ВЕЧЕРНЕЕ ЗАСЕДАНИЕ ВОЕННОЙ КОЛЛЕГИИ ВЕРХСУДА СССР ПО ДЕЛУ “ПАРАЛЛЕЛЬНОГО ЦЕНТРА”

23 января 1937 г.

 

КОМЕНДАНТ: Суд идет, прошу встать.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Заседание продолжается. Тов. ВЫШИНСКИЙ, есть у Вас вопросы?

ВЫШИНСКИЙ: Да, к ПЯТАКОВУ. Я просил бы вас рассказать об известной вам конкретной вредительской работе троцкистских организаций.

ПЯТАКОВ. Я вам уже показывал, что вредительская работа была развернута на Украине, главным образом, по линии коксохимической промышленности, которая состояла в том, что вновь строящиеся коксовые печи вводились в эксплуатацию неготовыми и недостроенными, в таком состоянии, что они достаточно быстро разрушались и, главным образом, тем, что задерживалась и почти не строилась химическая часть на этих заводах, благодаря чему громадные средства, которые вкладывались в коксохимическую промышленность, они наполовину, если не на две трети, обесценивались, потому что самая ценная часть угля, а именно химическая часть, она не использовалась, выпускалась на воздух, – с одной стороны, а с другой стороны, портились новые коксовые батареи. Это та работа, которая проводилась ЛОГИНОВЫМ и его группой на Украине.

ВЫШИНСКИЙ: Группа возглавлялась только ЛОГИНОВЫМ?

ПЯТАКОВ. Только ЛОГИНОВЫМ.

ВЫШИНСКИЙ: Это была только группа ЛОГИНОВА?

ПЯТАКОВ: По линии коксохимической промышленности – это была группа логиновская.

ВЫШИНСКИЙ: Кто входил в эту группу?

ПЯТАКОВ. Я, право, сейчас не знаю. 

ВЫШИНСКИЙ: С кем имела дело эта группа?

ПЯТАКОВ: ЛОГИНОВ имел одновременно дело с РАТАЙЧАКОМ и имел дело со мной. Кроме того, на Украине до ареста в этом же направлении вел работу Юрий КОЦЮБИНСКИЙ. Он вел эту работу по линии Госплана. Я, правда, конкретно не знаю, что он там делал, и показать не могу, так как я с ним не виделся.

ВЫШИНСКИЙ: Кто был непосредственно связан с Вами?

ПЯТАКОВ: Со мной была связана вся четверка.

ВЫШИНСКИЙ: А по коксу?

ПЯТАКОВ: ЛОГИНОВ.

ВЫШИНСКИЙ: И одновременно он был с кем связан?

ПЯТАКОВ: С РАТАЙЧАКОМ.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, он был связал с Вами и РАТАЙЧАКОМ?

ПЯТАКОВ: Да. 

ВЫШИНСКИЙ: Что он делал?

ПЯТАКОВ: Что он делал – мне трудно определить, но я знаю направление его вредительской работы в коксохимической промышленности, о чем я уже изложил.

Теперь, западносибирская троцкистская группа вела активную вредительскую работу в угольной промышленности. Эту работу вел ШЕСТОВ и его группа. Там была довольно многочисленная группа, связанная со специалистами-троцкистами, которая шла, главным образом, по линии создания пожаров на коксующихся углях в шахтах и печах. Геологическая работа шла на Кемеровском химическом комбинате. Сначала там вел работу НОРКИН и КАРЦЕВ. На первых порах работа состояла в том, что задерживался ввод в эксплуатацию вновь строящихся объектов, средства распылялись по второстепенным объектам и таким образом те огромнейшие сооружения, огромнейшие комбинаты, стоящие огромнейших средств, – они находились все время в процессе стройки и не доводились до состояния эксплуатационной готовности.

Я подробно сейчас эту работу не знаю, это надо у НОРКИНА спросить, но знаю, что в Кемеровском комбинате были диверсионные акты проведены, что по линии электростанций тоже проводилась задерживающая работа, уменьшающая актив энергобаланса всего Кузнецкого бассейна. В Западной Сибири основным объектом был, главным образом, Кемерово, поскольку Кемерово имеет колоссальное хозяйственное и оборонное значение, так что там были сосредоточены усилия троцкистской группы. Значит, по Западной Сибири основное – Кемерово и уголь. 

ВЫШИНСКИЙ: Значит, НОРКИН, КАРЦЕВ, ДРОБНИС были в курсе этого дела?

ПЯТАКОВ: Да, они были в курсе дела; в курсе дела были, конечно, МУРАЛОВ и БОГУСЛАВСКИЙ.

ВЫШИНСКИЙ: Какова была роль в этом вредительстве со стороны МУРАЛОВА и БОГУСЛАВСКОГО?

ПЯТАКОВ: Я расчленить роль по отдельным членам Западносибирского центра затрудняюсь, потому что когда я получал информацию, то мне рассказывали об этом и МУРАЛОВ, и ДРОБНИС, и НОРКИН, и Богуславский при встречах. Кто что делает – мне трудно сказать. Мне говорили – что делают.

ВЫШИНСКИЙ: Так что, и НОРКИНУ, и ДРОБНИСУ, и БОГУСЛАВСКОМУ, и МУРАЛОВУ было известно то, что делалось в этом отношении?

ПЯТАКОВ: Безусловно.

На Урале было два основных объекта, на которых была сосредоточена вредительская деятельность. Один объект – это медная промышленность и второй объект – Уральский вагоностроительный завод.

О медной промышленности. Прежде всего, должен сказать, что опять-таки о технике говорить затрудняюсь, да многого и не знаю, как это делается. Но дело сводилось к тому, чтобы прежде всего снижать производственные возможности действующих медных заводов. Красноуральский медный завод и Карабашский медный завод производственную программу не выполняли, происходило огромное расхищение меди, которая поступала на завод, были огромные потери и таким образом большая недодача меди. Карабашский завод все время находился в лихорадке. По линии Колотинского завода обогатительная фабрика все время работала скверно – там по этой линии шло вредительство.

ВЫШИНСКИЙ: Так что, плохая работа заводов и фабрик, невыполнение производственных планов вами объясняется вредительской работой?

ПЯТАКОВ: В значительной мере.

ВЫШИНСКИЙ: А кто конкретно, персонально в основном эту работу вел?

ПЯТАКОВ: В основном эту работу вел КОЛЕГАЕВ – управляющий Уралсредмеди.

ВЫШИНСКИЙ: Он вел это по собственной инициативе или по указаниям?

ПЯТАКОВ: Нет, нет, – вообще все это шло не по своей воле, а сначала по директиве Троцкого, затем персонально по директивам моим и соответствующим лицам передавалось для проведения. Разумеется, мы не давали совершенно конкретных, детальных директив в этом отношении, но направление исходило от нас. В этом смысле мы несем полную ответственность, и мы виноваты.

Затем, по линии медной промышленности на Урале строился большой медный завод Средуралмед<ь>строй, который должен очень сильно пополнить медные ресурсы страны. Но на этом заводе сначала ЮЛИНЫМ – начальником Средуралмед<ь>строя, затем ЖАРИКОВЫМ велась вредительская работа; у них была целая группа на самой стройке. Эта работа сводилась к тому, чтобы прежде всего опять распылять средства, не доводить до конца и вообще канителить строительство, не вводить в срок в эксплуатацию.

Надо сказать, что когда я весной 1935 г. был на этой стройке, то увидел, что вредительская работа зашла настолько далеко, как-то так бессовестно грубо велась, что это было видно не то что просто <не>вооруженным глазом, а самому поверхностному наблюдателю было видно, что на строительстве неладно, так что мне пришлось в этом отношении ЖАРИКОВУ, начальнику строительства, дать указание, чтобы быть полегче, и для того, чтобы как-нибудь сманеврировать, надо проявить какую-нибудь энергию в строительстве, начать строительство, потому что там ничего не было, но во всяком случае с таким расчетом, чтобы до конца не доводить, но чтобы строительство было организовано, что ЖАРИКОВ и проводил.

На Урале же по линии медной промышленности и по линии бытовой шла преступная работа на Средуралмед<ь>строе и Красноуральске прежде всего в смысле расположения поселка. Мы его приблизили на расстояние 1-2 километра к заводу, что, вообще говоря, не разрешается по санитарному закону, поскольку это производство вредное. С другой стороны, вообще задерживали строительство поселка и создавали невыносимое положение по Средуралмед<ь>строю. Вот что еще было сделано при моем непосредственном участии. Прежде всего, весь замысел Средуралмед<ь>строя, так как он на медной руде и содержание меди 1%, весь замысел был в том, что он должен был скомбинировать металлургическую и химическую часть. Химическая часть не строится совсем. Я сделал так, что отделил эту химическую часть, передал ее в Главхи<м>пром, где она замариновалась окончательно, а металлургическая часть, если и будет построена, то будет работать крайне невыгодно довольно долгое время благодаря отсутствию химической части. Затем, так как эта руда бедная, то всего 1%, а количество руды в тоннах очень большое, я не буду здесь называть цифры, сколько руды и какая мощность завода, но большое количество руды, поэтому нужно развернуть крупную базу, для чего служат <…> [1] медные рудники. Но если плохо шло строительство самого завода, то еще больше отставала рудная база. Я лично, кроме всего прочего, отделил эту рудную базу для строительства завода, передал в общий трест с таким расчетом, что там это растворится в общих делах, и рудная база подготовлена не будет. Так что на Средуралмед<ь>строе это шло по довольно разнообразным направлениям, конкретное вредительство во исполнение директив Троцкого и при моем непосредственном участии и под моим непосредственным руководством

Теперь на Урале на вагоностроительном заводе, где работал начальником строительства троцкист, участник Уральской группы Лазарь Миронович МАРЬЯСИН. Там работа шла прежде всего постольку, поскольку правительство уделяло очень большое внимание этому заводу, отпускало на этот завод очень большие средства для того, чтобы как можно скорее достроить, так как этот один завод должен был выпускать вагонов больше, чем все вагоностроительные заводы вместе взятые. <…> [2] то МАРЬЯСИН проводил эту работу по следующим направлениям: прежде всего, неправильные средства на ненужное накопление материалов, оборудования и прочего. Я думаю, что к началу 1936 года миллионов на пятьдесят находилось просто в омертвелом состоянии материалов, оборудования, которые непосредственно на строительство не шли и могли быть закуплены значительно позднее, т.е. высвобождены из запасов практического строительства.

Затем качество строительства. Я показываю наизусть, могут быть некоторые неточности, но точно я помню – цех крупного строительства, инструментальный цех, там проводилась троцкистская программа на заводе. Затем, центральный цех завода, большой цех, вагоносборный цех систематически задерживался строительством. МАРЬЯСИН и его группа противодействовали той работе, которая проводилась, и он выстроен был только благодаря вмешательству НКВД, которое этот вагоносборный цех, против МАРЬЯСИНА, продвинуло довольно много вперед.

За последнее время вредительство приобрело новые формы. Несмотря на то, что завод с 2-3-летним опозданием начал переходить к эксплуатационному периоду, явился эксплуатационный персонал во главе с директором завода ПАВЛОЦКИМ, присланным с Харьковского паровозостроительного завода. ПАВЛОЦКИЙ к нашей деятельности никакого отношения не имел, но МАРЬЯСИН создал невыносимые условия, создал склоку и в вопросе устройства цеха, и в вопросе присылки персонала, одним словом, затруднял эксплуатационную работу.

В основном, пожалуй, это все по Уралу.

Теперь, что касается Москвы, то здесь определенную работу в химической промышленности проводил РАТАЙЧАК.

ВЫШИНСКИЙ: Нельзя ли уточнить, что значит “определенная работа”? 

ПЯТАКОВ: Я сейчас перейду к этому. Я хочу уточнить время, с которого начинается работа РАТАЙЧАКА вместе со мной. До меня РАТАЙЧАК был связан с ЛОГИНОВЫМ.

ВЫШИНСКИЙ: Тo есть с какого времени?

ПЯТАКОВ: Собственно говоря, он раскрылся мне в 1934 году, и в 1934 году мы с ним сговорились, что он возьмет на себя работу по вредительству в химической промышленности и будет ее проводить. Так как я РАТАЙЧАКА знал, то особенно в его дела не вмешивался, но в общих чертах я представляю себе, что именно там делается. 

ВЫШИНСКИЙ: До 1934 года вы знали РАТАЙЧАКА?

ПЯТАКОВ: В служебном порядке,

ВЫШИНСКИЙ: С какого времени он был вам известен?

ПЯТАКОВ: В служебном порядке?

ВЫШИНСКИЙ: Хотя бы.

ПЯТАКОВ: Я думаю, с 1932 года. Вообще, я его знаю, но сначала, конечно, я присматривался к нему, пока он не раскрылся. 

ВЫШИНСКИЙ: А что давало основания РАТАЙЧАКУ раскрыться?

ПЯТАКОВ: Про РАТАЙЧАКА мне говорили два человека, говорил ЛОГИНОВ и говорил ЮЛИН.

ВЫШИНСКИЙ: Он вам раскрылся или вы его раскрыли?

ПЯТАКОВ: Можно раскрыться взаимно. 

ВЫШИНСКИЙ: Раньше вы раскрылись?

ПЯТАКОВ: Кто раньше, кто позже, курица или яйцо, – я не знаю.

ВЫШИНСКИЙ: Словом, вы оба друг другу раскрылись?

ПЯТАКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Это было в 1934 году?

ПЯТАКОВ: Да. Договорились. Знаете, может быть, я не все сейчас скажу, РАТАЙЧАК потом дополнит.

ВЫШИНСКИЙ: Да, потом мы будем допрашивать РАТАЙЧАКА.

ПЯТАКОВ: Я могу припомнить следующие дела в этом направлении. Прежде всего, был составлен совершенно неправильный план развития военно-химической промышленности, план, который преуменьшал мощность, благодаря этому преувеличивал необходимые капиталовложения и привел к необходимости… Я не знаю, гражданин прокурор, тут некоторые военные вопросы…

ВЫШИНСКИЙ: Это придется отложить до закрытого заседания.

Тов. Председатель, в связи с вопросом, который поставил ПЯТАКОВ, я просил бы вас разъяснить подсудимым и другим, так как мы будем стоять на грани вопросов, подлежащих рассмотрению в закрытом судебном заседании, чтобы они этих вопросов здесь ни в коей мере не поднимали, и чтобы их обсудить на закрытом судебном заседании.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: После окончания допроса ПЯТАКОВА я сделаю соответствующее заявление.

ВЫШИНСКИЙ: Слушаю.

ПЯТАКОВ: В основном здесь дело свелось к тому, что начато строительство излишних – по тем заданиям, которые мы имели, – заводов.

ВЫШИНСКИЙ: Словом, вы хотите сказать, что и в этой области Вами были допущены вредительские действия?

ПЯТАКОВ: Настолько серьезные, что уже в 1936 г. по непосредственному указанию Наркома…

ВЫШИНСКИЙ: Остальное давайте мы отложим до закрытого судебного заседания. Дальше.

ПЯТАКОВ: Значит, это по линии военно-химической промышленности.

Затем, в серно-кислотной промышленности, главным образом, скрывались и снижались мощности заводов тем, что не показывались возможности съема серной кислоты с определенной единицы площади башен и т.д. и тем самым не давалось то количество серной кислоты, которое можно было дать.

По линии содовой промышленности несмотря на то, что наша страна изобилует солью, и сырья для соды сколько угодно, и производство соды известно хорошо, но, – вероятно, это почти всем известно, – мы из содового дефицита не выходим по той простой причине, что у нас задерживается строительство новых содовых мощностей.

ВЫШИНСКИЙ: Чем это вызывается?

ПЯТАКОВ: Моей и РАТАЙЧАКА деятельностью.

ВЫШИНСКИЙ: Какой деятельностью? У вас было две деятельности – официальная и скрытая.

ПЯТАКОВ: Я сейчас, конечно, говорю о преступной деятельности.

Кроме того, в связи с этим я хотел сказать, что содовая промышленность, несмотря на огромность нашей страны, сосредоточена в Донбассе и в Березниках. Это нелепо. Ее производство надо приблизить к местам сырья. У нас имеются соляные источники и в других местах, и надо было бы строить содовые заводы в других местах. Опять-таки те новые заводы, которые намечались и которые уже вырисовывались, как Усолье в Иркутской области, Баскунчак и т.д., они всячески задерживались, не пропускались и не строились.

Тут тоже один такой вопрос, я его даже обозначить не могу, так что я его прошу отложить.

ВЫШИНСКИЙ: Пожалуйста, отложим. Дальше.

ПЯТАКОВ: В отношении азотной промышленности. Здесь все – и РАТАЙЧАК, и ПУШИН, причем, главным образом, РАТАЙЧАК, – также приложили свою вредительскую руку при моем непосредственном участии, а именно, здесь шла систематическая переделка проектов, постоянное затягивание проектирования на этой основе и тем самым затягивание строительства. Кроме того…

ВЫШИНСКИЙ: Переделка проектов вызывалась ли необходимостью какой-нибудь?

ПЯТАКОВ: Видите ли, конечно, в данном случае я говорю не о тех переделках, которые вызывались необходимостью, а о той чехарде с проектами, которая создавалась искусственно,

ВЫШИНСКИЙ: Искусственно создавалась?

ПЯТАКОВ: Ну конечно. Это касается, главным образом, Лисичанска, ряда других строек и, кроме того, несмотря на принятое правительством решение, несколько заводов, как Бакинский, Лисичанский, Луганский (?) вообще не строились.

О значении азотной промышленности говорить нечего, она имеет гигантское народнохозяйственное и оборонное значение. Тут понятно почему в этом направлении проявлялась деятельность.

Тут еще Александр МАРЬЯСИН на Дорогомиловском химическом заводе, который имеет очень большое значение, поскольку обращено большое внимание на краски вообще, на создание своих собственных красок, – а Дорогомиловский завод является основным заводом полупродуктов, – с самого конца 1935 г. я с МАРЬЯСИНЫМ связался, и он приступил к работе, которая была направлена, главным образом, по линии срыва ремонтных работ, с тем, чтобы не давать развиваться этому заводу.

Не знаю, может быть я что-нибудь упустил, – я на следствии довольно подробно перечислял эти преступления.

ВЫШИНСКИЙ: В следствии подробные материалы имеются, где изложены эти факты. Значит, вы в целом раде отраслей промышленности проводили такую вредительскую работу?

ПЯТАКОВ: Безусловно.

ВЫШИНСКИЙ: Скажите насчет диверсионной деятельности. Вы, кажется, сказали, что в некоторых местах были произведены по вашим указаниям диверсионные акты?

ПЯТАКОВ: Собственно, все происходило по нашим указаниям и по моим, в частности. Так сказать, установки давались, а конкретно я не могу сказать, что я давал указания произвести такую-то и такую-то диверсию.

ВЫШИНСКИЙ: А насчет Кемерово не было так, чтобы вы дали конкретную установку совершать диверсионные акты в известных условиях?

ПЯТАКОВ: Нет, это тоже чересчур конкретно. Я подтвердил показание НОРКИНА и сейчас подтверждаю о том, что в соответствии с вышеуказанной полученной мною установкой Троцкого я сказал НОРКИНУ, что тогда, когда наступит момент войны, то, очевидно, Кемерово нужно будет вывести тем или иным способом из строя.

ВЫШИНСКИЙ: Тем или иным способом или же говорили о способах, какими нужно вывести?

ПЯТАКОВ: Я не могу сейчас точно вспомнить.

ВЫШИНСКИЙ: Тогда разрешите вопрос НОРКИНУ.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимый НОРКИН!

ВЫШИНСКИЙ: Подсудимый НОРКИН, вы припомните разговор с ПЯТАКОВЫМ относительно того, чтобы химкомбинат вывести из строя на случай войны?

НОРКИН: Я помню этот разговор.

ВЫШИНСКИЙ: Вы можете воспроизвести его сейчас?

НОРКИН: Было сказано совершенно ясно, что нужно подготовить в момент войны вывод оборонных объектов из строя путем поджогов и взрывов.

ВЫШИНСКИЙ: Вывод оборонных объектов путем поджогов и взрывов. Вы помните, что Пятаков так и говорил?

НОРКИН: Да, да.

ВЫШИНСКИЙ: А вы не припомните, когда он говорил вам?

НОРКИН: В 1935 г.

ВЫШИНСКИЙ: Где?

НОРКИН: В кабинете ПЯТАКОВА, в Наркомате, причем это было либо в конце июня, или в начале июля мес<яца>.

ВЫШИНСКИЙ: Не припомните ли вы подробностей, шла ли речь о человеческих жертвах?

НОРКИН: Я затрудняюсь сказать об этом разговоре, точно разговора относительно человеческих жертв я не помню, но, конечно, такой разговор имел место. 

ВЫШИНСКИЙ: Давайте вспомним.

НОРКИН: Я помню такое указание, что вообще это неизбежно и невозможно обойтись без этого, что при проведении того или иного диверсионного анта дело не может обойтись без убийства рабочих. Такое указание было дано.

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемой ПЯТАКОВ, вы не припоминаете, что вами было так сказано НОРКИНУ?

ПЯТАКОВ: Это правильно, но я не помню, какие были слова сказаны, изложение же мысли было такое. В общем, смысл, конечно, был такой.  Смысл был о выводе Кемеровского комбината из строя во время войны, может быть, говорили о специальных способах в этой связи, и речь шла, разумеется, и о человеческих жертвах. Я говорил НОРКИНУ, что раз это будет, то будут и человеческие. жертвы, и с этим придется считаться.

ВЫШИНСКИЙ: Так что вы считались с этим как с неизбежностью? 

ПЯТАКОВ: Конечно.

ВЫШИНСКИЙ: (НОРКИНУ): Не припоминаете ли вы, что во время подготовки взрывов и в связи с дачей директивы на этот счет могут погибнуть рабочие, не говорил ли Вам об этом ПЯТАКОВ цинично?

НОРКИН: Им было сказано резко, примерно так, что вообще нечего смущаться и что при проведении подрывной работы будут жертвы, чего ты смущается и о чем заботишься. В Ленинграде и Москве рабочий класс уже не такой, как был, а тем более в Кемерово. Тебе нечего колебаться. Вот примерно его формулировка.

ВЫШИНСКИЙ: А насчет баранов был разговор?

НОРКИН: В общем, трудно воспроизвести подлинную формулировку, но она была резка в том смысле, что нечего смущаться и некого жалеть.

ВЫШИНСКИЙ: А о вырождении рабочего класса что-нибудь говорилось?

НОРКИН: Я сказал уже, что в Москве и Ленинграде рабочий класс такой, которого жалеть не приходится, а тем более в Кемерово.

ВЫШИНСКИЙ: Так именно и сказал, что жалеть не приходится, тем более в Кемерово, вы не припомните?

ПЯТАКОВ: Я не знаю, тут или НОРКИНУ изменяет память, но я хорошо помню, что я говорил о неизбежности жертв и говорил достаточно резко.

ВЫШИНСКИЙ: То, что он рассказывал, это достаточно резко. В чем заключалась резкость?

ПЯТАКОВ: Самая большая резкость – это диверсии. Диверсию без жертв вообще нельзя провести.

ВЫШИНСКИЙ: Вы говорили, что рабочий класс вообще не тот?

ПЯТАКОВ: Это вообще не соответствуют строю моих мыслей, это неправдоподобно, я говорил в других выражениях.

ВЫШИНСКИЙ. В других терминах?

ПЯТАКОВ. Постольку, поскольку у нас была установка на диверсию, то мы не можем считаться с той или иной группой людей, которые от этого пострадают.

ВЫШИНСКИЙ: НОРКИН, не было ли разговора относительно того, что на ком будет лежать ответственность за подобные вещи?

НОРКИН: Был разговор.

ВЫШИНСКИЙ: Какой разговор?

НОРКИН: Разговор был такой, что ответственность ляжет не на исполнителей диверсионных актов, а на руководителей партии и правительства…

ПЯТАКОВ: Это правильно.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, в основном, что показывает НОРКИН, вы подтверждаете?

ПЯТАКОВ: Да, правильно.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вы отказываетесь припомнить и не помните только в той части, где он вам приписывает резкие выражения по поводу рабочего класса? 

ПЯТАКОВ: Дело не в резких выражениях.

ВЫШИНСКИЙ: Но факт остается?

ПЯТАКОВ: Факт остается, была дана установка на уничтожение тем или иным путем.

ВЫШИНСКИЙ: НОРКИН, вы не припомните каким именно путем? 

НОРКИН: Вообще, разговор был об острых формах. 

ПЯТАКОВ: Я не оспариваю.

НОРКИН: И именно так, как сказал я. Я не ручаюсь за стенографическую точность, но что я передаю смысл правильно, это так.

ПЯТАКОВ: Мысль абсолютно правильна.

НОРКИН: Это основное я вынужден признать.

ВЫШИНСКИЙ: Второе, что было указано и подчеркнуто, что неизбежны человеческие жертвы. Третье, что такие разговоры об ответственности вы тоже подтверждаете.

НОРКИН: Да, тоже правильно.

ПЯТАКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: К НОРКИНУ у меня вопросов нет.

Это все, что вы можете показать относительно диверсионной вредительской деятельности?

ПЯТАКОВ. Я, собственно говоря, ее только обозначил, потому что подробно об этом показано и у меня, и у других обвиняемых. Мне сейчас довольно трудно все перечислить и припомнить. На следствии вообще я все факты систематически запоминал и записывал, сейчас мне это довольно трудно сделать.

ВЫШИНСКИЙ: РАТАЙЧАКА позвольте допросить. РАТАЙЧАК, вы показания внимательно слушали?

РАТАЙЧАК. Слушал.

ВЫШИНСКИЙ. Действительно вы с Пятаковым сомкнулись в 1934 году?

РАТАЙЧАК: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Вы не припомните, по какому поводу и как это произошло?

РАТАЙЧАК: У нас был разговор с ПЯТАКОВЫМ в 1934 г. Я боюсь утверждать в каком это месяце… 

ВЫШИНСКИЙ: Этого не требуется. 

РАТАЙЧАК: …Но разговор шел по вопросу о плане строительства на 1934 год по всей химии, по всей основной химической промышленности. В этом разговоре с ПЯТАКОВЫМ ПЯТАКОВ намекнул мне на разговор с ЛОГИНОВЫМ и сказал, что ему известен разговор с ЛОГИНОВЫМ, поставил передо мной вопрос, взял ли бы я на себя участие в проведении директивы ТРОЦКОГО по вопросу о том, чтобы срывать мероприятия партии, в первую очередь, в области хозяйственной политики, т.е. взять на себя работу в области вредительства и в области подрывной работы на предприятиях, т.е. совершение диверсионных актов.

ВЫШИНСКИЙ: Что же, перед вами ПЯТАКОВ так прямо и поставил вопрос?

РАТАЙЧАК: ПЯТАКОВ поставил вопрос, что нужно не только срывать строительство новых предприятий, но и подрывать действующие предприятия всеми возможными способами, а возможные способы – вполне понятно – устройство аварий или диверсионных актов. После этого разговора, который я не могу детально излагать, были внесены в план строительства, намечаемого на 1934 год, существенные поправки преступного порядка: ряд объектов были просто исключены, по другим объектам, о которых я не могу сейчас говорить, – это вопрос специального порядка, – сроки были просто оттянуты с таким расчетом, чтобы в сроки, установленные правительством для окончания, эти стройки в эксплуатацию не вошли. Там же мы обменялись мнениями, каким путем можно проводить работу на действующих предприятиях. До этого разговора с ПЯТАКОВЫМ у меня был разговор с ЛОГИНОВЫМ.

ВЫШИНСКИЙ: Где?

РАТАЙЧАК: Разговор был неоднократно, не только в Москве, но и в Харькове, в “Коксе”, где мы вместе работали до 1932 года, а затем мы встречались до 1934 года в Москве.

ВЫШИНСКИЙ: В 1934 году вы какую должность занимали?

РАТАЙЧАК: Начальника Главного Управления Химической промышленности.

ВЫШИНСКИЙ: Кого вы сменили в этой должности?

РАТАЙЧАК: Всехимпром был ликвидирован и был создан Главхимпром; до этого этим делом руководил НОРКИН.

ВЫШИНСКИЙ: А НОРКИН куда отправился?

РАТАЙЧАК: В Кемерово уехал.

ВЫШИНСКИЙ: ПЯТАКОВ какую занимал должность?

РАТАЙЧАК: Заместителя Народного Комиссара.

ВЫШИНСКИЙ: И непосредственно ведал этой отраслью промышленности?

РАТАЙЧАК: Да. После этого разговора с Логиновым я для того, чтобы провести указания Пятакова в жизнь, естественно, должен был привлечь целый ряд людей.

ВЫШИНСКИЙ: Этот разговор с ПЯТАКОВЫМ – в совершенно откровенной форме – о вредительстве и диверсии вы подтверждаете? 

РАТАЙЧАК: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И что вы сделали во исполнение этого разговора? Или ничего не сделали?

РАТАЙЧАК: Я действовал, принял целый ряд мер.

ВЫШИНСКИЙ: Вы с ПЯТАКОВЫМ встречались по своей работе?

РАТАЙЧАК: Да. У меня был второй разговор очень откровенный с ПЯТАКОВЫМ в конце 1934 года по вопросу об установлении связи с иноразведками.

ВЫШИНСКИЙ: Это – другого порядка разговор. Пока у меня нет к РАТАЙЧАКУ никаких вопросов. Позвольте перейти к ПЯТАКОВУ. (Обращаясь к ПЯТАКОВУ) Когда перед вами встал вопрос и что вы сделали в этом плане – по расширению связи членов вашей организации с представителями иностранных разведок?

ПЯТАКОВ: Я не совсем понимаю.

ВЫШИНСКИЙ: Были ли как-нибудь связаны члены вашей организации с иностранными разведками?

ПЯТАКОВ: Да, были.

ВЫШИНСКИЙ: Как они были связаны, но чьим указаниям, в какой мере это вас касалось?

ПЯТАКОВ: Тогда надо вернуться к установкам ТРОЦКОГО для того, чтобы было яснее.

ВЫШИНСКИЙ: Пожалуйста. Значит, мы кончаем 1934 годом.

ПЯТАКОВ: Да. Как я уже показывал, у меня была довольно близкая непосредственная связь до 1935 года, в 1933-34 г., с РАДЕКОМ. РАДЕК установил связь непосредственно и поддерживал эту связь с ТРОЦКИМ и не раз получал от ТРОЦКОГО по разным коренным вопросам соответствующие указания. Ну, об одном указании я уже показывал, это относительно “параллельного центра”. В ходе дальнейшей переписки РАДЕК меня все время держал в курсе дела, по мере поступления соответствующей директивы он в тот же день или через пару дней заходил ко мне и рассказывал, что получена такая-то директива, такого-то содержания. Это было в 1934-35 году и даже захватывает январь 1936 года.

ВЫШИНСКИЙ: Что же сообщал вам РАДЕК об этих директивах?

ПЯТАКОВ: О терроре специальных директив не было, считалось, что эта директива принята к исполнению, только были неоднократные требования и напоминания о проведении этой директивы,

ВЫШИНСКИЙ: В письме к РАДЕКУ было упомянуто об этом?

ПЯТАКОВ: Было. Он говорил, что мы только болтаем и т.д. 

ВЫШИНСКИЙ: Что же ТРОЦКИЙ требовал?

ПЯТАКОВ: Требовал проведения определенных актов и по линии террора, и по линии вредительства. По линии вредительства особая статья. Я должен сказать, так как директива о вредительстве, я не могу скрыть этого и перед судом, она наталкивалась и среди сторонников ТРОЦКОГО на довольно серьезное сопротивление, вызывала недоумение и недовольство, шла со скрипом…

ВЫШИНСКИЙ: Со стороны рядовых членов?

ПЯТАКОВ: Я с рядовыми членами не имел дела.

ВЫШИНСКИЙ: С чьей же стороны?

ПЯТАКОВ: Я говорю, со стороны тех людей, которые должны были проводить это. Мы, вообще говоря, информировали ТРОЦКОГО о существовании таких настроений, что эта директива с трудом проходит, и даже ставили так вопрос, может быть, наивно, я не знаю, что нельзя ли в этом смысле как-то изменить, но ТРОЦКИЙ на это ответил довольно определенным письмом, что, вообще говоря, директива о вредительстве это не есть что-то случайное, это не просто один из острых методов борьбы, которые он предлагает, а это является существеннейшей составной частью его политики и его нынешних установок, постольку поскольку речь идет не о массовом каком-нибудь движении, а о государственном перевороте, то ему нужно прежде всего провести отчетливо, резко демаркационную линию между его сторонниками и сталинским государством с тем, чтобы обособить одно от другого, постольку поскольку самый ход строительства и хозяйственное строительство, оно автоматически втягивает людей. Прежде всего, его беспокоил вопрос кадров, в том смысле, что не только на словах, но и на деле противопоставить, а, с другой стороны, он поставил вопрос в этой же самой директиве, это была середина 1934 г., о том, что надо понимать, что сейчас, с приходом Гитлера к власти совершенно ясно, что его, ТРОЦКОГО, установка о невозможности построения социализма в одной стране совершенно оправдалась, что никакого социализма в одной стране не выйдет, что неминуемо военное столкновение, что в этом военном столкновении СССР потерпит поражение, и что, ежели мы, троцкисты, желаем сохранить себе какую-то политическую силу, то мы уже заранее должны, заняв пораженческую позицию, не только пассивно наблюдать и созерцать, но и активно подготовлять это поражение, т.е. вредительством в области кадров. Но для этого надо готовить кадры, а кадры одними словами не готовятся. Поэтому надо сейчас проводить соответствующую вредительскую работу.

Помню, в этой директиве Троцкий говорил относительно того, что в этой связи, постольку поскольку речь идет о военном столкновении, необходимо усиление вредительской работы, поэтому он считает это существенным элементом в своей борьбе. Он говорил, что одновременно нужно усилить связь с армией, создать ячейки в военной организации, а параллельно с этим надо понимать, что без необходимой поддержки со стороны иностранных государств, правительство блока не может ни прийти к власти, ни удержаться у власти. Это вытекало из позиции Троцкого относительно невозможности построения социализма в одной стране. Что поэтому речь идет о необходимости соответствующего предварительного не только контакта, но и соглашения с наиболее агрессивными иностранными государствами, такими, какими являются Германия и Япония, и что им, ТРОЦКИМ, со своей стороны, соответствующие шаги уже предприняты в направлении связи как с японским, так и с германским правительствами.

Тут же он выразил неудовольствие нашими действиями. Ему стало известно, ТРОЦКОМУ, о том, что СОКОЛЬНИКОВ на прямой демарш японского посла в Москве ОТТО…[3] 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимый ПЯТАКОВ, я категорически запрещаю упоминать фамилии иностранных представителей в Москве. Если хотите дать показания по этому вопросу, то давайте на закрытом заседании.

ПЯТАКОВ: Хорошо. ТРОЦКИЙ выразил неудовольствие, что СОКОЛЬНИКОВ неясно себе представляет те шаги, которые предпринимаются ТРОЦКИМ, и что он недостаточно активно поддержал их.

Радек меня спросил, известно мне что-либо об этом или неизвестно. Я сказал, что об этом ничего не слышал. Первый раз слышу о записочке ТРОЦКОГО, и РАДЕК меня просил, чтобы я встретился с СОКОЛЬНИКОВЫМ, т.к. я с ним встречался на заседаниях Совнаркома, и передал ему, что РАДЕК хочет с ним говорить, что и было сделано, я СОКОЛЬНИКОВУ передал, они встретились и разговаривали.

Дальше мне известно, что во исполнение директивы ТРОЦКОГО у РАДЕКА были встречи и разговоры в том направлении, в каком ТРОЦКИЙ об этом говорил.

ВЫШИНСКИЙ: С какими лицами, иностранными?

ПЯТАКОВ: С немцами, попросту говоря (смех в зале).

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Прошу соблюдать полное спокойствие и ничем не реагировать на те или иные заявления.

ВЫШИНСКИЙ: Какие же велись разговоры у РАДЕКА с этим лицом?

ПЯТАКОВ: Мы с РАДЕКОМ по поводу этой директивы обменивались постоянно мнениями и вообще приняли такую установку, что постольку поскольку мы не совсем ясно себе представляем, что там за границей ТРОЦКИЙ делает, какие у него связи, то, по-видимому, нам здесь, если у нас будут встречи с соответствующими официальными или неофициальными представителями, то мы должны подтверждать, что ТРОЦКИЙ действует не только индивидуально от своего собственного имени, но и от имени блока. И это сделал СОКОЛЬНИКОВ в разговоре с одним лицом, а РАДЕК – в разговоре с другими лицами.

ВЫШИНСКИЙ: Откуда Вам это известно?

ПЯТАКОВ: Относительно РАДЕКА – РАДЕК мне сам рассказывал, а относительно СОКОЛЬНИКОВА мне впервые стало об этом известно из записки ТРОЦКОГО, а затем мне РАДЕК об этом сказал, и позже, в половине 1935 года, мне сам СОКОЛЬНИКОВ рассказывал об этом своем шаге и приводил разговоры, где он санкционировал переговоры с японским правительством.

ВЫШИНСКИЙ: Это было в 35 году?

ПЯТАКОВ: Эта директива была в половине 1934 года.

ВЫШИНСКИЙ: Когда был разговор с СОКОЛЬНИКОВЫМ?

ПЯТАКОВ: С Сокольниковым – в 1935 году.

ВЫШИНСКИЙ: Далее, когда Вам удалось быть за границей? В 1935 г. вы еще были в СССР?

ПЯТАКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: А затем после этого вы отправились за границу.

ПЯТАКОВ: В самом конце 1935 года.

ВЫШИНСКИЙ: Когда Вам удалось выехать за границу?

ПЯТАКОВ: В декабре 1935 [4] года.

ВЫШИНСКИЙ: До момента отъезда за границу больше у вас на эту тему не было разговоров с РАДЕКОМ?

ПЯТАКОВ: Этот промежуток времени – с половины 1935 года до конца 1935 года и начала 1936 г., он характерен тем для нашей преступной работы, что это был период, когда “параллельный центр” попытался из параллельного превратиться в основной и активизировать свою деятельность на основе тех директив, которые мы имели от ТРОЦКОГО, так как здесь у нас произошел ряд встреч с СОКОЛЬНИКОВЫМ, с ТОМСКИМ. Одним словом, мы попытались выполнить то решение основного центра, которое в 1934 году было передано всем четырем различными членами основного центра: мне и СОКОЛЬНИКОВУ – КАМЕНЕВЫМ, РАДЕКУ и СЕРЕБРЯКОВУ – МРАЧКОВСКИМ.

ВЫШИНСКИЙ: Это когда к вам явился Сокольников и сказал: “Пора начинать”?

ПЯТАКОВ: Да. Это как раз была новая фаза. 

ВЫШИНСКИЙ: Как же вы ответили на это его предложение с точки зрения практики?

ПЯТАКОВ: Я сказал, что, конечно, пора, и мы с ним обменялись мнениями по этому поводу. Это был первый разговор, где я поделился с СОКОЛЬНИКОВЫМ относительно того, что у нас есть, какие имеются террористические группы, какие троцкистские организации. В общих чертах я СОКОЛЬНИКОВУ рассказал относительно того, что вредительская работа ведется в соответствующих направлениях. Сокольников в свою очередь мне рассказал относительно тех связей, которые он имел или получил, ну, он упомянул о группе ЗАКС<А>-ГЛАДНЕВА и ТИВЕЛЯ, одним словом, мы поделились о том, что у нас имеется. Тут же мы с СОКОЛЬНИКОВЫМ договорились, что нецелесообразно по чисто конспиративным соображениям, поскольку опасность провала очень велика, нецелесообразно устраивать какое-либо заседание этой четверки, а что мы попытаемся вести это дело так, что будем друг с другом поодиночке встречаться, поддерживать связь, взаимно информировать и координировать работу. Это была первая установка, которая тогда была принята и мною, и СОКОЛЬНИКОВЫМ и разделялась РАДЕКОМ и СЕРЕБРЯКОВЫМ.

Во время этого же разговора я как раз СОКОЛЬНИКОВА и спросил относительно этого лица, фамилию которого нельзя упоминать, что имел ли Сокольников с ним разговор, – что Сокольников и подтвердил, что действительно имел разговор.

В этом же разговоре, я помню, очень много внимания и Григорий Яковлевич, и я уделяли, так сказать, вопросу о расширении блока, что мы понимали, – и он понимал, и я понимал, – что силы довольно спутанные, что нужно расширяться. Право, сейчас не могу вспомнить, первый ли СОКОЛЬНИКОВ поставил, я ли поставил в этом разговоре вопрос о необходимости блока, так как СОКОЛЬНИКОВУ было известно, кажется, от КАМЕНЕВА, и мне было известно от КАМЕНЕВА о том, что основной центр имел прямые и непосредственные организационные связи с правыми. С другой стороны, у меня, как я уже говорил, имелся непосредственный контакт с БУХАРИНЫМ, который потом перешел к РАДЕКУ. РАДЕК его поддерживал.

Мы с СОКОЛЬНИКОВЫМ обсудили тогда вопрос и решили, что необходимо безусловно оформить как-то эти отношения с тем, чтобы работу по свержению правительства организовать вместе с правыми.

Мы тогда говорили, что обязательно необходимо встретиться с кем-нибудь из лидеров, т.е. с РЫКОВЫМ, ТОМСКИМ или БУХАРИНЫМ, причем так говорили обо всех троих, но в конце концов остановились на Томском, так как, по нашим сведениям, ТОМСКИЙ располагал наиболее многочисленным и организованным кадровым составом, наиболее был приспособлен именно для такой нелегальной организаторской работы.

СОКОЛЬНИКОВ взялся повстречаться с ТОМСКИМ и с ним увидеться, а я, со своей стороны, также сказал, что так как на длительную встречу мне трудно рассчитывать, так как я к нему не могу приехать, и он ко мне не может приехать, но где-нибудь на одном из заседаний, вероятно, удастся с ним встретиться, и я тоже с ним поговорю.

За это же время я имел встречу и с СЕРЕБРЯКОВЫМ. Точно так же и с СЕРЕБРЯКОВЫМ речь шла относительно усиления вредительской работы на транспорте и относительно усиления работы закавказской, которая должна была приобрести совершенно конкретный характер тогда.

С РАДЕКОМ, я повторяю, что мы встречались не раз в 1935 г. и разговаривали.

После этой первой встречи с СОКОЛЬНИКОВЫМ он имел встречу с ТОМСКИМ. Я имел тоже встречу с ТОМСКИМ. Это было у него, я сейчас не помню, когда; у меня была встреча, кроме того, в половине или конце ноября, и с СОКОЛЬНИКОВЫМ мы встретились вторично не то в конце ноября, не то в начале декабря 1935 г., где подытожили, вообще говоря, то, что есть. Он передал, что Томский выразил свое полное согласие на организационное вхождение в блок, и я, со своей стороны, рассказал СОКОЛЬНИКОВУ о том разговоре, который у меня с ТОМСКИМ по этому поводу был, причем ТОМСКИЙ в разговоре со мной сказал, что он вполне согласен с этим, считает абсолютно необходимым организовать террористическую работу и всякого рода иную, но что он должен посоветоваться со своими, так сказать, товарищами, с РЫКОВЫМ и БУХАРИНЫМ, что он, вообще говоря, и сделал и уже давал ответ от всех троих. Так что в этом направлении была тоже работа.

ВЫШИНСКИЙ: Кроме ТОМСКОГО велись разговоры с кем-нибудь из этой группы?

ПЯТАКОВ: У меня нет. РАДЕК имел связь с БУХАРИНЫМ. Я имел связь с БУХАРИНЫМ до 1934 г., т.е. до ухода его из Наркомата. Когда он был в Наркомате, то мне легко было с ним встречаться, а когда он перешел в “Известия”, то эта связь перешла к РАДЕКУ. Он с ним контрреволюционную связь поддерживал и продолжал ее.

ВЫШИНСКИЙ: А с РЫКОВЫМ была связь?

ПЯТАКОВ: У меня лично не было. {Была ли у кого другого} 

ВЫШИНСКИЙ: А о связи РАДЕКА с БУХАРИНЫМ от кого вам известно?

ПЯТАКОВ: От РАДЕКА.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, тут идет речь о расширении вашей организации?

ПЯТАКОВ: Да. Примерно к концу 1935 г., я думаю, что это было в начале декабря, РАДЕК получил обстоятельное письмо-инструкцию от ТРОЦКОГО, и этим были поставлены итоги, которые подвели нас вплотную к таким делам, которые трудно квалифицировать. ТРОЦКИЙ в этой директиве поставил два варианта о возможности прихода к власти: первый вариант – это возможность прихода до войны и второй вариант – во время войны. Первый вариант ТРОЦКИЙ представлял в результате, как он говорил, концентрирования террористического удара. Он имел в виду одновременное совершение террористических актов против ряда руководителей ВКП(б) <и> Советского государства и, конечно, в первую очередь против СТАЛИНА и ближайших его помощников, и что в результате замешательства возможно сначала соглашение, а потом переход к власти блока.

ВЫШИНСКИЙ: Это первый вариант.

ПЯТАКОВ: В этом первом варианте ТРОЦКИЙ подчеркивал, что он неизменно будет означать существенное коренное изменение в политике, поскольку это будет поддержано антисталинскими силами и, очевидно, тут придется как-то пойти навстречу. В какой мере, это не конкретизировалось, но во всяком случае направление такое было указано.

Второй вариант – который был с точки зрения ТРОЦКОГО более вероятным, – это военное поражение, что так как война неизбежна, и в самое ближайшее время, война прежде всего с Германией, а, возможно, с Японией, то, значит, речь идет о том, чтобы, как я уже говорил, путем соответствующего соглашения с правительствами этих стран добиться благоприятного отношения к приходу блока к власти, а значит, рядом уступок этим странам на заранее договоренных условиях получить соответствующую поддержку для того, чтобы удержаться у власти. Правда, ТРОЦКИЙ тут же тогда же в этой директиве писал относительного того, что тут могут быть противоречия, что надо будет и с англичанами, и с французами сконтрбалансировать, не знаю, насколько это серьезно, но это станет яснее из того разговора, который я имел с ТРОЦКИМ. Но так как здесь был очень остро поставлен вопрос о пораженчестве, о военном вредительстве, о нанесении чувствительных ударов в тылу и в армии во время войны, то, вообще говоря, у ТРОЦКОГО, у РАДЕКА и у меня это вызвало очень большее беспокойство, тем более, что нам казалось, что такая оценка ТРОЦКОГО на неизбежность поражения объясняется в значительной мере его оторванностью и незнанием конкретных условий, незнанием того, что здесь делается, так как он живет старыми отношениями, не знает, что из себя представляет Красная Армия, и что у него поэтому такие иллюзии. Вообще, эта вредительская позиция, как явно измен<ни>ческая позиция, она привела и меня, и РАДЕКА к необходимости того, чтобы попытаться встретиться с ТРОЦКИМ.

ВЫШИНСКИЙ: Тут надо кое-что уточнить. Следовательно, до вашей поездки за границу в Берлин в 1929 году было два письма, содержащих две установки Троцкого?

ПЯТАКОВ: По-моему, писем было больше.

ВЫШИНСКИЙ: Даже больше?

ПЯТАКОВ: Было коминтерновское письмо, где Троцкий говорил относительно единого фронта. Но это у меня из памяти вышло. РАДЕК подробно сможет рассказать. Затем было письмо в середине 1935 года и в середине 1934 года. Да, было еще раньше письмо, в 1933 году.

ВЫШИНСКИЙ. А в последний период?

ПЯТАКОВ. В последний период были эти два основных письма. 

ВЫШИНСКИЙ: И в обоих письмах были директивные установки? 

ПЯТАКОВ: Да, причем наиболее отчетливо и ясно эти установки были сформулированы в двух письмах, где совершенно отчетливо был показан путь отступления к капитализму в обоих случаях: и в случае поражения, и в случае прихода к власти во время войны, где очень остро была сформулирована пораженческая позиция, причем пораженческая позиция даже не в том смысле, как это занимали большевики в свое время, но пораженческая позиция в том, что мы должны содействовать поражению соответствующими вредительскими и подрывными мероприятиями.

МИНСКИЙ. Поражению средств Союза?

ПЯТАКОВ. Да.

МИНСКИЙ. Вы не припомните, были ли изложены условия, на которых обещана была агрессорам поддержка?

ПЯТАКОВ: Нет, по-моему, это было позже.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, в этих двух письмах ТРОЦКОГО к РАДЕКУ и Вам об этих условиях не говорилось?

ПЯТАКОВ: По-моему, тут была дана принципиальная установка насчет соглашения, но, насколько я представляю, было сообщение ТРОЦКОГО не в разговоре, а в письме к РАДЕКУ, которое он послал позже.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, это было третье письмо?

ПЯТАКОВ: Письмо было написано раньше, но передано было позже, а фактически оно было написано раньше.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, фактически дело обстоит так: три письма, причем третье письмо было получено здесь после вашего возвращения, хотя было написано до вашего возвращения?

ПЯТАКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: О двух письмах вы знаете из бесед с РАДЕКОМ? 

ПЯТАКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: РАДЕКА позвольте спросить. Подсудимый РАДЕК, мне важно от вас коротко получить отрицание или подтверждение того, что изложил ПЯТАКОВ о письмах. Были ли получены вами в этот период времени, в 1935 году или несколько раньше, от ТРОЦКОГО два письма или, может быть, больше?

РАДЕК: Одно письмо – в апреле 1934 года, второе – в декабре 1935 г.

ВЫШИНСКИЙ: Содержание и первого, и второго письма соответствует тому, что здесь говорил ПЯТАКОВ?

РАДЕК: В основах – да. Так как он писем не читал, то группировка фактов и кое-какие детали не соответствуют полностью тексту этих писем, а основная тенденция правильно передана.

ВЫШИНСКИЙ: В чем, по-вашему, заключалась эта основная тенденция или основное содержание?

РАДЕК: Основная тенденция первого и второго письма в известной мере отличается друг от друга. Первое было письмом, в котором, по существу, речь шла об ускорении войны как желательном условии прихода к власти троцкистов. Второе же письмо разрабатывало эти так называемых два варианта – прихода к власти во время мира и прихода к власти в случае войны.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, в первом письме ни о каких вариантах речь не шла?

РАДЕК: В первом письме социальные последствия тех уступок, которые Троцкий предлагал, не излагались. Если идти на сделку с Германией и Японией, то, конечно, для прекрасных глаз ТРОЦКОГО никакая сделка не совершится. Но программы уступок он в этом письме не излагал. Во втором письме эта сделка международная представляла, по существу, раму для картины той социально-экономической политики, которую он считал необходимой, составной частью такой сделки в приходе к власти троцкистов.

ВЫШИНСКИЙ: В чем это заключалось?

РАДЕК: Если спросить о формуле, то это было возвращение к капитализму, реставрация капитализма. Это было завуалировано двумя этапами. Первый вариант усиливал капиталистические элементы, соглашаясь на передачу в форме концессий значительных экономических объектов и немцам, и японцам, на обязательства по отношению к Германии покупки определенной части советского импорта в Германии, о поставке сырья, продовольствия, жиров ниже мировых цен. Внутренние последствия этого для него самого были ясны. Вокруг немецко-японских концессионеров сосредоточиваются интересы частного капитала в России. Кроме того, вся эта политика была связана с программой восстановления индивидуального сектора, если не во всем сельском хозяйстве, то в значительной части сельского хозяйства. Но если в первом варианте дело шло о восстановлении значительных капиталистических элементов, то во втором – охват одновременно контрибуций и их последствия, передача немцам в случае их требований тех заводов, которые будут специально ценны для их хозяйства.

Так как он в том же самом письме отдавал себе уже полностью отчет, что это есть возрождение частной торговли в больших размерах, то количественное соотношение этих факторов давало уже картину возвращения к капитализму, при котором оставались остатки социалистического хозяйства, которые бы тогда стали просто государственно-капиталистическими элементами.

Вот разница одного и другого письма. Во-первых, в первом письме не было социальной программы, она есть во втором. Во-вторых, в первом, оно было короткое, нервное письмо на ускорение войны, а второе письмо уже больше сбалансировано, с оценкой международного положения, где рассматривалась тактика на случай войны и тактика для недопущения войны в случае прихода к власти блока перед войной. Значит, если первое письмо надо рассматривать как толчок для пораженческой тактики, то второе письмо было письмо с полной разработанной программой, поэтому оно и отличается по своему объему. Первое письмо было 2-3 странички, а второе – 8 страничек на английской тонкой бумаге, подробное письмо.

ВЫШИНСКИЙ: В основном, то, что передал ПЯТАКОВ, совпадает с тем, что говорите и вы?

РАДЕК: В основном совпадает. Я должен сказать, что третье письмо, в котором якобы условия, переданные устно ПЯТАКОВУ, были зафиксированы, такого письма не было, тут ПЯТАКОВ ошибается. После его возвращения пришло сразу два письма, но они касались именно вредительства и положения в международном рабочем движении. Эти письма были ответом на мой запрос, посланный осенью 1934 года, но, видно, при пересылке они лежали в Лондоне и пришли с опозданием – в январе. Самого заключения предварительного договора с ТРОЦКИМ, его содержания, письменного документа у меня не было, и я узнал об этом из того, что говорил ПЯТАКОВ, но так как ПЯТАКОВ был под свежим впечатлением разговора, и так как я его допрашивал с пристрастием, под углом зрения моей оценки международного положения, то мне удалось от него добыть значительно больше, чем он помнит.

ВЫШИНСКИЙ: Это вы сможете дополнить своими объяснениями. Значит, сейчас мне важно было услышать с вашей стороны, что вы могли сказать по поводу ссылки ПЯТАКОВА на ваш рассказ о содержании письма, полученного от Троцкого.

РАДЕК: В основном я полностью подтверждаю.

ВЫШИНСКИЙ: Установка на поражение и т.д.?

РАДЕК: Да.

ВЫШИНСКИЙ: В этом втором письме, которое было названо развернутой программой пораженчества, было ли что-нибудь об условиях, которым должна была удовлетворять пришедшая к власти группа параллельного центра в пользу иностранных государств?

РАДЕК: Вся программа была направлена на это. Он не писал, как о каком-то подготовленном соглашении, но писал об условиях, на которых соглашение считает возможным.

ВЫШИНСКИЙ: Самих условий он не излагал?

РАДЕК: Излагал.

ВЫШИНСКИЙ: Конкретно говорил о территориальных уступках?

РАДЕК: Было сказано, что, вероятно, это будет необходимо.

ВЫШИНСКИЙ: Что – это?

РАДЕК: Вероятно, необходимы будут территориальные уступки.

ВЫШИНСКИЙ: Какие?

РАДЕК: Отдельно говорил по отношению к Германии об Украине. 

ВЫШИНСКИЙ: Что это значит – по отношению Германии об Украине?

РАДЕК: Значит, если мириться с немцами, надо идти в той или другой форме на удовлетворение, на экспансию.

ВЫШИНСКИЙ: Отдать Украину?

РАДЕК: Так как он слово “отдать” не употреблял, но пытался замаскировать.

ВЫШИНСКИЙ: Вы как понимали?

РАДЕК: Когда мы читали, мы не имели сомнений в этом, как это будет называться – гетманской Украиной или иначе, что дело идет об этом. Что касается Японии, то он говорил об уступке Приамурья и Приморья. Размеры и так дальше точно не фиксировал, он не подписывал договор в этом письме, но для нас было ясно, что эту возможность он считает необходимостью.

ВЫШИНСКИЙ: Это было во втором письме?

РАДЕК: Да, в декабре 1935 года.

ВЫШИНСКИЙ: Там, где излагались оба варианта?

РАДЕК: Да, говорилось об обоих вариантах – территориальные уступки и приход к власти на основе поражения.

ВЫШИНСКИЙ: Это тоже сообщил ПЯТАКОВ?

РАДЕК: Да.

ВЫШИНСКИЙ: К РАДЕКУ вопросов больше нет, позвольте один вопрос к СОКОЛЬНИКОВУ. Обвиняемый СОКОЛЬНИКОВ, один короткий вопрос, вы подтверждаете показания ПЯТАКОВА в той части, которая касается разговора с лицом, о котором шла речь, и имя которого Председатель просил не называть?

СОКОЛЬНИКОВ: Да, подтверждаю. 

ВЫШИНСКИЙ: И содержание этого письма подтверждаете?

СОКОЛЬНИКОВ: Да, правильно.

ВЫШИНСКИЙ: Я в такой форме ставлю вопрос о проверке показаний ПЯТАКОВА, а по существу Сокольников будет давать свои объяснения после.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Объявляю перерыв на 20 минут.

* * * 

КОМЕНДАНТ СУДА: Прошу встать, суд идет. (Все встают).

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Прошу сесть.

(Обращаясь к прокурору) У вас есть еще вопросы?

ВЫШИНСКИЙ: Да. Расскажите, при каких обстоятельствах Вы выехали за границу, какой был официальный повод для поездки и что у вас произошло там уже неофициально?

ПЯТАКОВ: Я уже показывал, что в конце 1935 года в разговоре моем с РАДЕКОМ встал вопрос о совершенной необходимости тем или иным способом встретиться с ТРОЦКИМ. Тогда еще не ясно было ни ему, ни мне, как это сделать, и мы решили, что как он, так и я, мы будем искать соответствующей возможности, потому что целый ряд крупнейших и острейших вопросов, которые вызывали у нас, мягко выражаясь, недоумение, они требовали разъяснения со стороны автора этих директив, т.е. ТРОЦКОГО. Так как в этом году я имел служебную командировку в Берлин на несколько дней, то я условился, что я постараюсь с ТРОЦКИМ встретиться, и тогда же РАДЕК рекомендовал мне в Берлине обратиться к Дмитрию БУХАРЦЕВУ, который имеет связь с Троцким, с тем чтобы он помог мне эту встречу организовать. Я выехал в Берлин и встретился, по-моему, на следующий день с БУХАРЦЕВЫМ.

ВЫШИНСКИЙ: Когда это было приблизительно?

ПЯТАКОВ: Это было около 10 декабря, в первой половине декабря. В тот же день или на другой день я в Торгпредстве встретил БУХАРЦЕВА, который, улучив момент, когда никого других не было, со своей стороны мне передал, – тут произошла такая встреча живая, – что он узнал о моем приезде за несколько дней до того, как я приеду, дней за 7 об этом в Берлине было известно и в Торгпредстве, <и> в Посольстве, что я должен приехать, и сообщил об этом ТРОЦКОМУ, и по этому поводу он ждет от ТРОЦКОГО извещения. Я, со своей стороны, сказал, что я как раз хотел по рекомендации РАДЕКА обратиться к нему, к БУХАРЦЕВУ, с тем чтобы он помог мне организовать эту встречу. БУХАРЦЕВ сказал, что подождем ответа, по всей вероятности, из ответа будет видно. Действительно, на следующий день ТРОЦКИЙ прислал своего посланца, с которым меня БУХАРЦЕВ и свел. Причем свел он меня с ним в парке. Есть такой в Берлине парк Тиргартен; я не хотел встречаться с ним на квартире или в каком-либо другом месте, в кафе, а мы встретились с ним в одной из аллей парка, буквально на пару минут. Он мне предъявил маленькую записочку от ТРОЦКОГО, в которой было написано несколько слов: “Ю.Л., подателю этой записки можно вполне доверять”. Слово “вполне” было подчеркнуто, и из этого я понял, что это человек, который приехал от ТРОЦКОГО, он является доверенным лицом. Фамилии этого человека я не знаю, назвался он, я сейчас не могу точно сказать, не то Генрихом, не то Густавом, как будто бы Густав, вроде клички что ли, или Генрих, что вот он имеет поручение от Льва Давидовича устроить мне встречу, переезд к Троцкому, так как Троцкий настоятельно требует разговора со мной.

Как впоследствии выяснилось, что особая настойчивость была вызвана особенно последним письмом Радека, которое было Троцкому послано.

Он мне задал вопрос, готов ли я лететь на аэроплане. Я сказал, что готов, хотя понимаю всю рискованность такой операции, но поскольку с Радеком у нас такой разговор был и, вообще говоря, вопросы стояли чрезвычайной серьезности и остроты, я полагал, что лучше пойти на то, чтобы рискнуть полететь и встретиться с ТРОЦКИМ, чем отказаться от этого риска и остаться в состоянии того недоумения, в котором мы находились раньше. Одним словом, я решил, хотя, повторяю, для меня это было связано с очень большим риском и провала, и разоблачения, и всего чего хотите, но тем не менее я решился на эту поездку. На следующее утро…

ВЫШИНСКИЙ: На этом у вас беседа с ним кончилась? 

ПЯТАКОВ: Он тогда же сказал: на следующее утро встретимся с вами на Темпельгофском аэродроме.

ВЫШИНСКИЙ: И это все?

ПЯТАКОВ: На этой встрече все.

ВЫШИНСКИЙ: Вы кому-нибудь говорили в Берлине об этой встрече?

ПЯТАКОВ: Абсолютно, конечно, никому.

ВЫШИНСКИЙ: А БУХАРЦЕВ был в курсе?

ПЯТАКОВ: БУХАРЦЕВ был при этом. Это было в присутствии БУХАРЦЕВА. Самый разговор едва ли он весь слышал, но он нас свел.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, в Тиргартене вы были вместе с БУХАРЦЕВЫМ?

ПЯТАКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И там же вместе с БУХАРЦЕВЫМ встретились с этим лицом?

ПЯТАКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Кто раньше пришел и кто позже?

ПЯТАКОВ: Мы пришли с БУХАРЦЕВЫМ вместе, и он нас ждал. 

ВЫШИНСКИЙ: Этот разговор продолжался недолго?

ПЯТАКОВ: Минуты полторы-две, не больше.

ВЫШИНСКИЙ: На следующий день что произошло?

ПЯТАКОВ: На следующий день рано утром я явился на Темпельгофский аэродром. Я этот аэродром знал и не раз с этого аэродрома летал. Я явился прямо к входу, он перед входом стоял и повел меня, предварительно он показал паспорт, который был для меня приготовлен. Паспорт был немецкий. Я заглянул в этот паспорт, но фамилию не запомнил. Все таможенные формальности он сам выполнял, так что мне приходилось только расписываться.

Одним словом, всю технику он взял на себя, я в это дело совершенно не вмешивался, поскольку он имел такое прямое поручение от Троцкого и имел какие-то возможности для этого, а какие, опять-таки точно не знаю.

Сели в самолет и полетели, нигде не садились, и в 3 часа примерно спустились на аэродром. Там опять-таки я вместе с ним был вдвоем, больше никого в самолете не было, только мы двое и были. Самолёт пассажирский. Прилетели туда, пришли к аэродрому. Там была машина, автомобиль, по-видимому, наемный, правда, я не рассмотрел, но по внешнему виду судя. Сели мы в этот автомобиль и поехали, причем поехали не в самый город Ос<ло>, который я вообще знаю, но в какую-то загородную местность. Автомобиль был закрыт, так что дорогу я, по которой я ехал, я себе не представляю. Приехали мы в дачную местность. Ехали мы, вероятно, минут 30, что-нибудь в таком роде. Вышли, зашли в такой домик, неплохо обставленный, и там я увидел ТРОЦКОГО, которого не видел уже с 1928 г. Здесь состоялся мой разговор с ТРОЦКИМ, который потом мною был передан, по-моему, РАДЕКУ и СОКОЛЬНИКОВУ.

ВЫШИНСКИЙ: При этом разговоре кто-нибудь присутствовал?

ПЯТАКОВ: Абсолютно никто, так как было обставлено чрезвычайно конспиративно и с его, и с моей стороны, даже человек, который меня привел до дверей, сюда не входил. Там я с ТРОЦКИМ разговаривал с глазу на глаз.

ВЫШИНСКИЙ: Сколько времени продолжалась ваша беседа?

ПЯТАКОВ: Около двух часов.

ВЫШИНСКИЙ: Расскажите, о чем вы беседовали.

ПЯТАКОВ: Разговор начался, прежде всего, с моей информации. Я рассказывал относительно того, что троцкистско-зиновьевским центром уже сделано, в общих чертах, правда, без подробностей, т.к., я считал, по конспиративным соображениям мне необходимо нужно было вернуться в тот же день в Берлин. Я сжимал беседу и давал общую форму о положении дел в СССР. К этому времени ТРОЦКИЙ уже получил письмо РАДЕКА, и он был особенно возбужден. Все время во время беседы прерывал, бросал всякие ехидные словечки и реплики насчет перерождения, примиренчества, непонимания обстановки, вроде: “живете по старинке” и всякие такие бросал колкие слова, проявляя явные признаки недовольства. Когда дело дошло до вредительства, то он разразился тут целой филиппикой, бросая колкости вроде того, что не можете оторваться от сталинской пуповины, что вы принимаете сталинское строительство за социалистическое, одним словом, всякие такие слова были произнесены. Тут же очень резко, я бы сказал, пожалуй, впервые он так отчетливо и ясно сформулировал свою позицию относительно вредительства, давая сравнительно краткие указания, пояснения. В общем, развернул пояснение своей позиции. Вкратце, если передать, что он говорил, – это что мы не понимаем того обстоятельства, что вредительство, которого он требует… Да, я забыл сказать, что в этом разговоре я ему сказал, что его сторонники в СССР его вредительство воспринимают очень трудно и скупо, и что у меня и РАДЕКА имеются известные сомнения. Поэтому он и разразился соответствующими словами. И вот потом он давал обоснование и, вообще говоря, совершенно ясно сказал, что социализм в одной стране построить нельзя, что речь идет о совершенно неизбежном крахе Сталинского государства. Здесь я должен сделать оговорку. Как я и в следственном материале говорил, ТРОЦКИЙ никогда не произносит: “советское государство”, он всегда говорит: “Сталинское государство”. Так вот, что речь идет о неизбежном крахе Сталинского государства, что Сталинское государство неизбежно должно прийти к краху – с одной стороны, под бременем непосильной индустриализации и коллективизации, что влечет за собой колоссальные растраты производительных сил и бремя для широких масс, что это совершенно искусственное насаждение. А с другой стороны, в то же время капитализм от рамок кризиса оправляется, начинает крепнуть, и ясно, что дальше терпеть долго дальнейшее усиление, в особенности военной промышленности и обороноспособности Сталинского государства, он не может, что военные столкновения неизбежны, и что ежели мы будем относиться к этому пассивно, то в руинах Сталинского государства погибнут и все троцкистские камни, что именно поэтому он считает, что вредительский метод является не просто одним из приемов борьбы, скажем, острых приемов, которые можно было бы применить, а можно было бы и не применять, а это есть совершенно неизбежная вещь, вытекающая из самой сущности его позиции.

Конечно, говорил ТРОЦКИЙ, если говорить с точки зрения общего развития, речь идет вовсе не о том, будет или не будет построен тот или иной завод, будет или не будет существовать тот или иной колхоз. Наоборот, надо сказать, что строительство лишнего завода, полезного завода, – есть факт сам по себе положительный. Речь идет о том, какую позицию троцкистские кадры должны в этом занять: будут ли они связывать свою судьбу с судьбой Сталинского государства или будут противостоять и организовываться для других задач, – для свержения правительства, подготавливая приход к власти другого правительства, – троцкистского правительства. И тут он (за что купил, за то и продал) привел такую аналогию, которую я приводил на следствии.

Вот смотрите, в свое время мы – социал-демократы, и Струве, и Туган-Барановский, – считали развитие капитализма в свое время прогрессивным явлением, положительным фактом. Но есть разница между позицией Струве и Туган-Барановского, которые делали из этого разные выводы. Струве звал на службу социал-демократии, но другое дело наше, у нас иные задачи. И вот мы и должны идти на службу Сталинскому государству <не> с тем, чтобы помогать строить государство, а идти с тем, чтобы стать могильщиками Сталинского государства, – в этом наша задача и состоит. Далее, он говорил, что мы до сих пор, многие из нас, до настоящего времени находимся в состоянии иллюзии, что будто бы возможны какие-то массовые методы, что организация масс, т.е. это старое традиционное социал-демократическое представление, от которого я давно отказался. Надо понять, что речь идет не об организации массовой борьбы, которая невозможна и невозможна прежде всего потому, что рабочие массы, крестьянские массы в основном находятся сейчас под гипнозом огромного строительства, которое идет в стране, строительства, которое воспринимается ими ложно как социалистическое строительство, потому что оно воспринимается именно так, и поэтому всякая попытка наша в этом направлении означала бы полную безнадежность в смысле организации какого-нибудь массового движения, а, с другой стороны, очень быстро привела бы к полному провалу, к ликвидации тех сравнительно немногочисленных троцкистских кадров, которые сейчас в стране имеются. Поэтому речь идет о другом – речь идет в полном смысле этого слова о государственном перевороте со всеми вытекающими отсюда последствиями и в области тактики, и в области приемов борьбы. Разумеется, став на эту позицию, мы не можем отказаться от тех приемов, которые вытекают, как он раньше говорил, из его оценки общего положения, общих установок, и которые наиболее эффективно должны позволить разрешить этот вопрос, т.е. свержение методами государственного переворота существующего правительства и установление другого правительства. Он неоднократно возвращался к этой теме. Я неизбежно передаю только существо разговора; мне очень трудно сейчас стенографически точно его передать. Он неоднократно возвращался к тому, что вы медлите, что нам не даны большие сроки, что речь идет о сравнительно коротких сроках, что если мы эти сроки прозеваем, упустим, то речь пойдет о полной ликвидации троцкизма в стране – с одной стороны, а с другой стороны – об уродливом существовании, как он говорил, сталинского государства в течение десятилетий, опирающегося на известные хозяйственные достижения и на новые молодые кадры в особенности, которые выросли и воспитаны в понимании того, что это государство есть само собою разумевшееся, что это есть социалистическое советское государство, – о другом они и не думали и себе не представляют, – вот, мол, наша задача – противопоставить этому государству себя. Вот это – философия.

ВЫШИНСКИЙ: А практическая часть?

ПЯТАКОВ: Одно и другое очень тесно связано. Он тут опять сказал, что в особенности надо иметь в виду короткие сроки по той простой причине, что война, по его мнению, на носу, что ему очень хорошо известно, что вопрос измеряется не пятилетием, а коротким сроком; он мне прямо тогда сказал, что речь идет о 37-м годе. А, как тут видно из последующего моего изложения, очевидно, информация эта была не собственным его изобретением. И вот в этом отношении эти вредительские диверсионные кадры надо готовить не вообще, чтобы провести демаркационную линию между сталинским государством и троцкистской организацией с тем, чтобы в случае чего можно было сказать, что мы не есть сталинское государство, – это есть одна задача; а другая задача – более практическая – подготовка кадров на случай войны, т.е. подготовка диверсантов и разрушителей, помощников фашистского наступления на Советский Союз.

ВЫШИНСКИЙ: Это – практическая часть?

ПЯТАКОВ: Собственно, они обе практические, только вторая часть – она более подлая.

Я не буду тут излагать мои с ним перепалки, отдельные стычки, столкновения, они не могут непосредственно интересовать. Споры мои с ним тоже не имеют особого интереса. Существо дела. Вот тут он опять развил [5] те два варианта, о которых показывал РАДЕК. Но он здесь более конкретно мне говорил и более откровенно, постольку поскольку это не в письменном документе, а в устной передаче, что он, по всей вероятности, именно исходя из этого, сказал мне более откровенно, предупредив, однако, что то, что он скажет, он не считает целесообразным и возможным не только предавать гласности, но и сообщать более или менее широким кадрам троцкистов, что в эту его установку можно посвятить только самый ограниченный, узкий круг лиц. Да, собственно говоря, это и понятно, потому что, как это будет явствовать из последующего моего изложения, речь шла о прямой государственной измене в неприкрытом виде.

ВЫШИНСКИЙ: В чем это выразилось?

ПЯТАКОВ: Я к этому и перехожу. Кто знает ТРОЦКОГО, тот знает, что он всегда любит сказать какую-нибудь такую фразу, закруглить. Он сказал: вы помните наш спор относительно невозможности построения социализма в одной стране, что совершенно ясно, что в этих спорах не СТАЛИН, а мы были правы, потому что то, что сейчас происходит, конечно, никакого отношения к социализму не имеет в СССР. А что касается международной обстановки, то речь идет в значительной мере о ликвидации революционного движения пролетарского и о торжестве фашизма, что сейчас реальными силами, если мы имеем намерение прийти к власти, реальными силами в международной обстановке являются в первую очередь фашисты, и с этими силами нам надо так или иначе в той или иной форме установить связь, поддерживать ее и обеспечить себе благоприятное отношение на случай прихода к власти как без войны, так и в особенности, говорил он, так как он считал все время, что наиболее вероятный вариант это есть военный вариант, в особенности в случае поражения СССР, а это поражение он считал неизбежным. Тут он мне рассказал, что ему известно о тех разговорах, которые РАДЕК и СОКОЛЬНИКОВ вели. Он был недоволен, что недостаточную активность здесь проявили оба, чересчур осторожничали, он мне рассказал, что он специально предпринял. 

ВЫШИНСКИЙ: Виноват. Вы говорите о тех разговорах с кем, не называя учреждений и лиц, вел которые все время РАДЕК, чтобы было ясно.

ПЯТАКОВ: Я упоминал о разговоре, который РАДЕК и СОКОЛЬНИКОВ вели с лицами, называть которых запретил гр<аждани>н Председатель.

ВЫШИНСКИЙ: Об этих разговорах?

ПЯТАКОВ: Да. Со своей стороны, ТРОЦКИЙ мне сказал, что, конечно, вы там слишком много обсуждаете всякие международные вопросы, собственно говоря, вы бы занялись делами, которые у вас идут плохо, т.е. имел ввиду террористическую, вредительскую, диверсионную деятельность, а уже что касается международных дел, то я в этом отношении побольше вас и понимаю, и сделаю, и рассказал мне… не знаю, я не могу поручиться, что он все рассказал, что сделал, но могу рассказать то, что им было мне рассказано.

ВЫШИНСКИЙ: Он говорил о том, что вы много разговариваете и обсуждаете вместо того, чтобы заняться практической диверсионной вредительской работой?

ПЯТАКОВ: И террористической…

ВЫШИНСКИЙ: Значит, специально еще раз: шла речь о том, чтобы заняться этой деятельностью, в каких формах, словах, выражениях?

ПЯТАКОВ: Специально это не обсуждалось, но эта беседа была наполнена всякого рода выражениями величайшего неудовольствия, с произнесением всякого рода словечек и подковырок о том, что в этом направлении в отношении практической вредительской, диверсионной и террористической деятельности мы мало сделали, это говорилось в ответ на мою информацию о том, что у нас делается.

ВЫШИНСКИЙ: Говоря о том, что мало сделано, о чем он говорил еще?

ПЯТАКОВ: В связи с международным вопросом он особенно остро ставил вопрос о подготовке диверсионных кадров, а для этого, он сказал, что их нужно готовить делами, а не словами, подготовка кадров на случай военного столкновения для того, чтобы содействовать поражению Советского Союза во время войны.

ВЫШИНСКИЙ: Об этом прямо говорилось?

ПЯТАКОВ: Да, в этой связи он особенно подчеркивал сущность вредительской диверсионной работы. Это не является каким-то случайным элементом, а необходимой составной частью всех его установок, всей его политики.

Он упрекал нас в том, что мы ставим вопросы о международном и делаем недостаточно энергично то, чем мы должны заниматься – диверсионной, вредительской и террористической работой. Сказал, что он договорился совершенно определенно с фашистским немецким правительством и с японским правительством относительно благоприятного отношения на случай прихода троцкистско-зиновьевского блока к власти. Причем, тут же оговорился, что, само собой разумеется, это благоприятное отношение является не плодом какой-то особой любви этих правительств к троцкистско-зиновьевскому блоку, а просто исходит из реальных интересов фашистских правительств и того, что мы им обещали сделать в случае прихода к власти.

ВЫШИНСКИЙ: Что же обещали?

ПЯТАКОВ: Тут я должен сделать сначала одно пояснение, и тут он снова сказал, что и под этим углом зрения, под углом зрения тех переговоров, которые я веду, и соглашений, которых я уже достиг, чрезвычайно важно усилить активную деятельность диверсионную, вредительскую, террористическую для того, чтобы эти иностранные правительства видели, что они имеют перед собой не просто человека, который от своего собственного имени говорит, а имеют перед собой конкретную, реальную силу. Тут он мне сказал, что он вел довольно длительные переговоры с немецким правительством, персонально он назвал… Он переговоры вел не с Правительством, а с заместителем председателя Национал-социалистской партии – ГЕССОМ, персонально с ним, и с ГЕССОМ договорились на определенных условиях. Я, правда, не могу сказать, что договорились, есть ли какой-то договор, подписанный, или есть договоренность, но Троцкий мне это излагал как существующее соглашение, которое, правда, подлежит еще оформлению через некоторых других лиц, о которых я буду говорить на закрытом судебном заседании.

К чему, собственно говоря, сводится это соглашение, если кратко сформулировать? Первое, это то, что фашисты немецкие обещают троцкистско-зиновьевскому блоку благоприятное отношение и поддержку в случае прихода к власти как в военное время, так и до войны, если это удастся, но за это получают нижеследующую компенсацию:

1) Общее благоприятное отношение к германским интересам, к германскому правительству во всех вопросах в отношении международной политики.

2) Известные территориальные уступки, которые нужно будет сделать, причем эти территориальные уступки конкретизировались. В частности, речь шла о такой завуалированной форме территориальных уступок, которая именовалась “непротиводействие украинским национально-буржуазным силам в случае их самоопределения”.

ВЫШИНСКИЙ: Что это означает?

ПЯТАКОВ: Это в завуалированной форме означает то, что назвал РАДЕК здесь, что если немцы посадят свое украинское правительство в той или иной форме, причем они будут править не через своего немецкого генерал-губернатора, а, может быть, это будет гетман, но, во всяком случае, немцы самоопределят Украину, и троцкистско-зиновьевский блок этому противодействовать не будет. Это одна из существеннейших территориальных уступок, мягко выражаясь, а, по существу, это начало расчленения СССР, о котором шла речь.

Затем, следующий пункт соглашения был относительно обеспечения немецкой промышленности, в особенности немецкого капитала, необходимым экономическим дополнением на территории СССР. Это означает, что в той или иной форме немецкий капитал получает возможность эксплуатации необходимых ему сырьевых ресурсов, в первую очередь, тех, которыми германское хозяйство не обладает, и в особенности, постольку поскольку сейчас Германия находится в чрезвычайно критическом положении по части расчетного баланса (недостаток золота), то речь шла относительно эксплуатации золотых рудников, речь шла относительно нефти, относительно марганца, относительно леса, относительно апатитов и т.д. Не исключалось также – это, правда, не конкретизировалось, – не исключалось, что в той или иной форме, в том или ином крупном предприятии будут смешанные участки, так сказать, государственные и немецкие с тем, чтобы какое-то деловое участие допустить.

Одним словом, принципиально было решено между ТРОЦКИМ и ГЕССОМ, что немецкий капитал будет допущен и получит такое необходимое экономическое дополнение, но что конкретные формы этого участия, очевидно, будут разрабатываться дополнительно.

Последний пункт, который я помню, это концессии, как будто так.

ВЫШИНСКИЙ: А насчет диверсионных актов на случай войны?

ПЯТАКОВ: Это последний пункт, это я помню хорошо. И, наконец, самый тяжелый пункт, который, вообще говоря, уже нашу физиономию показывает во всем ее неприкрытом и неприкрашенном виде, он тоже был при этом соглашении между ТРОЦКИМ и ГЕССОМ сформулирован. Я, правда, сейчас не берусь утверждать, что он входил в концепцию общего соглашения между ГЕССОМ и ТРОЦКИМ, о котором я показывал выше, это было отдельное специальное соглашение, но в общую концепцию соглашения это входило, а именно, что постольку поскольку между ГЕССОМ и ТРОЦКИМ обсуждались вопросы и войны и военного переворота, прихода к власти, т.е. поражения СССР, – то ГЕСС, конечно, поставил совершенно естественно вопрос: что же, вы там ведете борьбу, а мы в данном случае представляем из себя значительно более организованную и лучше вооруженную силу. Так что, ясное дело, что раз договариваемся, то договариваемся. Значит, в случае военного нападения надо координировать силы троцкистской организации подрывные, которые будут действовать внутри страны, с теми внешними силами, которые будут действовать под руководством германского фашизма.

Я, может быть, это сейчас резче формулирую, чем это говорил ТРОЦКИЙ, несколько вуалируя, или, так сказать, прикрывая все эти пакости, но во всяком случае совершенно отчетливо и он, и я поняли, что именно об этом идет речь, что в конце концов диверсионная вредительская работа, которая ведется троцкистско-зиновьевской организацией в СССР, она должна вестись по увязаниям ТРОЦКОГО, по указаниям, которые должны согласовываться с немецким генеральным штабом. И, я думаю, отсюда все остальное совершенно ясно и понятно.

Дальше я, гр<ажданин>н прокурор, нахожусь в некотором большом затруднении, или – гр<ажданин>н председатель. Мне тут запретили некоторые вещи говорить, так что, может быть, разрешите мне эту часть пропустить.

ВЫШИНСКИЙ: То, что вам кажется затруднительным говорить в открытом заседании, отнесите к закрытому.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Нельзя говорить в открытом заседании относительно того, что связано с представителями иностранных учреждений. Если вы желаете давать показания более распространенно, можно это заслушать на закрытом заседании, которое, очевидно, будет в конце судебной сессии. Я международной политикой не занимаюсь, но я все-таки разбираюсь в том, какие вопросы полагается заслушивать в открытом заседании, а какие на закрытом. 

ПЯТАКОВ: Слушаюсь. Тогда мне по существу почти ничего не остается добавить. Остальное все придется отнести к закрытому заседанию.

ВЫШИНСКИЙ: Был ли у вас с ТРОЦКИМ разговор о средствах, которыми вообще можно пользоваться и которыми не следует пользоваться?

ПЯТАКОВ: Собственно говоря, весь разговор об этом шел, потому что я и от своего имени, и от имени РАДЕКА, и от имени тех товарищей, с которыми приходилось разговаривать, высказывал ТРОЦКОМУ некоторые свои сомнения, недоумения, возражения и все это, но что он меня за все это разделал под орех и все время всяческими аргументами (может быть, я не всю аргументацию привожу, но это и не есть важно) старался доказать, что именно эти средства, которые он требует проводить, являются единственно правильными, единственно вытекающими из установки государственного переворота, которая сейчас им принята и нами должна проводится.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, не нужно церемонится в выборе средств?

ПЯТАКОВ: Никоим образом. То, что я должен добавить, что можно в открытом заседании сказать, что к концу вышел разговор такой, что с помощью тех или иных сил внешних троцкистско-зиновьевский блок приходит к власти, скажем, сажают нас. Ну, спрашивается, эти уступки, которые мы наметили, плюс ряд других, которые мы тоже намечали, плюс необходимость к этому известного замирания тех сил, которые мы будем мобилизовать на борьбу со СТАЛИНЫМ, т.е. сил враждебных. Речь идет и о враждебных частях, о кулачестве. Придется и в этом отношении по внутренним соображениям делать существенное отступление, не говоря о том, что внешние уступки, РАДЕК правильно говорил о соответствующих отступлениях в городе и в деревне вроде допущения торговли и проч<его>. То есть, попросту говоря, ТРОЦКИЙ поставил вопрос так, что речь идет об очень серьезном отступлении, он так и сказал, что вы с РАДЕКОМ находитесь во власти старых идей 1925-26 г.г. и не представляете себе, что, по сути дела, приход к власти будет означать, что мы должны сильно отступить по направлению к капитализму. В этой связи он на протяжении пяти лет, начиная с 1930 г. и кончая декабрем 1935 г.[6], систематически возвращается к этому. Он говорил, что вы дискуссируете относительно того, до какого предела можно идти с правыми. Он говорил, что, по сути дела, у нас программа одна, и само собой разумеется, что поскольку правые приняли диверсионно-вредительское, они принимают это и считают, что надо отступить к капитализму, и я считаю, что это нужно. Ясное дело, что нужно договориться. Речь идет о гораздо более близком объединении, конечно, может быть, это не сразу и произойдет. Причем, он выразил очень большое удовлетворение, когда я рассказал о разговоре СОКОЛЬНИКОВА с ТОМСКИМ и о своем разговоре с ТОМСКИМ, а также о том, какой контакт у меня и у РАДЕКА. Он сказал, что это не только тактическое мероприятие, т.е. объединение к борьбе против одного и того же неприятеля, но и объединение, имеющее известное принципиальное объединение общности, т.е. программу реставрации капитализма. Вот, собственно говоря, по существу, на этом разговор наш и кончился. Я не излагаю, конечно, всех своих возражений ТРОЦКОМУ, которые я приводил, они не имеют существенного значения, но, по крайней мере, позиция ТРОЦКОГО была им развернута достаточно отчетливо и ясно, и я вот с этой позицией вернулся. В тот же день я вместе с сопровождавшим Генрихом сел в тот же самый самолет и вернулся в Берлин.

ВЫШИНСКИЙ: Как вы реагировали на все то, что сообщал ТРОЦКИЙ? 

ПЯТАКОВ: С ТРОЦКИМ, конечно, были споры…

ВЫШИНСКИЙ: В процессе разговора были всякого рода споры, но кончили вы на чем?

ПЯТАКОВ. Как вам сказать. Мне очень трудно на суде говорить об этом. Я не хотел бы…

ВЫШИНСКИЙ: Что нового вам сказал ТРОЦКИЙ по сравнению с тем, что было вам сказано раньше и чем вы руководствовались в своей преступной деятельности?

ПЯТАКОВ: Новое, если хотите, было сформулировано в достаточной мере отчетливо, что троцкистская организация, по существу, превращается в придаток фашизма. 

ВЫШИНСКИЙ: Это вы только тогда узнали?

ПЯТАКОВ: Для меня стало это ясным только тогда.

ВЫШИНСКИЙ: Но вам стало ясно, что все то, что вы делаете, есть тягчайшее государственное преступление?

ПЯТАКОВ: В том разговоре это мне не было ясно.

ВЫШИНСКИЙ: В 1931 году, когда вы получаете установку на террор, – это тягчайшее государственное преступление?

ПЯТАКОВ: Да, конечно.

ВЫШИНСКИЙ: В 1932 году подтверждается эта установка, и вы берете на себя выполнить эту задачу. Это тягчайшее государственное преступление?

ПЯТАКОВ: Точно так же.

ВЫШИНСКИЙ: То есть?

ПЯТАКОВ: Также тягчайшее государственное преступление, ясно.

ВЫШИНСКИЙ: Вам дают установку через РАДЕКА или непосредственно на вредительство?

ПЯТАКОВ: Дают.

ВЫШИНСКИЙ: Вы их принимаете.

ПЯТАКОВ. Да.

ВЫШИНСКИЙ. Как вы их квалифицируете?

ПЯТАКОВ: Точно так же.

ВЫШИНСКИЙ: То есть?

ПЯТАКОВ: Тягчайшее государственное преступление.

ВЫШИНСКИЙ: Вы получаете установку на диверсию?

ПЯТАКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Как вы их квалифицируете?

ПЯТАКОВ: Точно так же.

ВЫШИНСКИЙ: Вам дается установка на пораженчество?

ПЯТАКОВ. Да.

ВЫШИНСКИЙ. Как вы квалифицируете?

ПЯТАКОВ. Точно так же.

ВЫШИНСКИЙ: Вам дается установка на шпионаж? Как вы ее квалифицируете?

ПЯТАКОВ: Точно так же.

ВЫШИНСКИЙ: Кому на пользу?

ПЯТАКОВ. Тут я не говорю, кому на пользу…

ВЫШИНСКИЙ: Во имя кого, во имя каких политических целей? Это было ясно, когда вы принимали в 1931 году установку на террор, когда вы принимали установку на вредительство, когда вы принимали установку на диверсию, когда вы принимали установку на шпионаж, на связь с разведками некоторых иностранных государств, – или вам это не было ясно, куда это ведет? Как вы это квалифицируете?

ПЯТАКОВ: Если бы это было ясно тогда, вероятно все было бы несколько иначе.

ВЫШИНСКИЙ: Вы же человек совершеннолетний. Пойдем обратным порядком. Принимая установку на террор, вы не понимали, что это есть убийство вождей нашей партии?

ПЯТАКОВ: Конечно, понимал.

ВЫШИНСКИЙ: А разве это не тягчайшее государственное преступление?

ПЯТАКОВ. Конечно, ясно.

ВЫШИНСКИЙ: Как же вы говорите, что вам было неясно?

ПЯТАКОВ: Не эта сторона.

ВЫШИНСКИЙ: Меня эта сторона интересует, как представителя государственного обвинения. Как вы говорите, что это не было ясно? Что тут неясного: поезжайте в СССР, организуйте там террористические группы, организуйте убийства вождей партии и правительства. Это ясно или неясно?

ПЯТАКОВ: Ясно, конечно.

ВЫШИНСКИЙ: Что же вам тогда не ясно? 

ПЯТАКОВ: (молчит)

ВЫШИНСКИЙ: По-моему – ясно, и всему народу нашему ясно, и вам, вероятно, ясно.

ПЯТАКОВ: Я ведь вам сказал, что стало ясно. 

ВЫШИНСКИЙ: Вот я спрашиваю: это вам ясно было?

ПЯТАКОВ: Конечно, ясно.

ВЫШИНСКИЙ: Ускорение войны – это была установка? 

ПЯТАКОВ: (молчит)

ВЫШИНСКИЙ: Помощь агрессору – была установка? 

ПЯТАКОВ: Была.

ВЫШИНСКИЙ: Помощь агрессору – это не помощь фашизму? 

ПЯТАКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Пособники фашизма – не придаток фашизма? 

ПЯТАКОВ: Не всегда.

ВЫШИНСКИЙ: А в данном случае?

ПЯТАКОВ: В данном случае – безусловно. 

ВЫШИНСКИЙ: Так ведь это ясно? Вопросов у меня больше нет. 

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Какую цель вы преследовали в августе 1936 г., когда писали ваше письмо о троцкистско-зиновьевском центре, письмо, которое было опубликовано в нашей прессе в Москве? Что вам тогда было ясно и что было неясно в момент написания этого письма?

ПЯТАКОВ: Я к тому времени, вообще говоря, искал выхода из создавшегося положения и думал, ложно думал, неправильно думал, что можно из этой контрреволюционной фашистской трясины вылезти или выйти каким-нибудь другим способом, кроме того единственного способа, который для человека в таком случае имеется, т.е. путем полной выдачи организации, тех дел, которые она творила, и разоблачения самого себя. На это я не решился и пошел другим путем.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Каким путем?

ПЯТАКОВ: Написал тогда эту статью. Думал, что это поможет мне порвать и отойти как-то. Но это было неправильно.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Т.е. как это понимать? Что значит “поможет” отойти? Вы хотели замазать ваши дела?

ПЯТАКОВ: Я же сказал, что это было неправильно.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы хотели вашим письмом показать, что вы ничего общего не имеете с троцкистами?

ПЯТАКОВ: Нет, хотел я другого. А чего я достиг – это другое дело.

ВЫШИНСКИЙ: По возвращении из Берлина вы с кем-нибудь имели разговор по поводу свидания с ТРОЦКИМ?

ПЯТАКОВ: Я имел свидания с РАДЕКОМ и СОКОЛЬНИКОВЫМ. 

ВЫШИНСКИЙ: Рассказывали вы им об этом разговоре с ТРОЦКИМ?

ПЯТАКОВ: Рассказывал.

ВЫШИНСКИЙ: Примерно так, как вы сегодня изложили?

ПЯТАКОВ: Вероятно, более подробно, поскольку это было под непосредственным впечатлением того разговора.

ВЫШИНСКИЙ: Но в основном все, вероятно, так, как вы здесь излагали?

ПЯТАКОВ: Ну конечно.

ВЫШИНСКИЙ: Как реагировал на это РАДЕК?

ПЯТАКОВ: Эти последние формулировки, постановка точек над “и”, которые были сделаны в этом разговоре, и у Радека, и у меня вызвали очень неприятную реакцию, и мы тогда наметили: и отказываться – не отказывались, и продолжали проводить то, что проводили. А с другой стороны, подумали о том, что мы четверо – СЕРЕБРЯКОВ, СОКОЛЬНИКОВ, я и РАДЕК, – взять на себя ответственность, вообще говоря, за всю эту штуку не можем, что в этой связи…

ВЫШИНСКИЙ: Ответственность взять на себя – это вопрос другого порядка.

ПЯТАКОВ: Позвольте, я не кончил, И в этой связи следовало бы созвать и совещание Центра, которое мы не созывали, и там посовещаться, как быть дальше, потому что, насколько я понял РАДЕКА, мы, правда, особенно подробно с ним не говорили, но я так его понял, что и у него было ощущение какого-то тупика, и у меня было, думали, что надо поговорить и с Центром, и с некоторыми ближайшими товарищами с периферии с тем, чтобы как-то определить себя. Причем были неоформленные мысли о том, что эти совещания могут привести к известному противопоставлению здешней позиции, по крайней мере в этих острых вопросах, позиции <…> [7], что и у него, и у меня была до известной степени политика страуса, – голову под крыло прятали, но ничего существенного не предпринимали.

ВЫШИНСКИЙ: Изменила ли что-нибудь эта последняя встреча с ТРОЦКИМ в вашей преступной деятельности?

ПЯТАКОВ: Ничего не изменила.

ВЫШИНСКИЙ: А в преступной деятельности РАДЕКА и СОКОЛЬНИКОВА?

ПЯТАКОВ: Ничего.

ВЫШИНСКИЙ: Те указания, которые были вам даны группой ТРОЦКОГО в декабре 1935 года, вы приняли как его пожелание или директиву?

ПЯТАКОВ: Что значит – пожелание? Постольку поскольку вообще у параллельного центра основной директивной было то, что исходило от Троцкого, конечно, это была директива.

ВЫШИНСКИЙ: Этот разговор ваш с ТРОЦКИМ в декабре 1935 г. и те установки, которые он дал, вы приняли как директиву или просто как беседу с собеседником, для вас необязательную?

ПЯТАКОВ: Разумеется, как директиву.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, можно считать, что вы подписались под этим?

ПЯТАКОВ: Можно считать, что я это проводил.

ВЫШИНСКИЙ: И проводили.

ПЯТАКОВ: Не “и проводил”, а “проводил”.

ВЫШИНСКИЙ: Разницы в этом никакой нет.

ПЯТАКОВ: Дня меня это разница.

ВЫШИНСКИЙ: Именно?

ПЯТАКОВ: В части действий, в особенности действий уголовно наказуемых, разницы никакой нет.

ВЫШИНСКИЙ: Я с этой точки зрения только и рассматриваю.

ПЯТАКОВ: Поэтому я и сказал, что для меня нет.

ВЫШИНСКИЙ: Если нет для меня, то и для вас как подсудимого не должно быть. Вы должны рассматривать себя как обвиняемого по делу государственного преступления, как измена родине, я с этой точки зрения ставлю вопрос и выясняю ваши действия.

ПЯТАКОВ: В части действий никакой разницы нет.

ВЫШИНСКИЙ: Я и спрашиваю: вы продолжали после совещания с ТРОЦКИМ

свою преступную деятельность в прежнем направлении? 

ПЯТАКОВ: Безусловно.

ВЫШИНСКИЙ: Со всеми теми установками, которые были даны до и после? На этот вопрос отвечаете положительно или отрицательно?

ПЯТАКОВ: Положительно.

ВЫШИНСКИЙ: РАДЕК тоже так поступил?

ПЯТАКОВ: По всей вероятности, потому что я после января 1936 г. не виделся с ним.

ВЫШИНСКИЙ: Вы же продолжали все по-старому?

ПЯТАКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Я хочу вас конкретно спросить относительно вашей преступной деятельности в области организации террористических актов. В чем это конкретно выражалось?

ПЯТАКОВ: Прежде всего, это организация террористических групп в Западной Сибири, через Западно-Сибирский центр.

ВЫШИНСКИЙ: Виноват, организация группы через Западно-Сибирский центр, вам была известна ее конкретная деятельность?

ПЯТАКОВ: Мне не было известно, что они делали в смысле слежки или подготовки…

ВЫШИНСКИЙ: Нет, вам известно, для какой конкретной цели они организовали группу?

ПЯТАКОВ: Для убийства ЭЙХЕ.

ВЫШИНСКИЙ: Это вы знали, что они собирались убить ЭЙХЕ?

ПЯТАКОВ: Знал.

ВЫШИНСКИЙ: Еще для какой цели они организовались в Западной Сибири?

ПЯТАКОВ: В Западной Сибири мне МУРАЛОВ рассказывал, что была попытка покушения на Молотова…

ВЫШИНСКИЙ: А о том, что в случае выезда на места руководителей партии и правительства организовывать такие покушения, об этом вы знаете?

ПЯТАКОВ: Собственно говоря, общая террористическая была установка, конечно, и об этом я знал.

ВЫШИНСКИЙ: Далее.

ПЯТАКОВ: На Украине…

ВЫШИНСКИЙ: Конкретно…

ПЯТАКОВ: Конкретно на Украине – на КОСИОРА и ПОСТЫШЕВА. 

ВЫШИНСКИЙ: Организация террористической группы для покушения на товарища КОСИОРА и товарища ПОСТЫШЕВА?

ПЯТАКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: О том, что идет подготовка убийства на Украине товарища ПОСТЫШЕВА, было известно?

ПЯТАКОВ: Было известно.

ВЫШИНСКИЙ: О том, что идет подготовка на Украине к убийству товарища КОСИОРА, было известно?

ПЯТАКОВ: Было известно.

ВЫШИНСКИЙ: Эта подготовка шла по вашим указаниям? 

ПЯТАКОВ: Были разные разговоры и об этом.

ВЫШИНСКИЙ: Я спрашиваю ОБ ЭТОМ, “и” для меня тут не играет роли. О том, чтобы организовать покушения на т.т. КОСИОРА и ПОСТЫШЕВА, вы давали указания и кому?

ПЯТАКОВ: ЛОГИНОВУ.

ВЫШИНСКИЙ: И в отношении ПОСТЫШЕВА?

ПЯТАКОВ: То же самое.

ВЫШИНСКИЙ: Он вам сообщал о том, как идет подготовка? 

ПЯТАКОВ: Что именно, конкретно не сообщал, но ЛОГИНОВ меня информировал, что технически подготовка ведется.

ВЫШИНСКИЙ: Что это означает?

ПЯТАКОВ: Он говорил, что ведется подготовка к совершению террористического акта, но как и что… 

ВЫШИНСКИЙ: Но вы не спросили – когда же?

ПЯТАКОВ: Вообще, такого разговора не было, ориентировка была на весну 1936 года.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, можно более конкретно сказать, что вам известно, что подготовка эта шла на весну 1936 года и что она совершалась по вашему прямому указанию, и перед вами отчитывались о ходе подготовки?

ПЯТАКОВ: Меня информировали.

ВЫШИНСКИЙ: Что же, успешно или неуспешно шла подготовка, встречались затруднения?

ПЯТАКОВ: Можно было сделать вывод, что успешно.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше что вам известно?

ПЯТАКОВ: На Украине?

ВЫШИНСКИЙ: Если известно на Украине, сообщите.

ПЯТАКОВ: На Украине были разговоры с украинскими троцкистами. Говорилось о том, что если нужно будет перебросить троцкистские кадры в Москву, то это надо будет сделать.

ВЫШИНСКИЙ: С кем были разговоры?

ПЯТАКОВ: С ЛОГИНОВЫМ.

ВЫШИНСКИЙ: Какие кадры?

ПЯТАКОВ: Персонально не говорилось.

ВЫШИНСКИЙ: Это предоставлялось кому?

ПЯТАКОВ: Это им предоставлялось.

ВЫШИНСКИЙ: Для какой цели в Москву перебросить?

ПЯТАКОВ: Это я говорил, что нужно иметь в виду, что в случае необходимости, если мы потребуем, тогда…

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вы предвидели необходимость переброски террористов в Москву, для чего?

ПЯТАКОВ: Для совершения террористических актов.

ВЫШИНСКИЙ: На кого?

ПЯТАКОВ: Специально не говорилось.

ВЫШИНСКИЙ: В вашем плане кто стоял?

ПЯТАКОВ: Московские руководители…

ВЫШИНСКИЙ: То есть против кого вы, ПЯТАКОВ, предполагали, что потребуется переброска из Украины террористов в Москву?

ПЯТАКОВ: Специально о Москве я не могу сказать, потому что в Москве шла подготовка сама собой, я не могу сказать, для кого украинских террористов должны были перебросить,

ВЫШИНСКИЙ: На кого вы рассчитывали? Какой круг людей должна была охватить эта Ваша преступная деятельность?

ПЯТАКОВ: Она должна была охватить руководителей Партии и Правительства – СТАЛИНА, МОЛОТОВА, КАГАНОВИЧА, ВОРОШИЛОВА.

ВЫШИНСКИЙ: Вот об этих руководителях нашей Партии и Правительства у вас и шла речь?

ПЯТАКОВ: Конечно, конечно.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, в Вашем плане вы намечали переброску террористов с Украины?

ПЯТАКОВ: Да, на случай, если потребуется.

ВЫШИНСКИЙ: А на какой такой случай могла потребоваться переброска террористов с Украины?

ПЯТАКОВ: А на такой случай: мы обсуждали у себя…

ВЫШИНСКИЙ: Кто это – мы?

ПЯТАКОВ: СОКОЛЬНИКОВ, я, РАДЕК, СЕРЕБРЯКОВ, потом с ТОМСКИМ разговоры шли.

ВЫШИНСКИЙ: Какие разговоры, что вы обсуждали?

ПЯТАКОВ: Обсуждали относительно проведения директивы ТРОЦКОГО – о необходимости не распыления, а концентрированного террористического удара.

ВЫШИНСКИЙ: Что это значит – концентрированный террористический удар?

ПЯТАКОВ: Это значит, как я уже показывал несколько раньше, более или менее одновременное совершение актов против ряда руководителей Партии и Правительства. ТРОЦКИЙ на этом особенно сильно настаивал и на этот случай, очевидно, пришлось бы перебрасывать террористов извне – с Украины и с других мест.

ВЫШИНСКИЙ: Речь шла также и относительно Закавказья?

ПЯТАКОВ: Да, речь шла и относительно закавказских, и относительно украинских террористов.

ВЫШИНСКИЙ: И об этом вы говорили с руководителями этих групп?

ПЯТАКОВ: Групп – нет, но с руководителями центров. В тот период мы говорили с ЛОГИНОВЫМ с Украины и с закавказскими руководителями.

ВЫШИНСКИЙ: С кем вы говорили от Закавказья?

ПЯТАКОВ: С МДИВАНИ. Серебряков говорил с МДИВАНИ о том, чтобы в случае необходимости перебросить в Москву закавказских террористов.

ВЫШИНСКИЙ: Тов. Председатель, разрешите задать вопрос подсудимому СЕРЕБРЯКОВУ.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемый СЕРЕБРЯКОВ, вы подтверждаете это показание ПЯТАКОВА относительно вашего разговора с МДИВАНИ о переброске террористов Закавказья?

СЕРЕБРЯКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Какой же это случай предвиделся?

СЕРЕБРЯКОВ: Это предвиделся террористический акт на ЕЖОВА.

ВЫШИНСКИЙ: Специально на т. ЕЖОВА?

СЕРЕБРЯКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: И вы говорили именно об этом случае с МДИВАНИ?

СЕРЕБРЯКОВ: Так точно.

ВЫШИНСКИЙ: Называли ему имя тов. ЕЖОВА?

СЕРЕБРЯКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Садитесь. Следовательно, мы уже насчитали целый ряд террористических актов, которые подготовлялись при вашем участии.

ПЯТАКОВ: Совершенно верно.

ВЫШИНСКИЙ: В Москве непосредственно кто действовал под вашим руководством?

ПЯТАКОВ: B Москве непосредственно под моим руководством действовала группа ЮЛИНА, куда входили ОСКОЛЬДОВ [8], ДОКУЧАЕВ, КОЛОС<К>ОВ.

ВЫШИНСКИЙ: Она своей задачей что ставила?

ПЯТАКОВ: Убийство Сталина и Кагановича.

ВЫШИНСКИЙ: И вы непосредственно этим руководили?

ПЯТАКОВ: Не технически…

ВЫШИНСКИЙ: Но непосредственно, как член центра?

ПЯТАКОВ: Да, непосредственно, как член центра.

ВЫШИНСКИЙ: Еще что?

ПЯТАКОВ: Затем мне были известны террористические группы, которые были связаны с СОКОЛЬНИКОВЫМ и РАДЕКОМ. Одна группа ЗАКС<А>-ГЛАДНЕВА и ТИВЕЛЯ, и другая группа – ПРИГОЖИНА, которая была связана с РАДЕКОМ. Об этом было известно. Кроме того, мы все время предполагали, так как мы понимали, что этого все-таки недостаточно для осуществления той директивы, которую мы от ТРОЦКОГО получили, РАДЕК и я предполагали вызвать ДРЕЙЦЕРА сюда еще до его ареста, так как поскольку нам было известно, что у него есть террористические связи, которые нужно было выяснить…

ВЫШИНСКИЙ: Вы относительно ДРЕЙЦЕРА с кем-нибудь разговаривали? ПЯТАКОВ: Да, я разговаривал с Радеком.

ВЫШИНСКИЙ: Т<оварищ> Председатель, разрешите мне задать вопрос обвиняемому РАДЕКУ.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

ВЫШИНСКИЙ: Обвиняемый РАДЕК, скажите, относительно Дрейцера у вас был разговор?

РАДЕК: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Какой именно?

РАДЕК: В июле 1935 года был разговор, состоящий в том, что то, что мы имеем непосредственно, – Пятаков и я, – представляет с точки зрения серьезного террористического акта абсолютно недостаточные величины: группа в несколько профессоров-историков, на которую нельзя положиться, и нам совершенно не известная группа ЗАКС<А>-ГЛАДНЕВА. Руководитель троцкистской террористической организации был ДРЕЙЦЕР, по прошлому своему солдат, который в прошлый ряд лет сколачивал эти кадры. ДРЕЙЦЕРА я в последний раз видел в 1933 г., потому что руководил до ареста МРАЧКОВСКИЙ. После ареста МРАЧКОВСКОГО связь с ДРЕЙЦЕР<ОМ> отсутствовала, потому что ДРЕЙЦЕР не подавал признаков жизни.

Когда мы в первый раз собрались после убийства Кирова, то встал вопрос: или конец террористическим актам, потому что бессмыслица убивать единицы, это не дает никакого политического результата, а лишь разгром организации, и что тогда надо выяснить точно, есть силы для серьезных действий или нет этих сил.

ВЫШИНСКИЙ: Так я Вас понимаю: мало убить одного товарища Кирова.

РАДЕК: Убийство товарища Кирова есть жестокий акт, который не может дать никаких политических результатов.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, мало убить товарища Кирова, а надо еще убить других.

РАДЕК: Или надо отказаться от террора, или приступить к серьезной организации массовых террористических актов, что поставило бы вопрос о приближении к власти.

ВЫШИНСКИЙ: Следовательно, я и говорю: мало ограничиваться одним убийством, а нужно либо убивать целый ряд руководителей, либо вообще отказаться.

РАДЕК: Дело не в количестве, потому что <если> трех убьют по очереди на протяжении семи лет, то тоже ничего не получится, а дело стояло по существу: если террористические акты служат к захвату власти, тогда надо серьезно поставить вопрос об уничтожении верхушки правительства.

ВЫШИНСКИЙ: В целом?

РАДЕК: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Я так ведь и понял. Вы что же решили?

РАДЕК: Мы решили, что такой вопрос решается на основе знания наличных сил или на основе перспективы той организации новых сил, которые нам нужны, и мы решили вызвать Ефима ДРЕЙЦЕРА, который, как мы знали, имеет большие связи и много групп имел в прошлом, о которых мы не знали раньше. В зависимости от той картины, которую мы должны были подучить от ДРЕЙЦЕРА, было решено по линии троцкистской организации и по линии связи с троцкистской террористической организацией и правых, мы ставили вопрос о том, какое решение примем.

ВЫШИНСКИЙ: Тут у вас расхождение с ПЯТАКОВЫМ. ПЯТАКОВ так показывает: сговорились с ЛОГИНОВЫМ, сговорились с МДИВАНИ для того, чтобы собрать силы и осуществить свой преступный замысел. Я так понял вас, гр<аждани>н ПЯТАКОВ?

ПЯТАКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: А по РАДЕКУ выходит так, что еще выявляли силы для того, чтобы решить – или действовать так, или отказаться.

ПЯТАКОВ: Речь идет относительно того, что я говорил о подготовке террористических групп. СЕРЕБРЯКОВ имел соответствующее дело с МДИВАНИ, я с украинцами и сибиряками, и тут же я и убедился, и мы договорились с РАДЕКОМ, что поскольку положение такое, что сил еще недостаточно…

ВЫШИНСКИЙ: Это был разговор с РАДЕКОМ в плане подготовки к этому групповому террористическому акту?

ПЯТАКОВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Или нет?

ПЯТАКОВ: Да.

Я должен сказать, что это все шло во исполнение той основной директивы ТРОЦКОГО, который требовал совершения группового террористического акта. Произойдет ли это в один и тот же день или в короткий промежуток, то это другое дело, этого вопроса Троцкий нам не ставил.

ВЫШИНСКИЙ: Уже не считалось необходимым решать вопрос, организовывать ли этот теракт или нет? Считали, что этот вопрос решенный? 

ПЯТАКОВ: В зависимости от того, какие возможности имеются для этого.

ВЫШИНСКИЙ: Вы считали, что этот вопрос решенный, и речь идет только о выяснении технических возможностей?

ПЯТАКОВ: Не технических только.

ВЫШИНСКИЙ: Или вы должны были обсуждать вопрос по существу?

ПЯТАКОВ: Речь шла о том, что те террористические кадры, которые имеются налицо, могут произвести или не могут. Поскольку имеются возможности, то так же и РАДЕК ставит вопрос. По существу, конечно, не должны были обсуждать. Речь шла о том, что те террористические акты, которые намечались, они должны быть проведены в зависимости от тех кадров, которые имеются налицо. В зависимости от этого и ставился вопрос. Я хорошо помню, что это было в 1934-35 г.г. СЕРЕБРЯКОВ имел разговор с МДИВАНИ. Был брошен упрек о недостаточно энергичном развертывании контрреволюционной работы. Он сказал, что нужно санкционировать убийство БЕРИЯ. Я с точки зрения более преступной сказал, что такие разрозненные действия будут бессмысленны.

ВЫШИНСКИЙ: Вы сказали, что подготовка должна, быть более серьезной?

ПЯТАКОВ: Конечно.

ВЫШИНСКИЙ: Мой вопрос сводится к основному: для какой цели вы вели переговоры с украинской группой террористической, закавказской и другими?

ПЯТАКОВ: Цель была – совершение террористических актов. Мы ставили задачу перед террористами областных центров, а промеж себя мы ставили вопрос, когда и как нужно решить это.

ВЫШИНСКИЙ: Теперь хочу обратиться по этому поводу к обвиняемому РАДЕКУ.

РАДЕК: Вы знаете, что на основе следственного материала ПЯТАКОВ путает все даты.

ВЫШИНСКИЙ: Между вами происходят какие-то разноречия.

РАДЕК: Происходят разногласия между тем, что записано в вашем следственном материале.

ВЫШИНСКИЙ: Следственный материал получил факты от вас же.

РАДЕК: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Наш следственный материал – это тоже и ваш материал. 

РАДЕК: Я утверждаю, что следственный материал ни один из нас не опровергает. Показано, что директива ТРОЦКОГО о групповом террористическом акте пришла в январе 1936 г.

ВЫШИНСКИЙ: Директива ТРОЦКОГО о террористических актах групповых была вами получена?

РАДЕК: Была.

ВЫШИНСКИЙ: Это факт? 

РАДЕК: Да, это факт.

ВЫШИНСКИЙ: Споров нет?

РАДЕК: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: До этой директивы в нашей стране была подготовка террористических актов?

РАДЕК: До получения директивы от ТРОЦКОГО мы ориентировались сами. В июле мес<яце> 1935 г. был поставлен вопрос о необходимости выяснения наличных сил, позволят ли они идти в этом направлении или нет. В это время ДРЕЙЦЕРА не было, и мы были в затруднительном положении. Перед нами стоял вопрос в том смысле, что без ДРЕЙЦЕРА мы его разрешить не могли.

ВЫШИНСКИЙ: Мне хочется выяснить вопрос с точки зрения разногласий по первому вопросу.

РАДЕК: Не знаю того времени, когда ПЯТАКОВ вел разговор с ЛОГИНОВЫМ и МДИВАНИ, а также и другими. Я понимаю дело таким образом, что в то время, когда мы вызывали ДРЕЙЦЕРА… 

ВЫШИНСКИЙ: Позвольте, опять ДРЕЙЦЕР. Я хочу вот что сказать. Отрицаете ли вы, обвиняемый РАДЕК, что ЛОГИНОВ вел подготовку на Украине террористических актов против руководителей партии т.т. КОСИОРА, ПОСТЫШЕВА?

РАДЕК. Я не отрицаю, потому что никаких причин не знаю, а знаю, что ЛОГИНОВ занимался подготовкой террористических актов против руководителей партии.

ВЫШИНСКИЙ: Об этом вам было известно?

РАДЕК: Я узнал об этом в январе 1935 года.

ВЫШИНСКИЙ: Т.е. два года тому назад вам было известно, что ЛОГИНОВ занимался подготовкой террористических актов против руководителей партии и правительства?

РАДЕК: В течение долгого времени…

ВЫШИНСКИЙ. Вам было известно, что в Москве имеются группы, которые занимаются подготовкой террористических актов?

РАДЕК: Одна группа была под моим руководством.

ВЫШИНСКИЙ: Под вашим руководством была группа?

РАДЕК: В Москве была одна группа, которая была подчинена лично мне.

ВЫШИНСКИЙ. Чем она занималась?

РАДЕК. Эта группа, мне лично подчиненная, занималась подготовкой кадров на случай, если будет получен приказ о террористическом акте.

ВЫШИНСКИЙ. Значит, это была террористическая группа? Известно ли вам, что МДИВАНИ подготовлял кадры и ставил себе задачу совершения террористических актов?

РАДЕК. Да.

ВЫШИНСКИЙ: В чем же разница?

РАДЕК: Разница выяснилась после. Видите ли, наличие таких групп, создание их для групповых террористических актов, – я думаю, что не в интересах государственного обвинения развивать здесь то, как эти акты производятся, и это не отвечает моим взглядам, с какими я выступаю на суде.

ВЫШИНСКИЙ. Меня эти взгляды меньше интересуют, чем те взгляды, которые были у вас тогда…

РАДЕК: Но вы же не хотите выслушать…

ВЫШИНСКИЙ: В 1931 году шла разрозненная подготовка отдельных террористических групп?

РАДЕК: Работа шла по части подготовки кадров и по части того, что уже были намечены объекты, без сроков, правда…

ВЫШИНСКИЙ: Что же это за объекты?

РАДЕК: Вы можете создать террористическую группу, скажем, в Средней Азии…

ВЫШИНСКИЙ: Вы меня не обучайте, что я и где должен делать (в зале общий смех). Тут мы этого касаться не будем. Вы говорите о том, что были намечены объекты террористических актов. Если смотреть с вашей профессиональной преступной точки зрения, что это значит? Что были намечены отдельные руководители партии и правительства, против которых готовились террористические акты?

РАДЕК: С момента возникновения блока был известен круг лиц, против которых были намечены террористические акты.

ВЫШИНСКИЙ: Об этом вы и говорите?

РАДЕК: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Далее, я вас спрашиваю: групповая подготовка – это новый этап?

РАДЕК: Да.

ВЫШИНСКИЙ: В чем же тогда состояло разногласие?

РАДЕК: Разногласие состояло в том, что мы обсуждали этот новый этап, но еще не решили, не зная соответствующей установки. 

ПЯТАКОВ: Я и говорю, что мы вызвали Дрейцера для того, чтобы выяснить возможность совершения этого.

ВЫШИНСКИЙ: И решить возможность совершать террористические акты или стоять на старой позиции?

РАДЕК: Старые позиции мы считали пройденным этапом. Если нельзя идти вперед, тогда не ставить эту возможность вообще.

ВЫШИНСКИЙ: Где это обсуждалось? Где ставился этот вопрос?

РАДЕК: Мы с ПЯТАКОВЫМ говорили, можем ли мы произвести то, что с точки зрения поставленной цели является разумным, или не можем.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, в январе 1936 года у вас уже возник вопрос целесообразности…

РАДЕК: Это не относилось к январю 1936 года, это все относится к январю 1935 года. 

ВЫШИНСКИЙ: Так, значит, у вас этот вопрос встал, и вы его решили?

РАДЕК: Мы его не решили. Не решили, потому что не имели основ решения, не имели связи с ДРЕЙЦЕРОМ, полгода он не приезжал, он был руководителем организации, которая…

ВЫШИНСКИЙ: Значит, зависело это от ДРЕЙЦЕРА?

РАДЕК: Зависело от наличия фактов, которые позволили бы нам принять решение.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, если бы были кадры, то вы бы приняли одно решение, если бы кадров не было по техническим условиям, – вы бы приняли другое решение.

РАДЕК: Правильно. Мы ставили принципиально вопрос: мы не сходили с позиции террора.

ВЫШИНСКИЙ: Итак, с позиции террора вы не сошли. Принципиально вы были за террор?

РАДЕК: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Но не знали, удастся ли вам в данных конкретных условиях осуществить массовый террор.

РАДЕК: Мы пытались уяснить то, что уже было, а с другой стороны – пытались собирать новые кадры.

ВЫШИНСКИЙ: Можно ли это квалифицировать, как подготовку к организации группового террора?

РАДЕК: Подготовка велась все время, эта подготовка вошла в 1935 году в стадию подготовки группового террористического акта как новой расширенной тактики.

ВЫШИНСКИЙ: Вы это называете “новой расширенной тактикой”, а я на языке уголовного кодекса это называю убийством, квалифицируемым по ст. 58-8.

РАДЕК: Уголовного кодекса я не знаю, поэтому на его языке говорить не могу.

ВЫШИНСКИЙ: Я думаю, что после процесса вы уголовный кодекс узнаете.

РАДЕК: А я думаю, что после процесса я не буду уже знать кодекса.

ВЫШИНСКИЙ: Это будет зависеть от приговора суда. Во всяком случае, вы будете больше знать, чем знаете сейчас.

Итак, была или не была в течение 1935 – начале 1936 г. у вас подготовка к групповому террористическому акту?

РАДЕК: В 1935 году во второй половине были предприняты первые шаги для выяснения возможности этого акта. В 1936 году после получения инструкции ТРОЦКОГО и приезда ПЯТАКОВА из Берлина я больше не имел никаких сношений в этой области.

ВЫШИНСКИЙ: Вы все-таки уклоняетесь от прямого ответа на вопрос. Я позволю себе еще раз повторить свой вопрос и попрошу ответить на него прямо: во второй половине 1935 года, вплоть до возвращения из Берлина ПЯТАКОВА в 1936 году, шла ли в вашей среде подготовка группового террористического акта?

РАДЕК: Да, шла.

ВЫШИНСКИЙ: Вы это подтверждаете?

РАДЕК: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Больше вопросов у меня нет.

Я прошу вызвать для допроса свидетеля БУХАРЦЕВА.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (обращаясь к свидетелю БУХАРЦЕВУ): Вы – БУХАРЦЕВ, Дмитрий Павлович?

БУХАРЦЕВ: Да.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Ваша должность в последнее время и занятие? 

БУХАРЦЕВ: Корреспондент “Известий” в Берлине.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы вызваны в качестве свидетеля по делу ПЯТАКОВА, РАДЕКА и др<угих>, обязуетесь давать правильные показания.

Тов. ВЫШИНСКИЙ, поскольку свидетель БУХАРЦЕВ вызван по вашей просьбе – пожалуйста, предлагайте вопросы.

ВЫШИНСКИЙ: Свидетель БУХАРЦЕВ, вы знакомы, конечно, с РАДЕКОМ?

БУХАРЦЕВ: Знаком. 

ВЫШИНСКИЙ: Много времени?

БУХАРЦЕВ: Я знаком с ним примерно с 1924 года. 

ВЫШИНСКИЙ: Вы знакомы таже и с ПЯТАКОВЫМ?

БУХАРЦЕВ: С ПЯТАКОВЫМ я познакомился в 1935 году. 

ВЫШИНСКИЙ: Кто вас познакомил с ПЯТАКОВЫМ?

БУХАРЦЕВ: С ПЯТАКОВЫМ я познакомился при следующих обстоятельствах. Когда он был в Берлине, я к нему подошел и представился. Он уже знал меня.

ВЫШИНСКИЙ: Вам пришлось с ПЯТАКОВЫМ вступать в какие-нибудь отношения на почве троцкистской подпольной работы?

БУХАРЦЕВ: Я узнал о приезде ПЯТАКОВА в Берлин в начале декабря 1935 г., в Полпредстве, о том, что Пятаков приедет для проверки исполнения заказов по двухсотмиллионному кредиту. Через некоторое время после этого, через несколько дней мне позвонил некий Густав ШТИРНЕР.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Как его фамилия?

БУХАРЦЕВ: Я его знаю под фамилией ШТИРНЕР, не знаю, точная ли эта фамилия. С ним меня связал в свое время РАДЕК.

ВЫШИНСКИЙ: Зачем он позвонил?

БУХАРЦЕВ: Он позвонил, и мы встретились, он был человек ТРОЦКОГО.

ВЫШИНСКИЙ: Откуда это вам известно?

БУХАРЦЕВ: Известно, потому что, когда я уезжал из Москвы в мае 1934 года, мне тогда РАДЕК сказал, что, когда я приеду в Берлин, я получу письмо по адресу Полпредства, в котором будет сказано, что приехавший из Вены журналист должен мне передать привет от Карла, это будет человек ТРОЦКОГО.

ВЫШИНСКИЙ: Что значит – человек Троцкого?

БУХАРЦЕВ: Т.е. человек, которому я смогу передавать, если мне РАДЕК что-либо поручит, для ТРОЦКОГО.

ВЫШИНСКИЙ: Дальше, относительно ПЯТАКОВА?

БУХАРЦЕВ: Когда Густав ШТИРНЕР мне позвонил, я ему сказал, что в ближайшие дни ожидается приезд ПЯТАКОВА. Он заявил мне, что это очень интересно и что он постарается поставить в известность об этом ТРОЦКОГО, что ТРОЦКИЙ, вероятно, захочет с ним повидаться.

Через несколько дней он еще позвонил и на свидании мне заявил, что ТРОЦКИЙ обязательно хочет видеть Пятакова, что у ШТИРНЕРА есть письмо или записка для ПЯТАКОВА и, как только приедет ПЯТАКОВ, ему нужно обязательно встретиться с ним. Когда приехал ПЯТАКОВ, я был в Торгпредстве, зашел к нему, улучил момент, когда он был один в кабинете, зашел к нему и сказал, что здесь имеется человек ТРОЦКОГО, который хочет ему передать письмо и который организует ему поездку или встречу с Троцким. Пятаков сказал, что он очень рад этому, что это вполне соответствует его намерениям, что он сам хотел это сделать и что он охотно пойдет на это свидание.

Я забыл упомянуть, что, когда мы разговаривали со ШТИРНЕРОМ, он мне сказал, что он организует поездку для ПЯТАКОВА под чужой фамилией, и что для этого нужна фотографическая карточка, которую нужно взять у ПЯТАКОВА. Я ему это сказал, ПЯТАКОВ тут же дал фотографическую карточку, и мы условились о том, что я сведу его со ШТИРНЕРОМ.

Я увиделся с ШТИРНЕРОМ, условился с ним, сказал, что Пятаков готов поехать, и встреча произошла в Тиргартене на Аллее Побед.

ВЫШИНСКИЙ: Вы присутствовали при разговоре?

БУХАРЦЕВ: Да, я присутствовал.

ВЫШИНСКИЙ: Что же говорилось?

БУХАРЦЕВ: ШТИРНЕР вынул записку, содержание которой я не знаю, и они сговорились о встрече на завтра утром рано, у ворот Темпельгофского [9] аэродрома для того, чтобы дальше обсудить поездку. После этого я ушел, а через несколько дней, по-видимому, перед отъездом ПЯТАКОВА из Берлина в Москву я встретил ПЯТАКОВА в полпредстве в Берлине и спросил его, удалась ли его поездка. Он сказал, что был и видел.

ВЫШИНСКИЙ: Это все?

БУХАРЦЕВ: Да. 

ВЫШИНСКИЙ: Разрешите ПЯТАКОВА спросить? Фотографическую карточку вы давали?

ПЯТАКОВ: Давал.

ВЫШИНСКИЙ: Разговор по возвращении из Осло был с БУХАРЦЕВЫМ?

ПЯТАКОВ: Разговора, собственно, не было, я только сказал, что был и видел.

ВЫШИНСКИЙ: К БУХАРЦЕВУ вопрос. Вам известно, откуда ШТИРНЕР достал паспорт? Откуда он достал самолет? Как это так легко сделать?

БУХАРЦЕВ: Когда я разговаривал со ШТИРНЕРОМ, я ему задал вопрос, как он достанет паспорт. ШТИРНЕР сказал, что не беспокойтесь, я это дело организую, у меня есть связи в Берлине.

ВЫШИНСКИЙ: Какие связи?

БУХАРЦЕВ: Он мне не сказал, какие,

ВЫШИНСКИЙ: А как вы представляли?

БУХАРЦЕВ: Я представлял, что это такие связи, в таких кругах, которые могут это сделать.

ВЫШИНСКИЙ: Какие это круги?

БУХАРЦЕВ: Германские правительственные чиновники.

ВЫШИНСКИЙ: А ШТИРНЕР вам не намекнул, может быть, тут полиция играла роль?

БУХАРЦЕВ: Нет, он ничего не говорил, он сказал, что у меня есть достаточные связи.

ВЫШИНСКИЙ: А вас это не заинтересовало?

БУХАРЦЕВ: Он мне ничего не говорил, не вдавался в подробности.

ВЫШИНСКИЙ: Но вас это интересовало?

БУХАРЦЕВ: Если он мне не ответил…

ВЫШИНСКИЙ: А вы пытались его спрашивать?

БУХАРЦЕВ: Я пытался спросить, но он не ответил.

ВЫШИНСКИЙ: А самолет?

БУХАРЦЕВ: Я спросил, как может поехать ПЯТАКОВ, он сказал, что специальный самолет доставит ПЯТАКОВА в Осло и обратно.

ВЫШИНСКИЙ: Специальный самолет, а вы не спросили, что это за специальный самолет?

БУХАРЦЕВ: Я спросил, но он дал уклончивый ответ.

ВЫШИНСКИЙ: А вы потом встречались с ШТИРНЕРОМ?

БУХАРЦЕВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Он пропал для вас бесследно?

БУХАРЦЕВ: Нет, он не жил в Берлине,

ВЫШИНСКИЙ: А где он жил?

БУХАРЦЕВ: Адрес, который он дал, это было Осло, Главный Почтамт, до востребования,

ВЫШИНСКИЙ: Вам не приходилось обращаться по этому адресу?

БУХАРЦЕВ: Нет.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, это тоже был чей-то человек?

БУХАРЦЕВ: Это был человек ТРОЦКОГО.

ВЫШИНСКИЙ: Но ведь не ТРОЦКИЙ организовывал перелет через границу?

БУХАРЦЕВ: Этого я не знаю.

ВЫШИНСКИЙ: Вы опытный журналист, вы знаете, что летать через границу из одного государства в другое – дело не простое.

БУХАРЦЕВ: Я понял это так, что он может сделать это через официальных лиц.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, он тоже был чей-то человек?

БУХАРЦЕВ: По-видимому, он был связан с какими-то официальными кругами.

ВЫШИНСКИЙ: С какими официальными кругами, которые были связаны с кем?

БУХАРЦЕВ: Тут имелась в виду поездка к ТРОЦКОМУ, потому что они не ради прекрасных глаз ШТИРНЕРА это делали.

ВЫШИНСКИЙ: А без вас нельзя было обойтись в этом деле? Вы это как, ради чьих-либо прекрасных глаз это делали? Ради чего вы участвовали в этой операции?

БУХАРЦЕВ: Я участвовал в этой операции, потому что в свое время мне РАДЕК, который меня втянул в организацию, заявил, что всякие такие поручения, которые он будет давать, я должен выполнять. И он меня тогда же информировал, что ПЯТАКОВ является членом центра.

ВЫШИНСКИЙ: Так что, вы знали, что ПЯТАКОВ член центра?

БУХАРЦЕВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Значит, вы были осведомлены о преступной деятельности центра?

БУХАРЦЕВ: Да.

ВЫШИНСКИЙ: Вы знали об этом?

БУХАРЦЕВ: Да, я был членом организации.

ВЫШИНСКИЙ: И одновременно были спецкорреспондентом “Известий”?

БУХАРЦЕВ: Да, был спецкорреспондентом “Известий”.

ВЫШИНСКИЙ: РАДЕКА позвольте спросить.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пожалуйста.

ВЫШИНСКИЙ: Гражданин РАДЕК, вот показывает Бухарцев, что вы его втянули в эту историю?

РАДЕК: Да, это верно.

ВЫШИНСКИЙ: Вопросов больше нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: У подсудимых есть вопросы к БУХАРЦЕВУ? Подсудимый ПЯТАКОВ, вы не имеете вопросов к БУХАРЦЕВУ?

ПЯТАКОВ: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подсудимый РАДЕК, вы не имеете вопросов к БУХАРЦЕВУ?

РАДЕК: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: У защиты есть вопросы к БУХАРЦЕВУ?

БРАУДЕ: Нет.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: По регламенту еще осталось 15 минут. У прокуратуры есть еще вопросы к подсудимому ПЯТАКОВУ?

ВЫШИНСКИЙ: Прошу разрешить мне возвращаться к допросу ПЯТАКОВА в течение последующего развития процесса по случаю надобности, а сегодня, полагаю, на этом можно закрыть заседание.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Заседание еще не закрыто и поэтому прошу не нарушать порядка.

Объявляю перерыв до 11 часов утра завтрашнего дня.

 

 

РГАСПИ Ф. 671, Оп. 1, Д. 231, Л. 61-159.

---