который, по существу, перед нами стоял.

ВЫШИНСКИЙ: Словом, стоял вопрос политического расчета.

СОКОЛЬНИКОВ: Да. Если мы превращаемся просто в придаток немецкого фашизма, который нас использует и выбросит потом, как грязную тряпку, то мы осуждены, опозорены, и доказано полнейшее наше ничтожество.

ВЫШИНСКИЙ: А вы думали, что вас постигает иная судьба, чем использование и потом выбрасывание, как ненужные тряпки фашизма?

СОКОЛЬНИКОВ: Конечно. Если бы мы рассчитывали, что только такая возможность есть, нам надо было полностью ликвидировать блок. 

ВЫШИНСКИЙ: А вы думали, что вам удастся удержать некую свою самостоятельность?

СОКОЛЬНИКОВ: Я говорю не с точки зрения сегодняшнего дня, я говорю с точки зрения того дня. Я понимаю так. Мы считали, что у нас остаются известные шансы. Какие – это вопрос другой. Но мы считали, что эти шансы остаются. В чем мы их видели? Мы видели их в игре международных противоречий. Мы считали, что, скажем, полное засилие немецкого фашизма в Советском Союзе не может быть осуществлено, потому что оно встретится с возражениями других империалистских соперников, что тут могут быть некоторые международные столкновения, балансирование, что тут мы сможем опереться на другие силы, которые не заинтересованы в укреплении фашизма.

Мы считали, что внутри страны мы сможем опереться на известные слои. Я должен только сказать, что это мы в своих программах и установках понимали, что нам надо возвращаться к капитализму и выставлять программу капитализма, потому что тогда сможем опереться на некоторое слои в стране, на тех, которые в борьбе с иностранным засилием…

ВЫШИНСКИЙ: Конкретно, на какие силы вы рассчитывали внутри страны?

СОКОЛЬНИКОВ: Мы рассчитывали, что эта программа…

ВЫШИНСКИЙ: На рабочий класс?

СОКОЛЬНИКОВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: На колхозное крестьянство?

СОКОЛЬНИКОВ: Конечно, нет.

ВЫШИНСКИЙ: На кого же?

СОКОЛЬНИКОВ: Говоря без всякого смущения, надо сказать, что мы рассчитывали, что мы сможем опереться на элементы крестьянской буржуазии…

ВЫШИНСКИЙ: На кулака, на остаточки кулака?

СОКОЛЬНИКОВ: Так. Блок должен был привести к тому, что эти остаточки должны были расшириться.

ВЫШИНСКИЙ: На это вы и рассчитывали, на это и ставили ставку?

СОКОЛЬНИКОВ: Да, в известной мере. Я не говорю, что только это.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше.

СОКОЛЬНИКОВ: Конечно, я повторяю, что наша программа сделки с немецким фашизмом, которая обеспечила бы приход блока к власти, она, конечно, обозначала и крупнейшие социальные сдвиги в Советском Союзе, и появление сил, которые поддерживали бы эти усилия, поддерживали бы правительство блока. 

ВЫШИНСКИЙ: Сдвиги в каком направлении?

СОКОЛЬНИКОВ: Сдвиги в сторону реставрации капитализма. Те элементы, которые были бы в этом заинтересованы и приняли это как благодеяние, были бы довольны такой политикой и поддержали бы блок. Вот это почему. Но я хочу сказать, что эта перспектива – она не очень многим лучше, чем перспектива оказаться просто придатком немецкого фашизма. Но это было перспективой того, что блок сможет удержать власть в стране, опять-таки здесь лавируя известным образом различными классами, опираясь на одних против других и сохраняясь на известное время у власти.

ВЫШИНСКИЙ: Словом, коротко говоря, ваш путь к власти, по вашему представлению, лежал через какие этапы?

СОКОЛЬНИКОВ: Путь к власти лежал через постепенное восстановление капиталистических элементов, которые бы вытесняли, в известной мере замещали элементы социалистические.

ВЫШИНСКИЙ: Это – первое. Теперь – относительно фашистских элементов, элементов вне нашего государства.

СОКОЛЬНИКОВ: Соглашения с ними, которые бы привели к тому, что в ходе войны и в результате поражения правительство блока могло бы оказаться у власти.

ВЫШИНСКИЙ: Правильно будет говорить, следовательно, что у вас была ставка на помощь иностранных интервентов?

СОКОЛЬНИКОВ: Видите ли… Тут может быть хуже…

ВЫШИНСКИЙ: Я не говорю, что хуже, что лучше. Я не делаю моральных оценок. Я устанавливаю факты. Я как представитель государственного обвинения утверждаю, что у вас была прямая ставка на помощь иностранных агрессоров, на помощь иностранных интервентов. Правильно это мое утверждение?

СОКОЛЬНИКОВ: Правильно – что расчет был на помощь иностранных агрессоров. Интервентов – я не сказал бы, по той причине, что тут главная задача была не в том, чтобы…

ВЫШИНСКИЙ: Задача та, которую поставит себе агрессор.

СОКОЛЬНИКОВ: Он имеет свою задачу…

ВЫШИНСКИЙ: Правильно, у них – свои задачи, а у вас были свои задачи. Но вы рассчитывали разрешать свои задачи, помогая им решать их задачи. Правильно это?

СОКОЛЬНИКОВ: Правильно.

ВЫШИНСКИЙ: Таким образом, правильно ли я формулирую в обвинительном заключении, указывая на то, что “главной своей задачей параллельный центр ставил насильственное свержение советского правительства в целях изменения существующего в СССР общественного и государственного строя…” Правильна эта формулировка?

СОКОЛЬНИКОВ: Да, правильна.

ВЫШИНСКИЙ: Далее в обвинительном заключении я говорю: “Л.Д. Троцкий и по его указанию параллельный троцкистский центр добивались захвата власти при помощи иностранных государств с целью восстановления в СССР капиталистических отношений…” Правильна эта формулировка?

СОКОЛЬНИКОВ: Правильна.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Объявляю перерыв на 20 минут.

* * *

КОМЕНДАНТ СУДА: Суд идет, прошу встать.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Заседание продолжается. Вы не закончили еще? 

ВЫШИНСКИЙ: Нет. (К Сокольникову) Я хотел вернуться к вопросу о программе вашего блока. Вы сказали, что вы исходили из необходимости опереться на известные социальные слои населения. Вы назвали кулака как опору блока. Так я вас понимаю?

СОКОЛЬНИКОВ: Да, как такую силу, которая, получая от Правительства блока определенные выгоды, будет заинтересована в сохранении власти этого блока.

ВЫШИНСКИЙ: А кроме этого, на какие еще элементы вы рассчитывали, какие элементы хотели объединить и сделать опорой своей деятельности?

Раньше всего, может быть, один предварительный вопрос: рассчитывал ли блок в своей борьбе ограничиться своими только собственными силами или он представлял положение шире, имея в виду аккумулировать и другие недовольные элементы в стране, антисоветские, разложившиеся? 

СОКОЛЬНИКОВ: Несомненно.

ВЫШИНСКИЙ: Ставился ли этот вопрос блоком и как он ставился?

СОКОЛЬНИКОВ: Насколько я помню, этот вопрос вытекал в качестве вывода из той экономической политики, которую намечал блок, т.е., естественно, если блок предполагал предоставление концессии иностранному капиталу, сдачу в аренду отдельных заводов иностранному капитализму, предполагал, во всяком случае, в начале, частичный роспуск колхозов, то, очевидно, что это создавало не только прямые элементы крупного капитализма, но и мелко-капиталистическую среду, мелких торговцев, мелкую буржуазию, которая была бы заинтересована в сохранении этого режима и поддерживала бы таким образом блок. Что касается планов политического порядка, я не припоминаю.

ВЫШИНСКИЙ: А вот то, что вы говорите относительно социально-экономических планов: отношение к индустриализации, к политике индустриализации у блока было какое?

СОКОЛЬНИКОВ: Отрицательное. Блок считал, что политика индустриализации будет свернута, что часть предприятий перейдет концессионерам.

ВЫШИНСКИЙ: Т.е. блок рассчитывал свернуть эту политику?

СОКОЛЬНИКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Т.е. отказаться от политики индустриализации?

СОКОЛЬНИКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: А политика коллективизации?

СОКОЛЬНИКОВ: Предлагалось отказаться от нынешней политики коллективизации, свернуть эту политику.

ВЫШИНСКИЙ: Отношение к уже существующим колхозам?

СОКОЛЬНИКОВ: Конечно, не предполагался насильственный роспуск всех колхозов, часть колхозов могла бы удержаться.

ВЫШИНСКИЙ: Предполагалось принятие государственных мер к укреплению или, наоборот, развалу колхозов?

СОКОЛЬНИКОВ: Предполагалось прекратить государственную поддержку колхозов.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, отказаться от политики коллективизации?

СОКОЛЬНИКОВ: Предоставить колхозы своей судьбе.

ВЫШИНСКИЙ: Политика в том и заключается, что государство поддерживает известное направление в своей деятельности. Значит, отказ от политики индустриализации?

СОКОЛЬНИКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Отказ от политики коллективизации?

СОКОЛЬНИКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Это входило в план тех социально-экономических мероприятий, которые намечал блок?

СОКОЛЬНИКОВ: Мне кажется, я об этом говорил. Это входило в план блока, и мы также понимали, что из этого вытекает отказ от курса на непосредственное строительство внеклассового общества.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, восстановление классового деления общества?

СОКОЛЬНИКОВ: Восстановление капитализма – это и есть восстановление классов. 

ВЫШИНСКИЙ: Различные классы, в том числи и класс эксплуататоров?

СОКОЛЬНИКОВ: Конечно, кулаки – это худшие эксплуататоры.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, устанавливаем для полной ясности: всю совокупность этих мероприятий вы понимаете как программу капиталистической реставрации?

СОКОЛЬНИКОВ: Эта программа есть неизбежный и обязательный вывод из программы правых, т.е. программы отступления или реставрации капитализма, попросту говоря.

ВЫШИНСКИЙ: Формулировки этой программы, какие вы сейчас даете, они были вами обсуждены с другими членами центра?

СОКОЛЬНИКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: С кем именно?

СОКОЛЬНИКОВ: Я припоминаю такой разговор в 1933 году с Каменевым. Припоминаю разговоры такого порядка и с другими членами центра. По отдельным пунктам были разговоры об индустриализации с Пятаковым, о колхозной политике были разговоры с Томским осенью 1935 г.

ВЫШИНСКИЙ: Отношение к этому всего центра вашего в целом было положительное или отрицательное?

СОКОЛЬНИКОВ: Я считаю, что центр принимал эту программу. Она не была записана. Это была программа центра, это была и программа Троцкого. Мне передавали, что Троцкий, говоря о блоке с правыми, подчеркивал ту мысль, что с правыми разногласий нет.

ВЫШИНСКИЙ: В этом вопросе нет?

СОКОЛЬНИКОВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Не было ли у вас в центре по этому вопросу каких-либо колебаний, сомнений, различного понимания этих проблем?

СОКОЛЬНИКОВ: Я затруднюсь вам на этот вопрос ответить. Я прошу понять, в чем дело. Я не хочу сказать, что у меня было какое-нибудь особое положение, и отделять себя от других членов организации, но здесь упоминалось, оно так и было в действительности, что у членов центра троцкистского происхождения были более близкие, более интимные и более доверительные отношения, чем со мной. Со мной отношения носили довольно официальный характер.

ВЫШИНСКИЙ: Вопрос программы – не личное дело.

СОКОЛЬНИКОВ: Простите, я не кончил, по этому вопросу были колебания.

ВЫШИНСКИЙ: Вели разговоры?

СОКОЛЬНИКОВ: Со мной нет, а между собой – мне неизвестно. 

ВЫШИНСКИЙ: В этой области была достаточно ясная постановка вопроса.

СОКОЛЬНИКОВ: По всем разговорам, которые были со мной, и по директивам Троцкого я считаю, что никакой неясности не было.

ВЫШИНСКИЙ: И вы считаете, что с этой точки зрения были согласны все члены. Это общая программная точка зрения?

СОКОЛЬНИКОВ: В ряде сообщений, который делались мне и здесь подтверждались от имени Троцкого, который руководил не только параллельным центром, но и давал указания тем членам центра, с которыми он был близко связан, в ряде директив он это подчеркивал.

ВЫШИНСКИЙ: И в этой программе определялись те элементы, на которые вы могли опереться? 

СОКОЛЬНИКОВ: Конечно.

ВЫШИНСКИЙ: Как вы определяете в наиболее исчерпывающей и полной форме эти элементы, на которые вы предполагали опереться? 

СОКОЛЬНИКОВ: Если это без всяких кавычек и условностей говорить, то надо сказать, что программа реставрации капитализма означала создание [6] элементов новой буржуазии, и эта новая буржуазия, конечно, приветствовала бы все те уступки, которые делал блок, и была бы ему порукой.

ВЫШИНСКИЙ: Известно вам привлечение к вашей троцкистской, антисоветской и преступной деятельности не членов троцкистской организации, каких-нибудь других людей, которые были бы настроены антисоветски?

СОКОЛЬНИКОВ: Персонально?

ВЫШИНСКИЙ: Может быть, вообще, была ли такая линия на привлечение к себе?

СОКОЛЬНИКОВ: Мне передавал Пятаков, что в директиве Троцкого о развертывании вредительской работы содержалось указание на то, что в этой работе организация, группа блока, ведущая вредительскую работу, должна связаться с другими контрреволюционными группами.

ВЫШИНСКИЙ: Какими именно?

СОКОЛЬНИКОВ: Этого я уточнить не могу. С другими контрреволюционными группами, ведущими такую же работу. Указывалось на то, чтобы найти бывшие вредительские организаций среди специалистов.

ВЫШИНСКИЙ: В особенности среди технической интеллигенции? Т.е. среди бывших вредителей?

СОКОЛЬНИКОВ: Я говорю, что указание заключалось в том, что если сохранились остатки старых вредительских организаций периода 1930 г. …

ВЫШИНСКИЙ: Т.е. периода промпартии, шахтинского процесса?

СОКОЛЬНИКОВ: Да, тогда, когда среди старых специалистов были вредительские организации. Я имею в виду период 1930-31 г.г.

ВЫШИНСКИЙ: Так у вас что же, установка какая была?

СОКОЛЬНИКОВ: Была установка Троцкого, которая разрешала вредительским группам блока связываться с этими группами. 

ВЫШИНСКИЙ: Вам не было известно, что та или иная ваша троцкистская группа связывалась с некоторыми такими вредительскими элементами из среды бывших шахтинцев или бывших сторонников промпартии и т.д.?

СОКОЛЬНИКОВ: Нет, это мне не было известно. Дело в том, что я о вредительской работе не знал. Директивы я знал и раньше, но о вредительской работе я был информировал Пятаковым осенью 1935 г.

ВЫШИНСКИЙ: Вы сами принимали участие во вредительской работе?

СОКОЛЬНИКОВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Это было в чьих руках?

СОКОЛЬНИКОВ: Руководство вредительской работой?

ВЫШИНСКИЙ: Да.

СОКОЛЬНИКОВ: В руках Пятакова.

ВЫШИНСКИЙ: По преимуществу?

СОКОЛЬНИКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Или исключительно?

СОКОЛЬНИКОВ: Я понимал, что общее руководство этой работы у Пятакова.

ВЫШИНСКИЙ: Тов. Председатель, позвольте мне Шестова спросить.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемый Шестов, вас мы будем допрашивать потом, а сейчас в связи с моим вопросом к обвиняемому Сокольникову я просил бы вас мне ответить на тот же вопрос. Что вы можете сказать об использовании разных вредительских элементов – не троцкистских – для вашей подрывной троцкистской работы? Имело ли это место?

ШЕСТОВ: Да, это имело место. Я хорошо помню мои разговоры в Берлине в мае 1931 г.

ВЫШИНСКИЙ: С кем?

ШЕСТОВ: С Седовым, с Смирновым, с Юрием Леонидовичем Пятаковым.

ВЫШИНСКИЙ: Допрос заключается в том, что спрашивают и отвечают.

ШЕСТОВ: Извиняюсь.

ВЫШИНСКИЙ: Я спрашиваю вас. Вы говорите: с Седовым, со Смирновым, с Пятаковым. Это что же, было совещание из вас 4-х, или отдельно у вас был разговор с каждым из них?

ШЕСТОВ: Я имел разговор с каждым из них в отдельности.

ВЫШИНСКИЙ: Вы говорили с Седовым?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Скажите кратко, что вы говорили с Седовым?

ШЕСТОВ: Седов тогда так сформулировал вопрос, что нужно привлечь все враждебные силы сталинскому руководству.

ВЫШИНСКИЙ: Так, что понималось под этим?

ШЕСТОВ: Перед этим я ему сделал краткую информацию о положении в Кузбассе. Я – работник Кузбасса. Я ему говорил о том, что мне известно наличие среди старого инженерства остатков шахтинцев, членов промпартии, которые ведут вредительскую контрреволюционную работу.

Когда Седов говорил о привлечении так называемых враждебных сил сталинскому режиму, он сказал: вот вам и людской материал. То же самое позднее мне говорил Юрий Леонидович Пятаков.

ВЫШИНСКИЙ: В какой связи он говорил это?

ШЕСТОВ: Когда он давал мне задание на проведение в Кузнецком бассейне подрывной и разрушительной работы. Правда, мне Ю<рий> Л<еонидович> тогда так не сказал. Он сказал, что нужно всеми средствами и силами стремиться прекратить сталинскую игру в индустриализацию.

ВЫШИНСКИЙ: В каком году это было?

ШЕСТОВ: В 1931 г. я имел конкретный разговор на эту тему с Ю.Л. Пятаковым в июне м<еся>це. А перед этим у меня достаточно обстоятельные были два разговора с Седовым и Смирновым на эту тему. Я припоминаю хорошо, когда Седов поставил вопрос о противодействии сталинской индустриализации, я тогда спросил его, как это противодействие, ведь я все-таки человек, я буду проводить эту работу, я не понимаю. Вредительство – это я понимаю, но вредительством все же не создашь такого большого эффекта. Я знаю примеры из нашей советской действительности, примеры из жизни Донбасса, шахтинское вредительство. Он говорит, неужели ты не понимаешь. Ставится вопрос жестче, резче, и мой отец прямо говорит о проведении суммы таких мероприятий, которые в конечном итоге привели бы к выводу из строя отдельных предприятий. Другими словами, я ему сказал, разрушительные работы, так нужно понимать, Лев Львович? Он говорит, ну, конечно, так, иначе и нельзя понимать. Затем я спрашивал Смирнова, и он так же отчетливо это сформулировал и относительно привлечения враждебных сил сталинскому режиму, и так же сформулировал именно проведение мероприятий разрушительно-подрывных в области промышленности.

ВЫШИНСКИЙ: Я спрашиваю о привлечении не троцкистских антисоветских людей.

ШЕСТОВ: Мне сказал так Седов, а потом говорил Смирнов, что в борьбе со сталинским правительством, со сталинским режимом все средства хороши, и в данном случае нужно привлечь все враждебное в стране, все что против Сталина, за нас. Я считал себя достаточно понимающим, что может быть в стране против Сталина. 

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, такая установки дана была вам в 1931 г.?

ШЕСТОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: А в этой связи вы сделали что-нибудь в направлении осуществления этой директивы? Вам самому приходилось привлекать эти элементы?

ШЕСТОВ: Не только приходилось, но когда я вернулся в Кузбасс, я отсюда и начал свою разрушительную работу, потому что я тогда говорил и Седову, и Смирнову, и Пятакову, что мы не имеем никакой опоры среди рабочих и крестьян, и надеяться на то, что я смогу из этой среды активных подрывников привлечь, у меня никаких иллюзий насчет этого не было. Я мог привлечь только кулацкие элементы, это я себе представлял, но что касается среды рабочих и крестьян, я такого вопроса не представлял и соваться с таким вопросом не мыслил. Для подрывной работы я понимаю, что для того, чтобы ее организовать так, чтобы сумма всех мероприятий была сделана, и чтобы не провалилось троцкистская организация, нужно привлечь высококвалифицированные силы для проведения именно разрушительной подрывной работы. Ну что, я мог привлечь высококвалифицированного рабочего, который максимально мог вывести из строя какую-нибудь машину. Когда же ставится вопрос о предприятии, то мне было понятно, что я должен иметь дело с людьми высокой марки.

ВЫШИНСКИЙ: Были ли даны такие директивы и установки?

ШЕСТОВ: Да, в частности, приводился конкретный пример об инженерах-вредителях.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, такие директивы были? 

ШЕСТОВ: Да. Я от ПЯТАКОВА получил не в расширенном виде. Он сказал, что у вас в Кузбассе такого материала достаточно.

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемый ПЯТАКОВ, вы это объяснение ШЕСТОВА подтверждаете?

ПЯТАКОВ: Да. Я вспоминаю, на эту тему был разговор, помню, с СЕДОВЫМ и с ШЕСТОВЫМ.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, тогда шла речь о привлечении антисоветских сил?

ПЯТАКОВ: Да, шла речь о привлечении антисоветских сил из среды инженеров.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (к ВЫШИНСКОМУ): У вас вопросов нет к ШЕСТОВУ?

ВЫШИНСКИЙ: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: А к подсудимому СОКОЛЬНИКОВУ тоже нет?

ВЫШИНСКИЙ: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Скажите, пожалуйста, подсудимый СОКОЛЬНИКОВ, с какими террористическими группами вы были связаны в 1935-36 г.г.?

СОКОЛЬНИКОВ: В 1935 г. ко мне пришел ТИВЕЛЬ и сообщил мне, что он связан с террористической группой ЗАКСА-ГЛАДНЕВА. ТИВЕЛЬ, насколько я припоминаю, сказал мне, что он знает о моем участии в центре от РАДЕКА. Потом он передавал относительно встречи с группой ЗАКСА-ГЛАДНЕВА и сообщил, что эта группа существует несколько месяцев и туда входит несколько человек, кажется, человек 6, а также сказал, что он имеет поручение от ЗАКСА-ГЛАДНЕВА, который руководил этой группой. Через меня сохраняются в силе те задания, которые были раньше.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы это подтвердили?

СОКОЛЬНИКОВ: Да, я это подтвердил.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: На кого эта группа готовила покушение?

СОКОЛЬНИКОВ: Мне Тивель говорил тогда, что у них было задание подготовки террористического акта против Сталина.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Последний раз когда вы встречались с представителями этой террористической группы?

СОКОЛЬНИКОВ: С членами этой группы непосредственно я не встречался. С Тивелем, насколько я припоминаю, – он еще раз был у меня в начале 1936 года и говорил мне, что группа продолжает свою работу в Москве. Раньше они за городом вели наблюдение, а теперь, что они в Москве ведут наблюдение.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Состав этой группы вам был известен? 

СОКОЛЬНИКОВ: Состав группы мне не был известен, за исключением еще одного члена группы, которого мне Тивель называл, с которым я раньше сталкивался по работе, это Флигельтауб. Других я не знаю.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Кроме этой группы, какие еще группы террористического порядка вы знаете?

СОКОЛЬНИКОВ: С другими группами я никак непосредственно связан не был.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: С группой Фридлянда не были связаны?

СОКОЛЬНИКОВ: С этой группой Фридлянда я не был связан, но лично я был знаком с Фридляндом. Это было в конце 1936 года, но ввиду того, что начались аресты среди историков, он мне сказал, что он тоже ожидает ареста, так как он был, насколько я помню, как он мне сказал, членом террористической группы. Ок сказал мне, что о моей причастности к организации он знает от Радека, с которым он был связан.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вам было известно, что существует одна группа, одним из руководителей которой является Фридлянд Г.С.? [7]

СОКОЛЬНИКОВ. Нет, о существовании такой группы я не знал. Я знал, что он является ее членом.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: В вашем показании так написано:

“Я знал о существовании террористической группы, участником которой являлся Фридлянд… Я знал от Фридлянда, что эта группа подготовляла совершение террористического акта над руководителями партии и правительства”. [8]

СОКОЛЬНИКОВ: Да, да. Я это подтверждаю, но я не знаю, называлось ли это группой Фридлянда, но он сказал мне, что он является членом этой группы, что группа такая существует, что она была связана с Радеком.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Что вам известно о террористической деятельности группы, возглавляемой Дрейцером, и вообще о террористической деятельности Дрейцера в период 1935-1936 г.г.?

СОКОЛЬНИКОВ: Мне было известно, что Дрейцер является тем лицом в троцкистской организации, которой руководил, имел общее руководство террористическими группами, в частности, о Дрейцере шла речь при одной встрече летом 1935 года у меня с Радеком, когда Радек говорил о том, что он считает необходимым вызвать Дрейцера для того, чтобы получить от него сведения о его работе, о существующих группах и т.д., но конкретно о группах, которые были связаны с Дрейцером, я не знаю.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вам было известно, что Дрейцер непосредственно руководит подготовкой покушения на жизнь товарища Сталина и Ворошилова в 1934 году?

СОКОЛЬНИКОВ: При старом центре?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Да, да. 

СОКОЛЬНИКОВ: Да, тогда мне называл имя Дрейцера Каменев. 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Кто был связан с подготовкой этой группой покушения на товарищей Сталина и Ворошилова?

СОКОЛЬНИКОВ: Я сейчас этого не припомню, но несомненно мне тогда назывался Дрейцер как человек, которая имеет самые ответственные поручения центра. Так что, несомненно, могла идти речь только об основных вождях партии и правительства.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: В вашем показании так говорится:

“В террористической деятельности организации в 1935-36 г.г. роль Дрейцера была аналогична роли Бакаева и период 1933-34 г.г.

Дрейцер держал в своих руках подготовку покушения на Сталина и Ворошилова, но подробности этой деятельности мне неизвестны”.

СОКОЛЬНИКОВ: Я это подтверждаю.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Знали вы о том, что существует террористическая группа в 1935 г. во главе с Заксом-Гладневым?

СОКОЛЬНИКОВ: В разговорю с Радеком и Пятаковым, причем, я затруднился бы здесь уточнить, мне был назван ряд групп периферийных. Насколько я припоминаю, мне об этом рассказывал Пятаков. Мне называлась такая группа и говорилось о существовании в Ленинграде террористической группы во главе с Заксом-Гладневым.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Группы, которая готовила покушение против кого? 

СОКОЛЬНИКОВ: Группы, которая готовила покушение против Жданова. Затем была группа в Сибири во главе с Мураловым, которая готовила покушение, имела задание готовить покушение против тов. Эйхе. Кроме того, я тогда же слышал о существовании группы Белобородова в Ростове. Не припомню, какое она имела задание. Затем знал от Пятакова о том, что террористические задания имеет украинский центр, из членов которого мне назывался Логинов и еще кто-то.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: На следствии вы называли фамилию Шлейфера [9].

СОКОЛЬНИКОВ: Был там Голубенко.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: О существовании и деятельности украинской террористической группы вы знали от Пятакова или еще от кого-нибудь?

СОКОЛЬНИКОВ: Нет, это я знал от Пятакова.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Теперь, лично под вашим непосредственным руководством существовала какая-нибудь террористическая группа?

СОКОЛЬНИКОВ: Ко мне непосредственно как к члену центра обратился Тивель по поручению Закса-Гладнева.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Можно отсюда сделать вывод, что группа Закса-Гладнева была под вашим непосредственным руководством, если к вам обращались за советом?

СОКОЛЬНИКОВ: Я не руководил ее оперативной работой, но я непосредственно санкционировал продолжение ее деятельности.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: А сколько раз и когда вы имели беседы с представителями этой группы Закса-Гладнева?

СОКОЛЬНИКОВ: В начале 1936 года, весной 1936 года. 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Значит, весной 1936 года, в период колебаний, вы непосредственно были связаны с деятельностью террористической группы, той группы, которая готовила покушение на тов. Сталина? 

СОКОЛЬНИКОВ: Я был связан с Тивелем непосредственно, Тивель был непосредственно связан с группой Закса-Гладнева. Был ли Тивель сам членом этой группы, я не знаю.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Известно вам было о подготовке в 1934 г. покушения на тов. Кирова летом или осенью 1934 года, известен ли был состав террористического центра, который готовил и осуществил покушение на т. Кирова?

СОКОЛЬНИКОВ: Я уже отвечал частью на этот вопрос, что мне было известно в начале осени или в конце лета, я точно не могу сказать, относительно того, что в Ленинграде готовится покушение против Кирова. Что касается того, кто его выполняет, этого я не знал. О деталях этого дела меня не осведомили. Но в 1932 г. я слышал о составе Ленинградского центра.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Значит, вы подтверждаете ваши показания, что вам известно было о существовании в Ленинграде террористического центра, в частности, что в центр входили Левин, Котолынов, Мандельштам, Шатский, это вы подтверждаете?

СОКОЛЬНИКОВ: Да, подтверждаю, это мне было известно в 1932 году.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вам известно, что непосредственное руководство подготовкой террористического акта в отношении товарища Кирова осуществлял Бакаев?

СОКОЛЬНИКОВ: Мне не говорилось непосредственно, но то, что руководство этой подготовкой теракта возложено на Бакаева, мне было известно.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Какова была роль Рейнгольда в террористической деятельности организации, и в какой мере вы были связаны с ним?

СОКОЛЬНИКОВ: Рейнгольд руководил террористическими группами в Москве. Я с ним имел встречи, но относительно его работы он мне никаких сообщений не делал. Относительно тех функций, которые на него возложены, я знал от Каменева.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: С вами Рейнгольд непосредственно был больше связан, чем с Каменевым. 

СОКОЛЬНИКОВ: Но никаких сообщений относительно своей деятельности он мне не делал. 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Рейнгольд часто бывал у вас, делился с вами больше, чем с Каменевым. Как же вы могли не знать о ого деятельности?

СОКОЛЬНИКОВ: Он со мной встречался, но относительно его террористической деятельности он меня не информировал, и я не мог бы показать ничего относительно деталей его работы.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Если вам неизвестны детали террористической деятельности Рейнгольда, то почему вам известна такая деталь, что БАКАЕВ в ноябре 1934 года ездил в Ленинград для непосредственной подготовки убийства Кирова?

СОКОЛЬНИКОВ: Я не имел никакого отношения к подготовке убийства Кирова кроме того, что я как член организации несу ответственность за все действия и за все преступления организации. Если мне было известно о Бакаеве, то это объясняется тем, что Каменев мне его называл. Я Бакаева знаю давно, и, очевидно, Каменев в разговоре мне о Бакаеве говорил.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Значит, Каменев вам сообщил тогда же, в 1934 г., что в ноябре 1934 года Бакаев выезжал в Ленинград для подготовив террористического акта над Кировым?

СОКОЛЬНИКОВ: Что это было в ноябре – я не берусь сказать. Думаю, что это – неточность моего первоначального показания. В начале осени мне Каменев сообщал об этом и, очевидно, называл Бакаева. Позднее я разговора не припоминаю. Эти сведения я имел от Каменева.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: В ваших показаниях от августа и сентября м<еся>ца неясно сказано о вашем отношении к объединенному троцкистско-зиновьевскому центру. По одному показанию выходит, что вы были членом этого центра, между тем как в другом показании вы это отрицаете. А на самом деле вы считали себя членом объединенного центра, в который входили Зиновьев, Каменев и др<угие>?

СОКОЛЬНИКОВ: Нет, это очевидно какая-нибудь техническая ошибка. Я членом объединенного центра никогда не был. Я с самого начала был выделен, назначен и дал согласие на вхождение в запасный центр. Ни в одном решении объединенного центра я не участвовал, никогда членом объединенного центра не был. [10] Насколько я помню, Каменев на очной ставке со мною тоже заявлял, что я не вошел в состав объединенного центра.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Но были близки и были в курсе деятельности объединенного центра?

СОКОЛЬНИКОВ: Я был близок к Каменеву, и он меня информировал относительно некоторых действий объединенного центра. Частично информировал постфактум.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (к Вышинскому): У вас нет вопросов?

ВЫШИНСКИЙ: В связи с вашим последним вопросом. (к Сокольникову) На очной ставке с Каменевым как ставился вопрос относительно вашего участия в блоке?

СОКОЛЬНИКОВ: Каменев рассказал, что он имел со мной разговоры летом 1932 года, что они не хотели вводить меня в объединенный центр, считая, что меня нужно сохранить, так как я пользуюсь доверием партии и правительства, имею ответственную работу, не провален и, таким образом, в случае провала объединенного центра я смогу быть использован. Насколько я помню, Каменев тогда сказал, что именно поэтому я и не вошел в объединенный центр, а меня выделили в запасный центр, что соответствует действительности.

ВЫШИНСКИЙ: То есть что вы привлекаетесь к участию на случай провала?

СОКОЛЬНИКОВ: На случай провала объединенного центра. Но в деятельности его я никакого участия не принимал и показал это на следствии.

ВЫШИНСКИЙ: Это показание Каменева соответствует действительности?

СОКОЛЬНИКОВ: Да, я могу сказать со всей категоричностью, что в объединенный центр я не входил и в его деятельности участия не принимал.

ВЫШИНСКИЙ: Я не имею вопросов к Сокольникову. Прошу суд обратить внимание на том VIII, л.д. 45, где действительно приводятся показания Каменева и его ответ на поставленный ему следствием вопрос относительно переговоров об участии Сокольникова в преступной деятельности блока, и где показания Каменева сформулированы следующим образом:

“В разговорах с Зиновьевым мы пришли к убеждению о необходимости создания руководящей группы троцкистско-зиновьевской организации на случай нашего провала. Именно в этой связи я и вел переговоры с Сокольниковым и получил от него полное согласие”.

Это вы подтверждаете?

СОКОЛЬНИКОВ: Да, правильно.

ВЫШИНСКИЙ: У меня больше вопросов нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: У защиты есть вопросы?

ЗАЩИТА: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Переходим к допросу Серебрякова. Или, может быть, допросить Логинова вначале?

ВЫШИНСКИЙ: Я думаю, лучше допросить Серебрякова, потому что Логинов, я этого не предрешаю, может понадобиться в связи с допросом Серебрякова. Я думаю, что лучше закончить допрос членов параллельного центра.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимый Серебряков, ваши показания, которые вы давали, вы подтверждаете?

СЕРЕБРЯКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Скажите, пожалуйста, когда вы возобновили свою антисоветскую преступную деятельность?

СЕРЕБРЯКОВ: Осенью 1932 года.

ВЫШИНСКИЙ: При каких обстоятельствах?

СЕРЕБРЯКОВ: Ко мне зашел Мрачковский по своим делам, связанным с БАМом и информировал меня о создании блока, о разговорах, которые вел Смирнов в Берлине с Седовым, о террористических установках и о том, что на этой почве был создан блок, о создании объединенного центра, назвал состав этого центра и тут же мне сообщил, что центр на случай своего провала решил выдвинуть запасный центр.

ВЫШИНСКИЙ: Это вам Мрачковский сообщил?

СЕРЕБРЯКОВ: Да, осенью 1932 года.

ВЫШИНСКИЙ: Вы не припомните более точно, когда это было? 

СЕРЕБРЯКОВ: Это было, может быть, в сентябре или начале октября, но, во всяком случае, еще морозов не было.

ВЫШИНСКИЙ: Как вы отнеслись к этому предложению? 

СЕРЕБРЯКОВ: Для меня оно не было неожиданностью. Я, хотя и отошел от контрреволюционной деятельности троцкизма и не занимался ею до этого периода совершенно, но все-таки настроения контрреволюционные, несмотря на подачу заявления в 1929 г., у меня внутри остались и, по всей видимости, Мрачковский, Смирнов и другие члены центра это знали.

ВЫШИНСКИЙ: Когда вы подали заявление в 1929 г., вы в действительности остались троцкистом?

СЕРЕБРЯКОВ: Да, внутри оставался троцкистом.

ВЫШИНСКИЙ: А в заявлении писали, что отказались?

СЕРЕБРЯКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, это было неправильно?

СЕРЕБРЯКОВ: Неправильно.

ВЫШИНСКИЙ: Ложно?

СЕРЕБРЯКОВ: Ложно.

ВЫШИНСКИЙ: С двурушническими целями?

СЕРЕБРЯКОВ: Так точно.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше, пожалуйста.

СЕРЕБРЯКОВ: В 1933 г. осенью мы были вместе с Пятаковым в Гаграх. До этого времени я никакого активного участия в контрреволюционной работе, вредительской, предательской и измен<ни>ческой, не принимал. 

ВЫШИНСКИЙ: Вы с Мрачковским где встретились?

СЕРЕБРЯКОВ: У меня на службе в Цудортрансе.

ВЫШИНСКИЙ: А в Гаграх, в начале декабря, встретились с Пятаковым? 

СЕРЕБРЯКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Вы приехали в Гагры, когда Пятаков был там? 

СЕРЕБРЯКОВ: Он приехал позже. 

ВЫШИНСКИЙ: Там вы встретились?

СЕРЕБРЯКОВ: Там встретились, и Пятаков подтвердил мне.

ВЫШИНСКИЙ: Почему Пятаков вдруг к вам обращается?

СЕРЕБРЯКОВ: Он знал обо мне, и я знал о нем.

ВЫШИНСКИЙ: Откуда?

СЕРЕБРЯКОВ: Мрачковский сказал.

ВЫШИНСКИЙ: Кто первый сказал?

СЕРЕБРЯКОВ: Я затрудняюсь…

ВЫШИНСКИЙ (к Пятакову): Подсудимый Пятаков, не припоминаете? 

ПЯТАКОВ: Трудно сказать.

ВЫШИНСКИЙ: Вам было известно?

ПЯТАКОВ: Было.

ВЫШИНСКИЙ: От кого?

ПЯТАКОВ: От Каменева.

ВЫШИНСКИЙ: Почему от Каменева?

ПЯТАКОВ: Мне о существовании центра сказал Каменев и состав назвал. Встреча в Гаграх произошла случайно. Серебряков знал об этом, и я знал об этом, мы заговорили.

ВЫШИНСКИЙ (к Серебрякову): Пятаков знал от Каменева, вы знали от Мрачковского.

СЕРЕБРЯКОВ: Пятаков мне сказал, что надо принять активное участие в этой работе, в частности, поскольку он ведет вредительскую работу в промышленности, перед ним стоит вопрос, и он частично им интересуется, о вредительстве на транспорте, в частности, назвал Лившица.

Поскольку я старый транспортник, он считал это целесообразным. У меня возражений не было. Я действительно транспортник, связи у меня сохранились. Эту часть работы я взял на себя. Предположительно я тогда же Пятакову сказал, на кого можно опереться. Так как я из НКПС ушел в 1932 году и территориально с ним не связан, и моя отрасль работы такая, что я полгода в Москве отсутствую, со мной видеться не так удобно и легко, то для этой роли пригодился бы работавший в НКПС член коллегия Арнольдов. Это в области транспорта я взял на себя обязательство.

ВЫШИНСКИЙ: Ну, а в области террористической деятельности?

СЕРЕБРЯКОВ: В 1933 году я не брал еще на себя. Там же с Пятаковым мы уговорились примерно по этому же признаку, что, поскольку я Грузию относительно, в сравнении с ним, лучше знаю, чем он, и там находится такой активный работник, член организации Мдивани, который со мной лично связан по старому и считается в хороших отношениях со мной, чтобы эту отрасль работы я тоже на себя взял.

ВЫШИНСКИЙ: Какую отрасль?

СЕРЕБРЯКОВ: Взял бы на себя связь с Мдивани.

ВЫШИНСКИЙ: Когда это было?

СЕРЕБРЯКОВ: В декабре 1933 г. в Гаграх.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вы в Гаграх договорились с Пятаковым?

СЕРЕБРЯКОВ: В Гаграх я договорился с Пятаковым о том, что я беру на себя организацию вредительской работы на транспорте, а также связь и руководство грузинскими делами через Мдивани, поскольку он был об этом осведомлен.

ВЫШИНСКИЙ: Под грузинскими делами что вы принимаете [11]?

СЕРЕБРЯКОВ: Организацию там по тем же самым задачам и основам, по которым велась работа по всему Союзу (в частности, Пятаковым она велась по Украине, и по Уралу, и по Сибири), организацию там этой работы. Эту работу нужно увязать и по Грузии.

ВЫШИНСКИЙ: Понятно, дальше, пожалуйста?

СЕРЕБРЯКОВ: В 1934 г. или, может быть, в конце 1933 г. по приезде в Москву я зашел в НКПС, повидал там Арнольдова, выяснил его отношения. Я его знал по 1926 и 1927 г.г. Он никаких отводов и неудовольствий, возмущения по моей информации не сделал, а, наоборот, выразил полную готовность ваять на себя осуществление и руководство вредительской работой на транспорте. Там мы с ним же наметили примерно, если можно так выразиться, и программу этой вредительской работы. Поскольку и Арнольдов квалифицированный эксплуатационник, и я знаю работу транспорта, то мы с ним поставили задачу совершенно конкретную, точную и в некоторой мере разработанную: срыв перевозок, поскольку срыв перевозок особенно сильно ударит по разрушению народного хозяйства. Эту область можно было осуществить эффективнее всего в эксплуатации. Наметили такие мероприятия, как уменьшение ежесуточной погрузки методом увеличения процента пробега порожних вагонов, путем применения неувеличения заниженных уже до этого норм пробега вагонов и паровозов, там нормы суточного пробега вагонов и паровозов очень недостаточные и низкие, путем недоиспользования тяговой силы мощности паровоза, как по скорости, так и по его весовой силе, веса поезда и целый ряд других мероприятий, в частности, приведение путевого хозяйства в такое состояние, которое может угрожать безопасности движения. В этой области Арнольдову труднее всего было сделать что-либо, но такую задачу ставили.

Вот это мое свидание с Арнольдовым. Ну, он взял на себя и объединение тех работников, тех членов организации, которые работали на транспорте. В 1934 году по заданию или по предложению Пятакова ко мне в Цудортранс пришел Лившиц, он был начальником Южной дороги. Я его информировал о своем разговоре с Арнольдовым и предложил ему, не прерывая своей деятельности, увязаться с нами, примерно поставив ему такие задачи. Он мне сообщил, что у него на Южной дороге имеется заместитель – ЗОРИН, и что такую работу ему возможно развернуть на Южной дороге. В 1934 г. я же привлек к вредительской работе на транспорте начальника Томской дороги МИРОНОВА, которого я знал по НКПС в 1926-27 г.г. Он тоже дал согласие принимать участие во вредительской работе на транспорте. Я ему тоже предложил увязаться с АРНОЛЬДОВЫМ. Также имел сведения в 1934 г. о том, что привлечен ФУФРЯНСКИЙ – начальник, работающий в НКПС, которого я не знал, но знал, что он занимает ответственный пост, а также ЕМШАНОВ – заместитель начальника дороги Москва-Донбасс. Называли фамилию КНЯЗЕВА как члена организации, но откуда он узнал, на мой вопрос, кто его привлек, он сказал, что такой член организации – КНЯЗЕВ – имеется. 

Вот это была краткая беседа в 1934 г. с АРНОЛЬДОВЫМ.

В 1934 г. очень краткая же беседа у меня была еще раз с ЛИВШИЦЕМ. Он был уже начальником Сев<еро->Кав<казской> дороги. Там мы ставили вопрос о возможности саботажа в перевозке, затруднений в перевозке горючего для уборочной кампании. Он выразил сомнение большого порядка, что это едва ли удастся сделать из-за очень усиленного контроля в этой области перевозок.

В 1935 г., когда пришел уже на транспорт КАГАНОВИЧ, и у меня, и у АРНОЛЬДОВА возникли большие сомнения в возможности провала всей этой группы, работающей в области вредительства на транспорте, что Кагановичу удастся разоблачить и найти корни группы этого активного вредительства. АРНОЛЬДОВ меня успокоил тем, что эта вредительская деятельность на транспорте очень хорошо замаскирована вот этими нормами, что она, так сказать, получила права гражданства, предельные нормы, предельщики, так называемые, на транспорте, но несмотря на то, что это получило право гражданства, все-таки это КАГАНОВИЧЕМ действительно было разоблачено. Проводил эту работу не только сам АРНОЛЬДОВ, но с помощью этих самых теоретиков предельных норм, среди которых были не только члены организации. Он был с ними как-то связан. Фамилий их он мне не называл.

Помимо его я в НКПС ни с кем не был связан. Арнольд<ов>а Каганович снял после разоблачения предельщиков, и его назначили на Юго-Восточную дорогу. Тогда Арнольд<ов> сказал, чтобы нам было известно, что в НКПС заместителем НКПС пойдет Лившиц, и чтобы все связи по транспорту передавались Лившицу. Это было сказано, примерно, когда он приехал в Москву, у него в вагоне в 1936 году. Вот, примерно, кратко по работе на транспорте.

ВЫШИНСКИЙ: Теперь по террористической деятельности. 

СЕРЕБРЯКОВ: Прежде чем о террористической деятельности, я хотел бы сказать коротенько по грузинским делам.

ВЫШИНСКИЙ: Пожалуйста.

СЕРЕБРЯКОВ: В 1934 году в Москву приехал Б. Мдивани и выразил желание встретиться со мной и с Пятаковым, и вот в какой-то рабочий день после службы мы пошли на Тверскую улицу, там против почтамта есть какой-то ресторанчик, где и произошел разговор такого порядка.

ВЫШИНСКИЙ: Кто там был?

СЕРЕБРЯКОВ: Я, Пятаков и Мдивани. Он поставил вопрос, что у него там делается. Мы выразили некоторое сомнение насчет того, развернута ли у него работа. Он сообщил, что работа развертывается, и что центр намечен, причем назвал центр из пяти человек и просил нашей санкции, как бы утвердить. Мы трех человек знали – Б. Мдивани, Кавтарадзе [12] и Миша Б<…> [13],  а двух мы совершенно не знали, ни я, ни Пятаков. Он дал нам характеристики их как старых и очень боевых людей и просил некоторого доверия. Мы не возражали и этим самым как бы утвердили центр. Там стоял вопрос о террористической деятельности над Берия, но мы с Пятаковым не рекомендовали это делать, т.е. не то, что сказали, что не делайте, а поставили вопрос так, что террористический акт над Берия может сорвать террористический акт над Сталиным, а поэтому, если такие силы есть, то возьмитесь за подготовку террористического акта над Сталиным, не приостанавливая подготовку террористического акта над Берия.

ВЫШИНСКИЙ: Не приостанавливая?

СЕРЕБРЯКОВ: Не приостанавливая, но осуществлять дело мы ни в какой мере не рекомендовали над Берия раньше, чем они осуществят террористический акт над Сталиным. Больших возражений у Мдивани это не вызвало. Было сказано, что поскольку он часто находится в пределах Грузии – в Абхазии, Сочи и Гаграх, то такую подготовку возможно провести. Общий вопрос, который он поставил, – это об организации самостоятельного государства в пределах Закавказья, территориально или, во всяком случае, с преобладающим влиянием Грузии в Закавказье. Мы в беседе с Пятаковым ему рекомендовали не форсировать этого вопроса, а предложили ему увязаться там с троцкистами,          которых он по своим старым связям может разыскать, найти в Азербайджане и в Армении. Вот примерно содержание нашей беседы с Буду Мдивани в 1934 году. В 1935 году…

ВЫШИНСКИЙ: Простите, пожалуйста, значит, с Буду Мдивани в 1934 году с участием Пятакова договорились о плане и совершении терактов?

СЕРЕБРЯКОВ: Да. 

ВЫШИНСКИЙ: Условились, что необходимо координировать эти действия?

СЕРЕБРЯКОВ: Да, да, да, что грузинские террористы могут выделить группу и могут взять на себя организацию и подготовку террористического акта.

ВЫШИНСКИЙ: В Москве?

СЕРЕБРЯКОВ: Нет, там – вне Москвы. 

ВЫШИНСКИЙ: Буду Мдивани на это пошел?

СЕРЕБРЯКОВ: Пошел.

ВЫШИНСКИЙ: А покушение на товарища Берия?

СЕРЕБРЯКОВ: Этим самым не то что было отменено, и подготовка тоже не была отменена, но задержана.

ВЫШИНСКИЙ: Для того, чтобы координировать?

СЕРЕБРЯКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, я правильно понимаю, что вместо одного покушения, которое предлагал Буду Мдивани, вы предложили два покушения?

СЕРЕБРЯКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Это было в 1934 году?

СЕРЕБРЯКОВ: В 1934 году. Теперь еще по террору, связанному с Грузией, можно сообщить, что тогда, когда в 1935 году я встретился третий раз с Пятаковым, там возник итоговый вопрос по этим группам о необходимости подготовить еще одно – а именно – перейти к организации теракта над Ежовым.

ВЫШИНСКИЙ: Это тоже было связано с грузинскими террористами?

СЕРЕБРЯКОВ: Да, что они могут выделить группу такую и выслать ее в Москву, сюда, для подготовки организации и проведения этого теракта. Это было в середине 1935 года.

ВЫШИНСКИЙ: Это вы говорили с Пятаковым?

СЕРЕБРЯКОВ: Буду Мдивани после этого был в Москве. Я ему такой вопрос поставил. Он сказал, что террористической деятельностью ведает там Чеквадзе, и что он такую задачу перед Чеквадзе поставил. Как только группа будет организована, он обещал мне сообщить в Москву, но после этого я с ним не виделся.

ВЫШИНСКИЙ: Не виделись?

СЕРЕБРЯКОВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, дальнейшее развитие событий вы уже не знаете?

СЕРЕБРЯКОВ: Не знаю. Были у меня еще две встречи с Радеком в декабре 1935 года и в январе 1936 года. Получил я тогда от него информацию о письме и о поездке Пятакова к Троцкому, и у меня тогда получилось такое впечатление.

Во всяком случае, растерянность в настроении и в определении позиции была у Радека бесспорно, она появилась и у меня. Тут вопрос не в том, что сказано в заключении обвинения. Обвинительное заключение правильно формулирует все вопросы и правильно ставит их. Но поскольку запасный центр всерьез, организованно, глубоко вопросы не продумал, а продумывал за него Троцкий и преподнес запасному центру в концентрированном виде, естественно, что психологически это огорошило, и растерянность должна была появиться. И тогда Радек, и я с ним согласился, решил, что нужно собрать совещание. После этого я не виделся ни с Радеком, ни с Пятаковым.

ВЫШИНСКИЙ: А для чего собрать совещание? 

СЕРЕБРЯКОВ: Для того, чтобы хотя бы раз по-серьезному, глубоко продумать все эти вопросы.

ВЫШИНСКИЙ: Предрешили, в каком направлении пойдет это совещание?

СЕРЕБРЯКОВ: Не предрешали, но настроение было отвратное.

ВЫШИНСКИЙ: Настроение было нехорошее, а направление не предрешалось.

СЕРЕБРЯКОВ: Порядок и форма собрания была предрешена, но из разговора с Радеком можно было вынести впечатление, что он не воспринимает или воспринимает туго. Конечно, Радек тоже мог вынести такое заключение из моей реплики, но никакого предрешения не было. Вот это, так сказать, в основном, все.

ВЫШИНСКИЙ: Это все?

СЕРЕБРЯКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: А вот относительно блока грузинских троцкистов с меньшевиками из националистов?

СЕРЕБРЯКОВ: Я поторопился, желая быть кратким, и это не сообщил. Я, кажется, уже говорил, что объединение дало задание разыскать там троцкистов и поставить вопрос о возможном объединении или даже осуществить это объединение с дашнаками в Армении, с мусаватистами в Азербайджане и грузинскими меньшевиками в Грузии.

ВЫШИНСКИЙ: Это задание давалось самостоятельно или по согласованию с кем-нибудь?

СЕРЕБРЯКОВ: Нет, об этом знал и Пятаков, и Мдивани.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, втроем и пришли к необходимости такого блока, объединения?

СЕРЕБРЯКОВ: Так точно.

ВЫШИНСКИЙ: А что было сделано реально во исполнение этого решения?

СЕРЕБРЯКОВ: Насчет дашнаков и мусаватистов в конце 1935 года Мдивани мне сообщил, что он нащупал только связь, что с меньшевиками он даже заключил соглашение. Но на очной ставке он это отрицал.

ВЫШИНСКИЙ: Но вы на суде это подтверждаете?

СЕРЕБРЯКОВ: Да. Что у меня сохранилось в памяти – это то, что контакт с меньшевиками у него был установлен, но именно на той основе, что Грузии предоставляется превалирующее влияние на территории Закавказья.

ВЫШИНСКИЙ: Т.е. подчинить Армению?

СЕРЕБРЯКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: У меня к Лившицу есть вопросы.

Показания Серебрякова в части, касающейся связи с вами, не вызывают каких-либо замечаний?

ЛИВШИЦ: Нет, я могу только внести поправки.

ВЫШИНСКИЙ: Касающиеся вас или других?

ЛИВШИЦ: Касающиеся других лиц.

ВЫШИНСКИЙ: Тогда это надо отложить до вашего допроса. Меня интересуют поправки, которые касаются Серебрякова и Вас в связи с антисоветской преступной работой. Есть такие поправки?

ЛИВШИЦ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, все то, что говорил Серебряков, так и было?

ЛИВШИЦ: Так это и было.

ВЫШИНСКИЙ: К Серебрякову у меня тоже вопросов нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Скажите, подсудим<ый> Серебряков, говорил ли вам Пятаков в 1935 году о том, что необходимо расширить сеть террористических организаций на транспорте? СЕРЕБРЯКОВ: Нет, не Пятаков лично, а Лившиц мне это сообщал, ссылаясь на Пятакова.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: При этом разговоре Лившиц указывал относительно особого значения Вашей работы в предмобилизационный период?

СЕРЕБРЯКОВ: Да, я сегодня, в связи с допросом кого-то, такую справку дал, что у нас с Лившицем была перспектива на такой разговор – относительно загрузки узлов и необходимости с этой целью расширения организации. 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: В своих показаниях вы говорите: “Мы с Лившицем между собою говорили и пришли к выводу, что помимо действий организаций и в центре, и на местах, которые должны вначале внести путаницу и неразбериху в работе транспорта, надо будет также обеспечить возможность в первые дни зашить наиболее важные жел<езно>дор<ожные> узлы, создав в них такие пробки, которые бы привели в расстройство работу транспорта и снизили бы пропускную способность жел<езно>дор<ожных> узлов”. Вы подтверждаете это?

СЕРЕБРЯКОВ: Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Дальше: “Мы с Лившицем тогда примеряли – какие узлы должны стать объектами нашей работы…”

СЕРЕБРЯКОВ: Это оглашать не нужно.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимый Серебряков, успокойтесь!

Продолжаю: “…Исходя из этого, мы с Лившицем примеряли, какие именно узлы должны стать объектами нашей подрывной работы, учитывая, что подрывная деятельность должна развернуться по таким-то пунктам”. Подтверждаете это?

СЕРЕБРЯКОВ: Да, подтверждаю.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимый Лившиц, вы подтверждаете разговор, который вел Серебряков на эту тему?

ЛИВШИЦ: Разговор я подтверждаю, но какие именно узлы…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я говорю не об узлах. Я спрашиваю, был у Вас с Серебряковым разговор на эту тому, что в предмобилизационный период надо устроить пробки в ряде узловых жел<езно>дор<ожных> станций?

ЛИВШИЦ: Разговор был.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Когда этот разговор был с Серебряковым?

ЛИВШИЦ: В 1935 году.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Этот разговор был на основе указаний Пятакова? 

ЛИВШИЦ: Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимый Пятаков, вы подтверждаете, что такого рода указания вы давали Лившицу?

ПЯТАКОВ: Да, конечно.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимый Серебряков, подтверждаете Вы вашу фразу в одном из ваших показаний (речь идет о словах Пятакова): “Необходимо сочетать вредительство в промышленности и подрывную работу на транспорте – вот что нужно, если мы хотим нанести разрушительный удар по Сталинскому руководству”.

СЕРЕБРЯКОВ: Да, примерно.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимый Пятаков, вы подтверждаете эти ваши слова?

ПЯТАКОВ: В основном подтверждаю.

ВЫШИНСКИЙ: Подсудимый Серебряков, какое отношение имел к этой Вашей антисоветской работе на транспорте обвиняемый Князев? 

СЕРЕБРЯКОВ: Я о Князеве только от Арнольдова узнал, что он – член организации, но мне Арнольдов не мог сообщить, кто его завербовал или как он появился.

ВЫШИНСКИЙ: А вы на предварительном следствии говорили более точно и конкретно о Князеве.

СЕРЕБРЯКОВ: Я так и показал, что Арнольдов мне сообщил о члене организации – Князеве, но конкретно кто его завербовал, Арнольдов мне не сообщил.

ВЫШИНСКИЙ: Ваши слова о том, что “… аварии, крушения, простой паровозов, недоброкачественней ремонт и т.д., все это осуществлялось (вы называете лиц и говорите дальше) – и Князевым непосредственно через своих людей, участников организации”. 

Это вам известно лично или от Арнольдова?

СЕРЕБРЯКОВ: Да, от Арнольдова, члена коллегии НКПС.

ВЫШИНСКИЙ: А непосредственно с Князевым вы не были связаны?

СЕРЕБРЯКОВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: А вам известно, кто из близких к центру был связан непосредственно с Князевым?

СЕРЕБРЯКОВ: Нет, не известно.

ВЫШИНСКИЙ: Подсудимый Лившиц, были ли вы близко связаны по этой работе с Князевым?

ЛИВШИЦ: Был.

ВЫШИНСКИЙ: Были вы с ним связаны индивидуально, в порядке личной инициативы, или эта связь осуществлялась через центр, от Серебрякова? 

ЛИВШИЦ: Насколько я припоминаю, мне о том, что Князев работает, говорил Серебряков.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, с Князевым вы были связаны, в известной мере, в связи с Серебряковым?

ЛИВШИЦ: Да.

ВЫШИНСКИЙ (обращаясь к Серебрякову): Вы не припоминаете этого? 

СЕРЕБРЯКОВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Но вы о Князеве говорили с Лившицем?

СЕРЕБРЯКОВ: Да, со слов Арнольдова.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, в этой подрывной работе Князев принимал участие?

ЛИВШИЦ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Вместе с вами или отдельно?

ЛИВШИЦ: В последнее время я имел с ним на эту тему два разговора.

ВЫШИНСКИЙ: Что значит – в последнее время?

ЛИВШИЦ: За время моей работы в Москве.

ВЫШИНСКИЙ: Что значит – в последнее время?

ЛИВШИЦ: В 1935-36 г.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, уже в 35-36 г. у вас с Князевым были встречи на почве вашей преступной деятельности?

ЛИВШИЦ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: А эти встречи носили какой характер, для чего они устраивались, чем были вызваны?

ЛИВШИЦ: Первая встреча была вызвана необходимостью установить связь.

ВЫШИНСКИЙ: Вторая?

ЛИВШИЦ: Во вторую встречу мы разговаривали о том, что делается и что надо делать.

ВЫШИНСКИЙ: Правильно Арнольдов характеризовал участие Князева в этой подрывной, вредительской и всякой иной работе на транспорте?

ЛИВШИЦ: Правильно.

ВЫШИНСКИЙ: О работе Князева на транспорте вы говорили с Серебряковым кроме того, что он вам сказал о Князеве?

ЛИВШИЦ: Насколько я помню, нет.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, ваша осведомленность от Серебрякова ограничилась только первым разговором о Князеве, а потом вы были с ним самостоятельно связаны?

ЛИВШИЦ: Да.

ВЫШИНСКИЙ (к Серебрякову): Правильно это?

СЕРЕБРЯКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: У меня больше вопросов нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: У защиты есть вопросы? 

ЗАЩИТА: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Заседание закрывается. Объявляется перерыв до 11 часов утра.

 

 

РГАСПИ Ф. 671, Оп. 1, Д. 232, Л. 114-210.

---

[i] В тексте ошибочно – “Рю де Любе”.